Михаил Балда. Жизнь всех и вся

Библиотека журнала "СНОВИДЕНИЕ"

Михаил Балда

Жизнь - сокровищница

ИОСИФ

РОСТОВ-НА-ДОНУ

2009

0x01 graphic

Жизнь всех и вся! -

как Колокол гремело б,

когда бы колокол такой

тревожил бы Звонарь,

умелый оттого,

что ничего другого не умеет,

как только в колокол громадный бить.

Какого цвета Жизнь?

Наверное, любого, -

бесцветно-светлого,

бесцветно-тёмного

и голубого,

и радужного, -

при брызге брызг,

и белого, - у волн

надорванности моря.

Но больше голубого,

всё равно.

Бессмертный Гений.

Он не знает смерти,

но кто вот скажет,

знает ли он Жизнь?

Тот способ Бытия,

который свойствен

лишь человеку... -

не Богу, не философу, не твари.

Какая пошлость -

поминать про звёзды!

Но, что же делать, если

и в моё окно

они порою светят и тревожат

одним лишь светом,

трогательным, бесполезным

и святым, - ведь бесконечным!

На положении звезды,

горящей слишком ярко,

я мир земной сильнее удивлял,

чем свод небесный...

Всё дерево в цветах

тебе пригрезилось?

Знай, то был я.

Бардовые, большие,

прожилки золотые

на каждом...

И по две?

Да, это я.

Хотя не знал себя

в такой вот форме.

А мир - такой большой!

Большой по качеству,

и добрый.

Добрее, чем хотят;

и что-то в нём поэтому

никак пока не может состояться.

Я подожду.

А чтоб надеяться, поверю,

что даже моему терпенью

нет конца.

Идёт война, и надо б воевать

но я в овраг сползу ничком

и притворюсь убитым,

и буду думать неподвижно

Не буду двигаться,

а буду думать,

чтобы понять,

что делать будет нужно

после того, как кончится война

Поеду на север, на дальний,

к медведям белым...

На полюсе сделаю лунку

и утоплю Луну (незаметно):

хватит обманывать всех!

На глянцевой тарелке,

украшенной райскими птичками

исходит соком клубника

Исходят дождём облака.

Исходит всё.

И присмотритесь,

во всём заметен уже исход, -

или его представляешь...

Но, как и всё,

и песня бесконечна...

Листы потрогаю,

возьму губами...

Но ограниченность лишь выказуют формы,

а счастья сок не можем выжимать.

Мы пухом пролетели, доверяясь

любому ветру и поверию, и вере

И не простить бы нас, но мы - умнее;

фундаментальные,

невидимы вообще.

На дерево высокое залезу...

Потребуют ответа, им скажу:

ищу себя.

Но не поверят мне, конечно, и,

извинившись перед всеми,

слезу,

себя стыдясь...

А символ корчится

как лист сухой

(и значит жёлтый)

соприкоснувшийся с нескучною средой

что всё собой сжигает.

И по парку

хожу, что будет обезличен,

станет модным...

Его так храбро строят,

всё корёжа,

А мне всего дороже

шпиль золотой,

что в стороне,

и с мирным боем;

да пни, что уберутся скоро,

от тех деревьев,

что для парка модного стары...

И я вздыхаю,

И вот это слово

мне кажется единственно достойным

и не жалким,

в сравненья с тем,

что пишется зачем-то...

Не пиши!

Но что

тогда останется

от чувств моих напрасных?

Когда бы эти вздохи

перевести в слова,-

так много новых слов,

нет, новых мыслей

в людях бы явилось....

Но мы б спешили их

быстрее записать,

не понимая,

что и форма созревает,

а совершенства

нужно ждать года

(молчать, но ждать).

И я приду к воде,

в сочувствии нуждаясь.

Всё неизменно в мире,

лишь она

меняется неутомимо;

как будто думает

пластически

или волнуется с собой.

Но как же течь без русла,

без берегов?

Ведь будешь растекаться только

и всех злить...

А бабочки не любят постоянства:

изменами жить интересней, -

ведь быстрей!

К ним благоволит мир:

за службу не считает

пространствами им крылья почесать.

Я, верно, не отсюда.

Во всём - устойчивость:

Мир держится десятки тысяч лет.

А я во всём предчувствую разруху,

разлад,

и, значит, - смерть.

А за счастливых

особенно боюсь.

Вот, мальчику смешно, -

но вена на виске его

так чётка,

что страшно за него,

наисчастливейшего.

Созревшие звёзд зёрна

к утру все скосит серп луны.

И страшно прямо посмотреть на жизнь

Точней, на то, что происходит с нами.

Но, кажется, что чувствами назвали

предпроявления корыстнейших страстей

иль отражения своих же ожиданий.

А где ж любовь, которая не алчет...

Хотя бы расскажите мне о ней!

Любовь моя -

не круг святой, а меч,

который я

вокруг себя

с невидимою быстротой вращаю...

Я знаю, помню:

лично для меня

как наводнение

нахлынет Время,

которое сумел

и не сумел прожить.

Но буду видеть

даже в этот миг,

что мир спокоен.

Нет времени

В моих глазах мир рушится,

как колоннада

и я не знаю

которую из всех колонн держать,

обняв

Вот если б разорваться и...

Не надо!

Я так и не успею разобраться,

а только ещё больше удивлюсь

и жизнью вспыхну... после.

Не думайте, прошу, что упокоюсь.

Я лишь замру, любимым передав,

секрет движения (самосожженья?),

который надлежит ещё найти.

Цветком о стену жёлтым ударяю,

так что головка отлетает прочь.

И мы теряем голову в печали,

и обретаем что-то запаху сродни.

Вот, я как комната теперь

с настольной лампой,

с надвинутым на лампу колпаком,

сжирающим весь свет

почти что...

И комната мрачна...

Сгустился сумрак просто, -

не волнуйтесь!

Весь буйный мир,

который видел днём,

сгущается,

чтобы вместиться

в размеры головы.

Уже нет разницы,

открыты ли, закрыты

мои глаза.

А впрочем, есть:

когда закрыты,

видишь больше.

Весь мир - весы.

Но стрелка Истины пока что

Незаметна.

Ведь надобно её из мыслей

выковать сперва,

на чувствах раскалив,

и точно выверить шкалу значений,

чтоб ноль установить

как раз на Смысле,

посредине,

в промежутке.

А может Истина,

как стрелка на часах,

вращается по циферблату...?

- Только внешне.

На самом деле это миг бежит

по кругу;

стрелка ж неподвижно

направлена в него, -

тот миг, в котором мы живём.

Когда мы напридумаем законов,

а мир не станет вдруг им подчиняться,

мы станем с ним бороться,

с этим миром.

Трагичности не будет и конца.

Но мужественны мы до самой смерти...

Когда весь мир сойдёт с ума,

какой-то Высшей Силе

придётся позаботиться о нём...

Отсутствие смысла почти не тревожит,

зароюсь в кусты, чтоб понюхать жасмин;

вождей нынче нету, да и не нужно:

каждый чем хочет, тем и живёт.

Ну, сколько можно смотреть в небо,

в лицо Вселенной?

Она молчит,

лишь плачет иногда

по нам, затерянным

среди роскошнейших предметов

и существ убогих...

Среди других миров.

Среди других-других миров

Отыщется, наверно, нам не чуждый;

но мы заброшены навечно

в этот мир.

Ведь неестественно -

любить Звезду.

Хотя бы и умел

летать к ней.

Любя,

таща к себе любовью

заглатывает кролика удав.

Но кроликов, наверно,

больше, чем удавов

(избыток только позволяет жить).

И так во всём -

травы растёт чуть больше,

чем съедают...

А солнце тратится

вообще почти напрасно,

и с девятнадцатью нулями впереди.

Чрез числовую если ось

изобразить людей существованье,

то вправо ляжет жизнь,

а влево - смерть.

И вдруг, при рассужденьи,

они как бы меняются местами,

как в зеркале, -

и мы считаем мёртвым живое.

Не потому ли колыхали колыбели

Новорождённых всех

Убийства?

Массовые...

Разве мало было

добрых людей?

Но мир не привык к миру.

Среди опасностей недолго проживёшь;

как вряд ли соберёшь большой букет

на минном поле.

Я смерть предчувствую

Откуда же я знаю,

кто жертва?

Если жертва

живёт, даже не вянет...

но для меня - уж сломленный цветок.

Я не видал, как тонут корабли,

но разве сказать можно,

что не видал, как тонут...?

Поэтому и стал-то я поэтом.

А что мне в этом, не могу сказать:

Кольцо не может указать свой центр.

Пастух! Овец по облакам (пустым)

не выводи пастись!

Не пей воды стоячей,

что отражает небо,

и с головою непокрытой

не попадай под лунный отражённый свет

и не смотри из под воды,

чтоб не был странным берег.

Смотри на собственную тень,

но тут же посмотри на небо,

чтобы не думалось,

что тень - синее.

Я небо никогда не думал перекрасить,

но что же я решил:

менять природу человека?!

Разве рельсы любят друг друга?

И людям друг до друга дела нет,

если они не точно "друг для друга".

Я сам себя на остров отсылаю

и робинзоню сердцем в городах,

набитых так людьми,

как раньше речка - рыбой

Во мне какая-то сверхдавняя порода

Устав сопротивляться, отдалась,

смешав свою структуру, и водою

стала с тех пор.

Живому ведь не нужно

силы, -

его несёт поток,

его спасает миг,

другому мигу поручая.

В нём жизнь - внутри;

и действовать вовне

нет смысла, -

как стремиться в мире матерьяльном

отыскивать цветок Любви.

В домашних комнатах желаний

томится дух

по миру без названий.

Он хочет странствовать...

Куда

стремится человек?

Какой поток его несёт

мимо того, чего он хочет?

Мечта?

Предтеча же мечты,

наверно,

покаянье...

Мне часто кажется,

что я - избранник

Не знаю чей,

и что мне нужно делать.

Я только знаю, что не должен тратить

присущее лишь мне...

Пусть я один

среди людей реальных, -

ведь до конца меня никто не хочет

слушать.

Зато причастен, мнится, я

к Атлантам,

что мир мечтают удержать;

точнее - Жизни шар.

Я праздновать хочу

великий день Свободы

и прихожу

с отшиба размышлений

в привольный край людей,

которые не видят

моей иной природы,

и запросто относятся ко мне.

И я совсем теряюсь

от этой непонятной простоты

Я теперь понял, что такое чаща, -

ведь не могу ни выйти, ни найти

кого-либо

из людей живых.

Я прикасаюсь к дереву,

что ловит

своей размашистою плотью

больше;

и чувствовать хочу,

что могло чувствовать оно,

старое дерево...

Наше сердце неслышимо,

сами мы непонятны,

даже тем, кто нам близок,

рядом с нами живёт.

Кто не контужен бытием, -

о, люди! -

и так не хочет жить,

как мне позвать вас

и в какое место?

Чтоб были все,

и не было чужих...

А то ведь рушимся,

как снег с ветвей,

от сотрясенья;

и духом через слово истекаем

иль через грусть...,

а то и преступленье,

такое маленькое, что его

почти не замечаешь,

пока оно нас не собьёт с Пути.

Погодите меня убивать

пусть и некому защищать,

только матушка исстрадается,

да с ума назавтра сойдёт,

да отец очень скоро умрёт,

да сестра на всю жизнь растеряется,

да и дочка моя опечалится,

когда вырастет и поймёт.

Как тихо ткётся паутина смерти!

Паук неторопливо,

зная своё дело,

всё ползает и ползает,

и ловит

стремительных, опасных, горделивых

и красивых.

Когда б не отражение Вселенной

внутри меня,

мир внутренний стал внутренним мирком бы

неинтересным больше никому

Но что б я делал ныне,

когда бы возвратились

мои былые качества и силы,

и главное - что всё определяло -

моё желанье жить самою жизнью?

В каких бы формах я сегодня жил?

Неужто просто бы в себя вбирал

свет Солнца,

как вбирает капелька росы?

И только выбрал бы

лишь место пребыванья,

как, скажем, лотос или край скалы,

но только не ковыль и не болото.

Пусть буду каплей,

выпившей полмира

в отраженьи,

но каплей буду непременно:

на чём-то, - что выберу,

напрягши волю человека

того, кем раньше был.

Так часто даром пропадают жизни

людей,

обманчивых своею добротою,

что это никого не удивляет,

и уж конечно не приносит боль.

И только те, кто всё ещё наивны

и свои жизни тратят так же даром,

они в периоде усталого затишья

порой догадываются (от страха)

какой ценой,

к их радости, добыты

гуманные порядки на земле.

Однажды вдруг,

точнее, ненароком

со мной случится,

нет, произойдёт

до ужаса случайное;

одна история,

что длится полминуты:

Я знаю, кто мой Бог теперь,

что за Любовь считается великой

и в чём весь Смысл...

Восстановись мгновенье!

Ты прекрасно было.

Напрасна жизнь,

что без тебя проходит,

но возвратиться в прошлое не может.

А возвратить самим

случайное явленье

невозможно!

Стихии всё равно,

что выбросить на берег:

кита ли, водорсль

или звезду морскую...

Стихии всё равно!

И волки растерзали человека,

решившего бежать...

А человек был женщиной,

носил очки,

что в снег упали от удара -

прыжка на грудь.

И ужас был

у опоздавшего жандарма,

что тело неспособен отличить

от человека,

а умирание - от прекращенья жить.

Кто жил на самом деле, остаётся.

пусть даже не в делах,

а в духе человека.

И ужаса достоин несведущий,

кто в первый раз спросил

об истине под старость.

Прошёл малыш и всех спросил,

кого зовут как?

Люди узнавались,

Поименно, благодаря ему...

Мой компас - жизнь,

а стрелкой его - люди:

не все, а те,

которым подчинён наполовину;

но даже их так много, что не знаю

их всех.

Теряю направленье на года...

И потому не путник,

а бродяга,

бродяга я.

Как чёрный пёс дрожащий,

размером с голубя,

с лохматыми ногами четырьмя,

брожу по мосту

между берегами -

плачем и смехом.

Листаются лица,

как ветром книга

и я читаю,

поэт, ребёнок,

кому нескушно

смотреть на волны

однообразные...

Птица трясёт воду,

чистя свои крылья

катятся,

словно рифмы,

волны.

То не волны идут друг на друга,

то река аплодирует глухо,

бьёт в ладони, которых не счесть.

Мальчик руками ловит

рыбу на тонкой леске,

острый крючок ей впился

в белый живот.

Если обвести контур

вечной пустоты боли

будет простой узор лишь,

вобщем, какой-то узор.

Я ветер сачком ловил

и чувствовал: бьётся,

как щука на леске,

пойманный ветер.

Зачем ты вода бурлишь?

Ну, катер прошёл,

что печалиться?

Ты лучше старайся забыть.

Наброски

Перепачканный мотыльками Иван (будущий царь)

думал, что его посещала Жар-птица

Если бы у меня была лошадь, я бы всё ваше отвёз

Ехал к тебе на телеге,

хотя и мог без неё.

Но тогда все догадались бы,

что я лечу, что мы с тобой летаем

А этого кому-то лучше и не знать

Птица не может понять предназначенья забора

Я однажды полетел, от людей не прятался

наоборот, летел над ними,

чтобы видели они: возможно это!

Но девочка одна, весёлая

пыталась меня поймать, шутя.

А когда ей это не удалось,

начала обвинять меня в черноте.

Но я смог обратить её обвинение

против неё самой,

и тогда она стала ведьмой.

Но я напомнил ей, кто я такой,

и применил заклинание "Лю"

Потом я стал летать по комнате с закрытыми глазами.

С закрытыми глазами летать лучше, -

не отвлекаешься на предметы,

остаётся одно ощущение полёта,

качающегося, крутящегося, стремительного....

Как близко находился я от настоящего себя!

А жизнь, как из окна - моя и не моя.

Время,

вытекая сквозь отверстие действительности

в антимир,

создаёт воронку,

которая затягивает в себя

и не даёт жить

в других измерениях.

Сеткой истории ловят жизнь,

как будто она -

не пластичней воды...

Любить Звезду

даже если можешь летать

неестественно немножко...

Были ещё и такие, кто за лучший мир платили

чужими жизнями.

Они считали себя, верно, Пророками

и, не имея права отдавать собственную жизнь,

отдавали жизни других.

Мне чего-то хочется такого,

чего не найти в книгах и ни в чём подобном.

Из такого - только Солнце.

Лучи его пересекают холодные пространства,

тратясь даром,

чтоб их увидели глаза живого.

Придумали Историю,

и мозг, как мир, сковало дисциплиной,

как лягушонка льдом.

Но я хотел сказать иначе: на службу призван мозг!

Свобода - это тоже оружие,

раз её запрещено иметь при себе

Вы думаете, Истина - ручной котёнок?

Истина - лев!

Ею можно любоваться, пока она в клетке

но если она освободится, -

сожрёт не одну душу.

И нет ничего страшнее свободной Истины

Истины, не сдерживаемой мёртвым

Паутина сильна своей податливостью

Попавшему в неё не на что опереться, -

она похожа на болото...

Когда я спросил место, где можно думать без помех,

мне указали карцер

Дайте мне микрофон на минутку

пусть я скажу чепуху,

но может меня узнают по голосу,

может меня как-нибудь

всё-таки узнают?!

Надо же хоть поднимать кандалы

и греметь ими иногда,

чтобы не забывать про Свободу.

Покамест слонёнок не вырос,

выведите его из комнаты на свободу

О ковёр-самолёт вытирают ноги

и никто не сказал ему:

Полети!

пока его не протёрли и не выбросили

и он тогда полетел

0x01 graphic

Оставить комментарий © Copyright Михаил Балда (artosgen@rambler.ru) Размещен: 22/08/2016, изменен: 22/08/2016. 29k. Статистика. Поэма: Поэзия Иллюстрации/приложения: 3 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Удивительных людей рождала советская эпоха и в самом конце ея.

Михаил Балда : другие произведения.

Жизнь всех и вся