Русская деревня в канун войны представляла собой завораживающее зрелище — панораму безмятежного, почти наивного спокойствия, царившего тогда во всех европейских странах, претендовавших на нейтралитет, пока Германия покоряла их соседей, чтобы вскоре обрушиться и на них.
Впрочем, назвать жизнь в России безмятежной было бы преувеличением. Первое, что замечал любой иностранец, гуляя по московским улицам, — люди здесь почти не улыбались. Но в те дни жить им стало определённо лучше. Урожай выдался хорошим, и еды хватало. Прибалтийские республики, всего год назад присоединённые к Советскому Союзу, начали поставлять потребительские товары. И на фоне бессмысленного разрушения, принесённого «империалистической войной», Россия казалась островом мирного созидания.
Такими я увидел русских в самый счастливый период советского режима. Но я также увидел их настоящими.
Я всегда считал их примитивными людьми — страстными в своих жестокостях и покорными в подчинении, но я не понимал этого по-настоящему, пока не столкнулся с ними и с самолётами.
Это произошло, когда я летел из Москвы в Сочи, на черноморское побережье Кавказа.
"Интурист" велел быть в московском аэропорту к 8:30 14 июня, чтобы успеть на рейс в 9:10. Мой шофёр Павел Иванович доставил меня вовремя, и тут началась борьба. У меня было три места багажа — чемодан, дорожная сумка и пишущая машинка. В зале ожидания этого ультрасовременного аэропорта множество людей набросилось на мой багаж, споря, протестуя и размахивая руками. В итоге решили, что я могу взять сумку и машинку, но для чемодана места не было. Его обещали отправить завтра. А "завтра" по-русски было как "маньяна" по-испански: когда-нибудь.
Я согласился, но спросил, можно ли переложить несколько нужных мне вещей из чемодана в сумку. Это тоже разрешили, и толпа тут же взялась помогать. В результате молния на сумке оказалась вырвана с корнем, и у меня в руках остался рваная сумка, кое-как стянутая ремнем Павла.
К тому времени уже пора было идти. Ровно в 9:10 динамики что-то объявили, и я направился ко входу. Но я ошибся: это был рейс в Одессу в 9:20. Через несколько минут объявили самолет на Сухум и Сочи (рейс 9:10), и я вышел на взлетное поле.
Я понял, что самолёта бояться не стоит - это был двухмоторный двадцатиместный "Дуглас". Хорошая машина, такая же, как та, что год назад доставила меня из Берлина, и в отличном состоянии. Экипаж тоже внушал доверие: здоровый, крепкий пилот и второй пилот, деловитый механик и бойкая стюардесса. Она особенно выделялась. Молодая, полненькая брюнетка с открытыми голубыми глазами и курносым носом, она лишилась верхних зубов слева, но даже так смотрелась довольно миловидно и гордилась своей синей полувоенной формой. Работала она дружелюбно и умело. Беспокойство у меня вызывали только пассажиры.
Едва колеса аккуратно оторвались от взлетной полосы, как начался настоящий ад. Мое место №10 располагалось в центре среднего ряда. Впереди меня сидела молодая быковатая пара. Девушка тут же помахала стюардессе, схватила бумажный пакет и начала извергать невероятные объемы. Мужчина последовал ее примеру. Затем они откинули спинки кресел прямо на мои колени и заснули. Слева от меня темнокожий крючконосый юноша с кудрявой шевелюрой начал нести околесицу. На лбу у него выступил пот. Глаза становились все шире и шире. Это был его первый полет. Где-то сзади другой пассажир начал давиться. Впереди остальные перекликались через проход, болтая без умолку.
Самолёт набрал всего полторы тысячи футов и взял курс строго на юг. На такой низкой высоте было неспокойно, и машину сильно бросало. Мой левый сосед не сводил глаз с альтиметра, пока стрелка не стабилизировалась, затем уставился на парочку впереди, пока те не угомонились. Убедившись наконец, что выше мы не поднимемся и что его не стошнит, он обрёл уверенность и присоединился к всеобщей болтовне. Потом запел во весь голос. В завершение начал декламировать на предельной громкости. Никто не обращал на него внимания. Всё это было совершенно нормально.
Стюардесса, обходившая пассажиров по очереди, подошла ко мне и громогласно объявила на весь салон, что я - особая персона, направленная "Интуристом". Все сразу уставились на меня. Она достала красный кожаный ежедневник - рекламный продукт одной берлинской оптической фирмы - и спросила, есть ли у меня
такой же."Нет," - ответил я, - "я не немец, я американец." "Да, знаю," - сказала она, - "мне сказали." Оказалось, этот ежедневник ей подарили десять немецких инженеров на предыдущем рейсе из Ростова в Москву. Их эвакуировали буквально перед началом войны!
Пассажиры тут же начали забрасывать меня вопросами. Я объяснил, что я американский корреспондент, летящий в Сочи на отдых. "Из какой газеты?" — поинтересовались они. Я нашел в "Правде" несколько зарубежных репортажей с пометкой "Ассошиэйтед Пресс" и сказал, что это мое агентство. "А это ваши репортажи?" — спросили они. "Нет, — пояснил я, — я московский корреспондент".
Посыпались обычные вопросы: как долго я в России и где бывал до этого.
Тем временем самолёт, пробивая встречный ветер над Воронежем, взял курс на Ростов-на-Дону. Это был родной город моего соседа, и по мере того, как мы пролетали над Доном и мутным Азовским морем, он пел всё громче и громче, прерываясь лишь для того, чтобы восхвалять красоты Ростова. После пяти часов полёта из Москвы самолёт совершил посадку.
Стюардесса проводила меня мимо трёх самолётов,все «Дугласы», к тому, который продолжал рейс до Сухума. В этом большом двадцатиместном самолёте было всего четыре пассажира.
В двухчасовом перелёте через Кавказские горы мы поднялись на десять тысяч футов. На этой высоте было спокойно, а облака под нами напоминали сказочную страну: хлопковые поля и замки из взбитых сливок, населённые причудливыми снежными человечками и пушистыми зверьками. Один из пассажиров, молодой человек, багаж которого состоял лишь из теннисной ракетки, сел рядом со мной, что-то пробормотал по-русски, заикаясь, а затем сказал на ломаном английском: «Фантастические формы». Другой окликнул меня: «Товарищ!» — и показал на очередное облачное образование. Новая стюардесса, смуглая худенькая девушка, вспотевшая, в белом платье, сновала между пассажирами, указывая на достопримечательности за окном.
Вдруг пассажир, окликнувший меня «Товарищ!», воскликнул по-русски: «Море, море!» Все бросились к его борту, где в просветах между облаками сверкало Чёрное море.
Самолёт сделал разворот, огибая заснеженные горные вершины, и взял курс вдоль побережья к Сухуму. Посадка произошла на ровном поле, где девушка с красно-белыми флажками чёткими движениями направляла машину к терминалу — небольшому современному белому зданию аэропорта. На аэродроме два истребителя отрабатывали взлёт, стоял ещё один "Дуглас" и коллекция маленьких ящиков у края поля.
Я решил остаться в Сухуме, чтобы дождаться чемодана и отправиться в Сочи лишь на следующий день, но в аэропорт уже пришла телеграмма: срочно выслать меня далее, а багаж — за мной. Вежливый паренёк в синей форме проводил меня в здание, продал мне билет до Сочи и снова вывел на лётное поле.
Я не разглядел самолёт, на котором мне предстояло лететь, пока не оказался рядом с ним. Это был древний серый биплан с трещащим мотором, торчащим впереди, велосипедными колёсами вместо шасси и распорками, торчащими во все стороны, как нервы - мои собственные нервы в тот момент.
Ко мне подошла девушка с аптечкой, дала мне вату для ушей и натянула на голову шлем с очками. Они скомкали
мою единственную фетровую шляпу и засунули её в замасленный угол. Две мои сумки засунули между панелями приборов. Это был открытый трёхместник.
Пилот сидел в передней кабине. Другой пассажир расположился позади меня.
Самолёт затрещал, затрясся, запрыгал по полю и взмыл в воздух.
До Сочи час полёта, сказали мне перед вылетом. Час —это больше, чем я могу выдержать, подумал я. Я вцепился руками в деревянные опоры сиденья пилота, словно от этого зависела жизнь. Но когда я свыкся с мыслью, что между мной и землёй лишь слой фанеры и тысяча футов пустоты, стало не так грустно. Мы вернулись назад вдоль берега, покачались над Сочи и мягко приземлились.
Меня ждал старинный Паккард купе, который торжественно доставил меня в отель "Ривьера". Я прошёл по подъездной аллее, отдыхающие отвлеклись от домино и шашек, с любопытством разглядывая меня,- и направился в свой номер.
Это был роскошный просторный номер с двумя спальнями, с высокими окнами, выходящими на широкую веранду, с плетёными креслами и диваном. А дальше, за пальмами и кипарисами, Чёрное море накатывало волнами на каменистый берег.
Я принял ванну и после заката поужинал на террасе телячьей отбивной, салатом, пивом и кофе. За окном репродуктор хрипло передавал ту же государственную радиопрограмму, что так часто звучала в Москве. Но здесь она не казалась такой уж назойливой.
Некоторое время я читал «Мужчины без женщин» Эрнеста Хемингуэя, а затем заснул.
При всём богатстве Кавказа, на следующий день мне пришлось изрядно потрудиться в попытках добыть еду. Дело было не в том, что есть было нечего, а в том, что я никак не мог поесть, когда хотел.
Я предупредил, что хочу позавтракать в номере в девять утра: фрукты, хлеб, кофе и ничего больше. Накануне ко мне по очереди зашли директор, портье, повар, носильщик и горничная. Все спрашивали, что я желаю на завтрак. Каждому я повторял одно и то же. Все выглядели удивлёнными, хотя, казалось бы, чего проще?
Итак, когда я проснулся в 9 утра, я выкатился из кровати, умылся, оделся, думая, что завтрак вот-вот появится. К 9:30 я уже проголодался, а завтрака всё не было. К счастью, я захватил с собой пару яблок. Я съел их, выкурил сигарету, посидел на веранде и подождал. В 10:30 пришла горничная с огромным подносом, поставила его на столе веранды и начала раскладывать. Там было блюдо с икрой и луком — нарезанным и порубленным, тарелка жареных грибов с картошкой, салат из огурцов и редиса, сыр, масло, пирожное и бутылка белого вина «Абрау Рислинг» — советского аналога рейнского вина.
— «Это обед!» — протестовал я.
— «Это завтрак», — ответила горничная.
— «Но я заказывал фрукты, хлеб и кофе», — возразил я.
— «Это будет следующее», — сказала горничная и удалилась.
Через несколько минут она вернулась с подносом, на котором были ржаной хлеб, кувшин кофе, горшок густых сливок и миска с персиками и вишнями.
Как бы аппетитно это ни выглядело, я не смог ничего съесть. Я выпил чашку кофе, отодвинул еду вглубь стола, подальше от солнца, и отправился на прогулку.
Снаружи репродуктор уже кудахтал государственной трансляцией, попеременно звучали голоса дикторов-мужчин и женщин, песни и речи. Я пошёл обратно от берега через густой парк, чтобы убежать от радио и увидеть Кавказские горы. Горы были на месте, вдали сверкали заснеженные вершины, но также и радио неотступно преследовало меня. Я спустился в сторону города, мимо очередей на автобус или за молоком, в спортивный парк, а затем вернулся. Искать дорогу не пришлось: я просто шел на звук радио.
Когда я вернулся, директор, администратор, повар, носильщик и горничная — все ждали меня. Они хотели узнать, когда я буду есть снова.
«В два часа, — сказал я как можно тверже, — просто уберите горячее блюдо, а остальное оставьте здесь. Это мой обед. Просто разогрейте грибы с картошкой и принесите обратно».
Они выглядели озадаченными, но в целом удовлетворёнными и разошлись по одному.
Я сидел на веранде и вынужденно слушал это радио, заглушавшее шум прибоя, и наблюдал, как садящееся солнце плавило еду. Когда наступило два часа дня, а горячее блюдо так и не принесли, я поискал звонок, чтобы вызвать горничную. Его не было. В половине третьего я сдался и принялся есть икру, превратившуюся в желе, и сыр, уже расплавленный, запивая всё горячим вином.
Я уже приступил к фруктам, когда строевым шагом вошла горничная, неся ещё одно огромное блюдо с двумя стейками, жареной картошкой, морковью и огурцами.
«Уже поздно, и это слишком много», — попытался возразить я.
"Это не я, это шеф-повар", — отрезала она. — "Ешьте",и удалилась,её чёрная юбка и белая сорочка развевались в движении.
Я поклевал мясо с овощами и отставил их. Радио, к счастью, умолкло, я принял солнечную ванну на веранде, и когда стало совсем жарко, ушёл в комнату и вздремнул. В пять вечера громкоговоритель снова взорвался, я сполз с кровати, немного почитал, и тут пришла горничная для последней в этот день битвы за еду. "Когда и где вы будете ужинать?" — спросила она.
"В ресторане."- ответил я- "В 7 вечера."
"Здесь нет ресторана. Tолько санаторий", — "Хорошо, — сказал я, — в санатории или где угодно, но только там, где остальным удаётся съесть то, что они хотят".
Каким-то чудом мой чемодан прибыл в семь вечера, торжественно доставленный носильщиком. Он выглядел куда лучше, чем я после этого путешествия. На нём красовалась большая синяя багажная бирка — в тон с самолётом, на котором началось моёпутешествие, — с надписью «Аэрофлот СССР» с одной стороны и «Kaccugu» (моя фамилия по-русски),
«Москва — Сухум» с другой. А рядом — скромная белая бирка, маленькая, точно такая же как самолёт, на котором я завершил путь, с надписью: «Kaccugu. Ribera Hotel Sochi». (Кассиди копирует свою фамилию и название отеля Riviera — Ribera(Ривьера) на бирке в латинице похожей на кириллицу (примечание переводчика)
Затем пришла горничная и провела меня через сад в соседний санаторий. Там была просторная столовая с высокими окнами, распахнутыми на три стороны к морю. Столы ломились от цветов и яств. Смуглые мужчины, похожие на гангстеров в отпуске, и их пышные дамы рассаживались по местам. Горничная провела меня по лестнице в маленькую отдельную комнату, нависавшую над рестораном, словно театральная ложа. Она принесла тарелку куриного супа, и перспективы с ужином стали выглядеть куда более обнадёживающе. Затем раздался подозрительный хлопок, и горничная появилась с бутылкой, завёрнутой в полотенце.
За все четыре года во Франции я так и не полюбил шампанское. Даже если бы оно мне нравилось там, русское шампанское мне бы всё равно не понравилось.
"Я не хочу шампанского", — сказал я. "Советское шампанское", — подчеркнула горничная. "Я не хочу советского шампанского", — повторил я. — "Вино или пиво."
Она оставила бутылку шампанского передо мной и вышла. Через мгновение вернулась с другой бутылкой — липкой красной крымской мадерой. Она мне тоже не понравилась.
"Хорошо", — покорно сказал я.
Еда была хороша: суп, стейк, зелёный салат, торт и кофе. Но те две бутылки стояли передо мной как немые обвинители. Я поспешно закончил ужин и оставил их нетронутыми.
Во дворе люди расставляли скамейки по кругу. Парень в рубашке с короткими рукавами вынес аккордеон, и несколько пар танцевали. Правда,у женщин возникали трудностис туфлями на высоких каблуках на грубом бетоне. Затем за дело взялся конферансье, и началась географическая игра: он называл страну, а толпа должна была крикнуть в ответ название города. Веселье, похоже, заключалось в том, чтобы указать Владивосток в Чили, а Ригу в Австралии, дабы конферансье мог отпускать остроты. Потом они снова пытались танцевать.
Я заметил в саду павильон, где, судя по всему, продавали напитки. Подойдя ближе, я увидел штабеля льда и коричневые бутылки.
— Пиво есть? — полный надежд, спросил я.
— Закончилось, — ответила девушка, не отрываясь от подметания пола.
Я вернулся в номер, выпил стакан тёплой воды из неизменного графина на столе и лёг спать.
Я беспокоился о маленькой дырке от моли в стратегически важном месте моих плавок, но, как оказалось, зря. Потому что на Русской Ривьере,как в старой песенке про хула-хула — «don't wear trunks when they go to take their dunks»- «не носят трусов когда идут нырять».
Позже я вспомнил, что читал и слышал рассказы о нудистских купаниях в России, но это было давно. Даже если бы я и вспомнил о них раньше, то предположил бы, что теперь всё изменилось. Страна, начавшая с коммунистических идеалов, а теперь проповедующая патриотизм и святость семьи, уж наверняка обязана была одеть своих купальщиков.
Итак, когда я собрался впервые искупаться в Чёрном море, я завернул плавки в полотенце, спустился к стойке администратора и попросил указать путь к пляжу. Ресепшн клерк провела меня по садовым ступеням к берегу, а затем вдоль бетонной дорожки к зелёному деревянному забору пляжа.
«Идите туда», — сказала она.
За забором сидела молодая девушка, закутанная в белый халат, с полотенцем на голове. Позади нее простирался пляж длиной в сотню ярдов, усыпанный галькой и полностью огороженный. На плоских скамейках, выставленных на солнце, расположилась компания обнажённых мужчин. В глубине пляжа стояла ещё одна коллекция скамеек с вешалками для одежды и навесом, создающим тень.
Я устроился на скамейке в середине заднего ряда и стал наблюдать, чтобы понять процесс. Вскоре появился новый купальщик: занял место, спокойно снял всю свою одежду и направился к воде.
Большинство мужчин были голыми, но некоторые носили плавки. Я быстро разделся, натянул свои плавки и ринулся в море.
Пока я плыл, я разглядел, что дальше вдоль берега есть женский сектор — он отделялся от мужского забором на суше, но в воде границы не было. В тот момент купались всего несколько женщин и все были в купальниках. Но вскоре молодая девушка в пляжном халате подошла к воде, сбросила его и голой нырнула в море. На пляже несколько женщин загорали на скамейках совсем без одежды.
Вода была тёплой, почти без волн, и вскоре мне наскучило. Я вернулся на берег, взобрался на скамейку и размышлял о том, как русские могут быть простыми и по-детски непосредственными в одних вещах, и при этом столь сложными и зрелыми — в других.
В их наготе не было и тени смущения или непристойности. Мужчины — в плавках или без — плавали вместе или играли в игру, подбрасывая гальку под ноги тем, кто задерживался у кромки воды. Некоторые сначала были в плавках, но потом сняли их — просто им так было удобнее плавать. Женщины же, похоже, предпочитали купальники.
Блондинка, сидевшая у входа внутри ограды, слегка смущала меня, но она не обращала на мужчин больше внимания, чем, если бы это были животные.
Один раз она в ленивой задумчивости прошлась по пляжу, остановившись поболтать с парой мужчин, лежавших на
скамейках лицом вверх, подняла брошенную на берегу бумажку и так же неспешно вернулась на своё место за столиком.
Полуденное солнце обжигало. Немного полежав, чтобы высохнуть, я оделся и направился обратно в отель.
К ланчу ситуация с едой явно нормализовалась. Завтрак подали ровно в 9 утра: фрукты, хлеб, кофе — и лишь скромные дополнения в виде тарелочки икры и порции печёнки. На ланч в мою каморку над столовой принесли блюдо с курицей, рисом, жареной картошкой и огурцами — порция была как раз моего размера. Мне повезло обменять бутылки шампанского и мадеры на стакан молока.
Так прошла ровно неделя еды,сна, купания и чтения.
Во второй раз я едва не искупался в компании голых дам. Я вернулся к тому же ограждению, где был накануне, и уже собирался войти, когда услышал из-за забора женские голоса, кудахтавшие, как куры на дворе. Встав на цыпочки, я заглянул через забор и увидел множество розовых одежд на вешалках и белые тела, распластавшиеся на скамейках. Я быстро пригнулся и прочитал табличку: сегодня этот участок был отведён для женщин, а соседний — для мужчин. В этой стране равноправия полов даже купальные зоны ежедневно менялись.
Я спустился на мужской пляж, натянул плавки и быстро зашёл в воду. На соседнем участке в тот день было больше женщин, и их купальные костюмы стали ещё скромнее. Особенно элегантная купальщица в шляпе и с тесёмкой на груди, и ничего более, спокойно дошла до воды и села, погрузившись по пояс. Другая девушка, вообще без одежды, проплыла примерно сто ярдов к лодкам с парнями, поболтала с ними и потом поплыла назад к берегу.
Я лежал под полуденным солнцем, когда пожилая женщина в соломенной шляпе и белом платье в сопровождении девушки-компаньонки шла по пляжу, беседуя с мужчинами. Она подошла ко мне и сказала: «Не слишком ли долго вы лежите на солнце». Я ответил: «Нет». Она спросила: «У вас нет ничего, чтобы накинуть на плечи?» Я ответил: «Нет». Она сказала: «Вы сгорите».
Разговор был неловким. Ряды голых мужчин слушали нас, и, хотя я был в плавках, я чувствовал себя голым. Чтобы положить этому конец, я сказал: «Я не понимаю по-русски».
Пожилая женщина подбоченилась и потрясенная сказала: «Вы не понимаете по-русски?!»
«Нет», — ответил я.
«Тогда откуда вы?» — спросила она. «Из Америки», — сказал я.
«Ах из Америки!» — сказала она. «Так вот, не находитесь на таком солнце больше двух минут, а то сгорите.»
Девушка похлопала меня по плечу и сказала: «Сгоришь.»
Решив, что мои две минуты истекли, я слез со скамейки и вернулся под навес. Тут же появились две старухи с вёдрами, собирающие мусор. Четыре женщины одновременно — это уже слишком. Я оделся и ушёл в отель.
В тот полдень горничная задержалась во время уборки, осторожно посматривала в мою сторону и наконец подкралась к столу, где я читал театральный раздел воскресного New York Times. Она ткнула пальцем в фотографию на всю полосу из мюзикла «Приятель Джои», с изображением красивых пар, танцующих на сцене, — и спросила: «Что это?»
«Оперетта», — ответил я, подобрав ближайшее подходящее слово в Русском для музыкальной комедии. «Они артисты?», спросила она. «Да», — сказал я. Она вздохнула и долго разглядывала фотографию.
Затем ей, видимо, захотелось блеснуть своими собственными познаниями. Она указала на веранду, где пара ласточек свила гнездо из глины в углу крыши — с маленьким входом с внутренней стороны, обращённым к моему окну и защищённым от морских ветров. Птицы суетились, то забираясь внутрь, то высовывая свои белые мордочки с чёрными шапочками, чтобы оглушительно щебетать и клевать любых незваных гостей, пытавшихся уцепиться за стенки гнезда. «Их двое», — сказала горничная. Я кивнул. «Скоро их будет больше», — добавила она. На этом уборка была закончена, и она ушла.
В один пасмурный день я отправился в город, чтобы посмотреть Сочи. Никогда прежде мне не доводилось видеть подобного курортного города. Здесь не было ни лотков с хот-догами, ни танцзалов, ни сувенирных лавок, ни каруселей, ни ярких пляжных зонтов, ни казино, ни детских ведёрок и лопаток — ничего из того, что можно встретить на американском или европейском побережье. Это был обычный русский город с пляжами по краям, пристанью посередине и магазинами вдоль главных улиц.
За пляжем располагалось футбольное поле, где тренировалась команда, и спортивный парк где играли в теннис и волейбол. По парку тянулись длинные дорожки.
У подножия Кавказа, возвышаясь над городом, стояли массивные здания — в прошлом фешенебельные отели, а ныне санатории. И здесь «санаторий» означал не лечебное учреждение для больных, а место для здоровых, призванное сохранять их здоровье. Вся эта обстановка — тёплое солнце, чистый воздух, морская вода и свежесть сельской местности — была создана для здоровья.
Поначалу это казалось странной идеей для курорта. Но потом — вполне разумной. Возможно, даже лучше, чем у нас. Во время второй экспедиции в город, чтобы сделать несколько фотографий, я получил море удовольствия: меня арестовали.
На вершине холма, возвышающегося над городом, стояли статуи мужчины и женщины, подбрасывающих мячи — они обозначали въезд в Сочи. Я выбрал общий план города со статуей женщины на переднем плане, и зашёл за неё, чтобы сделать снимок. Тут подошли пару беспризорников, размахивая руками и стуча себя в грудь перед камерой, чтобы я их сфотографировал. Я подождал, пока они уйдут. И потом появился милиционер — тоже размахивал руками, но не для фото, а для меня.
— Что вы делаете? — воинственно спросил он.
— Фотографирую, — ответил я.
— Что именно? — продолжил он.— Вот эту статую, — сказал я.
Он с подозрением посмотрел на тыльную сторону статуи, а затем — с ещё большим подозрением — на меня.
— Кто вам разрешил фотографировать?
— Никто, — ответил я.
— Покажите документы.
— Они в отеле.
Тогда он махнул рукой, чтобы я следовал за ним, и мы спустились с холма по боковой улочке к участку милиции.
В прихожей буянил пьяный, за которым присматривал милиционер. В передней комнате истощённая молодая женщина, прижимая к обнажённой груди младенца, отвечала на вопросы офицера за столом. Меня провели мимо них в задний кабинет, где повторился тот же диалог, после чего велели ждать в коридоре.
Через некоторое время мы поднялись наверх к начальнику — дородному, светловолосому, добродушному мужчине в белой форме. — Здравствуйте, — сказал он. — Садитесь.
Начальник, похоже, лучше других понимал художественную ценность тыльной части женской статуи. Он сочувственно кивал, пока я объяснял, что произошло.
— Фотографировать статуи и красивых девушек крупным планом можно, — сказал он. — Но снимать город и гавань запрещено. Если хотите — спросите разрешения у нас. На этом всё.
Милиционер проводил меня к выходу. Худшее,что я ожидал-потеря плёнки, но её даже не потребовали. Зато я получил возможность увидеть изнутри как работает Советская милиция.
Это случилось 21 июня. Вернувшись в номер, я обнаружил, что горничная ошиблась насчёт новых птенцов. Три маленьких яйца были разбиты на бетонном полу веранды. А вокруг гнезда шумела стая наглых воробьёв.
Это было похоже на притчу. Ибо другие жестокие птицы уже собирались у ближайшей границы, чтобы той же ночью вторгнуться в чужое гнездо.