Лет с пяти меня не стригли. Даже челку. Мама, по утрам, заботливо заплетала мои волосы в косы различной конфигурации. Эти немыслимые конструкции украшались импортными резинками, которые привозил дядя из заграничных командировок, или отечественными бантами. Я, конечно, предпочитала резинки, но к моему мнению мама редко прислушивалась, справедливо полагая, что чувство прекрасного у дочери пока не развито.
Это самое чувство находилось в зародышевом состоянии и у моих одноклассников. Им тоже не нравились бантики (или, наоборот - нравились слишком сильно), вот почему они стремились избавить мою голову от этой эстетической нелепицы. Догоняли в коридоре и снимали, выдирая туго заплетенные пряди.
Я ревела: больно ведь... обидно.
Каждый вечер умоляла родителей подстричься, но они были непреклонны.
"Девочка должна носить косы", - неизменный ответ.
Поступив в мединститут, я уехала в Киев, где в первые же выходные подстриглась так коротко, как только позволяли приличия и мода. Папа со мной месяц не разговаривал, а я блаженствовала, - исполнилась мечта детства. Хотя, мужчины, почему-то, внимание обращать не перестали и продолжали делать резкие движения, чтобы выделится из общей массы... Они придумывали разнообразные, якобы остроумные заморочки, те же - часто рикошетили в мою сторону. Волосы от этого не страдали, но больно, иногда, было... очень...
***
В течение восьми лет я получала классическое музыкальное образование.
Представьте: старое гулкое здание с высокими потолками и коваными решетками. Летом в классе прохладно, зимой - жутко холодно. Молодая, еще не обремененная семьей преподавательница. Мы разучиваем песню Сольвейг. Грустная пронзительная мелодия. Маэстро Григ рассчитывал на слезы слушателей. В моем лице он получил слезы исполнителя.
- Куда ты его опять выставила? - удар деревянной линейкой по моей руке, - я же объясняю, что должно играть, как будто сжимаешь рукой яблоко, а ты мизинцами в небо тычешь!
Дома не объясняю, откуда у меня красно-лиловые полосы на пальцах. Однако до сих пор судорожно прижимаю мизинец, даже когда просто пью кофе. И ненавижу песню Сольвейг: понимаю, что это очень красивое и лирическое произведение, но меня били за него линейкой.
***
- Дура, что ты сделала?
- А-а-а-а, - всхлип и слезы до икоты, - я не могла по-другому...
- Сучка ты гребаная, ну кто после этого?
- Я тебя люблю...
- На кой хер мне твоя любовь нужна, и ты вместе с нею.
Я ползу домой с дежурства, вижу: на скамейке мои пьяные соседи опять выясняют отношения. Ему двадцать пять, ей - восемнадцать, сыну - два с половиной. На ней рваный халатишко, стоптанные кеды и синяк под глазом. Она тычется зареваным лицом в его хилую грудь, как слепой котенок в мамкино брюхо. И любит... небритую харю, перегар, и желтые разводы пота на рубашке. Любит.
А он:
- Блядь, подстилка, уйди говорю, - и кулаком в грудь.
Терпит, икает, глотает сопли,.. любит, одним словом.
Будет любить, а куда ей деваться? Будет терпеть и рожать, делать чистки и лечить триппер, которым он ее обязательно наградит. А еще, будет давать сыну портвейн в бутылочке, чтобы спал лучше и не мешал "любимому" папе...