"Мне все равно!" -- это проявлялось сквозь лучезарную улыбку и бодрый пригласительный лепет хозяйки отеля, когда она возвращала обладателям два краснокожих паспорта, казалось, еще более зардевшихся от дисгармонии только что заявленного -- "Мы супруги!.." -- и юридического смысла букв и оттисков, бесстрастно обитающих на "брачных" страницах документов.
Я еще не привык к подобным ситуациям, поэтому мой путь от идеи провести недельку в морской провинции со свежим, гибким и теплым существом под боком до приезда сюда -- набор неловкостей: прощальный ужин в кругу домочадцев, которые провожали меня "в командировку", сей момент "Мы супруги" и еще много подобной суетной чепухи, от которой гладь этического поля подергивается легкой рябью, как шкура коня от кусачих мух.
Вике проще: статус свободного человека, дарованный ей три года назад официальным разводом, избавляет эту роскошную сладострастницу от массы условностей. Впрочем, я могу ручаться только за последний год -- срок нашего знакомства.
Восторженным плюсом ко всем примечательностям заведения -- сообщение хозяйки о том, что на крыше отеля оборудован солярий, с решетчатым тентом и ограждением по периметру, где можно не только принимать воздушно-солнечные ванны, но и ужинать при желании, и даже спать. Великолепный пейзаж -- море, горы; и что там не хватает только телескопа наблюдать звездное небо, но и без телескопа -- как в планетарии!..
Тесный двор отеля затенен густым виноградником, из него темным кубом мощно растет двухэтажное здание -- это производит впечатление основательности, с отвлечением на смутную тревогу, как при созерцании старых замков. На верхнем этаже -- несколько жилых секций и внешний коридор, с которого вихлястая лестница, змеино скручиваясь, упирается в каменный пол просторного, сплошь остекленного холла первого этажа. Впечатление, что строение держится не на стенах, а на колоннах (которых на самом деле нет), а вместо стекла -- прозрачные пластины бледного изумруда -- обманный свет сквозь дворовую зелень.
Семья хозяев тихо обитает в одном из нижних помещений, выполняя все гостиничные роли -- от администратора и снабженца до официанта и уборщика помещений. Это бездетная чета русских греков. Его мы за все время пребывания в гостинице так и не увидели (только шум авто и предрассветный "вжик" метлы), а она запомнилась женщиной невысокой, кудрявой, улыбчивой, сетовавшей на то, что вложенное в перестройку жилого дома под гостиницу окупится еще нескоро из-за отсутствия расчетного количества клиентов.
Позже выяснилось, что здесь, в небольшой уютной гостинице (окраина города и квартал до моря по грунтово-каменистому спуску), мы практически первые обитатели (начало сезона!), если не считать самих хозяев да одинокого жильца, который вселился позавчера в секцию на противоположной стороне дома-куба.
-- Мне страшно, -- проронила Вика, закатив глаза под смоляную челку, перед тем как, потянувшись рептильным телом, уйти в ванную. -- По всем законам жанра здесь должно произойти убийство, -- и "таинственно" добавила: -- Власть, страсть, кровяное пятно...
Она большая артистка: без особого напряжения изобразит испуг, радость, смятение, робость и даже стыд. Это умение дает ей преимущество перед настоящими и потенциальными соперницами и соперниками, она коммуникабельна и практически неуязвима, многие считают ее другом, тогда как она тех многих -- приятелями. Признаваясь ей в симпатиях, я никогда не жду отзывных лавров в награду: наденет любую маску, отвлечется на пустяк и таким образом уйдет от ответа. То есть для меня она ясна и проста, понятно ее притворство (которое еще не ложь), и видна граница, за которой я увижу обман, если он состоится. Так, если она вдруг пылко скажет мне: "Я люблю тебя!.." -- это будет сигнал опасности: солгала.
Принимая ванну, она, как водится, напевает.
-- То-ре-адор, сме-ле-е-е!.. Пум-пум-пурум!
Вообще-то она не палач приговоренных быков, а жокей-укротитель, на мой взгляд, не менее циничный и безжалостный. Вот сюжет ее выхода в люди: деревенская девушка, отчасти знакомая с лошадьми, приехала в город на стройку, где в свободное время стала посещать ипподром. Эту девушку прямо с ипподрома забрал к себе бизнесмен-повеса -- профан в аллюрах, не отличавший галопа от пьяффе, но большой любитель летучей стати, вороной масти и нежного ржания -- сделав сначала секретаршей, а потом женой...
Но заслуга перед Викой того очарованного "наездника", когда-то безрассудно бравшего с места в карьер, только в ее стартовом багаже и (отступное при разводе) в небольшой квартирке, которую она из каких-то суеверных соображений крайне неохотно использует в качестве наших свиданий, предпочитая нейтральные апартаменты. Остальное -- результат ее собственного упорства: университет, логопед, спорт, косметический салон... Даже ипподром забросила, как отрезала, уверенная, что от этого может испортиться ее фигура. Были попытки открыть в себе творческие задатки: пробовала рисовать, писать стихи -- тщетно... Впрочем, этот "пробел" она продуктивно заполнила общением с некоторыми представителями творческого бомонда, которые натаскали ее на посещении выставок, театров, студий, поэтических сборищ и прочей богемной суеты.
Если бы год назад мне сказали, что плебейская кобылка может переродиться в аристократическую лань, я бы не поверил. Теперь она полностью соответствует своему имени, которым приказывает себя величать -- Виктория!
Я заметил еще при первых свиданиях: окажись в руках моей лани-жокея (адская смесь!) зонтик, канцелярская линейка или, скажем, ивовая веточка, сентиментально подобранная на парковой прогулке, безобидный предмет через некоторое время начинает нервно пошлепывать-постегивать голень прелестной ножки. Это, пожалуй, ее единственная дурная привычка.
Я держу дистанцию, и хлыст укротительницы работает впустую. Но все же кое-чего она достигла: ведь не случайно я здесь...
Нашего пока единственного соседа я сразу же окрестил Пиратом.
Он оказался невысок, крепко сбит, а нелепые для такого роста удлиненные шорты и майка с глубоким вырезом усиливали впечатление коренастости. Сильная проседь кудреватой замши, покрывавшей голову с небольшой потертостью на макушке, выдавала его полусотню; рот щедр на улыбку, но внимательный взор сквозь легкий прищур, при орлином носе, противоречил щедрости. Короткую шею обхватывала золотая цепь, на которой висела красная побрякушка. Мужчине явно не хватало черной повязки на глаз и цветастой банданы на прочный лоб -- "Пират"!
За ужином мы познакомились (выяснилось, что он прибыл сюда на машине, которую паркует под окнами отеля) и быстро разошлись.
В номере Вика успокоила меня: мужчина близорук, поэтому пусть меня не тревожит его якобы пытливый и пронизывающий взгляд. (Лишний раз убеждаюсь, что она видит нашего брата насквозь).
-- Ты знаешь, что изображено на его медальоне? -- насмешливо спросила моя прелестница, игриво постукивая ноготком по бокалу с шампанским, который расположила у своего лица, чуть ли не прижав хрусталь к щеке.
Я дернул плечами, беспечно потягивая шипучий напиток, показывая, что меня нелегко удивить.
-- Там Ленин! -- торжественно провозгласила моя дальнозоркая.
-- Какой Ленин?
-- Владимир Ильич, вождь мирового пролетариата! -- Вика засмеялась, а потом надула губы: -- Мы так устали с дороги... Шампанское сейчас просто умертвит нас.
Этой, на первый взгляд безобидной, новостью о Пирате с Лениным Вика настолько озадачила меня, что я проворочался лишний час после того, как она, за восхитительным и победным боем с усталостью и алкоголем, торжественно и благополучно отошла ко сну, как всегда при этом мило постанывая и судорожно вздрагивая...
На море мы уходили ближе к полудню. Ни "Пирата", ни его автомобиля на стоянке.
Мы купались на мелководье, у дикого малолюдного берега, пряча тела в тени коричневых скал: кожа еще не привыкла к солнцу, к тому же, я не могу возвратиться домой из "командировки" откровенно загоревшим. Какое блаженство -- выйти из кипенной воды и, бурно дыша, упасть под скалу, влажную у подножья, на теплые камни, и закрыть глаза, успокаиваясь...
-- Я догадываюсь, чем ты наслаждаешься здесь и сейчас... -- вдруг зловеще произнесла Вика, нарушив шумовую гармонию: шорох волн и смутный гомон двух детей, резвящихся поодаль.
Я открыл глаза и, оценив ее укоряющий взгляд, привстал и виновато и картинно подался к ней, вытянув перед собой руки. Но Вика отстранилась с шутливой обиженностью и продолжила тоном воспитательницы:
-- Ты на этом прекрасном берегу сказочного моря, в соседстве с дамой, которую имеешь привычку коварно называть, соблазняя и сбивая ее с истинного пути, дамой своего сердца... так вот, в этом духовном великолепии ты наслаждаешься всего лишь отдыхом от суеты будней, которой пресыщен дома! Ты трафишь своим низменным физическим ощущениям -- обонянию, зрению, осязанию. Ты думаешь о следующем: как пахнет здешняя вода -- йодом и водорослями, какая безбрежность на юге, какие горы и растительность на севере!.. Всего лишь!
-- И какая дивная женщина на... на востоке!.. -- прервал я дивную женщину, воспользовавшись ее же тоном, удивляясь вспыхнувшей вдруг капризности (не рано ли?), но удерживаясь в шутливом ряду. -- Ты напрасно принижаешь мои ощущения. К тому же, вынужден огорчить тебя в оценке твоей проницательности: в ничтожных промежутках бесконечных мыслей о тебе я думаю... Я думаю... Ну вот хотя бы о нашем соседе по отелю, с его оригинальным медальоном. Неужели сейчас делают такую бижутерию? Возможно, это какое-то штучное производство, как ты полагаешь?
Вика рассмеялась как ни в чем не бывало:
-- Испугался? Успокойся, со мной никакого быта, только праздник! Это шутка. Для того чтобы ты встряхнулся. А что касается медальона, то это всего лишь юбилейный рубль, выпущенный в Советском Союзе, кажется, на столетие вождя. Все просто: аверс -- крупный профиль Ленина, реверс -- герб той страны... У моей матери до сих пор храниться целая нумизматическая коллекция в деревянной шкатулке. На одной из монет есть красавец-кузнец, молотом разбивающий оковы, кажется, двадцать четвертый год...
-- Но почему красный? -- воскликнул я, довольный, что выходка курортной пассии -- всего лишь шутка, хотя и с серьезным намеком, который от меня не скроешь (воздух разрезало стеком и просвистело лассо, но я их вижу и слышу -- и потому они не страшны).
-- Пока не знаю, но чувствую, что этот медальон и его цвет должны характеризовать какую-то очень важную черту нашего соседа. Давай пофантазируем?
Она придвинулась ко мне и, свернувшись калачиком, уподобилась котенку, отдыхающему на груди своего хозяина. Конфликт (если это был конфликт) исчерпан.
-- Возможно, он коммунист, -- предположил я, -- который ни на минуту не расстается с образком своего идейного вождя.
-- А может, он банкир, -- резонно заметила Вика. -- Но зачем он выкрасил монету в красный цвет?
-- Ты не допускаешь мысли, что банкир может быть коммунистом? -- изощрился я в своих исканиях. -- Тогда понятен этот броский колер -- цвет революции!
Все походило на викторину. Очередь Вики. Она помолчала и выдала несколько разочарованно:
-- Будет ужасно неинтересно, если он окажется просто каким-нибудь жуликоватым воротилой. Ведь небрежная броскость с безвкусным эпатажем -- золотая цепь, красный рубль с Лениным, а то и свастика -- это признак как раз таки анекдотичных персонажей особого рода, быстро и незаконно разбогатевших, но оставшихся тупыми и примитивными, не знающими, как удивить и чем выделиться.
-- Ну, зачем ты так о незнакомом человеке? -- миролюбиво сказал я, поглаживая укротительницу. -- Он еще не произвел впечатления примитивного героя, тем более жулика.
-- Ну да, -- Вика не успокаивалась, -- такие, конечно, знают несколько культурных слов, но внутри это гориллы...
"Тебе виднее", -- подумал я, но, не выказывая сарказма, сказал другое:
-- Может быть, это особый знак какой-нибудь новой масонской ложи? И нам довелось соседствовать с представителем одной из структур, исподволь управляющей мировыми процессами?
-- Бр-р! -- притворно, но очаровательно содрогнулась Вика, сделав страшные глаза, в которых отразилось все небо: безбрежная синь с двумя пятнышками облаков.
-- Власть, страсть, кровяное пятно! -- повторил я ее вчерашнюю, давая пищу для дальнейших фантазий. -- Представь: сложился треугольник -- я, ты, он. По законам жанра, как ты говоришь, должно произойти перераспределение ролей, кульминация, развязка. В результате он убивает меня, а ты уезжаешь с ним на его длинном автомобиле...
Вика почему-то не рассмеялась, даже призадумалась. Мне это не понравилось.
2
Не широка, но глубока река на окраине дачного поселения. Ветер срывает нектарный дух с цветочного ковра на том берегу и волнами гонит его вместе с пчелами сюда, к Любке (она волшебница).
Любка не умеет плавать. У нее синдром, как она говорит, с детства. Она тонула в младенчестве, и папа успел ухватить ее за мизинец... Трогательная фантастическая история.
Два предложения: "Любка не умеет плавать" и "Рыцарю фортуна дарит случай" -- это одно и то же.
Рыцарь бросается в стихию (вялая, еле текущая вода), чтобы сказать с того берега, подняв букет над головой, негромко и небрежно:
-- Тебе!
-- Спасибо. Как же ты теперь?.. -- волшебница советует: -- Приторочь его к своему седлу... Заткни его за плавки и плыви осторожно.
Как смешно, недостойно...
-- Тогда возьми его в зубы, что ли. Я не против цветов, но мне не нужны утопленники!
Опять цирк.
Хорошо. Но тогда он искусный фокусник, а не клоун: букет сух и весел, покачиваясь в такт движениям однорукого пловца, гордо плывет над гибельной пучиной.
-- Ух, как ты умеешь! -- кричит восхищенная Любка. -- А тебе не трудно?
Тогда он переворачивается на спину и плывет вовсе "без рук", работая одними ногами, мечтая: "Что тебе за это?" -- "Поцелуй... в щечку!" -- Рыцарь шутит, но она поймет, что он серьезно.
Несколько минут, пока плывет безрукий Рыцарь, перед его глазами нет Любки, есть только небо с жидкими пятнышками облаков. Угадать место берега, где сидит Любка, опустив ступни в воду, нетрудно. Причалить и резко обернуться, выставив перед собой букет, сухой и веселый, -- тебе!..
Рядом с Любкой, как маг из пустоты, оказывается сидящим дядя Аполлон, по лицу которого блуждает его универсальная улыбка -- наверное, только что закончил рассказывать "смешной случай". Любкино лицо испорчено такой же неумной гримасой, что для нее не характерно.
-- Спасибо, племянничек! -- говорит дядя Аполлон, забирает предназначенный не для него букет и рассеянно погружает в цветочный сноп все свое лицо. -- Да просто у меня удочка там, в кустах. Я тут рыбачу. Вы, молодежь, мне, между прочим, всю рыбу распугали... Это, знаете, как один рыбак идет по пустыне -- бац! -- соленое озеро. И на берегу аксакал сидит. "Рыба есть?" "А куда ей отсюда деться?" -- мудро отвечает аксакал.
Любка заливается смехом, закатывая глаза.
-- Сидит день, а вечером спрашивает: "Отец, а здесь рыба-то есть?" А ему: "А откуда ей здесь взяться?"
Идиотские шутки из нафталинового репертуара...
Они с Любкой живут в разных городах, но сейчас лето, и они вместе, в одном дачном поселке, их участки рядом. Взрослые, к которым относится и Любка, утром уезжают в свои города, а к вечеру возвращаются, чтобы ночевать здесь со своими детьми на лоне природы, в мирной безмятежной хляби деревенских запахов и звуков. В субботу и воскресенье все смешивается, не понять, где кто. Дачный народ разбредается по перелескам, по лесистому берегу реки, по огородам... Иногда и Рыцарь, не найдя Любки, потеряв на время мать и дядю (вернее, потерявшись от них), "разбредается" сам -- уходит, куда глаза глядят, останавливается там, где застанет его чудесное мечтание. Он может зайти в лес, лечь на теплую землю, смотреть в небо, откуда на него дивятся очарованные деревья, и заснуть, и видеть -- против ожидания -- тяжелые сны...
У Любки сессия, и она посещает консультации, сдает экзамены, а во второй половине дня часто выходит за калитку, садится на укрытую лиственной сенью скамейку и читает свои книги и конспекты. Он, "совершенно случайно", оказывается рядом.
-- А-а, это ты, салажонок, -- поворачивает она голову. -- Ну, садись, куда тебя денешь! Только не мешай.
Ему, Рыцарю, четырнадцать лет. Любке двадцать. Она невеста на выданье, как говорит про нее Рыцарева мама. Иногда добавляет что-нибудь подобное: "Семейка, ничего не скажешь. А девчонка -- яблонька от яблони..." Что это значит -- неизвестно. Мамин брат, Аполлон Иванович, на эту тему ничего не говорит, его это совершенно не касается. Странно, обычно его все касается.
У дяди жена испанка, она уехала к себе на родину. Мама Рыцаря, то есть сестра Аполлона, говорит, что испанка ждет, когда ее муж "приползет с повинной"; и Аполлон сейчас "разбирается в себе", выбирая между благополучной жизнью в Испании с не очень любимой женой -- и свободой. У него трудный период. Глупец, ругает его сестра, он еще думает! Учился бы лучше у своего зятя, чтоб его там подбросило!..
Несмотря на то, что Аполлон на даче гость, положение его здесь, как он сам любит повторять, вполне устойчивое. Злой гений городской газеты по части скандальных фельетонов, находящийся "не в номинальном, но реальном разводе", он с удовольствием опекает свою сестру, муж которой пропадает в загранкомандировках. Вся его братская опека сводится к тому, что утром он уезжает творить свои желчные газетные дела, а вечерами уходит на бесплодную рыбалку, отдыхая от редакционной суеты, судебных разбирательств и прочей бузы в речной тишине "этой унылейшей, но премилой дыры". Однако если у него хорошее настроение, то все, попавшие в орбиту его нездорового веселья, падают со смеху от его многочисленных рассказов: поддержать он может любую тему -- от космического противостояния великих государств до методов засолки огурцов поздних сортов, выросших ранней весной в дырявой теплице. "А вот такой был случай, я чуть не помер, не поверите..." И несколько минут изысканного юмора, от которого слушатели катаются по столу. Причем, если на тему огурцов -- то стиль и тон рассказа будет, что называется, салонно-возвышенный, неспешный -- с фраками, лорнетами, веерками, падением в обморок и дуэлями. Если же на тему космическую -- то "фельетон" случится на уровне беседы двух магазинных грузчиков, вечно пьяных и склеротичных, закусывающих ржавыми огурцами из коричневой банки, с использованием двух десятков слов.
"У Аполлона на все есть заготовки, как у меня", -- говорит мама Рыцаря, Аполлонова сестра, закатывая в банки варенье, компоты, соленья и маринады. Она единственная, кому его шутки безразличны.
Рыцарю дядины шутки не безразличны -- отвратительны...
-- Любка, я люблю тебя!
Любка хмыкает, не отрываясь от книги, и бормочет, покусывая коготок:
-- Что-нибудь пооригинальней, пожалуйста.
Он пытается быть своеобразным, поэтому плетет шутливые вензеля, надеясь, что за фамильярным проявляется его истинное, серьезное отношение к ней:
-- У тебя такое имя... Оно определяет отношение к тебе помимо моей воли.
-- Ну, надо же! -- вскрикивает Любка, удивляясь чему-то из прочитанного, по-прежнему глядя в книгу, и выпячивает нижнюю губу. -- Никогда бы не подумала.
Губа у нее влажно блестит и сводит его с ума. Он всегда хочет уловить в Любкиной откровенно пренебрежительной реакции тайный знак ему.
Любка комментирует его признание, ерничая:
-- "Жена, ты любишь меня? -- "А?" -- "Или не любишь?" -- "Да". -- "Что да?" -- "Ничего".
Аполлонова школа...
-- Любка, хочешь, я брошу школу и поступлю в техникум в твой город? У меня есть где поселиться -- у дяди.
-- Зачем? Хватит с нашего города одного Аполлона... Кстати, где он сейчас, газетный бузила, балагур дачной провинции?
-- Чтобы быть рядом с тобой... -- тянет Рыцарь свое.
-- Зачем? -- Любка листает конспект туда и обратно, силясь найти нужную страницу. -- Зачем? Зачем? Зачем?.. Ну вот, ага! Суррогат, суррогатус... Продукт или предмет, заменяющий другой продукт или предмет, с которым он имеет некоторые общие свойства, но не обладает его качествами... Переносный смысл: подделка, подделанный, фальсифицированный продукт. Суррогат кофе, суррогаты жиров, суррогат счастья. И все?.. А дальше?.. Говори-говори, чтобы я не отвлекалась на вопросы, -- Любка шлепнула ладонью по бумаге. -- Это я здесь сачканула, как назло, кино-кино-кино... Ну, ладно! Так зачем, скажите вы мне ради бога, -- она поворачивает голову в сторону собеседника, -- зачем люди, вместо того чтобы сидеть на лекции, смотрят кино? Зачем? Ведь кино это суррогат жизни!
-- Любка, а ты бы смогла еще года четыре не выходить замуж?
-- Смогла бы! -- быстро отвечает Любка -- Конечно, что за вопрос! Но больно уж кино хорошее иногда бывает. Как устоять? А потом -- нужной лекции нет. И где взять?.. И ведь именно эта тема попадется, как пить дать, попадется в несчастливом билете... Но почему четыре? Чтобы проводить тебя в армию?
Любка бьет под дых: действительно, его совершеннолетие будет говорить о том, что пора в армию, а там еще два года. Несчастный он, несчастный.
-- А шесть?.. -- он потупился, понимая, что говорит о невероятном: -- А шесть лет смогла бы?
-- Нет! -- выкрикивает Любка и захлопывает конспект. -- Не могу! Без этой страницы сама тема становится бессмысленной. Завтра на консультацию, там возьму у девчонок пропущенную лекцию, -- она таинственно улыбается: -- Или у мальчишек!
-- Не надо у мальчишек, -- просит Рыцарь.
-- Какая разница?
-- В порывах ревности я страшен...
-- Ге-рой!.. -- саркастически скрипит Любка.
Днем он сидит с Любкой на скамейке, вечером она уходит к себе. После семейного ужина из окон ее дачного домишки несутся звуки скрипки. Несостоявшаяся скрипачка...
Он в это время смотрит на звезды, ему видятся испанские лагуны, каналы Венеции, небоскребы Нью-Йорка, огни Бомбея... Скрипка смеется и плачет на разных языках, разнося по родной окраине дух чуждых мест. И его любовная тоска погружается в пестрый рай дальних стран...
Наконец звучит "Чардаш" -- это сигнал: сейчас Любка выйдет на улицу, сядет на темную скамейку. И скоро туда выйдет он. Конечно, случайно... Иногда за ним, отложив газету, увязывается дядя Аполлон, чтобы своим присутствием смазать всю картину его свидания -- смешить Любку, забирая все ее внимание себе, пустому никчемному человеку, неудачнику в карьере, в семейной жизни, человеку без друзей, даже без каких бы то ни было привязанностей, но при этом встревающему в любой разговор, препятствуя нормальному общению людей. Людей, гораздо младше его, которые вовсе не нуждаются в постороннем, тем более, во взрослом вмешательстве...
Но сегодня дядя загрустил у телевизора, невидяще глядя в экран, и Рыцарь выходит на свидание один.
Он выходит к скамейке с гитарой, как с противовесом утихшей скрипке.
Любка, как всегда, шутит:
-- Что сбацаешь мне, мачо, на кифаре? Что будем танцевать? Оле, халео? Качучу? Мадрилену?.. Увы, сегодня, судя по нашему с тобой одиночеству, не будет танцев пылких болеросов, не будет тамбурин и кастаньет... Ведь ты сегодня один, без своего хохмачового дяди. Значит, будем грустить.
-- А разве это плохо -- грустить? Слушай, Коломбина...
"А ты опять сегодня не пришла... А я так ждал, надеялся и верил, Что зазвонят в ночи колокола-а-а, И ты войдешь в распахнутые двери!.."
Он поет и пьянеет от картинки: Любка входит в его гостиничный номер под звук колокольных перезвонов! И ты, Любка...
"Перчатки скинешь прямо у дверей И просто бросишь их на подоконник! "Я так озябла, -- скажешь, -- обогре-е-ей". Протянешь мне озябшие ладони!.."
Любка смотрит в небо.
-- Что думал сочинитель этих несовершенных стихов? Ему было не до стихов, о, мачо! Пиит просто сплетал первые попавшиеся слова и ноты, подсказанные глупым сердцем, в серенаду любви. Потом, когда все ушло, не переделывал, не оттачивал рифму, не устранял ляпов... Давай что-нибудь более ритмичное.
-- Пожалуйста.
"Где-нибудь в вагоне-ресторане Тебя ласкает кто-нибудь другой! А я пою, пою тебе, Любашка, И я хочу, чтоб ты была со мной..."
-- Не Любашка, а Аленка. Не верю тебе, маленький льстец, Аполлонова кровь!
Он прекращает играть, покоробленный ее метафорой.
-- Люб, можно я возьму твою ладонь.
-- На, бери, -- скучая, протягивает руку Любка.
Ему показалось, что она зевнула.
При луне не все видно. Но этот запах!.. Разве для этого нужен свет?
-- Ой! -- убирает руку Любка. -- Хватит меня обонять! Прикоснись лучше к ноге.
Он вздрагивает и перестает дышать.
-- Вот, к повязке, -- поясняет Любка, выворачивая перевязанную голень к лунному блику. -- Сегодня поцарапала. Бабушка говорит: безгрешный коснется -- хворость уйдет. Ты же у нас...
Ему не нравится Любкино сопоставление, но что оно по сравнению со счастьем, с тем, что можно прикоснуться к ее ноге? Прикоснуться -- и умереть!
Повязка на ее голени -- словно бандаж на ноге великолепной резвой скакуньи чистых кровей, сводящей с ума скакунов, сходящих с дистанции, сбивающихся в кучу на полном скаку, ломающих ноги...
Шершавая и вместе мягкая ткань, передающая тепло Любкиной ноги...
Нет, это не просто бинт, не обыкновенная хлопчатобумажная ткань, это отрезок святой плащаницы, душистой от йода, врачующей непорочное тело. А он -- недостойный грешник у ног великой госпожи, бедный скакун с поломанными ногами, имеющий право только на нежное, сквозь боль, безнадежное ржанье.
-- Достаточно! -- смеется Любка, вставая. -- Грехи ты с меня снял, спасибо, салажонок! Теперь и "вавка" до утра заживет. Спим до завтра!
3
-- Ха-ха-ха!.. -- Пират смеялся, откинувшись на спинку кресла. -- Вот так прямо и подумали? Вот с такими вариациями?
Мы поддерживали его веселье, улыбаясь и кивая. Пират вытер слезы и спросил почти плаксиво:
-- Ну, а что еще вы предположили?
Вика многозначительно посмотрела на меня, видимо, вспоминая мою версию про любовный треугольник, а затем состроила наивное лицо в адрес Пирата:
-- Представьте, нам больше ничего не смогло прийти в голову. Видимо, настолько мы простые и ограниченные в своих фантазиях. Знаем всего несколько культурно-карикатурных образов, почерпнутых из современных примитивных фильмов и классических анекдотов.
-- Ничего, -- успокоил ее Пират, -- ведь вам еще так мало лет. Вот через полтора десятка лет вы непременно станете такими же мудрыми, как я... -- почти не поворачивая головы, он крикнул за плечо: -- Хозяюшка, можно еще по чашечке чаю?.. -- и объяснил нам, поглаживая свой красный медальон: -- Я не хочу рассказывать быстро. Для того, чтобы вы поняли все в той мере, в какой бы я этого хотел для вас, как для заинтересованных, а не праздных слушателей, я должен нарисовать картину, так сказать, при зрителях. И с самого начала. Это потребует некоторого времени... Располагаете ли вы им? Этим временем?
-- Сделайте одолжение! -- воскликнула Вика. -- Мы не планируем на сегодня уже ничего существенного, -- она соблаговолила обернуться ко мне: -- Правда?
Я изобразил неописуемую радость и кивнул, даже раскинул руки и закатил глаза, показывая, как хорошо находиться здесь, в уютном пустынном холле с огромными окнами, распахнутыми в южную приморскую ночь, и слушать приятного собеседника.
-- Так вот, -- начал рассказ Пират, достав откуда-то очки и водрузив их на нос, будто готовясь читать лекцию. Наверное, в повседневной жизни он стеснялся своих окуляров, но сейчас ему было необходимо видеть лица слушателей. -- Я родился в простой семье, в обыкновенном рабочем поселке, состоящим сплошь из пришлого люда, поэтому говорить о каком-то вековом укладе не приходилось: традиции складывались, так сказать, стихийно. Окончил училище. Далее нужно было сходить в армию, прежде чем приступить к самостоятельной жизни. То есть у меня начинался самый, что ни на есть, обыкновенный жизненный путь паренька из пролетарской семьи.
Но до армии я располагал месяцем свободы. Родители сделали мне подарок на совершеннолетие... Я сам попросил -- не часы, не магнитофон... а туристическую путевку. Ведь я еще нигде не был!.. И они купили мне такую путевку. Но куда бы вы думали?.. Нет, не на юг, куда едут все нормальные люди, а в Москву. Так получилось. Совершенно случайно. На десять дней.
Это было вскоре после московской олимпиады, и гостиничный комплекс Измайлово, в котором еще недавно располагалась, кажется, олимпийская деревня, принимал гостей со всей страны уже в качестве туристов. Не буду описывать качество гостиничного сервиса, скажу только, что для того времени он был вполне хорошим, хотя, конечно, не на таком уровне, как в этом отеле, где мы с вами имеем счастье...
Днем я ездил на экскурсии, а вечером непременно посещал какой-нибудь театр. Был в Малом, в Ромэне... В театр Эстрады попал, купив билет втридорога, с рук... В Большой театр проникнуть не удалось даже с помощью спекулянтов. Один раз посетил футбольный стадион "Динамо". Играли наши с поляками, и неожиданно для всех, в первую очередь для самих поляков, проиграли. Один-ноль. Запомнилось, что если на стадионе случалось легкое волнение, обусловленное эмоциями болельщиков, то цепь милиционеров вставала со своих мест в первом ряду и оборачивалась лицами к зрителям: мы здесь! На трибунах были, конечно, фанаты, но по нынешним меркам -- тишь да благодать. Около стадиона, на выходе, видел конную милицию, что меня, признаться, поразило. Я-то считал до этого, что подобное могло быть только в дореволюционной России: жандармы, разгон демонстрации, и прочее подобное.
Получалось, что каждый раз возвращался в гостиницу поздно, как говорится, без ног. Но очень довольный!.. Так я прожил неделю. Приближалось завершение моего столичного вояжа, отъезд.
Надо сказать, что в молодости я был в меру симпатичен и часто ловил на себе заинтересованные взгляды женщин, причем разных возрастов. Сейчас это происходит гораздо реже... Но я почему-то относился к дамскому интересу так, что дальше взглядов и случайных комплиментов дело не доходило. Не знаю, то ли мой провинциальный максимализм играл свою роль, то ли еще что, но отношения могли возникнуть только на почве глубоких и, непременно, взаимных симпатий. Так я для себя определил.
Вика оборвала Пирата:
-- Вы и сейчас очень даже симпатичный человек!
Мне показалось, что комплимент имел целью слегка сбить рассказчика с мысли, дабы не усугублять не очень удобную для Вики тему.
Пират привстал, галантно поклонился и поцеловал Вике руку. Он не стал развивать тему глубины и взаимности, возможно, именно потому, что правильно понял Вику:
-- Это случилось за два дня до окончания срока путевки... Вечером я поужинал, с фужером какого-то хорошего вина. Слегка захмелел... Тогда все "городские" вина казались хорошими. Хотя и в нашем поселке напитки, помнится, были совсем неплохие -- наливочки, настоечки, ну, и самогоночка, конечно...
Так вот, захмелев, я вышел из гостиницы с намерением прогуляться по улицам и площадям, отдыхая иногда в сквериках или даже на скамейках остановок общественного транспорта, пока не стемнеет.
Я зашел далеко. Конечно, заблудился, что меня нисколько не обескуражило -- сказывался небольшой, но понятный опыт: спрошу, найду ближайшую станцию метро -- и все в порядке.
Стемнело. Кончились сигареты, я зашел в какой-то большой магазин и...
Здесь Пират хлопнул себя по лбу.
-- Я вас разочарую, но, оказывается, я не с того начал, упустив более ранние события. Просто во мне картина разворачивается именно в такой последовательности, и в этом мой просчет как рассказчика.
-- Ну, что вы... -- опять успокоила его Вика. -- Это как раз таки хорошо. Мы ужасно заинтригованы и хотим видеть картину именно вашими глазами -- на то это и картина, произведение искусства, а не хроника какая-нибудь...
Пират глянул на часы:
-- Тогда до завтра? Уже без четверти полночь... Извините, возраст. Режим, режим...
Мы попрощались с рассказчиком, так странно прервавшим свое повествование. Он ушел от нас несколько потерянным и очень уставшим.
Но еще большим удивлением для меня явилось аналогичное состояние у Вики. Она пожаловалась на головную боль, природу которой не могла объяснить, и возжелала спать не в номере, а на самом верху, в солярии, на свежем воздухе. Хозяйка выдала нам по спальному мешку, ввиду того что в начале лета ночи здесь еще прохладные.
Нет, я не против свежего воздуха. К тому же -- звезды, Луна, Млечный путь, Большая и Малая Медведицы. И Вика рядом, на соседнем лежаке. Но -- спальные мешки!..
Я сижу на заднем сиденье и вижу их плечи, затылки, даже профили, когда они поворачиваются друг к другу. Иногда мы с Пиратом встречаемся взглядами в зеркальце над лобовым стеклом. Взгляд у него открытый и добродушный. Сегодня, узнав, что мы собираемся осмотреть маяк, он предложил нас туда доставить и заодно беглой экскурсией прокатиться по городу. Мы согласились. Вернее, согласилась Вика. Меня это начинает раздражать, и я сварливо шучу про себя: мое пророчество относительно любовного треугольника грозит сбыться, и они с Викой уедут отсюда вместе на этом самом автомобиле. Вот так же, как сейчас: он за рулем, она справа, счастливой пассажиркой, не скрывающей своего восторга.
Вика заметила, что мои шутки неоригинальны в принципе; к тому же, шутка, повторенная дважды... Спасибо, подруга, за откровенность!
Мы кружим по городу, который, оказывается, Пират знает, как свои пять пальцев. На взгляд залетного наблюдателя: с одной стороны море, с другой горы, а между этими стихиями -- хаос улиц и переулков, устроенных всем зодческим набором, от хижин до дворцов.
Еще садясь за руль, Пират надел очки (не солнцезащитные, а те самые, обыкновенные, медицинские) и теперь, рассказывая, внимательно смотрит не только на дорогу, но и по сторонам, как будто выискивая что-то. А ведь пора бы пресытиться достопримечательностями этого, вдоль и поперек, как он сам говорит, изъезженного и исхоженного незамысловатого населенного пункта!
Пират откликается на просьбу Вики и продолжает историю своего медальона:
-- Итак, до поездки в Москву, летом, мне случилось быть свидетелем на свадьбе у приятеля, который только что вернулся из армии. Подруга его, как тогда в большинстве случаев бывало, ждала его два года и дождалась, ну они и сразу в загс, а как же!
-- Да-да, и у нас в деревне это было в порядке вещей, -- встряла Вика. И уточнила, видимо, для меня: -- Дождаться парня из армии и выйти за него замуж -- это было нормально.
-- Вы деревенская? -- удивился Пират и надолго повернулся к Вике.
-- Да, -- кротко сказала Вика. И добавила, на этот раз, как мне показалось, некстати: -- Я Вера по паспорту...
-- Что вы говорите! -- Пират удивленно качает головой. -- Впрочем, почему бы и нет... Вера, Виктория... Наверное, в этом есть логика и смысл, ну, конечно, он есть.
Вот и еще немного к общему, -- с издевательской иронией подумал я. Смотрел бы лучше на дорогу! А ты, деревенская скромница, не имевшая счастья кого-то дождаться из армии, не перебивала бы человека, а то история о происхождении медальона никогда не закончится. Нам сейчас еще только не хватает встретить на одной из этих улочек прогулочную лошадку, с взрослым мужчиной-неумехой в седле и искушенной пешей наездницей, ведущей в поводу обоих. И медальонный рассказ опять застопорится.
-- Так вот. Как я говорил, особенных традиций в нашем поселке, сборном, как винегрет, не было. Поэтому любой свадебный обряд сводился к сватовству, а в день свадьбы -- к выкупу невесты, и затем к пьянке со всякими тостами, кто во что горазд. Это уж я позже узнал, что и свадьбы-то разные бывают. То есть сам день бракосочетания называется зеленой свадьбой. А потом, оказывается, отмечают, в зависимости от года, ситцевую, деревянную, цинковую... Сейчас вспомню... -- он отнял руку от руля и стал загибать пальцы: -- Медную, жестяную, розовую, стеклянную, фарфоровую! Ну, серебряная -- это общеизвестно...
Опять проявила свою осведомленность Вика:
-- А за ней жемчужная, рубиновая, золотая. А далее -- каменная, благодатная, коронная!..
Пират вдруг запел хорошо поставленным голосом, копируя певца Магомаева:
"Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала! И крылья эту свадьбу вдаль несли!.. И шагал я, совершенно неженатый, И жалел о том, что я не жених!"
Тоже мне, нашли тему, очень удачную для нашей с тобой ситуации, -- подумал я, глядя в затылок своей незамужней подруги. Но поскольку тема была как-то связана с медальоном, то ее уже было не обойти. Я решил внести свою лепту, чтобы не выглядеть молчаливым истуканом, обделенным вниманием собеседников ввиду своей дремучей неосведомленности в рассматриваемом вопросе:
-- А я где-то читал, что первоначально свадебный обряд был связан с магией, и множество мелочей, характерных для свадеб, имеет основой какое-либо суеверие или предрассудок.
Вот вам!
Вика обернулась и спросила настороженно, видимо, предполагая подвох:
-- Например...
-- Например! -- с готовностью отозвался я. -- Жених перед порогом своего дома берет невесту на руки и вносит в дом... Вы думаете, это всего лишь демонстрация силы и готовности к... ко многому?
-- А разве нет? -- удивилась Вика несколько снисходительно.
На что я продолжил откровенно менторским тоном:
-- А между тем, раньше это делалось с единственной целью -- обмануть домового, заставить его принять невесту как новорожденного члена семьи. Который в дом не входил, а в доме оказался... Или вот фата. Это ведь не простое украшение! Это укрытие невесты от сглаза и иных воздействий нечистой силы...
-- На самом деле ритуал свадьбы имеет цельную структуру, -- отвернувшись от меня и обращаясь к Пирату, заворковала моя голубка, деревенская уроженка. -- Это и сватовство, и так называемый сговор, и смотрины, и предсвадебные вечерки, и девичник -- последний день перед свадьбой, с непременной баней, где невеста окончательно прощается с девической волей... И на всех этих мероприятиях -- песни, песни!..
Вдруг она запрокинула голову и, приложив ладонь тыльной стороной ко лбу, запела:
"У старыва у зладея, У старыва у зладея Жона молодая, Жона молодая! Нельзя, нельзя жону бити, Нельзя, нельзя жону бити..."
Окончательно осмелев и тряхнув головой, примерная пациентка логопеда заголосила громче:
"Ой, нельзя пожурити, Нельзя пожурити... Пажурил ее часочек, Пажурил ее часочек, Проплакал неделю, Проплакал неделю..."
Она умолкла и, стыдливо прижав ладошки к раскрасневшимся щекам, смотрела то на меня, то на Пирата. Я зааплодировал, а Пират выдал клаксоном что-то ритмичное, поощрительно добавив:
-- Браво, браво!..
-- Мне кажется, это немножко не по теме? -- решил уточнить я.
Вера-Вика глянула на меня с укором, и с благодарностью -- на Пирата. И, наверное, в отместку мне продолжила, уже как профессиональная певица-причитальщица:
"Черной шляпынькой накрылся, Черной шляпынькой накрылся, Слезами залился, Слезами залился... Приходи моя милая, Приходи моя милая, Кого мне любити, Кого мне любити!.."
Она тяжело вздохнула, борясь с нахлынувшим волнением:
"Ой, солдатычку вольну, Солдатычку вольну, Мне солдатычку вольну, Мне солдатычку вольну. Любить ее можна, Любить ее можна. Мне любить ее можна, Мне любить ее можна, Ходить осторожна, Ходить осторожна!"
Последние слова прозвучали громко, с горьким вызовом. У меня пробежали мурашки по коже: я вспомнил подобные ноты в голосе Вики, когда однажды она разрыдалась по какому-то пустяку. Но сейчас она только вынула носовой платок и громко протрубила в него. Пират занялся каким-то сложным маневром на совершенно свободной дороге, чертыхаясь на неведомое препятствие, а я торопливо выдал фрагмент своих научных знаний о ритуальных предрассудках:
-- Кстати, о банном обряде накануне, собственно, свадьбы. Это, к вашему сведению, архаичный пережиток ритуала бракосочетания с духом бани -- банником, которому невеста приносила в жертву свою девственность.
На удивленный взгляд Пирата от зеркальца я пояснил:
-- Явление, свойственное эпохе гетеризма! Да-да, посвящение в частное обладание женщиной шло через предварительное коммунальное обладание ею.
Вика захохотала. Такого в ее исполнении я еще не видел и не слышал. Она каталась по сиденью, то хватаясь за живот, то откидываясь на спинку, и при этом истерически содрогаясь, всхлипывая и икая. В конце концов захохотали и мы с Пиратом, правда, без особого энтузиазма, скорее из вежливости.
Я разгадал этот смех: Вика хотела поплакать и таким образом смогла это сделать, разрядившись за несколько судорожных минут. Наконец успокоившись и высушив платком слезы, она сказала голосом с хрипотцой:
-- А после первой брачной ночи у нас проверяют невесту на честность: проносят сорочку на подносе... Ну, и так далее.
Пират смутился, но я решил уже ничему не удивляться из того, что будет выдавать моя мстительница. Но мстительница сменила пластинку:
-- А самое, конечно, веселое и смешное происходит на второй день, когда куролесят ряженые. Есть такой обряд, который называется "поиск ярки". Это когда люди наряжаются пастухом, милиционером, цыганкой, попом, врачом, разбойниками и так далее. Мужчины, переодеваются в женское платье, и наоборот... И вот вся эта шумная братия ходит по дворам, ищет потерянную ярку... Иногда они оседлают свинью или осла...
Он ищет знаки во всем, что его окружает. Сегодняшнее пробуждение: первое услышанное слово -- воскресенье.
-- Воскресенье, -- разговаривает сама с собою мать, -- а он с утра на рыбалку. Хоть бы вечером нас с тобой в театр свозил! Целое лето в театре не были, -- это она про Аполлона.
Любки нигде нет. Такое бывает.
Рыцарь уходит, куда глаза глядят.
Сегодня глаза глядят на речку. Он пересекает поле, входит в лесную гриву, оторачивающую речной берег. Забирается на высокий разлапистый дуб. Как лесной разбойник, как пират, выживший после кораблекрушения, он осматривает мир, насколько тот доступен с данной высоты и густоты зелени... Любки нигде нет. Здесь же, на высоте, в сплетениях веток, он находит себе гнездо, как большой орел, как шимпанзе, как Маугли, как Тарзан... Усаживается поудобней.
За спиной -- восток. Он согревает затылок редким лучом, прорвавшимся сквозь листвяную сень. Впереди -- запад, перспектива утекающей реки с двумя зелеными берегами. Слева, за рекой, -- ребристая даль полей, а справа -- дачные постройки, откуда потерялась сегодня, с самого утра, его русоволосая, пахнущая медом и йодом Любка.
Петь можно и здесь, далеко от дач, никто не услышит.
"Как турецкая сабля твой стан! Рот -- рубин раскаленный! Если б я был турецкий султан, Я бы взял тебя в жены!.."
Она пахнет йодом и медом, она жужжит пчелами, тяжелыми от нектара, она читает волшебные конспекты, написанные магическими знаками. Она играет на скрипке и жалуется, что потеряла страницу из колдовской книги. И не сбудется его дивное пожелание, если он не добудет ей этот лист, подобный перу жар-птицы, родственный волшебной иголке в заколдованном яйце, спрятанном на завороженном дубе!..
И он одевается сказочным воином, а она держит под уздцы его коня и плачет, как легендарная Ярославна-Лада... А он поет:
"Я бы в жемчуг тебя нарядил, Чтобы видели люди! Я бы сердце тебе преподнес На серебряном блюде!.."
В его снах так бывает: в самый напряженный момент, когда он готов засмеяться или заплакать, -- пробуждение... Которое сопряжено с досадой, даже если прерванный момент сна был связан с риском для его благополучия, чести и самой жизни. Все равно, упрямо и непокорно думает он, пробуждаясь, лучше бы я спал.
Лучше бы он спал...
Пробуждение пришло снизу, от земли, оттуда, где дерево с Тарзаном слоновьей ступней упирается в высокую траву.
Под мальчиковым затылком не видно личика Любкиной сестренки, шестилетней егозы. Но Рыцарь узнал ее по голосу.
-- Не так, -- говорит девочка деловито.
Вокруг вьются дикие пчелы. Наверное, в дупле этого дерева живут пчелы, а он -- впрочем, все они трое -- потревожили их размеренный труд.
-- Я боюсь, -- выглядывает из-под мальчика девочка, обращая личико к небу, к кроне дерева, в гнезде которого застыл невидимый невольный наблюдатель, -- они кусаются!..
Мальчик молчит, только сандалии торопливо трутся о сухую траву, ища опоры.
Девочка:
-- Говори же что-нибудь!
-- Что?
-- Что-нибудь. Что любишь меня...
-- Гм...
-- Ну!..
-- И так ясно... -- отвечает затылок.
-- А Любка, -- заговорщицки щебечет девочка, -- вот так делала: "Ах, ах!.." -- девочка бросает головку в стороны, прикрыв глаза, облизывая губы... -- А дядя Аполлон говорил тихо-тихо: "Люба, ты божественна!" А она шепчет: "Бога нет!.." И смеются оба... А потом он анекдот рассказывал...
-- Что с тобой, герой? -- озабоченно, но как всегда иронично, спрашивает Любка. -- На тебе лица нет. Тебя побили?
-- Да.
-- Кто?
Рыцарь ухмыляется, не глядя на Любку, подстраивает гитарную струну:
-- Пчелы...
-- Опять лазал по деревьям? Народ жалуется. Дикие пчелы становятся небезопасны. Есть два мнения: потравить и одомашнить... Ну, скоро ты? Пой, а то уйду.
"Что стоишь ты, потупивши взор, Пальцем трешь о шкатулку? И сама потихоньку, как мышь, Ночью бегаешь к турку..."
-- Так все-таки потравить или одомашнить -- ты за какой вариант?.. Ну и уходи, подумаешь!.. Единственный раз спросила у него совета! Эх, ты, герой...