Аннотация: Цепь нехитрых бытовых проблем, в силу общественных стереотипов ставящих главного героя перед сложнейшим выбором.
Стас НЕСТЕРЮК
ПАУТИНА
1.
Солнечные лучи косо освещали стену, доходя до середины комнаты, ловили многочисленные пылинки, и, казалось, делали воздух гуще и плотнее.
-Как там, на улице? - спросила мать.
-Бабье лето, - ответил Владимир. - Тополя почти облетели, берёзы и клёны - ещё нет.
-Красиво, наверно...
-Очень. Когда смотришь против солнца, кажется что светятся сами деревья.
Мать глубоко вздохнула.
-А я больше никогда этого не увижу... Занавесь окно, а то этот свет меня только расстраивает; да принеси чаю с бутербродами.
Владимир послушно задёрнул шторы и вышел на кухню.
Зою Михайловну парализовало полгода назад, в самом начале марта, когда на улицах едва осели сугробы, и восстановилось оживлённое движение транспорта. До этого почти месяц она жаловалась сыну на непонятный шум в голове. Зима, поначалу тёплая и бесснежная, обернулась в январе сильнейшими морозами, перешедшими в феврале в непрекращающиеся снегопады. Сын тогда два раза в неделю приносил ей продукты, и Зоя Михайловна решила переждать катаклизм дома, чтобы уже затем спокойно сходить в поликлинику. (Для вызова в непогоду врача на дом шум казался ей причиной недостаточно веской.)
Владимир хорошо запомнил этот день. После смены он выходил из проходной, когда запищал телефон. "Меня, кажется, парализовало, - сообщила мать. - Ты не мог бы приехать?" Бодрый голос плохо вязался со словами, и, до самого дома, Владимир не верил услышанному. Лишь увидев мать лежащей на кровати, он понял, что дело действительно серьёзно.
Врач пришла вечером, и, бегло осмотрев женщину, определила у неё инсульт.
-Не беспокойтесь, бабушка! - бодро сказала она. - Очень многие после такого поднимаются и живут до ста лет! Я вам сейчас таблеточки выпишу, чтобы давление снизить...
-Сомневаюсь я что-то в ваших таблеточках! От старости лекарства пока ещё не придумали, - отозвалась мать, криво, но беззлобно усмехнувшись.
Владимира неожиданно задело слово "бабушка". Он как-то не привык воспринимать мать старой. Да она и не казалась старой - всегда бодрая, стройная и жизнерадостная. Лишь седина, в три года съевшая тёмный каштан её волос, выдавала количество прожитых лет. Однажды, поддавшись уговорам соседки, Зоя Михайловна попробовала скрыть её краской, чего не делала никогда прежде. Оценив на другой день в зеркале полученную медь с отливом сургуча, она так же криво, как и теперь, усмехнулась, и произнеся: "Нет уж! Лучше седина..." выбросила тюбик с оставшейся краской в мусорное ведро.
Чайник закипел, и Владимир принёс его в комнату. Затем сделал бутерброды, положил их на блюдце рядом со стаканом, и придвинул журнальный столик к кровати, так, чтобы ей удобно было дотянуться до него левой рукой. Потом попытался вспомнить, не забыл ли ещё что-нибудь. В тарелочке был рис, порезанное варёное яйцо и два кусочка сыра; рядом - открытая пачка сигарет, пепельница, спички, ложка, баночка с таблетками... Возле кровати на полу стояло пустое ведро для мусора и пластиковая бутылка до середины наполненная водой.
Часы показывали без четверти шесть. В половине девятого должна прийти Валентина - женщина из соседнего дома. Кроме Зои Михайловны у неё было ещё два престарелых больных, которых она посещала два-три раза в день.
-Теперь дай мне очки, книжечку, прикури сигарету и можешь идти, - произнесла мать.
Зоя Михайловна всегда много читала. Ещё в советское время прочла всю русскую классику и ту часть зарубежной литературы, которую смогла достать. Был период, когда увлекалась философами - античными и немецкими. Бралась за Маркса и Ленина...
Однажды кто-то одолжил ей Библию, старинную, с твёрдыми знаками на концах слов, "ятями" и "фитами". Несколько месяцев мать была увлечена чтением, и цитировала сыну, тринадцатилетнему подростку значительные фрагменты, сопровождая их собственными рассуждениями.
Когда литература стала доступной, она перечитала всё, что сумела, включая Ригведу и Рамаяну. Теперь в книжном шкафу, занимавшем едва ни полкомнаты, Новый Завет стоял на видном месте, рядом с Пушкиным и Марком Твеном, - её любимыми писателями.
Однако, в последние годы серьёзные книги "не шли". Выйдя на пенсию, Зоя Михайловна возлюбила пешие прогулки, наслаждение природой (благо, что лесной массив был расположен неподалёку), а, по возвращении домой, не прочь была порадовать себя каким-нибудь детективчиком "позагадочнее".
Теперь, прикованная к постели, она ничего другого не признавала.
-От серьёзных мыслей становится грустно, - говорила она. - Детективы - это вроде задачек, которые увлекают и не дают сохнуть мозгам.
Детективы, впрочем, тоже нравились ей далеко не все. Не раз случалось так, что, придя к матери, Владимир заставал её расстроенной низкопробным чтивом. В конце концов, она составила список "хороших" авторов, и теперь сыну было значительно проще ориентироваться в мире литературного "ширпотреба".
Сигареты составляли особую статью. Трудно было найти кандидатуру в сиделки, свободную от искушения отучить старушку от пагубной привычки. Валентина на первых порах тоже проявляла праведную нетерпимость, и лишь после того, как Владимир прибавил плату за уход, пошла навстречу. Денежная "расплата за грех" показалась ей достойной компенсацией за снисхождение, и теперь Валентина не только смотрела на "озорства" Зои Михайловны сквозь пальцы, но и, при необходимости, сама приносила ей сигареты и помогала их прикуривать.
Владимир надел матери очки и положил рядом с ней на кровать стопку самодельных буклетов. В последнее время ему удалось найти способ не покупать книги, а заказывать другу, владевшему электронной библиотекой. Идея оказалась удачной - держать маленький буклет в одной руке было гораздо легче, нежели целую книгу. Да и обходилось значительно дешевле...
-В прошлый раз я накричала на тебя... - сказала вдруг Зоя Михайловна.
-Не думай об этом, - мгновенно отозвался Владимир.
-А ты не перебивай, - мать повысила голос. Он послушно смолк и превратился во внимание. - Вчера я сказала, что ты - плохой сын, и не в состоянии обеспечить больной матери приличную старость. Но сегодня ночью я всё обдумала. Тебе самому повезло ещё меньше. У меня есть ты, и какой бы ты ни был, я не одинока. Когда ты будешь вот так же лежать, за тобой вообще некому будет ухаживать.
Владимир внутренне сжался. Он видел, к чему издалека, неотвратимо приближается мысль матери. Она лежала уже полгода, и он успел эти тенденции хорошо изучить.
-Пока у меня есть ты, я знаю, что не останусь на произвол судьбы. Пообещай ещё раз, что не оставишь меня!..
-Мама! Я уже сто раз обещал! Нельзя повторять обещания слишком часто, иначе они теряют силу.
-Ну, хорошо, хорошо. Иди! Буду ждать тебя завтра в это же время.
2.
Пока троллейбус медленно вёз Владимира в сторону центра города, он думал о завтрашней работе. Мысли о работе помогали успокоить нервы после общения с больной.
Владимир работал на заводе. Долгое время был электриком, последние лет семь - энергетиком цеха, то есть - имел в подчинении трёх электриков и двух сантехников. Должность не обещала особых перспектив, да он к ним и не стремился. (Честно сказать, он с удовольствием вернулся бы к прежней деятельности, но должность давала неплохую прибавку к зарплате, и не считаться с этим было нельзя.)
Завтра предстояло снять и перемотать два двигателя, починить пускатель на одном из штампов, и послать сантехников менять паровую трубу на участок гальваники. Возможно, вторая смена "подгонит" к утру ещё пару неисправностей, а, кроме того - скоро отопительный сезон, и необходимо заняться опрессовкой системы. Так что работы достаточно!
Владимир вышел из троллейбуса за три остановки до дома и свернул в сторону промышленной зоны. Хотелось ещё немного побыть одному, пока уходящее солнце не увлекло за собой последние проблески жизни. В последнее время он часто бродил в этом районе. Полвека назад улицу здесь застроили пятиэтажками, позади которых начинались заводы. Владимир видел в одной книжке, изданной в то время, фотографию, надпись под которой гласила: "Один из новых жилых кварталов быстро растущего города". Но случилось так, что из-за соседства с химкомбинатом воздух здесь оказался слишком вреден, и уже лет 30 назад жителей отсюда постепенно стали расселять в другие районы.
Теперь эти дома, целый квартал, стояли, словно заблудившиеся странники. Один из них перестроили под поликлинику; часть другого отдали профтехучилищу, ещё в двух попытались открыть магазины... Однако, оказалось, что и магазины не нужны омертвевшему району, так что от проекта остались лишь два небольших магазинчика, обслуживающих в основном тех, кто здесь работает.
Как ни странно, дома не выглядели заброшенными. Совсем недавно их покрасили в нежные зелёный и голубой цвета, так что приезжему они ни за что не показались бы пустующими. Разве что оконные проёмы первых этажей, аккуратно заложенные кирпичом и закрашенные, могли навести на мысль, что здесь никто не живёт. Да отсутствие балконов, - Владимир хорошо помнил, как лет 15 назад их посшибали, а открывшиеся проёмы заложили и тщательно заштукатурили.
С улицы химкомбинат был почти не виден. Чтобы разглядеть его управление и забор, требовалось войти во двор. Бывший жилой двор... Впервые попав сюда, Владимир обратил внимание на аккуратность и ухоженность этого двора. Нигде в жилом квартале не видел он таких ровных асфальтовых дорожек и аккуратно разбитых клумб. Памятник Ленину у крыльца главного входа совершенно не выглядел анахронизмом. Наоборот, он прекрасно вписывался в ансамбль, состоящий из доски почёта и фотогалереи трудовых будней. То и другое представляли собой декоративные стены, метров по 20 длиной каждая, обращенные "лицом" к комбинату и со стороны города совершенно не заметные.
В предвечернее время здесь никого не было. Отгороженный от города цепью домов, а от комбината - забором с колючей проволокой, двор оказался идеальным местом для одиночества. Владимир приходил сюда, когда, устав от рабочей суеты, не чувствовал себя готовым окунуться в семейный быт. Этот архитектурный "Памятник добрым намерениям", как он его называл, способствовал плавному течению мысли и приведению в покой всего того, что за день было взбудоражено, растрясено и перевёрнуто с ног на голову. Здесь можно было думать спокойно, а голова его в последнее время очень часто готова была распухнуть от мыслей.
Теперь, когда он не спеша брёл по асфальту между усыхающими клумбами, прожитая жизнь предстала большой картиной, на которой, при желании, можно было выделить нужный фрагмент, увеличить, и рассмотреть, не переживая заново всё то, что некогда тревожило душу...
Когда-то он был молод и счастлив с девушкой по имени Катя. Семь лет без малого были отданы ей, и, как часто казалось впоследствии - были выброшены на ветер. После развода он долго считал, что не сможет найти в себе силы, чтобы начать всё заново; едва не спился в те годы, и, как понимал теперь, во многом обязан был матери, спасшей его от падения.
Теперь он знал, что союз с Катей был обречён с самого начала. Она была представительницей другого мира, и, рано или поздно, вернулась бы в него. Её родители откровенно презирали зятя, давая понять, что "этот голодранец нашей дочери не пара" и даже не пытались найти с ним общий язык. Бывший парторг крупнейшего предприятия города, вовремя сменивший убеждения, и его жена - главбух на том же предприятии, готовили дочери иную судьбу. Всё время, пока она жила с Володей, они продолжали искать ей более подходящую пару. Постоянные ссоры, провоцируемые тестем и тёщей, постепенно расшатали и свели на нет некогда крепкие отношения.
В результате - первая же крупная ссора оказалась последней. Катя, забрав двухлетнего Мишку, ушла к родителям, а через два дня позвонила и сообщила, что гостит у родственников в Москве. Родители сработали оперативно: через неделю Катя уже имела в Москве работу, через месяц - молодого человека, и через год - новую семью и второго ребёнка...
Теперь Владимир обменивался с Катей поздравительными СМСками на Новый год и дни рожденья, реже - говорил по телефону, в общем - имел постоянную, хотя и нелегальную связь. Жаль было только, что сына он не видел 17 лет, и неизвестно было, увидит когда-нибудь или нет. Катя сообщала, что у Михаила всё хорошо, он учится в МГУ и планирует стать юристом. К родному отцу ненависти не питает, но не питает и любопытства.
Эта ветвь на древе воспоминаний была жива, но словно заморожена, чтобы не чувствовать боли.
...С Полиной он познакомился восемь лет назад, когда, по совету одного приятеля начал посещать клуб практической психологии. В клубе, под названием "Маячок", раз в неделю собирались люди, в основном такие же одинокие, желающие завязать знакомства. Психологическая помощь сводилась к тому, что людей собирали в одном большом зале и устраивали ролевые игры, облегчающие узнавание друг друга.
Владимир прекрасно помнил, как долго не замечал красивую малолетку с рыжими волосами, и только позже, приглядевшись, понял, что она не так молода, как кажется.
При ближайшем знакомстве оказалось, что Полина даже старше Володи на несколько месяцев, но и теперь, по прошествии лет, он продолжал удивляться её юной внешности. У неё было двое детей, дочка 15 лет, и - шестилетний сын Димка. И ещё - муж Игорь, от которого она второй год пыталась уйти. Несмотря на законный развод, муж не давал ей покоя, требуя вернуться. Постоянные преследования привели к тому, что Полина не могла ни с кем познакомиться: рядом тотчас оказывался Игорь, следовали грязные сцены и разбирательства (иногда - с угрозами), и молодые люди, взвесив все "за" и "против", исчезали так же незаметно, как и появлялись.
"Маячок" для женщины оставался единственным местом, куда пока ещё не "провожал" её супруг, полагавший, что она ходит на занятия аэробикой. Поэтому, когда Володя впервые предложил проводить её, она в ужасе отшатнулась. А после того, как проявил настойчивость, тихо сказала:
-Если хочешь проблем, пойдём.
Знакомство с Игорем произошло через несколько дней. Они подходили к дому Полины, когда откуда-то, словно из-под земли вырос спортивного телосложения мужчина и обратился к ней, словно не замечая спутника:
-Чё так поздно? Про детей забыла?
-Девушка не одна, - заметил Владимир.
Игорь как будто только что его заметил.
-Это моя жена, понял? К тебе вопросов нет! А с тобой - сейчас поговорим! - прибавил он, цепляя Полину под руку.
...Следовало, наверно, что-то сказать, обменяться оскорблениями... Вместо этого Володя съездил Игорю в ухо, и, не давая опомниться, обрушил на того град ударов. Только потом выяснилось, что, отбиваясь, противник успел-таки неплохо навесить Володе по зубам - нижняя губа вскоре распухла и несколько дней болела. Теперь же, размазывая коленками по асфальту собственную кровь, Игорь быстро уползал с поля боя, отплёвываясь зубами и воплями о пощаде. И только руки Полины, вцепившиеся в плечо друга, спасли бывшего мужа от более тяжких повреждений.
***
Вместо благодарности Полина закатила истерику, обозвала Володю зверем, и прогнала вон. А вечером - позвонила ему домой, и попросила прощения... Бросив недопитое пиво, он выбежал на улицу, поймал такси и помчался к ней. Так, в одночасье, жизнь его круто переменилась...
Когда весть о случившемся дошла до матери, реакция её была сдержанной:
-То, что ты заступился за даму, - это, конечно, правильно. Но сильная женщина сама должна уметь за себя постоять. Слабые люди - опасны! Они играют на жалости, и сильные обязательно попадают под их власть.
Впоследствии Володя часто вспоминал эти слова как верный диагноз. Несмотря на то, что брак с Полиной в целом можно было считать благополучным, она нередко казалась ему совершенно чужой. Постоянно подчёркивая свою слабость, Полина, как ей казалось, ловко манипулировала супругом. На самом деле Володя за версту видел все её хитрости, и, попадаясь на них для вида, поступал всегда по-своему. Эта игра была несложной, но унижала его в том чувстве, которое он продолжал к ней испытывать. Она по-прежнему была красива и обаятельна, но, по большому счёту, внешность была едва ли не единственным её достоинством. В остальном же - она мало отличалась от Муси, - кошки, жившей в доме на правах пятого члена семьи. Даже доброта объяснялась в ней неспособностью долго хранить обиду; понять причин любой ссоры она не умела и не хотела, тяга к ласке непременно брала верх.
Владимиру иногда казалось, что и кошку она держит именно оттого, что та ей ближе всех по разуму. На Мусю она кричала, топала ногами, замахивалась веником несколько раз в день, затем так же мирилась, ласкала её и тискала. Обе были довольны и лоснились от удовольствия.
Книжная полка в доме была, книги, стоявшие на ней, принадлежали ему или детям. Единственная, которую иногда читала Полина, называлась "Секреты молодости". Открыв её однажды, Владимир едва не впал в отчаяние - это было что-то вроде руководства по борьбе с нечистой силой посредством заклинаний. Однако с результатом трудно было спорить - Полине и в 45 можно было дать не больше тридцати.
Владимир иногда думал, что, вероятно, тот, кто создал наш мир, именно таким и задумал человека: красивым, и не испорченным интеллектом. В этом виделось особое расположение высшего разума. С Полиной было чрезвычайно легко жить под одной крышей, но, при этом, - совершенно не о чем разговаривать. Для общения существовал другой мир: его составляли друзья и увлечения. Для общения, наконец, оставалась мать...
Когда Зоя Михайловна слегла, Полина отнеслась к беде, свалившейся на мужа с сочувствием, но - именно как к его беде. Володя и раньше видел, что между женой и матерью нет ничего общего. За внешней доброжелательностью лежало полное непонимание. Занятая нескончаемой суетой, Полина нисколько не рвалась ухаживать за больной свекровью. Та, со своей стороны, никогда не спрашивала сына о семье и считала эту сторону его жизни, в лучшем случае, - средством от пьянства и одиночества. А когда Полина однажды пришла, подмела в комнате пол и помыла посуду, мать подозвала Володю и шепнула ему на ухо:
-Не приводи её больше. Чего зря человека тревожить? Чужие мы с ней...
***
В своё время, узнав, что Владимир собирается жениться на женщине с детьми, мать скептически покачала головой.
-Решил обзавестись родственными связями? Смотри! Родственники - это паутина. Запутаешься, и не заметишь как!
-Любые связи - паутина, - возразил он. - Как можно жить в обществе, не имея связей?
-Я вот - не имею, и обхожусь как-то, - заметила она. - Один ты у меня - и то головная боль! Но ты - решай сам, тебе жить...
Настрой матери ему не понравился.
-А может быть я и сам - паук? - попробовал он перевести её замечание в шутку.
Она отрицательно покачала головой:
-Для паука у тебя слишком мало ума и много совести...
После того как мать заболела, Владимир начал всё чаще осмысливать прожитые годы. Многое виделось теперь под другим углом, и тот давний разговор постоянно звучал в мозгу.
Он тогда только что переехал жить к Полине, а малосемейку свою, уступив её уговорам, сдал квартирантам. Спустя же несколько лет, когда падчерица повзрослела, и вчетвером жить стало тесно, Владимир предложил ей свою жилплощадь, пообещав официально оформить её по наследству.
Теперь Наташа вышла замуж, и они жили в малосемейке трое: она, муж Сергей и годовалая дочка Настя.
Однако в молодой семье в последнее время всё чаще случались ссоры, и Владимира, как хозяина квартиры, это не могло оставить равнодушным. Планируя сделать Наташу наследницей, отчим отнюдь не мечтал видеть свою квартиру местом кровавых сцен. И, хотя и не говорил об этом, исподволь, незаметно для всех наблюдал за зятем с первого дня его появления.
Когда молодые познакомились, Сергей учился в техникуме и выглядел приличным парнем. Неплохо разбирался в технике, умел устранить поломку в магнитофоне или починить на кухне кран. Однако, как показалось Владимиру, не хватало ему какого-то стержня.
Он открыто завидовал тем, "кто умеет жить", и, чем дальше, тем сильнее презирал труд, если только он не приносит быстрые деньги. Антон - бывший подростковый авторитет и одноклассник Сергея - появился, когда тот, бросив очередную работу, мыкался без дела. С его подачи зятя приняли в автосервис, открывшийся недавно неподалёку. Здесь можно было по-быстрому "срубить бабки", найти "нужных" людей, завести знакомства.
Владимир полагал, что подобные интересы подразумевают и особые ритуальные развлечения, с девочками и прочей атрибутикой. А подобный опыт не может не вскружить голову парню, ещё вчера не знакомому с женским вниманием. И оказался прав.
Начиная ухаживать за Наташей, Сергей выглядел робким и неуверенным юношей. У неё он был первым мужчиной, и, если верить Полине (передоверившей слова дочери мужу), она у него - тоже. Во всяком случае, первое время после свадьбы он относился к Наташе с неким бережливым трепетом, который постепенно исчез после сближения с Антоном и его компанией.
3.
До последнего времени Владимир старался держаться в стороне. Отношения Наташи с Сергеем беспокоили его, не задевая близко души. Причиной этому было то, что, хорошо относясь к Наташе, он никогда не мог полюбить её. Ни как дочь, ни как человека. Она была хорошенькая, как все девушки в её возрасте, однако значительно уступала собственной матери; умом же, как раз - сильно её напоминала. Сколько ни пытался отчим найти с девушкой общий язык в прежние годы, она так и осталась ему близкой только по закону.
С пасынком - Димкой - всё было по-другому. Мальчишка, хоть и называл его "Володькой", тем не менее, принимал за старшего товарища. В нём не было родной крови, он был другой, но в этом "другом" содержалось понятие "друг". Он приходил к отчиму со своими играми, задавал вопросы, спорил. Владимир даже с удивлением обнаруживал, что идёт домой с работы именно к Димке, а не к жене. С парнем было интересно, ему можно было что-то передать из собственного опыта, чему-то научить... Для Наташи же он, похоже, был не более чем говорящим механизмом; не опасный - и на том спасибо!
Всё изменилось три недели назад, когда Наташа внезапно решительно разорвала отношения с мужем и, забрав дочь, вернулась в дом матери. И, как ни искал Сергей примирения, как ни старалась Полина найти компромисс, всё было напрасно. Наташа сказала "Нет!", и это "нет" оказалось на удивление твёрдым.
Причиной такого решения стала история, приключившаяся с её мужем и его другом Антоном. Вечером, в состоянии подпития, возле автобусной остановки они привязались к какой-то девушке, "побили слегка", и отобрали у неё серёжки. К несчастью, неподалёку проходил наряд милиции и друзей задержали по горячим следам и при вещественных доказательствах. Два дня ребята отсиживались на нарах, затем были отпущены до суда по подписке о невыезде.
Вернувшись домой, Сергей долго объяснял "расклад": никто, дескать, девчонку не трогал, Антон, всего лишь назвал её "козой", а она ответила. Естественно, Антон и бил, а серёжки эти в ларьке 20 рублей стоят, за них не будет ничего, тем более что у Антона дядька в Органах.
-А ты что делал в это время? - спросила Наташа.
-Ничего! Просто рядом стоял! - оправдывался он.
...В тот вечер Владимир впервые по-настоящему поговорил с Наташей. Подробно, может быть излишне обстоятельно копаясь в себе, стараясь выглядеть спокойной, девушка рассуждала о сложившейся ситуации.
-Я бы простила, если б он девку на ночь нашёл. Да они, скорее всего, такую и искали. А девчонка им отказала... Я же понимаю: в их кругу свои понятия. Где деньги, там и девочки. У него другие были, я знала. Он зазнался, потому что стал опытный, а я - нет. А я всё чувствую. Он всегда завидовал тем, у кого было много женщин. Я только надеялась, что это пройдёт, если ему надо - пусть перебесится!..
Она некоторое время молчала, словно боясь выдать какую-то тайну.
-Я думала, что все проблемы - только в этом. Не хотела видеть. А теперь знаю: Сергей просто трус! Да лучше б он сказал, что это он ударил! А то: стоял рядом! Потому что боится Антона, хоть Антон ниже его на полголовы. Мог бы ведь не драться, просто схватить за руки, он ведь сильнее! Побоялся! Потому что: кто платит, тот и хозяин! А платят - друзья Антона. Скажет Антон, и вышвырнут его завтра же из автосервиса. И придётся снова на завод идти, и любить жену, потому что на других баб денег не будет!
Владимир слушал и удивлялся. Пять лет этот человек жил рядом, в одной квартире, и почти три - в его собственной, а он - не замечал. И не потому что не старался, наоборот ведь - пытался разглядеть! Шутил даже иногда про себя: "Ещё одна Муся выросла". А оказалось...
Владимир внезапно понял, насколько сильно все эти годы хотел полюбить эту девушку. Подсознательно, скрыто от себя искал повод для невостребованного прежде отцовского покровительства. Теперь, когда она открылась ему так неожиданно, он ощутил потребность что-то сделать для неё, как-то выразить нахлынувшее чувство.
...Сделать он мог одно. В его квартире находился сейчас человек, недостойный рядом с ней даже находиться. В то время как она, вместе с ребёнком, была вынуждена уйти к матери. Несмотря на поздний час, Владимир не выдержал, и побежал туда...
Диалог с зятем продолжался недолго. Обложив Владимира матом, заметив, что он "не отец, не тесть, и вообще никто", Сергей в краткой, но отнюдь не вежливой форме предложил ему удалиться. Владимир заметил, что, пока он жив, это - его квартира, и в ней не место разным подонкам. Вообще-то, в этих словах была глупая провокация, но мог ли Владимир смолчать?! Оказалось, что "собеседник" обладает-таки зачатками чувства юмора: прежде чем дать Владимиру в морду, он пошутил: "Пока жив, говоришь? Это мы исправим!"
Драка была недолгой и некрасивой. Владимир не дрался с того самого дня, как отделал бывшего мужа Полины, и был совершенно растренирован. Сергей был выше ростом, и неплохо "подкачан". Два или три раза удалось дотянуться кулаком до его лица, но сила явно была на стороне врага.
-Пшёл вон!.. - процедил сквозь зубы Сергей, сопровождая унизительным пинком Владимира, поднимающегося с пола. - Сам до двери дойдёшь, или помочь?
Владимир поднялся.
-Завтра... Нет! Сегодня же чтобы духу твоего не было в квартире, - прошипел он разбитыми губами, глядя зятю прямо в глаза.
-Чего?! - тот намахнулся, было, но не ударил. Видимо, до него дошло, что квартира действительно принадлежит Владимиру, а запах тюремных нар был ещё слишком свеж.
Когда, на следующий день Наташа пришла, думая прихватить кое-какие вещи для Насти, в квартире был погром: частью после драки, частью - после того как супруг собрал и унёс из квартиры всё, что смог.
***
Единственная мысль разъедала и без того больную голову Владимира, когда на следующий день он шёл к матери: как скрыть от неё факт драки?
Конечно же, мать всё сразу заметила.
-Дрался? - спросила она.
Владимир кивнул.
-С кем?
-Да так... - он отмахнулся.
-Плохо, - сказала она. - Больше не дерись.
Владимир уже знал, что за этим последует.
-Если с тобой что-нибудь случится, я останусь совсем одна, и никто мне больше не сможет помочь... Ты достал таблетки?
-У тебя есть таблетки. Они стоят на табуретке возле тебя.
-Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю! Таблетки, которые можно выпить, заснуть и умереть! А эти - очень горькие, и ни на что не действуют!
-Я принёс тебе новые книги, - переменил тему сын, доставая из пакета пачку напечатанных на принтере брошюр.
-Не заговаривай зубы! Ты дерёшься, тебя того и глядишь, убьют, или в тюрьму посадят. И никто мне не поможет, когда надо будет уйти!
-Я не хочу твоей смерти, - сказал Володя.
-Но ты обещал мне помочь, когда понадобится!
-Да! Обещал! Чтобы успокоить! Но мне бы очень не хотелось выполнять это обещание!
Голова раскалывалась после вчерашних побоев. Похоже было на сотрясение мозга. Владимир говорил, чувствуя, что дипломат из него сегодня никудышный. Не стоило передавать больной всё, что думаешь: ей от этого не станет легче. Однако спохватился он поздно. Мать надолго замолчала. По лицу её было видно, что она едва сдерживается. В глазах показались слёзы. Наконец она заговорила.
-Ценность жизни - в той радости, которую она приносит. Если нет радости - незачем и за жизнь цепляться! Знаю: многие скажут иначе, назовут самоубийство тяжким грехом, но я - не многие! Я не хочу лежать беспомощная, когда отнимется последняя рука, и никто не поможет умереть. Пока ещё! - она выдержала многозначительную паузу. - Пока ещё я могу уйти сама. Но ты должен найти надёжные таблетки и пересыпать их в банку от этой горькой дряни, чтоб Валька ни о чём не догадалась. С таблетками мне будет спокойно. Я буду знать, что в любое время могу их выпить!
-Где я возьму такие таблетки? Кто мне их даст?
-У тебя есть друзья. Поспрашивай у них: может быть, кто-то подскажет, как их найти. Наври что-нибудь!
Володя замолчал, не зная, что ответить. Мать была права. Слушая её, он и сам так думал. Но он знал также, что стоит закрыть за собой дверь и оказаться в подъезде, в голове появятся сомнения, и ситуация будет выглядеть иначе. Она лежала не первый день, и всё это было уже хорошо знакомо.
4.
Сейчас, уходя из сада химкомбината, Владимир понимал, что так и не сумел привести мысли и чувства в порядок. Три недели миновало после этого разговора, а он так и не принял никакого решения.
Зато помнил речь, которую мать произнесла на следующий день. Речь, явно обдуманную заранее и явившую продолжение той же темы.
-Пока ещё я для тебя - близкий человек. Но никто не знает, сколько времени я буду лежать... Может быть - пять лет. А может - все десять! Перестану видеть, говорить, выживу из ума, начну пускать слюни... Все твои деньги пойдут на уход за мной. Жена тебя бросит, потому что ей всё это надоест, а другую ты уже не найдёшь, потому что сам станешь старый... И тогда ты начнёшь меня ненавидеть. Желать, чтобы я поскорее сдохла! А я этого не хочу. Ты должен меня похоронить, пока ещё любишь. Если любишь, конечно! Или ты боишься, что тебя осудят? Эх, ты - трус!
Последняя фраза была сказана с гримасой презрения. И это резануло сильнее всего. Мать всегда умела говорить коротко и ёмко. И явно желала ударить его побольнее. Этим она хотела подчинить его себе, как непослушного ребёнка и направила на достижение цели весь интеллект - единственную силу, которая у неё осталась...
У Владимира эти заклинания вызвали крайне противоречивые чувства. С одной стороны - дикое сострадание. Видя её прозрачные, будто сделанные из воды глаза, на дне которых таился страх заточения в одиночестве, он испытывал почти физическую боль. Только отчаяние могло заставить её мучить единственного сына, кроме которого (она это знала!) никто не станет её слушать. С другой - попытка подчинения вызывала бурный протест, граничащий с негодованием. Он злился на мать, хотя понимал, что злиться не должен: чувство безвыходности положения делало её такой жестокой. Мозг, привыкший всю жизнь решать сложнейшие задачи, и вынужденный теперь работать вхолостую, словно больной желудок, начинал переваривать сам себя.
Как только он пробовал ставить себя на её место, желание иметь под рукой яд казалось естественным и законным. Возможность умереть делала жизнь добровольной, и потому - желанной. Вынужденное существование - превращало её в пытку. Однако, зная характер матери, он опасался, что, получив таблетки, она тут же их выпьет. И даже - не от желания умереть, а лишь от страха упустить момент, после которого уже не сможет этого сделать. После которого её ждёт растительное существование, неподвластное воле. Полная беспомощность при ясном уме - то, чего она больше всего боится...
В то же время, Владимир прекрасно понимал, что подобное недоверие его к матери не только оскорбительно, но и фальшиво: оно лишь прикрывало истинные, лежащие в самой глубине подсознания, мотивы, по которым он не желал выполнять её волю. Он упрямо НЕ ХОТЕЛ искать яд и всячески уклонялся от выполнения данного обещания.
Но, ни разобраться в этих мотивах, ни тупо отвергнуть их у него не получалось. Тем более что к головной боли из-за матери в последнее время прибавилась новая - почти столь же сильная...
***
Полина занималась стряпнёй, иногда поглядывая в экран старого чёрно-белого телевизора, вынесенного на кухню. Поодаль на табуретке сидела Муся, выжидая момента, чтобы стянуть что-нибудь со стола. Полина изредка цыкала на неё, Муся спрыгивала на пол, Полина отворачивалась, Муся тотчас вскакивала обратно.
На экране юноши и девушки латиноамериканской внешности о чём-то горячо спорили, ссорились и мирились, то грозились убить друг друга, то обещали найти спасительное решение.
"Счастливая: никаких своих проблем!", - подумал Володя, обнимая жену.
-Как дела у Наташи? - спросил он.
Теперь это была "тема". Сергей, покинув квартиру, явно не оставил намерений вернуть супругу в лоно брачной жизни. Каждый день он звонил - и на домашний телефон, и на сотовый, а если она отключалась - заявлялся домой, стучал и звонил в дверь с просьбами открыть и поговорить. Наташа говорила с ним через дверь, запершись на шпингалет, поскольку у него оставался ключ от замка.
-Приходил... - сообщила Полина. - Я уж ей говорю: а может, помиритесь? Любит ведь он тебя! А она: ни в какую!
-Но она права! - возразил он.
-Знаю, - вздохнула жена. - Только разве так лучше? Каждый день мучиться! Может, ещё не всё потеряно?.. Он, вроде, не совсем уж плохой...
Володя посмотрел на жену с удивлением. Неужели она забыла, как, прячась, бегала в "Маячок"?
-Знаю, знаю...- словно поняв его взгляд, вздохнула она. - Но, уж очень тяжело! Дима! Иди ужинать!
-Ща-а, мам!
-Иди, Вова, приведи его, а то его от компика не оторвёшь.
***
Ночью, после того, как Полина уснула, он ещё долго лежал, глядя в потолок. Вот они и вернулись - терзания, которые, казалось, ушли навсегда.
Тогда, восемь лет назад, после драки с Игорем, он не думал, что враг так легко уступит поле боя. Повезло - муж Полины только внешне выглядел грозно, в душе же оказался трусом. Получив как следует по физиономии, растеряв часть зубов, он, как-то на удивление быстро оценил обстановку и решил не рисковать теми, которые остались. Владимир этого не знал. Он был уверен, что через день-другой тот явится (возможно, не один), требовать реванш. И готовился к бою...
Бой так и не состоялся, но тревожные мысли ещё долго не давали покоя. Что заставило врага отступить? Что делать, если он всё-таки появится? И, как быть, если враг окажется физически сильнее? Володя смотрел правде в глаза: победить в первой драке ему удалось благодаря неожиданности и напору. Наслушавшись Полину, он уже заранее ненавидел её мужа и ждал повода. Годы мытарств после потери Кати привели к тому, что в её лице он видел едва ли не смысл жизни. Она казалась тем, чем видится мореплавателю земля после долгих скитаний, когда, отчаявшись, не веришь даже в чудо. Он был готов убить, - и враг понял это, почувствовал, возможно, на животном уровне, что продолжение бесполезно. И отступил...
А если бы не отступил? Если бы явился через пару дней, и в новой драке вышел победителем? Именно этого ждал несколько месяцев Володя, не в силах спать по ночам и сосредоточиться на мыслях о чём-то другом. Ждал со страхом, боясь собственной трусости. Потому что логика безжалостно приводила в этом случае к убийству. Или он, или - его! Со всеми вытекающими отсюда (в случае победы) последствиями: арестом, судом, и, вероятнее всего - длительным сроком заключения. За время которого Полина, естественно, найдёт себе другого мужчину и станет для него второй Катей.
Сейчас она спала, прижавшись к нему спиной, и он вспоминал, как безмятежно спала она так же восемь лет назад, счастливая тем, что встретила, наконец, своего защитника, не ведая о том, что творится в его душе. Блажен, кто избавлен от потребности думать! Почему-то именно в Полине, впервые в жизни это качество ему понравилось! И он решил тогда идти до конца. Невзирая на опасность, на возможность тюрьмы, и на её последующее предательство...
Принятие решения привело к спокойствию. Он перестал бояться стать убийцей. И всё же, когда драка не состоялась, он возблагодарил Бога, и молил об одном - никогда-никогда больше подобных испытаний ему не посылать!
И в течение восьми лет судьба хранила его.
...До разговора с Наташей, когда он понял, что не может оставаться в стороне, что должен вмешаться и восстановить справедливость...
Её достоинство, раскрывшееся так просто и без фальши, покорило его. Теперь в этой девушке он видел близкого человека. Кого? Он не мог определить сам - кем её видит? Дочерью? Подругой? Возлюбленной? Она была женщиной, и он чувствовал в ней именно женщину. В его жизни были две женщины: мать, и жена. Наташа стала третьей. "Третья женщина", - так, наполовину в шутку, и называл он её теперь про себя.
Между ними установилась связь: теперь они стали общаться почти каждый день, в основном, правда, - по телефону, но это уже не имело значения. В её голосе звучали симпатия и интерес, говоря с ней, он шутил, сорил анекдотами и случаями из жизни, не стеснялся рассуждать. Пару раз они даже поговорили о его матери, в основном - о годах его детства. Наташа высказала сожаление, что не знакома с ней, и он, полусерьёзно, предложил как-нибудь их друг другу представить...
Так старый вопрос внезапно встал с новой остротой. Ситуация была до боли знакомой. Только враг на этот раз оказался сильнее. И на этот раз - он законный муж, отвергнутый лишь три недели назад. В силу душевной низости - не способный принять что отвергнут, что всё кончено, и она его больше не примет. И, вследствие этого, намеренный биться за возврат утерянных позиций.
Володя постоянно вспоминал слова матери о сильной женщине. Наташа оказалась сильная. Полина всё время говорила одно, Наташа - совсем другое. Полина расстраивалась за дочь; дочь, в разговоре с отчимом даже не упоминала Сергея. Она смеялась, рассказывала про Настю, которая "не говорит, но уже поёт", живо передала сценку в магазине, виденную сегодня, а на его вопрос просто ответила: "Не беспокойтесь! С ним-то я сама справлюсь!"
И всё-таки Владимиру было тревожно. Чутьё подсказывало, что где-то допущен просчёт. Что спокойствие - временное, и следует ждать продолжения.
5.
Юрий Болушев был тем самым другом, который делал для Зои Михайловны книги. Ребята познакомились, когда учились в электромеханическом техникуме и сошлись первоначально на теме шахмат, когда играли на первенство города за одну команду. В шахматы они играли и сейчас, сидя в "кабинете" Юрия, как он называл комнату, в которой работал, не выходя из дома.
В отличие от Володи, Юра после "технаря" продолжил образование в университете, прошёл затем армию лейтенантом, и с годами стал хорошим спецом по части электроники и компьютерного программирования.
Он часто бывал у Володи дома, когда тот ещё жил с матерью, и хорошо помнил Зою Михайловну. Именно он предложил помочь, когда понадобилось большое количество книг для чтения. Вечно рыская по Интернету, Юра давно протоптал дорожку к разным электронным библиотекам, и теперь в большом количестве скачивал оттуда информацию (которой сам, впрочем, почти не пользовался).
Выбрав нужный текст, Юрик придавал ему удобный для чтения вид, разбивал (при необходимости) на части, и распечатывал в виде отдельных буклетов, то есть маленьких книжечек по 10-15 альбомных листов (формата А4), сложенных пополам и скреплённых степлером. Володя заказывал произведения, и Юра в свободное время изготовлял их в форме буклетов десятками.
У него были две дочери: Аня шестнадцати лет, и Лена, четырьмя годами моложе. Младшая интересовалась шахматами и для своего возраста неплохо владела фигурами. Володя иногда играл с ней, и даже два раза проиграл: первый раз в самом начале (когда недооценил партнёра), второй: недавно, когда Лене удалось провести изящную комбинацию с жертвой качества.
-Юдит Полгар растёт! - шутил он над девочкой.
-Меня так и зовут в классе, - гордо отвечала она. - Я в школе у всех выигрываю!
-Значит, ген ты ей какой-то передал по наследству, - заметил Володя, который чаще проигрывал товарищу, нежели выигрывал.
-Ну, ты от матери тоже неплохой набор генов получил! - парировал Юра.
В последнее время тема наследственности занимала друзей особенно сильно. Инициатива шла от Володи: живя с Полиной, он столкнулся с проблемой "чужих" детей, и честно пытался осмыслить её со всех сторон. В отличие от него Юрик женился всего один раз, и дети были его собственные - родные. Но, как человек, хорошо мыслящий логически, он не мог пройти мимо вопросов, поставленных другом.
-Тут куча нюансов, - произнёс он, ходом слоновой пешки переводя игру в "Сицилианку". - Гены - с одной стороны, а с другой - авторитет родителей, и общая атмосфера, окружающая ребёнка. Последнее - как рассол в банке: какой состав, такой получится и огурец.
Первые ходы были сделаны молниеносно, затем Юра задумался.
-Я в полной семье вырос, да ещё с младшей сестрой. Поэтому устройство семейной жизни впитал с молоком матери. Я сроду не думал, как надо, женился, - и всё получилось нормально.
-А я?
-А у тебя и мать без отца выросла (насколько мне известно), и тебя в-одиночку подняла. Поэтому ты всегда думал, даже там, где не надо. Вот и корень твоих семейных проблем. И ещё (прости уж за откровенность): мать для тебя - слишком большой авторитет. Я её, конечно, очень уважаю, но тебе от этого только хуже.
Владимир склонился над доской. Юрик всегда поражал его умением точно оценивать позицию. Сам он только ближе к тридцати годам начал осознавать, насколько плохо понимает жизнь. Да и теперь, многое переосмыслив, часто продолжал рефлекторно бороться с другими там, где причина была в нём самом.
Например, его долго раздражало, что Полина, слушая, почти не воспринимает смысла слов. Тон голоса совершенно заменял ей содержание сказанного: увлечённость идеей она часто принимала за раздражение, обижаясь, когда он не говорил ничего обидного; а замечания, произнесённые ласково, вызывали с её стороны совершенно неуместные порывы нежности. Пришлось изрядно поработать над собой, чтобы научиться принимать жену, не пытаясь её переделать.
-Я, в отличие от тебя, всегда видел две стороны, - продолжал между тем Юрик. - Хозяйский тон отца с одной, хитрость матери - с другой; её мягкость, за которой стояли железобетонные принципы, и его юмор, как способ отступить, не потеряв лица. Я всегда был МЕЖДУ! Я с детства знал, что нет идеалов, и никогда их не искал. Тебе шах!
-Был период, когда я с матерью почти не разговаривал, - сказал Володя, уводя короля. - Только об одежде и погоде. Иначе - мы сразу начинали ругаться.
-Правильно! Ты восстал против авторитета. Потому что её опыт не мог тебе помочь, пока ты не обзавёлся собственным. Как её состояние? - сменил тему Юрик.
-Физическое - нормально. Ничего не болит.
Возникла длительная пауза. Противники обменялись несколькими ходами. Казалось, Юрик потерял к теме интерес. На самом деле он обдумывал слова друга. Умолчание Володи говорило больше, чем слова.
-Так плохо? - наконец полуспросил он, не глядя на собеседника.
Володя кивнул.
-Хочет уйти. Считает, что жизнь должна приносить радость, иначе она ни к чему. А радостей почти не осталось. И надежд на улучшение - никаких. Она и врачу сказала в последний раз, чтоб та выписала ей яду. Та: "Что вы! Что вы! Многие ещё встают после инсульта!" "Для чего? Чтобы через пару дней снова лечь? Нет уж, - здоровье не вернёшь!" Она ведь шесть лет на стройке как мужик пахала, квартиру зарабатывала! Болячек столько - не сочтёшь! А она ещё и слышит плохо... В общем: книги и сигареты, - вот всё, что у неё есть.
-Ещё - ты!
-Хотелось бы верить! Но мне порой кажется, что она видит во мне только собственную несостоятельность. Я, по её мнению - неудачник.
-Почему?
-Детей нет, женат на дуре...
-Извини: не совсем честно с её стороны упрекать тебя в этом. Ведь женщина может без мужа родить, а мужик без жены - нет!
-В том и дело: я напоминаю ей, что она не смогла вырастить сына, способного стать отцом! И, если честно, я в ней гораздо больше нуждаюсь, чем она во мне. Иной раз не поймёшь, где чёрное, а где белое; поговоришь с ней, и всё ясно!
-Ты ей тоже нужен. Только она этого не показывает.
-Ага: утку подкладывать! Это-то её и тяготит! Она же полностью в здравом уме! Оттого и хочет уйти. И - права по-своему. Просит меня помочь, а я не знаю, что делать...
Юра пристально посмотрел на друга. Тот впервые открыто сказал то, что витало в воздухе уже несколько месяцев.
-Почему-то, чем примитивнее человек, тем крепче хватается за жизнь. Почему так - не знаю... Но советов давать не стану. Извини!
-Я и не жду. С советами лезут те, кто ничего не понимает! Знаешь, почему пришлось заменить прежнюю сиделку? Видя, что мать книжки читает, она начала совать ей под нос Евангелие: дескать, почитаешь - обретёшь смирение. Мать её один раз вежливо попросила, второй, а потом - как начала орать: "Я Библию читала, когда ты, сука, ещё в партии состояла, и доносы на людей строчила! Пошла вон отсюда!" Так и прогнала! Новая - Валентина - хоть и пишет с ошибками, да в чужие дела не лезет! Сигаретный дым, правда, не выносила, но это только пока я ей за него не заплатил...
-Кстати! Денег на сиделку хватает?
-Пока - да. Она ж - приходящая. Если понадобится постоянная - тогда будут трудности. Но мать - категорически против постоянной. Говорит: три часа под надзором в сутки, - уже пытка! Найти бы такую, что б появлялась по желанию и так же исчезала. Да ещё и не разговаривала! Только - где?.. И - почём?..
-Понятно... Если что - обращайся. Я в средствах не стеснён, помогу.
-Спасибо, Юрик. Если что. Пока - проблемы нет.
Юрик бросил на Володю быстрый взгляд и сделал ход ладьёй.
-Шах! Что-то слабоват ты сегодня, Вова! Будешь сопротивляться, или начнём новую?
Пешка терялась. Контригры - никакой. Партия могла затянуться надолго, но пути к ничьей не было видно.
-Не надо новую. Просто сдаюсь. Защита много сил отбирает, а мне они и без того нужны. Тут у Наташки с мужем проблемы наметились...
И он вкратце изложил последние события. Юрик выслушал молча, затем покачал головой:
-Благородство тебя погубит! Где нормальный мужик скажет, что баба сама виновата, ты обязательно впишешься. Какое тебе дело до взрослой падчерицы? Сама подонка выбрала. Выручишь - так она нового найдёт!
Володя резко встал.
-Для меня этого недостаточно, чтобы самому стать подонком. Извини за болтливость! Пора идти! - он стремительно направился к двери.
Юрик догнал его в прихожей.
-Это ты извини! Я не прав: если не видеть в людях хорошее, так для чего жить? Заходи!
Володя пожал протянутую руку и вышел на лестницу. Юра некоторое время стоял ещё в прихожей, думая о друге и, как ни странно, о его падчерице. Как-то тревожно защемило сердце...
6.
В разговоре с Болушевым Владимир упомянул годы, проведённые матерью на стройке. Теперь, выйдя на улицу, он невольно окунулся в воспоминания тех лет. Они жили в строящемся микрорайоне и снимали квартиру в доме, едва сданном в эксплуатацию. Хозяева работали где-то на севере, и мать была счастлива, что не приходится ощущать над собой контроль.
Она всегда казалась бодрой и довольной жизнью. Да и он, насколько себя помнил, не чувствовал себя несчастным: жить было интересно и весело. Только с годами он понял, каких трудов стоило ей, будучи совершенно одинокой, казаться весёлой и беззаботной, для того лишь, чтобы ребёнок был рад и не чувствовал себя хуже других.
У других были отцы и родственники, дачи, многие ездили на лето к бабушкам в деревню или - отдыхать к морю... У него ничего этого не было. Вернее - бабушка была; были какие-то тётки с дядьками, "многоюродные" братья и сёстры, но все - где-то далеко и абстрактно.
Когда Зоя Михайловна рассказывала о себе, герои её историй казались Володе персонажами сказок, но никак не живыми людьми. Говорила она про них живо, с иронией, без злобы, но так, словно о совершенно чужих людях.
Её мать, Раиса Ивановна, считалась до войны первой красавицей в окрЩге, что, при её повадках, отразилось не только на её судьбе, но и на судьбах всех оказавшихся поблизости. Выскочив замуж в восемнадцать и тотчас родив дочку, Раиса, похоже, немало была удивлена этим обстоятельством, но нисколько не обескуражена. Несмотря на протесты мужа и матери, она продолжала жить, словно ничего не случилось. Грянувшую следом войну она сочла личным оскорблением, заставившим впервые столкнуться с трудностями жизни. Михаила забрали на фронт, и дочка сразу оказалась обузой. Слава Богу, у её матери на попечении были уже другие внуки, так что нашлось, кому оставить ребёнка. Всю последующую войну Раиса провела на передовой: то есть там, где побольше оказывалось офицеров. Поначалу - в тыловом госпитале, а затем - в буфете райвоенкомата, где, по сравнению с первым, меньше было больных и больше - здоровых.
Продолжив "службу" после победы, бабушка Володи, по-прежнему сверкающая красотой, умудрилась, на зависть всем окрестным вдовам, закадрить отставного капитана, женить его на себе и родить ребёнка. Пришлось, правда, скрыть до поры до времени существование семилетней дочери, живущей в деревне у матери, но Раису это не смутило, поскольку время было легендарное, прошлое скрывали многие, и грехом это не считалось (с её, по крайней мере, точки зрения). Когда тайное стало явным, она искренне раскаялась, пустила слезу, и, воспользовавшись извечной слабостью мужчин, на всякий случай забеременела ещё раз...
Как ни странно, отчим отнёсся к сюрпризу с теплотой: девочкой Зоя, по собственному признанию, была скромной, послушной, спокойной, да и, на свою беду, умной. И - то ли падчерица слишком выгодно отличалась в этом плане от жены, то ли Раисе просто примерещилось, но очень скоро старшая дочь превратилась в глазах матери в предмет постоянного раздражения и ревности.
На беду ещё и с капитаном вскоре произошёл несчастный случай: попал в автомобильную аварию. Вроде бы - ерунда: всего лишь перелом лодыжки, но вслед за этим начали вдруг сказываться одна за другой боевые раны... И, в недавнем прошлом бравый офицер в одночасье превратился в инвалида на костылях. Раиса Ивановна, раздосадованная, конечно же, не могла пережить этого спокойно. Следовало найти и наказать виновных! Виновных не было, зато нашлась крайняя...
Так и вышло, что, когда, окончив восемь классов, Зоя устроилась на работу, и, при первом же случае ушла жить в общежитие, никто возвратить её не пытался...
Рассказы матери хорошо запомнились Володе, и он никогда не стремился восстановить утраченные связи с родственниками. Лишь с годами пришло осознание, что родственники эти, пожалуй, ни в чём не виноваты, и, возможно, на самом деле очень хорошие люди. Но - так сложилось, и самым удивительным было то, что Володю никогда - ни в детстве, ни потом, не мучила зависть к другим, - тем, у кого всё это было...
Лишь один раз он видел в глазах матери слёзы, и запомнил этот день на всю жизнь.
***
Это случилось, когда ему было семь лет, и он едва пошёл в первый класс.
Дом, в котором они снимали квартиру, со всех сторон окружали такие же постройки и ещё не достроенные дома. С утра во дворе рычали подъезжающие и отъезжающие грузовики, скрипели подъёмные краны, слышались крики и брань рабочих.
Несмотря на запреты, мальчишки постоянно забегали на отгороженные территории, - играть в прятки, догонялки или в войну. Строители гоняли их, но вели себя при этом довольно дружелюбно. В основном здесь работали парни, редко старше тридцати лет, попадались, впрочем, и женщины. Работали, в основном, мечтая поскорее получить жильё и уволиться. Примерно треть контингента составляли "условники": те, которые отсидели часть срока и выпущены на свободу под надзор милиции с принудительным трудоустройством. (Володя только спустя несколько лет начал понимать значение этого термина) Эти были, в основном, постарше и, большей частью, иногородние. Попадались даже москвичи.
Не сказать, что мальчишки дружили с ними, однако в лицо, да и по имени знали почти всех.
В тот день Володя с новым школьным друганом Петькой возвращался из школы. Внезапно внимание их привлекли какие-то детские голоса на территории стройки.
-Там случилось что-то, пошли, позырим? - указал рукой Петька на троих мальчишек, стоящих кучкой, и что-то разглядывающих и бегом рванул за забор.
Через несколько секунд мальчики стояли рядом. На земле, усеянной щебнем, лежал, вытянув передние лапы, котёнок. Глаза его застыли в немом непонимании, из носа сочилась слабая струйка крови. Тело лежало как-то неестественно, задние лапы будто подломились, и торчали в разные стороны. Котёнок слабо приоткрывал и закрывал рот, не в силах мяукнуть.
-Это Мирон, я сам видел! - с гордостью объявил мальчишка по имени Андрей, чуть постарше Володи.
-А что он сделал?
-С крыши его кинул. За шиворот держал вот так, а потом - ка-ак швырнёт! - и мальчишка, гордый, что попал в центр внимания, показал, как тот размахнулся и как швырнул кота вверх по дуге.
Мироном называли парня лет двадцати, судимого за хулиганство и драку. На стройке он появился пару месяцев назад и сразу запомнился Володе крикливостью и каким-то глупым смехом.
Мальчишки стояли, окружив умирающего котёнка, когда рядом показался Женя, крепкий мужик постарше Мирона.
-Ну, чего собрались? Не дай Бог, свалится что? А ну, давайте отсюда!
-Это не первый уже! - продолжал Андрей. - На той неделе он ещё одного сбросил!
Женя выпрямился.
-Мирон, говоришь?.. А ну-ка, пацаны, давайте отсюда, да поживей! - прогоняя, замахал он на них руками.
Мальчишки потянулись к воротам. Не дойдя, Володя обернулся и увидел, что мужик взял в руку камень.
-Что он делает?! - в ужасе дёрнул он за рукав Петьку.
-Добивает! - сообщил тот с восторженным ужасом.
Володя прибежал домой и не находил себе места, пока не вернулась с работы мать.
-Мама! Строители котёнка убили! - закричал он, едва она перешагнула порог. Из глаз его брызнули слёзы. Зоя долго успокаивала сына, но он всё плакал, пока не рассказал всё, о чём знал.