Казимир Бобров, поэт-охранник, чей последний сборник "Стражи и сонеты" разобрали на растопку соседи, решил отметить получение зарплаты изысканно. Вместо того чтобы нести деньги в Сбербанк, он засунул их в потрёпанный томик Бродского - между строк про "родину-воровку". Затем вызвал проститутку, выбрав ту, что в объявлении звалась "Музой с Урала".
Она пришла в платье цвета дешёвого шампанского и с улыбкой, натянутой как струна на расстроенной балалайке. Казимир, облачившись в пижаму с еле заметными дырками от сигарет, начал вечер с декламации:
- "Любовь - это когда в пустоте скрипки..."
- Офигенно! - Муза щёлкнула жвачкой. - Ты прямо как Есенин, только живой.
Он налил "Калужского бренди" в рюмки, доставшиеся от бывшей жены, и продолжил:
- "Ночами я сторожу чужие сны..."
- Вау, - она приложила ладонь к груди, где могло быть сердце, если бы не силикон. - По мне аж мурашки побежали.
К третьему стиху Муза вздохнула:
- Давай выпьем за твой талант!
Казимир, тронутый, осушил рюмку. Через десять минут его голова упала на стол, сминая страницу с "Ни тоски, ни любви, ни печали...". Муза аккуратно вытряхнула из книги тонкую пачку рублей, придержав её маникюром цвета "кровавая заря":
- И правда воровка, - усмехнулась она Бродскому и скрылась, прихватив бренди.
Утром Казимира нашёл коллега Яйцеслав Самогонов - человек, чья фамилия стала пророчеством после тридцати лет в охране. Дверь была распахнута, на полу валялся пустой томик, а сам поэт храпел в позе "отчаявшегося декадента".
- Бобров! - тряс его Яйцеслав. - Опять твои выкрутасы?
- Где... Муза? - прохрипел Казимир, тыча пальцем в пятно от селедки.
- Муза? Да она тебя как лоха сделала!
Самогонов, фыркая, растворил в стакане активированный уголь - чёрный, как будущее Казимира.
- Пей. Хоть уголь полезен - адсорбирует не только яд, но и дурь.
- Это не дурь... - Казимир крякнул, пытаясь вспомнить строчку. - Это творческий кризис.
- Кризис? У тебя даже воровать-то нечего! - Яйцеслав пнул томик Бродского. - Тут одни стихи про "вечность в кармане". Где твоя вечность? В сумочке у шлюхи?
К полудню Казимир, с лицом цвета мокрого асфальта, дежурил у проходной, повторяя как мантру:
- "Что касается звезд, то они всегда..."
- Звезды? - перебил Самогонов, тыча пальцем в монитор. - Работай, до зарплаты ещё далеко. Гений, блин...
А томик Бродского валялся в мусорке, раскрытый на странице, где когда-то лежали деньги. Строка "Как жаль, что тем, чем стало для меня..." была заляпана кофе. Ирония, подумал бы Чехов, - когда вор уносит не стихи, а то, ради чего их пишут.