Это не было смертью в полном смысле этого слова – анабиоз – приостановленная жизнь. Хотя и это определение так же не в полной мере отражает суть явления. Даже жизнь тела не останавливается полностью, замедляется только, что уж говорить о жизни души…
Безграничная свобода закончилась, и что-то – сила которой невозможно противится – подцепило и притянуло голографическую матрицу его сознания из беспредельного ВСЕГО обратно в исходный носитель – человеческое тело, прокодированное от момента зачатия, как XY.
Никто не любит пересекать черту в ЭТУ сторону! Первые мгновения всегда тянутся удручающе долго, и доставляют, как правило, основные проблемы. Многие, слишком многие получают психологически травмы, некоторые просто ломаются, не выдержав перехода и получая в комплект с вновь обретённой жизнью совершенно неистребимое желание с этой самой жизнью, тем или иным способом, поскорей расстаться. Уж больно разительным оказывается контраст между нирваной освобожденного сознания и «карцером» бездвижного и бесчувственного тела.
Мысль бьётся о несокрушимые стенки черепной коробки, с трудом разгоняя сначала синапсы мозга, начиная от шишковидной железы, гипоталамуса и гипофиза, затем первые пробные импульсы в спинной мозг и периферическую нервную систему. Ощущения, болезненность которых, мало с чем можно сравнить, а забыть так и вообще невозможно. И даже медикаментозные «костыли» не слишком помогают сделать первый шаг из Смерти. Случается, что и «подножки» ставят: самым непредсказуемым образом вмешиваясь в естественный процесс возвращения. И какой бы хрустальной не была мечта о заветной пилюльке, но лучше крепись, терпи, понемногу наращивания интенсивность работы нервной системы, да и всего тела в целом. А если синхронизация сбилась и носитель никак не желает снова признавать хозяина, то тут уж действительно придётся пройти все круги ада, пока тактовые частоты тела и сознания снова придут в резонанс. Если придут, конечно…
Эх, такое, видать, у Создателя чувство юмора – умирать легко, и даже почти приятно, а вот оживать больно всегда!
«С добрым утром, Буратино!» − мысленно поздравил себя Янош, когда прошла самая острая фаза реанимации − загрузка. Сказка была старой ещё тогда, когда он заснул, и какие-нибудь внятные подробности содержания могли вспомнить лишь единицы его современников (что-то там о человечке, вырезанном из полена), но прозвище намертво прицепилось к анабиозникам. Конечно, Буратино – бревно бревном, только антропоморфной конфигурации.
Капсула гибернации заботливо пестовала его тело, плавно повышая температуру до минимально необходимого значения. А тот нюанс, что сознание нужно запихивать непременно в ещё хладный труп, иначе же начинался процесс разложения, доставлял дополнительную порцию незабываемых ощущений. Всем нутром ещё долго потом помнился холод смерти. Наконец кровь и прочие жидкости организма стали достаточно текущими, и в ответ на это белая пластиковая утроба, в которой Ян сейчас находился, вдохнула в его легкие порцию чистого кислорода, попутно ошарашив по грудной клетке тремя сотнями джоулей. Сердце, получив столь впечатляющий «пинок», взбрыкнуло, было заартачилось, но одумавшись стало биться достаточно ритмично, пусть и недостаточно быстро. Дышалось, на первых порах, откровенно тяжело.
В сознание начали проникать внешние раздражители – слуха коснулись первые звуки. Проникать-то они проникали, но родной язык воспринимался полнейшей тарабарщиной. Хотя бортинженер (и один из инженеров-проектировщиков «Ковчега» по совместительству) Янош Марусевич точно знал, что это всего лишь система реанимации вслух озвучивает его показатели жизнедеятельности, зорко следя за тем, чтобы внутренние органы своевременно выходили на рабочий режим, приводит мышцы в тонус и прочее, и прочее, и прочее.
Легкий толчок и персональная капсула плавно поплыла к свету из чрева коммутатора душ. Никакого волшебства или эзотерики, только квантовая физика – коммутатор считывает параметры заложенной голографической матрицы сознания, а запутанные частицы и резонанс делают свое дело. В установке же достаточно мощности, чтобы пока ещё вольный дух никуда не вырвался и вернулся обратно в родное тело.
И вот, перед открытыми глазами, устремленными в потолок, проплыла темно-синяя надпись, сделанная готическим шрифтом, «ANDREW 2500». Вернее, именно это должен был увидеть Марусевич, когда капсула окончательно вынырнула из коммутатора. Должен-то должен, но увидел лишь размытые синие пятна, на белом фоне. Пропорции отсека реанимации тоже здорово отличались от стандартных. Янош без особой радости осознал что, через прозрачный колпак, видит одновременно стену слева и справа от себя. Попытка «собрать» взгляд в одной точке успехом не увенчалась – глазные яблоки вращались совершенно независимо друг от друга, вывязывая приступы дурноты. Попытка номер «два», тоже не слишком удалась. На «три» бортинженер решил зайти с другой стороны!
Из памяти всплыло видение этого помещение, как раз на момент завершения монтажа и настройки оборудования. Приборные панели и экраны по стенам уже приветливо мигали, но в белой округлой бочине самого коммутатора зияла огромная прямоугольная дыра. В ней деловито копошился немолодой лысоватый мастер, с шикарнейшими усами и бакенбардами. От его хитрых глаз разбегались лучики морщин, явственно свидетельствуя о лукавом нраве их обладателя.
− Смотрю система в основном функционирует. А как дела с коммутатором? – начальственным тоном осведомился Янош, попутно выводя на планшете график работ по этому отсеку.
− Андрейка-то? Хорошо! Почти готов снова ловить рыбку в мутной воде, − в голосе техника слышалось доброе подтрунивание.
− Какой такой Андрейка? Какая ещё рыбка? – ответ определённо не соответствовал вопросу, что вызвало некоторый когнитивный диссонанс, если не сказать ступор у господина инженера.
− Ну как какой? Эндрю две тысячи пятьсот – коммутатор душ компании «Эндрюс биотехнолоджи», − зычно отрапортовал усач, карикатурно вытянувшись в струнку и взяв под козырек.
− А рыба-то тут причем? – процесс понимания у Яна никак не клеился.
− О! Это очень старая история, − заговорщическим тоном, ответил старый мастер, отсоединяя свой планшет от диагностического разъема, при этом хитрюще улыбаясь. – Жил давным-давно, в первом веке нашей эры, один человек по имени Андрей. Рыболовством промышлял: неводом таскал пескарей из Галилейского моря, пока не призвал его к себе сын Божий.
− Так! Стоп! Я не просил ни урока истории, ни религиозных откровений! Я только спросил, что там с коммутатором душ?! – рявкнул на подчиненного господин Марусевич.
− Все готово! – как ни в чем не бывало ответил техник, водружая корпусную панель на место, тем самым окончательно лишив начальника дара пристойной членораздельной речи.
А кем-таки был Андрей Первозванный бортинженер потом все же узнал!
«Ага! Попался пескарик!» − мысленно резюмировал лично для себя бортинженер. – «Ладно, будем теперь плавать в рукотворном «аквариуме». Благо к сотворению его и собственные руки были приложены!»
Впрочем, не совсем уж и рукотворном. Человеческой гордыне пришлось смириться и сдаться на милость неумолимой реальности. Случился «инцидент» ещё до рождения Яноша. С научной точки зрения это, конечно, чистая случайность, хотя в религиозных кругах и бытовало упорное мнение, что сие есть кара небесная. В общем, как бы то ни было, но первый Космический Ковчег, который человечество начало строить на орбите матушки Земли, едва человечество и не сгубил. Столько амбиций и средств, а один шальной метеорит, незаметно «подкравшийся» со стороны солнца, и циклопических размеров махина, готовая уже на семьдесят пять процентов, с «оглушительными» почти для всего мира последствиями плюхнулась в Тихий океан. Гигантское цунами, безжалостно «облизавшее» все океанские побережья, надолго положило проект на полку.
Но неугомонная человеческая натура упорно мечтала вырваться с родной планеты − отправиться в неизведанные дали – и примерно полвека спустя идея, как Феникс возродилась из пепла. Хотя концепцию, конечно, пришлось пересматривать, поскольку если такая маловероятная случайность произошла прямо рядом с «домом», то что говорить о малоизученном дальнем космосе и тысячах лет, которые будет длиться полет! Было решено подыскать для «Нового Ковчега» какую-нибудь подходящую оболочку и начинать строительство прямо внутри какого-нибудь планетоида. Допустим, внутри одной из лун Сатурна – пять дюжин с лишним – одной можно и поделиться!
Выбор пал на Гиперион, и как поговаривали знатоки древней истории, во многом это было очень символично. Ведь состоит он почти на шестьдесят процентов из обычного водяного льда с небольшой примесью камней и металлов, а основную часть его внутреннего объёма занимают огромные пустоты – идеальный кандидат. К тому же станция на Энцеладе, вполне успешно функционировала уже почти полтора века! Причем это простое, но оригинальное в своей простоте решение давало массу дополнительных преимуществ. Кроме собственно естественной метеоритной защиты – сто километров льда никакому шальному камушку не прошибить; так еще и выдающиеся теплоизоляционные свойства столь специфически замерзшей «аш два о». Да и сама она, родимая, как-никак восемьдесят процентов и колыбель жизни.
Но даже этим список достоинств новой концепции не заканчивался. Самое, пожалуй, важное что такой большой «снежок» обеспечивал почти неограниченные запасы рабочего тела для двигателей «Ковчега» − лед-то был газогидратным. А магнитные силы могучего Сатурна, разгоняющие опоясывающие его потоки, бомбардируют этот лед высокозаряженными частицами, в результате чего образуются молекулы кислорода и водорода – бери и лети!
Янош вспомнил то, возрастающее день ото дня, нервное напряжение, но одновременно томительное предвкушение и благоговейный трепет, которые витали в воздухе и въедались в плоть и кровь всех строителей перед самым запуском «сердца» «Нового Ковчега». Да и пусть, что пока весь «Ковчег» это только ледяная оболочка и реакторный отсек, ну так и у человеческого эмбриона сначала начинает биться сердце, а уж потом вырастают все остальные органы.
Вот уже почти в течение двух недель обслуживающие системы непрерывно накачивали водород внутрь реактора, а гравитационные установки столь же непрерывно сжимали звездный газ до критической точки – точки воспламенения. Час «Х» приближался!
Марусевич был один из многих, кто находился в рубке управления ректором, когда была, наконец, объявлена предпусковая готовность номер один. Да, не он дернул главный рубильник, что «поджёг» маленькое солнце – термоядерный реактор – сердце «Нового Ковчега», но он бесспорно чувствовал свою сопричастность к этому чуду. И что греха таить, в чем-то ощущал себя равным древним богам, которые мановением руки могли зажигать звезды.
И в этом горниле один атом водорода сливался с другим, образуя астрономически много тепла и инертный гелий, который подавался в МГД-генератор, вырабатывая достаточное для продолжения строительства количество энергии, даже на минимальном режиме функционирования реактора. И, как не покажется забавным, «звёздный челн» начал строиться с хвоста, ведь дюзы маршевых двигателей, пусть и не рабочие пока, разумнее всего располагать поближе к энергоустановке, а жилые отсеки, именно из-за ее пламенной сути, лучше разместить подальше от реактора. Но это как раз проблем не представляло – средний диаметр планетоида двести шестьдесят километров – есть место где разгуляться.
Первый, пробный полет состоялся задолго до завершения строительства – ведь какой бы чудесной не была ледяная оболочка, ни она, ни даже окрестности газового гиганта, не предоставляли достаточно необходимых материалов. А вот пояс астероидов, в этом отношении, удовлетворял самым прихотливым требованиям!
Систему перевели на открытый цикл, а в «топку» увеличили подачу водорода. Шаттлы, кружащиеся вокруг Гипериона, в режиме реального времени передавали голографическое изображение, так что сидевший за одним из пультов Янош чувствовал себя не кротом, что поглубже зарылся в свою нору, а будто бы парящим среди звезд драконом. Зрелище было завораживающее, и он снова где-то в душе пожалел, что выбрал не профессию пилота – для них-то блистающие звезды все время так близко!
Но ностальгировать было некогда: пульт управления реактором требовал всей полноты внимания бортинженера, ведь в огромных черных жерлах маршевых дюз показались огненные бутоны, которые уже через мгновение пламенели светозарными коронами, что способны были не только сдвинуть планетоид со своей орбиты, но и отправить в путешествие по Солнечной системе. Всё прошло успешно, можно наращивать мощность чтобы придать «Ковчегу» достаточное ускорение. Впрочем как бы велико оно не было, люди дискомфорта не ощущали – системы искусственной гравитации одинаково хорошо компенсировали как перегрузки, так и дефицит притяжения у «крошки» Гипериона, который сейчас больше напоминал комету, чем классический планетоид.
Ну а имея в распоряжении достаточно свободной энергии и достаточное количество материалов, к которым эту энергию можно приложить. «Новый Ковчег» вскоре обзавёлся и впечатляющими производственными мощностями, размещенными по центру условной сферы планетоида, и на которых неутомимые роботы изготавливали, как элементы жилых отсеков, так и самое разнообразное оборудование для их наполнения.
Монотонное и бессмысленное бормотание, что лилось в уши Яноша, и на которое он, перебирая свои воспоминания, не обращал никакого внимания, было прервано троекратным сигналом зуммера, выдающимся по неприятности своего звучания. Далее последовала фраза, обретшая, наконец, в сознании Марусевича осмысленное содержание – «Процесс завершен». Открыв глаза, бортинженер, так же наконец, отчетливо увидел, как полукруглый прозрачный колпак индивидуальной гибернационной капсулы отъезжает, скрываясь в боковом пазу, а над практически беспомощным пока человеческим телом нависает своим мягким торсом робот-санитар. Заключив пациента в нежных объятиях, он понес того прочь из отсека воскрешения.
Но как бы не были нежны эти объятья, они поселили в душе Яноша нешуточное беспокойство: «Почему только робот-санитар? Где все?» Нет, бортинженер, конечно, важная персона на борту, но согласно штатному расписанию, «побудку» следовало начинать даже не с капитана, а именно с медперсонала, дабы гарантировать максимально безопасную реанимацию командного и инженерного состава. Но за его реанимацией никто, кроме компьютера, не следил, да и сейчас тишину медицинского отсека, нарушало только тихое шуршание колес робота по полу – коридоры были пусты и освещены лишь резервными светильниками. Пустовала и небольшая уютная комната отдыха, куда доставил заботливый механизм. По коже человека пробежал мороз, что был, пожалуй, даже посильнее холода временной смерти, из которой он только что вышел.
− Что бы это значило? – едва слышно проговорил Марусевич одеревеневшими связками и непослушными еще губами, но ожидаемо ответа не получил.
Отстранив робота, который приступил было к одеванию его нагого тела, и потратив несколько минут, что бы прокашляться и окончательно прогнать сохранявшийся ещё паралич лицевых мышц, Ян с замиранием сердца, как можно более отчетливо произнес:
− Ной, идентификация: бортинженер Янош Марусевич; двадцать четыре, семьдесят три, ноль три, тринадцать, ноль один, девяносто шесть, ноль один, ноль четыре, − ответа не последовало, а воцарившаяся, вслед за его монологом, тишина навалилась совсем как снежная лавина из прежней, такой далекой теперь, земной жизни.
«Что-то случилось! Но что?» − билась мысль в сознании на грани паники. – «Отсюда выяснить, похоже, не удастся. Остается один выход – как-то добраться до рубки».
Выброс адреналина сделал свое доброе дело – организм мобилизовался и Ян смог худо-бедно управлять собственными конечностями. Даже получилось закончить одеваться. На этом маленькие победы закончились – поддерживать тело в вертикальном положении оказалось выше его возможностей. Однако, робот проворно подоспел на помощь и осторожно подхватив под руки поставил на ноги. С таким помощником удалось сделать первый шаг – это вселяло надежду.
− На капитанский мостик, − скомандовал Марусевич, и испытал величайшее облегчение, когда заботливый истукан двинулся в нужном направлении.