Вообще-то, нам с Тимкой в компункте быть не полагалось. Биар, по каким-то своим соображениям, которыми даже со мной не делился, ждал новой "рыбы" со дня на день. Но ждать можно долго, а адаптация есть адаптация.
Тим, аж рот приоткрыв, оглядывался: компункт впечатлял даже нас. Или, может, особенно нас: для нативов он был частью их мира, а не обрывком какого-то конспирологического фильма посреди средневековья. Тут, в этой небольшой комнате, подземность – если это слово вообще уместно в наших условиях – чувствовалась особенно остро. Три стены были от пола до потолка покрыты экранами – старинными, чёрно-белыми, выпуклыми, как пузыри. Кажется, тёмных пятен – ослепших камер – не прибавилось, хотя не мне судить.
Эмти, дежурившая сегодня, бросила на нас равнодушный взгляд и отвернулась. В неровном свете десятков экранов, с огромными наушниками на голове она была похожа на тень Чебурашки – отощавшего и постапокалиптического. Её пальцы летали над пультом, переключая каналы; видео шло на все экраны одновременно, а звуки приходилось ловить через единственные уцелевшие "уши". Эмти была лучшей, почти легендой – двух наших крайних "рыб", да ещё и подряд, засекла именно она.
В последние дни она отказывалась уходить из компункта. В углу и сейчас валялся её спальник. Мы все знали легенды про песни корабля – голоса в туннелях, рассказывающие, предупреждающие или заманивающие таких вот слухачей. Верилось с трудом, да и привычка рационализировать брала своё, но… Но глаза ребят, выходящих с дежурства в компункте, пугали. Больные были глаза, отсутствующие совсем, смотрящие куда-то мимо.
Однажды дежурный просто вставал, оставив на пульте хрипящие белым шумом наушники, и уходил в паутину туннелей. Не находили даже тел.
Но Эмти, совсем двинутая или в полушаге остановившаяся, была лучшей из наших. Биар рискнул, доверив ей слежку.
Пока я разглядывала невозмутимую, как каменный будда, Эмти, Тимка пялился в экраны. Я не мешала: наскучит через десять минут, сам отойдёт. И начнутся вопросы, вопросы, вопросы… Нормально, так и надо.
– Будет "рыба", – неожиданно подала голос Эмти. Говорила она хрипло, с трудом – отвыкла, похоже, совсем. И механические, нечеловеческие нотки в голосе царапнули слух. – Я Биару "жёлтый" послала.
И, по-хорошему, тут бы мне хватать Тима за шкирку и драпать со всех ног, пока вожак нас в компункте не застал. "Жёлтый" – значит, Эмти включила предупреждение. Скоро тут будет вся боевая группа. Не так быстро, как по "красному", минут десять есть… Но я посмотрела на Тимку, потом – на экраны.
Первых двух – после меня – "рыб" я не видела. Сидела в углу и сверлила взглядом стену, надеясь, что сейчас проснусь у себя дома, сварю кофе… да я бы и на ненавистную работу с радостью бы бежала. В окончательность и бесповоротность нового мира я поверила к третьей "рыбе". Наверное, это и к лучшему: первых выловили уже мёртвыми. Зато Миланку, растерянную, хлопающую глазами и сипящую что-то нечленораздельное, Биар вручил мне почти сразу.
И пришлось не только поверить и принять самой, но и вести к этому принятию её.
Такую же бесполезную, как я.
А через две недели Милана, живучая как кошка, принявшая и поверившая сразу, поражавшая меня способностью к адаптации, повесилась на обрывке провода.
Игоря я кораблю уже не отдала. И Тимку не отдам. Хрен ему.
На старой, местами рассыпающейся карте, расстеленной на полу, ветвились линии: все туннели нашей части города. И, как паук в центре паутины, темнел прямоугольник компункта. Тим нагнулся, изучая метки, потом посмотрел на экраны. Осознавал масштабы. И, кажется, только сейчас по-настоящему поверил, что не спит и не в шоу розыгрышей участвует.
Город огромен. Наверное, как Москва в на стыке тысячелетий; может, даже больше. А под Городом – сеть туннелей, странная подземка, но без вагонов и рельс. Зато с камерами на всех перекрёстках и развязках. В Городе – именно так, с большой буквы, – я была лишь однажды. Условной "ночью", когда огромные лампы дневного света, подчиняясь заложенным в них алгоритмам, почти полностью погасли. Тот район, в который меня вывел Биар, походил на какой-то провинциальный посёлок, почти деревню: невысокие приземистые домишки в пару этажей, широкие площади с гулким эхом, конус склада вдали. От Москвы Город разительно отличался безлюдностью: даже ближе к центру он был почти пустой, а тут… Да, тут квартирный вопрос никого не портил – места было куда больше, чем жильцов. В окраинных районах селились маргиналы и отшельники, умеренно несогласные с политикой Городских властей.
Неумеренно несогласные уходили в туннели. Такие, как Биар и Эмти. Ну и "рыбы", конечно – у нас выбора не было.
Дверь компункта со скрипом открылась. Какие там десять минут, Биару и пяти хватило. А мне, похоже, опять выволочка…
– Катя, – окликнул он, хотя я так и не повернулась. Злился: моё имя у него прозвучало на их дикий двухбуквенный манер – "Катья". – Почему ты здесь?
– По кочану, – огрызнулась я. – И по капусте.
Да, знаю, запрещённый приём: нативы наши земные присказки не понимали совершенно и порой впадали в ступор. "Кочан" и "капусту" я берегла на такой вот крайний случай.
Впрочем, могла и не стараться: про нас Биар забыл почти сразу, стоило ему увидеть отстранённое, застывшее лицо Эмти.
– Где? – резко спросил он.
– Корабль говорит, возле восьмого, – откликнулась она. – Только, Биар, корабль говорит – напрасно. Опять.
Мне показалось, Биар едва сдержался, чтобы не отхлестать её по щекам, приводя в чувство. Я бы, наверное, не удержалась на его месте: очень уж жутко выглядела эта пифия, сбрендивший оракул рукотворного бога.
– Эмти, – он снял с неё наушники, наклонился к самому лицу и заговорил медленно и чётко, как с глухой: – Эмти, выжми всё: когда и где, как можешь точнее. Сунутся ли Городские. Кто ещё знает – Крысы? Жруны?
Эмти нехотя, как в полусне, кивнула, отобрала у него наушники и жадно прислушалась. Её лицо разгладилось, а взгляд снова расфокусировался. Биар нахмурился, покачал головой, но смолчал. Зато, похоже, вспомнил о нас с Тимкой.
– Мы уже уходим, – пообещала я, ухватив Тима за рукав. – Извини. Я хотела ему показать…
– Не дури, – уже мягче сказал Биар. – Куда вы денетесь сейчас, когда "рыба" клюёт? Сидите тут, только не мешайтесь.
Я кивнула, боясь спугнуть удачу: за полтора года увидеть, как проходит "рыбалка", мне не доводилось. Биар, даже убедившись в нашей бесполезности, всё равно трясся над каждым, как наседка над цыплятами. Особенно – надо мной. Особенно – теперь.
– Мы тоже должны пойти, – тихо шепнул мне Тим. – Ведь там может быть кто-то, кто знает нас. Даже родной…
У Тимки были двадцать два года, черноглазая Асия, планы на свадьбу и три курса филфака в провинциальном вузе. У меня – четверть века, диплом психолога, опостылевшая работа и доберман Радик. У Миланки, протянувшей на корабле полмесяца – десяток кошек, два десятка хобби, три десятка лет и капризная любовница. У Игоря – фриланс, друзья-собутыльники и необратимо наступающий кризис среднего возраста.
И ни у кого из нас не было последних лет на Земле.
Память просто стёрлась; лишь иногда проступали какие-то обрывки, больше похожие на сны. Последний день, который я чётко помню – десятое мая девятнадцатого года. У Тимки – середина июля. У остальных, о ком мы знаем – примерно так же, с разбросом в пару месяцев. И никто из нас даже отдалённо не представляет, как мы оказались в криокапсулах искусственной смерти. Никто из нас – в той части жизни, которую мы помним – не слышал про огромный корабль, на котором нам пришлось проснуться.
Мы просто открыли глаза уже тут, став на несколько лет старше. Или, если судить не по нашему личному времени – то старше на несколько веков. Как минимум.
Биар, Эмти и остальные нативы родились здесь, на корабле. Как и их родители. И родители их родителей. Из жизней аборигенов не крали несколько лет – но у них украли куда больше.
Никто здесь не знал, куда и зачем летит корабль.
Ребята из штурм-бригады подтягивались в компункт. Биар вводил их в курс дела, мониторы мигали, Эмти, не шевелясь, слушала белый шум – или, возможно, песни корабля. Тимка замолчал – впервые видел "рыбаков" в броне и при оружии.
– Слёт сумасшедших ролевиков, – шепнул он мне.
Я хмыкнула: и правда похоже. Ребята подбирали себе броню кто как умел: за основу брали костюмы из плотной тёмной ткани – Биару и его банде, ещё до меня, повезло наткнуться на крупный склад. Поверх нашивались и наклеивались полосы металла, толстой кожи, куски самодельной кольчуги. Огнестрела не было совсем, о нём тут и не знали. Зато любили арбалеты: заряжали их крупными гвоздями, мой папа звал такие "двухсотками". В войнах между бандами подземщиков это архаичное оружие было по-настоящему страшным. Целились обычно в глаза, но и лоб такой снаряд пробивал за милую душу. И – единственный общий у всех отщепенцев закон – арбалеты не вредили кораблю.
Посмотрим, как запоёт Тим, увидев на экранах "рыбаков-ролевиков" в действии.
Вся штурм-бригада, чёртова дюжина, уже собралась, и в компункте стоял хоть и сдержанный, но шум. Эмти шикнула, призывая к тишине.
– Восьмой фонит, – объявила она.
Не думаю, что кроме неё кто-то увидел там, на рябящем прямоугольнике экрана, хоть что-то, но Биар своему кукушкой поехавшему наблюдателю верил безоговорочно. И не только он.
– Выдвигаемся, – решил вожак. – Через минуту. Эмти, Крысы как?
– Пока молчат, – отозвалась та с затаённой гордостью: знала, что она лучше слышит корабль… то есть, конечно, более ловко переключает свои рычажки, или чёрт её знает что там делает.
Верить в жутковатые легенды нового мира мне не хотелось. Не верить – уже почти не получалось.
У Крыс, банды, обосновавшейся по соседству с нами, тоже был компункт. И свой кусочек туннелей – охотничьи угодья. По периметру участки пересекались: тот перекрёсток, который для нас был восьмым, Крысы тоже считали своим. Значит, будет стычка за "рыбу", если не успеть раньше. Хорошо хоть Каннибалы, совсем отмороженные психи, вряд ли сунутся – им дальше всех туда бежать.
Мы с Тимкой вскочили и синхронно шагнули к Биару, обернувшемуся к нам от двери. Тим открыл было рот – и закрыл, так и не попросившись с ними. А я… я просто молча положила руку на живот.
Я не могла заставить его остаться. Да и могла бы – не стала. "Рыбалка" – его дело, смысл и цель. А я… побочный эффект. Неудавшаяся попытка со стёртой памятью.
Но, может быть, он станет хоть чуть-чуть осторожнее.
Когда за ребятами закрылась дверь, я потянула молчавшего, растерянного Тимку за рукав, ближе к экранам:
– Пойдём, кино пропустишь.
– Реалити-шоу, – откликнулся Тим наигранно-весело.
Эмти для разнообразия проявила дружелюбие, впустив нас в своё царство.
– Там, – она указала на один из экранов, – они сейчас появятся. А вон там, – снова взмах, но уже на другую стену, вниз, – будет "рыба".
Мы с Тимкой повернулись в разные стороны: он – высматривать капсулу, я – ребят.
Биар мелькнул на экране, притормозил, глядя прямо в камеру. Смотреть на него так было непривычно: запрокинутое лицо, губы шевелятся беззвучно – для Эмти, в её наушники.
– Ничего пока, – коротко отозвалась она на его неслышные нам с Тимом слова. – Дальше две глухих, не останавливайтесь. У пятнадцатой свяжемся.
Биар кивнул и трусцой побежал дальше. Вожак во главе отряда. Остальные попарно – следом; втроём в туннелях уже не пройти, слишком узко.
Я, в отличие от него и Эмти, карту в голове не держала, пришлось сверяться с той, что на полу. Маршрут они выбрали самый прямой, без изысков и петляний: предпочли скорость, а не возможность избежать стычек. Найти следующий экран, на котором они появятся, было несложно. "Глухой", сказала Эмти, – то есть не будет голосовой связи ни в одну сторону.
Но мы хотя бы сможем их увидеть.
– Кать, – внезапно сказал Тимка. – А почему "рыбы"?
Я не сразу поняла, о чём он спрашивает. "Рыбы" и "рыбы", какое тут почему?
– Ну смотри, – пояснил он, оторвавшись от восьмого экрана. – Тут вообще есть водоёмы? Аквариумы? В Городе, я имею в виду, про наши норы и не говорю. Они вообще живую рыбу видели?
Эмти спустила наушник с одного уха и фыркнула:
– А то не видели. Вот вас прямо сейчас вижу. Вы, вроде, не дохлые.
Тим поморщился. А я, кажется, поняла, что он имеет в виду.
Эмти пожала плечами, вернула "ухо" на место и отвернулась. Её наши разговоры не интересовали. Мне показалось, что Биарова "рыбалка" её тоже не сильно волнует.
– Странно, – задумчиво сказал Тим. – Как с жопой, только наоборот: рыбы нет, а слово есть.
Я в самом деле не задумывалась ни разу, почему вдруг "рыба". Сперва – не до того было, а потом увидела.
Саркофаг криосмерти – или его надо называть гробом? – действительно похож на рыбу. Серебристый гладкий металл, вытянутая форма – широкий у плеч, плавно сужающийся к ступням, даже "плавники"-держатели по бокам есть. Но… Дело, наверное, не в этом.
Когда из саркофага доставали Тимку – я была рядом. Слишком хорошо помнила весь этот ужас, разрывающий изнутри, и неверие, и надежду; какофония взбесившихся чувств едва не свела меня с ума в первые часы после пробуждения.
Хорошо, что я ещё не видела себя.
Глаза у проснувшейся "рыбы" мутные, покрытые белёсой пеленой, а открытый рот жадно хватает воздух. Кожа бледная, с восковой желтизной, и ледяная… Ни дать ни взять – перемороженная селёдка с рынка времён моей молодости.
– А я тут вспомнил, – сказал Тимка тихо и словно сам смущаясь. – Был такой поэт, Велимир Хлебников. И вот он однажды написал – как про нас.
Тимка читал хорошо, правильно. Без пафоса, но искренне, как своё.
В гибком зеркале природы
Звёзды – невод,
Рыбы – мы.
Боги – призраки у тьмы.
– Ага, – неожиданно сказала Эмти; мы и не знали, что она тоже слушает. – Вот примерно так корабль и поёт. Там, кстати, Крысы полезли. Сейчас на двенашке появятся.
Они правда появились. Если бы я не научилась угадывать Биара по походке, по плечам и жестам – на рябящих чёрно-белых экранах могла бы Крыс с нашими спутать. Те же тёмные костюмы, руки с арбалетами, даже построение один в один: впереди вожак, за ним отряд парами. Только пар было больше – Крысы усилились. Я вздрогнула и запретила себе думать о плохом. Тем более Биар говорил, что в туннельных стычках численность роли не играет – развернуться негде.
Да и, если повезёт, наши с "рыбой" успеют отступить, не ввязываясь в бой.
– А им зачем? – спросил Тимка, разглядывая отряд врага с наивным, каким-то детским любопытством. Для него всё это действительно было просто кино, реалити-шоу. Не мне его судить, я сама до конца поняла, что происходит, только увидев тело одного из наших ребят… со шляпкой гвоздя ровно над переносицей.
Пусть уж лучше Тимка не осознаёт как можно дольше.
– Крысы ищут знания, – неохотно отозвалась Эмти. – Ваши, земные. Врачей, техников, оружейников. Так-то они тоже молодцы, почти как Биар. Жаль, что мы не сошлись с ними. Вот Каннибалы – те больные. Жрут они "рыб". Живьём. Надеются, что тот, который Оставшийся бог, вспомнит о них, если… ну, сожрать.
Тимка вздрогнул, растерянно посмотрел на меня, не понимая, шутит ли Эмти.
Криокапсулу с Тимкой Биар у Каннибалов в последний момент отбил. Двоих потеряли тогда.
– Но хуже всего – верхние твари, – Эмти сморщилась, как лимон надкусила. – Ублюдки бешеные. Фанатики.
Город наверху жил по своим законам. Никто – по крайней мере, в нашем подполье, – не знал точно, когда заперли ворота, и тем более – что там, за огромными металлическими плитами, отделяющими Город от остального корабля. Сочиняли всякое: и про рубку управления, и про вымершие районы, и про рай, в котором еды навалом и сады цветут… Тимка упорно считал, что там, за воротами – наша родная Земля, двадцать первый век и военная база, на которой просто затеяли чудовищный эксперимент. В чём смысл этого эксперимента, Тим пока не придумал. То есть перепридумывал по пять раз на дню.
Но за воротами были сказки и домыслы, а верхние – увы, очень даже реальная угроза. Давным-давно (точнее из подпольщиков никто сказать не мог, но до их рождения точно) власть в Городе захватила религиозная секта. Я в тонкостях их веры так и не разобралась, но поклонялись они чему-то вроде персонифицированного движения, Пути-без-цели. В целом мне их религия даже понравилась – оригинальная такая, атмосферная. Вот только выводы Путисты сделали своеобразные: бог, дескать, запретил смертным знать цель. Когда прилетим – тогда и поймём его волю, а остальное суть ересь и блажь.
А ересь надо искоренять.
Тогда же, наверное, были сожжены почти все книги – дело нехитрое и любому культу привычное. Но они и устные знания умудрились уничтожить. Город жил давно, и населяли его дети, внуки, а то и правнуки тех, кто вышел из криосмерти первыми. Новые возрождения стали редкостью: то ли криокапсулы заканчивались, то ли так и было задумано – размазать просыпающихся тонким слоем по всему времени пути, чтобы не водопадом, а тонкой струйкой прибавлялось население.
Вот только Путисты прибавления населения – и тех, кто мог знать о цели Пути – видеть совершенно не хотели.
Я кинулась к нему: процесс появления капсулы вообще мало кто видел своими глазами, и пропустить такое я не хотела.
Появлялись они всегда внезапно: казавшиеся цельными стены вдруг расходились, выдавливая из себя гладкий металлический цилиндр, и смыкались снова. В туннелях это всегда случалось под одной из камер – наверное, так было задумано. Наверху, говорят, были огромные хранилища, и там капсулы появлялись по сотне за раз.
Появлялись, чтобы сразу попасть в руки Путистов.
– Появилась, – повторила я, как зачарованная. Это было как рождение. Как смысл. Как возможный ответ.
– Появилась, – эхом откликнулась даже невозмутимая Эмти.
Счёт пошёл на минуты.
В Городе каждая "рыба" становится поводом для пышной – и совершенно безумной – церемонии: первосвященник пробивает дыру в металлическом корпусе, и много часов бессознательная пока жертва тает, как пробитая консерва. От неправильной, не предусмотренной программами разморозки необратимо разрушается самое хрупкое в человеческом организме – верхний слой коры мозга. И уносит с собой память, снимает, как луковую шелуху, год за годом, начиная с самых поздних воспоминаний. Фанатики получают рукотворных святых – проповедников Пути-без-цели. С памятью десятилетних детей. Не способных никому рассказать, куда корабль летит.
Биар верил, что сможет однажды разморозить "рыбу" правильно. И получить, наконец, ответы.
Пока он получил только четверых бесполезных людей. Четверых с половиной, строго говоря. Но наш с ним будущий ребёнок едва ли поможет найти ответы.
А в реалити-шоу для троих зрителей началась гонка. Биар, получив от Эмти сигнал, перешёл на бег. Мы следили, как они то появляются, то исчезают на экранах, Тимка водил пальцем по карте, отмечая путь, оставшийся до заветного перекрёстка. Ускорились и Крысы – тоже связались со своими операторами. Эмти совсем закаменела в наушниках, только выводила сквозь зубы какую-то странную песню без слов да пялилась на все экраны разом. Меня скрутило тошнотой и дурным предчувствием.
Мы не долетим, и так ли важно перед смертью понять, куда? Наш ковчег дыряв, он рассыпается на части. Мы все – крысы в его прогнивших кишках, размороженные рыбы с повреждёнными мозгами. Лучше бы, наверное, меня забрали верхние. Или Каннибалы. Мычание Эмти выматывало нервы, Тимкины вопли бесили.
– Они взяли! – Тим болел за наших, как на каком-нибудь дурацком футболе. – Кать, они смогли, они первые! Крысы отстают, не догонят! Кать, ты чего?
Я повернулась к нему. Наверное, впервые не смогла удержать лицо.
Тимка, филолог, читавший нам Хлебникова и не верящий в корабль, всё понял.
– Нет никакой правильной разморозки, – сказал он, садясь рядом.
Не спросил, именно сказал.
Я молча кивнула.
– Это дань, которую мы все платим, проходя через смерть. Харон везёт нас обратно, но тут уж медяком не обойдёшься, да?
Да.
Глупые рыбы, мы все: и нативы, и их родители, и те, кто размораживается прямо сейчас. Биар и я, Тимка и тот, кого несут по туннелям в серебряном гробу. Мы трепыхаемся, попав в звёздный невод, но нет ни выхода, ни спасения, ни ответов.
А из тьмы потерянной памяти над нами смеются боги.