Я сама не знаю, почему он мне нравится. Просто прохожу мимо камеры, смотрю на него и мечтаю: о его губах, его руках у меня на талии. Вот он стоит у меня за спиной, его грудь шумно вздымается под клетчатой рубашкой, и я слышу, как гулко стучит его сердце. Его мускулистый торс мягко прижимается ко мне, он склоняется и шепчет: я так долго мечтал об этой минуте!..
Холодные стены тюремной камеры, серые лица заключенных - это моя работа. В мои тридцать семь лет, я - начальник колонии смертников. Начальник-женщина. Именно сюда попадают все самые закоренелые, самые отпетые и самые страшные преступники нашего времени. Здесь они ожидают смертной казни. В нашей стране она не отменена, на нее нет моратория. Просто все проводится под строгим контролем и сохраняется в тайне.
Каждый преступник содержится в изолированной камере и охранникам под страхом увольнения запрещено с ними вести какие-либо разговоры.
Его нежные губы касаются моей шеи, а теплое дыхание щекочет волоски за ушком. Я глубже прижимаюсь к нему, чтобы почувствовать, как восставшее его естество уткнулось в ложбинку ягодиц.
- Ты так восхитительно пахнешь... - промурлыкал мой идол.
У них нет друзей. Да и мы, со своей работой скоро забудем, что это - нормальное человеческое общение. Сухие распоряжения, минимум эмоций, жуткие картины казни и лица осужденных...
А за окном весна.
Наступила и намертво засела в голове романтическим бредом и бурными фантазиями, вызванными разгоряченными гормонами.
Ах, эти жалобные трели жаворонка по утру. И запах травы под утренней росой. И шелест изумрудной листвы на березах. Они, подружки что-то нашептывают нам крамольное...
Кончиком языка он, играючи, проторил дорожку от мочки ушка, все ближе и ближе склоняясь к заведомым холмикам, пока не обхватил губами мой возбужденный сосок.
- Хочу тебя, - срывающимся от страсти голосом, прохрипел он.
Ах, как журчит ручеек у подъезда.
А дома холодные стены. Муж в командировке. Он прокурор. Мы и познакомились на работе. Мы тесно связаны узами взаимного уважения, доверия и, может быть, привычки, но не любви. Ни любви, ни страсти.
Он нежно связывает мои запястья на затылке, облизывая каждый мой пальчик. Целует локоточки, нежно прикусывает жирок на животе, опускаясь на колени...
Одиночество. Тихая тоска. Мечты о неизведанной страсти. Томление души и тела. Ухмыляющийся оскал приближающейся старости...
И он...
Нет, не божественный красавец, не страстный соблазнитель, а пьяняще притягательный, дурманящий до судорог в сердце, сводящий с ума, насильник и убийца.
Я испускаю тихий стон наслаждения, когда его влажный язык врывается в мое горячее лоно. Он разводит мои колени в стороны и закрепляет шелковой лентой. Я нахожусь в полной его власти, в его путах, переполненная истомой и с мольбой во взгляде. Я молю о продолжении.
Мой муж вел его дело.
Он изнасиловал и убил восемь женщин. И был пойман, когда "вел новую жертву".
Его привезли в то жеманное солнечное утро, когда не было больше сил справляться с нахлынувшим весенним голодом по ласке и теплу, по жару в крови и буйству в голове.
Хотелось сойти с ума.
Увидев его, я больше не могла оторваться...
И он продолжает...
Мое дежурство. Муж по-прежнему в командировке.
Сегодня как-то по-особенному ярко светит луна. Она, словно коварный свидетель обещает молчать и сулит неземные утехи. Такая ночь не для дежурства, не для мечтаний в кабинете с обшарпанными стенами под тихие вздохи у окна.
Он давно наблюдает за мной. Он ждет...
Когда моя нога ступила на порог его камеры, все потемнело. В маленьком зарешеченном оконце уже не было видно луны, ее скрыла огромная грозовая туча.
Что-то недоброе кольнуло предчувствием, но где там воспаленному мозгу понимать сигналы тревоги?!.
Вот он стоит у меня за спиной, его грудь шумно вздымается под клетчатой рубашкой, и я слышу, как гулко стучит его сердце. Его мускулистый торс жестко прижимается ко мне, он склоняется и шепчет: я так мечтал об этой минуте, сука! - он больно заламывает мне руки за спину, закрывая рот грубым поцелуем, - сейчас мы оба получим желаемое: ты - наставишь рога своему муженьку, а я отомщу.
Не кричать - гулко проносится в моей голове, - нельзя, это - конец всему: крах карьеры, развод с мужем, и волчий билет в жизнь. И это в мои тридцать семь лет.
Если не убьет, никто не узнает, а ему и рта потом не дам открыть, да и кто поверит. Так что терпи, - завершила я убийственный диалог сама с собой.
Он прижал меня к холодной сырой стене камеры, связав мне руки за спиной моей разорванной блузкой. Шершавыми руками он жадно шарил по телу, больно сжимая нежную грудь, что-то хрюкая себе под нос.
Резким движением, раздвинув бедра, он жестко и с грубо овладел мной...
Задохнувшись от боли и унижения, я, тем не менее, распахнулась на встречу его натиску и силе. Он увеличил ритм движений и уже просто вбивал меня в стену, разрывая все у меня внутри. Его ногти впились мне в шею, а глаза закатились. Он рычал, как умирающий лев. И к его рыку вскоре присоединился и мой вой.
Я выла, как волчица воет на луну. Вся боль, отчаянье и унижение, вся страсть и удовлетворение слились в этом вое.
Я задыхалась. Теперь я знаю, что он душил своих жертв не после полового акта, а во время пика оргазма. Но я не собиралась умирать.
Я выла, я хрипела, кусалась и дралась, но все было напрасно.
И вот, когда я уже потеряла надежду, я провалилась в дверной проем камеры. Я в предвкушении, не закрыла дверь. Это и спасло меня.
Я успела запереть дверь и привести себя в порядок до того, как на крики прибежал конвойный.
Так как смертник нарушал тишину и возмущал спокойствие, на него надели намордник, и было приказано не снимать его до самой казни, которая должна была состояться через три часа.
Утро после ночной грозы встретило меня раскатистым переливом птиц и шелестом мокрой травы.
В воздухе пахло озоном. Земля, орошенная проливным дождем, умывшись, благоухала.
Начинался новый день.
И только поясок из его ногтей у меня на шее, напоминал мне, о прошедшей ночи.
Ах, как журчит ручеек у подъезда...
А через три часа уже не останется свидетелей нашего последнего танго...