Подобно всем великим открытиям, мое приключилось от праздного гулянья: по телевизору показывали "Маленькие трагедии", а я их местами жутко люблю. "Места" - это связующие фрагменты, взятые из неоконченной пушкинской повести "Египетские ночи", и, конечно же, "Моцарт и Сальери". Особенно "Моцарт и Сальери". Особенно Сальери, я бы сказал. Потрясающий монолог, бесподобная игра Смоктуновского - ну как такое не посмотреть? Так вот, значит, смотрю я, слушаю, впитываю. И вдруг понимаю: ну невозможно же так описать чувства героя, не испытав в жизни что-либо подобное! Стало быть, Пушкин тоже кому-то завидовал. Завидовал? Пушкин? Нет, он, конечно, тоже человек, но... кому?
Откровенно говоря, подсказка пришла довольно быстро. Спасибо режиссеру и сценаристу фильма Михаилу Швейцеру, объединившему, как уже было сказано, "Маленькие трагедии" с "Египетскими ночами". В последних герой - поэт, прошу заметить - тоже завидует заезжему импровизатору. А если заменить Чарского на Пушкина? Кем тогда окажется этот импровизатор?
Ну, тут уж, как говорится, гугл в помощь. Кто ищет, тот всегда найдет, тем более что дальше Википедии искать не пришлось. Адам Мицкевич - солнце польской поэзии - обладал ко всему прочему удивительным импровизаторским даром. И Пушкин - представьте себе - бывал на его выступлениях. Мало того что бывал - восхищался. По свидетельству некоего А. Э. Одынца (в письме Ю. Корсаку, 9-11 мая 1829 г.) "Во время одной из... импровизаций <Мицкевича> в Москве Пушкин, в честь которого был дан этот вечер, вдруг вскочил с места и, ероша волосы, почти бегая по зале, восклицал: "Quel génie! Quel feu sacré! Que suis-je auprés de lui!" (Что за гений! Что за священный огонь! Что я в сравнении с ним?)".
Если это не зависть, то что же тогда? И если мало одного примера, так вот вам, пожалуйста, другой: "Пушкин сказал, между прочим: "Недавно Жуковский говорит мне: знаешь ли, брат, ведь он заткнет тебя за пояс. - Ты не так говоришь, - отвечал я: - он уже заткнул меня"" (К.А.Полевой "Записки").
Собственно говоря, в том, что Пушкин показал в образе Чарского себя, а в образе импровизатора -Мицкевича, мало кто сомневается. А вот провести такую же параллель в "Моцарте и Сальери" никто, похоже, не додумался. Или, скорее, не решился. Одно дело - завидовать человеку, и совсем другое - желать ему смерти. Как можно такое о Пушкине подумать? Ну а раз никто, так я первый буду. Кто тут на Нобелевскую премию крайний? (с)
Однако ликовал я недолго. Дотошность, странным образом сочетающаяся во мне с праздностью, в конечном итоге, погубила мои амбиции. Правда, дотошность не только моя. Забрезжившая было передо мной надежда оказалась на поверку Надеждой Яковлевной Мандельштам.
Представьте себе такую картину: прогуливаются два известнейших литератора - Осип Мандельштам и Анна Ахматова - и мило друг с другом беседуют. А потому как они литераторы, то и беседуют, естественно, о литературе. А потому как беседа приватная, то они без боязни делятся друг с другом даже рискованными предположениями. Короче говоря, Анна Андреевна высказала примерно ту же идею, что и я сейчас, и добавила, что собирается об этом написать статью. На что Осип Эмильевич ответил: "В каждом поэте есть и Моцарт, и Сальери". Ахматова подумала, да и согласилась с ним. А статью писать передумала. Может, тем бы дело и ограничилось, но Надежда Яковлевна - ох уж эти жены великих! - записала разговор, а потом опубликовала в своих воспоминаниях (Н.Я Мандельштам "Третья книга"). Тем самым положив конец моим честолюбивым мечтаниям.
Нет, вы не подумайте, что я сразу сдался. Я решил подойти к проблеме с другого фланга и, по крайней мере, подтвердить гипотезу, пусть даже оказавшуюся не моей. Обосновать мотив, так сказать. Зависть - завистью, но, может быть, ее подогревало что-то еще, в конце концов, заставившее Пушкина погубить воображаемого Мицкевича? Может, они из-за чего-то поссорились? Но вызвать обидчика на дуэль, предположим, по какой-то причине не удалось.
И что вы думаете? Именно так все и было. Очень даже крепко поссорились - и, как это принято у духовных людей, из-за политики. Впрочем, это не самая удачная тема для шуток, поэтому дальше - конспективно.
В мае 1829 года Мицкевич уехал из России. В ноябре 1830 года в Польше началось восстание против русского владычества, которому Мицкевич, как поляк, вполне объяснимо сочувствовал. В августе 1831 года Пушкин написал знаменитое стихотворение "Клеветникам России", в котором советовал западным державам не лезть во внутриславянские конфликты. Мицкевич, в свою очередь, написал стихотворение "Друзьям москалям", в котором обвинял товарищей молодости в забвении идеалов свободы. Считается, что он это сделал в ответ именно на стихи Пушкина, однако годом написания обычно указывается 1830-й, что несколько путает карты. Но Пушкин, так или иначе, принял эти обвинения на свой счет и, разумеется, не в шутку обиделся, и в не опубликованном при жизни стихотворении "Он между нами жил", написанном в 1834 году, уже прямо называл Мицкевича "врагом".
Вот теперь, как говорится, мотив на лицо. Врага и отравить не грех.
Увы, увы, увы. То есть, в общечеловеческом смысле, конечно же, ура. Не было у Пушкина такого злого умысла. Хотя бы потому, что по времени никак не сходится. Трагедия начинающих лауреатов Нобелевской премии в области пушкиноведения заключается в том, что в этой самой области все ходы записаны и запротоколированы. "Моцарта и Сальери" Пушкин написал так называемой "Первой Болдинской осенью" 1830 года, о чем сообщил в письме П.А. Плетневу от 9 декабря того же года. А польское восстание, напомню, началось 29 ноября 1830 года. Таким образом, крайне сомнительно, чтобы Пушкин к этому моменту прочитал стихотворение Мицкевича, даже при условии, что оно уже было написано, и тем более он не успел бы переплавить свою обиду в такой золотой слиток, как "Моцарт и Сальери".
В общем, репутация Пушкина от моей руки, слава богу, не пострадала, и пушкиноведа из меня, черт возьми, не вышло. Все труды пропали втуне. Разве что когда-нибудь сподвигнусь фантастический рассказ по этой гипотезе написать.