Аннотация: Сказочная повесть о подростках, спасающих от гибели загадочное лесное озеро и свой мир.
Край северный, глушь заповедная. Сплошь - ельники непролазные да сосны вершинами в небо, да заросли малины над глухими оврагами. Куда ни глянь - леса, леса, леса. Но не спешите решать, что мир этот заброшен и безлюден. Прорублена сквозь чащу широкая просека и бежит по ней хорошо наезженная дорога от деревеньки к деревеньке, от хутора к хутору. И в каждой деревеньке, на каждом хуторе - люди. Сеют хлеб, сады растят, за скотиной ходят, пироги пекут, пиво варят, ездят на ярмарки в соседние городки, а то и подальше - в большие города, и не чувствуют себя оторванными от всего мира. Так и наша деревушка - вроде спряталась в лесу от сторонних глаз, да вот она - дорога. Прозывается деревня обыкновенно - Залесье. Дома по усадьбам всё крепкие, ещё прадедами построенные из такой древесины, что стоять и стоять им не один век. Вокруг домов лепятся хлева, амбары, конюшни, сараи, курятники, сеновалы. Огороды прополоты, сады ухожены, поленицы дров высятся круглыми башенками, сено сохнет на высоких козлах - хозяйственный живёт здесь народ. Неленивый.
Только странно - самый разгар лета, в прежние годы в каждом дворе вишни были бы усыпаны спелыми ягодами, ветви груш и яблонь пришлось бы подпирать, чтоб не обломились под тяжестью плодов, а тут как заговорили - ни слив, ни вишен. Редко в какой кроне мелькнёт зелёное, кислое, как дичок, яблочко или твёрдая, как камень, вся скукоженная груша.
Вот уж второй год, как всё изменилось, всё пошло наперекосяк. Сколько ни вкалывай, хоть костьми ляг, что-нибудь да сведёт все труды на нет - то засуха иссушит хлеба, то зарядят дожди без просвета, то неведомый мор нападёт на скотину. В реке рыба перевелась, в лес хоть не ходи - ни ягод, ни грибов - даже мухоморы и те как сгинули.
Кое-кто не выдержал подобной жизни, заколотил окна-двери и подался в город.
Но большинство надеется пережить трудную полосу и, сжав зубы, упрямо цепляется за свою землю. Ну не могут, не могут невзгоды длиться вечно, надо лишь перетерпеть и настанут хорошие времена. Лица у людей посуровели и не часто теперь озаряются улыбками, заботы о завтрашнем дне тяготят души. Не дай Бог - голод, как тогда выжить? Как поднять детей? А что если, тьфу-тьфу, чтоб не накликать, и у нас начнётся то, что было в южных землях! И шёпотом повторяется страшное слово - "Нихель".
Впрочем, босоногой детворы взрослые заботы мало касаются - отработал своё в огороде или в хлеву и носись, задравши хвост, допоздна, пока мать домой не загонит.
Вообще-то деревенские пацаны неплохо меж собой ладили и носились по пустырям и оврагам единой кодлой. Но стоило завязаться ссоре - всё, стайка раскалывалась на два непримиримых лагеря. - Одни признавали своим вожаком Йена по кличке Дылда, переростка на два года старше и на две головы выше остальных, за что получили от противников прозвище "дылдиных подлипал". Другие сплотились вокруг худощавого, не по здешнему смуглого Гийома, и прозывались "недомерками".
На этот раз, казалось, ничто не предвещало бучи. Дело шло к вечеру. Ребятня слонялась по улице, не зная, чем ещё себя занять, старые игры надоели, нового ничего в голову не приходило. И тут Йен, то есть Дылда, чьи руки всегда чесались, подобрал с земли увесистый бульник, подкинул на ладони, примериваясь и ещё не решив, что бы такое сотворить, и внезапно, с криком: "Ага, попалась! Получай!" - запустил каменюкой в ворон, дремлющих на заборе. Промазал. Вороны дружно присели, недовольно каркнули, но с насиженного места не сдвинулись. Приглушённые, больше похожие на кашель, смешки - на явные кто бы отважился? - раззадорили Йена: "Это камень кривой подвернулся. Был бы ладный, да увесистый, я б в два счёта уделал любую из этой горластой своры! На спор!"
Тотчас десятки рук услужливо потянулись к булыжникам. И тотчас же раздался крик: "Не смей! Не смей их трогать!" Потревоженная этим воплем благородная семейка взметнулась в небо.
- Дурак! Вечно ты под руку суёшься! Всех ворон мне распугал!
- Они тебя не трогали? И ты их не смей!
- Это ты мне? Мне? Да я из тебя самого сейчас воронье пугало сделаю! Недомерок несчастный!
И тут же дружный хор подпевал загалдел не хуже вороньей стаи:
- Проучи его наконец, Йен! Всыпь ему!
- Что он тут из себя строит!
- Дай ему, Йен! Вмажь, пусть умоется!
Дылда навис над Гийомом, ласково ухмыльнулся и легонько толкнул плечом:
- Ну всё, радуйся, вороний защитничек - будет из тебя фаршмак! Будет котлета отбивная!
От этого "легонько" Гийом покачнулся, но, упрямо наклонив голову, повторил: "Не смей!"
- А то что?
- То самое.
Тут даже Андерс, самый верный, самый закадычный друг Гийома, готовый, не рассуждая, за него в огонь и воду, опешил: - Ты что, Ги, белены объелся? Кой шут тебе эти вороны? Ты хоть соображаешь? - он покрутил пальцем у виска - Ну чего ради ты с этой орясиной связался?
- Да, ты хоть соображаешь? - Йен снова, теперь уже со всей силы ткнул Гийома и тот кубарем полетел на землю. А Дылда уже обернулся к Андерсу: - Ну-ка, ну-ка, деточка, повтори, кто здесь орясина? Я что-то недослышал. - От внезапного тычка тот отлетел на десять шагов.
Этого уже не смогла стерпеть Ильзе. Коршуном кинулась она на братнего обидчика, двинула острым кулачком в скулу совсем не по-девчоночьи: - Только тронь его! Только посмей! - и снова прицельно и больно кулачком.
С большим трудом Дылда сдержался, но руки в ответ не поднял: - Да я уж вроде и посмел. Ты, Ильзе, сначала нос утри, а потом в мужские дела лезь.
На шум назревающей ссоры с любопытством взирали позабытые вороны. Они нагалделись вволю, кружа над пустырём, накувыркались в поднебесье, гоняясь друг за дружкой, и вдруг разом, точно сговорились, ринулись к старому вязу. Ветки спружинили, словно качели, тяжёлая крона заходила ходуном.,Одна из разбойниц, не поделив места с нахальной соседкой, гаркнула возмущённо на весь пустырь и долбанула подругу тяжёлым клювом. Колким дождём на головы ребят посыпалась всякая древесная дребедень.
- О! - словно только этого и ждал, обрадовался Йен, - вы, голубушки, ещё здесь? Эт здорово! Ну, защитничек, гляди! И вы все глядите! - Вон там, во-он на той ветке дерёт горло птичка. Невеличка. - У-у, бандюга, разоралась! - Сейчас я эту птичку-невеличку одним-единственным ударом... - Он наклоняется и поднимает с земли новый булыжник. - Айн-цвай-драй!..
Но не успел Дылда замахнуться, как на него, набычившись, налетел Гийом,- "Не дам!" - и изо всех сил толкнул в грудь.
- Ты опять? Деточка, ты бы под руку зря не совался, а то я ведь и зашибить могу. Ненароком. Эй вы, попридержите-ка этого придурка. Да поосторожнее с ним, а-то как бы кого не покусал.
- Не тронь её, ты, дылда стоеросовая! - но в какую сторону Ги не кидался, перед ним вырастала очередная ухмыляющаяся физиономия.
И тогда он рванул через голову рубаху и, размахивая ею, словно флагом, заорал что было мочи:
- Эгей! Эй! Кыш! Кыш отсюда! Да улетайте же вы наконец!
И вороны, словно поняв, чего от них хотят, дружно взмахнули чёрными крыльями, едва не обломив вяз, и с истошным граем рванули в вышину, только их и видели.
- У-у!.. - разочарованно загудела ребятня. Каждому казалось, что это у него отняли возможность показать перед всеми свою ловкость, свою удаль, что вот сейчас именно он мог у всех на глазах метким ударом сшибить одну из этих наглых глупых птиц. И даже самым близким друзьям-приятелям в гийомовых закидонах увиделось только никому не нужное желание выпендриться.
- Это он! Это всё он! - чуть не плача с досады прошипел Петер, самый маленький шкет из дылдиной команды.
Йен так кипел от возмущения, что поначалу даже не находил слов. Наконец его прорвало:
- Всё, ты меня достал! Да кто ты вообще такой? Кто ты такой, на нашем пустыре распоряжаться? Хозяин? Приехал невесть откуда, и нате - командует! Ты к себе, на юг, езжай, и там командуй! А здесь мы командовать будем. Потому что всё здесь наше, не твоё! И пустырь этот наш. И вяз наш. И небо над ним наше. И вороны эти тоже наши. И ты не радуйся раньше времени - всё равно дальше деревни они никуда не улетят. - Тут он победно оглядел ребят - все ли слышали? Все ли заценили? - мне батяня обещал ружьё дать. Настоящее. И патроны. Вот тогда я с ними поговорю. Не будут здесь больше каркать, не будут цыплят со двора таскать.
А ты, недомерок, иди сюда! Пора тебя уму-разуму учить. Что к забору жмёшься? Сдрейфил?
- Не много ли чести?- Дерзко задрав голову Гийом шагнул навстречу Дылде. И тотчас Андерс, Ильзе, Маленькая Метте и ещё несколько ребят встали рядом.
- А вы куда, малявки? Мужчины разбираются один на один. Впрочем, если кому не терпится получить пару-другую синяков для украшения, милости прошу.
Ну, храбрец, ты что же, решил спрятаться за чужие спины?
- А ты, Дылдон, не хвастал бы раньше времени. Думаешь, всегда и во всём решает сила?
- А ты думаешь, нет?
Со всего маху Йен двинул кулаком - надо бы сказать, Гийому в ухо, - да каким-то странным образом ухо Гийома на месте не оказалось - кулак просвистел мимо. Зато Йен едва устоял на ногах.
Такого быть не могло! Дылда замахнулся снова, и снова Ги успел увернуться.
Дылда взвыл и замолотил кулаками куда ни попадя.- Ты так, да! Ты так!.. Урою!..
Гийом присядал и подпрыгивал, и, хотя в итоге всё же заработал пару синяков, держался молодцом. К общему удивлению, и Дылде разок-другой перепало.
- А, ты смеяться надо мной! .. - совершенно взъяренный Йен, не долго думая, рванул из покосившегося забора здоровенную жердину. - От так! Ну-ка, поглядим, как ты теперь попляшешь!
Не отскочи Гийом вовремя, точно, остался бы без глаза.
Андерс и Ильзе рванулись к нему, но упрямый окрик: "Я сам." остановил друзей на полдороге. Метте не выдержала: "Беги, Гийом! Ты что, не видишь - он насмерть зашибить может. Это же орясина, у него мозгов нет!" За что тотчас же схлопотала подзатыльник от Тощего Ханса: "А ну цыц, малявка! Нечего тут пищать над ухом."
Йен неизвестно почему не одобрил приятеля: "А ну-ка, сам заткнись!"- и, влепив тому по шее для профилактики, обернулся к Гийому: - "Ну, защитничек вороний, штаны ещё сухие?"
И тут же загоготали подлипалы, словно ничего смешнее и сказать было нельзя.
- Пожалеть недотёпу, что ли? - обращаясь к публике пробасил Дылда. - Беги, деточка, беги, я разрешаю. Беги, пока я добрый.
- Ты у нас не только добрый, ты у нас ещё и смелый! Против безоружного. Герой! - говоря это Гийом спокойно, даже нарочито медленно, провёл рукой по жердинам, нащупал ту, что плохо держалась и выломал её из забора. Потом перехватил поудобней, взвесил по руке, обломил конец, сделав зачем-то покороче, и, внезапно, хлёстко рубанул воздух.
- Ну ладно, - криво усмехнулся Дылда. - Сам нарываешься. Только не жалуйся потом тётушке.
- Да брось его, Йен, не связывайся ты с мелюзгой, соплей не оберёшься.
- Отвали! Мелюзгу учить надо, чтобы старших уважала и место своё знала. И вообще, не суйтесь под руки, брысь! Кого ненароком зашибу, пусть потом не плачет - сам виноват!
И издав устрашающий вопль, размахивая жердиной, словно палицей, кинулся на Гийома.
Тот как-то странно, по-паучьи спружинил, согнув одно колено, крутанулся, присел... Грозная палка просвистела над его головой. Ещё раз. И ещё. И вдруг Гийом вынырнул откуда-то из-под руки Йена и ткнул того острым тычком в плечо. Йен охнул не то от боли, не то от ярости: "Ну всё! Сейчас я из тебя каракатицу сотворю! Камбалу одноглазую!" - Развернулся, чтобы вмазать в полную силу, и снова охнул, получив второй весьма и весьма ощутимый укол чуть пониже спины. Это было настолько неожиданно и несправедливо - какой-то щуплый пацанёнок лупит его, сильного, рослого, привыкшего все вопросы решать кулаками, что Йен абсолютно потерял контроль над собой: "Убью.". Гийом едва успевал уворачиваться, казалось, - ещё минута, и всё кончится непоправимой бедой. Но тут нога Дылды запнулась о камень, о тот самый камень, с которого всё началось. Дылда не удержался и растянулся во весь рост. Палка выпала из его руки, откатилась в сторону. Он попытался было встать, да поздно - в пузо ему упёрся острый конец гийомовой "шпаги": "Проси мира!"
- Йен, не сдавайся! Вставай, Йен! Докажи ему! ..
Но что тот мог доказать, если чувствовал себя сейчас майским жуком на булавке?
- Проси мира!
- Да не тронет он тебя, безоружного, кишка тонка!
- Проси мира как положено!
- Не буду!
- Ну, так и лежи здесь до скончания века. Отдыхай. А мне не к спеху.
- Йен, неужели ты уступишь этому хлюпику?
- Уй! Больно ведь! Хорошо, сдаюсь! Сдаюсь! Ты что, шуток не понимаешь? Шутил я. Проверку тебе устроил, знать мне хотелось - крепкий ты парень или так, тюря.
- Ну и как? Проверил?
- Проверил. Кремень. Ладно, пошутили, и будет. Мир?
- Мир.
Гийом отбросил в сторону обе палки и подал бывшему противнику руку. Тот, кряхтя, поднялся, с силой пожал протянутую ладонь: - Ха, славная вышла шутка. Ты что, не веришь? Вот с места мне не сойти! Да ведь если бы я всерьёз за тебя взялся, от тебя бы тут пух и перья летели! Места мокрого бы не осталось! Ха-ха-ха! Ловко я всех разыграл! Нет, если кто тут не верит, кто надо мной смеяться вздумает!..
- Да что ты, Йен! кто над тобой смеётся?
- Вижу я ваши кривые ухмылочки!
- Так до нас сразу дошло - всё это шутка. А хорошей шутке отчего не посмеяться?
- То-то! Ну а если кто надо мною! .. Если он! .. Пусть только попробует! .. Я не поленюсь. Он у меня до слёз хохотать будет!
Но ты, Гийом, ты молодчина! Выдержал испытание. На большой палец! Слушай, а кто тебя так драться научил?
- Да есть один человек.
- Ладно, что мы тут глупостями занимаемся? - Йен снова чувствовал себя командиром. - Вот уж стемнеет скоро. Давайте костёр жечь! Ну-ка, лоботрясы, кто больше дров принесёт, тому ближе всех к огню сидеть.
И вот вся большая компания, позабыв ссору, собралась у костра. Пламя притягивало взгляд, завораживало. Одна жуткая история сменяла другую. Чем сильнее сгущалась темнота, тем страшнее становились рассказы. Иногда, увлечённые очередной страшилкой, ребята забывали подбросить хворост, и тогда темнота подступала совсем близко, а огонь прятался в глубине какого-нибудь обугленного полена. Все спохватывались, шевелили пепел палками, подпихивали к пульсирующему голубыми всполохами трепещущему язычку сухую траву и тонкие ветки, а затем наваливали такую кучу валежника, что пламя, гудя и рассыпая искры, взвивалось к чёрному уже небосводу.
Ребята подвигались к костру всё плотнее и теснее, словно он был магнитом. Но всё равно, озноб пробирал до костей, а сердца падали в ледяную яму, когда, после хорошо выдержанной паузы, мрачный голос произносил:
- "И тут часы во всём доме пробили полночь: "Бум-бум-бум!.." - и едва замер последний удар, дверь, запертая на замки и щеколды, вдруг сама собой распахнулась, и в комнату ввалился - нет, не леший, не домовой, не чёрт лесной, а кой-кто пострашней любого черта - полчеловека. От макушки до пят как пилой распиленый, чёрный вот как эта головешка. И никто от страха даже шевельнуться не мог. А полчеловека всё ближе, ближе, ближе, а рука у него всё длиннее, длиннее, длиннее, и-и-и... хвать купца за горло!.."
Или тихо-тихо, почти шёпотом:
- "Тут в трубе гул пошёл - "У-у-у!.." - А потом как застучит! - тут рассказчик как грохнет во всю глотку, так что все разом вздрогнули: - "Трах-тарарах!.." - дальше опять горячий шёпот:- И вываливается из камина чёрная кочерга. Чёрная-пречёрная. Только не кочерга это - рука отрубленная. И начинает эта рука по комнате летать..."
Ужас охватывает не только слушателей, но и самого рассказчика. Вот уж и история закончилась, вот уж все перезадушены, вот уж чёрная рука улетела в камин, но ребята всё не решаются пошевельнуться. Над поляной нависает тишина. И мерещится, где-то в темноте за спинами притаилось неизвестное, неумолимое, наблюдает за ними, ждёт, на кого бы наброситься.
Чей-то робкий голос решается прервать молчание: "А я слышал, чёрная рука из чёрного шара появляется". На что рассказчик, со знанием дела, тут же даёт пояснение: "По всякому бывает. Бывает, из шара выскочит, бывает кочергой оборотится, а бывает, откроешь сундук или коробку какую незнакомую, а там она. Сидит. Часа дожидается."
- Ха! - усмехнулся третий.- Это всё выдумки пустые, бабкины сказки, а вот я вам про капурёх расскажу... Такое! - волосы дыбом!
- Нашёл о чём рассказывать - "капурхи"! Эка невидаль! Да этого добра - на каждом шагу. "Капурёхи." Подумаешь. Пузыри и есть пузыри. Ну, противные они, ну, пищат, лезут повсюду. Это ж тебе не чёрный шар.
- Да? А откуда ты знаешь? А я вам вот что скажу - именно из этих самых капурёх шары с чёрной рукой и вырастают. Ты видел хоть раз как эта пакость появляется?
- Ну, видел. Кто ж не видел то?
- Словно из ничего возникают - вот их не было, и вот они тут. В любую щель пролезут, хоть с волосок, хоть с паутинку. И сразу давай раздуваться-раздуваться... А исчезают? - раз, и нет их. И где они появляются, там непременно несчастье произойдёт. Или ссора. Или просто неприятность какая. Примета точная. Если собрался куда и по дороге капурёх повстречал, всё, можешь домой поворачивать - пути не будет.
- Капурёхи, капурёхи! .. Ты ещё о солёных огурцах расскажи. А я вот такое знаю - вам и не снилось! Мой дядька - Юхан - тот самый, что зимой в Виртенбург подался, в матросы...
- Да знаем мы твоего дядьку.
- Вот, он в прошлом году, в мёртвый лес забрёл, чудом жив остался.
- Брешешь!
- С места мне не сойти!
Шёл себе привычной дорогой - по просеке через березняк на хутор - и вдруг как поленом по голове - ни берёз, ни просеки - голые ели вокруг до самого неба, словно кости обглоданные. И небо серое, как неродное. Он назад кинулся - и там мёртвый лес. Он и вправо, он и влево - везде одно. И тут кто-то как завоет как завоет - жуть! - "У-у-у! .. У-у-у! .. Ю-у-ха-ан! .." А за ним целый хор. Дядя Юхан как кинется напролом, не разбирая дороги, сам не зная куда. Всю одежду в клочья изодрал, лицо, руки до крови изранил. Сердце от страха чуть не остановилось, а он всё бежал-бежал, пока ноги держали - может час, а может сто лет. Наконец и силы вышли, а вокруг всё те же остяки еловые, словно он ни на шаг с места не сдвинулся. Дядька уж помирать приготовился, всё, решил, конец. И тут у него в ушах зазвенело, голова закружилась, ноги заплелись, упал он, а как голову поднял - берёзы вокруг, листва зелёная, вниз посмотрел - живая трава. И нигде даже помину нет никакого мёртвого леса. Словно привиделось. Только руки в крови, да рубаха лохмами висит. Да хвоинки чёрные в волосах застряли.
- А кто ж это выл в лесу то?
- Как кто! - Известно кто - мертвяки. Скелеты волчьи. Говорят, они мёртвый лес стерегут. А водит их Белая Волчица.
- А до Мёртвого озера твой дядя Юхан дошёл?
- Мёртвое озеро - это сказки, а я не сочиняю, я, что на самом деле было, рассказываю.
- Ха! Вот и видно, рассказывать ты рассказываешь, а сам ни шиша об этом деле не знаешь. "Мёртвый лес." Мёртвый лес - это так, цветочки. А вот за мёртвым лесом, - это моей матери верный человек по большому секрету говорил, - если его сквозь пройти, озеро лежит. С мёртвой водой. Никто того озера не видел. Ни одна душа живая! И не дай бог увидеть! Потому что, кто видел, того уже на земле в помине нет.
- Это отчего так?
- А оттого, что от воды в том озере смертная тоска исходит - войдёт в сердце иглой и бац! - разорвёт сердце на тысячу частей.
- Бабкины россказни!
- Вот погляжу, про какие ты россказни запоёшь, если сам в том лесу окажешься.
Тем временем хворост прогорел, потому как за новым никто и не подумал сходить. Темнота стала плотной, почти осязаемой. Каждый шорох, казалось, таил угрозу. Пора было расходиться по домам. Но как уходить от тёплого ещё кострища? Как идти через пустырь, мимо высоченных зарослей бурьяна, мимо безлюдных огородов и глухих садов? Хорошо, кто живёт неподалёку, ещё лучше, кто до самого дома идёт в дружной компании, а если одному пробираться в темноте? И ведь не покажешь никому своего страха - засмеют, задразнят. Причём громче всех смеяться будут те, у кого самого поджилки трясутся.
Первым встал Йен, посмотрел на всех свысока:
- Что, мелюзга, дрожалка напала? Ноги не идут? Ну и оставайтесь тут ночевать, а мне пора. У меня с утра дел невпроворот.
Шагнул в темноту и словно пропал.
- Йен, погоди, и мы с тобой!
- Некогда мне вас дожидаться, сами до дому дойдёте, не заблудитесь. - Переждал немного, и вдруг ухнул утробно, издевательски, словно филин ночной - У-гу-гу! Гу-гу! Скелеты из мёртвого леса! - Да вдруг как завизжит резаным поросёнком - Кочерга! Спасите! Кочерга! У-у-у! .. А-а-а! ..
- Вот дурной!
- Точно. Не нашутилась ещё деточка.
- Душат! - истошный вопль был настолько искренен, что все замерли от ужаса. Гийом первым ринулся на крик, Ильзе, Андерс и Метте за ним. И застыли на месте - зрелище, представшее их глазам, казалось продолжением только что услышанных страшилок. - Йен даже уже не вопил, он сипел и беспомощно махал руками, отбиваясь от кого-то невидимого, а чёрная скрюченная пятерня, длинная-предлинная, сухая, словно головешка, цепко ухватила его за шкирку.
Ильзе тихонько прыснула в кулак и ткнула Андерса в бок.
- Ты чего? - не сразу понял Андерс, а как дошло, аж пополам согнулся. - Ну, дела~ Ну, Дылда даёт шороху!
Тут уж загоготали все. - Страшная чёрная рука на деле оказалась сухой яблоневой веткой. Она подцепила Дылду за ворот рубашки и сделала похожим на пойманного на крючок сома. Впрочем, освобождённый друзьями от железной хватки "чёрной руки", Йен нимало не смутился. - "Что, ловко я всех разыграл? - "Кочерга! Кочерга!" Он изо всех сил старался изобразить усмешку, но голос предательски дрожал. - Да я нарочно. Для понта. Вот Ги, тот молодчина, сразу раскусил. - Снова ссориться с Гийомом ему явно не хотелось. - А Петер-то наш, Петер, чуть со страху в штаны не наложил! - Почему-то Дылда решил переключиться на своих. - Маменькин сыночек!"
Ну да ладно, недосуг мне тут с вами попусту болтать, меня отец с братом ждут - завтра, чуть свет, едем на дальнее поле - брюкву от кабанов сторожить. Отец берёт с собой ружьё. Вот с такими патронами! Сам набивать помогал. С такими не то-что на кабана - на медведя можно ходить. Отец обещал, что и мне пострелять даст. Слово дал.
Петер, снова тёршийся у ног Дылды и смотревший ему в рот, сразу заныл:
- Йен, возьми меня с собой!
- Ещё чего! Будет у меня там время мелюзге сопливой носы утирать.
- Ну возьми, ну что тебе стоит?
- Да ты хоть раз в жизни кабана живого видел? Нет? Ты хоть знаешь, что это за зверюга? От такая гора! Мчит, не разбирая дороги, и всё на пути сметает. Глазюки у него злобные, как у чёрта лютого, а клыки из пасти торчат - во! - Дылда размахнул руки во всю ширь. - Такого хлюпика, как ты, на один клык наткнёт, другим прихлопнет! Так что сиди лучше, деточка дома, кашку манную ешь.
Оглядел всех победно, и снова шагнул в темноту.
И сразу все поскучнели, и заторопились по домам. Глазом моргнуть не успели - на пустыре не осталось ни души живой.
Наши друзья уже подходили к заброшенному колодцу, когда чей-то отчаянный крик: "Погодите! Я с вами! Постойте!" заставил их оглянуться. И тотчас из темноты, громко топоча, вылетел Маленький Петер. Он тяжело сопел и размазывал слёзы по грязным щекам.
- Ты чего?
- Да-а, вам хорошо. Вы, вон, вместе. Я меня бросили. Все. "Сам, - сказали, - дойдёшь, не маленький. Делать, - сказали, - нечего, с тобой нянькаться". А мне через всю деревню! .. Одному! .. А там собаки! .. А я! .. А мне! .. - И захлюпал носом.
Гийом вздохнул - не было печали. И так дома ждёт хорошая взбучка. Но вслух произнёс бодрым голосом: - Ну что, проводим ребятёнка?
Андерс аж захлебнулся от возмущения: - Ребятёнка? Ничего себе, ребятёночек! Шкура и ябеда! Мало он гадостей из-под тишка делал? Мало Дылду поджуживал? А теперь провожай его?
Положа руку на сердце, каждый был согласен с этими словами. Но Петер гляделся таким несчастным, что Метте оттаяла: - Не вредничай, Андерс. Он ведь и в самом деле маленький. С отчаянием и надеждой мальчонка вглядывался в насупленные лица. И Ильзе, неожиданно для себя, не выдержала: - Да ладно, есть о чём говорить. На пол часа раньше домой придём, на пол часа позже, шуму всё равно не миновать. Эй, ребятёнок, дай пять - будет десять! - И она протянула Петеру руку.
Петер заулыбался во весь щербатый рот, вытер о штаны мокрую пятерню и буквально вцепился в протянутую ладонь.
- Вы только не думайте, я не трушу. Я ничего не боюсь. Только у нашего соседа, у Йоргена Хромого, такая псина! - людоед, а не собака! Злющая - страсть! Клыки - во! - похлестче, чем у того кабана! А как встанет на задние лапы - башка выше забора! С такой только на медведя или на кабана ходить!
Кабан явно не шёл у Петера из головы. Чуть не пол дороги он, не умолкая, трещал о том, как повезло Дылде. - Будет он жить в лесу. В самой чащобе. Будет с ружьём ночью огород сторожить, костёр жечь, хищников всяких отпугивать.
На ехидный вопрос Андерса, "откуда в чащобе огород", он ничего не ответил - и отвечать не стоило, это была такая явная придирка! Сказал бы прямо, что обзавидовался до смерти! Петер и сам завидовал. Ещё бы не завидовать! - Эх, мне бы туда! Я бы тоже с ружьём! А вдруг на них и в самом деле кабаны нападут? Вот счастье-то! Точно нападут - там эти зверюги стаями бродят!
- Да, - со вздохом согласился Андерс. - Счастливчик!
- Ты думаешь, ему из ружья стрелять дадут? - усмехнулась Ильзе. - Ага, как же! Держи карман шире. Врёт твой Йен, и не запнётся.
- С чего ему врать?
- Ни с чего. Кто на него и нападёт, так это комары да слепни. Зато шуму будет! Нос задерёт и пойдёт заливать: - "Сидим мы у костра, брюкву стережём, и вдруг целое стадо кабанов из темноты, из самой чащобы. Как зарычат! Да на нас как налетят! Дюжины две, а может и вся сотня! И у всех клыки с мою руку! Глаза, как уголья, так и полыхают! Окружили. Землю копытами роют. В общем - не шутки шутят. Вы бы точно в штаны наложили. А я ружьё в руки, - бац-бац! - половину наповал уложил, половина, визжа от страха, по лесу разбежалась. Уж больше к нам не сунутся! Не посмеют!"
Вышло так похоже, что ребята не смогли удержаться от смеха. Даже Петер взвизгивал и хрюкал, словно поросёнок.
- "Во-во, именно так несчастные кабаны визжали, когда улепётывали от меня!" Теперь уже хрюкала вся компания.
А, отсмеявшись, Гийом вздохнул: - Всё равно, нам бы туда! Пусть без кабанов. Пусть без ружья. Жить где-нибудь в шалаше. Одним, без взрослых. Словно лесные разбойники.
- И что это за разбойники - без ружья?
- Лук можно смастерить. Со стрелами.
- Не, это несерьёзно. Где ты тетиву возьмёшь? Из чего наконечники для стрел сделаешь?
- На огне обожжём.
- Не, не выйдет. Игрушку, конечно, сделать можно, а настоящий, - не-а...
- Ну, хорошо, просто, ночевать в лесу, костёр жечь. Да хоть грибы собирать.
- Тоже ещё - грибы! Девчоночье дело! Скукота. Да и нет их в лесу.
- Да, в конце-концов, не в грибах дело, как ты не поймёшь, Андерс! Лес - это приключение! На недельку бы туда. Одним. Ну, хоть дня на три.
- Размечтался, - вступила в спор Ильзе. - Кто нас пустит?
- Тебя, может, и не пустят, а нас с Гийомом - запросто. Не, Ги, ты это здорово удумал! Шалаш построим! Силки насторожим - может зайца поймаем. Знаешь, какое вкусное из зайца жаркое'. И грибы, если хоть один найдём - лишними не будут.
Ладно, это мы обмозгуем. Мне тут другая штука покою не даёт - как ты умудрился отметелить Дылду? Он же выше тебя шут знает на сколько, да и сильнее - не сравнить. А ты его раз-раз, и лежит себе, пардону просит. Меня бы так научил!
Ребята давно подошли к дому Петера. В окнах горел свет. За белыми занавесками вели привычную перебранку два голоса - мужской и женский. Мужской тихо оправдывался, женский громко обвинял: "А ты за него не заступайся! Завёл, поганец, моду, с матерью не считаться! Где его до сих пор черти носят? Вот пусть только появится, пусть порог переступит - будет ему! .. Это он с тебя пример берёт! Это ты его учишь матери не бояться! Он мне дерзить стал, огрызаться, а ты ухом не ведёшь!" - "Сама парня забаловала,,только я на него прикрикну - мамочка грудью на защиту!" - "А ты не кричи без дела, толку от твоего крику! Тряпка ты, а не мужик, не можешь сына разок выпороть хорошенько!" Ребята поспешили отодвинуться подальше, чтобы не слышать семейной ссоры. Петер отошёл с ними. Уж очень ему не хотелось соваться под горячую руку.
- А давайте, теперь я вас провожу? Слушай, Гийом, а почему ты так смешно прыгал? И палкой не пойми как махал? И так её крутил, и эдак выкручивал?
- Это Дылда не пойми как махал. А Ги фехтовал. Будто не палка у него в руках, а стальная шпага. - Ильзе взмахнула рукой, словно в ней была воображаемая шпага. - По всем правилам, как настоящий рыцарь.
- "Шпагой!" - передразнил Андерс. Он не мог стерпеть, что последнее слово осталось за сестрой. - У рыцарей, да будет тебе известно, никакие не шпаги, а мечи.
Петер не понял: - "Рыцари?" Это кто ж такие? Разбойники, что ль?
- Сам ты разбойник! Ты что, в самом деле, о рыцарях не слышал? Ну, ты даёшь! Скажешь, и о турнирах, где бьются на копьях и на мечах ради славы? И о замках неприступных? И о злобных драконах о пяти головах? И о красавицах, прикованных цепями к скале? Ни словечка? ..
- Не-а.
- Ну, тёмный ты!
- Ты не ругайся, ты расскажи.
- Это в книгах надо читать. Ты книги то хоть читаешь иногда, или тоже "не-а"? - Жили когда-то на земле люди особенные. Ездили на конях. Сами в доспехах, и кони в доспехах. - Это одежда такая - вся из железа. На голове - железный шлем с забралом, в руке - заговорённый меч. Рыцарь этим мечом вжик направо - огнедышащего дракона как не бывало! Вжик налево - людоедного великана на мелкие кусочки! Эх, жаль, в наше время рыцари перевелись. А то я бы непременно к ним попросился.
- А отчего они перевелись-то?
- "Отчего-отчего" - всё тебе расскажи! Сам понять не можешь? Ну, подумай своей головой - где ты сейчас дракона возьмёшь, или великана? Да и засмеют всякие бестолочи непонятливые - "Гы-гы-гы! Глянь-ка, едет взрослый мужик в кастрюле верхом на кастрюле! И главное - в те времена, когда рьщари по земле бродили, никто ещё о ружьях слыхом не слыхивал. А теперь, только рыцарь повернётся, только мечом замахнётся, а в него - бац! - из ружья, и наповал!
- От доспехов все пули отскочут.
- Ха, "отскочут"! - Дырок понаделают, как в дуршлаге, так что мокрое место от твоего рыцаря останется.
Гийома забавляла подобная "осведомлённость" друга, но всё же он не выдержал: - Ну и каша у вас всех в голове! "Кастрюли, драконы, конь с забралом..." Да никуда рыцари не делись. Ходят среди нас. Причём, пешком намного чаще, чем верхом. А, бывает, и на телеге ездят. Обыкновенные люди, без кастрюль и шлемов. В обыкновенных куртках, рубахах и даже свитерах. Потому что на самом деле рыцарь, это не тот, кто в доспехах и при мече, а тот, кто против всякой несправедливости воюет.
Петеру идея пришлась по душе.- Я тоже хочу против несправедливости. А кто не против - того железякой по кумполу. А, кто такой несправедливый, что надо мной смеяться вздумает - кулаком в нос!
- Я бы тоже стала рыцарем... - мечтательно протянула Метте.
- Выдумала тоже! Девчонки отродясь рьщарями не бывают.
Ильзе аж зашипела от обиды: - Тоже мне, знаток выискался! Всё он знает. Ты уже распинался тут о людоедах и драконах, так что помолчал бы. Скажи, Гийом, а ты что, ты тоже рыцарь? И друзьям об этом ни словечка!
- Да ну! Какой из меня рьщарь? Скажешь тоже!
- Но дерёшься ты классно! - польстил Петер.
- Разве это главное?
- Ничего себе, не главное! - возмутился Андерс. - И всё равно, я прав - ты хоть на одной картинке видел безоружного рыцаря? Хоть все книги обыщи - не найдёшь. Слушай, Ги, а ты что, и мечом махать умеешь?
- Не то, что умею, так, немного.
- И на шпагах драться?
- Слабовато, но могу.
- И из ружья стрелять?
- Нет, вот чего не пробовал ни разу... У меня и ружья-то не было никогда.
- А кто ж тебя всему этому научил?
- Кто-кто, Элис, конечно.
- Так она ж девчонка! Ну, девица. Она ж меча в руках не удержит.
- Она? - Она всё удержит - и меч, и шпагу, и поводья, а надо будет кулаком, так кулаком вмажет! - Не гляди, что кулачок махонький, она этим махоньким такой фингал здоровенный поставит - залюбуешься!
- Что, скажешь, она и на коне скакать умеет?
- Ветру не угнаться!
- Ничего себе! Знатная у тебя тётка!
- Знатная. Только вредная очень.
- И что же - она - в самом деле, рыцарь? - удивлению Ильзе не было предела.
- Она у меня Пряха.
- А я думала - лекарка.
- Говорю же - она всё умеет.
--
Да, знатная у тебя тётка!
2
Прошло несколько дней. Всё это время мысль о походе в лес не покидала ребят. Но взрослые упорно противились этой идее. Вечно эти взрослые чего-то боятся. А чего? Места все хоженые-перехоженые. Даже если заблудятся - ничего страшного, зато интересно. И потом, где заблудиться, если каждый овраг знаешь, как свои пять пальцев? Подумаешь, капурёхи разлетались! Кто их боится, капурёх этих? - Только бабки безграмотные. - Но взрослые говорили о каких-то тревожных временах, о чужаках с юга, почему-то - о дождях и неурожае, и шёпотом, оглядываясь - о каком-то таинственном Эмиссаре. Ну так что ж, что эмиссар, неужели теперь из-за него всю жизнь у мамкиной юбки просидеть? Ко всем огорчениям, зарядили дожди, нудные, холодные, беспросветные, сплошные серые тучи нависли над деревней, перевращая день в сумрачный вечер, а вечер в позднюю ночь. взрослые вздыхали, что и в этом году сгниёт урожай, и скотину зимой прокормить нечем будет, и репа как горох, и на кур мор напал, и у пчёл мёд горький, словно полынь, и крыши ни с того ни с сего стали протекать, хотя только вот настелили, и вообще - что-то изменилось.
В один их таких тусклых вечеров таких беспросветно тусклых, словно не июль на дворе, а конец ноября, в небольшой комнате при свечах Элис уже который час, забыв обо всём на свете, сидела, уткнувшись в книгу. Старинную. Толстенную. В потёртом кожаном переплете. Выписывала что-то скорописью в маленькую тетрадку, чертила пером тонкие замысловатые линии.
Напротив неё, подперев голову рукой, скучал Гийом. Перед ним тоже лежала раскрытая книга. Потоньше. Отнюдь не старинная. Но он даже не пытался делать вид, что читает. Он залез с ногами на стул. Потом стал раскачиваться. Стул накренился и чуть не упал вместе с седоком. Элис механически произнесла: "Перестань баловаться!", но даже не повернула головы в его сторону, не оторвала глаз от страницы. Тикали часы. За окном лил дождь и заунывно скрипели сосны. А на пожелтевшем пергаменте что-то всё время неуловимо менялось - какие-то слова вдруг исчезали, и на их месте появлялись новые. Крохотное пятнышко разрасталось в яркую картинку на целый разворот. А минут через пять картинка начинала зыбиться, бледнеть и исчезала совсем. Высвечивались золотом или пурпуром руны на полях. Гийом пытался разглядеть хоть что-то, но что увидишь из-под тёткиной руки? Огонёк свечи плясал, словно на ветру. На бревенчатых стенах, на дощатом потолке вытягивались и умалялись тени. В какую-то неприметную щёлочку влетела капурёшка, закружилась вокруг трепещущего огонька, словно мотылёк. Гийом замахал на неё рукой, пытаясь отогнать: "Брысь! Брысь, тебе говорят! Фу!" - Огонёк заметался и чуть не погас. Уродливые тени на стенах тоже заметались и сердце как-то неуютно сжалось. Капурёшка обиженно пискнула и исчезла.
- Гийом, это свинство!
- Элис! Да оторвись от своей книги! Элис!
- Ну что ты за человек такой, минуты посидеть спокойно не можешь!
- Минуты. Да ты с самого утра как в неё уткнулась, так словно гвоздями тебя к стулу прибили.
- Ну так что ж? Займись своим делом.
- Какое дело? - Дождь как из ведра, на улицу носа не высунешь.
- Ты видишь, я занята? И перестань сейчас же раскачиваться на стуле, ты мне чернильницу перевернёшь!
- Вечно я тебе мешаю. А я тоже, между прочим, живой человек. Элис, а про что там в твоей книге написано?
- Вот это не твоего ума дело.
- А что моего ума дело? Ты за весь день со мной словом не перемолвилась. Вот опять молчишь. Элис, мне скучно.
- Сейчас найму тебе оркестр.
- Элис, ну дай хоть картинку поглядеть!
- Нет здесь никаких картинок - это взрослая книга.
Ну разве можно так! Вот же она - яркая, словно всё не нарисовано, а видится въявь - высокие белые башни на крутом холме, стены, заросшие виноградом, где-то далеко внизу - синее-пресинее море. А если очень-очень постараться и очень-очень сильно напрячь слух, можно услышать, как с тяжким гулом бьются волны о каменистые склоны. Но Элис резко дунула на страницу и картинка исчезла, словно её погасили.
- Ну и вредная же ты! Глупая! Противная! Жалко тебе, что ли? Погоди, вот прилетит бабушка, всё ей расскажу! Жадина-говядина! Ну и ладно! Ну и оставайся тут одна! - Рывком слез со стула и выскочил из комнаты, демонстративно хлопнув дверью. Элис даже не обернулась. Гийом долго бродил по комнатам, присаживаясь то на стул, то на диван, то просто на пол, везде ему было одиноко и тоскливо. - Никому не нужен, никому не дорог, - вот он сейчас умрёт или уйдёт в дождь, а Элис даже не заметит. Или обрадуется, что никто ей не мешает.- Шепча горькие слова, не в силах проглотить колючий комок в горле, Гийом рухнул на кровать. Он ощущал себя совершенно забытым и несчастным. Нет, он не позволит не замечать себя! Он всё ей выскажет! Он заставит её оторваться от книги, он припомнит все обиды, все до единой, а потом хлопнет дверью и уйдёт в дождь. Тётка! Скажите пожалуйста, сама ещё девчонка сопливая, а строит из себя невесть что!
Но когда он вошёл в комнату, решимость его поубавилась, он почувствовал, что всё, что только что говорил о Элис несправедливо. Вот она сидит над этой злосчастной книгой, худющая, вся зелёная, под глазами круги, и пишет-пишет, с утра не разогнулась, кусочка хлеба не съела, глотка воды не выпила. Ладно, так и быть, он её прощает и зла на неё не держит. Но всё равно, он не мебель, и не позволит обращаться с собой как с мебелью! Гийом снова взбирается на стул и начинает, словно не прерывался: - Тебе всегда лишь бы запрещать. Взяла власть надо мной и пошевельнуться не даёшь. Только и слышу: "Нельзя! Не ходи! Не шуми! Не дыши!" Вот объясни, почему ты не пускаешь меня с ребятами по грибы?
- Какие грибы? Скоро деревня в остров превратиться, по лесу в лодках будем плавать.
- Да кончится этот дождь, не завтра, так послезавтра кончится, а после дождей как раз самые грибы и пойдут. Я с тобой разговариваю или с печкой? Андерса отпускают. И Ильзе. Даже Метте. Я один хуже всех!
- Гийом, ты мне мешаешь. Завтра поговорим обо всём.
- Я тебе всегда мешаю. Скоро всё Залесье надо мной смеяться будет. Деревенские ходят в лес сто раз на дню, ночуют у костра, коров там пасут, коз. И никто их не съёл. Никакие капурёхи. Никакие нихели.
- Замолчи сейчас же! И никогда не говори пренебрежительно о том, чего не знаешь. И вообще, совсем ты от рук отбился. Грибы он выдумал! Нет в лесу никаких грибов. И ягод нет. И орехов. А тебе вот сейчас на орехи достанется! Дождёшься!
И как раз в этот момент на полях книги появляется, словно невидимой рукой нарисованная, руническая вязь. Какое-то время держится яркой и чёткой, но вот начинает дрожать, расплываться, тускнеть и исчезает прежде, чем Элис успевает толком разглядеть её.
- Доигрался! Молодец! Ты хоть понимаешь, что натворил? От кого это весточка? Что там было? Теперь не узнать!
Гийом и сам перепугался:
- Ты только не переживай, Элис. Я всё запомнил. Ей-ей. запомнил. Каждую закорюку.
Честное слово! Дай-ка мне ручку. - Поспешно кунает перо в чернильницу, ставит огромную кляксу, но рассердиться Элис не успевает, потому что Гийом уже рисует на бумаге какие-то знаки.- Вот они точно такие были, я ничего не напутал. Что тут запоминать-то, одна-единственная строчка. У меня, знаешь, какая зрительная память! Элис вздохнула, и проворчав: - "Выпроть тебя некому!" - обняла племянника, ласково взъерошила ему волосы.
- Эх, оболтус ты, оболтус! Ну давай-ка, быстренько, беги в спальню! Быстро, а то застудишься, я открываю окно.
Нет, она точно ничего не хочет понимать! Как же, ушёл он! Ждите! Гийом со всех ног бросился к окну. Оттуда сквозь дождь послышалось хриплое карканье. С воплем: "Ура! Бабушка прилетела!" Гийом рванул створки. И тотчас в комнату ворвался холодный ветер вперемешку с тяжёлыми злыми струями, чуть не загасил свечи. А вместе с порывом ветра в комнату влетела ворона. Мокрая. Взъерошенная. Взгромоздилась на спинку стула, с которого только что вскочил Гийом. Отряхнулась так, что брызги полетели на раскрытые страницы. Ещё раз громко каркнула. И хотя Гийом смотрел на неё, не отрывая глаз, он так и не уследил, когда исчезла ворона и когда появилась эта высокая немолодая уже женщина в длинном платье цвета тёмного вина, с распущенными по плечам иссиня-чёрными, чуть тронутыми сединой волосами. Он никогда не мог уследить этого момента. Женщина привычным жестом собрала волосы в строгую причёску, сколола серебряными шпильками, и только тогда произнесла:
- Неплохо бы закрыть окно - ребёнок простудится.
Ну, здравствуйте, мои родные! Дайте-ка. я вас расцелую.
Элис, перестав наконец-то быть взрослой и строгой, прижалась к ней, уткнулась лицом в тёплый бархат рукава:
- Мамочка, родная, наконец-то!
Гийом повис с другой стороны:
- Бабушка! Бабушка!
Потом удивлённо потрогал платье, дотянулся до волос:
- Сухие! Всё сухое!
- А как ты думал? Невелика радость в мокром ходить. Ну, внучек, понял ты, кто твоя бабка?
- Ведьма! - Восторженно завопил внучек.
- Ну, зачем так грубо? Давай скажем иначе? - ну, например, "колдунья."
-"Ведьма" лучше.
- Хорошо, пусть будет "ведьма", раз тебе так больше по душе. Но, надеюсь, ты понимаешь, что рассказывать об этом нельзя? Никому. И никогда.
- Да что я, маленький что ли?
- И орать на всю деревню: "Бабушка прилетела!" тоже не обязательно. Ладно, не расстраивайся, я тебя не ругаю. Ты у меня на самом деле уже достаточно взрослый. Достаточно умный. И, в какой-то мере, осторожный. И всё же, поверь, даже очень взрослый, очень умный, очень опытный и осторожный человек, сам того не желая, может проговориться. В пылу ссоры. В дорожной беседе со случайным встречным. За чаркой вина - хоть об этом тебе и рано. Даже во сне. Впрочем, уберечься от этой беды в нашей власти.
И Элионор поднесла ладонь к губам внука, словно запечатывая их, и произнесла нараспев несколько слов на незнакомом гортанном языке..
- Ну вот, теперь никакой силе не вытянуть из тебя нашей тайны, теперь я спокойна.
В ужасе глядел Гийом на Элионор. - И это его родная, его любимая бабушка! За что? Что он сделал плохого?