"Еще не известно, кто из нас люди - лошади, или мы"
/Уильям Фолкнер/
- Виски, сигару, сомбреро!.. -
...и заказчик, буддийским болваном, фамильярно крутнулся на вертящемся стуле, вбирая чумным взглядом круговую панораму кафе, оттого картина, ставшая на тормозе карусели, изобильная бутылями и фужерами, еще плыла и качалась, - пока пошаливали в инерции глазные яблоки.
Старый бармен, похожий на седого грифа, проглотил кадык и поправил бабочку, - красную в белый горошек: он всяких клиентов видел...
...Седой Гриф степенно налил виски в рубиновый хрусталь, изящно повёл пальцем, - и беременный тюльпан, скользя по льду мрамора, подплыл к ковбою, не обронив капель.
- А сомбреро? - давясь крепким дымом, прохрипел наглец.
Гриф помедлил, снисходительно улыбаясь, - достал газету, положил перед собой и стал загибать углы...
* * *
Не бил, - убивал!..
Вкладывая всю силу, зло, исступленно, безжалостно...
Как будто получал удовольствие...
Нелепая, нереальная схема: едва появившись, человек стал смыслом его нечеловеческой, чудовищной атаки.
Мрачный смерч, затмивший разум - там, где и без затмений вовек серо и тревожно.
Откуда корни бреда?
Начитался-насмотрелся?
Как в романтических, облегченных от достоверности и морали вестернах? - встретил подозрительного (не такого, как сам, - непонятного!), взял и застрелил "на всякий случай"; или от скуки... Но там ведь без злости: меж двух затяжек сигары, прихлебывая виски...
И в боевиках-триллерах, с претензиями на серьезность, это проходит с какой-то, - порой, убогой, но логикой: убрать с пути, наказать...
Глупости! - сто лет не питался подобными чтивами и зрелищами...
Да, во сне Кирилл бил человека так, что страшно стало, проснувшемуся, - с тупым, маниакальным ублаготворением. Не сметал с дороги, не развлекался, а... что?..
"Сон разума рождает чудовищ"?..
Холодная вода и гимнастика, против обычного, долго не могли взбодрить, вывести из похмелья тягучей дрёмы (удивленно смотрел на ладони, сжимал кулаки, - еще недавно, во сне, они были нечеловечески огромные), - и всё же наступило время, когда можно было собраться и призвать на самосуд вечно трезвый разум, вдруг покорившийся монстрам Морфеева царства...
* * *
Жена с дочкой, чуть свет - дорога длинная, - отбыли на винную экскурсию...
А ему предначертана морская рыбалка...
И он покатился к набережной, еще больной от ран, причиненных осколками сна.
...Что-то ему здесь уже встречалось, созвучное с осколочной болью, которая, он это чувствует, тихой сапой подкралась к сердцу, - именно здесь, на центральной улочке морского городка, еще не освоенного наизусть каждодневным хождением к морю и с моря.
Подумав об этом, он перестал катиться, замедлил предначертанное движение к морской рыбалке, в разгадке почуяв избавление...
Двигаясь мимо кинотеатра с выгоревшими и новыми афишами, перешёл на черепаший шаг: читал названия фильмов...
Не то...
Кончается стена кинотеатра, и далее дорога только вниз, к пристани, увы, как показывает ландшафт, без задоринок, которые могли быть созвучными с...
И уже через какой-то час оказывается, что в шуршащей газетной шляпе, расслабленный виски, дыша гаванским дымом, думается, да и живется иначе... Нечаянная находка, рожденная прозорливостью и озорством, - "ковбой"!
...Итак, в чем вдруг провинился перед Кириллом тот корректный журналист с изысканными манерами, нечаянный знакомец десятилетней давности, которого он чуть было..., если бы не проснулся?
Экий вздор, сюр наяву! - "если бы не проснулся"!.. Ну, не смешно ли.
...Общение - не более полутора часов, ни сцены, ни конфликта: шутки, смех!..
Далее - обмен письмами: раз-два и обчелся...
Всё вежливо и учтиво.
Первое письмо (заказное, тяжелое) - неожиданностью: уж и вспоминать перестал встречу с журналистом, который готовил к первому юбилею комбината серию очерков для корпоративного издания...
"Кирилл, повествование делаю от Вашего лица. Название шутливое, не судите строго: "НИШТЯК". Имена соседей - мужа и жены, - изменил. Кое-что добавил от себя, Вы там увидите, - сущий пустячок, для выпуклости картинки. Прошу согласия на предложенный текст. Если сочтёте таковое возможным (или невозможным) для опубликования, - пожалуйста, сообщите. Непременно посоветуйтесь с супругой... "
* * *
ОБЩЕЖИТИЕ ("Ништяк")
"...Странно, но слово "общежитие" в последнее время вызывает у меня особенную в своей нелогичности ассоциацию. Почему-то вспоминается не давнее студенчество - чудесная пора жизни, а существо женского рода по имени Лариса, периода не институтского, а следующего за ним. Причем, мне не стыдно было бы признаться в этом жене, которая, конечно, занимает первое место в воспоминаниях, касающихся не только времен молодости и свежести, но и, к счастью, более поздних.
Моя семья создалась еще в институте. Учились мы с моей избранницей на одном курсе, поэтому буквально за полгода до защиты дипломов постановили, что тянуть дальше нечего, и так все ясно. Тем более что "женатиков" распределяли в одно место. Соответственно, сразу решался вопрос о предоставлении чете новоиспеченных инженеров отдельного жилья. Все это избавляло от массы ненужных забот, которые выпадают на долю молодых специалистов, когда они, еще не оперенные, не умудренные жизненным опытом, начинают вгрызаться в чужой город. Яркий пример сказанному - то, что довелось пережить однокашнице моей жены, с которой они обучались в одной группе, и которая, по случайности, распределилась с нами на один комбинат.
О собственной квартире мы с женой пока, как говорится, и не мечтали, поэтому вполне осчастливились получением отдельной комнаты в жилом малосемейном комплексе для инженерно-технического персонала. Ларисе, которая здесь, на новом месте, автоматически стала приятельницей не только моей жены, но и всей нашей семьи, - повезло меньше. А если быть точнее, то совсем не повезло. Ей предоставили место в рабочем общежитии "с подселением", - кстати, идиотская, завуалировано садистская формулировка бесчеловечных условий жизни. Нет, если бы Ларису прибавили к одной, двум или даже трем женщинам, пусть разным по возрасту и интересам, - это было бы почти естественно и не достойно воспоминаний, из которых я пытаюсь сотворить пример трудностей, выпадающих на долю птенцов, недавно покинувших Альма-матер...
А все дело в том, что ее подселили в комнату... к супружеской паре.
Мне трудно описывать Ларису в отрыве от моей жены. Это выглядело бы своеобразным предпочтением приятельницы семьи перед той, в которой я в ту пору души не чаял и которую, в буквальном смысле, носил на руках. А поскольку, к тому, человек я суеверный, и считаю излишнюю похвалу супруге дурной приметой, то, думаю, достаточным будет заявить про обеих кратко: они были красивы и скромны, умны и нежны; обе обладали чувством юмора... Но чтобы хоть как-то обособить Ларису от моей супруги, - скажу, что свою трудовую биографию Лара начала в роли младшего технолога одного из основных цехов комбината (форма одежды - комбинезон и ботинки с высоким голенищем), тогда как моя половина удачно примостилась в производственно-техническом отделе аппарата управления, с соответствующими отличиями в плане каждодневного туалета. Отсюда можно сделать вывод, что наивность и проницательность распределились между женой и Ларисой несколько неравномерно.
Итак, комбинат расширялся быстрее, чем строилось жилье, поэтому "подселения", "уплотнения" были для того времени обычным делом. Строптивых успокаивали перспективой нового строительства, особо привередливым показывали стопку писем со всех концов страны от желающих работать на новом комбинате, согласных на любые бытовые условия.
Из не особо привередливых, а лишь робко ропщущих, были муж и жена Афанасий и Гертруда, оба возрастом за тридцать, которые отныне становились сожителями нашей скромнейшей и нежнейшей Ларисы.
Афанас (так называла его жена), недавний армейский старшина, а ныне слесарь-сантехник широкого профиля, был крепким человеком роста среднего, лысым, громкоголосым и, на первый взгляд, несколько сердитым. Впрочем, хмурым и задумчивым, а вовсе не сердитым, как позже объясняла Гертруда, его сделало присутствие в комнате посторонней жилицы, без которой они успешно обходились целый месяц. Жилица, да к тому же такая симпатичная, была, разумеется, ни в чем не виновата, поэтому свое неудовольствие Афанасу приходилось (аккуратно, чтобы не забыли, - раз в неделю) изливать в месткоме, а остальное время носить в себе, что придавало ему вид обиженного хомяка. Дома он ходил в трикотажных штанах с лампасами, в майке, через которую периодически с шумом прочесывал свой чуть выдающийся, но крепкий живот.
Единственным его развлечением был катушечный магнитофон, который он беспрестанно выключал и включал, громко щелкая кнопками, а любимой песней - "Сингарелла" в исполнении темпераментного эмигранта. "Хомяк-старшина" то и дело подходил к своему любимому аппарату, останавливал пленку, отматывал на начало, и опять возобновлялось обожаемое - с хрипотцой, разухабистость и тоска:
"Сингарелла, Сингарелла,
Как глаза твои сверкают!
От чего стучит так сердце,
От чего оно так тает!
Сингарелла, Сингарелла!.."
Гертруда, машинистка мостового крана, была женщиной приземистой, ширококостной, но не крупной. Ее приятное круглое лицо с ямочками на розовых щеках, похожее на плод спелого яблочного гиганта, чуда селекции, несколько портили бигуди, которые она накручивала, приходя с работы, и избавлялась от них только утром.
В общем-то, зажили они втроем, на первый взгляд, мирно, и даже вместе питались, распределяя приготовления пищи по пропорциональной очереди: два дня готовила Гертруда, после чего один раз эта торжественная обязанность выпадала Ларисе. Афанас, по его словам, от этого только выигрывал: кухня Ларисы сама по себе являлась "свежей гастрономической струей", но и Гертруда стала готовить гораздо лучше, что, опять же, по словам мужа, объяснялось элементарной конкуренцией - жена стремилась оставаться в глазах избранника единственной и неповторимой, в том числе касаемо еды.
Итак, мы подходим к главному...
Гертрудина озабоченность своей неповторимостью в одной, пикантной сфере жизни быстро приняла несколько преувеличенные формы, что приносило Ларисе трудноописуемые страдания.
Если днем все неудобства совместного проживания носили приемлемый для Ларисы характер, то как только из уст Афанаса звучало слово "отбой", начиналась пытка, до которой вряд ли додумывались средневековые инквизиторы".
* * *
- Гарсон, ваши синглы великолепны, но!.. Заказать музыку - можно?
Приличное заведение: желание клиента - закон... Тем более, посетитель первый сегодня и пока единственный.
И вот из музыкальной шкатулки ковбойского кафе полилась песня - не пастухов, не прерий, но... - вязи музыки и слов, уместной для любого места, куда приходят отдохнуть, вспомнить, подумать:
"Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты, словно в оковы закована,
Драгоценная ты, моя женщина..."
У них с женой со студенчества осталась традиция: читать друг другу письма. Свои - для другого. Получил - прочитай вслух, а затем убери подальше или уничтожь. Ведь Кирилл был поначалу весьма ревнив, и его подруга, дабы развеять все сомнения "Отелло" (у нее была обширная переписка еще со школы - со всей страной и с заграницей) приучила его к "декламаторской" практике. Зачитывала вслух и оставляла до следующего дня письмо в его комнате, на подоконнике, дескать, проверяй. Но он ни разу не дотронулся до чужого.
* * *
Каким было первое прочтение того знаменитого рассказа?..
...Кирилл, душимый смехом, но картинно бесстрастный, громко и с выражением читал полученный заказным письмом текст под названием "Ништяк", - супруге, которая всегда являлась носителем последнего слова.
Супруга, - тогда к ней уже пришла очаровательная, царственная полнота, которая замедлила резкие в молодости движения и прибавила выразительности и стати всему ее облику, - в сверкающем атласном халате, демонстрируя внимание, живописно двигалась, плавно жестикулируя, и смеялась, устремив взгляд поверх головы декламатора.
...В иные миги жена походит на святую с мистических картин - иконные глаза, воздетые к незримым куполам: Кириллу кажется, что опусти он очи долу, и увидятся босые ступни - на облаке...
И он боится - туда, где вдруг, и правда, - облако...
Или страшась не обнаружить облака?
Супруга, завсегдатай небес, обворожительно пожимая полными плечами, ворковала ревниво: "И все-таки!.. Это про нашу Ларису или про нас с тобой? Или?.. Хм, пустячок!.."
Как будто не хотела принимать послесловия к напечатанному тексту, которое от руки царапнул корреспондент: это прием, позволяющий, формально отстранившись от главных героев, и тому подобное... И что сумма разных по типу очерков позволит ему нарисовать гамму... И главное передать дух бытия, характерного для новостройки...
"Художник всегда прав?.." - павши на землю и оборотившись женой, спросила святая в сторону и вниз, - и, не дожидаясь ответа, ушла в другую комнату.
Почему они никогда не ссорились? Кирилл нескор с ответами, - а жена ненастойчива в вопросах?
Ненастойчива потому, что знает все ответы?..
Но тогда играет ли роль его анданте в несостоявшихся музыках спора?..
* * *
...Да, виделись они всего раз, в кабинете Кирилла (тогда у него уже был - свой).
"А теперь, будьте добры..."
Невинной просьбой рыцарь наемного пера почти прервал рассказ о том, как, работая линейным инженером, Кирилл одушевлял для себя все монтируемые устройства, которые своими параметрами реагировали - сопротивлялись или смирялись, - на действия наладчика, внедрявшегося отвертками, щупами, тестерами в их еще непутевое существование, дабы заставить жить в нужных параметрах, в узде, заданной проектировщиками... Как разговаривал с ними: сердился, шутил, увещевал, хвалил, - и как они ответствовали ему... Да что там устройства! - всякий винтик и проводок имел свой характер!..
Эх, как он распалился, вдруг открыв в себе проницательного, лиричного и даже великодушного человека, дарующего души мертвым схемам... И удивлялся: отчего именно сейчас, а не раньше? Ведь и до сего момента его окружали внимательные и даже по-своему склонные к творчеству люди - жена, например...
И, рассказывая, видел себя со стороны - взволнованного, одухотворённого...
Но корреспонденту сверх "промышленного" рассказа захотелось услышать забавный бытовой случай...
"...будьте добры, расскажите какой-нибудь забавный случай из... человеческой жизни!"
Впрочем, и про болтики-винтики, конечно, вежливо выслушал, но почему-то, в итог, лишь вяло черкнул в блокноте.
Зато на историю "про быт" реагировал живо, хоть и немо: менялся в лице - поощрительно кивал головой, прикрывал веки, прислонял ладонь ко лбу; иногда деликатно улыбался...
Когда Кирилл закончил рассказывать, корреспондент шутливо обронил: вы так хорошо живописали, что я влюбился в обеих ваших женщин...
* * *
С самого начала журналист показался странным, похожим на потомка каких-то превосходно обрусевших иноземцев - смуглый, с точеными, аристократичными чертами лица: орлиный нос, глаза навыкат, длинная мускулистая шея... Первые же его фразы показали, что у него великолепный, но, скорее всего, несовременный русский язык, - и Кириллу стало неуютно за свой волапюк, напичканный диалектизмами родины и нового места жительства, студенческим сленгом и инженерно-техническим арго.
Однако Кирилл быстро взял себя в руки, посчитав, как уже не однажды в жизни, что лучшее в любой ситуации - оставаться самим собой. И в результате заговорил, как думал, как умел, представляя, что перед ним ровно такой же человек, что и он сам, и даже, - пусть, человек-слушатель, в данной модели, будет выпускником того же вуза, что и Кирилл, а значит понимающим с полуслова дух и музыку слов и понятий, которыми свободно оперирует интервьюируемый.
Теперь Кирилл уверен, что именно его раскованная, порой до самозабвения, речь дала такой интересный результат, как рассказ "Ништяк", который не взять с потолка, будь ты хоть трижды гуманитарно-образованным.
Кстати, Кирилл все же не удержался и в свою очередь спросил журналиста, кто он и откуда.
Интересно ведь, каких варягов нанимает главк для написания произведений по сугубо местной тематике.
Журналист что-то объяснял про договор с издательством, и успел сказать про себя: родился на Балканах, русский отец...
Телефонный звонок перебил автобиографию, а потом они стали прощаться.
При расставании, стоя у дверей, странный человек чуть порассуждал сам с собой, на минуту включив диссонанс между внятным обликом и туманной фразой: получается, вы не читали ее писем..., то есть, у вас в семье замечательная традиция в смысле чтения... - но вдруг, очнувшись, махнул рукой (не убавивши тумана): ладно, лучше скажите, - вы ни о чем из того... Или, точнее, вы довольны, э-э?..
Да, оптимистично перебил Кирилл, комбинат -- это наша судьба, подарившая семье надежное настоящее, уверенное будущее, растет дочь и так далее.
Корреспондент размахнулся, демонстрируя широту души и близость возникших отношений, и отдал узкую ладонь с длинными музыкальными пальцами в крепкое мужское пожатие.
* * *
До сих пор Кириллу удивительно, что бывалый журналист не задал стандартных вопросов, после которых получаются хорошие газетные очерки о первопроходцах: как и зачем оставил отчий дом, выбрав трудный путь, без роду-племени, покорять просторы... и всё такое.
Возможно, не бывалый. А может быть, слишком варяг.
Получив от корреспондента текст рассказа, а затем и мнение жены: "Как хочешь, родной... В конце концов, это всего лишь юмореска... Или фельетон... Я ничего не смыслю в несерьезных жанрах...", - Кирилл отправил ответное письмо: "Не возражаем".
ЗАГОВОР ("Ништяк")
"Гасился свет, но кромешной тьмы не получалось, ввиду того, что сквозь желтые шторы проникал слабый свет от уличных фонарей, - обстановка в комнате становилась, что называется, интимной.
Не дожидаясь, когда соседка, до кровати которой метра три, уйдет в беспробудный сон, Афанас и Гертруда начинали свою любовную игру. Точнее сказать, Лариса едва успевала тактично отвернуться к стене, как любовь, что называется, вступала в свои права... Неблагодарное занятие - описывать широко известные для подобной ситуации картины: риск впасть в стилистические клише, уже порядком набившие оскомину в мировой литературе и кинематографе, - лучше отметить что-нибудь оригинальное, хотя бы для слушателя, непресыщенного жанром.
К таким непресыщенным слушателям относилась и Лариса. Как ни пыталась она затыкать уши, закапываясь под одеяло и под подушку, все же до нее доносилось восторженное: "Ништяк!" - в исполнении Гертруды. Иногда звучало нейтральное, но теплое: "Дура..." - в другом исполнении.
Подневольная слушательница пыталась даже напевать про себя, но в голову лезла только любимая Афанасова песня:
"...Знаю, я не так уж молод,
Но еще силён мой молот.
Наковальня стонет звонко,
Коль в руках моих девчонка
Сингарелла, Сингарелла!.."
Ларису спасало то, что песнь любви небесконечна, и через некоторое время неистовые рабы Гименея отходили ко сну. Но еще час-другой, а то и до самого утра, не могла уснуть ранимая Лариса, переживая бестактность в свой адрес со стороны, в общем-то, неплохих соседей.
Она сходила в профком с просьбой перевести ее жить к таким же незамужним женщинам, как и она. Видимо, ее сбивчивые объяснения относительно разности интересов холостых и семейных показались неубедительными, поэтому ей простодушно объяснили, что, во-первых, мест в холостяцких комнатах пока нет, а во-вторых, жить втроем, это лучше, чем вшестером. Слова: "Не правда ли?" - показались ей тонкой формой глумления, но возразить она, по скромности, не сумела.
Однажды, не спавшая две ночи кряду, в минорном настроении, она пришла к нам, своим приятелям, и поведала о своей необычной беде, которая выбила ее из колеи молодой жизни.
- Лариска, глупая, ты что, не можешь поговорить с Гертрудой? - задала наивный вопрос моя проницательная супруга. - Неужели она тебя не поймет?
Лариса резонно ответила, что, если до сих пор все это происходит, значит не стоит говорить о случайности или о каком-то непонимании со стороны исполнителей ночных концертов, утомивших единственного зрителя. А если по сути совета, продолжала Лариса, то она уже разговаривала с Гертрудой на эту тему - шуткой, стараясь не обострять отношений. На что Гертруда, тоже шуткой, ответила, что сценарий задает ее муж, которого она очень любит, и она, его законная супруга, вовсе не желает, чтобы он в чем-то ощущал неудобства, - в таком режиме чета бытует уже несколько лет. И вообще, жизненное кредо Гертруды: если она, - законная, как уже подчеркивалось, супруга, - будет противиться воле своего господина, то господин, рано или поздно, станет незаконно засматриваться на других.
Здесь Лариса, истощенная жертва недосыпа и моральных встрясок, тихо заплакала, захлюпала носом, и завершила, несимпатично кривя лицо:
- А разговор она закончила такими вот совершенно серьезными словами: "Ты ведь, Лариса, надеюсь, не хочешь, чтобы распалась моя семья?" И в глаза заглянула, как к сопернице!..
После долгой паузы, которая возникла в нашей беседе (ее можно было озвучить так: ребята, спасите!..), жена, до этого очень уверенная, почему-то нетвердо обратилась ко мне:
- Надо что-то делать!..
Я догадался, что обращение ко мне говорило о высокой степени растерянности жены. Она действительно не знала, что делать, а мне оказывалась высокая честь, если я допускался к обсуждению столь щекотливой темы, которые женщины, как правило, решают без помощи мужчин.
В смятении я начал говорить о том, что Ларисе, наверное, позавидовали бы иные писатели, обделенные таким материалом, который невольно наблюдает наша, можно сказать, удачливая подруга, - который не выдумаешь, не подсмотрев... На что Лариса, влажно "хрюкая", грустно заметила, что она не писатель, и вполне могла бы прожить без подобных "фактур"; мало того, сейчас она боится, что такое знание может просто подорвать ее, как будущую... Что эта сфера жизни вообще становится для нее...
Жена перебила Ларису, адресовав мне свое раздражение, в котором был совет не молоть всякую чушь, когда нужны дельные советы.
После того, как Лариса немного успокоилась, а я торопливо сосредоточился, на свет появилась еще одна версия неадекватного поведения семьи соседей. Суть гипотезы состояла в том, что Ларису намеренно выживают из комнаты, выбрав такой необычный, как я уже говорил - инквизиторский, способ отторжения чуждого для семьи элемента. С гипотезой, отчего-то слегка краснея и опуская ресницы, соглашалась моя жена, - но ее активно опровергала Лариса, уверенная в искренности Гертруды, а значит в непритворности ночных поступков супругов, совершаемых в состоянии аффекта. Каждая из подруг стояла на своем, поэтому дальнейшее планирование наших действий, как резюмировала моя дорогая половина, напрямую зависело от ответа на вопрос: контролируют ли свое поведение Афанас и Гертруда после команды "отбой" или они являются жертвами сильнейших чувств, недоступных нам. (Делая акцент на последних словах, жена старалась не смотреть на меня, я это отметил.)
В конце концов, моя супруга разработала план мероприятий, которыми мы отныне намеревались "утихомирить" бестактных супругов, а заодно и выяснить вопрос: аффект или не аффект. Точнее сказать, нам с Ларисой - ей и мне, - выпадало сыграть спектакль... Начало которого мы срепетировали, а продолжение будет импровизацией.
У Ларисы поднялось настроение. Перед тем как проводить ее домой, мы все от души нахохотались: что значит юмор! - еще недавно трагически неразрешимая задача показалась пустяком, способом поразвлечься, вспомнить СТэМ - студенческий театр миниатюр, в котором мы все трое временами поигрывали в эпизодических сценках. Но в грядущей постановке всем предстояли живые роли, а потому все - главные.
Когда Лариса ушла, я, несколько потеряв решимость превратить жизнь в театр, высказал сомнения жене, которая ответила, как всегда, мудро - на этот раз взглядом, в котором сверкнул веселый азарт будущей борьбы"...
Я проворочался полночи, приходя к пониманию, что песня Афанаса становится и моей песней:
"...Сингарелла, Сингарелла!..
От чего дрожат так руки?
Видно слишком много страсти
И в крови, и в сердца стуке..."
Впрочем, слова песни говорили мне о специфической эмоции - страсти артиста, лицедея.
* * *
Да, возможно, Кирилл рассказывал не совсем так и не там делал акценты, но написано легко и просто, примерно его, Кирилловым языком, и вполне правдоподобно...
К тому же, Кириллу с самого начала приятно, что от текста не веяло аристократичностью, присущей всему облику журналиста. Видно, сказывался талант авторского перевоплощения, или то был результат врожденной интеллигентности корреспондента, не позволяющей показного превосходства над собеседником, - превосходства, определенного всего лишь уровнем или профилем образованности (в рассказе "Ништяк" автор текста и повествователь, по мнению Кирилла, - собеседники: гуманитарий и технарь).
Словом, Кирилл сразу оценил тактичность и талант "собеседника", реализовавшегося, как ни странно, в монологе. А после нескольких прочтений рассказа Кириллу даровались еще лучшие впечатления: номинальному повествователю почудилось, что какой-то непонятный груз сошел с сердца...
Какой же груз, - поправила его жена! Просто искусство творит чудеса, проясняя жизнь, вылущивая яркие фрагменты, которыми после такой сепарации можно просто любоваться...
Любоваться, и ничего более.
Затем у Кирилла возникли справедливые мечты о, пусть небольшой, разовой, преходящей, но славе, - мечты, которые начинались словами: вот опубликуют...
Однако вскоре пришел еще один эпистол от корреспондента, последний, - очень легковесный (буквально), короткий, и разочаровывающий: "Извините, не подошло".
Приводились причины, определенные характером и размером издания, и в заключение:
"...Но пусть рассказ, так сказать, цельным продуктом, останется вам на память... Это меня успокаивает: возможно, не зря поработал".
На что жена отозвалась неожиданно резко, с несвойственной сварливостью: ну и ладно, и слава богу, не очень-то и хотелось! - с натужной иронией в сторону стола с письмом, распаляя себя на сатирический тон: "Не-по-до-шло!"
Это не ее, как она уже отмечала, жанр: потому, должно быть, ни юмора, ни сатиры у нее не получилось, - но какое это уже имело значение?
А ведь, как оказалось, имело...
* * *
Цельный продукт, действительно...
Выученный Кириллом наизусть за эти годы, что немудрено: в каждый семейный праздник душа тянется к старым фотографиям, письмам, - свет, грусть, сладость воспоминаний!..
После сотни прочтений не осталось никаких сомнений: именно так всё и происходило, звук в звук, движение в движение. И показывал-рассказывал друзьям, на посиделках за рюмочкой чаю, - как весело жили, как искрометно он передал корреспонденту замечательную, изящную историю не совсем лёгкой жизни!
Однажды листки с рассказом куда-то запропастилась, - они с женой так и не смогли их отыскать, как сквозь землю...
Не беда! Посидев вечер, Кирилл слово в слово - в чем он не сомневался, - восстановил утраченный было текст, сделал, для надежности, несколько копий.
Жена удивилась и - с небес, ступни и облака, - восторженно похвалила его за память, за "писательские способности"...
Да тебе бы, старина, писателем, а не главным инженером!.. - так, бывает, друзья похвалят, очередной раз слушая историю про корреспондента и подаренный им рассказ, на самом деле написанный со слов Кирилла, ну буквально звук в звук... - а он отшутится: какой уж там писатель!
А на самом деле иногда и правда: сядет за компьютер, набросает тайком от семьи историйку, - но получается в стиле того самого "Ништяк", а если "по-своему", то скучно и бестолково... Нет, раньше надо было начинать, вон ведь как "на заре" выходило!.. И опять вызовет "ништячный" файл, и снова перечитает, и переживёт...
И с сожалением, а иногда и с отчаянием, поймает себя на мысли, что по-иному и не думается, словно заключил его крепким рукопожатием в какие-то свои стилевые рамки заезжий корреспондент. И хорошо бы, если б таким образом приблизил к себе... Не к своей аристократичности - будь она неладна, а к писательской завесе, и приоткрыл бы: вот так можно писать, и так! - с этого края можно подойти, отсюда посмотреть, это подковеркать, а здесь натереть до блеска... Так нет же, получилось как раз наоборот: один подход, один отход, - подъем, отбой!..
Посокрушается, а потом и посмеется же над собой, походит по пустой комнате, повосклицает вслух: ну, господин главный инженер, депутат, отец семейства, - ну что тебе еще нужно, и что же у тебя за блажь, ей богу!..
На том и успокоится.
* * *
...А все же, конечно, было бы приятно иметь свой, пусть единственно получившийся, пусть не собственноручно записанный рассказ, - не в виде отпечатанных на домашнем принтере листков, а тиражированным текстом, - чтобы все честь по чести: с названием, под жанровой рубрикой, - в каком-нибудь журнале или альманахе... И всё! Достаточно! - больше бы и не мучился своим якобы писательским потенциалом, поставил бы книжку на полку и не вспоминал бы часто.
Даже как-то, грешным делом, удумал послать свой "Ништяк" в областную газету, чтобы опубликовали на последней странице - печатают ведь там раз в месяц разную "юмористическую" несмешную чушь и бесталанные стихи, - но засомневался в плане авторства. А искать странного корреспондента, который и представился-то, возможно, одним из своих безликих псевдонимов, решимости не хватило...
"Наследил и исчез..." - как-то пошутила жена, которая, в отличие от мужа, никогда не увлекалась штудированием "цельного продукта" и не страдала избытком воспоминаний.
* * *
...Но ведь всё это не повод, чтобы через десять лет мутузить человека своими убийственными кулачищами, пусть даже во сне!..
СПЕКТАКЛЬ ("Ништяк")
"...Следующим вечером, когда Афанаса еще не было дома, Лариса по секрету поведала Гертруде, что совершила великий грех - влюбилась в женатого мужчину, который ответил ей взаимностью... На что понятливая Гертруда сказала:
- Ну, что ж тут такого, Лариса? Подумаешь!.. Не казнись: любовь есть любовь!
Лариса заметила, что эта новость, как и планировалось, обрадовала соседку: потенциальная соперница грозилась перестать быть таковой, к тому же, если Лариса и ее мужчина определятся с жильем, то Афанас и Гертруда, наконец, заживут полноценной супружеской жизнью в отдельном гнездышке.
- Лариса, - проникновенно начала Гертруда, покачивая головой-яблоком в бигудях и закатывая глаза, - любовь это святое. Будет большой ошибкой, если вы с ним потянете резинку. Нужно решать сразу и навсегда. Иначе потом будет труднее. И тебе в первую очередь. Мужчины, ты ведь знаешь, быстро избаловываются. Бывает, и в семье живут, и погуливают - все удобства и удовольствия. Роль любовницы, без серьезных решений, унизительна...
"Растаявшая" Лариса решила поведать понятливой собеседнице причину собственного решительного продвижения на ниву любви. Оказывается, на действия ее поощряет... трогательно-непосредственное поведение Гертруды и Афанасия после "отбоя", - оно будит в Ларисе дремлющие чувства, оно напоминает ей о своем высоком предназначении... И так далее.
- Ну, вот видишь!.. - глубокомысленно прошептала польщенная Гертруда. - Я даже "химку" не делаю, мучаюсь с бигудями. Потому что Афанас любит все натуральное...
Ларисе выпало еще много выслушать в тот вечер о пользе кардинальных решений и непосредственного поведения, если под ними серьезный фундамент - любовь. А ночью супруги как с цепи сорвались: слово "ништяк" Гертруда уже не шептала, а, казалось, прикрикивала, ни разу не удостоившись "дуры". Несколько раз она кокетливо выговорила слово "бигуди"...
Но Лариса в эту ночь на удивление быстро уснула и даже, как ей показалось утром, пробудилась отдохнувшей.
На следующий вечер Лариса привела в свою комнату меня, своего избранника (которого Афанас и Гертруда никогда до этого не видели: во-первых, комбинат огромный, во-вторых, я работал на дальнем объекте с выездами на трассу).
- Я привела тебя познакомиться с моими сожителями и одновременно друзьями, которые понимают меня, как никто, - сказала она мне, красному, как рак, от неподдельного смущения.
Сказала и потупилась.
Мы вчетвером пили чай, разговаривая на разнообразные темы, в которых проскваживал главный мотив: я и Лариса решили соединить свои судьбы, а наши собеседники всячески одобряли нас и даже обещали возможное содействие. Лариса большей частью смотрела в столешницу, я же подыгрывал ей в качестве жениха, и даже один раз вальяжно приобнял за гибкую талию. Лариса странно глянула на меня: дескать, так мы не договаривались! - и попыталась незаметно убрать нахальную руку, избавляясь от недоговорных объятий. Наши супруги заметили эти движения, но, судя по тому, как они умильно переглянулись, отнесли их в счет Ларисиной скромности, а значит трепетности наших отношений.
Как всегда, играл магнитофон, правда, с приглушенным звуком:
"...Под гитару в брызгах винных
Я твое целую тело,
Страсть ползет дорогой длинной,
Сингарелла, Сингарелла!.."
"Все ништяк, рыба клюнула, масть пошла, все идет по плану..." - в таких пространных оборотах, потирая руки, я описал вкратце продвижение очередной сцены спектакля жене, возвратясь поздно вечером домой. На что она отреагировала в своем стиле, внимательно поглядывая на мои суетливые руки:
- Только прошу строго по сценарию. Я собрала тебе сумку.
Когда она отлучилась, я стал придирчиво осматривать содержимое сумки, в которой были уложены предметы первой необходимости: рубашка, комнатные тапочки..., мыло, зубная щетка...
- Что-нибудь не так? - укоризненно спросила жена, поймав меня за неблаговидной ревизией.
- Все так! - я виновато подскочил к ней и благодарно обнял: - Ты у меня такая внимательная!
Я пришел в комнату Ларисы и ее сожителей, когда там был один Афанас. Мы с ним чувствовали себя заединщиками, чуть ли не свояками. Шутили, острили. Я стал рассказывать какую-то длинную анекдотическую историю, заготовленную для этого случая заранее. И, не прерывая спича, стал деловито опустошать принесенную с собой сумку. Тапочки бросил у Ларисиной кровати. Спросив, где ее полки, предварительно встряхнув, уложил в шифоньер свое нижнее белье. Найдя свободные "плечики", пристроил рубашку. Домашние трикотажные брюки повесил прямо на дужку кровати своей любимой. И только когда я стал искать, куда деть мыло и зубную щетку, Афанас обрел дар речи:
- А это... зачем?
- Понимаешь, Афоня, - я доверительно взял его за плечи, - жить нам с Ларисой негде. А ведь она мне, по сути, жена. Ну, а если ты с супругой здесь живешь, то и мы вполне уместимся. Тем более, - продолжал я трепать поверженного Афанаса, - что пока из семьи я не ухожу: надо решить кое-какие проблемы, да и не могу я так резко, бесчеловечно. А это, шмотки, - на всякий случай: вдруг на неделе останусь, а там как масть пойдет, ты меня понимаешь. Я думаю, что мы с тобой заживем душа в душу. Ну, я побежал, дружище, спасибо за поддержку, ты настоящий мужик, и жене твоей - низкий от нас поклон. За то, что поддержали в трудную минуту. Привет Гертруде! Убегаю.
Не давая Афанасу опомниться, я ретировался, что соответствовало замыслу. Все и на этот раз сыгралось отменно.
Ночь в "смешанной" комнате прошла, по рассказу Ларисы, "безветренно". Ей показалось, что соседи умерли, - такая стояла тишина. Только рано утром она услышала шепотливое, едва уловимое "ништяк".
Это было субботнее утро. Афанас ушел на работу, а женщины остались дома. Как и ожидалось, речи Гертруды стали носить смысл, противоположный недавно уверенно сказанному.
- Лариса! - проникновенно говорила Гертруда. - В принципе, как я и говорила, любовь это святое... Но, соответственно, святость обязывает к благородству. Нельзя, чтобы путь к святому лежал через грех. Ведь на чужом горе счастья не построишь. Я имею в виду хотя бы детей. А его жена? - она в чем-то перед тобой виновата? К тому же, ты такая молодая, кругом уйма холостых парней. Неужели свет сошелся клином на этом, извини... Нет, возможно, он человек неплохой, я не рассмотрела, хоть и странноватый, да и, - о вкусах, конечно, не спорят, - страшненький. Но ведь он же достается тебе после кого-то. Это все равно, что доедать чей-то огрызок или мылиться чьим-то обмылком. И еще. Если он с такой легкостью оставляет семью, то кто даст гарантию, что и тебе с твоим потомством не ждать того же. Знаешь, если человек кобель, то это надолго... Если между нами, то он на меня как-то двусмысленно посматривал... Но это между нами.
Начинался спектакль в спектакле.
В воскресенье с утра исчезла Гертруда, но зато остался ее муж, который стал оказывать Ларисе откровенные знаки внимания, чего раньше за ним не водилось. Еще до пробуждения Ларисы, Афанас уже был гладко выбрит, освежен пронзительными жениными духами, одет в выходной костюм с галстуком. Впрочем, пиджак и галстук он, после того, как его в таком облачении увидела проснувшаяся Лариса, снял, видимо, для того, чтобы не казаться слишком официальным.
Лариса с удивлением обнаружила на своей тумбочке мимозы. На ее смятенный вопрос: от кого это? - Афанас, потупившись, сразу внятно объяснить не смог. Но позже, оглянувшись на дверь, переставил букет на подоконник и сказал с придыханием: "Лариса, не спрашивай!.. Пусть это будет нашим секретом. Гертруде я скажу, что это для нее. Хорошо?" По мнению Ларисы, артист из него был никудышный, но само стремление к художественному, а не бытовому лицедейству заслуживало похвалы. Тем более, что игра вполне входила в прогнозируемое: все действия супругов направлялись на одну цель - "отслоить" Ларису от... меня.
Весь день Лариса с Афанасом пили чай. Весь день беспрестанно звучала "Сингарелла", хриплая от заезженной плёнки:
"...Струны как любовь цыгана
зазвучат хмельно и пьяно.
Лишь в объятьях атамана
Станешь от любви ты пьяной"
Лариса старалась говорить на нейтральные темы, Афанас неизменно скатывался на высокое. Действовать грубо, в стиле "после отбоя", он, учитывая хрупкость объекта, не имел права, поэтому избрал, по его мнению, единственно правильный путь - через широту своей души, замаскированную утонченность и тому подобное. Иногда, правда, увлекаясь, он упоминал о своей высокой зарплате, которая еще более увеличился от повышения разряда, грядущего после дополнительной учебы на соответствующих курсах без отрыва от производства.
Вечером пришла Гертруда, а Лариса ушла на свидание, то есть, пошла к нам с женой, в штаб, докладывать текущую обстановку.