Незванов Андрей Семенович : другие произведения.

Теория личности Пьера Жане. Кубизм в психологии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Французский импрессионист Поль Сезанн, изобретатель кубизма, писал своему другу, художнику Жоржу Браку: передавай цвет и объём с помощью кубов, цилиндров, шаров и пирамид.... Мы понимаем это как попытку создания алгоритма распознавания образов, предназначенного для робота цветового зрения. Так в искусстве обнаружилась взрывная математизация мышления и механизация мировосприятия начала индустриальной эры. Тот же самый "кубизм" мы наблюдаем в психологии. Ярким представителем такового полагаем Пьера Жане (1858 - 1947) с его очевидными попытками технологического моделирования личности как машины, и общества как фабрики.

0x01 graphic

Пьер Жане

  
   В курсе лекций по психологии личности, опубликованном под заглавием "Психологическая эволюция личности", Пьер Жане предлагает свою "проактивную", как теперь говорят, теорию личности. Сознавая эклектичность своих построений, он объясняет её тем, что "Психология уже по определению своего предмета касается абсолютно всего. Она универсальна". То есть, ...
   "Чтобы заниматься психологией, нужно быть универсалом, узнавать, что и как думали люди в разных областях, понимать ход их суждений".
   "Следовало бы подвергнуть философскому анализу всю психическую патологию ...".
   Таким образом, теорию Жане, с учётом его собственных притязаний, нельзя считать только психологической, но, более широко, - философской, социологической и персонологической.
  
   Курс разбит на части. Первая Часть озаглавлена автором "ТЕЛЕСНАЯ ЛИЧНОСТЬ".
   В первой лекции этой части Жане пытается сконструировать общее понятие личности, или представление, которое позволило бы очертить и обозначить предмет исследования. Соответственно, всё что он скажет здесь не будет "определением (= дефиницией) личности", которое, по его словам, должно явиться, скорее итогом, нежели началом, но - только предварительными намётками, отправными точками, etc.
   В заглавии первой лекции данный подход находит своё отражение:
  
   3 ДЕКАБРЯ 1928 г.
   1. ПРОБЛЕМА ЛИЧНОСТИ
  
   "Первое, что предполагает "личность", -- это целостность и отличие от объектов", - говорит Жане.
   Под "личностью" здесь, конечно, подразумевается не лицо; не имярек что-то предполагающий, но - концепт, или психологическое понятие.
   Зная о принадлежности Пьера бихевиористской психологической школе, нетрудно догадаться, что "целостность" - это целость наблюдаемого поведенческого феномена, квалифицируемого как "личность".
   Также зная о "проактивной" персонологической позиции Жане, нетрудно заключить, что под "отличием от объектов" он разумеет субъектность, или активный творческий характер наблюдаемых движений - против пассивности, реактивности или пластичности, характеризующей объекты, подвергающиеся воздействию.
   Так что, цитированная концептуальная презумпция содержит в себе довольно чёткую теоретическую дефиницию. Жане, конечно же, имеет её в уме, но хочет педагогически подвести к ней своих слушателей, начиная с простейших обычных впечатлений и ассоциаций, связываемых со словом "личность". Первое, что приходит в голову, это - "человек".
   На случай, если не приходит, Пьер ставит данные слова рядом, через запятую:
   "То, что мы называем личностью, человеком, соотносится с группой понятий общего характера: целостности (единства), индивидуальности и отличия от других".
   Разумеется, это "мы" не повсеместно. Нас приглашают в ограниченную группу. Принимая этот посыл, мы принимаем определённую логику: и с нею - выводы, полученные её помощью. Это приём нечестный.
   Второй нечестный приём Жане, здесь, - это использование начального предметного тождества "личности" и "человека". Именно, Пьер как бы забывает о "личности" и говорит о "человеке" - представлении гораздо более широком, чем личность; с чуждыми личности коннотациями.
   "Человек при первом рассмотрении представляет собой организм с головой, руками и ногами ..." - говорит Жане.
   "Чьём рассмотрении?" --спрашиваем. Врача, анатома?
   Разве при таком "первом рассмотрении" личность не выпадает из поля зрения?
   Для Пьера теперь важны "члены": руки, ноги... Их отдельность должна помочь представить различённое в себе единство:
   "В то же время человек -- одно единое тело", - продолжает Жане. Мы никогда не говорим о человеке как состоящем из двух тел. При виде сиамских близнецов, сросшихся спинами, мы в смятении: нам трудно сказать, где здесь личность, и почти всегда мы приходим к выводу, что перед нами две личности".
   Ключевым является здесь слово "почти". Потому что не всегда! А только когда "срослись спинами", то есть имеют две головы и два лица, смотрящих в разные стороны!
   Хотя тело как будто одно... Но не единое, а составное.
   Вопрос: что мы скажем об инвалиде, части тела которого и даже внутренние органы заменены протезами? Это по-прежнему человек? Ведь его тело не едино... (?).
   Насколько при этом едина его личность (?), тоже остаётся вопросом.
   И что мы скажем о паре "муж, жена - одна сатана"? Ведь, юридически, во многих законодательствах, это одно лицо. Жена не зря принимает фамилию мужа.
   Чему служит, в свете высказанных сомнений, утверждение Жане о том, будто "человек - это одно единое тело"?
   Будучи немного знакомыми со взглядами Пьера, мы можем предположить, что акцентирование единства тела нужно ему для того, чтобы привязать к нему первичное (в порядке "персоногенеза") единство личности как поведенческого феномена. Последний, по мнению Жане, своей целостью обязан вначале целости тела и организма.
   Может быть и так. Однако, данное наблюдение невыводимо из вульгарного представления о человеке как о теле, к которому апеллирует Жане.
   И наконец, предложение "человек представляет собой то или иное ..." ничего не сообщает о личности человека или его душе, поскольку представление это принадлежит не ему, но наблюдателю. Он "представляет собой" нечто для наблюдателя.... И это сведение о сознании наблюдателя.
   Психология наблюдаемого, в части способности представления, начинается не там, где человек нечто "представляет собой", а там, где (и как) он представляет себя (!).
   При обращении к собственным представлениям имярека может возникнуть вопрос и о теле: А, чьё это тело? И каково оно?
   В случае "ликантропии", например, имярек воспринимает себя как волка. Соответственно, и тело его не человеческое.
   Также сам Жане любит приводить пример женщины, которая о своей руке говорила: "это рука не моя!".
   Таким образом, представление имярека о самом себе как об "одном едином человеческом теле" - это один из многих феноменов осознания себя. Такое представление себя, быть может, обычно и "нормально", с точки зрения психиатрии, но - не универсально!
   Также, независимо от наблюдателя, сводящего воедино действия персоны как движения одного цельного тела, в порядке самопредставления, сознание своей цельной телесности является, скорее, вторичным, но никак не исходным. Это осознание ВЫРАБАТЫВАЕТСЯ имяреком.
   Ведь, только научившись обращаться с искусственными предметами, имярек становится способен поместить своё собственное тело в ряд таких "объектов".
   Об этом говорит Жане, обращая внимание на свою настольную лампу:
   "Целостность лампы - говорит он - создается мной и другими; теми, кто сконструировал лампу, кто взял отдельно провода, абажур, подставку и все собрал. Целостность -- искусственная конструкция, созданная инженером и мастером и в конечном итоге мной самим. Именно я придаю лампе ее целостность -- я и тот, кто сделал из нее прибор с особой функцией. Одним словом, лампе присуща лишь внешняя, искусственная целостность, которую привношу я сам. В ней нет работы, совершаемой для обретения целостности".
   Но, то же относится к собственному телу Жане, - если исключить его физиологическую автономию и рассматривать тело исключительно как инструмент ума и предмет восприятия.
   "Чтобы лампа обладала собственной целостностью, - продолжает Жане, - необходимо нечто очень важное, к чему я буду постоянно возвращаться: необходимо, чтобы она сама действовала, сама создавала свою целостность, не полагаясь в этом на меня".
   То же самое можно сказать о теле. Само по себе, в своей собственной органической целости, оно не являет личность: но - животную особь. Лишь как инструмент персонального ума тело участвует в образовании поведенческого феномена личности. И целость этого феномена - в последнюю очередь есть целость тела; а в первую очередь - целость ума.
   Только соотнося поведенческую целостность с умом, мы можем понимать феномен шизофрении или раздвоения личности при наличии одного единого тела.
   Об этом, собственно, и говорит Пьер Жане, когда заявляет, что ...
   "... личность -- это "работа", направленная на формирование собственного единства (целостности) и отличия от других".
   Но, что такое работа, как не основанная на знании производящая социальная деятельность "индустриального человека", работника?
   Точно так, как человек этот производит лампы, он производит и самого себя как поведенческий облик. Именно эта производящая деятельность заложена в следующем определении личности, предлагаемом Пьером:
   "Личностью в психологическом смысле мы будем называть совокупность операций, больших или малых действий, которые служат индивиду для создания, поддержания и усовершенствования своей целостности и отличия от остального мира", -- говорит Жане.
   Из этой концепции вытекает и проактивная персонологическая позиция Пьера. Именно потому, что личность, в отличие от лампы, проектирует и изготовляет себя сама, в определение личности входит принципиальное отличие её от объектов. Личность - СУБЪЕКТ. Внутренне данный себе как целенаправленное усилие, и внешнему наблюдателю - как активная субстанция.
   Мы понимаем это, и спрашиваем себя: "Достаточно ли такого определения? Как можно именовать "личностью" агента работы, если у него отсутствует ЛИЦО? Ведь, это может быть и робот: сущий, в том числе, только информационно, в виде компьютерной программы (?)".
   Наконец, главное - о чём умалчивает Пьер - то, что помянутая им "совокупность операций" совершается индивидом внутри связей и обменов с другими индивидами, или в общении.
   Нельзя утверждать, что Пьер не даёт себе в этом отчёта. Он что-то чувствует и также спрашивает у себя и своих слушателей:
   "Следует ли на этом остановиться? Не остается ли область нашего исследования все еще слишком широкой?".
   Не в "ширине", однако, дело.... Беда в том, что поведенческая (бихевиористская) модель не доставляет места общению как истине, как сущность-рождающему способу существования. Она раздробляет общности на обменивающихся чем-то индивидуумов, а общение - на индивидуальные коммуникативные поведенческие акты. И тогда приходится выводить всю общую и парную составляющую человеческого быта за скобки, оставляя в поле зрения только индивидуальную динамику индивидуального действия.
   Пьер так и поступает. Рассматривая во Второй Части "социальную личность" в аспекте "сотрудничества", он замечает, что ...
   "... Сотрудничество предполагает самые разнообразные феномены сближения, удаления, общей жизни...; оно преобразовало элементарные перцептивные формы поведения, оставив индивиду определенную часть действия" (sic!).
   Вот эту "оставшуюся индивиду часть действия" бихевиористам и приходится рассматривать, поскольку всё остальное суть общность как единая сущность, в которой индивид размывается и исчезает. Вместе с ним..., нет, не исчезает, но теряет научную валидность такой предмет, как "индивидуальное поведение"!
   Логика общности подобна квантовой. В ней справедлив принцип дополнительности: либо мы имеем общность - и тогда границы индивидуальности размыты; либо выделяем индивидуума, и тогда разрушаем общность.
   Соответственно личность невозможно индивидуализировать - ведь тогда мы потеряем ЛИЦО, сущее только в общности для Другого. А что за интерес в личности без лица? Философу она не интересна. Личность без лица - предмет медицины, психологии, манипулятивной социологии .... Понятие, образованное на основе "личины", актёрской маски. Но личина мертва: она не существует, но творится; и в этом подобна лампе.
   Не случайно Пьер так цепляется за тело, что всю первую часть озаглавил: "Телесная личность". Оно суще, единично, уникально и потому позволяет индивидуализировать личность.
   Путь также намечен. Активными движениями тела (действиями) на протяжении жизни тела непрерывно творится личина, маска - всегда неоконченный опус.
   Думаем, именно эта концепция стоит за сравнением человека с растением, к которому прибегает Жане. Он говорит:
   "... рост для растений является в некотором роде тем же, что действие для человека".
   Как из зерна развивается, вырастая, целость - тело растения; так из неких задатков путём действий созидается личность.
   "В конце концов, именно зерно создало растение, создало именно эту целостность. Оно растёт - говорит Жане".
   Именно о такой жизненной программе, сущей наряду с геномом, в виде "жизни", или "жизненного порыва", направляющего развитие зародыша в животную особь, и говорит далее Жане:
   "Как предполагают наиболее передовые ученые, психология начинается еще до рождения -- с оплодотворения яйцеклетки".
   Невозможно не заметить здесь влияния концепции "творческой эволюции" Анри Бергсона. В чём далее Жане и признаётся, сообщая, что ...
   "Когда я размышлял о внутренней активности растения, мое внимание привлекло открытие, сделанное совсем недавно и довольно любопытное с психологической точки зрения. /.../ Два автора, К. фон Монаков и Р. Мург, решились ввести в анатомическое исследование нервной системы идеи Бергсона".
   "Наши авторы в качестве отправного пункта выбирают базовый инстинкт. Они дают ему греческое название -- hormИ -- и утверждают, что живые существа не могли бы существовать и развиваться, если бы не имели внутри себя импульса, который дает начало всем другим функциям. Это -- основной импульс к жизни, ее сохранению и развитию...". /.../ "По существу, это давняя концепция Бергсона о "жизненном порыве", Иlan vital", - говорит Жане.
   Откуда следует, что рост растения, как и развитие личности, изначально есть творческий процесс, сопровождающийся и направляемый "эмоционально-интуитивным самосознанием", или постоянным самонаблюдением - которому только и "подвластна непрерывная изменчивость состояний, "длительность", а, следовательно, и сама жизнь", по Бергсону.
   Просвещенческий "естественный человек" и модерновая концепция личности как развития способностей явно просвечивает в этом образе. Который прямо противоречит библейской мудрости, гласящей, что ежели зерно, падши в землю, не умрёт, то ...".
   Не случайно Церковь вносила произведения Бергсона в "Индекс запрещённых книг".
   Сегодня исповедуемая Пьером Жане неолиберальная утопия, ищущая осуществления человека в виде творческой личности свободного работника: ремесленника, творящего себя, свою жизнь и среду обитания; получила новое дыхание в возможностях цифровых технологий.
   Американские разработчики "дополнительной" офисной реальности признаются, что их подход к микросоциуму можно назвать "французским".
   Примечательно также, что новый "Новый мир" нашего цифрового будущего сегодня реально создаётся именно во Франции. Там свободные ремесленники с помощью цифровых технологий создают вещи по собственному замыслу: делают то, что им нравится, что их вдохновляет; направляемые и питаемые "жизненным порывом". Так что работа им не в тягость, а в радость!
   Таким способом вовлечённые в проект "фрилансеры" созидают самих себя и свой мир, свободно связываясь друг с другом через виртуальную среду мобильной связи, так наз. "дополнительную реальность".
   Нетрудно увидеть в этом предприятии осуществление представлений того же Пьера Жане, возлагавшего особые надежды на радость успешного трудового усилия. Психолога, который говорит в своей первой лекции, что ...
   "... в нашей психологической концепции формирование неотделимо от действия. Каждое действие в процессе своего осуществления в то же время формирует орган. /.../ Акт исполнения каждый раз преобразует функцию, а в самом начале создает и орган, и функцию".
   Так, в деятельности, творятся и "личность", и "социум".
   Политико-идеологически здесь просматривается либеральная альтернатива коммунизму. Работник "Нового Мира", цифровой пролетарий, - уже не винтик тотальной махины, но - свободный творец, Микеланджело с 3D-принтером в руках. И, вместе с тем, он - участник общего дела, сотрудник. В экспериментальной модели "народной экономики", состоящей из малых предприятий на окраине Парижа, использующих современные технологии. люди приходят на работу не за деньгами, а для того, чтобы жить, творя себя и своё окружение.
  
   Возвращаясь к "hormИ", цитированных выше К. Монакова и Мурга, спрашиваем: что оно даёт Пьеру Жане? И отвечаем: "эмоциональное самосознание" даёт ему возможность дополнить разум "чувствами" в качестве регуляторов действия. Такое дополнение создаёт поле для психологического дискурса и психотерапии в рамках персонологии и социологии.
   Сам Жане говорит об этом в следующих словах:
   "Личность предстает перед нами не только как внешняя, но и внутренняя работа, как совокупность действий, слов и других видов работы, направленной на обретение телесной, социальной и даже временнСй целостности и обособленности".
   Помянутая им "внутренняя работа" и есть то новое поле, о котором мы сказали выше.
   Гуманистическая составляющая персонологического проекта Пьера Жане заключается, таким образом, в отходе от механистического подхода: в отрицании полной математизации (= алгоритмизации) персональной деятельности: во включении в систему управления невычислимой интуитивно-чувственной инстанции, и учёте соответствующей динамики действия.
   Это продвижение отмечено Пьером в следующих словах:
   "Мы сказали: "Лампа походит на личность, но не является таковой". И сейчас мы можем сказать: "Живое существо, проросшее зерно или формирующийся эмбрион в чем-то напоминают личность, но все же ею не являются".
   На наш взгляд, "личность" при этом всё равно остаётся личиной, или вещью, искусственно созидаемой ремесленником-творцом. И прогресс состоит лишь в том, что из РОБОТА - при механическом подходе - человек превращается в КИБОРГА.
   Чтобы приблизить эту Личину к Лицу, телеологически структурированная энергия "жизненного порыва", или "ормэ", должна, по-нашему, не возводиться к "базовым инстинктам", но - быть раскрыта как Общение с Провожатым, в платоническом дискурсе; или как Общение с Богом, в случае Пророка; или Диалог со Спасителем, в христианском богословии.
   То есть, личность должна мыслиться как сущность принципиально СООБЩИТЕЛЬНАЯ не только вовне, но и внутри; в своём ядре. Во внешнем аспекте это выглядит как неустранимая СОЦИАЛЬНОСТЬ личности. В плане персонального онтогенеза, можно предполагать, что общения ставших лиц со своими "Гениями" и друг с другом создают тот невидимый для глаз "гомункулус", из которого и развивается новая личность.
   Для Пьера Жане это - terra incognita. Ему ничего не известно о существовании такого гомункулуса. И он признаётся:
   "Очевидно, что сегодняшние психологические явления происходят из явлений примитивных или предшествующих, но каких? Я не знаю".
   Тем не менее, социальность личности ему очевидна. Он вводит "социальность" в качестве отдельной реальности, отличающейся от физической. И поэтому ...
   "... Социальное различение не тождественно физическому".
   Лампа и личность обе суть сотворённые вещи - поясняет Жане. Но, если лампа создаётся как материальный предмет, отдельный и отличный от других таких же предметов, то ...
   "... Говоря о личности, мы имеем дело с особой группировкой и множественностью, отличной от множественности предметов. Множество людей отлично от множества объектов" - говорит Пьер.
   "Отлично", по-видимому, тем, что люди суть субъекты (?). Они творят сами себя, в отличие от лампы, сотворённой другими.
   "... И, говоря о личности, мы прежде всего говорим об отличии одного человека от другого, о социальных различиях".
   "Множественность мира -- проблема, с которой мы боремся, создавая свою личность", - продолжает Жане.
   То есть, человек, как искусный ремесленник, творец, озабочен тем, чтобы сотворить из самого себя уникальную вещь, выгодно отличающуюся от других похожих произведений других мастеров. - Вот мысль Жане, по сути её.
   Фактически, речь идёт о "рынке", и большой конкуренции на нём как "проблеме, с которой мы боремся", создавая конкурентоспособный продукт своего творческого труда. Такова негласная модель социума Пьера Жане.
   Нет нужды доказывать также, что в основе разговора о "личности как, прежде всего, отличии одного человека от другого", лежит политическая идеология индивидуализма.
   В свете каковой находит своё место и концепт созидающей себя личности, в качестве ответа на вопрос: а на каком основании мы должны сделать одного отдельного человека высшей ценностью и поставить во главу политического устройства индивидуальные "права человека"?
   Оказывается, на том же основании, на каком высоко ценятся на рынке, как драгоценности, уникальные произведения искусства и ювелирные украшения.
   Человек - высшая ценность; потому что творит себя как уникальное произведение, не повторяющееся в обществе, - личность.
   Отсюда и объявленная Жане озабоченность личного становления своим отличием от других, в первую голову.
   "Личность -- творение, которое мы создаем социально для того, чтобы различаться друг с другом и принимать роль, отличающуюся от роли соседей", - говорит Пьер Жане.
   Но для этого должны существовать соседи: должно быть общество. Что позволяет Пьеру заявить, будто ...
   "... В конечном счете именно общество, социум создает личность".
   Однако "общество" здесь не цель и не ценность, а "множественность" - некий аналог первичного хаоса, который упорядочивается, дифференцируясь в себе.
   Это процесс развития, совершающийся во времени, поэтому к множеству тел в пространстве Жане присоединяет множество моментов времени. Эти два множество синтезируются в пространство событий, о котором Пьер ниже говорит также как о "другой множественности", которую личность также использует для отличения себя от других:
   "В мире существуют другие множественности. /.../ Есть, в частности, еще одна, -- чрезвычайно любопытная, обезоруживающая: множественность событий, фактов, которые не одновременны в одном и том же пространстве и проявляют себя по-разному до и после. Личность существует не только в настоящем, а распространяется на прошлое и будущее, охватывая большие периоды или, напротив, отграничивая себя от множества прошедших событий. Мы каждый раз говорим: "Я был там-то. Я сделал то-то". Если нам приписывают чужую поездку, мы говорим: "Нет, я там не был. Это другой человек". Мы совершаем ту же работу по созданию целостности и различению в отношении множественности временнСй, пространственной и социальной", - пишет Жане.
   В итоге, по его словам,
   "Личность предстает перед нами как внешняя и внутренняя работа: как совокупность действий, слов и других видов работы, направленной на обретение телесной, социальной и даже временнСй целостности и обособленности".
   Пример синтеза внешней и внутренней работы может предоставить нам взгляд Пьера на индивидуальный онтогенез:
   "В нашей психологической концепции - говорит Жане - формирование неотделимо от действия. Каждое действие в процессе своего осуществления в то же время формирует орган. /.../ Акт исполнения каждый раз преобразует функцию, а в самом начале создает и орган, и функцию. /.../ Каждый раз, когда ребенок делает движение рукой, он формирует функцию своей руки, и я бы даже сказал -- саму руку. Он формирует органы вместе с соответствующими нервными центрами".
  
   То же относится к становлению личности. Все потребные для этого "психологические операции" и "действия" Пьер разделяет на шесть ступеней:
   "Это -- рефлекторные операции, существующие уже в самом начале жизни, возможно, даже у эмбриона; перцептивные операции...; социальные действия -- ведущая группа, которой суждено стать началом важнейшего преобразования всех последующих операций. Затем это -- интеллектуальные операции, первые утверждающие верования, рефлексивные верования, рациональные и экспериментальные действия. И, наконец, действия прогрессивные -- категория инноваций, добавившиеся к предшествующим психологическим операциям".
   Этому делению соответствуют три части Курса:
   "Первая часть - которой мы теперь и занимаемся, - посвящена телесной личности, общей у человека и других живых существ (sic!), но которая отделяет нас от неорганических тел и заключается в достижении внутреннего единства и отличия в мире объектов".
   То есть, мы причисляем себя к живым существам и отделяем себя от мёртвых предметов. За операции такого деления и ответственна, видимо, "телесная личность" (?).
   На этом Пьер заканчивает постановку "проблемы личности" и приступает ко второй лекции Первой Части:
  
   6 ДЕКАБРЯ 1928 года.
   2. СИНЕСТЕЗИЯ
  
   Вся вводная часть этой лекции посвящена критике классической теории отражения: критике, намеренно бьющей мимо цели и вводящей слушателя в заблуждение.
   Именно, Жане рассматривает эту теорию не по сути, состоящей в разном онтологическом статусе истины и её подобия, а технологически - как способ изготовления новой вещи путём репликации старой, уже имеющейся.
   "Личность веками объясняли как отражение. Отражение чего? -- О, это элементарно: души", - говорит он, в частности. И совершает подлог, искажая широко известную мудрость о "лице как зеркале души".
   Ясно, ведь, что "душа" и "лицо" здесь не концепты, объясняющие друг друга, но обозначения двух реальностей: одной - сокрытой; и другой - открытой. Эти реальности связаны отношением откровения, обнажения, обнаружения. Лицо, как видимое, обнаруживает невидимое, сокрытое от взора. Если же берём отношение объяснения, тогда пара "лицо - душа" выступает конкретизацией более общей пары "внешнее - внутреннее".
   И семантика "личности" в европейских языках опирается именно на эту пару. Личины или маски на сцене и на карнавале создавались по принципу откровения душ или страстей человеческих: изображали в экспрессивно-гротескной форме типичную мимику той или иной страсти, того или иного характера. Латинское слово "реrs?nа" исходно несёт именно это значение.
   Предположить, будто Пьер этого не знает, просто невозможно.
   Тогда спрашивается: "Для чего ему такое намеренное гносеологическое заблуждение?".
   Ответ можно найти, если учесть, что он рассматривает личину, или маску актёра не как пластически выраженную квинтэссенцию знания людьми самих себя, и игру актёра не как публикацию этого знания - то есть, не как продукт длительной творческой работы; а как простое механическое отражение, изготовление копии имеющегося предмета.
   Однако познание несводимо к отражению. Так же, как вопрос когнитивной истины не сводится к качеству шлифовки или кривизне зеркала, как пытается нас уверить Жане, когда говорит о сознании как о зеркале, обращаясь к слушателям:
   "Вы по-прежнему предполагаете, что зеркало точно отражает качества объекта и что оно не кривое...".
   Такой намеренно упрощённый технологический подход позволяет ему противопоставить технологию репликации (отражения) свободному творчеству, не скованному копированием имеющихся образцов. Именно так, как творчество он представляет развитие личности.
   Ключевым здесь является слово "свободное", обнаруживающее вклад либеральной революционной идеологии в миропонимание Пьера Жане. С помощью "свободы" либерализм, как приветствие новому и апология непрерывных изменений, противостоит консерватизму, как сбережению старого, проверенного, устоявшегося. Отречёмся от старого мира...! Не будем слепо повторять бывшее....
   В согласии с этой идеологией, первичная личность, обязанная возникновение базовому инстинкту формирования, существует у Жане как целость, идентичность и отличение себя от других. И Пьер полагает, будто из этого "ядра" саморазовьётся полноценная личность на пути непрерывных творческих поисков и непредсказуемых изменений.
   "Мы видим, что личность постоянно меняется...", - говорит Жане.
   И кто же станет с этим спорить?
   Вместе с тем, Пьер определяет идентичность как постоянство, или "целость личности во времени", - узнавание себя вчерашнего в себе сегодняшнем, и проекцию себя сегодняшнего в завтра....
   И умалчивает о том, что личность - не просто деятельная, но КУЛЬТУРНАЯ сущность, и потому собственное время личности не исчерпывается календарным временем её деятельного быта, но простирается вглубь веков вплоть до "Большого взрыва": что оно содержит в себе историю семьи, рода, страны, цивилизации; а теперь также и Эволюцию Жизни (!). И что это расширенное прошлое, или история, актуально для действующей теперь и творящей себя личности именно ОБРАЗЦАМИ - личинами героев, царей, мудрецов и святых.
   Попытки воспроизводства этих идеалов невозможно устранить из бытия лица, просто обозвав их "отражениями".
   Отсюда, метод критики применяемый Жане - когда он просто ставит клеймо "отражения" на все известные ему теории личности - мы называем не иначе как "халтурой".
  
   К "отражениям" Пьер относит также попытки объяснять осознание собственной целости и отдельности в опоре на органические самоощущения, или ощущения своего тела и организма. Эти самоощущения и дали название текущей лекции.
   "Новая психология - говорит Жане - дерзко утверждает: личность заключена не в душе, а в теле. Именно в своем собственном теле мы находим личность. Она не сводится к данным чувств, ощущениям, которые во множестве исходят от внешних тел".
   "Кроме того, речь идет не о внешних, но о внутренних ощущениях. Одним словом, мы ощущаем наше тело через все происходящее: его кожу, его тепло, внутренние органы, и ансамбль связанных с нашим телом ощущений и дает нам личность. Свойства личности -- целостность, идентичность, обособленность -- происходят от свойств нашего тела".
   Эту теорию развивал психолог Теодюль Рибо.
   Кроме того, в современной Пьеру психиатрии существовала ещё одна теория, объяснявшая болезни личности таким же образом:
   "Эта теория отталкивается от существования определенных ощущений, возникающих в отношении нашего организма, желудка, кишечника, -- а именно висцеральных. Она объединяет все висцеральные ощущения в один блок и называет его внутренним. Философ и психолог, некогда очень известный в Германии, А.А. Герцен назвал это панестезией, или общей чувствительностью. Другие философы, -- например, Гамильтон, -- именуют этот ансамбль внутренних ощущений синестезией (от греч. koinos и aisthesis -- общая чувствительность)".
   Таким способом - говорит Жане в своей критике - "мы совсем не продвинулись, не ушли от объяснения с помощью зеркала, а лишь поменяли предмет, поставив организм на место души, и теперь находим свойства личности в организме".
   Со своей стороны можем заметить, что, быть может, мы и не продвинулись в желательном для Пьера направлении, но зафиксировали, тем не менее, для себя немаловажный для личной жизни феномен самоощущения, сопряжённый с текущим состоянием тела в целом и внутренних органов, в частности.
   Невзирая на насмешки сатириков, вроде репризы: "... то ли я её люблю, то ли у меня изжога"; - каждый по себе знает, насколько важны для нас такие вещи как изжога или рези в животе.
   По свидетельству Жане, "Рибо постоянно повторяет, что меланхолия, радость -- это отражение (!) состояния организма и функционирования наших внутренностей".
   С ним, я думаю, согласятся многие практикующие психологи и множество наших читателей, не сосредотачиваясь при этом на термине "отражение".
   Жане признаёт, что ...
   "... Все авторы начала XIX века писали о висцеральных ощущениях. Это работа Сэза в конце XVIII века, труд Пейса, о котором я только что сказал, бесчисленные страницы у Мен де Бирана, Александра Бэна, Генри Моудсли, многие труды Жоффруа, работы Поля Жане. Последний вслед за Мен де Бираном говорил о так называемом фундаментальном (глубинном) чувстве существования, связанном с функционированием нашего тела...".
  
   Так что же мешает Пьеру воздать должное этим авторам? Отражение? Но, разве они настаивали на "отражении" как точном механизме связи между висцеральными ощущениями и личным "настроением"?
   Он сам создал себе удобную вспомогательную дилемму - механическое копирование (отражение) имеющегося или сотворение нового. В действительности такой дилеммы нет. Разумеется, жизнь - это постоянное созидание, творчество и труд. Для акцентирования своего дискурса на этой стороне существования Пьер выдумал названную дилемму, - скорее всего, в педагогических целях.
   "Вещи не даны готовыми изначально, а создаются, конструируются, созидаются" - говорит он. Уже эмбрион -- это некая целостность; организм создается, когда мы приходим в этот мир. Но личность не задана заранее. Над единством организма предстоит надстроить бесконечные конструкции, чрезвычайно сложные, в которых огромную роль будут играть воспитание, общество, философия".
   И наконец:
   "Личность -- не отражение, а творение, постепенное и противостоящее заданному -- как метафизически, так и биологически".
   Пусть так. Но разве это творение из ничего? Созидание на пустом месте?
   Если так, тогда чему, какому и кем "заданному", оно "противостоит"? кроме того как можно выбросить из воспитания подражание, а из философии традицию? Противоречие - очевидно.
   На утверждении личности как творчества (неясно только чьего творчества, - если личности ещё нет?) Жане заканчивает вторую лекцию и переходит к третьей:
  
   10 ДЕКАБРЯ 1928 г.
   3. ЧУВСТВА ПОЗЫ И РАВНОВЕСИЯ
  
   Несмотря на вынесенное в заглавие слово "чувства", Пьер заявляет в первых строках, что ...
   "... вся собственно человеческая жизнь покоится на языке, что психология есть не что иное, как приложение языка к поведению".
   Последняя фраза весьма характерна и примечательна. Между двумя её предложениями существует смысловой разрыв. Кто не согласится с тем, что наша "жизнь покоится на языке", разумея при этом наше вербальное общение друг с другом...? Одновременно, многие не согласятся с тем, что "вся человеческая жизнь" это когнитивная деятельность (психология, в частности), и что язык есть инструмент такой деятельности.
   А ведь именно так Пьер и рассматривает язык, выражая неудовлетворённость его грубостью. Он заявляет, что ...
   "... Язык состоит из отдельных, изолированных друг от друга слов, которые нуждаются в определении и которые не следует смешивать. Как же можно приложить эти грубые и дискретные слова к явлениям, различающимся очень незначительно, лишь нюансами, с тонкой и неуловимой границей между ними? Мы отчетливо ощутили эту трудность в самом начале исследования личности" - говорит он.
   Ясно, что речь идёт не о языке общения, а об алгоритмизованном логическом языке научного описания. Он действительно плох для рассказа о лицах. Не случайно, о поведении людском гораздо лучше и успешнее рассказывают театр, литература и музыка.
   Но, если Пьер желает обходиться математическим языком, то ..., как бы ему пригодилось современное "цифровое" искусство, создающее голографическую "гипер-реальность" в публичном пространстве!? Наверное, у него больше возможностей передачи нюансов, чем у дискретного набора имён, отсылающих к вещам (?).
   Однако у Пьера этих возможностей нет, и он должен довольствоваться языком науки. Языком, который он выбирает сознательно, невзирая на его "грубость" и "дискретность". Ведь, ...
   "... в психологии мы должны говорить о чем-то точном, а не о туманных вещах, применимых ко всему" - заявляет Жане.
   А также формулировать философически осмысляемые задачи. Такие, например, как ...
   "... Где искать начало человеческой личности?".
   В предыдущей лекции Жане оттолкнулся от психологов, вроде Рибо, ищущих это "начало" в биологии, в организме. Здесь он подтверждает это отталкивание, доводя их логику до абсурда:
   "В прошлый раз мы познакомились с автором, который помещал психологию в формирующийся эмбрион", - говорит Пьер. - "Хорошо. Можно не останавливаться на этом, дойти до растений и даже далее -- до кристаллов -- и, видя их целостность и координацию, говорить о личности...".
   По его мнению, психология не должна выходить за границы своей традиционной предметности и замещать собою физиологию. Одновременно она не должна разрывать связи с организмом, соединяясь с ним в пограничной области. Такой пограничной областью для Жане являются чувства, что явствует из заглавия лекции.
   Ясно, что "чувства позы" - это не "висцеральные" чувства, данные вместе с организмом, но чувства, ПРИОБРЕТАЕМЫЕ в процессе научения ребёнка первичным трудовым операциям - ходьбе и владению своим телом.
   Именно эти чувства Жане выбирает в качестве начального психологического феномена:
   "Собственно психологические феномены появляются в особой ситуации. Они возникают у живых существ, которые двигаются в пространстве, у существ перемещающихся" - говорит он. И продолжает:
   "Психологическое действие предполагает движение существа в пространстве -- движение, которое перемещает тело, его меняет, трансформирует и которое к тому же воздействует на объекты. Именно в этот момент у нас могут родиться элементарные психологические феномены. Но можем ли мы утверждать, что в этой ситуации речь уже идет о личности?".
  
   Мы не можем. И знаем, почему.... Потому что описанному движению не хватает одного - сообщительности. Результатом его должен явиться знак, сообщение, адресованное другому "движущемуся существу" и несущее смысловые содержания, информирующие "адресата" об "отправителе". Только при этом условии мы можем начать говорить о личности.
   Условие Пьера Жане - другое. Трудовая субъектность движения. Для него важно, чтобы движение было не рефлекторным, но - ПРОИЗВОЛЬНЫМ; управляемым и скоординированным. Таким образом, Пьер находит признаки "личности" в роботе.
   Не случайно он упоминает машину, говоря, что "Машина имеет разнообразные регуляторы". Соответственно, его внимание сосредоточено теперь на так наз. "регуляторных рефлексах". Именно в них он помещает начало личности - о чём свидетельствует следующее его утверждение:
   "в простейших рефлексах личности нет. Необходимо что-то еще. Надо, чтобы эти рефлексы подчинялись некоторой организации, контролировались, были скоординированы друг с другом".
  
   Нельзя сказать, что Жане игнорирует, при этом, общность и общение.... Нет, он говорит, что "... феномены чувства вежливости, внимания и чувства присутствия существуют". Но всё это, так сказать, "надстройка":
   "Всё это играет роль, не отменяя основное явление, состоящее в следующем: В организме есть определенный рефлекс -- рефлекс положения, поддержания позы".
   "Это подводит нас к началу того, что мы можем назвать регуляторными рефлексами. Мы не только совершаем движения, но и управляем ими, постоянно их регулируем", - сообщает Жане.
   Эти рефлексы "интроцептивны". На этом основании Пьер предлагает их в качестве альтернативы висцеральным ощущениям или "синестезии":
   "В прошлый раз мы говорили о синестезии. Но существуют также интроцептивные рефлексы, определяющиеся самими нашими движениями. При совершении движения возникает нервное возбуждение, которое это движение регулирует". И мы его ощущаем:
   "... речь идет о феноменах, которые можно сгруппировать под названием кинестетических ощущений (от греч. kinЙsis и aisthЙsis -- чувство движения).
   Пусть регулирует. Вопрос: "для чего?"
   Мы думаем, что для формирования в пространстве видимого или слышимого значащего движения: знака-сообщения, адресованного другим.
   Нельзя сказать, что Пьер этого не понимает. Но мы уже заметили, что всё это для него - надстройка над основным: процессами в нервной системе тела. Именно они существенны, материальны, наблюдаемы... И потому важны для него как естествоиспытателя, в первую голову.
   Он прямо говорит об этом:
   "Поддержание позы, сочетание движения с исходной позой, поддержание направления -- вот регуляторы, которые оказываются существенными элементами знаменитого кинестетического чувства".
   Всё так, всё прекрасно... Но вот следующее утверждение уже смущает.
   Жане говорит, что само кинестетическое чувство, или кинестетические ощущения суть "результат осознания, слов, убеждений, которые накладываются (sic!) на элементарные движения".
   Пьер не замечает, что совмещает в этом высказывании "диаметрально противоположные взгляды на мотивационный фундамент поведения": а именно, "гомеостаз" и "гетеростаз".
   "Движет ли индивидуумом прежде всего необходимость уменьшения напряжения и сохранения состояния внутреннего равновесия (гомеостаз)? Или основная его мотивация направлена на развитие, поиск новых стимулов и самореализацию (гетеростаз)?". - Так Ларри Хьелл описывает помянутую противоположность.
   Кроме того, можно ли считать "слова" и "убеждения" простым "наложением" или даже надстройкой? Ведь только с произнесением слов, обращённых к другу, регулирующие речь "кинестетические ощущения" начинают быть личными человеческими чувствами личных отношений (?). И это обстоятельство нельзя устранить сетованием на "грубость" слов. Обратитесь к музыке с её интроцептивными регуляторами, если речь вам кажется грубой....
   Как бы то ни было, в конце третьей лекции мы приходим к выводу, что вербальные коммуникации (такие, как "осознания, слова, убеждения"), налагаемые на интроцептивные первичные регуляторы движения, или кинестезию, образуют поле психологического исследования для Пьера Жане - а именно, его образуют чувства, сопряжённые с вербальным общением между людьми. Однако, для Пьера эти чувства, в первую очередь, суть модификации "кинестетических ощущений", регуляторов движений тела.
  
   Пусть так, но всё равно, чтобы создавать и удерживать, в частности, значащие позы и движения (= сообщения), нужно уметь управлять ими, придавать временную устойчивость и воспроизводимость, в опоре на "рефлексы позы". Откуда "чувства позы и равновесия" обретают особую важность. Их Жане кладёт в психическое основание личности:
   "Каждое наше движение - пишет он - регулируется так, чтобы оно могло учитывать предыдущую позу, длиться, несмотря на течения, приливы и отливы. И мы также обладаем общими регуляторами всего тела -- регуляторами равновесия. Вот в чем я вижу зародыш личности, зародыш органической целостности, которая регулирует физические движения, и которая отлична от физиологической целостности, регулирующей только внутреннее строение".
  
   В наше время биороботов, когда сообщение можно сформировать с помощью электродов, вживлённых в мозг, и так обеспечить жизнь личности без тела, актуальность этого "зародыша личности" кажется утраченной.
   Но Пьер живёт в другом времени. И мы следуем за ним. Он не располагает ещё искусственным телом, и в качестве такового рассматривает своё биологическое тело, через отношение принадлежности, как "тело собственное".
   Очевидно, что "тело собственное" - не то же самое, что "моё тело". Первое принадлежит мне, находится в моей собственности, я им обладаю. Относительно же второго ещё неизвестно, кто кем владеет: я - телом; или оно - мной?!
   Жане говорит о теле как о недвижимом имуществе, как о наследуемой собственности:
   "... как бы бедны мы ни были, у нас все же кое-что есть, -- мы обладаем своим телом и связанными с ним формами поведения".
   Однако, заметим, у богатых это может быть и протез, и механический помощник. Отсюда возникает сомнение: так ли уж личность связана с телом?
   Словами Жане,
   "Вот что нас ожидает на следующей лекции":
  
   13 ДЕКАБРЯ 1928 г.
   4. ТЕЛО СОБСТВЕННОЕ
  
   Как и было обещано, эту лекцию Пьер начинает словами:
   "Сегодня много спорят: есть ли у личности душа? Но можно задать и другой вопрос: есть ли у личности тело?".
   "Достаточно поздно в истории мы приходим к довольно сложной мысли о человеке без тела, но это вторично. Вначале все, кого мы знаем, имеют тело, и мы различаем их по телам", - продолжает Жане.
   Но, это лишь благодаря преобладанию визуальной информации в нашем поле восприятия. Лишь по этой причине "мы представляем себе человека как красивого старика или как прекрасную даму, и, думая о человеке, не можем обойтись без телесного образа", - как утверждает Жане.
   Думается, слепые от рождения, скорее различают людей по голосам.
   Тем не менее, голос - это также обнаружение тела. И слепые ощупывают тела близких людей.
   Исходя из этого, Жане настаивает на "телесности человека". Он говорит:
   "... Существует фундаментальное свойство личности, которое невозможно назвать иначе как телесностью человека. Мы принимаем как само собой разумеющееся, что люди не смешиваются, отдельны друг от друга".
   "... Мы исходим из того, что люди для нас прежде всего -- отличные друг от друга тела".
   Утверждение достаточно спорное. Мы действительно узнаём друг друга по видимым - не телам! - но ОБЛИКАМ. В общественной бане, где все голые, не так-то просто различать людей. Поэтому нечестно со стороны Жане утверждать, будто "... говоря, что личность зависит в первую очередь от социальных условий, реализованных в существующем воспринимаемом нами обществе, мы исходим из того, что люди для нас прежде всего -- отличные друг от друга тела".
   Во-первых, мы так не говорим. Во-вторых, словечко "воспринимаемом" выступает здесь агентом влияния или даже диверсантом. Общество - не пейзаж. И мы "исходим" не из бивуака в поход.
   Очевидно, под собирательным "мы" Пьер разумеет здесь так называемых "инвайронменталистов". Сам он, скорее, "конституционалист". Что и обнаруживается в следующем его высказывании:
   "Мы всегда говорим, что один человек отличен от другого, и у истока этого стоит телесность человека, не допускающая разъединения человека и его тела".
   Однако уже в следующей фразе он РАЗЪЕДИНЯЕТ человека - который есть личность - и тело: разъединяет отношением обладания:
   "... невозможно продвинуться в исследовании личности без понимания того, что значит обладать телом, отличным от других тел".
   А если, - одинаковым с другими телами? Очевидно, не "отличным", а просто отдельным. У однояйцовых близнецов, например, тела совершенно одинаковые. Хотя, разумеется, естественные генетические различия тел используются лицами для создания различных обликов.... Что, как раз, подчёркивает несовпадение личности и тела.
   Жане говорит: "Человек является живым телом, или живым существом".
   Но, "являться", в смысле быть телом, и "обладать" телом - разные отношения.
   Очевидно, Жане смешивает биологическое бытие "живым телом" и трудовое владение биологическим телом как орудием социальной жизни.
   Для чего ему это нужно?
   Чтобы стать в позу естествоиспытателя, "настоящего учёного", - отвечаем.
   Пьер сам признаётся в этом, когда говорит далее, что ...
   "... мы не слишком отличаемся от лампы или стола. Мы друг для друга -- внешние объекты, и исследование личности начинается с изучения внешних объектов".
   Как мы уже отметили, тождество биологического тела - неважно, своего тела или тела быка, раба, лошади, собаки - с лампой или столом возможно, когда оно помещается в разряд орудий труда.
   Невольно вспоминаются бессмертные строки поэта:
   Се человек - сегодня мне сказали
И пальцем на манишку указали
Но этим лишь усилили сомненье
Ведь к телу человек в таком же отношеньи
Как царский трон к сиденью в тронной зале
Как олова кругляш к заслуженной медали
Как смысл гимна к звукам пенья
   (Семён Новосёл)
  
   Все эти соображения, однако, ускользают от внимания Пьера Жане, и он использует "объектность" тел, для того чтобы начать психологическое изучение личности со способности представления, без которой немыслимо человеческое восприятие внешнего мира.
   Он говорит своим слушателям:
   "Как мы воспринимаем тела? Воспринимаем ли мы их отдельными от нас, на некотором расстоянии от нас? Как отличаем одно тело от другого? Одним словом, как мы создаем объекты? Именно здесь лежит начало представлений о личности".
   Ясно, что мы воспринимаем не так, как воспринимают животные, обладающие такими же органами чувств. Пьер совершенно верно замечает, что "мы создаем объекты". То есть, наше восприятие - это производящая и объективизирующая представление ТРУДОВАЯ ОПЕРАЦИЯ.
   С неё Пьер и хочет начать, вопреки тем персонологам, которые начинали с "внутреннего" и говорили, что в голове создаётся образ, который мы помещаем во внешний мир. При этом - замечает Жане - не говорится о том, как именно он возникает в нашей голове".
   Несколько опережая изложение, можно сказать, что, по мнению Жане, внутренний образ не может возникнуть без внешнего действия, без работы тела.
   По его словам, философы бесконечно спорили о том, что раньше: курица или яйцо: "проецируем ли мы на внешний мир то, что на самом деле происходит внутри", или "психологические феномены ощущения и восприятия" внешнего мира причиняют внутреннее?
   В качестве примера Пьер приводит "апелляцию к принципу причинности в школе Виктора Кузена. Философы того времени говорили: у нас есть внутренние восприятия, мы вынуждены искать их причины, и оттого, что мы ищем эти причины во внешнем мире, мы эти восприятия экстериоризуем".
  
   Жане не предлагает решения этой "проблемы внешнего мира", как он её обозначает. Он просто берёт за начало рассуждений другую складку: вместо "внутреннего-внешнего", он - в соответствии со своим проактивным подходом - прибегает к складке "субъект-объект".
   Благодаря этому, место "экстериоризации" занимает у него "объективация", которая у ребёнка происходит бессознательно:
   По словам Жане, "Маленький ребенок не начинает с внутренних восприятий и не говорит: я чувствую, я внутренне мыслю, аз есмь ощущение аромата розы, - как утверждал Кондильяк. То есть, ребенок не рассуждает, следуя принципу причинности, чтобы перейти от внутренних самоощущений к внешнему миру".
   Исходя из этого, Жане хочет изменить порядок этапов начального развития психики:
   "Я предлагаю - говорит он - изменить порядок .... Работа психики начинается с объективизации. Конституирование объекта предшествует осознанию его внешнего характера или, иными словами, проблема внешнего с самого начала не стоит. Маленький ребенок знаком лишь с объектами и не задается заковыристым вопросом: существует ли объект во мне или вне меня?".
   Можно легко усомниться в утверждении, будто "ребенок знаком лишь с объектами"; однако, отказ от различения "внешнего и внутреннего" и переход к различению (или неразличению) "субъекта и объекта" здесь очевиден.
   Пьер настаивает на первичности "объектности" перед "внешностью":
   "Объекты существуют до того, как появится понятие внешнего" - говорит он. - "Они становятся объектами внешнего мира, уже став просто объектами, и механизм этого достаточно понятен".
   Нам не понятен. И что означают слова "просто объектами"? Ведь, "объект" - достаточно сложное гносеологическое понятие: предмет когнитивной психологии. Скорее всего, Пьер мыслит здесь в рамках культурной парадигмы Модерна, не давая себе в этом отчёта. У него ребёнок ПОЗНАЁТ мир. Это познание есть априорная данность. И вместе с ней априорно даны объекты. С этого подсознательного априори Пьер и хочет начать своё рассуждение.
   Библия, которую Модерн отрицает, описывает другой вариант начала когнитивной психологии: там "объекты" начинают существовать для Адама по мере того, как он их называет, даёт имена. Вместе с именами, или названиями, появляются ВЕЩИ, сиречь, НАЗВАННЫЕ.
   Мы доверяем Библии, и у нас возникает вопрос: а участвуют ли называния (именования) в "достаточно понятном механизме" становления объектов внешнего мира, о котором говорит Жане?
   На наш взгляд, маленький ребёнок знакомится не с "объектами", а именно с "вещами". И знакомство это происходит через речь, вместе с освоением ребёнком языка, в его общении с близкими.
   В этом случае на очереди стоит не различение внешнего и внутреннего, как полагает Жане, но - живого и мёртвого, одушевлённого и неодушевлённого. Иными словами, игрушка такая же живая, как мама или братик, или кот Васька?
   Опыт показывает, что дети склонны одушевлять все вещи. И в этом им помогают имена вещей. Как раз именами вещи сходны для них с живыми людьми и животными.
   Что же тогда остаётся от "объектов"? Не правильнее ли называть вещи "субъектами"?
   К сожалению, наши сомнения не могут быть переданы Пьеру, и он упорствует в своём заблуждении:
   "Итак, мы должны начать с объекта" - говорит он. И понять: "Как формируются объекты и как впоследствии они становятся внешними?"
   "Это понимание мы применяем, в частности, к живым телам, похожим на нас...". То есть, делаем прямо противоположное тому, что делает ребёнок, одушевляющий вещи.
   По уверению Жане, "это позже помогает нам построить их личность".
  
   Ну, и в самом деле. Если мы занимаемся познанием человека, в ученом смысле слова, и хотим иметь результатом логически обоснованный концепт, под названием личность; тогда и вправду нам вначале нужно "похожее на нас живое тело" превратить в объект, или предмет знания.
   Мы знаем, что анатом для этого расположит и закрепит тело на анатомическом столе. Вопрос: что для этого будет делать персонолог? Будет ли он щипать живое тело за ягодицы, ожидая реакции? Возможно.
   В любом случае в этом пункте приходится ответить себе на вопрос:
   "Является ли человек в конечном счете полностью познаваемым наукой или в его природе есть нечто, превосходящее потенциал научного познания?".
   Представители бихевиористического подхода, к которым принадлежит Пьер Жане, считают, что "систематическое наблюдение и научный эксперимент помогут открыть принципы, лежащие в основе поведения человека".
   В этом был совершенно убеждён Джон Б. Уотсон. Но послушаем, что скажет на этот счёт Пьер. - Хотя независимо от его позиции в этом вопросе, можно утверждать, что, конституируя "объект", он автоматически вводит в рассмотрение субъекта. А с последним дела плохи. Так, например феноменолог "Роджерс доказывал, что каждый индивидуум живет в постоянно меняющемся мире субъективного опыта, являясь его центром (Rogers, 1951). Он развил это представление дальше на основе убеждения, что личный мир опыта является конфиденциальным, частным, и может быть познан в подлинном или полном смысле только самим субъектом".
  
   С этим Пьеру приходится считаться волей-неволей. Поэтому, наверное, он так часто прибегает к примерам патологий и психиатрическим историям болезней (?).
   Больше того, он вообще отказывается от "объекта" классической механики. Для него "объект" - это "субъект"; каким он обнаруживает себя в поле наблюдения:
   "Как конструируется то, что мы называем объектом, представляем себе таковым?" -- риторически вопрошает Жане. - "Я не говорю о реальном объекте -- так, как он существует в мире, -- я не знаю, что это такое и существует ли он вообще".
   Таким образом наш доблестный Пьер в своей психо-гносеологии фактически предвосхищает квантово-механическую логику. Его "объекты" неотделимы, как от наблюдателя, психолога, так и от персоны, обнаруживающей себя перед этим наблюдателем.
   Только в это парадигме имеет смысл следующее определение, даваемое Жане:
   "Объекты являют собой группу поведенческих форм, соподчиненных, сгруппированных определенным образом рефлексов".
   Первое, т.е. поведение связывает нас с моралью, в случае, когда поведение оценивается, и таким образом приводит к личности. Второе, рефлексы, делает исследование частью биологии и медицины. Видимо, сохранение этой связи заботит Пьера Жане. Без этой связи его теория уже не будет принадлежать естествознанию, но превратится в чистую философию.
   Тому же (сохранению связи с эволюционной биологией) служит и его концепция личности как РАЗВИТИЯ. Вот, родилась животная особь вида Homo: мы замечаем в ней нечто такое, из чего должна развиться "личность".
   Для Жане это есть "создание объектов":
   "Формирование схемы действия, сложных рефлексов начинается с колыбели, а может, и раньше". - Говорит Пьер - "Даже у ребенка в колыбели появляется некоторое количество сформировавшихся схем: грудь кормилицы, соска, игрушка, колыбелька, пеленка и т. д.".
   "Маленький ребенок с самого начала жизни создает объекты, осуществляя особое поведение в отношении бутылочки с молоком или груди кормилицы...".
   "По отношению к кормилице появляются движения рук, головы, рта, которые он не совершает с другими объектами. Это -- уже создание объекта". "Схемы объектов очень разные...". "Схем много, и постепенно психика обогащается, формируя все более разнообразные схемы". "Совершенно очевидно, что ребенок не путает соску с пеленкой в своей кроватке или же путает только изредка... /.../ Таким образом, благодаря рефлексам эти объекты различаются". -- Говорит Пьер.
   Характерна в этой благодарности постановка в один ряд живого человека, кормилицы (которая, зачастую, значит больше, чем родная мать), её живой тёплой груди, соски и пелёнки.
   Нам кажется, различия между живой, баюкающей, напевающей, тёплой и нежной кормилицей и мёртвой резиновой соской нельзя свести к схемам или каскадам рефлексов.
   Остаётся, разве что, предположить, что кормилица для ребёнка - ни в коем случае не объект!
  
   Но, это наши домыслы. У Жане мы имеем условно-рефлекторное (в основе) систематическое поведение субъекта, соединённое с какой-то вещью (живой или неживой), которое субъект-наблюдатель (Пьер Жане) рассматривает как объект наблюдения. При этом вещь, на которую направлено поведение изучаемого субъекта, Пьер также называет "объектом".
   И тогда получается, что изучаемый субъект (в данном случае, ребёнок) "конструирует объекты на основе различных действий с ними: предметы питания, питья, объекты для жевания".
   Заметьте: конструирует объекты - схемы поведения; на основе действий с объектами - вещественными предметами!
  
   Нужно сказать, три названных Пьером разряда предметов не очень-то отличаются друг от друга, как и "действия с ними". Скорее они различаются именами (названиями), чем способами обращения с ними - все их ребёнок тянет в рот.
   Выбор сходных объектов здесь не случаен. Для Жане важна их отдельность, даже если они одинаковые. Для различения последних он вводит понятие "множественности".
   "Фундаментальное свойство объектов -- их обособленность, отдельность друг от друга", - говорит Жане.
   "Множественность знаменует появление того, что будет определять неидентичные друг другу формы поведения".
   А именно, на "множественный объект" субъект реагирует иначе, нежели на единичный.
   Думается, Жане ведёт нас к тому, чтобы субъект занимался не своими потребностями - едой, питьём, жеванием, - а самими вещами. То есть ведёт нас к "труду". В то время как "множественность" должна, наверное, подвести к "выбору" - навязшему в зубах параноидальному "комплексу" либералов (?).
   Но "всё это будет потом...", - если будет.
   Теперь же мы заняты тем, без чего немыслим труд - произвольными движениями тела:
   "Объект характеризуется не только особыми рефлексами, которые вызывает; он также отличается от других движениями", - говорит Пьер.
   Эти движения Пьер делит на два класса - движения тела на месте; и перемещения:
   "Эти движения очень сложны, но среди них есть две очень важные категории, которые, говоря о психологии, следует разводить. Первая включает движения частей тела, совершаемых на месте: движения рук, рта, туловища, когда ребенок остается в кроватке".
   "Эти первые движения развивались и характеризовали объект. /.../ По прошествии времени появились другие движения, о которых мы уже много раз говорили: движения перемещения тела в пространстве. /.../ Животные (и человек с ними) ходят, перемещаются, преодолевают пространство...".
   "Эти перемещения -- движения; но движения совершенно новые, особые, предполагающие координацию при помощи чувства равновесия, о котором я вам рассказывал в конце прошлой лекции. Эти особые движения повлияли на всю систему рефлексов, на схемы объектов". - Утверждает Жане.
   Однако,
   "В отличие от движений, конституирующих объект (ощупывания и облизывания, например), перемещение моего тела в пространстве объект в точности не определяет. Оно добавляется к характеристике объекта, но не существенно. /.../ Оно не конституирует объект, поскольку нерегулярно; характеризуют его вторично, добавляется к нему".
   "Движение перемещения, таким образом, придает вторичный характер объекту, присоединяется к нему, его усложняет. Вскоре у нас появляется столько движений перемещения, что все объекты оказываются связанными с ними".
   Фактически Жане говорит здесь о пространстве трудовой деятельности:
   "Чтобы взять мел, необходимо переместиться, чтобы взять лампу, надо подойти к столу"; - но почему-то боится сказать об этом прямо.
   Хотя понимает, что пространство это отличается от "поля зрения":
   "В поле нашего зрения попадает много объектов, но до многих мы не можем дотронуться, не сходя с места", - говорит он.
   Не можем, также, и сойдя с места. Дело вовсе не в этом. Не всё, что заполняет поле зрения, суть объекты, в указанном выше смысле. Не всё, что видит глаз, познано нами при помощи рук. Луг, опушенный лесом, с блестящей вдали рекой и светилом в небе, сильно отличается от кабинета со столом, лампой и мелом.
   Дело в речи и общении. Вещи начинают существовать для ребёнка как названные, получившие имена.
   Недооценка общения, и даже полное его игнорирование, приводит к переоценки роли движения в пространстве - тогда как главные в жизни движения речевых органов остаются втуне.
   В качестве примера можно указать на парализованных детей. Если у них функционируют речь и слух, они становятся личностями, будучи неподвижными.
   Отсутствие общения в дискурсе Жане приводит его, в частности, к совершенно нелепой гипотезе, о различении живых и неживых существ.
   Он говорит:
   "И здесь мы подходим к различению предметов, перемещаемых нами и движущихся самих собой. Вы знаете, насколько важную роль движение объектов играет у маленьких детей. /.../ Ребенок использует самое банальное различение живого и неживого: для него все, что движется, -- живое. Снежинки живые, листы бумаги, поднятые ветром, тоже становятся живыми; поднятая пыль, солнце и луна -- живые существа".
   То есть ребёнок фиксирует движение светил по небосводу!
   Любопытно узнать, свою маму или кормилицу он отличает от стола и кровати по тем же признакам: по тому, что первые движутся, а вторые неподвижно стоят?
   Создаётся впечатление, что мы слушаем курс робототехники, а не психологии.
   Зато, с точки зрения трудовой деятельности,
   "Существа, которые движутся сами, и те, которые требуют от нас перемещения", -- действительно, "совершенно отличны друг от друга".
   Корову мы гоним на пастбище с помощью клички, команды и прута, то есть - средствами нашего общения с ней. А ведро с пойлом тащим руками, используя своё тело как орудие: транспортное средство.
  
   В дискурсе Жане это отличие сводится к логической складке "объектность - субъектность". Проецируя эту складку на механическое движение Жане, вслед за Болдуином, получает другую, нужную ему складку - "регулярность - нерегулярность". В том смысле, что шатун двигателя движется регулярно, повторяя одно и то же движение, а заяц в лесу движется нерегулярно - останавливаясь, замирая, петляя и т.д.
   Вот, послушайте, что говорит Жане:
   "Болдуин много изучал, что именно характеризует восприятие живых существ. Почему уже самые маленькие дети отличают живой объект от неживого? /.../ Дело в нерегулярности движения. Сначала дети путают все, что движется: все, что движется, -- живое. Затем приобретается опыт, пока еще неосмысленный, -- опыт регулярности движения. Некоторые движения все время одни и те же; их можно предвидеть, добиться. Другие движения, напротив, обладают некоторой озадачивающей нерегулярностью...".
   Несмотря на кричащую механичность этой гипотезы Болдуина, Жане находит её "усложнённой".
   Ну, и в самом деле, дети - не механики. И ориентируются в своем мире принципиально иначе. Любопытно узнать, каким образом, Болдуин исследовал восприятие детей? В частности, восприятие ребёнком своей кормилицы? Наверное, он общался с ними, чтобы узнать у них, кого они считают живым, и почему?
   Трудно вообразить себе более идеологически предвзятый и зашоренный подход, чем у Болдуина. Достаточно перечитать, по совету Пьера, "... любопытный абзац о маленьком ребенке и его кормилице. Маленький ребенок в отчаянии от своей кормилицы, существа подвижного и странного: никогда не знаешь, что она сделает...".
   Это чистая фантазия Болдуина, и полная чушь с научной точки зрения. Ссылка на этого фантазёра не украшает лекции Пьера Жане.
  
   Но, всё это не особо важно, поскольку служит лишь преамбулой к главному - к превращению своего биологического тела в орудие труда. Притом, труда специфического - познания внешнего мира.
   Вот что далее говорит Жане, продолжая тему перемещений:
   "Свойства перемещения нашего собственного тела отличаются от свойств перемещения других тел. Мы не можем выйти из тела, избавиться от него: оно постоянно. А вы прекрасно знаете, что происходит, когда мы имеем дело с константой: она становится точкой отсчета, нормой. Мы все измеряем, отталкиваясь от постоянных ощущений и восприятий. Наше тело становится мерилом в отношении внешнего мира".
   Этим высказыванием заранее задана "личность", психологическое развитие которой предлагает исследовать Жане. Это когнитивная личность, или человек знающий. Что неудивительно для представителя Модерна, исповедующего идеал Человека Разумного, познающего мир, и строящего Совершенный Град, на основе добытого знания.
   Так что, приготовимся.... Личность именно такого человека будет моделировать Пьер Жане на протяжении всего курса. В полном соответствии с просвещенческой парадигмой, он начинает с критики "естественного человека" Жан-Жака Руссо, указывая на вероятную ограниченность знания, получаемого при помощи естественного орудия познания: биологического тела, - когда "наше тело становится мерилом в отношении внешнего мира".
  
   Как бы то ни было, это искусственный мир, создаваемый трудом. Последний конечно же не сводится к перемещению, вопреки увещанию Жане, который говорит:
   "Вся Вселенная создается вокруг нас, и мы всегда говорим: "Этот человек ко мне ближе, чем тот". Мы всегда говорим в терминах нашего перемещения".
   Ну, во-первых, не всегда. Во-вторых, правильнее, в данном случае, говорить об организации пространства, чем о перемещении. И, в-третьих, это образная речь: мы используем формы нашей производящей трудовой деятельности для образования фигур речи, способных выражать наши личные взаимоотношения.
   Соответствующая проблематика относится, скорее, к генезису языка, нежели к формированию восприятия пространства как множества "объектов", отделённых друг от друга преодолимыми расстояниями, как о том мыслит Пьер Жане, говоря:
   "Мое тело отделено от стола, от ваших тел. Чтобы подойти к одному человеку, надо совершить одно движение, чтобы дойти до другого, нужно другое движение".
   Его увлечение "материей" двигательных рефлексов, из которых якобы лепится психика, столь сильно, что Пьер всерьёз рисует следующую, уже не теоретическую, а целиком фантастическую картинку:
   "Мы совершаем движение, чтобы достичь человека. Затем, когда мы до него добрались, чтобы дотронуться до него, нам больше не надо двигаться всем телом. Мы можем продолжить движение с места, дотрагиваясь до разных частей его тела, головы, руки, груди. Таким образом, у нас есть движение полного перемещения, чтобы дойти до человека, -- а когда мы дошли, мы осуществляем частичные движения на месте без перемещения в целом. Это дает начало различению частей тела".
   Следующее высказывание Жане, по нашему мнению, уже тянет на диагноз. Он говорит:
   "Маленький ребенок очень быстро научается различать голову и грудь кормилицы. У него есть общая идея кормилицы как объекта, но объекта, имеющего разные части".
   Браво! Не ребёнок, а прямо Платон!
   Лучшее употребление, которое можно сделать из этого, - попробовать использовать при составлении программы самообучающегося робота. Возможно, кому-то нравится рассматривать такого робота как модель человека. Нам такая модель кажется нерелевантной, вводящей в заблуждение....
   Но у Пьера сомнений нет. Он считает, что мы с вами именно таковы:
   "Подобным же образом разграничение происходит и в нас самих, и мы выделяем части в нашем теле. Первоначально мы выделяем части тела сообразно их функциям. Есть специфические функции -- рта, органов экскреции, ног, рук, -- которые отличают один орган от другого. И также есть движения, которые их различают. Очень важно направление частей тела в движении. Мы привыкли идти вперед, поскольку наши глаза впереди".
   И привыкли испражняться, сдавая задом, поскольку "очко" - сзади... (?!).
   Всё это - чистая теория. Доказать её нельзя, - сколько бы Жане не иллюстрировал свои построения клиническими случаями; в неё можно только верить.
   Смысл этой заведомой абстракции - подчинить всё "поведению"; которое - в отрыве от общественных отношений - выглядит как просто движение тела.
   Двигая членами. Мы, с помощью синестезии формируем восприятие, организованное как пространство с движущимися в нём отдельными телами.
   "В итоге - говорит Пьер - мы создаем особые целостности: тела других и свое собственное. Вначале другие люди сводятся для нас к своим телам. Можно назвать это словом "человек", хотя это будет достаточно амбициозно...".
   И в этом пункте нужно быть особенно внимательным, поскольку дальше в поведенческую модель будет вписываться априорное, но негласное, представление о личности как о саморефлексии.
   Вот, почитайте:
   "Наша личность -- не что иное, как определенные позы и поведение в отношении собственного тела (курсив наш)".
   То есть позы и движения людей, которых мы первично узнаём, ещё не суть личности. -- "Это просто живые тела, части которых соединены общей схемой".
   Одним словом, "онанизм" - вот настоящая основа личности: полностью отвечает определению Жане; "поведение, которое, по его словам, будет совершенствоваться и примет общий вид".
  
   Таким способом личность отождествляется с "Я" (или Эго); в понятие личности закладывается индивидуализм и эгоцентризм.
   В результате, другой начинает существовать как личность лишь после того, как Я, Личность, спроецирую на него Себя, отождествлю с Собой (?). До тех пор другой - просто объект: движущееся тело, отдельное от моего.
   И Пьер тут же подтверждает наш вывод, говоря, что ...
   "... У нас есть общие формы поведения по отношению к тому или иному человеку .... Но прежде всего мы обладаем общим поведением в отношении собственного тела".
   В частности, умываемся по утрам и чистим зубы на ночь (?). Продолжением этого поведения можно посчитать глажку одежды и чистку ботинок (?).
   Можно ли спорить с такими утверждениями? Ведь они тривиальны! Мы демонстрируем "общие формы поведения" относительно всего и вся, известного, привычного и обыденного.
   Это - общие навыки. Можно сколько угодно возводить их к базовым инстинктам или элементарным двигательным рефлексам, кинестезии, etc.
   Ну и что??!!
   Единственное, что, на наш взгляд, можно извлечь из подобной науки - это возможности медицины исправлять (лечить!) нарушения личности. На создание таких возможностей и направлена, как нам кажется, работа Пьера Жане.
   Пока же, лишивший себя возможности опираться на информационную "материю" коммуникаций Жане постулирует телесную основу чувств.
   Позы и движения по отношению к собственному телу имеют результатом то, что "тело оказывается источником разнообразных удовольствий...".
   "Из этого берут начало чувства...".
   Так, "Мы постепенно подходим к проблеме чувств, которые присоединяются к общим движениям тела", - говорит Жане.
   Логическая проблема заключается в слове "присоединяются". "Как?" --спрашиваем. Чтобы соединиться с аутоцентричными телесными движениями, чувства должны стать их мотиваторами (?) - так мы думаем.
   Пьер обходит стороной этот вопрос, и входит в "проблему" через "заднюю дверь" клинической практики:
   "В следующей лекции мы в качестве вступления поговорим о расстройстве личности -- деперсонализации, характеризующейся отсутствием чувств". - Вот, что он обещает.
  
   17 ДЕКАБРЯ 1928 г.
   5. ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ
  
   Столкновение Жане как практикующего психотерапевта с реальностью демонстрирует ему убогость его же теоретических построений. И, как бы извиняясь за предыдущее, он начинает словами:
   "Конечно, личность не сводима к тем простым феноменам, о которых мы с вами говорили: чувству движения, равновесия, кинестетическому чувству или даже к целой совокупности чувств, связанных со знанием и защитой собственного тела".
   Спасибо ему за это признание!
   Со своей стороны, мы хотим обозначить здесь то, чего лишил себя Пьер Жане, рассматривая произвольные движения тела. Мы бы на его месте выделили движения, производящие сигналы, адресованные органам чувств другого существа, подобного субъекту движений. Таких сигнальных движений, устанавливающих коммуникацию между особями и сообщающих информацию о внешнем окружении, полно в животном мире. Развитие человека шло именно в этом направлении, чтобы завершиться самой совершенной сигнальной системой - речью и языком.
   Соответственно, ЧУВСТВА, в нашем понимании, это не самораздражения или самоудовлетворения посредством движений тела, направленных на себя. Чувства сопряжены именно с коммуникацией: общением с другими существами посредством сигнальных движений тела, несущих информацию, воспринимаемую другими и адресованную им.
   На основе общности и общения у людей возникает такое явление как мораль, с которой сопряжены очень многие чувства. Именно мораль, на наш взгляд, отличает человека от стадных или стайных животных с развитой коммуникацией между особями. Отсюда человек для нас есть, прежде всего, субъект нравственный, а не когнитивный.
   Жане, между тем, настаивает на последнем определении, совершенно игнорируя мораль и нравственное бытие человека. Отсюда и его умственная слепота в отношении приводимых им самим примеров.
   Вот клиническая иллюстрация, которую он приводит в поддержку своих взглядов:
   "Напомню вам об одном наблюдении..., -- говорит он. - Это наблюдение вводит нас в проблему. Речь идет о девушке лет двадцати, простой труженице без образования и -- что, с нашей точки зрения, важно -- с полным отсутствием философских идей". Sic!
   Из последнего совершенно ясно, что девушка рассматривается Пьером как субъект познающий, но недоразвитый: не знакомый с философией.
   А между тем, рисуемые Пьером проблемы у этой девушки целиком и полностью МОРАЛЬНЫЕ. Сопряжённые с гипертрофированным чувством вины.
   Читаем:
   "На протяжении нескольких месяцев у нее были довольно близкие отношения с живущим по соседству молодым человеком, выходящие за рамки простого флирта. Родители об этом ничего не знали, что ее совершенно не беспокоило. Однажды утром она прочитала в журнале романтическую историю, случившуюся с влюбленными. Девушка и молодой человек поженились без ведома родителей, и в семье начались всевозможные неприятности, крах, самоубийства и т. д. Она не могла не заметить сходства этой истории со своей и сильно взволновалась: ей стало не хватать воздуха, и она пошла на улицу. Но там, без всякого недомогания, ее охватило состояние, которое потом не оставляло ее в течение двух лет, и объяснения которому она не находила. На нее нахлынули мысли: "Где я? Что со мной случилось? Куда подевалось мое я? Меня здесь нет, я себя больше не узнаю, не знаю, кто я, у меня больше нет я. Это не я ем, говорю, хожу. В действительности я ничего не делаю. Мое я исчезло".
  
   По-моему, налицо бегство её от сознания собственной виновности в несчастьях семьи, к которой она, очевидно, очень привязана. Её недоумение в отношении себя, выраженное в вопросе: "Кто я?"; должно расшифровываться нами как отрицание: "Это не я сделала!".
  
   Однако, Жане почему-то не слышит этой напрашивающейся в первую очередь интерпретации. Во всяком случае, пока что он отмалчивается и добавляет другой случай:
   "Практически в то же время я слышал подобные слова от не менее странного молодого человека двадцати семи лет, мелкого служащего, чрезвычайно эмоционального, которому, как ему казалось, угрожал его хозяин. Хозяин замахнулся на него, что было понято как угроза удара. Наш молодой человек был сильно напуган. Сразу же после этого у него появилось чувство, которое его больше не покидало, и которое он описывал следующим образом: "Мне кажется, что это не я иду, разговариваю, это не я живу, ем; даже когда я сплю, -- как если бы это происходило не со мной. Я могу сколько угодно смотреть на себя. Мне мешает мое тело, как будто оно не мне принадлежит, мне чуждо, как будто я живу в стороне от самого себя".
  
   Мы и здесь видим морально стрессирующую ситуацию. Юноша был напуган хозяином. Но синдром самоотстранения явился следствием того, что юноша устыдился собственного испуга, своей трусости. Осудил себя за неё. И это гипертрофированное чувство вины родило отчуждение от самого себя. Типа: "Он трус! Но это не Я!".
  
   Это нравственная подоплёка иллюстраций Пьера, обозначаемых им как "деперсонализация", не видна ему. Эти случаи ставят его в тупик, и он спрашивает, как инопланетянин: "... что за странное переживание потери я, когда перестаешь быть собой?".
   Но, какая же это, простите, деперсонализация, когда человек не только сознаёт себя как "Я", но даже конструирует своё другое "Я", отличное от социального?
   Пьер негласно даёт себе отчёт в том, что имеет дело, напротив, с высокой степень ПЕРСОНАЛИЗАЦИИ, когда удивляется ей, говоря, что...
   "... Молодые люди такого рода и из такой среды обычно, ведь, не имеют привычки размышлять о личности, о своей персоне. Что они могут рассказать нам о своем "я"? Они не вычитали эти истории в философских книгах...".
   А им это и не нужно. Они не учёные. Их "я" вполне определено вербальными коммуникациями, и существует для других и для них самих в бытовых общениях. Когда эти "больные" говорят: "Это не я!"; они совершенно чётка понимают о ком речь и сохраняют самосознание.
   Поэтому, наверное, Пьер забывает на время термин "деперсонализация" и спрашивает: "Как же понимать этот симптом?". Когда "... больные затрудняются объяснить свои переживания и прибегают к одним и тем же выражениям: "Это не я иду, не я говорю, -- как если бы это был другой. Я больше не знаю, где я, ищу себя и не нахожу".
   Единственное, что мы хотим отметить со своей стороны, - мы не видим никаких затруднений в описании указанными "больными" своего состояния. Может быть, Жане ждал от них объяснений? Вот здесь действительно следует ожидать затруднений, поскольку весь смысл описанного синдрома - БЕГСТВО от себя и своего положения. Способ такого бегства весьма распространён в обществе: люди меняют внешность, документы, биографию и место жительства, - чтобы уйти от ответственности за свою вину.
   Случаи, описанные Жане, показывают, что подобная операция может производится как бы по-детски, внутри личности, на основе самоубеждения (?).
   Что может извинить Жане, нежелающего видеть моральную подоплёку "удивительных симптомов", так это его самоограничение темой "телесной личности", тогда как мораль следует отнести к личности "социальной".
   Указанное ограничение просвечивает даже в намеренно механистической подаче реплик его "больных". Жане скромно умалчивает о том, что "иду" и "говорю" в этих случаях означают далеко не только "перемещения" тела в пространстве или "движение членов тела на месте" (шевеление губами и языком). "Я иду" и "Я говорю" суть акты общественной коммуникации.
   Если бы было не так, Пьер не смог бы получить от пациентов информацию, сообщаемую теперь нам, ибо перемещающиеся тела не ходят на приём к врачу, а движущиеся на месте члены не рассказывают ему о проблемах самосознания.
   Но, поскольку Жане видел их именно такими: как движущиеся тела; его удивляло, что они не сообщали ему о параметрах движения - скорости, направлении, сопротивлении, etc. - а говорили о том, чего нет; о чём-то эфемерном; приклеивая к телу ярлык "Я":
   "Этот довольно странный язык описания удивил меня в самом начале моего пути в психологии" - признаётся он. - "Странно прежде всего его отношение к личности, использование человеком слова "я".
   Пьеру даже в голову не пришло счесть странной "психологию", в которой он подвизался. Ну, и в самом деле, - кто такие эти неграмотные девушки и мелкие клерки, незнакомые с философией?!
   Общечеловеческому языку Жане предпочитает знакомый и понятный ему язык психологии. На этом языке описанные "расстройства" он объясняет недостатком чувства принадлежности имяреку своего тела:
   "... В целом это форма выражения психического расстройства, которое во втором томе нашей последней книги "От тревоги к экстазу" названо чувством пустоты, -- или, если хотите, отсутствия, недостатка чувств...".
   Мы не хотим! Потому что "чувство пустоты" и "отсутствия или недостаток чувств" суть, на наш взгляд разные феномены.
   "Чаще всего это расстройство касается внешних объектов, -- продолжает Жане, - что не должно нас удивлять, поскольку личность укоренена в теле, которое само есть внешний объект".
  
   Насколько мы помним, в приведенных случаях, внешним имяреку стал он сам: так что он отказывался отождествлять себя (своё "Я") с социальной личиной, включающей и телесную внешность.
   Не будучи способным проанализировать это явление, Жане выхватывает слово "объект" и совершает следующий логический кульбит:
   "Расстройства личности входят в общую группу нарушений предметного восприятия" - говорит он. И тут же приводит пример "больной" девушки, у которой никаких расстройств восприятия нет:
   "Двадцать пять лет назад в лабораторию Сальпетриера поступила девушка пятнадцати-шестнадцати лет, которая ходила, вытянув перед собой руки, чтобы избежать столкновения с объектами. Она жалобно повторяла: "Так ужасно стать слепой в моем возрасте. Я навсегда останусь слепой? Смогут ли мне вернуть мои глаза?". Услышав эти слова, люди взволнованно смотрели ей в глаза -- очень красивые и совершенно здоровые. Рефлексы оказались в полном порядке. Если ей показывали пальцы или карточки, сразу можно было заметить, что она все видит. Она могла читать журнал или таблицу Веккера на расстоянии пяти метров. Она видела значительно лучше меня, и было странно слышать, как она повторяет: "Неужели я навсегда останусь слепой?" У этой девушки было ощущение слепоты при реальном отсутствии таковой".
   Чудесно! Кто когда слышал об "ощущении слепоты" и мог бы объяснить, что это такое?!
   Дураку понятно, что девушка напялила на себя личину "слепой", чтобы привлечь к себе внимание окружающих, которого ей не доставало. Ровно так притворяются слепыми нищие, просящие милостыню.
   Но это уже не "телесная личность". вот Жане и придумывает телесность расстройства под именем "ощущения слепоты".
   Но ведь слепоты не было. Откуда же тогда ощущение?!
   И Пьер спешит поправить себя:
   "Чаще всего речь идет о нарушениях не функции восприятия в целом, а характера восприятия объектов".
   И тут же начинает играть со словом "восприятие", говоря:
   "... что человек не находит в объектах никакого интереса или красоты", как о нарушениях восприятия. По словам Жане, "они кажутся имяреку искусственными: "Все -- механическое, нет ничего естественного, нет ничего настоящего".
   Бывает! Но, при чём тут восприятие?! Разве мы имеем здесь дело не с нравственной оценкой окружающего мира, общества.... Что дело обстоит именно таким образом, подтверждается следующим примером Жане:
   "Один больной мне говорил с грустью: "Париж сильно изменился. В Париже больше нет красивых женщин".
   Наверное, это очень научно - квалифицировать высказывания имярека о красавицах Парижа как "нарушения характера восприятия объектов"; но, по-человечески, это просто оскорбительная чушь. И сам Жане реагировал вовсе не научно, но утешительно: "Я был вынужден ему сказать, что он несколько преувеличивает, и что красивые женщины ему еще встретятся...".
   Тем самым Пьер поставил человеческую солидарность, любовь между людьми впереди "научного наблюдения"; и себя как сочувствующего больному общника - впереди познающего людей исследователя.
  
   Вслед за этим Пьер приводит другую иллюстрацию. Он говорит:
   "Знаменитый симптом, который когда-то многие изучали, -- отдаление. Эти больные все время повторяют малопонятную фразу: "Предметы и люди находятся далеко от меня, удаляются. Все -- далеко".
   Что же в этой фразе непонятного? Неужто трудно предположить, что люди, обладающие образным мышлением, так выражают своё отчуждение от мира? Ведь образ этот - отдалённость или удалённость - совершенно банален.
   Трудности общения с окружающими так же можно выразить образом расстояния, которое нужно преодолевать. "Почему вы держитесь на таком расстоянии?" - спрашивает "больной".
   И далее Жане сам говорит об этом "симптоме" как о поэтическом образе:
   "Вспомните сонет Сюлли-Прюдона о звездах, которые вечно несчастны, поскольку так далеки друг от друга".
   "То же самое -- с человеческим сердцем", - говорит Жане.
   Затем Пьер сообщает нам о другом образе отчуждения, сердечного отдаления - о потере.
   И приводит "слова больной, объяснявшей, что "теряет" людей: "Ночью у меня случилось большое несчастье -- я потеряла Эрнестину". Это была одна из ее подруг, которая отнюдь не умерла и продолжала питать к ней прежние чувства", - поясняет Пьер.
   То есть "потеря" здесь - несомненный поэтический образ.
   И Пьер подтверждает это, поясняя:
   "... больная ее потеряла, -- как потеряла свою мать, как потеряла Бога".
  
   Само по себе прибегание "больных" к поэзии для самовыражения или сообщения себя другому должно было бы натолкнуть Пьера Жане на мысль о первостепенной важности для психологии вербального общения между людьми. Но как описать его в отсутствие науки "информатики"? Ведь Пьер принадлежит эпохе механики. Потому его модель человека - механический робот, в котором главное - движение тел. А цель - построение механической картины мира через воздействие на другие отдельные тела.
   Это картезианское мышление слишком довлеет на Жане, как выходцем из XIX-го века. Поэтому, не будем требовать от него слишком многого.
   Возвращаясь к психиатрическим иллюстрациям Пьера, мы понимаем, что описанные больные живут, отдаваясь своему воображению, на грани погружения в мечту, грёзу, сновидение.
   Пьер думает, что мы именно так и подумаем, и говорит следом, обращаясь к нам, что ...
   "... Крайней формой этого расстройства является, как вы можете догадаться, феномен ирреальности. Объекты становятся нереальными, существуют только в грезах, мечтах, снах: как будто я грежу...".
   Образно это близко сюрреализму. Сальвадор Дали, наверное, прекрасно бы понял этого "больного".
   О роли воображения здесь свидетельствует сам Жане, когда сообщает ниже о даме, "которая жаловалась на совершенно новую, выдуманную ею (sic!) болезнь. Она жаловалась, что стала невидимой".
  
   Однако, с нашей стороны было бы ошибкой, полагать, будто Жане в этом идёт нам навстречу. Нет, отталкиваясь от нашей ментальной общности - грёзы; он переходит не к способности воображения как возможности бегства от ранящих душу отношений имярека с близкими, а к вопросу о реальности объектов; то есть - к гносеологической истине.
   И вкладывает в уста "больного" свою реконструкцию его рассказа, с акцентом на вопрос о когнитивной ценности восприятия и об истине видимого мира:
   "Я вижу вещи как бы нематериальными, и совершенно не понимаю, настоящие они или это галлюцинации. Этот свет, существует он или нет? Должен же быть где-то реальный мир. Где он теперь? Я, несомненно, вижу вас, ваш облик, но все изменилось. Вещи для меня больше не существуют".
  
   Идеологический "уклон" в сторону человека как субъекта знания здесь очевиден для нас. Но, по-видимому, неосознаваем Пьером. Такова его модерновая "французская" ментальность. Другой нет. И это несмотря на откровения пациентов, говорящих о недостатке внимания к ним со стороны ближних и прямо отсылающих к разрушению их общности и общения с людьми.
   О чём и сам Жане свидетельствует далее:
   "Многие все время повторяют: "О, это так печально -- никто мной не интересуется, никто меня не любит. Я одинок, другим нет до меня никакого дела".
   Где тут, спрашивается, "нарушение восприятия объектов", о котором Жане заявлял выше?
   Притом что Пьер сознаёт принадлежность и отнесённость подобного самосознания к компетенции морали, когда говорит о цитированных откровениях, будто они суть ...
   "... обычная идея, которую так долго изучали моралисты...".
   Однако, сам он пока не готов соединять психологию с моралью: ему гораздо ближе физиология и клиника. Потому для него ...
   "... это распространенное чувство оказывается началом патологического процесса".
   Кто бы с этим спорил!?
   Всяк поживший человек знает, моральное состояние прямо влияет на физическое; и моральный стресс рождает душевные и телесные недуги.
   Общее первенство морального существования над телесным можно проиллюстрировать в ответе на следующий вопрос:
   Оказывает ли отрицательное воздействие на здоровье детей строгое соблюдение постов в православной семье?
   Может быть, да; а может быть, нет. Наши деды, во всяком случае соблюдали посты и были поздоровее нас. Мы, без прививок и антибиотиков, давно были бы на кладбище. А они пережили и столыпинскую реформу, и войну, и революцию, и коллективизацию, и голод, и вторую войну, и беспаспортный колхозный быт, и ещё нас, внуков нянчили. Я говорю теперь о своих дедах.
   Зато совершенно бесспорно отрицательное воздействие на личность ребёнка его искусственное выключение из быта семьи, продиктованное гигиеническими, идеологическими или иными соображениями. А дефекты личности обязательно имеют органические следствия.
   И здесь можно согласиться с Пьером Жане, что человек - это также и тело. Вопрос только в том, кто идёт впереди в собрании разных человеков? Тело или Вожатый?
   У Жане, пока что, мы видим перемещающееся тело, которое тащит на себе "сложные схемы движений".
   Хотелось бы сразу сказать Пьеру, и через него всем завзятым бихевиористам, что ПОВЕДЕНИЕ - это не движение, а социальное отношение. Поведение имярека может заключаться в полной неподвижности, молчании и отказе от еды и питья.
   Но Пьеру, как ментальному механику, необходимо собрать "поведение" из движений отдельных, соединённых или разъединённых тел в одном декартовом пространстве.
   Современные исследователи посчитали бы нужным всё оцифровать, чтобы работать с информационными моделями. Пьеру Жане нужно сделать практически то же самое, но - доступными ему средствами. А именно, построить модели, к которым была бы применима "теория механизмов и машин".
   И, поскольку мы не можем связаться с Пьером, нам придётся мириться с последним обстоятельством.
   Справедливости ради нужно отметить, что далее он говорит обо всех подобных грёзах наяву - в том числе о городе мёртвых - уже не как о "восприятии объектов", но - как о "социальной реальности":
   "Сегодня эти проблемы восприятия социальной реальности вызывают особый интерес...", - таковы его слова.
   Хотелось бы при этом знать, что такое "социальная реальность". Но в этом пункте Пьер дозволяет нам полагаться на собственную интуицию.
   Хотя из описаний известного психиатра Клерамбо, на которого ссылается Пьер, во всяком случае ясно, что речь идёт о неблагополучной социальной реальности, вызывающей у людей страх и маниакальную убеждённость во вредоносности окружения:
   "Мою мысль украли, что-то важное во мне убито" - сообщает больная. Есть больные, отказывающиеся есть, утверждая: "У меня украли мои пищеварительные функции". "Мой сосед напротив отобрал мое пищеварение и мой аппетит".
   Понятно по контексту, что речь идёт не о соседе, в смысле места проживания, но - о соседе за обеденным столом. То есть "социальная реальность", в которой находятся пациенты Г.-Г. де Клерамбо, это психиатрическая лечебница.
   Жане от себя приводит пример другой социальной реальности - семьи. Объективное пространственное положение наблюдаемого точно такое же (и это не случайный выбор): он сидит за обеденным столом напротив ..., - не соседа по палате, но - своей матери:
   "Я знал молодого человека" - рассказывает Пьер, - "который не мог есть, когда его мама сидела напротив него за столом, по очень серьезной причине: он чувствовал, как желудок сжимается, а пищевод закрывается".
   Экспериментальные позиции, как и наблюдаемые симптомы, у Клерамбо и Жане идентичны. Последний и подаёт приведенные иллюстрации как тождественные, демонстрирующие одну и ту же патологию.
   Мы не можем с этим согласиться, поскольку для нас личные отношения пациента больницы с другим пациентом, соседом по палате, и семейные личные отношения взрослого сына с тиранической матерью сильно отличаются друг от друга. Мы имеем дело, в этих двух случаях, с разными нравственными отношениями и положениями. Так что "социальные реальности" описанных двух личностей практически несводимы друг к другу, - кроме как при очень высоком уровне абстрагирования... (?).
  
   В следующем фрагменте, Жане упоминает психологию наряду с моралью:
   "От больных, у которых украли мысли, перейдем к тем, чью мысль разгадали. /.../ Болтовня этих больных заинтересует тех, кто занимается психологией и моралью".
   Видимо, замеченные нами различия описываемых случаев Пьер предлагает относить к морали. Тогда как с психологической точки зрения, они ему кажутся идентичными.
   Вот следующий пример:
   Человек вам говорит: "Моя жизнь так ужасна потому, что я ничего не могу подумать про себя. Сразу появляются соседи, которые догадываются обо всем, что я думаю. Я не имею права даже на какую-нибудь глупую или неприличную мысль, -- ведь соседка сразу о ней узнает".
   Жане объединяет этот случай с предыдущими:
   "... Чувство прочитанных мыслей очень близко чувству кражи мыслей, часто с ним смешивается, и его не так просто объяснить".
   Если не прибегать к морали и нравственным отношениям - заметим.
   Жане, однако, находит объяснение вне морали; в политэкономии (!).
   "В основании всех этих чувств -- преследования, открытости мысли, похищенной мысли -- лежит утрата личной собственности на мысль", - говорит Пьер Жане.
   "Собственность" - развитое политэкономическое и правовое понятие. Личная собственность на мысль может принадлежать только развитой "социальной личности", в терминологии Жане, с развитой общественной самоидентификацией. Где тут "телесная личность" (?) - раз уж Пьер их разделяет и говорит теперь именно о "телесной личности"?
  
   Но, так ли это? Ведь, относясь к описанным выше "расстройствам личности", Жане не употребляет прилагательного "телесная":
   "Потеря чувства реальности внешних объектов и людей связана, разумеется, с расстройствами нашей собственной личности". - Говорит он. - "Деперсонализация, о которой мы говорили в начале лекции, -- всего лишь одна из ее форм".
   Ну, и в самом деле!? - как можно одновременно говорить об обострённом чувстве "личной собственности" и о "деперсонализации"? Какая, к чёрту, деперсонализация у тех, кто постоянно повторяет слово "Я", и закручивает весь мир вокруг себя любимого?
   По свидетельству Жане, эти больные говорят: "Я мертв, потерян, меня больше не существует, я исчез".
   То есть, он жив и знает того, кто умер - самого себя?
   Что, в таком случае, могут означать его утверждения о собственной смерти?
   Нам кажется, они могут означать потерю своей значимости в глазах ближних: утрату их интереса и внимания ко мне.
   Наверное, Пьеру не чужда эта гипотеза, но пока он не готов идти так далеко.
   Будем благодарны ему, хотя бы, за признание того, что ...
   "... невозможно объяснить эти проблемы просто потерей элементарных психологических функций".
   За этим отрицанием стоит его критика теории анестезии, представленной Рибо и немецкой психологической школой, вероятно восходящей к Вильгельму Вундту (см. его "Статьи по теории чувственного восприятия").
   Жане не верит, что за сознанием нереальности "Я" и "Мира" (а это именно сознание!) стоит утрата синестезии и висцеральных самоощущений.
   Он говорит:
   "Немецкие авторы различали внешние ощущения и ощущения тела. Последние они называли прекрасным греческим словом соматогнозис -- знание о теле. Во всех упомянутых выше расстройствах, считали они, происходит утрата "соматогнозиса". Мы имеем дело с анестезией, потерей определенных ощущений, соответствующих внешнему миру или телу".
  
   Нетрудно видеть зависимость этих построений от теории познания, отсылающей к представлению о человеке как разумном знающем существе.
   Используемая ими теория познания базируется на том, что первое знание мы получаем посредством чувственных восприятий. Соответственно, и самосознание как знание себя вначале существует как чувство своего тела. И без этого чувства образоваться не может.
   Опыт опровергает эту подчинённую просветительской идеологии теорию, и показывает, что личность сопряжена с общением, а не с самоощущением.
   Жане также считает это объяснение "чисто теоретическим и не выдерживающим проверку реальностью".
   Его проверки, правда, узки и чисто отрицательны; направлены на опровержение теории анестезии. Он сообщает:
   "У человека, демонстрирующего подобие анестезии, отрицание личности своей или других, можно обследовать одно за другим изменения всех чувств. Так вот, в обследованных мною трехстах случаях настоящая анестезия не встретилась ни разу. Эти люди прекрасно все ощущали, чувствительность всех частей тела была в норме".
   Из этих чисто отрицательных опытов нельзя извлечь никакого позитивного знания о личности. Можно только изменить позицию исследователя: убедить его отказаться от "примитивных" объяснений и настроить на то, "... что личность -- очень сложная конструкция", по словам Жане.
  
   Насчёт сложности мы не спорим. Сомнение у нас вызывает лишь "конструкция". Незаметно для себя Пьер Жане повторяет здесь механический конструктивизм Вундта, полагавшего, что сознание подобно химическому соединению: состоит из отдельных элементов, связываемых друг с другом.
   Ещё более странным выглядит утверждение Жане о том, что в обследованных им случаях, "у больных есть все элементарные феномены, но нет личности" (!).
   Непонятно в таком случае, как же Пьер мог общаться со своими пациентами, да ещё на таком высоком поэтическом уровне, как, например с пациенткой Сальпетриера, "которая считала всех мертвыми и представляла себя в виде трупа в глубине темного склепа".
   "Однажды утром я подошел к ее кровати - рассказывает Жане. - Как и всегда, она заявила мне, что все мы мертвы и лежим с мертвецами в черной могиле. Вдруг она прервалась и очень вежливо попросила разрешения встать и выйти на минуточку, сказав, что ей дают по утрам слабительное, и она ощущает результаты его действия".
   И это называется "отсутствием личности"?! Помимо развитой фантазии для названной пациентки характерны воспитанность (вежливость) и познания в медицине.... Комментарии, по-моему, излишни.
   И тут, против всякого ожидания, после критики "соматогнозиса", Жане вдруг достаёт из-под полы "телесную личность".
   Оказывается, "личность -- не только очень сложная конструкция", но личность, к тому же, строится, "формируется постепенно, шаг за шагом". Мы упомянули первый этап -- элементарную телесную личность". К ней, в логике Пьера, как раз и относятся зависимости от "некоторых элементарных психологических явлений -- синестезии, ощущений регуляции движений с помощью кинестетического чувства, регуляции равновесия. Личность зависит также от чувства тела, ощущения общего телесного благополучия или дискомфорта, физической защищенности".
   Все эти "элементарные феномены" появляются по завершении первого этапа строительства личности.
   "Над ним надстраивается второй, тоже относящийся к телесной личности, но более сложный, чем предыдущий. От чего он зависит?" - спрашивает Жане.
  
   Сама постановка вопроса - характерная и говорящая. Выходит, что в процессе самоконструирования личность как субъект этого действа узнаёт и осваивает (так или эдак) свои зависимости.
   Сама по себе складка "зависимость-независимость", по видимости причинно-механическая, отсылает к политической идеологической складке "подчинённость-суверенность", или "рабство-свобода". Что позволяет предвидеть конечную цель самоконструирования личности - стоическую независимость от страстей, прописанную ещё у Марка Аврелия.
   Но, как бы то ни было, на первом этапе само-строительства, согласно Жане - это суть зависимости от телесных самоощущений, синестезии или анестезии.
   На втором этапе личность у Жане (а она у него - инженер-исследователь-конструктор) осваивает уже другие зависимости, - о чём Пьер и объявляет своим риторическим вопросом.
   Какие же? Сейчас узнаем!
   Сохраняясь в логике потребления, где всякие неустройства объясняются дефицитом товаров - в данном случае, материалов (элементов) для конструирования личности - Жане заменяет анестезию (= нечувствительность) "чувством нереальности" как разновидностью более общего "чувства пустоты". Чем отдаёт дань привычке субстантивировать отсутствие, как будто "пустота" или "нереальность" представляют собой нечто позитивно сущее. Но таковы они только в образах поэтов и художников. Саморефлектирующим пациентам легко навязать такой язык, поскольку они сами к нему привычны. Но как физики-материалисты мы понимаем, что таких сущностей нет, и что это отрицательные понятия.
   Для дела нам нужно либо положительное понятие, такое как "абсолютный вакуум", либо конкретизированное отрицание, такое как "безвоздушное пространство".
   И мы спрашиваем: чего же конкретно, какого "воздуха" не хватает тем, кто якобы чувствуют пустоту, которую нельзя почувствовать по определению, ибо из ничего ничто не возникает? И подозреваем, при этом, что им недостаёт мотивации для общения с ближними. Как "чувство нереальности" они осознают у себя нехватку любви (= ненависти), способных подвигнуть к поступку.
   Жане заранее соглашается с нами, и обозначает этот "воздух", называя его "потерей связи с миром".
   Рассказывая о нарушенных взаимоотношениях и взаимодействиях матери с ребёнком, он говорит:
   "Если не ошибаюсь, это -- начало чувства нереальности. Смотреть на ребенка, который может вот-вот упасть и серьезно пораниться, без всякого желания вмешаться, что-то сделать -- вот что странно и нереально, вот где мы теряем связь с миром". (Sic!)
   Из этой интерпретации показаний матери, оправдывающей своё бездействие тем, что она находится "далеко от земли, на звездах, в эфире", легко перейти к дефициту симпатии как мотива к вмешательству.
   Жане далее говорит как раз об отсутствии такого мотива, избегая, однако, упоминания симпатии и, вместе с ней, общения лиц:
   "В материальном мире, когда мы видим что-то, у нас всегда есть желание вмешаться. И мы -- хорошо или плохо -- вмешиваемся, что-то предпринимаем; в отличие от этого, для описанных больных типично ничего не делать и никак не вмешиваться в происходящее". - Говорит он.
  
   Мы видим, что дискурс Пьера выдержан здесь в объектно-деятельном технологическом ключе. Максимально возможная гуманизация, которую он допускает, это гражданское неравнодушие, политическая заинтересованность в происходящем. В общем же плане, это есть описание человека-производителя, создающего искусственный мир и непрерывно контролирующего происходящие в нём движения.
   Поневоле вспоминается сентенция Бертрана Рассела, заявлявшего:
   "Когда меняются семейные отношения, меняются вместе с ними и причины, побуждающие людей к деятельности в области экономики".
  
   Что же касается бездействующих больных Пьера и, конкретно, матери, равнодушной по отношению к своему ребёнку, то хотим отметить присутствие у матери не угасшей совести и сознания ответственности за трёхлетнюю дочь. Поскольку её утверждение нереальности происходящего и её физической якобы удалённости мы относим к самооправданиям перед лицом обвиняющего её авторитетного Старшего.
   Взгляд этого виртуального Старшего на дело просвечивает и в недоумении Жане, признающего, что в норме "у нас всегда есть желание вмешаться".
  
   Это "наше желание" Пьер не хочет, однако, подвергать анализу; и оно пропадает из виду в безбрежной широте нашей "нормальной" психики, - в то время как внимание Пьера сосредоточено на "суженой психике" его обобщённого "пациента", представление о котором сложилось у Жане в результате "исследования многих его пациентов".
   Он говорит, что "обследовал триста случаев", и весьма наивно полагает, что статистика способна придать достоверность его абстракциям. Может быть и так, но не в том, что касается личности. Здесь, скорее, нужен обратный подход - отказ от поверхностных обобщений и тщательное углубление в каждую личную историю. Вместо этого Жане создаёт обобщённый образ "больного", якобы страдающего "чувством пустоты".
  
   Этого абстрактного пациента Пьер встраивает в свою теорию под именем "человека", или "личности", которая у него конструируется в два этапа, - как мы уже слышали ранее. Эти два этапа существуют в очах наблюдающего людей психолога-бихевиориста как два разных поведения - "первичное" и "вторичное", надстраивающееся над первым.
   Жане говорит:
   "Если первичные феномены нашего поведения связаны с фактом восприятия, то вторичные -- с тем, что именно мы воспринимаем".
   Фраза для нас отчасти загадочная. Первую часть её мы понимаем, как принесение поклона и необходимой дани основателю психологии Вильгельму Вундту. Зато вторая часть звучит странно.... Как может существовать восприятие без того, ЧТО мы воспринимаем. Разве в "факте восприятия" не содержится уже воспринимаемый предмет?
   Следующие пояснения Жане относительно "вторичных феноменов поведения" позволяют нам разгадать шараду. Он говорит:
   "Мы видим человека на улице: непосредственное восприятие позволяет узнать человека и вызывает реакцию приветствия. Но это не всё. Почти всегда, когда мы видим кого-нибудь на улице, у нас возникает либо приязнь, либо неприязнь. Мы рады или не рады встрече".
   То есть, на самом деле речь идёт о встрече с нашим общником, согражданином, которого мы видим на улице города или села.
   Можно сколько угодно называть это лицезрение "восприятием", всё равно приходится признать, что мы видим не ЧТО, а КОГО (!). "Но это не всё!" - как верно замечает Жане. Главное наступает после того, как мы УЗНАЁМ встречного прохожего. А это совсем не то же самое, что восприятие. Только после узнавания, или идентификации лица встречного имярека, "у нас возникает либо приязнь, либо неприязнь; мы рады или не рады встрече".
   Пьер тоже говорит об узнавании и употребляет слова "узнать человека", невольно смещающие сознание. Узнают человека учёные физиологи и антропологи, а мы узнаём лица своих знакомых. И далее Пьер просто врёт: он говорит, что не узнание имярека, а "непосредственное восприятие вызывает реакцию приветствия". Зачем тогда узнавать?
   Даже если пойти на компромисс, и попытаться признать "непосредственное восприятие" орудием или инструментом "узнавания", приходится возразить, что во встрече с прохожим на улицах города, восприятие наше не может быть непосредственным, и не является таковым: оно обусловлено и опосредовано культурой.
   Наконец, узнание имярека не "вызывает реакцию", как говорит Жане, но лично ПОБУЖДАЕТ меня к приветствию или к "невидящему взору" и "каменному лицу".
  
   Беда, однако, в том, что все эти вещи не вмещаются в концепцию "телесной личности". И если Пьер даже готов их рассмотреть, то - только во Второй Части Курса, посвящённой "личности социальной" ....
   Но всё это будет потом .... А что ему делать теперь? Как превратить "Кого" во "Что"?
   С нашей точки зрения есть только один реальный путь - пройти по следам Карло Коллоди. Давайте попробуем. Представим себе Пиноккио в гостях у Феи, девочки с голубыми волосами. Вот она заходит к нему в спальню с бокалом в руке, - он как раз был болен, после встречи с разбойниками. У Пиноккио тут же возникает вопрос: "Что фея несёт ему? Сладкий сироп или горькое снадобье?". Для получения ответа он присматривается к бокалу и по цвету жидкости пытается сообразить, ЧТО находится в бокале. И вот тогда, в зависимости от результата всматривания, Пиноккио рад или не рад приходу Феи.
  
   Таким образом мы добились, что "вторичный феномен поведения" пациента Пиноккио оказался зависящим от того, ЧТО он воспринял, всматриваясь в содержимое бокала в руках Феи, - как и говорит Жане.
   Однако, совпадение это не изменило главного - весь "вторичный феномен", описанный теперь Пьером, принадлежит личным отношениям людей внутри общности: отношениям, осуществляющимся в общении; в котором и поступки суть не телесные действия, но - сообщения.
  
   Любопытный нюанс в различение "кто" и "что" способен привнести другой эпизод из жизни Пиноккио. Когда на дороге, ведущей в город, он встретил разбойников, их лица были закрыты мешками из-под угля, которые те натянули на свои головы. По этой причине он не мог узнать их лично, хотя они были знакомы, однако он распознал их как представителей социальной группы преступников, "разбойников с большой дороги", понял их намерения и бросился бежать. Возвращаясь к логике Пьера Жане, спрашиваем: при этой встрече с людьми (заметьте: не на улице, а на дороге; на улице их лица были бы открыты) Пиноккио воспринял "кого" или "что"?
   Ответ неоднозначен: бандиты суть "кто", а исходящая от них угроза жизни - "что". Также не совсем ясно, насколько релевантен происходящему термин "восприятие"
   С другой стороны, прячущие свои лица за мешками встречные прохожие явили собой ОБРАЗЫ РАЗБОЙНИКОВ. И Пиноккио воспринял эти образы. Его следующее действие безусловно зависело от того, что он воспринял. Но что означает здесь слово "воспринял"? И где находится ключ к релевантной трактовке всего эпизода - в восприятии или в образах?
   Мы думаем, что - в образах. Поскольку то были ЛИЧИНЫ, и Пиноккио распознал эти личины, или маски. Благодаря этому грамотному распознаванию, основанному на знании спектаклей мира-как-театра, он смог предвидеть, как развернётся действие на сцене "большой дороги", и уразумел, что ему делать.
   Можно называть распознавание личин "восприятием", но, в таком случае, это было исключительно КУЛЬТУРНОЕ ВОСПРИЯТИЕ; доступное только социализованной "социальной личности".
   Мы спрашиваем: "С этим типом восприятия Жане сопоставляет "вторичные феномены поведения"?
   Судя по следующей иллюстрации, - да.
   "Возьмем в качестве примера больного с чувством пустоты одну девушку, которая, лежа в больнице, как-то сказала мне: "Мои братья пришли меня проведать". -- Почему вы так думаете? Откуда вы знаете? Я никого не вижу. -- "Я слышу их шаги во дворе". Узнавание работает очень тонко, это отличный первичный феномен", - говорит Жане.
   Получается, что "первичный феномен поведения", здесь, - это узнавание родственников по одному лишь звуку их шагов!
   Однако, человеческая сообщительная связь с родственниками, любовь к ним, чуткость, прислушивание, ожидание их прихода, - без чего невозможно узнавание как "первичный феномен", - всё это равным образом принадлежит "вторичному феномену" радости или печали, или деланой маске равнодушия при встрече с родственниками.
   Нельзя разрывать узнавание братьев по их шагам и радость при виде их. И то, и другое подразумевает сестринскую любовь, сущую в семейных отношениях, вписанных в социальный космос, в большое общество.
   Нужно умственное усилие, чтобы их разорвать. Жане и предпринимает такое усилие. Поступает как марксист - представляет сообщительные эмоции радости или досады в виде надстройки над базисом первых впечатлений, предшествующих узнаванию лица и радости при встрече с ним:
   "Эта совокупность вторичных реакций - говорит Пьер - придает особый характер, важную ноту феномену, который мы воспринимаем впервые. Если вы уберете вторичные феномены, оставив только первичные, действие внешне покажется правильным, но в действительности будет совершенно неверным".
   Важно отметить, что здесь "мы" уже не мы, радующиеся при встрече хороших знакомых на улице; но - мы, психологи, наблюдающие за первыми "мы", которые теперь "они". И Жане говорит, что мы-наблюдатели не сможем понять их поведение, если остановим наблюдение на первичном феномене и не дождёмся вторичных.
  
   "Вторичный феномен поведения" упомянутой девушки, лежащей в больнице Сальпетриер, состоял, согласно Жане в том, что она, сообщив о приходе к ней с визитом братьев, сразу же добавила:
   "Как жаль, что они не существуют, что они ненастоящие!" -- Но, говорю ей, почему же не существуют, если вы слышите их шаги во дворе? Она отвечает следующее: "Вот уже три месяца, как я их не видела. Если бы я была здорова, то не лежала бы, как дурочка, в кровати, а спрыгнула бы и побежала к ним. Я показала бы свою радость, расцеловала бы их. А я совершенно ничего не делаю, не шелохнусь, и у меня нет желания ничего делать".
   Для Жане, насколько можем судить, "вторичный феномен" здесь виртуален. Он осознаваем девушкой, оценен как должный бы быть, но не осуществлён. Так что Жане не мог наблюдать его в реальности. Виртуальное поведение СООБЩЁНО терапевту вместе с жалобой больной на отсутствие у неё мотивации или душевных сил для реализации должного, обычного и ожидаемого поступка - встречи любимых братьев.
   Из рассказа девушки нам ясно, что она смотрит на себя глазами Старших: Отца, Матери, Дяди или Тёти - которые знают, как положено приветствовать родных братьев, и какие эмоции должно при этом испытывать и демонстрировать. Отсюда и она знает, и с этой позиции оценивает своё поведение и своё нравственное состояние.
   Из всего откровения пациентки Жане вытаскивает один фрагмент - её рефлексию своей апатичности. И говорит:
   "Эта потеря всякого желания что-либо делать -- существенная характеристика, которую мы находим во всех феноменах чувства пустоты. Первичные реакции безупречны, а вторичных нет".
   Так и хочется воскликнуть в ответ: "Что за чушь!". Разве братья действительно приходили?! В том-то и дело, что нет. Потому они и "не настоящие, не существуют", что принадлежат её грёзе, мечтанию, сновидению или желанию. Девушка мечтает о том, что бы она сделала, если бы встреча с братьями действительно состоялась. И понимает, что для этого ей нужно бы находиться вне стен больницы. А здесь, в больничной палате, она не находит в себе тех эмоций, которые заставили бы её "спрыгнуть с кровати". И отдаёт себе отчёт в том, почему дело обстоит так, потому что приход братьев - её фантазия. И в тот момент, когда она осознаёт, что слышимый ею звук шагов родных - это лишь грёза. Её охватывает глубокое разочарование, и связанная с ним удрученность. Возврат сознания реальности своего положения отверженной, умалишённой "дурочки", ввергает девушку в привычную уже меланхолическую апатию.
   Какие тут, к чёрту, первичные и вторичные реакции? Жане случайно не путает эту девушку с лабораторной мышью?
   Впечатление такое, что Пьер просто притягивает за уши материалы клинической практики, ради связного изложения студентам своей теории. А на саму девушку, в данном случае, ему, как говорится "глубоко наплевать" (!).
   У неё все реакции в порядке. Непорядок в том, что она заперта в больнице Сальпетриер в ранге умалишённой ("дурочки", как она сама говорит). А также в её прежних взаимоотношениях с братьями, которые она хотела бы исправить, и исправила бы, если бы могла выйти из заточения.
   На память тут приходит чудо, случившееся с Великой Княгиней Александрой Петровной Романовой, в основанной ею Киевской Покровской Обители. Александра десять лет провела в постели полупарализованная. Но, в один прекрасный день она спрыгнула с постели и пошла без всяких костылей!
   Пьеру достаточно было "включить" хотя бы своё сострадание, чтобы понять "больную" девушку так, как поняли мы. Но для него, как видно, больные суть просто подопытные кролики, биологический материал, который он использует для построения своей теории. Последняя задача является сверхценностью для него (?).
  
   Возвращаясь к приведенной Жане иллюстрации, отмечаем у "больной" ясное сознание наличия воображаемого мира наряду с реальным и произвольное (намеренное) смешение их. Возможно, мы имеем дело с артистической натурой; такой, как у Елены Образцовой, например.
   Жане сообщает далее:
   "Та же девушка говорила: "Я не узнаю вас. Вы для меня что-то нереальное, чего не существует, что есть только в воображаемом мире. Вас на самом деле нет".
   И спрашивает сам себя: "Что это значит?".
   "Многое" - могли бы сказать ему, отсылая к его собственному утверждению СЛОЖНОСТИ личности.
   Однако, видимое нам "многое" неудобно Пьеру. И он просто сбегает от непонятной девушки к другой, которая, как ему кажется, объясняет собой феномен первой.
   Пьер говорит:
   "Нам прекрасно известен психологический механизм узнавания людей. Он заключается в совершении при встрече с человеком первичного очень простого акта, который мы называем приветствием. /.../ Так вот, у больной в Сальпетриере, которую я называю соней, поскольку она спала пять лет, было совершенно адекватное приветствие в отношении ко мне. Она знала меня пять или шесть лет, часто видела и питала дружеские чувства; в результате ее приветствие не было обычным приветствием больного. Это не мешало ей при этом добавлять: "Я вас совсем не знаю". Мне хотелось ей сказать: "Но, если вы меня совсем не знаете, почему так со мной здороваетесь? Новый больной, который никогда меня не видел, не здоровается со мной так, как вы. Это неестественно".
   Мы могли бы легко объяснить приведенный пример вполне естественными процессами памяти, которые знакомы нам по личному опыту. А именно, образная эмоциональная память прекрасно хранит знакомые лица, и ты легко их узнаёшь. Но логическая информационная память подводит - ты не можешь сказать, кто это, и откуда ты его знаешь. Пять лет, которые больная провела во сне, вполне достаточный срок для забывания оперативной информации о враче.
   Нетрудно заключить, насколько эта весьма распространённая "игра памяти" отличается от случая с девушкой, встречавшей во сне братьев.
   Кроме того, слова "Я вас совсем не знаю" не означают, что "соня" не узнаёт Пьера: они могут означать нечто совсем иное; быть может, весьма игривое.... Попытку флирта, например.
   Однако Жане, намеренно или нет, не замечает этой попытки, и далее прямо клевещет на "соню", заявляя, что у неё, якобы ...
   "... было правильное приветствие, но не было вторичных актов, которые добавляются к этому приветствию: удовольствия или неприязни, желания что-то сказать".
   Но ведь было же! И она сказала: "Я вас совсем не знаю...".
   Каким же "сухарём" надо быть, чтобы не услышать!?
  
   Таким образом, клинические иллюстрации, приводимые Жане, не имеют, на наш вкус, когнитивной ценности, и наделены лишь поверхностно пропедевтическим значением.
   Следующие высказывания Пьера подтверждают нашу оценку. В них всё душевное содержание предложенных иллюстраций "выносится за скобки" дискурса. Вместе с ним ускользает от изучения коммуникативная психология личности, сопряжённая с личным вербальным общением внутри мирских общностей. В итоге остаётся лишь голая робот-кибернетическая схема психики как инстанции, управляющей движениями тела.
   Вот заключения Жане:
   "Таким образом, в созидании личности следует учитывать не только примитивные феномены -- движения, акты адаптации, регуляторы равновесия или мышечного чувства, но и группу вторичных регуляторов, добавляющихся ко всем нашим действиям. Как их обозначить? Что я имею в виду, говоря о совокупности вторичных действий? /.../ С моей точки зрения, вторичные действия есть не что иное, как чувства -- вся совокупность чувств".
  
   Итак, в лице Пьера Жане мы, фактически, имеем "радикального бихевиориста", опередившего в этом отношении Берреса Ф. Скиннера. Ему не довольно того, чтобы находить в поведении обнаружение чувства. Он хочет и утверждает большее - нераздельность поведения и чувства. Последнее выступает встроенным в поведение "регулятором", или "эмоциональным умом".
   Если прибегнуть к более современному техническому языку, то, моделируя человека биороботом, можно обозначить чувства как "информационную часть" поведения.
   И мы бы сказали - это очень неглупый шаг. Он позволяет освободиться от просвещенческой тирании разума и сознания в антропологии, и, тем самым, открывает также возможность альтернативы зеркальной (относительно разума) тирании "подсознательного" и "бессознательного" начал личности.
  
   Вместе с тем, словосочетание "информационная часть" в смысловом отношении, на наш взгляд, более перспективно, чем словосочетание "вторичный регулятор". Почему?
   Да просто потому, что информация подразумевает коммуникацию, знаковый обмен. В то время как в "регуляторе" коммуникация может быть сокрыта в организованном усилии и умном "воздействии на-".
   Именно отсутствием толковательной перспективы, обеспечиваемой общением, объясняется на наш взгляд тот когнитивный тупик, который описывает Жане:
   "С первого взгляда чувства представляются необъяснимым явлением" - говорит он. - "Они кажутся чисто внутренними психологическими феноменами...".
   Но, только в том случае - утверждаем мы - когда мы забываем о том, что это чувства к кому-то или по поводу кого-то. Если же мы вспомним об этом, то сообщительная, коммуникативная природа чувств тут же выведет их за пределы индивидуального "внутреннего", позволив им существовать в форме личной связи и сообщений.
  
   К несчастью, этой сферы существования нет в онтологии Пьера Жане. У него человек - управляемый механизм, чьи движения регулируются. Эти механизмы взаимодействуют, приспосабливают друг к другу свои движения, но не образуют единой сущности, такой как ПАРА или ОБЩНОСТЬ, основанной на связи, на непрерывных энергоинформационных обменах. Они могут быть "соседями", но только в плане расстояния между телами: "ближе-дальше". Но образовать соседскую общину не могут.
  
   Вот что сам Пьер говорит о своих представлениях:
   "Действие регулируется самыми разными способами. Если мы сравним человека с усовершенствованной перемещающейся машиной (с автомобилем), то увидим, что в автомобиле есть не только мотор, но и регуляторы -- акселератор скорости, тормоза. Они играют столь же существенную роль, что и сам мотор. В человеческих действиях также есть регуляторы, тормоза и акселераторы: это -- всякого рода чувства".
  
   Такая индустриальная машиноподобная модель человека нам, конечно же, представляется устаревшей. У Жане другой модели нет - в силу сравнительной отсталости современной ему техники.
   Поэтому Пьер не может критически отнестись к своей модели - ему просто не с чем сравнивать, кроме алхимии и сопряжённой с нею магии. Отсюда выдвижение "материальности" его объяснений как преимущества, в сравнении с нематериальными трансценденталиями алхимиков:
   "... Говорили прежде, будто чувство есть нечто внутреннее, нематериальное. Мы попытались показать, что это неточно. Чувство не является чем-то нематериальным. Его можно описать как регулятор действия, форму осуществления действия, отражающую в большей или меньшей степени его правильность", - говорит Жане.
  
   И на этом он заканчивает лекцию, посвящённую якобы "деперсонализации", и переходит к рассмотрению чувств как регуляторов-контролёров.
  
   20 ДЕКАБРЯ 1928 г.
   6. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА
  
   Заглавие лекции - а именно, слово "фундаментальные" - сразу же отсылает нас к основным страстям Рене Декарта; таким как удивление, любовь, ненависть, страх, etc.
   Было бы наивно думать, будто Пьер не имеет в виду Картезия, когда говорит об основных чувствах. Но, неизвестно, в какой мере готов он наследовать главному Механику, общему учителю всего Модерна.
   Начинает Пьер, - как ему и положено, - не с основных чувств, а - с основных действий:
   "Основные действия живых существ заслуживают названия первичных" - сообщает он нам.
   Сквозь эту риторику просвечивает начало анализа поведения. Последнее расчленяется - выделяются неустранимые, всегда наличные в поведении действия.
   Следующая фраза Жане заставляет вспомнить Вильгельма Вундта и его органо-химическую психологию. Пьер просто повторяет за ним:
   "Что представляет собой живое существо? Совокупность молекул, которые благодаря различным комбинациям обладают свойством действовать особым образом, -- таким, который предполагает новизну, изобретение, адаптацию ко времени. В конечном счете жизнь характеризует именно реакция".
   А дискурс Пьера - белиберда!
   Ясно одно: "первичные действия" - это "реакции".
   "Я называю реакцию первичной, когда она прямо следует из внешней стимуляции", - говорит Пьер. И в этом пункте Пьер совпадает с инвайронменталистами. Однако на следующем шаге он расстаётся с ними, когда говорит, что ...
   "... Вторичная реакция -- это также поведение, но берущее начало в первичной реакции, когда мы совершаем первое движение".
   То есть "вторичная реакция" у Пьера - это уже не реакция на внешнюю стимуляцию, но - на собственное движение; и должна быть отнесена к гомеостазу.
   Вот, что Пьер говорит об этом:
   "У сложных живых существ, состоящих из многих частей, есть еще нечто. Действуя, они выходят из состояния покоя и становятся иными: привычный порядок нарушается уже самим фактом действия. После реагирования следует привести себя в порядок. Этот отклик на первичную реакцию мы называем вторичной реакцией".
   Таким образом. Роль внешней среды сводится к первичной стимуляции, выведения организма из состояния покоя. Затем, главными в поведении оказываются собственные движения. Так прорисовывается проактивная теоретическая позиция Пьера Жане, который говорит, что ...
   "... Все живые существа реагируют, оказываясь в среде, которая на них воздействует так или иначе: жжет, колет, по-разному возбуждает. Они что-то делают, совершают первичные реакции".
   "Нас ущипнули справа, и мы отходим влево: это первичная реакции. Отходя влево и нарушая равновесие, мы отклоняемся от вертикали, и если останемся слева, то упадем. Таким образом, после этой реакции необходимо восстановить равновесие. Вторичная реакция как раз и восстанавливает равновесие".
   Жаль только, что вторичная реакция замыкается на гомеостазе:
   "... вторичные реакции возвращают тело на место и восстанавливают порядок после реакций первичных", - говорит Жане.
  
   В нашем, коммуникативном дискурсе всё выглядело бы иначе. Щипок слева мы восприняли бы как сигнал: сообщение, приглашающее нас к диалогу с автором значащего щипка-сигнала.
   Соответственно, другой была бы и "первичная реакция". Мы бы не отошли влево, как предполагает Жане, но повернулись бы вправо, навстречу сигнальщику.
   Пьеру, однако, такой дискурс пока недоступен, и он удерживается в рамках логической складки "реактивность-проактивность".
   Принимая эту его позицию, мы вправе ожидать, что вслед за гомеостатическими реакциями последуют гетеростатические реакции, направленные на поиск и создание новых стимулов, преобразование внешней среды.
   Наши ожидания в этом пункте пока не оправдываются. Жане остаётся внутри гомеостаза, и развитие поведенческих форм идёт по пути усложнения собственного равновесия:
   "Но вскоре вторичные реакции -- эти поведенческие формы уравновешивания -- бесконечно усложняются и, как в случае первичных реакций, возникает целая их палитра" - говорит Пьер.
   Нужно сказать, что аналитика, рождающая бесконечности, совершенно бесплодна. Все эти множества придётся интегрировать в какие-то целости.
   У Карла Юнга это архетипы, "свойствами которых являются универсальность, регулярность, типичность проявления, повторяемость на протяжении многих веков". Притом что свою психологическую теорию Юнг именовал "аналитической".
   Так что, уходящее во временную даль "бесконечное усложнение поведенческих форм" у Пьера Жане - это ни о чём (!).
  
   Следующая сентенция Пьера также не очень ясна. Он говорит:
   "Существует две ветви человеческого поведения: первая исходит от первичных реакций на внешние стимулы, а вторая берет начало во вторичных реакциях, приводящих тело в порядок. Эти две ветви ведут к двум разным формам познания".
   Имеет ли Пьер в виду две ветви эволюции, одна из которых должна привести к человеку как существу, активно познающему вселенную?
  
   И здесь приходится отметить мнение персонолога Шарлотты Бюлер. По её словам, "Невозможно одновременно верить в гомеостаз и в осуществление самореализации как в конечную цель" (Buhler, 1971, р. 383).
   То есть, сколько бы мы не усложняли свой гомеостаз, из этого не может выйти строительство Пальмиры или Петры.
   Пьер также не может никуда уйти от этой очевидности, поэтому науку, а с нею вместе и всю умную производящую деятельность, он приписывает "первой ветви":
   "Серия первичных реакций, если мы проследим их во всех вариациях и ответвлениях, приводит к познанию внешнего мира и в конечном счете к науке" - утверждает Пьер.
   То есть, извне получаем, вовне и возвращаем! Но вот, "вторичные реакции", - хотя и "схожи с предыдущей группой, также представляя совокупность форм поведения, берущих начало в реакциях тела, - "они создают нечто иное -- внутреннюю жизнь".
   И далее мы получаем от Жане давно ожидаемое определение:
   "Личность в конечном счете и есть род внутреннего синтеза и разграничения внутренней жизни своей и других" - объявляет он во всеуслышание.
   Трудно не услышать в этом заявлении отголоски стоицизма. Особенно, если мы спросим: "откуда взялись другие, и что они здесь делают?"; то именно стоицизм как распространение политической мудрости владыки на душевную самоорганизацию даст ответ на наш вопрос.
   Есть ли ответ у Пьера??
   Да, есть. И он совпадает с тем, что можно извлечь из бесед Марка Аврелия "Наедине с собой".
   "Другой источник -- социальная жизнь, но внутренняя жизнь уже дает начало личности", - таков ответ Пьера Жане.
   Пока что этот "другой источник" личности остаётся втуне. А Пьер занимается "внутренними реакциями", не заботясь, по-видимому, их неустранимыми внешними продолжениями.
   "... Лучший пример вторичных внутренних реакций -- это чувства". - Говорит он.
   Прекрасно! Но, как быть с направленностью чувств вовне: на другое и других?
   Жане думает, будто он избавится от этого вопроса, если возьмёт для начала "простое чувство":
   "Возьмем для начала - говорит он - самое обычное и простое примитивное чувство, называемое эмоцией, эмоциональным шоком, о котором столько сказано и в отношении которого все так же мало ясности".
   Какое же оно, в таком случае, "простое"?! - удивляемся мы.
   "Мне бы хотелось для формулировки мысли привести пример эмоции совершенно элементарной, практически неосложненной", - продолжает Жане. - "Вот случай, который будет у меня пред умными очами во время обсуждения":
   "Речь идет о девушке лет двадцати пяти, которая потеряла мать и осталась с отцом. Она ведет тихую и спокойную жизнь. Девушка здоровая, нормальная и адекватно ведет себя при различных житейских обстоятельствах. И вот, накрывая на стол, отец бросает фразу, с первого взгляда не имеющую большого значения: "Что-то я очень устал сегодня и вообще мне не по себе. Не знаю, что со мной. Мне кажется, что левая рука очень тяжелая, и я не могу ее сдвинуть". И добавляет полушутя: "Неужели у меня будет паралич?".
  
   В этом пункте мы должны задержаться, поскольку Пьер Жане в своих пропедевтических целях характеризует эту фразу отца девушки как якобы "ничего не значащую" (!). - В полном отрыве от семейной социальной ситуации девушки, которая, потеряв мать, уже осталась сиротой, и пережила сильнейший нравственный шок, травмирующий психику. Легко ведь предположить её любовь и сильную привязанность к матери. Разумеется, она боится так же, внезапно, без видимой причины, потерять и отца. И боязнь её социально вполне обоснована - ведь, речь идёт о девушке-сироте XIX столетия. Что ждёт её? Монастырский приют? Или, того хуже, больница для умалишённых. Ведь она больна. И знает об этом, - что явствует из дальнейшего рассказа.
   Всё это известно Пьеру, но он намеренно игнорирует это "всё", таящееся за "малой ясностью" эмоционального шока.
   Хуже того, весьма многозначительные слова отца, которыми он делится с дочерью, видимо так же тревожась за её судьбу в случае своей возможной болезни, Пьер сознательно редуцирует и низводит до "внешнего стимула", будто имеет дело с улиткой, а не с человеком:
   "Примем эту фразу за отправную точку, за внешнюю стимуляцию", - говорит он.
   "Нет не примем!" - возражаем мы. И описание Пьером последовавших событий вполне объясняет "почему?":
   "Тут же девушка меняется в лице, бледнеет, на глаза её наворачиваются слезы; она начинает трястись, падает и бьется в конвульсиях. Эти конвульсии продолжаются три четверти часа, во время которых девушка ломает стулья, все крушит, расшвыривает в разные стороны" - рассказывает Пьер.
   Здесь вновь приходится остановиться и спросить себя: что делает девушка, если делает?
   Она действительно ломает стулья? Крушит всё вокруг себя? Если так, то мы должны рассматривать это как протест, бунт, символическую негацию собственного положения и окружения. В таком случае инцидент тем более усложняется!
   Однако, судя по тексту, девушка ничего не делает, поскольку вообще отсутствует, бьётся в неуправляемых ею эпилептоидных конвульсиях, имеющих, вероятно, истерическую природу.
   За этим припадком стоит фобия одиночества, о которой мы упомянули выше. Ибо, ...
   "... Она хрипит, произносит слова, не имеющие никакого смысла, хотя время от времени попадаются некоторые осмысленные фразы: "Мой отец парализован, мой отец мертв! Что я буду делать совсем одна? Я пропала!".
   "Наконец она приходит в себя в своей постели, куда ее переносит отец, забывший о своей руке и занявшийся уходом за дочерью. После этих конвульсий около двух недель у нее наблюдается недомогание, а затем начинаются различные проблемы: нервное истощение, головные боли, отказ от еды, фиксированные идеи и пр.".
   Здесь опять возникает вопрос: начинаются ли? Или овладевают ею окончательно?
   Ответа нет. Но есть следующий вопрос: Жане сознательно "идиотничает", когда заявляет, что ...
   "... Этот случай прост, поскольку ясно его начало -- фраза, которая ничего не значила...".
   "Не значила для кого?" --спрашиваем. Для участкового невролога, который не обнаружил у отца девушки "никакого паралича"?!
   Симптом, однако, был - тяжесть в левой руке....
   Во всяком случае, для дочери фраза отца значила очень много, - что она и продемонстрировала. Для неё это было дурное пророчество (!), отвечавшее её собственным дурным предчувствиям. В старину дурных пророков побивали камнями..., хотя с позиции современной науки их слова тоже ничего не значили.
   Плюс ко всему, следует обратить внимание на тональность пресловутой фразы. Жане говорит, что отец произнёс её "полушутя". Вполне обоснованно можно предполагать, что таким шутливым тоном отец, знавший о навязчивых фобиях дочери, хотел их высмеять, сделать незначащими. - Не с помощью вполне значимого смысла фразы, а с помощью шутливого тона, который должен был бы сказать дочери, что опасения её о здоровье отца безосновательны и просто выдуманы.
   Возвращаясь к определению Пьером фразы отца девушки как "незначащей", можем заметить, что отец действительно пытался сделать её незначащей. Но это ему не удалось. Хуже того - он получил эффект, обратный желаемому.
  
   Сам Пьер далее произносит свою фразу, которая отчасти объясняет его цинизм:
   "Этот незначительный случай -- тривиальное наблюдение, доступное любому и встречающееся в самых разных формах", - вот что говорит Пьер.
   Для Эриха Фромма это было бы, наверное, свидетельством "болезни общества", которому принадлежит Пьер Жане.
   Тот факт, что это болезнь ОБЩЕСТВЕННАЯ подтверждается свидетельством самого Жане, говорящего, что такая обыденность ...
   "... представляет множество проблем для врачей и психологов".
   "Что же произошло? Что все это в целом означает?" - задаётся он риторическим вопросом.
   "Ответ - по его словам - пытались найти в физиологических нарушениях".
   "Я согласен, что они есть - говорит Пьер, - но ими дело не исчерпывается. Они даже не главные, поскольку в конце концов физиологические нарушения -- сердцебиение, изменения давления -- у девушки не столь значительны. Полагаю, мы лучше всего охарактеризуем ситуацию, сказав, что она отражает некоторое психологическое поведение, способ реагирования. Эта девушка должна была реагировать на слова отца определенным способом, сказав или "да", или "нет" или сделав еще что-то. Речь идет о реакции, и, следовательно, о сфере психологии. Это целостная реакция, но на что?".
   Мы уже сказали, НА ЧТО. На сообщение отца о его болезни.
   Если мы принимаем эту версию, то мы говорим о психологии личного общения в рамках семейной общности, включённой в мирскую общность.
   Если же нет, то ... (?).
   "Здесь мы сталкиваемся со словом, к которому прибегают все психологи на протяжении двух-трех веков", - говорит Жане. - "Оно приводит меня в полное замешательство. Психологи скажут вам: "Ну, это просто: она испытала эмоциональный шок". Эти расстройства окрестили шоковыми эмоциями, чтобы противопоставить эмоциям-чувствам".
  
   "Под шоком - говорит Жане - понимают материальный толчок, воздействие на организм чего-то сильного -- физического удара, воздействия на тело. Однако в действительности были только слова. Могут ли вызвать сильный шок слова: эти небольшие вибрации воздуха?".
   Если бы люди были камнями, то, наверное, не смогли бы. Но люди созданы по образу Божию, а Бог есть Слово. Поэтому мы обмениваемся не ударами кирки, а словами. Притом, что если даже мы получаем от ближнего удар киркой, это всё равно СЛОВО!
   И поэтому в психологии нет физического травматического шока, а есть только посттравматический шок. Который наступает после того, как мы осознаем, что близкий нам человек, которому мы доверяли, ударил нас киркой по голове, когда мы стояли к нему спиной.
   Именно слова ранят душу, а вовсе не удары по телу. Если же мы говорим об ударах, то имеем в виду их ЗНАЧЕНИЕ для ударяемого.
   Об этом же говорит и Пьер Жане:
   "Предположим, те же слова были сказаны на иностранном языке, который девушка не понимает: с ней ничего бы не произошло. Итак, физического шока, вызванного движением слова, движением воздуха, не существует".
   "Но вы скажете, что это моральный, психологический шок", - предполагает Жане.
   Мы именно так и скажем. Но Пьер - если бы слышал нас - предупредил бы, сказав:
   "Будьте осторожны с выражением "психологический шок" и прилагательными, типа "моральный" или "психологический", которые все, а особенно врачи, используют каждый раз, когда чего-то не понимают".
   Отметим, что эти слова обращены к студентам-медикам. Разумеется, нам не нужно быть осторожными, поскольку мы не работаем в клинике, но общаемся в быту, где, как раз, прилагательное "моральный" - самое уместное.
   Оно уместно даже в случаях, когда речь идёт не о "малых вибрациях воздуха", вызванных произнесённым словом, но - о свисте и разрывах гаубичных снарядов.
   Так полковник Александр Голубинский рассказывает, что во время гражданской войны на Дону 7 мая 1918 года его бело-казачьему полку удалось получить две гаубицы. И они обстреляли занятую красными станицу Усть-Медведицкую и хутор Ярской. Но, поскольку снарядов было мало, около 10 штук, эффект, произведённый этим артиллерийским обстрелом на красных "был, главным образом, МОРАЛЬНЫМ" - признаётся полковник Голубинский.
   Вместе с тем, мы понимаем, что Пьер Жане, как клиницист, должен прежде всего подозревать расстройства психики, которые обеспечивают шоковые феномены, независимо от наличных обстоятельств, - таких, как отсутствие гражданской войны, например.
   Он говорит, в частности, что ...
   "... Страх и печаль характерны для меланхолии, так что, говоря о людях, страдающих меланхолическим расстройством, утверждают, что они испытывают страх. Но врач остается в затруднении, спрашивая себя, чего боятся эти больные. Больным перечисляют обстоятельства, которые могут оказаться пугающими: /.../ в конечном итоге при изучении меланхолии не находят никаких причин страха. И врач заявляет студентам: "Этот страх -- моральный". Всем всё понятно, и студентам тоже, все очень довольны: это моральное страдание, "моральный шок". К сожалению, я по природе своей скептик, и полагаю, что "моральный шок" ровным счетом ничего не объясняет".
   А он и не должен объяснять! Он просто объявляет, что диагноз "фобия" в данном случае не может быть поставлен, и тем самым выводит нас за стены психиатрической лечебницы, и отправляет в жизнь: туда, где лежат причины душевных страданий данного больного.
   Пьер, однако, не хочет туда идти, потому что не владеет релевантным персонологическим дискурсом. Уточняя здесь слово "туда", скажем, что Пьер не готов входить в моральные общности и личные общения. Чтобы сохранить способность к логическому анализу, ему нужно оставаться внутри действия и его агента.
   Для этого ему нужно лгать самому себе и нам, притворяясь непонимающим. И он, "на чистом глазу", как говорится, утверждает, что ничего морального в отношениях описанной девушки с её отцом "НЕ БЫЛО" (!).
   "Какой шок испытала наша больная, даже морально? Его не было". - Говорит Жане.
   "Так что же тогда произошло? - спрашивает он себя далее. И отвечает:
   "Я добавлю еще одно слово и скажу: наша больная произвела реакцию".
  
   Мы, между прочим, тоже скептики и утверждаем, что слова "произвела реакцию" являются оксюмороном. Реакция - это непроизвольное физическое, физиологическое или рефлекторное ответное действие. Произвести реакцию нельзя. Её можно только ИЗОБРАЗИТЬ!
   Именно это и утверждает Пьер, когда заявляет, будто ...
   "... Девушка сама создала свой шок, преобразовала услышанную фразу в шок".
   Вот какая артистка! В таком случае, спрашивается - зачем ей это?
   Ответ можно найти только в МОРАЛЬНЫХ отношениях её с отцом и внешним миром, поскольку "шок", который она явила отцу, есть ничто иное как послание, сообщение, откровение души самому близкому человеку, который иначе не готов услышать её.
   И Пьер, фактически, соглашается с нами, когда говорит, что ...
   "В действительности девушку бросил на землю не шок, а она сама. Она совершила определенную реакцию, определенное психологическое поведение...".
   Вот именно, ПОВЕДЕНИЕ (!).
   "Поведение" есть термин нравственный и отношенческий: поведение имярека существует только в глазах авторитетного старшего или значимого друга - отца, матери, учителя, брата, жены, приятеля, etc.; и неразрывно связано с "нормами поведения", принятыми в данной моральной общности.
   В данном случае, поведение дочери существует в глазах отца. И если дочь намеренно сотворила своё определённое поведение, то оно и предназначалось глазам отца; и представляет собой жестовое послание, отчаянное сигнальное письмо ему.
   Жане не может не понимать этого. Поэтому он говорит о "ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ПОВЕДЕНИИ", отличая его тем самым от поведения в обычном смысле слова.
   Добавка прилагательного "психологическое" позволяет ему притянуть за уши "реакцию" и, через это, не потерять связи с элементарными психологическими феноменами живых существ.
   Для чего это нужно ему...? Наверное, для того чтобы сохранить право именовать свою теорию "научной" (?).
  
   Но, в любом случае, реактивность личности отличается от реактивности животного. Невозможно скрыться от морали, в случае человеческой реакции.
   Ларри Хьелл, в своём обзоре Теорий личности, в частности утверждает, что ...
   "... Одной из граней уверенности в том, что поведение человека представляет собой реакции на внешние факторы, является убеждение, согласно которому эти внешние факторы обладают первостепенной важностью".
   Важностью - значит ценностью или значимостью. И первое, и второе суть понятия морально-психологические.
   Вспоминая о меланхоликах, можно отметить, что прилагательное "моральный" в отношении испытываемого ими "беспредметного" страха означает, что они боятся мира как такового, общества в целом: своего соприкосновения с ним; выхода в свет, так сказать.
  
   Возвращаясь к девушке, якобы сотворившей своё поведение, хочется спросить - это было осознанное действие, или инстинктивно-архетипическое? - пробуждение "архетипа" как "поведенческого паттерна"?
   Гипотетический вариант осознанного действия Жане представляет следующим образом:
   "В ситуации, в которой оказалась эта девушка, мы бы сказали: "На ее месте, я бы так себя не вел. Можно было сделать много чего другого. Например, встать, подойти к отцу, спросить, как он себя чувствует, позаботиться о нем, если он болен, помочь ему лечь, сходить за врачом". Такой была бы наша реакция сегодня".
   Реакция на что? Не реакция, а моральная оценка! - если выражаться точнее. Описанное Пьером "другое поведение" очевидно окормлено нравственным долженствованием - знанием того, как должно, как правильно, одобряемо следует вести себя в такой ситуации.
   Такая недвусмысленная характерность предположения Жане не случайна. Ему нужно подчеркнуть контрастность реального поведения девушки с поведением, предполагаемым моралью. И он говорит:
   "Девушка так не поступила, хотя была вполне на это способна. Ведь она умна и умеет ухаживать за больными: она уже ухаживала за больной матерью до самой ее смерти".
   Откуда мы должны заключить, что её поведение было неразумным: соответственно, - аморальным; направляемым какими-то иными силами.
   Судя по контексту, нужно предполагать, что ею овладела "болезнь" - какой-то слом в той конструкции психики, которую прозревает наш психо-механик Пьер Жане (?).
   Но наше предположение не оправдывается. Пьер настаивает на осознанном произвольном поведении девушки и говорит, что ...
   "... она отказалась от нормального поведения, хотя была на него способна".
   Слово "нормальное", употреблённое Пьером, вновь отсылает нас к НОРМАМ поведения: то есть, к морали.
   По словам Пьера,
   "Она заменила его другим, гораздо более странным поведением: бросаться на пол, опрокидывать стулья".
   Совсем недавно он не находил в этом ничего странного. Напротив, утверждал, что это "незначительный случай -- тривиальное наблюдение, доступное любому и встречающееся в самых разных формах...".
   Более того, теперь он заявляет, что "это поведение не столь уж странно и необоснованно. Даже сегодня маленькие дети, когда им отказываешь в чем-то, топают, дерутся, устраивают сцены: это остановленный кризис".
   "Оглянувшись назад, в истории, мы увидим, что когда-то оно было более распространенным. У традиционных цивилизаций конвульсивные проявления и бред встречаются гораздо чаще. Если мы перенесемся в более далекое прошлое, к простейшим примитивным животным, какими будут их конвульсивные реакции? Если электризовать лягушку или простого моллюска, произойдет сотрясение органов, висцеральные изменения, расстройства поведения. Это -- примитивная конвульсивная реакция".
   Вот так, от семейных отношений отца и дочери мы легко спускаемся до наэлектризованной лягушки, и от человека - до моллюска.... Браво!
   А где же тогда, простите, произвольность: сознательная замена одного поведения другим - нормативного ненормативным?!
   Ведь, если такая замена действительно произошла, тому должны были быть веские поводы. Значит, случай вовсе не такой уж тривиальный...(?).
  
   Оставив Жане наедине с его моллюском, мы предположим независимо, что именно НЕНОРМАТИВНОСТЬ, странность, или необычность, этого поведения и была "стимулом", но не для девушки, а для её отца. Стимулом, должным побудить отца расшифровать адресованное ему послание в форме истерического припадка.
   Язык послания невнятен для постороннего. И если этот посторонний - медик; то у него есть все основания прочитать его как экспрессию заболевания. Но отец - НЕ ПОСТОРОННИЙ! Послание адресовано лично ему. Содержанием его является напоминание о том, что рядом с ним душа живая, ранимая, нуждающаяся в его любви, внимании, охранении и сбережении.
   И отец располагает всеми способностями, знанием и возможностями, для того чтобы прочесть это послание дочери, понять его, проникнуться состраданием и помочь ей.
   Таким образом, дочь изменила своё поведение с тем, чтобы отец изменил своё. Чтобы он не подшучивал над её страхами, а реально подстраховал бы её, и помог бы ей, на этой основе, справиться с образом страшного будущего, который она себе рисовала.
   Как бы то ни было, всё это происходит в рамках семейной общности, морали, и личных отношений любящих друг друга старшего и младшего членов семьи.
   Вклад в это дело генов, доставшихся нам от доисторического моллюска, едва ли можно различить. Однако, наш персонолог Пьер Жане этот вклад различает. Именно поэтому для него "... поведение нашей девушки гораздо любопытнее, чем может показаться". И любопытно оно тем, что Пьер видит в нём конвульсивные реакции примитивных животных.
   Итак, мы теперь получаем ответ на заданный нами вопрос о возможной "архетипичности" поведения девушки в глазах Жане. Да, именно так он интерпретирует его, когда говорит, будто ...
   "... Складывается впечатление, что конвульсии нервных женщин не столь уж бессмысленны и некогда, в доисторической жизни, имели свое значение. Примитивные, беспорядочные реакции были первыми поведенческими формами при столкновении с жизненными трудностями".
   Например, "когда на примитивное живое существо нападают столь же примитивные животные, нельзя оставаться неподвижным. Надо биться, сотрясаться всем телом: это может напугать противника, поранить, отбросить назад и, возможно, спасти от смерти", - говорит Жане.
   Сам он уже умер, и поэтому мы не можем натравить на него феминисток, этих "примитивных наэлектризованных лягушек", чтоб они вправили ему мозги. И тогда мы посмотрели бы, забился ли бы он сам в конвульсиях? Вероятно, нет - он ведь мужчина, и не слишком нервный!
  
   Тем не менее, в представлении Жане поведенческий архетип моллюска не хранится в нашей психике в виде полезных доисторических консервов. Подобно тому как генотип полевой мыши встроен в генотип человека, так и архетипы поведения встроены в более сложную конструкцию, которую Жане называет "организованными формами поведения".
   "Моя гипотеза состоит в том, - говорит Жане - что формы поведения постепенно организуются. Поведенческие реакции постепенно конструируются и надстраиваются друг над другом".
   Замечательно! Однако следующая фраза разводит нас с Пьером по разным углам. Он заявляет:
   "Всё -- от акта поднесения пищи ко рту до приветствия -- было создано, изобретено живым существом".
   Вообще-то большинство живых существо подносит рот к пище, и только немногие - наоборот. И всё равно, наше "поднесение пищи ко рту" может быть поставлено в один ряд с "приветствием" только на званом королевском ужине, когда это действие обусловлено этикетом и является знаковым и значащим; читается как сообщение, и в этом уравнивается с приветствием, тоже связанным этикетом.
   Этикету долго обучаются: умение поднести ложку ко рту не даётся сразу, и ни в коем случае не диктуется голодом, как в случае того моллюска, который, по словам Жане, "конвульсивно баламутит воду своими щупальцами и загребает ил, чтобы донести до рта что-нибудь съедобное".
   Назвать указанные публичные действия (приветствие и трапезу) "реакциями" язык не поворачивается!
   Это сложные трудовые движения, обеспечивающие коммуникации, сохраняющие данную культурную общность. Именно о трудовой деятельности человека, принципиально отличной от строительства гнёзд животными, и говорит Жане как об "организованных формах поведения":
   "Организованные формы поведения трудны...".
   Они не существуют в природе, их люди придумывают, и им нужно обучаться:
   "Когда мы начинаем организовывать поведение, мы никогда не знаем, понадобится ли оно нам. Во всех поведенческих формах есть доля гипотетичности" - говорит Жане.
   "Всякое организованное движение, таким образом, -- движение новое, в чем-то опрометчивое, трудное, деликатное".
   После проверки на практике новых трудовых операций, создаются устойчивые технологии, разные по сложности и освоенности, но все предполагающие разумное усилие, или власть разума над телом и душой.
   Эта власть не всегда всем доступна, не всегда осуществима, поэтому в разных случаях люди прибегают к разным технологиям.
   Жане говорит об этом так:
   "Каждый раз, когда мы спешим или когда ситуация сложная, мы отказываемся от усовершенствованных трудоемких действий и возвращаемся к старым, привычным, доисторическим действиям" -- бабушкиным рецептам, так сказать, "пусть даже несколько нелепым, -- поскольку более или менее уверены в успехе".
   Но всё равно это - ТЕХНОЛОГИИ; а не реакции лягушки, как пытается нас уверить Жане.
   Когда власть разума утрачивается, культурное поведение пропадает, и мы больше не можем говорить о личности, но говорим об индивиде. Таких людей, которые теряют человеческий облик (образ Божий!) и скатываются к животным реакциям, не зря называют "умалишёнными".
   Именно с такими людьми имел дело Пьер, когда работал в Сальпетриер: о них он и говорит:
   "... предположим, что жизнь еще более усложняется и ускоряется, и что у нас есть скверная склонность не рассчитывать, не совершать усилие, не думать. Мы прибегаем к давнишней реакции доисторических времен ...", и это - говорим мы от себя - есть упрощение или вульгаризация культурного быта. Проще говоря, временами нам бывает трудно быть "белым человеком", проще быть "цветным". Тем не менее, всё это случается в рамках культуры - даже если это культура "трущобная". И, невзирая на относительно упрощённое поведение, на малое участие разума, на власть архаических стереотипов - эти стереотипы суть КУЛЬТУРНЫЕ.
   Жане видит эту регрессивную шкалу возможного упрощения поведения и говорит нам о ней. Этот ряд безусловно конечен: в каком-то пункте мы покидаем пределы культуры, оставаясь при этом живыми земными существами. Наверное, мы остаёмся также и людьми, в биологическом смысле слова. Однако, в классической культуре такие "люди" изображаются нечеловеческими существами: например, людьми с пёсьим головами; или кентаврами .....
   Пьер Жане не желает, однако, останавливаться в указанном нами пункте и на регрессивной шкале упрощения поведения совершает логическую операцию "бесконечного предела". Последняя выражается в том, что Пьер не проводит водораздела между - пусть примитивным! - но культурным поведением и впадением в неуправляемую раздражённую животность.
  
   "Когда в ответ на деликатный вопрос, мы катаемся по полу в конвульсиях, как это делает лягушка под действием тока, - говорит он, -- это возврат к примитивной реакции" (sic!).
   "Разве?" --спрашиваем. И разве такой возврат возможен? Даже полная идиотия не избавляет до конца от впитанной культуры ранее воспитанного человека.
   Что же касается девушки с отцом, на случай которой опирает свои рассуждения Жане, то её впадение в истерику - акт вполне произвольный, совершённый путём потакания себе, своим эмоциям, демонстративный (эпатажный) отказ от власти ума и внутреннего Старшего.
   Слово "демонстративный" здесь ключевое. Мы думаем, что действие девушки состояло не в конвульсиях, а - в вызывающей экспрессии потери человеческого облика, превращения в её "лягушку". И этот акт принадлежит отношенческому коммуникативному поведение внутри персонализированной общности.
   Из всего вышесказанного никак не вытекает заключения Пьера о том, "что эмоция не представляет собой чего-то экстраординарного. Это такая же реакция, как другие вторичные реакции".
   Нет не такая! Реакция поддержания позы, например, - не эмоция.
   С другой стороны, даже у стайных животных эмоции (ярость хищника, например) принадлежат психодинамике коммуникаций - с соперником или с жертвой. Однако, Жане игнорирует коммуникативный аспект психики - из чего можно заключить, что его психология - это психология индивидуума, субъекта деятельности. Отсюда, и чувства у него суть регуляторы индивидуальных действий, неотличимые, по сути, от эмоций:
   "Если вы поняли мою общую идею о примитивных эмоциях, остается только применить ее к другим чувствам" - говорит Жане. - "Другие чувства также являются вторичными реакциями, регуляторами действия, но такими, которые постепенно совершенствовались...",
   Установив таким образом связь персонологии с биологией, Пьер возводит чувства людей, которые они испытывают друг к другу, к "примитивным эмоциям", выражающимся в беспорядочных конвульсиях плоти, связывая их процессом развития:
   "Мы не все время остаемся на уровне поведения лягушки, достигнут прогресс, и среди наших вторичных реакций есть более совершенные".
  
   Мы понимаем, что таким способом Жане изобрёл "эволюционную психологию", сделав её продолжением "эволюционной биологии. И можем прогнозировать, как будет выглядеть его "психологическое развитие личности", заявленное темой курса лекций.
   Это будет описание совершенствования умельца, творца, искусного ремесленника, инженера, учёного и, наконец АКТЁРА (!).
   Модель Жане лучше всего применима к актёру, который действительно совершенствуется именно в своих эмоциях и чувствах.
   Недавно, один талантливый актёр репертуарного оперного театра говорил о себе буквально словами Жане: "Когда голос льётся - сказал этот актёр - то есть соблазн не трудиться, играть проще, обходиться более лёгкой версией роли; подхалтуривать, так сказать". За это режиссёр ему выговаривал.
   Можно не сомневаться, однако, что если для успеха спектакля и роли актёру понадобится биться на сцене в конвульсиях, т. е. довести себя до "примитивных реакций", хороший актёр это проделает.
   Стезю эту не назовёшь безопасной для душевного здоровья. Провоцировать эмоции и управлять ими, изображать чувства - всё это "чревато" ..., - в том числе навязчивыми состояниями.
  
   По этой ли причине, или по иной, но Пьер Жане по ходу лекции переходит именно к такого рода больным. Заметьте, - не от больных к здоровым; но - к другим больным:
   "Перейдем к другой группе больных, весьма своеобразной. Этих больных очень много, и в определенные периоды мы все оказываемся в подобном состоянии. Это люди, все время находящиеся под давлением, в напряжении, -- иными словами, жесткие", - говорит Жане.
   "Быть жестким, испытывать на себе давление -- это состояние знакомо каждому. У некоторых людей напряженность написана на лице, мышцы которого скованы. Они все -- как натянутая струна; их движения походят на движения манекена, и передвигаются они монолитно. Они столь же жесткие психологически, как и физически: им недостает гибкости, мягкости. Их реакции избыточны, чрезмерны: если над ними подшутили, они впадают в ярость или совершенное отчаяние, а если сделали небольшой комплимент, они несказанно горды".
   "Они тратят массу сил на борьбу с обществом и по малейшему поводу впадают в болезненное состояние. Это состояние -- столь любопытное, что мы уже долго не оставляем попыток его описать, но все еще плохо понятое, -- состояние навязчивости".
   "Им кажется, что их преследуют, они чрезвычайно злопамятны, придают самой безобидной шутке огромную важность и месяцами -- и даже годами -- помнят, что им сделали плохого или чего для них не сделали".
   "Вот бедная женщина, которая на протяжении десяти лет тревожно спрашивает: "Что же я могла такого сказать в пятницу в феврале месяце, пятнадцать лет тому назад? В тот момент я, должно быть, сказала что-то опасное, дала обет дьяволу. Принял ли его дьявол всерьез? Это опасно или нет?"
   "Днями и ночами она будет себя этим мучить", - говорит Жане и спрашивает - что это за состояние ума?".
   Для нас это, прежде всего, состояние совести, и лишь потом - ума. Но у разумников, типа Жане, всё -- ум; совесть у них - тоже форма умствования.
   С совестью сопряжено сознание греховности, которое переживает женщина. За ним стоит её религиозное воспитание и соответствующие ему формы сознания, или "архетипы", по Юнгу, - откуда и возникает представление о возможной продаже души Дьяволу. Эта последняя возможность, собственно, и тревожит помянутую женщину.
   И только теперь вступает в дело картезианский ум, который хочет выяснить ПРИЧИНУ тревоги - как то ему и подобает, - но женщина, как видно, сталкивается с провалами собственной памяти, которые не позволяют ей восстановить прошедшие в ту пятницу события. Поэтому она не знает, что она конкретно совершила, какой проступок. Это незнание закрывает ей возможность покаяния и отпущения греха. Что и является главным источником тревоги. Вера в собственную изначальную греховность (первородный грех) делает провалы в памяти опасными ямами на дороге жизни. И это сильно беспокоит её вероятно кальвинистское сознание.
   Не имея помощи духовника, могущего отпустить и неведомый грех, помянутая женщина оказывается в тупике, из которого не знает, как выбраться. Страх потерять собственную душу становится, таким образом, навязчивым состоянием.
   Таково на наш взгляд содержание приведенного Пьером Жане примера.
   Он сам, впрочем, не отрицает указанных нами социо-культурных содержаний навязчивого состояния, но высказывается о них очень пренебрежительно:
   "Эти люди - говорит он - привыкли относиться и воспринимать всё серьезно и трагично и вкладывать эту серьезность в моральные, религиозные или денежные вопросы; у них есть пагубная привычка придавать значение подобным глупостям".
   Наверное, найдутся специалисты, которые скажут, что Пьер Жане сам болен неким параноидальным расстройством психики, которое и обнаруживает в таких сентенциях.
   Мы могли бы поддержать их, и сказать, что дело обстоит ещё хуже. Вот, послушайте, что Пьер говорит о любви:
   "Что такое любовь? Любовь -- прекрасная психологическая иллюзия, вера в то, что определенный человек может заставить нас жить, прибавить жизненной энергии, защитить, придать нам отсутствующие у нас силы и способности. Иллюзия такого рода довольно естественна: это, впрочем, создает социальные отношения людей друг с другом -- те пажити, на которых мы постоянно ищем себе пропитание. Мы ищем силу в чувстве других. Как когда-то говорил Уильям Джемс, наше верование -- не что иное, как вера в веру другого".
   Из сказанного можно заключить, что сам Пьер никогда не любил. Он говорит о любви как о болезни:
   "... но разве напряжение мы находим только у этих больных? Увы, нам всем знакома болезнь совершенно естественная и гораздо более распространенная. Возьмем влюбленных...", и т.д.
   Отрадно в этом пассаже одно - Жане волей-неволей признаёт общественность и парность человека ЕСТЕСТВЕННОЙ. Именно об этом свидетельствует в его устах "естественность" доверия к другому и надежды на дружбу с ним; или "веры в то, что определенный человек может прибавить жизненной энергии, защитить, придать нам отсутствующие у нас силы и способности", - как говорит Жане.
   Когда эта вера не оправдывается, она превращается в "иллюзию". Именно этот случай описывает Жане. Но, кто сказал, что вера всегда обманывается?
   Если бы дело обстояло так, то названная "иллюзия" не смогла бы стать "естественной" (?). Или мы должны предполагать здесь отсылку к "естественному человеку" Ж.-Ж. Руссо, который существует в "человеке цивилизованном" лишь в виде атавистической иллюзии любви?
   Но даже в форме иллюзии любовь остаётся у Жане ответственной за образование общества из отдельных индивидуумов. По его словам, "иллюзия такого рода /.../ создает социальные отношения людей друг с другом -- те пажити, на которых мы постоянно ищем себе пропитание. Мы ищем силу в чувстве других...".
   Иными словами, нам нужно, чтобы нас любили. Нормальная человеческая жизнь для нас - в парном любовном союзе.
   Важно отметить в этом пункте психодинамику социальных отношений у Пьера Жане. Так, душевное питание, в его представлении, люди получают, обмениваясь чувствами - "мы ищем силу в чувстве других".
   Отметив это, нельзя не спросить - как можно сформировать понятие "социальной личности", не рассматривая общение лиц, и общности, связанные и конституируемые этим общением?
   И кажется - вот хороший повод перейти к коммуникативной психологии. Не зря ведь Робинзон Крузо, оказавшись в одиночестве на острове в океане, завёл себе друга, "Пятницу", из аборигенов.
   Однако, как мы могли уже убедиться, Пьер Жане не идёт в направлении общения. Напротив, он старается сбежать от такой перспективы. И бежит он, как обычно, в свой клинический опыт, который - ему мнится - придаёт авторитетность его утверждениям.
   Так и теперь, вместо того чтобы войти в "царские врата, открываемые Любовью, Пьер от ЛЮБВИ как личного отношения, общения и взаимоотождествления двоих перескакивает к ВЛЮБЛЁННОСТИ как безрассудной нерасчётливой страсти; и рассматривает её как болезнь.
   Итак, вместо целостной единой пары любящих, мы получаем разрозненных "влюблённых".
   Ладно. И кто же это такие?
   Жане отвечает:
   "Влюбленные -- это временно одержимые, и их приступ навязчивости проявляется в точности таких же условиях и с теми же проблемами, что и у настоящих одержимых. На что психологически похоже это состояние? Оно, как и предыдущее, представляет собой реакцию на житейские трудности. Жизнь кажется влюбленному сложной, а он сам -- неловким и неудачливым. Он реагирует на эти трудности. Это удивительная вторичная реакция, -- но, в конце концов, не больше того".
   Интересно, что Жане, не сознаваясь в этом, фактически описал фрейдистский "комплекс неполноценности" личности, и сопряжённую с последним неуверенность имярека в себе перед лицом жизненных задач. Не исключено, что это его собственный комплекс неполноценности, связанный с неудачными любовными интригами юности.
   Видимо, почувствовав здесь опасность выхода на чужую враждебную территорию, Жане спешит оставить в покое влюблённых и возвращается к навязчивым состояниям, примером которых служит ему помянутая женщина, тщащаяся вспомнить свою "чёрную пятницу", в которую она продала душу Дьяволу по дешёвке.
   Пьер говорит:
   "Навязчивости заключаются в разрастании первичного действия. Женщина, пытающаяся вспомнить что-то из своего прошлого, совершает акт поиска, памяти. Если делать его спокойно и просто, понадобится минута. Вопрос: "О чем я думала в пятницу вечером в феврале пятнадцать лет назад?" -- не заслуживает более двух минут размышлений".
   Что тут скажешь? - кроме того, что Пьер даёт здесь пример поверхностной самонадеянной аналитики? Он, либо бежит от самого себя, либо просто халтурит - это ведь не монография, а всего лишь лекции в Коллеж де Франс.
   Нет ни малейшей попытки, со стороны Жане, проникнуть во внутренний мир женщины, посочувствовать ей, и т.п. Вместо этого Пьер обвиняет больную в неумении расслабляться:
   "Но поскольку больная напряжена, тревожна и непомерно упряма - говорит Пьер, - она будет искать ответ до бесконечности".
   Спасибо доктору за радужную перспективу!!!
   Плевать ему на "больную"! Последняя должна лишь послужить построению механистической теории. Каковое деяние представляет для Пьера, по-видимому, сверхценность.
   Он с готовностью и возвращается в лоно своей теории, и говорит о зацикленности больной на пропущенном воспоминании:
   "Таким образом, это реакция преувеличения действия. Все это возвращает нас к феномену усилия. Усилие заключается в увеличении первичного действия. В машине такое устройство называется акселератором. Мы можем ускорять простые реакции, и постепенно устройство для ускорения выделилось из примитивной эмоциональной организации. Внимание, повторение, физическое усилие, психологическое усилие -- все это разные формы акселерации".
   А в целом - одна и та же ЧУШЬ! - добавим от себя.
   Автомобиль тогда только входил в быт Европы, и потому машинные метафоры кажутся Пьеру - как и его студентам, мечтающим о собственном "авто" - весьма эффектными.
   Кроме "педали газа" в автомобиле есть "педаль тормоза". Её образ тоже использует Жане. Он говорит:
   "В нас есть аппарат торможения, как и аппарат увеличения скорости. Первичное действие иногда надо остановить и ослабить, иногда -- усилить. Временная остановка, прерывание действия часто необходимы для восстановления сил. Реакция временной остановки -- начало мрачной инертности".
   Итак, описанная выше женщина слишком давила на "газ", а другие люди вокруг нас слишком давят на "тормоз" - утверждает Жане.
   По его словам,
   "Кроме напряженных людей есть еще и те, которых я называю мрачными, инертными -- или, объединяя оба слова, случаи мрачной инертности. Этих больных можно было бы охарактеризовать типичным для них вопросом: "А зачем?", - которым они отвечают на любое предложение что-либо предпринять. "Сколько людей повторяют это целыми днями!".
   "Им скучно дома. Вы предлагаете им надеть пальто и пойти прогуляться, а они вам отвечают: "А зачем? Что толку?" -- Предлагаю вам пообедать в городе. -- "А зачем?" -- Почитайте книгу. -- "А зачем?". И так обо всем".
   "Мрачная инертность наполняет жизнь многих людей. Иногда она продолжается неопределенно долго, иногда появляется в периоды депрессии".
   Вывод, который делает Пьер Жане из рассказанного им теперь примечателен:
   "Нам остается понять две значительные реакции, два важных чувства, определяющих нашу жизнь" - говорит он. - "Регуляция действия не ограничивается только изменениями в действии во время его осуществления. Мы должны прежде всего уметь действие завершать. /.../ Уметь заканчивать не менее важно, чем начинать. Многие люди, когда они истощены или в силу случайных обстоятельств, позволяют действию заканчиваться как попало: они не завершают действие активно, произвольно".
   Чисто феноменологический подход, заставляющий сосредоточиться на целости действия, который демонстрирует здесь Жане, вызывает сомнения. Ведь, если текущая регуляция (теми же чувствами) не обеспечивает завершения действия, значит нарушено целеполагание, обеспечивающее мотивацию. Наиболее частой причиной незавершения самых обычных действий, вроде закрывания дверей за собой, служит обычная рассеянность или повышенная эмоциональность. Более серьёзной причиной может явиться описанная выше депрессивная инертность. Однако, в любом случае, мы должны концентрироваться не на действии, а на воле субъекта действия: на том, что стоит за словами "активно, произвольно", которые употребляет Жане, когда говорит, что "многие люди не завершают действие активно, произвольно".
   Далее становится немного понятной логика Жане. Он использует феномен незавершённости действия как симптоматику, для классификации болезней, - к чему питает особенную страсть:
   "Сколько психических болезней, о которых я вам говорил, оказываются именно болезнями завершения", - говорит Пьер. Спрашивается - кто-нибудь слышал что-либо о таких болезнях?
   Далее Жане вообще бросает своё любимое "действие" и, цепляясь за термин "завершение", переходит совершенно к другим вещам - к незавершённости значимых событий, мероприятий, этапов жизни, и т.п. Каковая незавершённость не позволяет имяреку освободиться от прошлого. Тем самым Пьер говорит уже не о завершённости действия, а о завершённости времён! А такая завершённость (или незавершённость) выходит далеко за пределы управления своими действиями - в мир.
   Для дискурса Жане это настоящая катастрофа. Не будучи способным охватить мир и разобраться в нём, Пьер сваливает в ящик с одной этикеткой самые разные вещи. Так, например, смешивает поведение и церемонию:
   "Поведение, связанное со смертью, -- говорит он - это поведение завершения, и вся патология и антропология смерти покоятся на психологии завершения".
   Упомянув несуществующую "психологию завершения", Пьер тут же перескакивает к КУЛЬТУРЕ завершения эпох или времён:
   "То, что социологи называют ритуалами закрытия, погребения, -- говорит он - есть не что иное, как церемонии завершения жизни, истории человека. Эта история не будет завершена, если не рассказать ее всему миру торжественным образом".
   И этот торжественный рассказ, или церемонию, он предлагает называть "поведением"? Разве это не выхолостит её смысл?
   В тот же ящик Пьер предлагает поместить и поведение девушки, приходившей на могилу своей матери на кладбище Пер Лашез.
   "Девушку нашли около могилы, которую она пинала, била, оплевывала и ругала последними словами. Когда у нее попросили объяснения, она ответила одной фразой: "Но это же могила моей мачехи". Еще можно было бы понять такое поведение, если бы мачеха была жива. Однако она умерла полгода назад. У девушки было расстройство поведения...".
   То есть, если бы мачеха была жива, а падчерица приходила бы плеваться на её могилу, то такое поведение специалисты Сальпетриер сочли бы нормальным? Подлинный шедевр психиатрии! Мне жаль парижан....
   Разве не очевидно, что мачеха для девушки ЖИВА (?!) и присутствует в её внутриличном интимном коммунионе? Девушка продолжает общаться с ней, и сквозь могильную плиту доносит до неё свои упрёки и проклятия.
   Как ни странно, поведение падчерицы можно описать в терминах завершения, поскольку физическое отсутствие мачехи, вызванное смертью, позволяет девушке высказать в адрес мачехи то, что она не смела бросить ей в лицо при жизни.
  
   Всё это, впрочем, по-настоящему не интересует Пьера Жане. Приведя эти иллюстрации ради красоты и занимательности изложения, он бросает похоронные глупости, и переходит к близкой ему теме индивидуального предпринимательства в широком смысле слова.
   Здесь он прибегает к присутствующим в его сознании архетипам, берёт героическую личность, вроде Сизифа или Геракла, затевающую предприятия и завершающую их, и рассматривает разные варианты завершения:
   "Итак, важно уметь завершать, - говорит Пьер. - И наука завершения покоится на особенном, исключительно важном поведении. Существуют две формы такого поведения: завершение неудачей, поражением и завершение успехом".
  
   При этом Жане, как психолог, рассматривает не сами события победы или поражения, а поведения имярека, претерпевающего эти события в своём быту.
   Начинает Пьер с поведения поражения, неудачи или неуспеха, как более перспективного с клинико-терапевтической точки зрения:
   "Уметь завершать действие поражением -- очень сложное поведение. Есть люди, не умеющие проигрывать. Не совершая поведение неудачи, они переживают проигрыш в десять раз тяжелее. Поведение неудачи -- особая форма поведения: оно сокращает наши расходы на действие, уменьшает потери...", - говорит Жане. И, как мы предвидели, приводит в пример предпринимателя из тех, кои, очевидно, являются его пациентами:
   "В этом коммерческом предприятии я потерял много денег. Я с этим покончу. Я не собираюсь бесконечно расходовать", - объявляет он от лица виртуального бизнесмена. И замечает наставительно, что ...
   "... Прекращение расходов очень важно и очень трудно, поскольку после остановки неуспешного действия нужно предпринять другое: поведение неуспеха предполагает способность к трудному поведению изменения".
   "Поведение триумфа, согласно Жане, также является вариантом завершения, останавливающим первичное действие, которое на этот раз замещается высвобождением сил. Вместо упраздняемого нами первичного действия мы можем заняться чем угодно: можем развлекаться, тратить силы, расточать их во всем организме. Это особая реакция триумфа...".
   Должно быть близкая адвокату, выигравшему процесс, например....
   В современном вульгарном городском лексиконе эта "реакция" числится под статьёй: "расслабиться".
   "Реакции поражения и триумфа очень сложны. Уметь печалиться и радоваться -- это уже прогресс жизни", - говорит Жане.
   Что же нам следует понимать под этим умением? На память невольно приходит школа придворной жизни и культура эмоций.
   Пьер также обращается к куртуазной традиции и говорит:
   "Когда мы радуемся, мы зажигаем фейерверки, возносим благодарственную молитву, проходим под триумфальной аркой. Действия традиционной церемонии неизменны".
   Умение это, однако, появляется в жизни общества не сразу. По мнению Жане, "у отсталого человека существует только эмоция начинания, -- конвульсивная, простая эмоция".
   Утверждение спорное, но теперь важно то, что в представлении Жане психическая эволюция человека, продолжающая видовую, и называемая "прогрессом жизни", выражается в развитии эмоциональной сферы.
   При этом, Пьер лишь касается развития общественных отношений, когда говорит о "фейерверках, триумфальных арках и благодарственных молитвах", и ни в коем случае не выдвигает их на авансцену "прогресса".
   У него эмоции развиваются как бы сами по себе, идут впереди:
   "Эмоции все больше и больше усложняются: обычные чувства -- усилия, усталости, интереса, грусти, радости -- совершенствуются. Усложняются также способы их выражения", - говорит Жане.
   Спрашивается: "Где находится пространство выражения чувств, в котором могли бы существовать способы выражения? Разве не в общественных коммуникациях?".
   Традиция предлагает нам сценические подмостки в качестве лучшего места выражения эмоций. И, таким образом, мы возвращаемся к АКТЁРУ - человеку, которому концепция личного прогресса как совершенствования своих эмоций и чувств особенно близка.
   С равным успехом можно говорить о художнике, драматурге, писателе или архитекторе - любом творце, коммуницирующем с другими посредством творимых образов. Их всех объединяет то, что зашифрованное ими в образах послание не обращено ни к кому лично, и этим отличается от диалога. Оно обращено ко "всем": к неопределённому кругу сограждан или соплеменников. Именно эта неопределённость адресата творческого послания и позволяет Пьеру Жане (в русле общей ментальности Модерна) абстрагироваться от аспекта коммуникации, или общения лиц, и сосредоточиться на аспекте сотворения образов, якобы "выражающих чувства" творца.
   Таким способом диалектика "Ты и Я", обменивающихся местами, превращающихся друг в друга, заменяется диалектикой "Внутреннего - Наружного". И тогда можно говорить не об общении, а лишь об ЭКСПРЕСИИ.
   Само слово "экспрессия" буквально означает "выдавливание наружу", или "обнаружение" по-русски. Напоминает операции художника с тюбиком краски, которую он выдавливает (экспрессирует) из тюбика на палитру или прямо на холст.
   Итак, первичная коммуникация, рождающая культурное сообщество, это ЭКСПРЕСИИЯ ЧУВСТВ перед соплеменниками в форме ОБРАЗОВ. Соответственно, первое общественное учреждение - прото-театр ли прото-галерея, наподобие знаменитой пещеры Альтамира в Испании.
   И лишь потом, по мысли Жане, "к разным формам поведения как экспрессиям эмоций (танцам, например) присоединяется язык, а также привычки и церемонии".
   Такая вот психоцентричная антропология!
   Не забудем, однако, что Пьер искусственно ограничил себя в своём дискурсе, озаглавив эту первую часть курса "Телесная личность", в результате он ищет выделить личное начало, ограниченное видимым телом, спроецированное на него.
   Эмоции и чувства доставляют ему нужную "материю". "Они организуются, и эта организация создает внутреннюю жизнь, отличающуюся от жизни внешней. Внутренняя жизнь -- начало личности". - Заключает Жане.
   Трудно не заметить в таком подходе Жане влияние либеральной идеологии, стремящейся представить "личность" объектом вещного права: как некий сосуд, на содержимое которого никто не может претендовать, кроме того индивидуума, в проекции на тело которого мы образуем понятие о "внутреннем" и "внешнем" или "наружном" для него.
   "Сознание" также относится Пьером Жане к содержимому персонального сосуда, вместилища личности, то есть к "внутреннему". Похоже, сознание у него есть некая динамическая характеристика эмоциональной сферы:
   "Первый результат, первое следствие этой жизни чувств мы рассмотрим в следующей лекции" - обещает Жане, - "речь идет о такой важной и трудной проблеме, как сознание".
   Опираясь на это понимание сознания как "первого результата, первого следствия жизни чувств", мы в состоянии предположить, что творимые с помощью тела образы, обнаруживающие "внутреннее", которые Жане невежливо именует "реакциями", и явятся для него первичной материей сознания - его первыми содержаниями (?).
   Но послушаем, - что скажет сам Пьер.... Мы же в очередной раз недоумеваем, как можно такой, коммуникативный по природе акт, как обнаружение (= экспрессию) внутреннего сводить к "вторичной реакции". Это возможно только при невольном обнаружении себя другому.
   Случается и так, но будет ли такое обнаружение ЭКСПРЕССИЕЙ? Ведь Жане сам настаивает на произвольности Экспрессии. Пусть в отрицательной форме отказа от "вторичных реакций" и потакания реакциям "первичным". Всё равно мы должны вести речь о труде, о разумной воле, о сознательном усилии. Мы настаиваем - экспрессия внутреннего есть ТРУД. И это не труд добычи пищи или гнездостроительства: это труд коммуникации, общения с другими; требующий создания (сотворения) сообщения, "прочитываемого" со-общниками.
   К этому труду общения мы относим и персональную деятельность, именуемую "сознанием". И переходим к ознакомлению со следующей лекцией Пьера Жане:
  
   7 января 1929 г.
   7. ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ
  
   "Сегодня мы займемся проблемой сознания" - обещает он.
   И мы наивно думаем, что на этом мы покончили с "телесной личностью", ибо привыкли соединять сознание с вербальным общением: с языком, позволяющим как бы "видеть" себя глазами другого в словесном сообщении-описании, - что немыслимо вне общества и общения. То есть мы заранее соотнесли сознание с "социальной личностью".
   Однако Пьер думает иначе и говорит, что ...
   "... В завершение первой части курса об эволюции личности, то есть части, касающейся ее элементов и телесной личности, у нас осталось еще две лекции: сегодняшняя по проблеме сознания, и в следующий четверг -- о феномене, который можно назвать осознанием".
   Можно допустить, что Пьер говорит о некоем бессловесном телесном сознании, сопряжённом с позами и движениями тела: с простыми производимыми телом сигналами; сознанием, наблюдающемся у высших и особенно у домашних животных... (?). Но всё равно, и такое сознание обязано своим существованием коммуникациям, и могло появиться только внутри общности.
   Разумеется, оно может использоваться затем как индивидуальный инструмент приспособления, - но это уже относится к преимуществам стайных животных перед одиночными.
   Однако нерасторжимая связь сознания с коммуникацией близких существ друг с другом для нас совершенно неоспорима.
   И в этом пункте мы тотчас расходимся с Жане. Он спрашивает:
   "В чем же заключается психологический феномен, называемый сознанием?"
   И отвечает:
   "Вспомним для начала общее представление о сознании: этим словом обозначается знание живого существа о том, что происходит с ним самим и, вследствие этого, в его организме".
   Заметьте - это чисто кибернетическое определение сознания. В таком случае любая управляющая программа, способная использовать информацию, поступающую от органов машины, является сознанием.
   Мы, разумеется, сказали бы в рамках той же формулы: "знание живого существа о том, что происходит в мире, вокруг него, с такими же как он существами".
   А у Жане получается, что регулятивная функция нервной системы, управляющая нашей физиологией (тем, что происходит в организме) - это уже сознание (!?). Но, в таком случае не называйте это "знанием". Что с нами происходит, и тем более в организме - об этом мы, как раз, ничего не знаем непосредственно; получаем это знание опосредованно в социальном общении. Если бы не так, профессия врача давно отмерла бы.
   Наверное, сознание имярека способно влиять на его физиологию; тем не менее, оно принадлежит лицу, имяреку, а не его организму. А лицо - это уже существо не целиком телесное и не целиком индивидуальное.
  
   Пьер, конечно же, предвидит наше недоумение и, упреждая его, говорит:
   "Слово "сознание" используется применительно к душе, бытию, божественности. Считается, что всякое метафизическое существо обладает сознанием. Сознание рассматривается в смысле моральном, социальном -- во всевозможных смыслах. Но в то же время существует и психологическая проблема сознания...".
   Тем самым Пьер как бы желает выделить для себя особую область исследования, свободную от богословия, в частности. Это можно понять. Но каким образом можно отделить сознание от моральных и социальных смыслов? Этого мы понять не можем.
   Разве психология - это не наука о душе? Пусть не в религиозном, а в философском смысле? Разве можно отождествить психологию с физиологией, - пусть взятой информационно, в аспекте управления организмом?
   Пьер хочет определить сознание психологически. И признаёт в то же время, что сама психология всегда определялась через сознание:
   "Прежняя психология около тридцати лет назад дала этой старой проблеме любопытную и проницательную трактовку" - говорит Пьер. - "Вы найдете ее, в частности, у философа Гарнье. В его книге есть глава с малопонятным названием: "Является ли сознание специальной способностью?".
   "Во времена Гарнье под специальной способностью понималась группа психологических феноменов, обособленная от других, нетождественная им, которую следует изучать отдельно. Гарнье применяет эту категорию к проблеме сознания и задается вопросом: должно ли оно рассматриваться как особый психологический феномен, отличный от других, или же, напротив, сознание является общим свойством всех психологических феноменов, и ему не надо посвящать отдельную главу".
   "... За этими немного книжными терминами, ставшими уже привычными, стоит само определение психологии, общая проблема природы психологических явлений" - заявляет Жане.
   И спрашивает:
   "Что представляет собой психологическое явление? Все ли психологические явления характеризуются сознанием? Если это так, то изучению специального феномена, называемого сознанием, нет места, поскольку все психологические явления сознательны".
   И какие же, тогда, к чёрту, "реакции", "первичные и вторичные"?!
   "Действительно, для философов эпохи Декарта, Лейбница, Кондильяка и Гамильтона психологический факт нельзя определить иначе как через сознание. Психологический факт -- факт обладания сознанием".
   Что вовсе не удивительно: напротив, - ожидаемо; поскольку для Декарта и Лейбница истинный человек - это человек познающий. Их антропология - когнитивная. Соответственно, всё собственно человеческое завязано у них на знании.
   "По этой причине сознание никогда не рассматривалось как специальная способность. Такой проблемы не существовало: ее совершенно исключало само определение психологии", - утверждает Жане.
  
   Но так дело обстояло в науке раньше. Сам Пьер не связывает намертво психику с сознанием:
   "Для нас - говорит он о себе - психологический факт может быть определен, даже если ничего не говорится о сознании. Психологический факт -- это поведение живого существа, внешнее, а не внутреннее поведение. Это совокупность движений, действий, слов, всего, что это существо может сделать и что можно воспринять извне, что исходит от организма и достигает внешних объектов".
   Выше мы уже отмечали, что само понятие "поведения" несёт моральную окраску, содержит в себе норму, внешнее суждение и оценку. Здесь приходится заметить, что "совокупность" названных вещей не может образовать поведения и, соответственно, "психологического факта". Наконец, всё, что можно воспринять извне, и всё, что достигает внешних объектов, суть разные множества. Воспринимают субъекты, и воспринимаемое ими есть информация. В целом же акты, производимые одной стороной и воспринимаемые другой, суть КОММУНИКАЦИЯ. А то, что достигает внешних объектов, есть ВОЗДЕЙСТВИЕ.
   Таким образом, в описанном Жане "психологическом" (= поведенческом) факте мы обнаружили две компоненты: "коммуникацию" и "воздействие".
   (Во втором также можно выделить "коммуникацию", но - на другом, физическом уровне; между другими субъектами обмена.)
   Из этих двух составляющих, что считать "психологическим фактом"?
   Мы думаем, что это зависит от целеполагания - хотел ли имярек своими действиями что-то СООБЩИТЬ другому имяреку; или он хотел ВОЗДЕЙСТВАТЬ на какой-то объект: молотом на ковкое железо, например; или ногой - на футбольный мяч. Любопытно, что в последнем случае (на футбольном матче) все действия игроков, воздействующие на объект - мяч, образуют публичное сообщение, адресованное зрителям и болельщикам.
   Иллюстрацией по теме может служить также сравнение реальной покупательной способности имярека как факта ЭКОНОМИЧЕСКОГО, и его ощущения себя "бедным" как факта ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО.
   Последний факт, несомненно, есть факт сознания. Но, "как бы то ни было - возражает нам Жане - у нас (т.е. у них!) есть понятие психологического феномена, независимого от сознания. Сознание может к нему присоединяться, но психологический феномен уже существует сам по себе, его можно определять и понимать независимо".
   Так что мы имеем дело с АКСИОМОЙ. Она в устах Пьера звучит следующим образом:
   "Сознание будет специальной способностью, если найдутся движения, в сравнении с другими более элементарные и не являющиеся сознательными. Если это так, то проблема решена: сознание добавляется к некоторым движениям и становится особым поведением, -- говоря словами Гарнье, специальной способностью. Если же нет, сознание остается общим свойством, характерным для всех живых существ. Таким образом, мы возвращаемся к давней проблеме -- проблеме бессознательных актов или движений".
   Из услышанного заключаем, что любое движение живого существа есть факт психологический, или "душеведческий" - раз ЖИВОЕ означает ОДУШЕВЛЁННОЕ.
   Как иначе можно трактовать следующий критерий отличения живого от неживого, предлагаемый Пьером Жане (?):
   "Движения физического тела регулярны и детерминированы: каждый последующий момент движения не содержит ничего, чего не было бы в предыдущем моменте. В отличие от этого движения живого существа неизменно предполагают явный или же неразличимый невооруженным глазом прогресс -- изменения во времени. Иногда эти изменения становятся заметны только через несколько поколений, но тем не менее они существуют. В движении живого существа всегда есть что-то уникальное".
   Если это не поведенческое определение души (одушевлённости), тогда научите меня!
   Это определение утверждает самоё себя тем, что в нём заметен "прогресс", по отношению к когнитивной антропологии классического Модерна. У Пьера Жане истинный человек, или "душа живая", уже не ПОЗНАЮЩИЙ только, а - ТВОРЧЕСКИЙ! Всегда НОВЫЙ и УНИКАЛЬНЫЙ. Не просто Знаток, но Творец собственного существования (!).
   Логика Пьера кажется очевидной: она укладывается в модель живого существа как саморегулирующегося механизма, или самоуправляющейся машины с открытой системой управления, построенной на основе непрерывной обратной связи с управляемыми органами, чьё состояние всегда представлено в сигнальной РЕФЛЕКСИИ.
   Эта, всегда наличествующая в целом организме рефлексия есть часть системы самоуправления или саморегуляции. Сознание также обнимается понятием "рефлексии", и существует, в том числе, как регуляция или управление движением живого существа, в самом общем смысле слова "движение". Именно это и позволяет Пьеру объединять сознание с другими регуляторами. В особенности, с чувствами.
   Мы не находим оснований для оспаривания такой модели. У нас лишь вызывает сомнение её научная валидность. Согласимся: пусть, сознание - это регулятор движения. Но какова его природа? Сознание ведь не укладывается в логику простой обратной связи между органами движения и системой управления (!). Поскольку, не просто включает в себя коммуникацию с другими живыми существами, но основывается на ней! Даже этимология слова "СО - ЗНАНИЕ", или сокращённый "дилог" "СОВМЕСТНОЕ ЗНАНИЕ", указывает на парное существо. Так что со-знание - это не просто обратная сигнальная связь с управляемыми органами, но - сообщение от экзистенциального партнёра о том, как он видит меня, и что он видит во мне. Иными словами, для нас со-знание - это особый вид рефлексии, доступный только в парном существовании, как видение себя глазами другого. "Обратная связь" с собой, необходимая для самоуправления, осуществляется здесь с помощью партнёра совместного быта через сигнальное общение с ним.
   Таким образом, мы можем согласиться с проводимым Жане отделением "психологического факта" от сознания. Последнее тоже участвует в психологических феноменах, но - не во всех обязательно.
   Поэтому прав Гарнье, утверждающий, что сознание является "специальной способностью" высших общественных животных. Таким способом высвобождается поле специфически бессознательных актов. И этому способствует коммуникативное определение сознания. Не имея такого определения, исследователь утрачивает границу отделяющую сознательную активность от бессознательной по принципу разных типов кибернетической рефлексии, и тогда, по словам Жане, приходится разыскивать ...
   "... движения, в сравнении с другими более элементарные и не являющиеся сознательными".
   Именно так и решалась ранее задача разграничения сфер сознательной и бессознательной жизнедеятельности:
   "Лейбниц, а позднее -- Кондильяк, английский философ Гамильтон и многие другие -- хотели доказать существование бессознательного тем, что называли малыми восприятиями, которые слишком малы, чтобы осознаваться, но которые все же являются восприятиями...", - рассказывает Жане. - "Вот как рассуждал Лейбниц: он рассматривал шум прибоя, волны, набегающие на песок. Каждая волна состоит из маленьких капель. Общий звук, который вы слышите, -- это суммарный удар всех капель о песок или скалу. Однако одна-единственная капля морской воды, падая на песок, не производит никакого воспринимаемого шума. Именно общее действие делает возможным восприятие и, как следствие, сознание, и это общее состоит из огромного множества мельчайших явлений, которые сами по себе не осознаются. Поскольку общий феномен -- восприятие шума волн -- существует, то и вклад каждой капли также должен запечатлеться в нашем разуме, хотя и без нашего ведома. Это малое восприятие, малое неосознаваемое восприятие".
   В чём состоит ошибка Лейбница, если она есть? - спрашиваем.
   И отвечаем: Ошибка Лейбница - в применении изобретённого им дифференциального исчисления к восприятию. Нет, - говорим, - восприятие шума прибоя не складывается из шумов отдельных капель. Сумма этих шумов даст просто суммарный интерференционный шум, тогда как "шум прибоя" - это поэтический образ, сопряжённый с романтикой дальних странствий и морских путешествий. Поэтому восприятие шума прибоя не может, в принципе, обойтись без сознания и его культурных матриц.
   В то же время прав Гамильтон, который "приводит другое сравнение. Он говорит: в лесу можно услышать гусениц, поедающих листья деревьев: миллионы гусениц, жующих листья, создают некоторый шум, хотя одна-единственная гусеница не производит никакого шума".
   Этот шум действительно является сложной суммой одиночных шумов, - если только вы не лесник, с ужасом слушающий как шелкопряд уничтожает лес. Однако, шум одной гусеницы не является "бессознательным восприятием": это просто неслышимый звук; сиречь, звук, интенсивность которого ниже порога слышимости. То есть, дело здесь - в чувствительности слухового аппарата, а не в сознании или отсутствии такового.
  
   Пьер Жане не хочет идти этой дорогой и заблудиться в лесу ума, поедаемом гусеницами сомнения. "Этот довод мне не по душе. Он мне не кажется достаточно логичным" - объявляет Пьер.
   Он, как мы уже заметили, поступает просто: переводит слово "психичность" как "одушевлённость", и на этом основании любые проявления одушевлённых (= живых) существ относит к предмету психологии.
   "Наша позиция будет иной" - говорит Пьер. - "Для нас психологический факт был определен еще до того, как встала проблема сознания". /.../ "Мы начали рассматривать предмет психологии как совокупность действий человека, которые можно изучать как извне, так и изнутри, оставив сознание в стороне".
   Сказанное теперь Пьером не означает отрицания или "размывания" такого предмета как "сознание". "Несомненно, в какой-то момент мы доберемся до проблемы сознания", -- обещает он слушателям. - Но "для нас психологический факт может быть определен, даже если ничего не говорится о сознании".
   И далее Жане формулирует свой общий поведенческий подход, говоря:
   "Психологический факт -- это поведение живого существа; внешнее, а не внутреннее поведение...".
   То есть, доступное наблюдению без вмешательства исследователя в организм, в тело - и это обстоятельство подчёркивается у Пьера словом "внешнее", оппонирующим в его речи "внутреннему".
   Таким способом - как отмечено выше - уничтожается моральный смысл слова "поведение", и тогда оно распространяется на всех живых существ (поведение бабочек, например). Идеологическая выгода такого подхода в том, что психология человека - а с нею и персонология (= наука о личности) - становится частью биологии и медицины: словом, естествознания; перестаёт, тем самым, быть исключительно гуманитарным знанием.
  
   Утвердившись таким образом на науке, этой "твёрдой почве" Модерна, Пьер формулирует свой ПРОАКТИВНЫЙ подход к представлению о сознании и личности, разделяя "субъектное" и "объектное" бытия живого существа. Их нельзя, однако, разделить по принципу поведения, определяемого "изнутри" и "извне". Оказывается, объектное бытие живого может оформляться и "изнутри":
   "Психологические явления -- формы поведения живого существа, только в простейшем случае определяющиеся внешней стимуляцией; - говорит Пьер. - "Внешний мир ударяет по нашим рукам, глазам, ушам и определяет ответные реакции".
   "Но существует также много других процессов, происходящих в нас без внешней стимуляции":
   "....отдергивание при боли, движение руки, подносящей пищу ко рту, пищеварение, экскреция -- явления психологические, но в них нет еще сознания. Оно появляется на второй стадии, когда в отношении первичных феноменов, исходящих от внешнего мира, возникают внутренние реакции, когда мы сами приспосабливаемся к ситуации, вызванной внешним миром".
   Жане делает акцент на МЫ САМИ, отсюда "проприоцептивные" (себя-чувствующие) рефлексы как основа сознания, и тогда ...
   "... можно говорить о специальной способности, называемой сознанием".
   Нетрудно видеть, что в основу сознания Пьер кладёт саморефлексию как способ саморегуляции, и, значит, - возможность автономного поведения, или феномена "субъектности" живого существа, направленной на собственную стабильность или гомеостазис:
   "По поводу каждого нашего действия" - пишет Пьер далее, - "в нас происходит внутренняя реорганизация. Сознание -- то, что мы добавляем, чтобы упорядочить наши действия, перестроить весь организм, побеспокоенный действием, вызванным извне".
   Таким образом, занимая проактивную позицию, и соединяя сознание с "мы сами", Жане в то же время не порывает с "инвайронментализмом", обеспечивающим связь биологии с классической физикой всеобщей причинности.
   Хотя, пока не очень ясно, как впишется в эту модель гетеростатическая субъектность животных и человека. Эволюционная лестница будет здесь очень кстати - на разных её ступенях можно расположить взаимоисключающие формы жизни, не разрушая целого. Живое существо будет просто перемещаться в самом себе со ступени на ступень и обратно, по мере надобности. Такое вот открытое самоусложнение, сохраняющее в себе возможность обратного упрощения, или квази-регресса.
   Эту подвижность собственной организации Жане, очевидно, рассматривает как адаптивное эволюционное преимущество сложных существ со сложным поведением. К этому преимуществу Пьер относит и сознание как дополнительную возможность "упорядочить наши действия".
   То есть, он рассматривает сознание только в кибернетическом аспекте: вторичном, на наш взгляд, но зато позволяющим вернуться в границы модели активной адаптации: "индивидуум - внешняя среда". При этом неустранимая коммуникативная природа сознания выносится за скобки, как если бы сознание было только нашим собственным орудием приспособления, которое мы достаем из кладовой и пользуемся им, когда в том есть нужда.
   Мы, со своей стороны, могли бы предложить Пьеру другую модель самоуправления и организации индивидуальной активности; модель, оставляющую субъекта открытым для коммуникаций, как сторону сигнального общения. Эта открытость позволила бы ему в процессе саморегуляции пользоваться информацией о себе, полученной от другого, от партнёра общения. И тогда "внутренняя реорганизация" и "упорядочение наших действий", которые Жане причисляет к феноменам сознания, претворилась бы, кроме всего прочего, и в ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ, полученной в общении с другими существами.
   Эта модель, как мы уже отмечали, к сожалению, Пьеру чужда. Его подход делает общение ненужным для сознания, которое становится функцией расширенного усложнённого гомеостаза. Он вовсе необязателен в антропологии, но продиктован либеральной идеологией индивидуализма. Так что Пьер Жане на собственном примере демонстрирует нам "объектность" своей "субъектности", - или зависимое поведение, пусть определяемое "изнутри", если угодно, из его менталитета. Но если мы пожелаем объяснить себе этот менталитет, мы уже не удержимся "внутри Пьера" и должны будем выйти на просторы эпохальных мифов Модерна, коренящихся в "архетипах" Классической Древности.
  
   Практическая психиатрия и экспериментальная психология не могут, однако, втиснуться в "прокрустово ложе" либеральной идеологии индивидуализма, не разламывая его.
   Высказав положение о гомеостатическом происхождении сознания из вторичных реакций, Пьер далее демонстрирует абсолютную невозможность объяснения феноменов изменённого сознания без привлечения общения двух лиц. Речь идёт о гипнотических внушениях, примеры которых он приводит:
   "Бернгейм -- говорит Пьер Жане -- описал случаи внушения испытуемому систематической анестезии, ограниченной одним конкретным объектом. Он дал этому феномену странное название: негативная галлюцинация. При позитивной галлюцинации человек видит объект, при негативной -- восприятие объекта подавляется. Например, Бернгейм говорил человеку, находящемуся в гипнотическом сне: "Вы не видите эту пачку бумаги, она не существует, вы не можете ее видеть", и тот, пробудившись, подтверждал, что на столе нет бумаги: бумага исчезла. Я с горячностью доказывал, что это внушение сложнее, чем думают, и, по сути, абсурдно: человек продолжает видеть объект, но не верит тому, что видит".
   Это совершенно замечательное признание, совершённое Пьером "подсознательно"; признание приоритета для человека информации, полученной в общении с другим человеком, по сравнению с данными телесных органов чувств.
   Затем Пьер приводит собственное доказательство такого приоритета:
   "В 1886 и 1889 гг. - говорит он, - Я описал опыт, который состоял в выкладывании на столе десятка маленьких квадратиков бумаги. На некоторых я поставил карандашом кресты и внушил испытуемому, что карточки, отмеченные крестиком, не могут быть увидены, что он совершенно их не видит. Разбудив его, я выложил все карточки на столе и попросил их сосчитать. Он насчитал только шесть, проигнорировав четыре карточки, отмеченные крестиками. Очевидно, чтобы проигнорировать эти четыре карточки, необходимо видеть крест, и если бы он его не видел, то не смог бы их проигнорировать. Следовательно, испытуемый, если бы хотел, мог бы сосчитать все десять карточек. Его зрение не изменилось".
   То есть, он НЕ ВИДИТ, в человеческом смысле слова, прекрасно видя в смысле физиологическом. И это замечательно! Факт, позволяющий нам выделить гуманитарную сферу из общебиологической, и так избежать соблазна эволюционной теории, предлагающей вписать Человека в дарвиновскую эволюцию видов.
   В связи с чем важно отметить, что не внушённые содержания ума получают якобы "подсознательную" власть над поведением имярека, а авторитет лица, внушившего ему их. Здесь же, в отношениях "старший - младший", лежит и власть разума над человеком, и особое положение сознания в составах личности.
   То есть, описанному Жане опыту релевантна не диалектика "сознательного - подсознательного" как "контролируемого" и "неконтролируемого" поведения; а диалектика "парного, диалогического" и "одиночного" существования.
   Парному существованию отвечает совместное управление жизнедеятельностью в информационных обменах, сообщениях. Сознание принадлежит парному бытию и, в плане регуляции действий, столь любимом Жане, или в кибернетическом аспекте, сознание есть инстанция высшей нервной деятельности, преобразующая принятые от других сообщения в управляющие программы.
   Разумеется, такое "значение слова "сознание" довольно узкое и не охватывает всего множества операций, надстраивающихся над чисто внешними действиями". И с этим мнением Пьера Жане можно согласиться.
   Сам он, однако, не готов расширить свою главную узость - операционный, технологический взгляд на сознание. Он может ввести в поле умозрения какие-то новые субъективные операции, но отказывается изучать коммуникации.
   В результате, "в следующей лекции, посвященной "осознанию", мы - с его подачи - изучим основные характеризующие сознание операции".
  
   Тема "осознания" возникла у Жане не случайно, но вследствие учёта фактов, говорящих о том, что действия имярека могут быть вполне разумны и адекватны ситуации, но не осознаны. И могут быть осознаны впоследствии.
   Мы объясняем это явление подавленностью именно коммуникативной части "сознания", когда оно существует как "ум", или управляющая информационная программа, но не существует как "сообщение", передаваемое (сообщаемое) партнёру совместного бытия.
   Характерны в этом отношении примеры людей, страдающих так наз. "фугой", или побегами из дому и странствиями, о которых они ничего не помнят и не могут рассказать. Пьер как раз приводит подобные примеры, с тем чтобы подвести слушателей к рассмотрению психического акта ОСОЗНАНИЯ содеянного "подсознательно".
   "Мы подходим к проблеме, представляющейся мне довольно любопытной и лишь недавно возникшей в истории психологии. Это -- проблема актов сознания, действий, его конституирующих". - Такими словами начинает Пьер свою следующую лекцию.
  
   9 ЯНВАРЯ 1929 г.
   8. ОСОЗНАНИЕ
  
   "Были времена, когда /.../ сознание понималось как общее свойство, принадлежащее не только всем психологическим явлениям, но и всем существам", - говорит Пьер. - "Это -- философская и общая теория сознания, которая, по сути, не имеет никакого отношения к психологии в собственном смысле слова. Напротив, с психологической точки зрения существование явлений, совершенно не содержащих сознания, очевидно, как и факт, что сознание добавляется к определенным психологическим формам поведения достаточно поздно, и с большими или меньшими трудностями. Мы все привыкли к подобным феноменам и говорим: "Он совершает это действие, сам того не сознавая, неосознанно. Он все осознает гораздо позже".
   Что это значит - ОСОЗНАЁТ? К ответу на этот вопрос, видимо, и приготовился Пьер. Для нас "осознаёт" значит формирует сообщение о себе и выносит его в поле общения со Старшим, которому доверяет и чей авторитет признаёт. Этот Старший не обязательно актуален: он может быть виртуальным - лицом внутреннего коммуниона, основы личности. В этой возможной виртуальности моего "Старшего" - секрет сознания, маскирующий его сообщительную (коммуникативную) природу. Человек физически как будто бы один, но психически он живёт как сообщество (ПАРА как минимум) и обнаруживает себя как сообщество, которому принадлежит культурно.
   Это видимое одиночество человека при его подлинной имманентной социальности, доступной только общению и умозрению, рождает соблазн идеологии индивидуализма. Мы, люди "Пост-Модернити", успели убедиться в ложности этой идеологии. Пьер Жане, живший за сто лет до нас, не находился в столь благоприятном положении. Учтём это и послушаем, что он скажет по поводу ....
   Начинает Пьер со следующего примера:
   "Есть влюбленные - говорит он, - которые ведут себя как влюбленные, и иногда даже их родители или друзья могут сказать "он влюблен". Но сам человек может этого не сознавать, не отдавать себе отчет, и только по прошествии некоторого времени понимает, что действительно влюблен, приходит к осознанию чувства, которого раньше в его сознании не было".
  
   С точки зрения коммуникативной теории сознания, описанное событие принадлежит отношениям имярека с его ближними, его положению в обществе и ближнем кругу, культуре его мира и всему прочему, соединяемому обычно с так наз. "социальной личностью". Объяснить осознание своей влюблённости с участием ближних нельзя на основе только индивидуальной психологии, или психологии индивидуума.
   Пьер, однако, хочет оставаться в границах индивидуума как субъекта действий, которыми тот управляет с помощью разных систем обратной связи (рефлексии). Сознание у него выглядит такой системой управления, надстраивающейся над другими более простыми системами в процессе онтогенеза, или "психологического развития личности", - как он сам говорит.
   Эта кибернетическая редукция позволяет Пьеру оставаться в рамках когнитивной концепции личности. Высшая деятельность имярека - это познание. И тогда осознание своей влюблённости из персонально-общественного события, каковым является на самом деле, становится актом познания собственных чувств.
   "Сколько было споров по поводу чувств! - говорит Жане. - Вы помните давние работы Рибо о чувствах в подростковом возрасте. Сексуальные тенденции появляются и действуют, но сам подросток их не сознает; он осознает их позже, с большими или меньшими затруднениями. Это справедливо в отношении всех других чувств".
  
   Если мы даже захотим оставаться в границах проактивной концепции Жане и рассматривать осознание как некие индивидуальные психические операции саморегуляции живого существа, эти "операции - "les actes de conscienciation или, более выразительно, prise de conscience", как предлагает называть их Жане - всё равно отсылают нас к проблеме места речи и вербального общения в "индивидуальных" составах личности; и к выявлению реальных возможностей (или ограничений) использования вербальной информации в так называемых "актах сознания".
   С позиции когнитивной концепции личности описанное Пьером осознание имяреком собственных чувств является примером использования речи (инструмента общения) как инструмента самопознания, и отсылает нас к Адаму, дающему имена воспринимаемым вещам.
   То есть, наш влюблённый, подобно Адаму в первичном Саду, ДАЁТ ИМЯ "любовь" или "влюблённость" своим чувствам. И только после этого они, чувства, начинают существовать для него как часть его самого, его эмоционального фона.
   Однако, давая имя, он, тем самым, формирует сообщение, которое может быть передано по каналам вербального общения другим лицам.
   В описанном случае, Жане не смог избежать участия и упоминания указанной коммуникации, только последовательность у него обратная: ближние познают имярека в общении с ним, формируют сообщение о его состоянии "влюблённости" и передают ему по каналам межличного общения внутри общности, которой все они принадлежат.
   В результате смены последовательности событий, конечным итогом оказывается не СООБЩЕНИЕ, а САМОПОЗНАНИЕ. Имярек через общение УЗНАЁТ о себе, что влюблён.
   Таким образом в поле умозрения выпячиваются познание и знание, необходимые для задач управления индивидуальной деятельностью. А коммуникации с ближними и дальними отходят на второй план, как некие промежуточные операции главного Деяния - ПОЗНАНИЯ.
   Такой вот нехитрый "идеологический уклон" наблюдаем в лекциях Пьера Жане.
   Мы будем, тем не менее, настаивать на том, что акт осознания есть, прежде всего, акт ИМЕНОВАНИЯ, или формирования вербального сообщения, на основе информации, получаемой от невербальных коммуникаций - визуальной, тактильной, слуховой, обонятельной, вкусовой, и, наконец, ОБРАЗНОЙ; в которой основой вербального сообщения (имени) становится так наз. "гештальт восприятия".
   Упоминаемый Пьером Жане психолог Эдуард Клапаред своими исследованиями подтверждает нашу точку зрения, указывая, в свою очередь, что осознание - это называние, или присваивание имени предмету. Но, прежде чем назвать, предмет должен быть выделен в поле восприятия, с тем чтобы затем, уже поименованным занять свое место в поле представления. У ребёнка такое осознание сопряжено с освоением речи.
  
   Жане рассказывает, в частности, что ...
   "... Клапаред в своих первых статьях отслеживает серию исследований ребенка и описывает интересный пример осознания. Он изучает суждения о сходстве и различии, как потом будет делать Жан Пиаже. Клапаред считает, возможно справедливо, что дети легче замечают различия, чем сходства, и ребенок довольно долго пользуется суждениями о различии, не зная, что это такое. Ребенка не заботит вопрос, что такое различие, он не задумывается о том, что в такой-то момент производит особое суждение, его не осознает. Таким образом, суждение может предшествовать его осознанию. Клапаред говорит, в связи с этим, об осознании суждений".
  
   Мы склонны сомневаться в приводимой Жане интерпретации результатов Клапареда, поскольку не только дети, но и большинство взрослых прекрасно различают явно нетождественное, то, к чему они сами неравнодушны, нисколько не заботясь об определении понятия "различия", и не ставя перед собой вопросов, типа: "что такое различие?"; или "что такое тождество?". Думается постановка подобных проблем, как и "осознание собственных суждений" относятся ко вторичной философской рефлексии, редко встречающейся в быту.
   Наконец, что значит "ребёнок пользуется суждениями о различии"? В каком смысле пользуется, какими суждениями? Он либо выносит суждение о различии вещей - и тогда это уже сознание; либо просто практически, вручную различает "сходное" и "несходное", опираясь исключительно на визуальное восприятие, не высказывая никаких суждений, - и тогда мы говорим о "ручном уме", участвующем в формировании способности восприятия и представления.
   Тем не менее, невзирая на эту критику, нам понятно стремление Пьера Жане - чьей универсалией является деятельность - связать всю до- или под-сознательную "психэ" с сознанием посредством специальной операции или акта "осознания".
   "Думаю - говорит он - "что понятие осознания необходимо обобщить, это общее правило. Все без исключения психологические феномены -- будь то движения руки, внутренние висцеральные акты, сложные рассуждения -- могут трансформироваться в феномены сознания".
   Или оставаться неосознанными - добавим от себя. Последнее открывает обширное поле нравственной ответственности имярека за соотношение сознания и подсознания в его личности, и - соответствующее поле терапевтической активности психоаналитика, занимающего место "духовника" в атеистической культуре Модерна.
   Во всяком случае, мы согласны с указанной Жане возможностью осознания чего-угодно. Хотим лишь уточнить, чуть забегая вперёд и добавляя от себя, что "трансформация психических содержаний в феномены сознания" непременно включает в себя, на наш взгляд, формирование сообщения, в порядке общения внутри общности, которой принадлежит осознающий эти содержания имярек; так что "акт осознания" всегда есть также и "потенциальный речевой акт общения".
  
   Сам Жане ещё не раскрыл перед слушателями тайны операции осознания, и пока только задаётся вопросом:
   "В чем заключается эта операция? Что делают, когда нечто осознают?".
   К чести Пьера Жане, следует отметить, что в рамках своего "проактивного" индивидуалистического дискурса он не находит возможности сведения осознания к какому-либо ясно очерченному поведенческому паттерну или акту поведения имярека. Вот что он говорит:
   "Можно было бы предположить, что, как память заключается в рассказе, так и осознание состоит в совершении чего-либо и добавлении этой особой операции к операциям предшествующим. Я так не думаю. У меня не получается сформулировать по этому поводу достаточно ясную мысль. Почему?" - задаётся он вопросом.
   Именно потому - можем сказать от себя - что общение принципиально отличается от инструментальной трудовой деятельности. И если последняя ещё может быть рассмотрена как коммуникация, то общение не может быть сведено к деятельности. Поскольку в общении рождается новое существо, не бывшее ранее - ОБЩНОСТЬ; как минимум, - ПАРА, "Адам и Ева", так сказать.
   Если довериться авторитету Библии, то представление человека как одиночного тела - это распространённая в наше время иллюзия. На самом деле Человек - это Двое, образующие "плоть едину", посредством обменов на всех уровнях существования.
   Соответственно, и душа человека, или "психэ" имеет диалогическую природу и структуру. Не выдуманный, а подлинный актуальный "Я" пребываю в присутствии Друга, с которым общаюсь, разговариваю. Так что "осознание" в такой парадигме предстаёт актом внутриличного вербального общения с моим "внутренним" Другом - в рамках принципиально диалогической природы души человеческой. Одновременно, это есть общение с миром как моей культурной общиной: оно заложено уже в языке, которым пользуемся во внутреннем диалоге.
   Жизнь души моей - как именно ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ, а не просто живой, или животной - как раз и состоит во внутреннем диалоге, разговоре с моим Другом. Мы можем обсуждать с Ним всё что угодно. именно последнее имеет в виду Жане, когда говорит, что ...
   "... осознание присоединяется ко всему -- простейшим и высшим явлениям, -- но в разных случаях не остается одним и тем же".
   Чем, одним и тем же?! Этого Пьер не может изъяснить. По этой причине он прибегает к своей общетеоретической установке феноменального "развития личности" как усложнения субъективного поведения и конструирует абстракцию, имеющую видимость определения:
   "Осознание представляет собой серию операций, направленных на усовершенствование поведения" - говорит он.
   Эти чересчур общие слова могут быть, с равным успехом, применены и к другим событиям личной жизни. Они никак не очерчивают специфику "осознания", и даже вообще не удерживаются в границах психологии.
   Пьер понимает это и хочет вернуться в эти предметные границы. Но, как это сделать?! И он находит простой способ - сыграть на складке "Внутреннее-Наружное".
   Он говорит:
   "Можно выделить еще одну довольно общую особенность: это усовершенствование в большей степени касается поведения внутреннего, чем внешнего".
   "Внутренне поведение" - смелое словосочетание. Поскольку поведение имярека существует только в глазах другого, то эти слова утверждают наличие внутреннего коммуниона с его пространством взаимного поведения общников.
   Мы уже убедились, что Жане не способен к такому дискурсу. Индивидуальное искусное делание - вот его логическая стезя. Чтобы удержаться на ней, Пьер редуцирует поведение к деланию: именно, к самостроительству. И тогда ...
   "... Усовершенствование, о котором идет речь, проявляется скорее в нюансах чувств, чем во внешнем поведении -- это то, что мы добавляем изнутри к нашему собственному поведению". "И мы возвращаемся к теории чувств", - то есть в предметную сферу психологии. "Оно вновь возвращает нас к проприоцептивным рефлексам", или к самовосприятию в порядке саморегуляции. - "Вот что в целом можно об этом сказать", по мнению Жане. Он это и говорит.
   Что это даёт его идейно окормлённому менталитету? Отвечаем - дегуманизацию сознания; ни больше, ни меньше.
   "Вначале, когда речь идет о простейших актах, например движении, осознание связывается с чувством равновесия или кинестетическим чувством, которые мы изучали несколько лекций назад. Осознать движение для простейшего существа означает управлять им, его поддерживать, продолжать".
   "Таким образом, можно сказать, что простые кинестетические акты и более поздние акты равновесия, служащие для поддержания позы, -- это акты осознания".
   Словосочетание "простейшее существо" не должно вводить нас в заблуждение. Речь идёт не о биологизации сознания, а - о РОБОТИЗАЦИИ. Так что, в лице Жане, мы имеем дело с индустриальной дегуманизацией, - когда и человек, и животное равно могут моделироваться машиной, роботом, и так уравниваются в миропредставлении Постмодерна.
   Этого требует распространение эволюционной теории на сферу психологии: мол, ранее, в процессе дарвиновской эволюции, совершенствовалось тело; теперь же, в истории цивилизации, совершенствуется управление телом, выражающееся в усложнении поведения. Это усовершенствование есть предмет "психологии развития личности". Такова общая модель, предлагаемая нам Пьером Жане.
   Вот как она работает:
   "Чтобы человек шел, не теряя равновесия, нужно не просто идти, нужно добавить к ходьбе особый регулятор, обладать сознанием ходьбы. Когда равновесие развивается, можно сказать, что появляется осознание ходьбы, осознание внешних движений".
   Браво! Возможно, так оно и есть в случае циркового канатоходца. У него акты равновесия - точно осознаны. И являются выражением знания-навыка, которое он приобрёл в процессе обучения. Что перекликается с определением сознания как знания своего состояния, высказанным Жане в начале седьмой лекции:
   "... этим словом обозначается знание живого существа о том, что происходит с ним самим и, вследствие этого, в его организме".
  
   Как видно, Пьер описывает какое-то другое "осознание", нежели то, к которому мы привыкли.... Для нас "осознание ходьбы" не сводится к "осознанию внешних движений". Ведь, когда мы говорим - и, значит, осознаём - "Я иду, Он идёт", или "Имярек идёт", мы подразумеваем под этим какое-то направление в пространстве города, ведущее к некоей цели, к чему-то небезразличному для Имярека: с чем у того связываются какие-то мысли и чувства, способные организовать его волю и сподвигнуть на целенаправленную ходьбу.
   Пьер Жане, на деле, имеет в виду то же самое. Однако, описанное событие из жизни горожанина (ходьба куда-то) не нужно ему в целом. Он выделяет из него только самоуправляемого робота, когда говорит:
   "Несколько позже (очевидно, после того как ребёнок научится ходить, А.Н.) осознание будет осуществляться при помощи одной из операций, которые я считаю основополагающими: феноменов чувств, эмоциональных регуляторов (sic!). Человек не осознает своих действий, когда по их поводу нет чувств. Наиболее простое из чувств -- интерес, заинтересованность в том, что делаешь".
   Словом, как мы уже заметили, если имярек куда-то идёт, значит там находится его интерес, в самом общем смысле последнего слова. Но это - с нашей точки зрения! Пьер пока не готов к расширению горизонтов системы управления своего "робота" на социум. Он хочет ограничиться управлением телесными движениями, или простыми трудовыми операциями. Поэтому "интерес" имярека, о котором он здесь говорит ограничен самим процессом ходьбы, ходьбой как таковой:
   "Человек идет с интересом, когда следит за своей ходьбой, продлевая или прерывая ее, если она вдруг становится более или менее затруднительной", - говорит Пьер. Больше всего это похоже на ходьбу по механической "беговой дорожке".
   Тот факт, что за оперативным вниманием и интересом этого ходока-физкультурника стоит, как правило, другой, более широкий стратегический интерес - забота о личном здоровье, например, - оказывается вне поля зрения Пьера.
   Оправдано ли в таком случае именование контроля за процессом ходьбы "интересом"? И в самом ли деле, "интерес, заинтересованность в том, что делаешь - это самое простое из чувств"? Насчёт этого у нас имеются обоснованные сомнения.... Может быть как чувство интерес и прост, но как личная диспозиция - вовсе нет. В интерес всегда вовлечена культура и общественность лица - вплоть до идентификации себя как "гражданина мира". Так, например, "интерес" часто бывает экономическим и заключается в извлечении прибыли или получении дохода. Определить такой интерес, не просто вне общества, но - вне цивилизации, попросту невозможно.
   Независимо от наших сомнений, спрашивается: что здесь примечательно и важно для дальнейшего обзора теории Жане?
   - То, что "чувство", в его понимании, - это собственная творческая и творящая, в порядке самоуправления, активность имярека как субъекта поведения, регулирующего собственные действия.
   Этим определением подчёркивается общая проактивная позиция Жане как теоретика личности. А именно, эмоции и чувства суть не отражения внешних воздействий, а - СОБСТВЕННАЯ АКТИВНОСТЬ Имярека.
   И, значит, - подвластная последнему! В моральном плане, таким образом, отменяется чувственная презумпция невиновности, в смысле - "сердцу не прикажешь!" .... Прикажешь, прикажешь...!
   И это далеко не пустяковое убеждение. Его мировоззренческая ценность заключается в возможности сделать экспериментальную медицинскую психологию научным фундаментом сократической добродетели. Пьер может не отдавать себе в этом ясного отчёта, однако его личная заинтересованность в указанной возможности, в плане самооценки, - несомненна.
   Кроме того - этим решительно "похерено" БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ; а с ним и притязания Фрейда и его школы. Чувства не мыслимы без осознания - утверждает Пьер. Говорим: чувства; подразумеваем: сознание!
   "Появление каких бы то ни было чувств -- вторая степень осознания, одна из наиболее важных. Именно она на самом деле используется нами для характеристики сознания", - говорит далее Жане. - "И осознанию посредством чувств мы уделяем огромное внимание. Именно наличие или отсутствие чувств позволяет нам сказать, обладает или нет человек сознанием".
   В качестве иллюстрации связки чувства и сознания Пьер сравнивает два припадка:
   "Перед нами два разных припадка -- истерический и эпилептический, и мы говорим, что один сопровождается сознанием, а в другом нет и намека на сознание. Разница заключается в том, что в истерическом припадке присутствует как эмоциональный интерес -- избежать боли, не повредить себе, не пораниться, так и интерес социальный -- произвести хорошее впечатление на других людей, соблюсти деликатность. Мы имеем здесь дело со второй формой осознания".
   Как видим, в этой иллюстрации понятие "интереса" уже расширено на всю гамму значений этого слова.
   Термин "социальный", в свою очередь, позволяет Жане обратиться к таким инструментам социальной коммуникации, как язык и речь. Он рассматривает их как системы саморегуляции индивидуума и в этом. Именно. качестве относит к "формам осознания":
   "Если мы пойдем дальше, то придем к исключительно важной форме осознания, известной каждому, -- языку и речи", - говорит затем Жане.
   Операционно это осознание заключается, по его мнению, в переводе действия в речь:
   "Очень часто нам достаточно перевести действие в речь, чтобы сделать это действие совершенно иным" - говорит Пьер.
   При всём старании он не может скрыть от себя и слушателей коммуникативную природу речи, поскольку иллюстрирует такое изменение актом "признания" совестливого человека:
   "Что же такое признание? -- спрашивает Жане. -- Это словесная формулировка, адресованная в конечном счете другим (sic!), но сначала совершающаяся для самого себя".
   Здесь сама собой возникает дилемма "курицы и яйца" - что явилось раньше? Не выступаешь ли ты, в последнем случае, "Другим" для самого себя?
   Независимо от ответа, Пьер далее признаёт основой речевого осознания операцию ИМЕНОВАНИЯ вещи:
   "Мы оформляем события в словах: мы не только гуляем, но и говорим про себя: "я гуляю", и это уже другая прогулка, другое поведение" - говорит он. - "Язык привносит огромную разницу, и дети в особенности осознают феномен, когда называют его, дают ему имя".
   В положении такого "ребёнка" оказывается и сам Пьер Жане, когда даёт имя развитию речевого сознания - "Интеллектуальный прогресс".
   Это имя действительно "привносит огромную разницу" в понимание предмета, в сравнении с таким, например, именем как "Развитие общности и общения"; поскольку выносит на первый план индивидуальный онтогенез, отводя вербальным коммуникациям роль инструментов личного усовершенствования.
   Жане говорит, в частности, что ...
   "... За оформлением события в словах следуют бесчисленные дальнейшие операции, в том числе самые важные, социальные, представляющие собой сравнение нашего мнения с мнением других, -- дискуссия, спор, верования личные и общие, рефлексивные, которые можно обсуждать с другими, и, наконец, способность суждения. Одним словом, мы видим, что проделывается и добавляется грандиозная работа".
   Парадоксальным в этом воззрении является, на наш взгляд, то, что у нас в результате таинственного процесса "осознания" невесть откуда появляются язык, речь, собственные мнения, и лишь затем в дело вступают "социальные операции" (!). Таким образом под обществом (социумом) понимается лишь публичная сцена, на которую имярек, уже являющийся личностью, выходит в сценической маске для исполнения роли. В то время как родная (любовная и заботливая) общность и общение не рассматриваются в качестве материнского лона лица (личности). Вместе с этим упущением ускользает от рассмотрения и сообщительная парная природа личности. Остаётся лишь "делатель", субъект действия, способный к совершенствованию в порядке управления своими действиями и усложнения их.
   Эту лестницу совершенствования и фиксирует Жане для себя под именем "интеллектуального прогресса":
   "В общем, можно сказать, что осознание действия -- это всегда психологическая операция более высокого порядка, чем само осознаваемое действие", - заключает он. И рисует следующую картинку названного прогресса:
   "Сперва действие начинается и совершается. Маленький ребенок учится ходить, можно даже сказать -- уже ходит. Затем следует второй этап, во время которого у него появляется желание ходить, когда он радуется тому, что ходит, когда у него появляется потребность ходить. Второй этап -- это добавление к ходьбе чувства, начало осознания. Третий этап, более продвинутый, возникает, когда ребенок говорит: "Я хожу и хочу, чтобы мне дали ходить". Так обстоит дело со всеми феноменами. Осознание всегда выше, чем предшествующее действие, к которому оно добавляется. Прогресс психики происходит через последовательные акты осознания".
   Из цитированного ясно, что "осознание" у Пьера - это дополнительные эшелоны обратной связи, надстраивающиеся над существующими, обнимающие их, в системе управления субъектным действием.
  
   Мы уже отмечали, что сверхзадача и сверхценность предложенной модели в глазах Пьера Жане заключается во включении личного психического развития в общую теорию Эволюции Жизни на Земле; или, другими словами - в распространении этой теории на гуманитарную сферу посредством кибернетической модели психики - любой, не только человеческой. Так что ощупывание морского дна медузой с помощью щупалец и торжественное богослужение в храме Св. Петра в Риме отличаются друг от друга только сложностью управления движениями, и связаны друг с другом эволюционно лестницей последовательного совершенствования кибернетических систем живой материи. Этот филогенез, по мысли Жане, сжато повторяется в персональном онтогенезе.
   Названную сверхзадачу Пьер далее формулирует в следующих словах:
   "Можно было бы переписать эволюцию человеческой психики таким образом: первичная внешняя стимуляция вызывает действие, которое вначале довольно несовершенно. Затем происходит осознание этого действия. И, наконец, совершается осознание этого осознания -- и так далее до появления суждений, убеждений, абстрактных идей, вплоть до оформления в речах и книгах. Книга почти всегда -- не что иное, как осознание чувств и идей эпохи. Идеи, изложенные в книге, уже существуют и находят разнообразное выражение, а в книги попадают благодаря особому акту осознания. Наконец, позже возникают еще больше сложные формы осознания".
   Замечательно здесь то, что "первичная внешняя стимуляция" как ПРИЧИНА соединяет процесс последующего самосовершенствования с механикой как сферой всеобщей причинности. И таким образом психология становится частью естествознания как целой, единой и единственной науки.
  
   Ценность такого "переписывания эволюции психики" для Жане, в плане его самооценки, явствует из включения им своей собственной преподавательской деятельности в общую эволюцию Сознания на Земле. Он говорит своим слушателям в Коллеж-де-Франс:
   "Осознание постоянно совершенствуется, постоянно прогрессирует. Мы начинаем со смутной идеи, которую выражаем в беседе. Когда мы слушаем курс лекций о каком-либо понятии или психологическом законе, это новое, более совершенное осознание, и человечество бесконечно совершенствует эти акты. Таким образом, сознание эволюционирует, проходит разные ступени, прогрессирует и может стать всеобщим и могущественным".
   Если спросить себя: "В чём конкретно состоит прогресс предлагаемой здесь Жане новой ступени осознания?". Ответ может быть таким, что "ОСОЗНАНИЕ" как позитивный верифицируемый научно-психический феномен (регуляция деятельности и движения живых существ!) замещает собой трансцендентный "Вечный Разум" эпохи Просвещения. Ведь, ...
   "... Для метафизиков - говорит Жане - Сознание вещь абсолютная: оно либо есть, либо его нет; либо совершенно с самого начала, либо его не существует; либо тварь бессловесная, либо разумный человек. В психологии по-другому. Осознание постоянно совершенствуется, постоянно прогрессирует".
   Так что, принимая кибернетическую модель "осознания", мы, вместе с Пьером, окончательно расстаёмся с метафизикой, с "аристотелизмом", и переходим в эпоху позитивной науки: эпоху Пост-Модерна.
   Одновременно, Сознание становится ОТКРЫТОЙ СИСТЕМОЙ, постоянно изменяющейся в актах "осознания - операции, усложняющейся постепенно и предполагающей последовательное осознание", - по словам Жане.
   Говоря современным языком, сознание, в дискурсе Пьера, является информационной системой, чьё состояние всё время меняется, и может быть оценено, в том числе, по количеству и качеству информации, оперативно вовлечённой в те или иные акты осознания.
   Пьер это понимает и доносит до слушателей по-своему:
   "На самом деле - говорит он - каждый из нас обладает своими привычками и способами осознания. Наши умы не одинаковы: одних интересуют гуманитарные проблемы, других -- математика или физика. Мы осознаем лишь небольшую часть мира. В книге, которую вы читаете, вы осознаете лишь несколько строчек, -- те, что связаны с вашими обычными занятиями, которые вы можете понять. Все остальное проходит незамеченным. Сколько книг мы прочитали, не поняв даже общей идеи автора, без осознания, поскольку наш разум не настолько широк, чтобы их охватить. Сознание касается большего или меньшего числа явлений вне нас, и, таким образом, можно говорить об объеме сознания".
   Конечно, "объём" - это очень грубый критерий. Без понятия информации он практически бессодержателен. Его назначение в дискурсе Жане - утверждение ПОДВИЖНОСТИ ГРАНИЦЫ между "сознательным" и "подсознательным", выражающейся в постоянном изменении объёма сознания, но ничего не говорящей о его содержаниях.
   Движение указанной границы запечатлено в следующих словах Пьера:
   "В каждом из нас постоянно присутствует нечто неосознаваемое, в чем мы не отдаем себе отчета. Есть тенденции, только зарождающиеся, есть дурные привычки, в которых мы не отдаем себе отчета и не пытаемся от них избавиться. В нас есть идеи, которые только формируются и которые будут более или менее ложными".
   Как мы узнали ранее на примере "признания", "осознанное" для Жане - это проговорённое, сказанное самому себе. Мы, в нашей коммуникативной логике, сказали бы, что осознано то, относительно чего сформировано сообщение, пригодное для передачи другим лицам. Оно не обязательно вербально; но может принадлежать так наз. "правополушарному языку": быть образным, сигнальным, кинетическим, жестовым, цветовым.... - любым артефактом, призванным служить переносчиком информации от одного лица другому. Именно по этому признаку, на наш взгляд, артефактичны чувства. Прочное соединение определённых чувств с определёнными поведенческими паттернами обретает смысл именно в формате сообщения, которое призвано быть понято партнёром. И тогда чувства действительно могут рассматриваться как способы и ступени осознания - каковыми считает их Пьер Жане:
   "... Я уже говорил вам, что чувства -- основной элемент осознания -- относятся к нашим действиям, к нам самим" - повторяет он. - "Появление каких бы то ни было чувств -- вторая степень осознания, одна из наиболее важных"; "... именно она используется нами для характеристики сознания".
  
   Таким образом, с "осознанным" всё более-менее ясно. Но вот, что лежит за подвижной границей сознания (?) - это вопрос. Понятно, что это не "бессознательное" Фрейда, - каковому в дискурсе Жане практически вообще нет места.
   Пьер сам задаётся указанным вопросом: что это за "материя", из которой сознание черпает свои содержания с помощью операции осознания?
   "Что это за явления, по поводу которых может осуществляться осознание?" - спрашивает он. И предупреждает о своём теоретическом новаторстве, говоря:
   "Здесь я подхожу к размышлениям, которые едва решаюсь сформулировать, поскольку они могут вас удивить".
   "Существует ряд объектов, на которые я бы хотел обратить ваше внимание - поясняет далее Пьер, - поскольку они, с моей точки зрения, представляют любопытную психологическую проблему. Это -- объекты, которые мы можем назвать нашей собственностью или принадлежностью, совокупностью того, что нам принадлежит. Каково наше к ним отношение?".
   Здесь нам лучше остановиться и вспомнить, кстати, психолога Джорджа Келли, который "рассматривал личность как присущий каждому индивидууму уникальный способ осознания жизненного опыта".
   О том же говорит и Жане, замечая, что "каждый из нас обладает своими привычками и способами осознания; что наши умы не одинаковы...".
   В таком случае, спрашивается: если мы отнесём "явления, которые осознаём" к жизненному опыту, то мы, наверное, вправе будем поставить вопрос: а можно ли совокупность носящую такое имя представить в виде "ряда объектов"? И, если некто даже использует такой способ упорядочения своего сознания, то является ли он общечеловеческим?
   Во всяком случае, "ряд объектов", о которых говорит здесь Жане, существует в его представлении и уже является фактом его сознания. Объекты эти совершенно разнородны и образуют открытое множество, границы которого трудноопределимы, поскольку оно образовано по принципу мусорной свалки. Представим себе "ряд объектов", который мы можем называть "отходами цивилизации" .... Что мы получим в итоге? Догадаться не трудно.
   С множеством "осознаваемых явлений" у Пьера дело обстоит ещё хуже, - потому что оно образовано, исходя из разных принципов. Собственность - это одно; принадлежность - другое; разрешение называть данные объекты так или иначе - это третье; а вещи, притяжаемые к себе "Я", или "Эго" в актах самоидентификации или самопредставления суть четвёртое (!).
   Вот, судите сами о характере названного "ряда объектов":
   "Совокупность принадлежащего нам довольно обширна" - заявляет Пьер. - "Мы все имеем собственность: не только тело, лицо, нос, волосы (по крайне мере, до поры до времени), но и одежда, которая тоже составляет часть нашей личности. Часто замечают, что каждый человек имеет свою манеру одеваться, преподносить себя. Все объекты, составляющие часть нашей текущей жизни -- наши бумаги, перья, карандаши, письменный стол, библиотека, -- принадлежат нам, связаны с нами, без них мы не можем работать. Украшения, которые мы носим, чтобы отличаться от других, татуировки - это также принадлежащее нам...".
  
   Мы, в этой "совокупности", описанной Пьером, видим материал, собранный художником-авангардистом, -- которым здесь выступает Жане, -- для создания мозаичного или конструктивного произведения искусства. Общий признак собранных фрагментов будущего целого - частная собственность. Откуда становится ясен и замысел художника - имущественный автопортрет.
   Почему именно имущественный? Потому что ТАК художник осознаёт и выражает доминирование экономизма в ментальности Постмодерна. Всё гуманистическое отныне спроецировано на экономику. Индустриальный пейзаж вытесняет пасторальный. И главной гуманитарной наукой становится политэкономия.
   Этим доминированием экономизма определяется как замысел, так и техника Пьера-художника. К этой технике он хочет подвести нас, когда спрашивает о собранных вещах: "Каково наше к ним отношение?"
   Главное экономическое отношение - относительная ценность вещей. По этому принципу их упорядочивает торговля и потребление. Этот же принцип кладётся Пьером Жане в основу построения имущественного портрета. Есть вещи более ценный для меня и, соответственно, более близкие в проекции на пространство потребления: есть менее ценные - соответственно, более далёкие. Таким образом состав вещей, их количество (объём) и ценовое упорядочение способны образовать имущественный портрет лица.
   Что речь идёт именно о таком "портрете", подтверждается следующими словами Жане:
   "Таким образом, мы сохраняем множество маленьких объектов, дополняющих наше тело и нас характеризующих. Они в той или иной степени -- часть нашего тела и нашей персоны...".
   Мы бы сказали, что они суть средства наших публичных коммуникаций: вывеска или инсталляция, которой мы заявляем о себе в пространстве Агоры.
   В полном соответствии с экономической социальной теорией (того же Маркса, например), имущественный портрет, собранный из вещей, отмеченных частной собственностью, является материальной основой более общего социального портрета (театральной маски).
   В конце списка личной собственности Пьер не случайно помещает татуировку. Именно в татуировке её экономическая ценность отступает на задний план перед её ролевыми значениями.
   Вот, что Пьер говорит далее по теме:
   "Татуировки когда-то делали дикари, мы так не делаем. (Уже делаем! А.Н.) Мы более изнежены и нам не очень нравится наносить рисунки на кожу тонкой иглой и тушью. Это довольно болезненно, и этим занимаются только вульгарные типы" - говорит Жане. - "Но мы сохранили множество феноменов, которые, по существу, являются татуировкой. Скажем так: они претерпели изменения и стали более мобильными, временными".
   Последнее как раз и означает, что элементы имущественного портрета являются носителями портрета ролевого. Это хорошо иллюстрируется следующим примером:
   "В Северной Америке существует довольно странный обычай.... Мужчины носят свой железнодорожный билет приклеенным к шляпе, и проводник проверяет, есть ли у них "татуировка" -- то есть билет. Итак, когда мы берем билет в метро или на автобус, мы как бы наносим татуировку на шляпу. Когда мы предъявляем свой билет, это означает: "Посмотрите, у меня есть особое свойство человека, оплатившего свой проезд".
   Таким образом, собственность имярека в виде проездного билета говорит не об его имущественном состоянии, но - о его социальной роли ПАССАЖИРА.
  
   Нам в этой иллюстрации интересно то, что билет (татуировка) не просто принадлежит имяреку - как настаивает Пьер Жане - он ПРЕДЪЯВЛЯЕТСЯ контролёру; то есть служит средством социальной коммуникации. Без такого публичного предъявления "татуировки", её принадлежность имяреку лишена какого-либо смысла, и есть только абстракция, создаваемая мыслителем Пьером Жане. Она говорит нам о его сознании. Однако валидность категории принадлежности в плане общегуманитарного знания и, в частности, персонологии представляется сомнительной, невзирая на мечтание Пьера Жане о том, что ...
   "... вокруг принадлежности и собственности можно создать целую психологию".
   Вопрос - какую? Ведь, "принадлежность" - это уже postfactum. Она образуется на путях утилитарного стяжания и притяжания к себе используемых и потребляемых вещей. Этим заранее определена и создаваемая вокруг принадлежности психология. Нам она известна в виде Юнгианской концепции "Эго".
   Как пишет Валерий Зеленский в своём "Юнгианском Бревиарии",
   "...Для Юнга Эго есть комплекс, или чувственно окрашенная группа представлений о себе, имеющая как сознательные, так и бессознательные аспекты, одновременно личная и коллективная. Если выразить это еще более просто, Эго -- то, как человек видит и понимает себя, наряду с осознаваемыми и неосознаваемыми чувствами, сопровождающими это видение и понимание". "Эго - центр сознания (или его субъект)".
  
   Пьер и сам, конечно же, ощущает недостаточность такого чисто конструктивистского отношения как "принадлежность" для строительства личности, и сам, волей-неволей, говорит о коммуникациях, замечая, по ходу дела, что ...
   "... эти маленькие объекты - часть нашего тела и нашей персоны: если вы опустите эти детали (дополняющие наши тела), вам будет весьма трудно понять людей".
   Вот именно! В этой "трудности понимания" и лежит ключ к разгадке. Люди хотят, чтобы окружающие поняли их как ЛИЦ. И потому они ПОМОГАЮТ нам понять их - формируют и отправляют в публичное пространство СООБЩЕНИЯ, в виде знаков, нанесённых на тело или прикреплённых к нему. И, поскольку знаки эти говорят вовсе не обязательно об этом конкретном теле, а часто - и вообще вещают о БЕСТЕЛЕСНОМ; совершенно непродуктивно, на наш взгляд, присоединять их к телу.
   Правильнее тело присоединить к ним и включить в несомое ими ПОСЛАНИЕ, которое мы посылаем другим, при помощи - как говорит сам Жане - "этих маленьких объектов, характеризующих НАС" (sic!), но не наше тело. Последнее и само по себе вполне характерно, но скрыто от посторонних глаз, и открывается другим лишь через МОДЕЛИ, или модельные ОБЛИКИ, которые мы на себя примеряем - притяжаем к своему "Я-представлению".
  
   Это притяжание и присвоение, включаемое персонологами в творческий процесс "самоидентификации" имярека, интересует Пьера в связи с его претензией на открытие психических основ социальности.
   Так, например, Собственность, будучи понятием юридическим, фактически - в форме определённого поведения, по мнению Жане, - "существовала и до гражданского кодекса и права собственности, которое добавилось к совокупности поведенческих форм -- поведения собственности, принадлежности".
   "О праве собственности спорили на протяжении веков" - продолжает Жане. - "Существует ли право обладания библиотекой, книгами, с которыми работаешь? Что такое право с юридической и моральной точек зрения? Но заметьте, что до юриспруденции и кодексов уже были люди, имеющие одежду и татуировки".
   Однако, института собственности не было. Жане знает об этом и поэтому раздражённо и опрометчиво профанирует понятие собственности, говоря:
   "Собственность есть у зверя -- это добыча, которую он поймал".
   Однако, добыча - это добыча.... В современном мире весьма непросто бывает оформить право собственности на "добычу".
   "Я хотел бы, - признаётся Пьер, - чтобы кто-нибудь написал хорошую работу о собственности с психологической точки зрения. Насколько я знаю, пока есть только одна работа, вышедшая в Италии в 1919 г., -- труд Этторе Галли под названием "Nel dominio dell' Io". ("В Царстве "Я", ит.)
   Эта книга привлекает Пьера тем, что Галли начинает описание формирования личности не с "Я", а с "Моё":
   "Основная идея Галли -- говорит Пьер - состоит в том, что философы неправильно подходят к личности. Личность начинают с "я" и "у меня есть" и из "я" выводят то, что впоследствии станет собственностью. А Галли предлагает начинать изучение с притяжательного местоимения "мое": как вы называете объект, который является вашим? Ваше "я" конституируется лишь позднее через множество объектов, вам принадлежащих. Тело, затем одежда, собственность -- все это, добавляясь одно к другому, и формирует вашу личность, "я".
   Как можно видеть из этого описания, Галли пытается сконструировать "Я-представление", опираясь исключительно на субъекта инструментальной деятельности, притязающего к себе внешние предметы в своих утилитарных целях. Наверное, у такого орудийного трудящегося и присваивающего человека появляется сознание своей субъектности. Вопрос - что это за сознание? Наше, самосознание, во всяком случае, связано с речью и опирается прежде всего на имя. Речь - это общение с близкими, а не ручная возня с внешними предметами; которые становятся "вещами" также только благодаря речи.
   Поэтому модель Галли кажется нам неправдоподобной. На наш взгляд правы философы, которые в формировании лица отдают главенство "Я-сознанию", возникающему в ОБЩЕНИИ. Можно заметить, кстати, что кошка, например, тоже любит играть с предметами, но если у неё и появляется подобие "я", то - лишь в процессе общения с людьми, хозяевами, которые дают кошке имя (кличку); когда она начинает отзываться на свою кличку.
  
   Возвращаясь к поведению зверя, поймавшего свою охотничью жертву, неплохо бы отметить, что трактовать его обращение с добычей как "собственность" можно только в его отношениях с соперниками, членами его "прайда". Именно, зверь-добытчик заявляет, что мясо жертвы - ЕГО! Другие члены стаи не могут претендовать на эту пищу без его на то соизволения. И они принимают эти правила, подкрепляемые оскалом окровавленных клыков и рычанием.
   Таким образом, также и у зверей поведение "собственника" не может быть сведено к индивидуальному: оно является КОММУНИКАТИВНЫМ, сообщительным, и существует в отношениях и связях с сородичами.
   Мы акцентируемся на этом, но для Жане общность и общение суть как бы нечто само собой разумеющееся. И потому имманентная общественность человека, сущая в непрерывных обменах и взаимооткровениях индивидуумов, в ментальности Пьера существует вне его сознания. Но, тем не менее, существует (!): и осознаётся ad hoc, по мере надобности.
  
   Возвращаясь из этого необходимого отступления к основной нити изложения Пьера Жане, важно дать себе отчёт в том, что "зверь-собственник" появился в его дискурсе не случайно. Его "право на добычу" вскрывает более глубокий подтекст желания Жане увидеть "собственность" с психологической точки зрения, а не только с юридической и моральной. По его мнению, "существует психология "моего", и очень сложная".
   Сама постановка такой задачи, обусловленная сознанием её важности, может быть удовлетворительно объяснена необходимостью расширения списка "естественных прав человека" на Право собственности. В таком расширении Пьер наверняка прозревает прогресс осознания самого себя Человеком Модерна.
   Одновременно, Пьер демонстрирует этим свой Просвещенческий в основе менталитет, с его Руссоистской концепцией "естественного человека" и его "прав" (?).
  
   Как бы то ни было, собственная психиатрическая практика Жане противоречит однозначной связи "Я-сознания" и сознания "моего". Пьер говорит, что "в работе психиатра вы часто видите расстройства чувств, идеи собственности, чувства "моего"; и приводит пример женщины, которая признавала СВОЕЙ одеждой лишь свои досвадебные платья.
   "А вся отвергаемая одежда - говорит Жане - была приобретена после помолвки и свадьбы, как если бы связанные с этим эмоции помешали совершиться акту вступления в собственность, обладания новой одеждой".
   "Но ведь я права, -- носят ведь свою одежду, то, что человеку принадлежит. Ну а у меня есть только эта одежда". - Так объясняла женщина своё поведение.
  
   Согласитесь, что усмотреть в этом случае, какое-то формирование или развитие личности в связи с собственностью весьма затруднительно. Это, скорее, заболевание: притом имеющее очевидные социальные корни. А личность уже сформирована и самоутверждается в упомянутых актах суверенности, связанных со своим обликом.
   Вообще, сложные психические явления, наблюдаемые специалистами, сводить к "собственности" или "чувству моего" едва ли продуктивно. Это хорошо видно на следующем примере, приводимом Жане. Он говорит:
   "Наблюдение, которое мы разбирали, касалось вдовы, у которой была навязчивая мысль, что она никогда не любила своего мужа. Муж только что умер. Она говорила: "Как будто я уже тридцать лет вдова. А ведь муж умер только несколько дней назад. Я не испытываю к нему никаких эмоций, которые обычно чувствуют к недавно умершему, как если бы это был не мой муж, и я спрашиваю себя, кто та женщина, на которой он был женат".
   Пытаться разобрать такие случаи, не прибегая к рассмотрению личных отношений и общения внутри семейной общности и, конкретно, парного существа "муж-жена - одна сатана", значит обрекать себя на неудачу.
  
   Жане здесь выступает не как психолог и персонолог, а как медик, ищущий причину болезни в виде какого-то возбудителя или локального повреждения органов. Но, применимы ли подобные подходы к личности?
   Поступать так Пьеру позволяет обще-бихевиористский подход. Бихевиористы на деле не видят лица и личности: они видят "поведение", которое они могут механически дробить на отдельные движения или комплексы движений.
   В данном случае, Пьер выделяет к-эго-притяжающее поведение.
   "Чтобы доказать существование поведения, соответствующего "моему" и "твоему", - говорит он - "я всё время возвращаюсь к своей обычной аргументации, опирающейся на случаи патологии, -- к описанию психической функции через констатацию ее нарушений. Если бы этой функции не существовало, не было бы и её расстройств".
   Ясно, что поведение имярека можно как угодно раздробить во времени, выделить в нём какие-то целостные поведенческие паттерны (узоры) .... Пьер сам говорит, что "вначале есть только отдельные действия, никак не контролируемые, ничем не управляемые...". Но, что дальше? А дальше следует конструирование робота или машины, по принципу собирания её из функциональных частей, обеспечивающих то или иное внешнее движение органов. "Постепенно движения обретают контроль, руководство и синтез", - говорит Жане.
   Кто может этому помешать?! Каждый волен фантазировать....
   Однако, кто сказал, что каждому паттерну поведения соответствует "психическая функция"? И что вообще психика устроена наподобие машины??
   Соблазн так думать может явиться следствием того, что человек в своих общениях, отзываясь на запросы окружающих, может изобразить из себя всё-что-угодно; в том числе и робота. А тот, кто его наблюдает, может вообразить себе всё-что-угодно.
   Своё собирание "личности" из придуманных частей сам Пьер демонстрирует слушателям в следующих словах:
   "... Вначале личность предстает перед нами в довольно неопределенном виде. Первоначально она состоит из приписываемых ей чувств, телесных функций, направления движений". "Чувство собственности -- это особое действие". "Собственность является частью личности...".
   Осталось этот воображаемый процесс строительства приписать самой личности: будто бы она сама себя строит, как самоорганизующаяся система; робот собирающий сам себя .... Универсальной управляющей операцией такого себя-собирания, согласно Жане, должна послужить "самоидентификация", сортирующая все доступные предметы: разделяющая их на "мои" и "не мои". Так, "как, в принципе, отличаем себя от своих бумаг: я прекрасно знаю, что мои бумаги -- это не я". - Говорит Жане, и заключает:
   "Вначале, когда речь идет о телесной личности, можно сказать, что ей принадлежащее входит в нее как часть". "Лишь позднее наша личность начнет выделяться; мы будем отличать себя от соседа.... Но такое различение будет сделано только с вмешательством социальных тенденций, которые мы скоро начнем изучать".
   Последнее объявление является весьма характерным. Оно позволяет перенести основание личности (каковая всегда была имманентно социальным концептом, о чём свидетельствует само имя этой вещи) в биологию; и так связать воедино биологическую эволюцию видов и развитие личности в единый Процесс самоусовершенствования Жизни, отвечающий модному во времена Пьера Жане понятию "Прогресса".
   Такую биологизацию зародыша личности, соединение этого понятия с понятием "особи" Пьер тут же и проделывает, когда говорит, что ...
   "... если вы возьмете первых существ, низших животных, вы увидите, что их личность неотчетлива. Лучший пример -- это поведение животных в отношении детенышей, и птиц - в отношении яиц и птенцов. У самки -- птицы, высиживающей яйца, или собаки, кормящей щенка, -- встречается довольно странное поведение. Собака или кошка защищает своих детенышей и приходят в ярость, если до них дотронуться или поранить, как если бы дотронулись до нее самой, поранили ее саму. Это -- та же личная реакция, та же защита, забота о пропитании, о чистоте для детенышей, как и для самой себя. Я думаю, мы не сильно ошибемся, если скажем, что у собаки личность очень размыта, и когда у нее есть детеныши, они составляют часть ее самой, как и наша одежда, наши украшения составляют часть нас".
   Отсюда - лёгкий логический переход к "собственности", в психологическом смысле слова. Этот смысл "собственности" должны обеспечить чувства:
   "Как себя ведет разумное существо, нечто присваивая? - вопрошает Жане. И отвечает: "Думаю, что здесь важен вопрос чувств".
   В связи с чем насквозь буржуазный Пьер Жане описывает чувства собственника загородного дома - мечты всех стяжателей собственного благополучия.
   Женщина, потерявшая свой загородный дом, рассказывала ему:
   "Когда я думала о том доме, я вела себя определенным образом: за ним надо было ухаживать, содержать в чистоте. Я говорила себе: когда я поеду загород, я возьму с собой такой-то предмет, который надо туда отвезти. Одним словом, я занималась домом, он был мне интересен. Этот интерес приносил радость и удовлетворение. Украшая дом, я испытывала удовольствие, -- он вызывал у меня интерес, требовал усилий, вызывал усталость, приносил огорчения и радости".
   Весь этот "комплекс" не принадлежит дому, но принадлежит собственнику, поскольку, по словам Жане, ...
   "... С приходом болезни эти чувства исчезают. Больные люди больше ничем не интересуются и не испытывают ни от чего радости. То, что вызывало радость и интерес, теряет присущие ему черты, становится безразличным и чуждым". Несмотря на то, что юридически больные сохраняют права собственника, но перестают ими быть психологически. Тот же дом перестаёт волновать так, как прежде... Так "потеряла" загородный дом помянутая женщина. Этот дом, говорила она, больше не был ее", - свидетельствует Пьер.
   "Собственность, таким образом, - заключает Жане - связана с личностью через общий закон развития чувств".
   И следом, фактически, заканчивает Первую Часть Курса, говоря:
   "Итак, мы бегло описали первый период эволюции личности, который я мог бы назвать пространственной, или телесной личностью".
  
   Примечателен здесь придаваемый личности эпитет "пространственная", тождественный, по контексту, эпитету "телесная". Пьера как будто смущала очевидная алогичность словосочетания "телесная личность". И вот, наконец, он избавляется от этого смущения, предлагая истолкование. Тем более необходимое в силу того, что, по словам самого Жане, ....
   "... Не такие уж мы собственники своего тела, как воображаем себе. По сути, мы его не очень хорошо знаем. Нам известны лишь те части тела, которые находятся у нас перед глазами. Внутренние части совершенно неизвестны, далеки и нас не характеризуют. И даже внешние, но невидимые части тела также нас не слишком интересуют: форма спины, кожа спины, форма пупка не характеризуют нашу особу; мы себя с ними не связываем. Итак, мы привязываем нашу личность к телу лишь отчасти, в некоторой степени".
   Так что не следует слишком уж "оплотнять" понятие "телесной личности".
   То же самое, скорее всего, справедливо и в отношении личности "пространственной", - даже несмотря на то, что, по словам Фридриха Ницше, над вратами Философии по-прежнему начертано: "Да не войдёт сюда несведущий в геометрии!".
   Следует давать себе ясный отчёт в том, что физическое пространство Галилея и Ньютона - не то же самое, что пространство психологическое. Пьер опять иллюстрирует эту разницу на примере "собственности", говоря, в частности, что ...
   "... гора напротив, деревня, далекие деревья не связаны с моей личностью, поскольку не занимают меня".
   И напротив, "... есть множество объектов, чрезвычайно неопределенных, более или менее связанных с моей особой".
   Чрезвычайна неопределённость, здесь, равнозначна открытости указанного множества.
   Таким образом, заинтересованность, эмоциональная значимость объектов образует как бы пространство в пространстве: мой мирок в большой Вселенной. Но, - только "как бы!". Так хочет представить дело Жане. Однако в реальности взаимосоответствие этих пространств - под вопросом. Ведь, если пространство, в котором расположены горы, лес и деревня - это пространство зрительного восприятия, то эмоциональное Эго-пространство - это рукотворная психологическая модель.
   Топология этого СВОЕГО пространства отличается, как от топологии пространства Галилея, так и от топологии пространства восприятия. Хотя оно так же, как последнее, кругообразно и стягивается к центру круга, относительные расстояния в нём определены не механикой ходьбы, а относительной ценностью и важностью объектов для "Я", сопряжённых с соответствующими эмоциональными "зарядами". По этой причине "Эго-пространство" не может быть совмещено с видимым пространством, которое последовательно распадается у Жане на разные группы объектов:
   "Мы выделяли две категории объектов - говорит он; прежде всего это чужеродные объекты, которые меня не занимают, /.../ и множество объектов, чрезвычайно неопределенных, более или менее связанных с моей особой".
   Психоаналитики наверняка включили бы в эту "связь" так наз. "объектное либидо". (См. например, "Психологию женщины" Хорни Карен).
  
   Пьер полагает, что эта вторая группа объектов обладает подспудной целостностью, и превращает её в "эмбрион" личности:
   "Зародыш личности возник, целостность создана, - говорит он. - Мы предполагаем, что она связана с особой группой объектов".
   Наверное, связана. Невозможно отрицать реальность связи личности с вещами в рукотворном мире. Однако, остаётся вопросом: группа ли связанных движениями тела объектов создаёт первоначальную личность, или личность, рождённая, скажем, общением с ближними, сотворяет помянутую группу?
   Вопрос тем более уместный, что сам Жане говорит далее, яко ...
   "... нужно, чтобы эта группа выделилась и была уточнена, нужно отделить одни объекты от других. Это усилие будет сделано социальной личностью".
   Что бы Пьер ни вкладывал в понятие "социальной личности", очевидно, что это личность сущая уже не столько в движениях, сколько в общениях. Он, в своём "развитии личности" ставит её на второе место после "личности телесной".
   Однако, в свете всего сказанного им самим о разрозненности и нечёткости групп телесной принадлежности, возникает неизбежное предположение:
   А может быть более вероятно, что ребёнок обретает сознание СВОЕГО не в дёргании ножками, а в общении с близкими, отличая их от прочих людей как "свою маму", "своего папу", etc.
   Для пояснения можно привести следующий пример из жизни:
   "Маленькая девочка, бывшая в разлуке с мамой, при встрече с нею обняла мать за шею и сказала: "Я её узнала. Она моя!".
  
   Мы вольны принимать пространственную модель Пьера Жане или нет, однако, независимо от нашего выбора, основу этой модели, зрительно-воспринимаемое пространство мы получаем как психическую данность, отнюдь не совпадающую с математическим пространством Декартовой механики, и относим его к феноменам воли. То есть, в переводе на математический язык, мы рассматриваем его как информационную сущность - часть системы управления движениями тела; управления, осуществляемого субъектом воли и трудовой активности.
  
   Следующую Часть Курса Пьер, кстати, начинает с априорной истины этого субъекта, когда утверждает, что "Люди создают самих себя"; и что "Личность предстает перед нами как творение человека, одно из его изобретений".
   К этой Части мы теперь и переходим:
  
  
   ЧАСТЬ 2. СОЦИАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ
  
   14 января 1929 года.
   9. СОЦИАЛЬНЫЕ ЧУВСТВА ЛЮБВИ
  
   "Личность предстает перед нами как творение человека, одно из его изобретений. Люди создают самих себя, как могут, -- хуже или лучше". - Такова преамбула лекции, объявляемая Пьером Жане.
   Однако, в силу того что "человек" рассматривается Пьером в развитии, сливающимся с общей эволюцией жизни, у человека и его самосотворения нет чётких границ. Между всеми поколениями живых существ на Земле существует родовая преемственность, и подавляющая часть нашего личного генома не отличается от генома полевой мыши, например, - не говоря уж о шимпанзе. В свете этой размытости возникновения человека во Времени Эволюции и отождествления понятий "человек" и "личность", можно спросить: а когда, собственно, начала создаваться личность? Можно ли указать такую ступень на лестнице Эволюции?
   Пьер, как эволюционист, естественно, задаётся таким вопросом и предлагает слушателям спросить: "...как, когда, каким образом, путем каких последовательных переходов могла быть создана личность?".
   И отвечает:
   "Возможно, она возникла очень рано: как говорил английский физиолог Шеррингтон, интеграция организма начинается с первых живых существ и прежде всего с их первых движений в пространстве".
   Конечно, организм не нуждается в интеграции - на то он и организм. Вероятно, речь должна идти об интеграции жизнедеятельности. Именно к последней и могут быть отнесены движения, и сопряжённые с ними первые образы пространства как возможностей движения.
   Мы указали выше, что этот образ является информационной составляющей управления движениями тела. Интеграция которых, по словам Жане, долгое время остается неопределенной, нечеткой, и /.../ у нее нет точных границ".
   "Эта целостность возникает, строится на основе регуляции движений, на основе простейших чувств, - утверждает Жане, - но долгое время еще остается слишком примитивной, незрелой".
   Таким образом, Пьер выделяет именно функциональную регулятивную основу будущей личности.
   При таком кибернетическом подходе чувства как регуляторы движений аналогически помещаются в том же ряду что и нейрохимические регуляторы, такие как гормоны. Соответственно, "личность", возникшая на основе "простейших чувств", в модельном роботе "человека" занимает место управляющей системы и функционирует как программа головного компьютера, записанная разными кодами - прежде всего, химическим; и в последнюю очередь, - логическим.
  
   Как мы помним Пьер начинает эту лекцию словами: "Личность - творение человека, одно из его изобретений. Люди создают самих себя...".
   Общество, неистребимо общественный уклад бытия человеческого здесь как бы разумеются сами собой, и существуют в качестве просцениума, подмостков, кулис и декораций сцены, на которой выступает Творец (!).
   Пьер говорит: "люди создают самих себя"; и непонятно при этом - делают они это совместно, сообща, или каждый сам по себе в присутствии других (?).
   Такое смещение акцентов с коллективного созидательного труда на индивидуальное личное творчество, разумеется, не случайно. Пьер говорит, что ...
   "... На протяжении многих лет в философии развивалась концепция, /.../ согласно которой личность является творением человеческого общества, творением социальным".
   И замечает - довольно осторожно - что истинность помянутой концепции перемешана с преувеличениями. Последними особенно отмечена, по его мнению, "социологическая школа, развивавшаяся во Франции, под влиянием Дюркгейма".
   Далее Пьер Жане объясняет свою позицию боле подробно. Он соглашается с тем, что "Именно общество изобрело и создало личность". Но тут же дополняет:
   "... Личность, разумеется, создана людьми, но людьми, объединенными в общество, чтобы им отличаться друг от друга и построить определенную иерархию".
   Как видите, общество у Пьера - не способ взаимоотождествления и уравнивания индивидуумов; но, напротив, - способ "отличаться друг от друга".
   Здесь трудно не вспомнить Гюстава Лебона и его "прогрессивную дифференциацию рас". Именно он выступил во французской психологии с идеей индивидуальных различий как признака цивилизованных народов, в отличии от первобытных.
   "Индивиды, составляющие низшие расы, имеют между собой очевидное равенство, - пишет Лебон. - По мере того как расы поднимаются по лестнице цивилизации, их члены стремятся всё больше различаться между собой. Неизбежный результат цивилизации - дифференциация индивидов и рас".
   Эта иерархия рас лежит у него и в основе общественной иерархии общества Модерна. По мнению Лебона, низшие слои индустриального общества близки по своему психическому складу к первобытным расам. И, в частности, отличаются слабой дифференцированностью индивидуумов.
   До Гюстава Лебона похожие идеи владели разумом Гейнриха Гейне, который пишет в Главе VI своего Атта Тролля:
   "Да, в низах тех самых мрачных общества, в мучений сферах,
   В слоях скромных зверей царства Нищета сидит на яйцах,
   Гордость выводя и Злобу".
  
   Говоря о "построении иерархии" Жане, очевидно, рассматривает её лишь в плане структуры. А между тем, Иерархия - это, вообще-то, Власть Священного Начала. Если принять во внимание это сущностное определение иерархии, тогда нужно ли сказанное Пьером понимать так, что Священное изначально является личным, и нуждается в обществе, чтобы обнаруживать Себя?
   И здесь приходится вспомнить афоризм Ницше: "Бог мёртв!". Он означает, что все иерархии временны и уязвимы. Перспективность развивающегося творимого самими людьми мира более не зависит от платоновского царства идеальных сущностей.
   "Бог умер - говорит Ницше - и наше сердце преисполняется благодарностью..., - наконец нам снова открыт горизонт, даже если он затуманен; наконец наши корабли могут вновь пуститься в плавание; наше море вновь лежит перед нами открытым...". Мы вновь открываем и творим себя, изобретаем собственное бытие....
   "Неожидаемое совершилось, и произошло открытие новой бесконечности - возможности толковать мир с разных точек зрения и позиций, тем самым делать его вновь свободным от обобщающей интерпретации ...".
   "Ницше называл это теорией перспективности (бытия). Бытие в становлении мыслится с различных перспектив, открывающихся с различных точек зрения".
   Эту идею - говорит Жане - "вы найдете, прежде всего, у Уильяма Джемса: он утверждает, что личность очень изменчива и существует множество ее форм. Помимо телесной, есть личность моральная, религиозная и в первую очередь социальная, которой он уделяет основное внимание".
   Сам Пьер также пускается в плавание по своему морю за открытиями. И вскоре мы увидим новые земли с мачты его корабля.
  
   "Итак, большую часть курса мы будем говорить о создании личности с социальной точки зрения и средствами общества", - объявляет Пьер. - "Именно общество изобрело и создало личность". Но...(!) "Эта работа совершалась очень медленно ...".
   Простите, что значит "очень медленно"??? Где те фоссилии, которые позволяют вынести подобное суждение? Или, где те "простейшие личности" сущие наряду с совершенными, которые позволяли бы вообще говорить об эволюции личности, подобной эволюции видов? Наконец, где ВРЕМЯ, в котором разворачивается эта медленность? Биологическая эволюция? Предыстория? История? Или персональный онтогенез? Горизонты Пьера Жане в этом направлении сильно затуманены.
   Похоже, он просто повторяет мысли своего современника Гюстава Лебона о формировании рас и народов, упрощая их в рамках концепции "Прогресса".
  
   Наши предки охотились на мамонтов, и судя по дошедшим останкам, они ничем не отличались от нас. А люди, создавшие цивилизацию, и герои классической древности вообще нас превосходили; и мы до сих пор живы их наследием (?!).
   Поэтому заявление Жане о якобы "медленном" создании личности является провокационным: своего рода "троянским конём" эволюционизма, вводимым Пьером Жане в персонологию.
   Какова же цель этой диверсии?
   Она кажется очевидной. "Бог умер". Это значит, что душа человеческая уже не является Божественным Дыханием, вдунутым в сотворённую плоть; и нужно как-то применяться к этим новым условиям. Что теперь психология? Каков её предмет? Это по-прежнему человек. Но какой?
   Место Божественного Человека занял "человек естественный", явившийся плодом длительной эволюции жизни на Земле. И вся эта Эволюция - от простейшей живой клетки до высших животных - присутствует в человеческой особи как бы в "спрессованном" виде. Вполне логично присоединить к организму как открытой системе биологического развития ещё и развитие личности, так чтобы последняя плавно, без разрывов и чётких границ, соединялась бы с особью, или телесным индивидуумом.
   В свете психологии как отрасли медицины это тем более полезно.
   Именно на этот путь и вступает Пьер Жане, когда говорит, что ...
   "Работа создания личности началась, возможно, с очень простой формы, во многом близкой к телесной личности, о которой мы говорили на прошлых лекциях. Телесная личность определялась не только собственным телом и формами его поведения, но в первую очередь чувствами. Именно фундаментальные чувства усталости, боли, усилия, радости, грусти в отношении разных действий придавали первичную целостность личности, строили ее вначале. Первые социальные формы личности -- это формы эмоциональные: именно развитие чувств положило начало социальной личности, как когда-то телесной".
   Ну, как?!
   Чувства - вот субстанция, позволяющая, по мнению Жане, склеить биологического и социального человека в одно целое, без видимых границ.
   Как это сделать? Чувства-то, ведь, разные!?
   Для этого нужно выделить в них нечто общее до неразличимости. Таким общим, согласно Пьеру, должна, как будто, явиться их регулятивная функция (?).
   Нельзя сказать, что такое соединение является искусственным. Все мы знаем, насколько важную роль в личности играет информация о состоянии организма в форме "общего самочувствия". Также всем знакомы страдания личности, когда организм болен.
   Теперь, когда место склейки биологического и социального человека не видно, можно отодвигать начало создания личности сколь угодно глубоко в органику, в естество. И тогда обретает смысл высказывание Жане об "очень медленной работе" созидания. Что может помешать усматривать начало личности в гомеостазе единичной клетки? Ведь все начальные признаки личности, отмечаемые Жане, такие как "целость", "отделение себя от других" - налицо?! И тогда можно сказать, что развитие личности заняло многие миллионы лет (!).
   Здесь, может быть, важно отметить перекличку Жане с идеями социолога Макса Хоркхаймера, который утверждал, что инструментальный, ограниченный целевой рациональностью разум полагание самих целей вынужден предоставить слепым чувственным установкам и предпочтениям:
   "Разум исчислителен; он может определять истины факта и математические отношения, но не более того. В практической области он может говорить только о средствах. О целях он должен молчатъ". - Пишет М. Хоркхаймер.
   Таким образом критические подходы Хоркхаймера, позволяют отодвинуть разум и дать место чувствам, и тем самым - создать в антропологии Модерна место для психологии, как таковой.
  
   Как бы то ни было, нам остаётся лишь принять к сведению подходы Жане, - раз мы решили его слушать, - и дополнить его своими соображениями.
   Начнём со следующего: его "регуляторы", образующие самую сущность личности, открыты для развития - что логично, раз он объявил своей темой "психологическое развитие личности"; однако для самой работы регуляторов гораздо более важна их открытость коммуникациям. Ведь именно по каналам связи с другими живыми существами и другими личностями "регуляторы" получают информацию, которую они преобразуют в управляющие программы.
  
   Пьер Жане как будто предвидит это наше замечание и старательно отодвигает внешнюю коммуникацию, выдвигая на первый план внутренние процессы индивидуума, развившегося до личности.
   Как ему это удаётся?
   Приём прост: пользуясь размытостью границ личности, Пьер закрывает глаза на личность как таковую - личину - определяющуюся и сущую в общности и общениях; и берёт во внимание особь или индивидуума во внешней среде. И тогда, вместо общения с себе подобными, от внешних коммуникаций остаётся лишь грубое неиндивидуализированное механическое воздействие, которое в самостроительстве организма уступает по важности внутренней информации.
   Жане говорит:
   "Чувство -- важнейший источник всей внутренней жизни. Если внешние формы поведения определяются стимуляцией, исходящей извне, внутренние формы поведения всегда связаны с осуществлением наших действий".
  
   Как видите, связь с другими существами сводится таким образом к реакции на внешние раздражители, которые Пьер в русле своей проактивной позиции трактует как "стимулы" действий. Но эти действия рефлективны (отражательны), поэтому они отображают внешнего агента; тогда как личность, в индивидуалистической парадигме, - сосуд, стягивающийся к центру - Эго. Поэтому внутренние стимулы действий выражают нас, ("всегда связаны с осуществлением наших действий"), а не внешний источник стимуляции.
   Кроме того, по словам Жане, ...
   "... Внутренние чувства -- начало всех новообразований во внутреннем мире человека. Личность -- построение внутреннее, а не объект внешнего мира".
   То есть, начало развития личности лежит внутри, а не снаружи. Таким образом, не общество развивает личность, а она сама развивается изнутри и сообщает своё обновление обществу.
   Таков очевидный идеологический тренд Пьера, уже замеченный нами ранее.
   Но как же тогда быть с признаваемой Жане "социальностью" личности? Вопрос тем более неудобный в свете высказанным Пьером Жане неприятием теории отражений в любых её видах.
   Итак, если социальность личности - это не отражения внешних стимулов; тогда...?
   А тогда всё просто. Личность у Пьера есть ТВОРЧЕСКОЕ НАЧАЛО - в полном соответствии с "религией" постоянного изменения и обновления. И, значит, внешние воздействия не отражаются механически, как в зеркале, а рождают внутренние процессы. Воздействия физической среды рождают восприятия, а воздействия среды социальной рождают то, что Жане называет "социальными чувствами".
   Так мы его поняли. Но, вот, послушайте что говорит он сам:
   "Личность -- построение внутреннее.... Она во многом основывается на чувствах, и в ее происхождении простые и примитивные социальные чувства, по-видимому, играют огромную роль".
  
   В этой фразе Жане эпитет "примитивные" по отношению к чувствам является столь же знаковым и играет ту же роль, что эпитет "медленная" по отношению к работе созидания личности.
   Поскольку в основание личности Пьером положено ничем не скованное творческое начало (все старые боги умерли!), постольку личность не обязана в ответ на воздействия со стороны общества творить внутри себя "Венеру Милосскую" или роман "Война и Мир": она может родить и самые примитивные эмоции и соответствующее похабное их выражение, в виде заголённого зада, например, - как это, скажем, делают "гопники" и прочие "асоциальные" элементы.
   Вот эту индивидуальную свободу человека эпохи Постмодернити, последний писк неолиберализма, Пьер и берёт в качестве того психического "полена", из которого он намеревается выстругать (развить!) своего примерного совершенного буратино, умеющего и фехтовать, и на голове стоять, etc. (см. повесть Карла Коллоди "Приключения Пиноккио").
   Однако, в противность "папе Джепетто", Пьер не собирается обучать своего буратино, но думает, что тот сам всему обучится. Поэтому, если у Карло Коллоди Пиноккио сбегает из дому, то Пьер Жане сам его отпускает. И если, согласно Джошуа Ройсу, такой сбежавший мальчик сразу же попадает в театр марионеток, который его и формирует, то Жане, - в противность Ройсу, "настаивавшему на важности костюма и роли, впервые чётко описавшему личность как социальное творение", - думает, будто его "мальчик" будет, опираясь на чувства, судить, оценивать, приближаться, отдаляться, выбирать, отвергать и т.д.
   Вот, что Жане говорит о "социальных чувствах" студентам:
   "Социальные чувства -- включая симпатию и антипатию, любовь и ненависть -- всегда рассматриваются как чрезвычайно сложные области психологии. Действительно, в социальных чувствах очень много разных внешних форм поведения и даже физиологических реакций -- взять хотя бы сексуальный акт в любви. В то же время, в них есть и оценивание, и другие внутренние регуляторы. Социальные чувства представляются чрезвычайно сложными".
  
   Обратите внимание: к эпитетам "очень медленная" и "примитивные" Пьер добавляет ещё один эпитет такого же рода - "чрезвычайно сложные". Все эти определения призваны затуманивать горизонт и, освобождая от ориентиров, позволять пускаться в свободное плавание.
   Чрезвычайная сложность плохо сочетается с примитивностью. Их объединяет одно - на них можно списать всё-что-угодно.
  
   На следующем шаге, пытаясь доказать свой тезис о сложности, Жане под видом "сложности" феномена подсовывает слушателям крайнюю нечёткость, размытость терминологии. Он говорит:
   "У Джемса вы найдете поразительный вопрос: в какую главу психологии, спрашивает он, следует поместить социальные чувства? Следует ли их поместить среди инстинктов, рассматривая как базисные инстинкты, /.../ или их следует отнести к чувствам -- таким как удовольствие или боль? Он колебался между этими двумя трактовками".
   На это хочется заметить: "Чем бы дитя не тешилось!".
   Спрашивается: если мы отнесём ревнование о правде, чувство несправедливости, обиды, негодования, к боли, будет ли это актом познания или игрой в лото?
   За этими сомнениями Джемса угадывается медицинский подход: поиски ответа на вопрос: "Если вас обидели, поможет ли аспирин?". Или: "Какова гормональная природа счастья?".
   Подход самого Жане более релевантный. Он предлагает учесть тот факт, что человек биологически является ОБЩЕСТВЕННЫМ ЖИВОТНЫМ, и сразу отделить его "общественные инстинкты" и обнаруживающие их поведения, от поведения человека как самостоятельного одиночного индивидуума, помещённого в некую среду, в которой он выживает, на которую реагирует, к которой приспосабливается, или которую изменяет.
   То есть Пьер хочет разделить стадное поведение от поведения особи внутри стада. В стадном поведении обнаруживается единство стадных животных: их единое стадное тело; а в индивидуальном поведении внутри стада обнаруживаются собственные поиски пропитания, отдельность от других, борьба с ними, соперничество и т.д.
   Именно это различие Пьер и обозначает далее, хотя недостаточно чётко. Он говорит:
   "Под "социальными чувствами" почти всегда понимаются два разных феномена, -- две довольно далекие, с моей точки зрения, формы поведения, -- которые накладываются друг на друга и смешиваются. Прежде всего к социальным чувствам относятся собственно социальные формы поведения и социальные инстинкты".
   Они суть конституциональные, так сказать, врождённые формы, обнаруживающие базовые инстинкты.
   Ко второй части названной смеси Пьер относит поведения, моделируемые стимуляцией лабораторного животного:
   "Поведение - говорит он далее - определяется для нас в своей отправной точке, вызывающей его стимуляцией. Перцептивное поведение берет начало в стимуляции, исходящей от внешних объектов. Социальное поведение берет начало в стимуляции, исходящей от социальных объектов".
   Таким образом, Жане помещает себя в тиски субъект-объектной схемы, способной описывать только одинокого творца, преобразователя внешней среды, литературным образом которого явился Робинзон Крузо. Эту колодку набивает на ноги Пьеру разделяемая им самим идеология буржуазного индивидуализма и предпринимательства.
  
   Пьер прибегает к операции анализа в рамках субъект-объектной схемы, или в перспективе - "индивид - среда обитания"; и получает в итоге следующую аналогию:
   "Перцептивное поведение берет начало в стимуляции, исходящей от внешних объектов. Социальное поведение берет начало в стимуляции, исходящей от социальных объектов. Социальные объекты -- это живые существа, подобные нам до такой степени, что мы относим их к тому же виду".
   Последние слова Пьера замечательны попыткой как-то преодолеть ограничения выбранной им логики. Смысл их в том, что существа другого вида остаются для имярека просто "внешними объектами": и только существа, во всём подобные ему до тождественности, могут выступать "социальными объектами". Но и тут у Жане нет способа отличить живое существо от стула или бордюра, которые тоже суть объекты:
   "Социальные формы поведения, таким образом, определяются особыми живыми существами" - говорит он. - "Подобно нашему поведению в отношении стула или тротуара эти поведенческие формы внешние, определяются объектами".
   Браво!!!
   Вот к чему приводит игнорирование сообщительного существования, коммуникативного быта, перманентно рождающего пары и группы, которые и являются подлинными социальными существами. Тогда как положение Робинзона, по его собственному признанию, явилось результатом его пренебрежения советами отца, чрезвычайного невезения и несчастий, выпавших на его долю. Отчего Робинзон Крузо, хотя и является моделью человека Нового Времени, не может считаться нормой. Обозначение свободного индивидуума, естественного человека в естественной среде, как НЕСЛУХА и человека НЕСЧАСТНОГО, как раз и явилось философическим замыслом знаменитой повести Даниеля Дефо.
  
   Очевидно, что в приведенных рассуждениях "трансценденталией" Пьера Жане выступает он сам как невесть откуда взявшийся когнитивный субъект, познающий равно "перцептивные объекты" и "социальные объекты", которые уравниваются в его познающем отношении, как аргументы когнитивной функции.
   Если бы Жане мог возвыситься до концепции общительного быта, то результатом его анализа "социальности" мог бы явиться такой истинный элемент социума как человеческая Пара (о которой говорит Библия как о первом человеческом существе). И тогда психологическое описание как описание "внутреннего" привело бы его не внутрь тела, а внутрь пары: в коммуникативную ткань непрерывных обменов смысловыми единицами. Поместив себя внутрь Пары, став стороной обмена, Пьер увидел бы лицо партнёра общения, в то время как партнёр увидел бы его лицо.
   Так Пара в своей истине открывается внутрь себя лицами. Однако, кроме истины существует подобие, изготовляемое человеком-творцом - маска, или личина. Откуда и происходит понятие "личности".
   А дело в том, что в своей неистине Пара перестаёт быть одним существом ("плотью единой") и распадается на двух узнающих друг друга субъектов, каждый из которых скрывает свою неистину, или своё отчуждение, изготовляя и выставляя навстречу партнёру личину вместо лица. Таким способом и в моменты неистины Пара сохраняется как взаимоузнавание, дающее начало формальному "свойству" и утилитарному союзу, или "сотрудничеству", как называет это Пьер Жане.
  
   Но с этим мы немного забежали вперёд. Пока что нам нужно сосредоточиться на некоторых нюансах приведённых высказываний Пьера. Очевидно, имея в виду городскую среду, он собирает её из подобных нам живых существ, стульев, тротуаров, etc.... Тем не менее, "социальные формы поведения" у него определяются только "особыми живыми существами", а стульями, выходит, не определяются (!?) - хотя, на наш взгляд, стулья и тротуары - ещё какие социальные объекты (!); и относительно них у людей могут возникать серьёзные коллизии и кипеть нешуточные страсти. Кроме того, к социальным объектам вполне обоснованно можно отнести и живых существ, не подобных нам и не относящихся к нашему виду - голубей, собак, кошек, лошадей и проч.
   Однако, Жане настаивает на том, что "Социальное поведение берет начало в стимуляции, исходящей от социальных объектов. А социальные объекты -- это живые существа, подобные нам до такой степени, что мы относим их к тому же виду".
   Но ведь живые существа даже других видов, отличных и далёких от нашего - это не объекты!
   И получается нелепица - объекты, которые нас окружают в обществе, почему-то не социальные. А живые существа одного с нами вида, которыми определяются "социальные формы поведения", почему-то суть объекты (?!).
   Зачем это Пьеру? Он, ведь, не дурак....
   Оказывается, ради сохранения целости и непрерывности эволюционной кривой ему потребно наше единение с "примитивными существами". Вопрос: как осуществить это соединение?
   Для этого Жане совершает "кульбит" перекрёстного отождествления:
   Если наши сограждане суть объекты, которые мы различаем, и от которых отделяем себя, то наше поведение в отношении них не отличается, в принципе, от поведения примитивных существ в отношении различаемых ими объектов.
   Вот, что говорит Жане:
   "Подобно нашему поведению в отношении стула или тротуара социальные поведенческие формы также внешние, определяются объектами. Следовательно, они должны существовать уже у примитивных животных. Первые животные вели себя по-разному в отношении объектов съедобных и опасных, то есть могли различать объекты друг от друга. Они научились отличать особей своего вида и вести себя по отношению к ним особым образом".
   Итак, образование популяции, а вместе с нею и вида как особой общности в принципе отсутствует у Жане, поскольку между особями нет коммуникации. Вид представлен в поведении каждой особи как различаемая ею часть внешней среды (группа объектов), к которой она приспосабливается в соответствии с её отличием от других частей внешнего окружения.
   То есть, собственно социальное поведение, сущее лишь в отношении особей своего вида, явилось результатом усовершенствования когнитивной функции познания внешних объектов и, как следствие, усложнением поведения, определяемого знанием объектного внешнего мира.
   Таков результат исключительно поведенческого подхода к изучению психических явлений - "ортодоксального бихевиоризма", так сказать; когда единственным наблюдаемым феноменом является поведение - не в моральном смысле слова, а в смысле организованных движений физического тела.
   Для бихевиориста все известные психические явления существуют в виде "паттернов поведения" и отождествляются с последними. В том числе и "чувства". Последние суть мыслимые нами сущности, или психические состояния живого индивидуума, представленные в поле научного наблюдения соответствующими поведениями.
   Поведения живых существ усложнялись в ходе развития жизни на Земле - такова бихевиористическая проекция теории Эволюции. Соответственно можно представить себе поведения, более простые, нежели те, что называются "чувствами"; и даже наблюдать их у ныне живущих "простых" существ.
   В ходе эволюции усложнялись также и "социальные формы поведения" как поведения в отношении подобных особей. Об этом усложнении Пьер говорит так, что ...
   "Социальные формы поведения вначале чувствами не являлись и, думаю, никакими чувствами не сопровождались".
   И, поскольку человек как бы содержит в себе всю предыдущую эволюцию видов в спрессованном виде, представляя собой как бы пирамиду возможных поведений от простого к сложному, постольку, по словам Жане, "можно сделать условное предположение, по аналогии с самими собой. То есть, ...
   "... Прибегнув к абстракции и анализу, можно легко представить себе социальные элементы нашего поведения, не являющиеся эмоциональными. Почему, к примеру, борьба должна обязательно сопровождаться чувством гнева? Почему животное, поедая другое, должно испытывать чувство ярости? В этом нет необходимости".
   Заметьте, что чувства животного здесь чисто гипотетические. Пьер говорит о тигре, поедающем косулю, но судит о его переживаниях по аналогии с самим собой. Это очень спорная аналогия. Тем не менее, она присутствует, и Пьер говорит далее:
   "Я вовсе не думаю, что тигр, пожирая косулю, на нее гневается. Вероятнее всего, он вообще ничего не испытывает. /.../ Разве мы впадаем в ярость, жуя хлеб? Ни коим образом, а между тем мы едим то, что когда-то росло, жило, -- как тигр, пожирающий косулю". Ярость -- чувство, накладывающееся на определенные человеческие формы поведения, формы борьбы обладающих сознанием людей".
   Слово "сознание" - ключевое в этом спиче; поскольку отделяет борьбу людей за кусок хлеба, образно говоря, от "способа пропитания" тигра: действия, по мнению Жане, "почти рефлекторного, как зрачковый или коленный рефлекс".
  
   Спрашивается: что достигается при помощи такого нарратива?
   -- Неразрывность бихевиористического феномена эволюционирующей жизни.
   Разумеется, это чисто теоретический, непроверяемый вывод. Какова тогда его философическая ценность? Очень простая и вполне "иллюминативная" - якобы научное доказательство необязательности страстей для человека. Оказывается, "естественный человек" Жан-Жака Руссо, сущий в нас как эволюционный предок и похожий в своей естественной простоте на тигра, просто "испорчен" обществом, следствием чего и явилась страстная борьба людей друг с другом. А могли бы ведь бесстрастно поедать друг друга, опираясь на "тигра" в себе!
   Здесь хочется спросить: "Разве это не идеал бесстрастного капиталиста, не испытывающего ни любви, ни ненависти, ни жалости к пожираемым им конкурентам и "человеческому материалу" в ходе почти рефлекторного извлечения прибыли как высшей ценности?".
   "И то же самое со страхом, испытываемым при столкновении с опасностью, и вызывающим бегство", - продолжает Жане. - "Связь бегства со страхом -- это сложная ассоциация человека, обладающего чувствами и эмоциями".
   Спрашивается, как стать абсолютно бесстрашным воином?
   Рецепт тот же - опереться на своё врождённое нам естество. В данном случае нужно отыскать в себе не тигра, а - лягушку:
   "Когда вы подходите к пруду - рассказывает Пьер, - и от ваших шагов лягушки прыгают в воду, я не уверен, что они испытывают чувство страха: это рефлекс, как при воздействии током на лапку".
   Точно так, находясь на позициях, слышишь свист мины - рефлективно прячешься; но бояться-то зачем!?
   Вот смысл, который мы извлекли из последних речей Жане.
   И он подтверждает это наше понимание, объявляя, что "разные социальные формы поведения, которые постепенно усложнялись и привели к возникновению как особых церемоний, мифов и ритуалов, так и современных форм управления, имели более простое начало", и - добавим, - сохранили его в себе в изменённом виде.
  
   Реальность "послойного" эволюционного строения психики, - в котором, в результате когнитивного в своей основе развития, на эволюционно предшествующие слои накладывается новый, - доказывается, по мнению Пьера Жане, случаями поведенческих патологий, когда верхний слой перестаёт функционировать, и обнажаются эволюционно более ранние пласты психики, начинающие доминировать в личности.
   Именно эту модель Пьер применяет по отношению к "чувствам". Он говорит:
  
   "Подобные вещи можно, кстати, увидеть у человека в случаях патологии. Социальные акты могут оказаться лишенными чувств". /.../ "Субъективно больные испытывают отсутствие чувств ...".
   "Что же происходит? Сложная группа социальных форм поведения разделилась. Надстраивающаяся, более совершенная часть исчезла, но базисная осталась нетронутой. Базисная часть -- поведение лягушки, прыгающей в лужу, или тигра, пожирающего косулю, -- это элементарное социальное поведение, определяемое внешним объектом, некоторым его аспектом или особенностью использования, -- складывалась на протяжении многих поколений. Ее можно считать социальным поведением, независимым от чувств".
   Трудно не заметить, что определение "социальное" используется здесь в максимально широком возможном значении. Это напоминает метод уточнения, когда мы всякое поведение условливаемся считать социальным, а затем конкретизируем и классифицируем типы поведения по степени всё большей и большей его социальности.
   И далее Пьер приводит случаи из психиатрической практики, которые должны, по его мысли, иллюстрировать сформулированную модель.
   Мы не берёмся оценивать медицинские возможности этой модели: её психиатрическую или психотерапевтическую валидность; однако гуманитарная её значимость в наших глазах скорее отрицательная.
  
   Возвращаясь к модели Жане, мы замечаем, что надстраивающиеся друг над другом эволюционные слои или пласты психики не образуют простого "слоёного торта", но синтезируются в целое - так что отдельные слои как бы прорастают друг в друга, взаимоизменяясь. В итоге сознательное поведение оказывается не абсолютно сознательным, но - с примесью досознательного.
   В свою очередь, рефлекторные формы поведения под влиянием сознания переставали быть абсолютно рефлекторными.
   Для примера Пьер благоразумно избирает "перцептивные" формы поведения, которые участвуют в коммуникациях, и которые можно счесть пограничными по отношению к поведениям, определяющимся сигнальными сообщениями.
   Он говорит:
   "Перцептивные формы поведения изменялись в отношении определенных объектов, являющихся социальными. Среди перцептивных реакций наиболее простыми являются акты нападения и защиты".
   "Примитивные реакции нападения и защиты постепенно изменялись социумом. В результате в социуме не существует чистого феномена нападения".
   "Нападение в обществе изменилось из-за того, что нападают на нас нам подобные, более или менее на нас похожие, родственные. Это привело к тому, что незавершенных нападений, словесных атак или оскорблений гораздо больше, чем нападений физических. Нападение изменилось из-за своего социального характера. Изменилась также и защита. Мы не обороняемся от французов так же, как от иностранцев. Мы не защищаемся от члена семьи так, как от совершенно чужого человека".
  
   Можно даже больше сказать, - что в личной борьбе физическое воздействие на тело соперника перестало быть таковым, но приобрело знаковый характер "сильного слова", и поэтому может быть безболезненно и с пользой для дела включено в "словесную атаку".
   Однако, Пьер не готов воспользоваться данной возможностью, демонстрируя собой пресловутую "инерцию мышления". "Словесные атаки", о которых он сам говорит, Пьер не хочет рассматривать в плане сигнальных коммуникаций. И это невзирая на то, что такие коммуникации отнюдь не являются сугубым достоянием человечества, но используются даже растениями - как то доказали современные исследования растительных сообществ.
   Нет! Он хочет оставаться в рамках механического декартова пространства, где всё измеряется расстояниями. Отсюда его заключение о том, что ...
   "... Нападение и защита изменяются простейшим образом благодаря феномену социального соседства".
   Пусть так! Но что означает эпитет "социальное" в приложении к соседству? Ведь это уже не просто рядоположенность?!
   Пьер это сознаёт, но "замыливает" общение путём знаковых информационных обменов, выдвигая на передний план перцептивные контакты.
   Так, он предполагает, что ...
   "Возможно, основополагающую роль в этих преобразованиях играет телесное сходство. Общество, должно быть, началось с полного слияния, такого как слияние матери и детеныша...".
   Отсюда, "принцип, царящий в обществе", по его мнению, это не принцип общения, но -- "принцип принадлежности".
   Тем не менее, вопреки собственной логике, Пьер называет объединение на основе перцептивных взаимовосприятий и телесных контактов "ЛИЧНЫМ" (!). Таким образом "личное" у него сводится к различению и узнаванию.
   Дальше работает простая логика множественности. Пьер говорит:
   "Первое личное объединение было перенесено на группы, то есть индивидов, более или менее со мною схожих, и это изменение уже преобразовало примитивное поведение нападения и защиты".
  
   Пусть так. Однако соблазнительная простота этой схемы должна неизбежно обнаружить свою ограниченную применимость. Что и случается.
   Пьер замечает, что ...
   "... Далее идут специфически социальные формы поведения. И здесь мы сталкиваемся с огромным затруднением".
   "Мы не очень хорошо знаем, что такое социальный акт", - сообщает Пьер о себе и своей учёной публике". - "Я бы хотел, чтобы нам дали определение, описали характер социального поведения, отличающий его от других, несоциальных форм поведения".
   Мы, со своей стороны, можем предположить, чего же именно они не знают, и предложить своё определение.
   Для нас социальный акт - это, необходимо и неустранимо, есть АКТ ОБЩЕНИЯ, совершающийся внутри общности при помощи коммуникативного кода (языка), употребительного в данной общности и понимаемого её членами (общниками).
   Акты, лишённые коммуникативной составляющей, не нацеленные на сообщение себя другому лицу - пусть даже информативные для внешнего наблюдателя - не могут считаться социальными. Кроме того, социальный акт может считаться завершённым лишь после того, как приём сообщения состоялся.
   Так, например, если некто произнесёт в вашем присутствии фразу или обратится к вам на незнакомом языке, то этот акт - поскольку вы не поняли и не приняли сообщения - не будет завершённым: и потому может быть назван лишь интенционально "социальным", но не актуально.
   И нам кажется, что именно этого знания имманентной сообщительности социального акта, его принципиальной диалогичности, как раз не хватает Пьеру и тем, кто с ним.
  
   Сам Пьер поясняет свою когнитивную недостачу на следующем характерном примере:
   "Акт командования, способность отдать приказ и сделать так, чтобы его выполнили, - говорит он - социальный акт, важный как сам по себе, так и для других форм поведения".
   Сесть в вагон метро и выйти на своей остановке - это тоже социальный акт, по логике Пьера Жане. Однако, почему-то, он выбирает для иллюстрации своих затруднений другой акт - в котором максимально представлена именно КОММУНИКАЦИЯ, одновременно личная и публичная: немыслимая вне определённой культурной общности, правовой и ролевой социальной организации; без понятия личного авторитета, общинной и ролевой идентификации, общей и служебной морали и т.д. и т.п. - можно долго перечислять условия, подразумеваемые словами Жане: "сделать так, чтобы приказ выполнили".
   Трудно было бы выбрать "социальный акт", более сложный для анализа, чем акт командования. И потому нет ничего удивительного в том, что Жане со своим насквозь картезианским концептуальным багажом, при попытке анализа такого акта сталкивается, по его же словам, "с огромным затруднением".
   Казалось бы - вот прекрасный повод изменить механическому подходу и попробовать что-то ещё.... Но, не тут-то было! В интуиции, впрочем, Пьеру не откажешь, и она подсказывает Пьеру правильный путь. Но наш психолог не из тех, кто привык прислушиваться к своему Вожатому - не Сократ, одним словом. Напротив, он, подобно Робинзону, ПРОТИВИТСЯ доброму совету и утверждается в том, что решительно и окончательно перекрывает себе верную дорогу логическим шлагбаумом своего ума.
   Он говорит:
   "В действии, которое мы выполняем, все его части осуществляем мы сами". Sic! Повторим за Пьером: "мы сами" - сиречь без всякой общности, без друзей, без партнёров, без помощников, не совместно ни с кем ...! Целиком самостоятельно!
   Следовательно, действие это - принципиально не акт общения, а некое механическое действие, субъектом которого выступаем не "мы", - как оговаривается Жане, - а каждый из нас по отдельности (иначе, откуда взяться словечку "сами"?).
   Отрезав себе таким образом возможный путь к истине, Пьер тут же обнаруживает полную нерелевантность своего выбора.
   Его следующая фраза такова:
   "Действие состоит из нескольких частей. В частности, в нем есть акты начала, продолжения, завершения".
   Гениально! Зато идиотство не имеет частей: оно неделимо; одинаково в любой части.
   Однако мы, кажется, поспешили с оценкой. Реально мы имеем дело, скорее, с остроумием, пытающимся преодолеть идеологические заслоны, которые выставляет разуму индустриальный экономический индивидуализм. Исходит он из технологии производства. Любое законченное производящее действие делится на технологические операции. Всякая конкретная технология начинается с первичного деления действия на очевидные "акты начала, продолжения, завершения", о которых нам говорит здесь Жане.
   Логическая задача, которую он себе ставит, - перейти от технологического деления на операции к ролевой организации процесса производства, а уже от него - к общественному разделению труда. Ведь именно так конструирует модель общества ортодоксальный индустриализм и экономизм.
   Однако, для Жане этого недостаточно. Чтобы обрела почву его материалистическая психология, ему нужно биологизировать экономическую философему. Что он и проделывает далее, когда представляет исходную ситуацию командования в следующем виде:
  
   "Просто действуя, - говорит Пьер - мы сами осуществляем все части действия. Напротив, отдавая приказ, давая поручение, мы совершаем исключительное преобразование" Sic!.
   За этой велеречивой оценкой как раз и скрывается плохо проговариваемое Пьером качественное различие между индивидуальным телесным движением в объектной среде и общительным коллективным бытом. Так что, отдавая приказ, мы совершаем преобразование своего бытия из одиночного в общественное. Это "преобразование" отвечает представлению Жане о нашей экзистенциальной изменяемости в пределах "спрессованной" в нас эволюции. В данном случае, наш акт мыслится как переход между двумя возможными для нас экзистенциальными статусами: от индивидуального производительного существования - на которое мы также способны - к общественному. Речь идёт об акте отдания приказа.
   "Если проанализировать его психологическую структуру, - продолжает Жане, - приказ есть не что иное, как начальный крик. Перед тем как преследовать добычу, собака лает, и лай ее становится сигналом для других собак. Когда мы начинаем действие, у нас тоже есть свой крик-сигнал, и, отдавая приказ, мы этим ограничиваемся".
   То есть, участвуем в распределении одного действия между несколькими особями. К счастью, это распределение, или коллективизация действия оказывается возможной благодаря "сигналу". Последнее означает, что стая собак представляет собой актуальную динамическую общность, связанную сигнальным сообщением между особями.
   Пьера, однако, не интересует общение: у него нет слов для характеристики той незримой материи - циркулирующей между особями информации - которая делает стаю единым существом. Он - механик; и его интересует только действие и технологическое дробление его на части.
   "Приказ характеризуется именно тем - говорит он, - что действие разделено между несколькими социальными индивидами, каждый из которых осуществляет лишь его часть. Эту особенность можно найти, по-моему, во всех социальных действиях. Все они, от простейших до самых сложных, состоят в сотрудничестве, разделении действия, выполнении одной его части одним индивидом, другой -- другим".
   Но, простите, тем же самым характеризуется любая производственная операция, разделённая между частями машины, связанными механической или физической причинностью. И даже если мы заменим эту причинную связь информационной, мы всё равно не получим приказа, поскольку сигнал к началу совместного действия в виде удара колокола или парового гудка сам по себе, как и крик, приказом не является. ПРИКАЗ, помимо информационной, имеет ПОТЕСТАРНУЮ составляющую, которая, собственно, и делает сообщение приказом.
   Об этой потестарной (= властной) стороне командования Пьер упоминает, когда говорит, что нужно не только "отдать приказ, но и сделать так, чтобы его выполнили". Однако упоминание это пока не получает никакого продолжения.
   Это что касается механицизма Пьера. Его биологизм сказывается тем, что, по его мнению, наша человеческая социальность восходит к биологической, и не отличается от неё в своей основе. Это и позволяет ему иллюстрировать приказ командира лаем собаки. Очевидный и печально известный в истории цинизм материализма!
   От лая собаки приказ командира отличается, по мнению Жане, тем, что ...
   "... Если собака после сигнала продолжает бежать, то истинный вождь дает сигнал, но дальше не идет. Одним словом, вождь совершает только первую часть действия, а подчиненные его продолжают и завершают. Вождю остается только контролировать выполнение действия, настаивать, повторяя приказ, но ему не нужно самому завершать действия, делать это вместо подчиненных".
   Создаётся впечатление, что прогресс, наблюдаемый при эволюционном переходе от собаки, как социального животного, к человеку заключается в ролевом распределении действия между особями против простой параллельности многих единообразных одиночных усилий, запускаемых единовременно одним сигналом - лаем или криком.
   Таким вот хитрым образом вся психическая социальная и духовная полнота командования втискивается в парадигму технологического разделения производящего действия на операции.
   Трудно не усмотреть прячущийся за этим суждением экономизм, с его акцентуацией "разделения труда" как главного фактора экономического прогресса и индустриализации - когда на месте многих индивидуальных параллельно работающих искусников (ремесленников), объединённых сигналом открытия ярмарки, появляется ФАБРИКА, с её дробление труда на мельчайшие операции; каковое дробление как раз и обеспечивает резкое повышение производительности индустриального труда в сравнении с кустарным.
   Так или иначе, общее социологическое воззрение Экономизма заключается в том, что общество предстаёт как СО - ТРУДНИЧЕСТВО, или совместный труд по добыванию себе пищи, в первую очередь, а затем и других условий выживания и процветания вида.
   Именно это воззрение и демонстрирует далее Пьер Жане, когда говорит слушателям, что ...
   "Сотрудничество есть во всех социальных действиях. Это сотрудничество в большей или меньшей степени выражено. Иногда, в наиболее важных формах, оно очевидно".
   И далее Пьер обозначает два вида сотрудничества, упомянутых ранее; одно - совершенное, в виде разделения труда; другое - примитивное, в виде параллельных действий:
   "Полное сотрудничество предполагает, что два индивида не делают одного и того же: один осуществляет одну, другой -- другую часть условия, и их объединение приводит к единому результату".
   То есть, "полное сотрудничество" - это разделение труда. При этом слово "полное" здесь важно понимать как "имплементированное в развитии", "эволюционно завершённое".
   Это словечко в данной речи служит мостиком между экономизмом и биологизмом взглядов Жане. Его биологизм выражается в том, что сотрудничество в форме разделения труда он находит в дочеловеческой естественной истории:
   "Возьмем, например, стаю волков, разделившуюся на две части, - говорит он, - первая заходит с одной стороны, вторая -- с другой, окружая жертву. Это истинное сотрудничество, объединяющее разные действия".
   "Но сотрудничество может быть проще - продолжает Жане - и ограничиваться помощью в совершении одного и того же акта. Когда животные едят вместе, когда овцы пасутся на лугу, вы замечаете, что они едят не так, как если бы были в одиночестве. Есть социальные животные, которые могут питаться и перемещаться только вместе, которые не могут ходить по одному. Дело в том, что разные члены общественного организма помогают в осуществлении примитивного действия".
  
   Здесь возникает интересный вопрос: "А как они помогают?!" - если каждый пасётся как бы сам по себе (?).
   Здесь трудно обойтись без сигнальной и перцептивной связи между близкими особями, благодаря которой существует такая вещь как "общая душа". Говоря позитивным языком, переживания каждой особи, взаимосообщась посредством информационного поля, сигнального и перцептивного, "резонируют" и усиливают друг друга, в результате чего все испытывают чувство "праздника", совместного пиршества .... В этом, на наш взгляд, и состоит помянутая Пьером "помощь".
   Интуитивно Пьер также не может совсем обойти стороной сообщительную материю сотрудничества, и совсем не случайно вспоминает вдруг о "языке":
   "Язык -- это развитие крика, играющего роль в приказах и разного рода командах", - говорит он.
   Пусть так. Но существует ведь жестовый, визуальный язык...; тот же язык глухонемых, например. Последние прекрасно разговаривают, хотя никогда в жизни не слышали крика. Кроме того, можно предположить, что из крика развивается музыка. Это тоже язык, но не совсем тот, который используется в приказах и командах. Хотя представить себе войско без полковой музыки нынче невозможно....
   Как быть с этим? Не правильнее ли определить язык как развитие средств общения? - причём неважно, лай это или виляние хвостом, или танец....
   И тогда, пользуясь языком, что мы делаем (?) - если говорить об индивидуальной деятельности? Мы формируем сообщение и посылаем его в "эфир", в данном случае - в звуковой. И, вместе с окончанием речи, наше действие завершено. оно не прервано, как полагает Жане. Таким образом наша индивидуальная деятельность включена в совместное бытие с другими, кому адресовано сообщение, не посредством её дробления на части, а посредством информационной связи, коммуникации. Именно эта связь и обеспечивает "сотрудничество", в терминологии Жане.
   Если же мы исключаем из рассмотрения сигнальную коммуникацию, общение, тогда, по словам самого Жане, мы получаем нечто непонятное, "странное":
   "Когда человек, отдающий приказ, издает крик начала, аналогичный лаю собаки, бросающейся за добычей, он делает нечто странное, - говорит Пьер, - он прерывает действие".
   На самом деле его действие, родившее крик в "звуковом эфире" окончено - он послал сообщение. Но в дискурсе Пьера нет общения и сообщения. У него есть только "крик" как эмоциональный феномен начала какого-то действия.
   В таком случае спрашивается: откуда он знает, что этот крик есть приказ?
   Ему приходится дать определение "приказа", не прибегая к описанию коммуникации и сообщительного единства: оставаясь в рамках технологического дискурса. Такое определение Пьер и предлагает далее:
   "Приказ - говорит он - характеризуется именно тем, что действие разделено между несколькими социальными индивидами, каждый из которых осуществляет лишь его часть".
   Мы уже отмечали выше, что технологическое распределение действия между частями машины - пусть составленной из ручных усилий людей, но всё равно машины - не требует приказа; достаточно инженерной мысли. Поэтому данное Жане определение, мало того, что косвенно, оно ещё и неполно.
   В результате, индивидуум у Жане не выступает частью общности, которая закономерно изменяет его индивидуальность, против одиночного существования: он выступает субъектом технологической операции, части целого действия:
   "Сотрудничество - говорит Жане - есть во всех социальных действиях, и оно преобразовало элементарные перцептивные формы поведения, оставив индивиду определенную часть действия".
   И далее Пьер старательно избегает сотворения нового существа - ОБЩНОСТИ, или ОБЩИНЫ; и наблюдает только меняющееся расположение кучки индивидов в пространстве их действий:
   "Сотрудничество - говорит он - предполагает самые разнообразные феномены сближения, удаления, общей жизни".
   Но каково же содержание этой "общей жизни", и что в ней общего?
   Оказывается, индивиды - оставаясь таковыми и не образуя нового существа - просто сближаются в объектном пространстве ради технологического дробления действия и разделения его по частям между собой.
   Таково общество, порождаемое инженерным умом.
   "Окончательный результат - заявляет Жане - состоит в том, что индивиды живут вместе; один посредством другого и благодаря другому".
   Ключевой вопрос: что мы вкладываем в понятие "вместе"?
   Для нас ответ очевиден: в психологическом смысле это означает, что наши души соединены телесвязью, так что мы способны сопереживать, сочувствовать, делиться умными смыслами, как непосредственно, так и сигнально - при помощи различных культурных кодов, переносчиков информации.
   Но, поскольку наши физические тела разъединены, помимо обмена перцептивными сигналами, преодолевающими расстояния между телами, должно существовать некое невидимое глазу "телепатическое" поле, наподобие электромагнитного, эмоционально соединяющее наши индивидуальные души, которые теперь уже не совсем индивидуальные, а немножко общинные.
   Однако такой ответ не вмещается в механическую модель Пьера Жане, в которой нет места ни для информационного обмена (хотя он и говорит о "сигналах"), ни для "тонких" полей, присущих целым системам, и придающих их целости не только феноменологический, но и прямой физический смысл.
   У Пьера есть только действия и взаимодействия. И он не заморачивается вопросом о том, как эти взаимодействия обеспечиваются, когда нет прямого взаимного причинения (?). Ему достаточно феномена согласованности индивидуальных действий в акте сотрудничества. Соответственно, он исходит из действий, говоря, что ...
   "Поскольку социальное сотрудничество довольно сложно, им необходимо управлять и его совершенствовать".
   В его технической логике развития эти слова означают, что к имеющимся регуляторам действий должны добавляться (надстраиваться над ними) новые регуляторы.
   Помним, что ранее Пьер приводил в пример тигра, поедающего косулю, и не испытывающего при этом к ней никаких чувств.
   А вот люди за общей трапезой, поедающие своих баранов, как легко заметить, испытывают друг к другу чувства. Один другого любит, другой его терпеть не может и т.д.
   У Пьера Жане это просто наблюдаемый факт психологического различия в поведении одиночных и стайных хищников. Он этот факт фиксирует и спрашивает себя: а "что такое чувства?".
   И тут же отвечает: "Это регуляторы, средства совершенствования примитивного действия".
   После этого в его уме вырисовывается картина психологической эволюции:
   "Так вот, эти примитивные поведенческие формы, как и перцептивные акты, усложнялись и совершенствовались путем добавления различных чувств", - говорит Пьер. - "Так эмоциональные регуляторы присоединились ко всем социальным формам поведения".
   АМИНЬ!
  
   Благодаря этой хитрости, феноменом моего чувства становится не со-чувствие с чувствами ближнего, не симпатия или антипатия, но - индивидуальное поведение - только усложнённое своей "социальностью сотрудничества" как разделением единого действия между многими агентами. Таким образом, психические индивидуумы обеднены Пьером до работников индустриального предприятия, занятых выполнением единого задания путём рациональных трудовых операций. То есть, фактически Пьер говорит о роботах, у которых "чувства" суть трансляторы и функционалы управляющих программ.
   Итак, передовая картезианская наука объясняет нам, что наши чувства - это регуляторы наших действий по отношению к объектам в физическом пространстве, наподобие центробежного регулятора в паровой машине. А то, что чувства эти мы испытываем по отношению ДРУГ К ДРУГУ..., - это Пьера как будто не интересует.
   Но только "как будто" (!). На самом деле он не случайно называет чувства "эмоциональными регуляторами", ведь корень латинского слова эмоция: "moveo" - движение.
   Таким образом в поле умозрения выпячивается движение, тогда как транзитивность и сообщительность чувств заводится в тень.
   Тем не менее, Пьеру приходится говорить о чувствах. Он говорит о них как о "феноменах", а их коммуникативную природу маскирует общим термином "социальные", имея в виду при этом не их общность и транзитивность, но - их якобы целевую регулятивную функцию: управление распределёнными между индивидами действиями:
   "Наиболее важными из этих регуляторов - говорит Пьер, - являются две группы феноменов: любви и ненависти".
   "Сегодня -- объявляет он далее - мы рассмотрим в общих чертах феномен любви как социального явления".
  
   "Что такое социальное чувство любви? Что имеют в виду, когда говорят, что два или несколько человек любят друг друга?" - вопрошает Жане.
   Если вы думаете, что, спрашивая так, он ждёт от вас романтической повести о вашей первой любви, то вы ошибаетесь.
   Его вопрос риторический. Он обращается к вам, как к студентам, будущим инженерам-программистам, создателям искусственного интеллекта, и хочет научить вас алгоритмам программ распознавания ситуаций любви и нелюбви, исключительно по внешним признакам пространственных движений и положений тел.
   Вот, что он говорит:
   "Я полагаю, что нужно ограничиться простой констатацией элементарных фактов. Люди, любящие друг друга, обладают одной существенной особенностью: они живут вместе, близки друг другу. Люди, не любящие друг друга, также обладают особенностью: они живут отдельно и стараются встречаться как можно реже, совершают работу по отдалении".
   Как видите, выбрана самая простая технология оцифровки: нужно всего лишь регулярно замерять расстояние между телами людей и сохранять в памяти соответствующую статистику, на основе которой затем легко установить критерий "любит - не любит".
  

0x01 graphic

  
   Разумеется, маркёр любви, полученный в результате такого простейшего мониторинга, будет иметь весьма низкую практическую валидность. Легко догадаться, что двух каторжан, скованных одной цепью, робот, снабжённый таким маркёром, определит как любящих, в то время как разлучённых обстоятельствами влюблённых, разделённых океаном, он определит как ненавидящих друг друга. Таково следствие простого измерения "расстояния между". Однако, именно этим инструментом удовлетворяется Пьер Жане.
   "Любить -- значит жить вместе, сближаясь друг с другом, - говорит он далее.
   При этом смысл слов "вместе" и "сближаясь" остаётся весьма туманным. Что это значит? - Делить одну нору? Ходить рядом? Спать прижавшись телами? Сближаются ли при этом чувства: становятся ли они совместными?
   Пьер не даёт ответа на эти вопросы. Ему важно отметить эволюционное изменение: любовь - как нечто новое в развитии жизни.
   В связи с чем он замечает:
   "В жизни можно обходиться без этого. Есть существа, которые живут одни, и примитивная жизнь начиналась без этого сближения. Таким образом, мы скажем просто: любящим друг друга людям свойственно то, что их жизнь вместе лучше и полнее, чем по отдельности. Она способствует их развитию, делает их сильнее, разумнее и лучше".
   И затем спрашивает:
   "Но как сближение двух существ может вызвать подобный результат? Как возможно вместе жить лучше, полнее, чем по отдельности?".
   На подобные вопросы ответы дают только политические идеологии. Пьер, конечно, в рамках своего дискурса такого ответа дать не может. Его разумение сводится к тому, что процесс сближения и сотрудничеств необходимо сопровождается обилием чувств как регуляторов такого сотрудничества, надстраивающихся над примитивной психикой одиночки и так обогащающей её.
   С этой политэкономической позиции "разделения труда" как источника психического развития Пьер полемизирует с теми психологами, кто, поддаваясь "веяниям моды" (фрейдизма) предполагают, что наиболее важные простейшие социальные феномены -- это сексуальное поведение".
   Эта гипотеза - сообщает Жане - была когда-то выдвинута Гербертом Спенсером. Считается, что сексуальность была отправным пунктом и основой социальных явлений, началом социальных чувств. Все чувства любви, желания, все наиболее яркие чувства жизни, возникающие благодаря сближению двух существ, своим происхождением обязаны процессам сексуального возбуждения. Так ли это?" - задаётся Пьер риторическим вопросом.
   И отвечает:
   "У людей, как и у высших животных, феномен сексуальности чрезвычайно сложен. Он стал исходной точкой множества психологических операций: во-первых, это завоевание объекта влечения".
   Именно последнее делается центром последующих рассуждений Пьера. Образное слово "завоевание" трактуется далее в его прямом смысле, так что процессы сексуального "ухаживания", в его логике, дают начало социальному отношению ПОДЧИНЕНИЯ воли одного лица воле другого. Именно подчинением партнёра завершатся, по его мнению, половой акт:
   "Когда сексуальный акт приходит к завершению, - говорит Пьер, - это, как победа, нечто свершившееся, к чему было нелегко прийти и что стало результатом множества действий, завоеваний и сражений".
   Вот, оказывается, что они отмечают ежегодно в день 8 Мая!?
  
   Как бы то ни было, краеугольный камень теории установлен. Теперь - говорит Жане ...
   "... К феномену завоевания вы можете добавить все традиции, обычаи, бесчисленные социальные ритуалы".
   Любопытно, но это похоже на описание советского общества, в котором действительно практически все социальные ритуалы восходили к двум победам - в Гражданской и в Великой Отечественной войнах.
   Так же и татаро-монгольская Русь был устроена по принципу собирания победителями дани с побеждённых. Подати делились на те, что шли в Орду и те, что давались русским князьям. И подданные плательщики частенько жаловались в Орде на то, что князья забирают себе лишнее....
   Как говорит Пьер,
   "Это очень распространенные формы социальных объединений".
  
   Но, независимо от наших исторических аллюзий, Жане устанавливает для себя факт:
   "Вокруг сексуального акта, таким образом, группируются многие другие феномены".
   Вот эти другие феномены и ответственны за чувства любовных отношений:
   "Кто нам сказал, что все эти сопутствующие феномены завоевания, триумфа, стыда, борьбы против социальных законов, смелости перед лицом опасности, выбор наилучшего, все эти операции не играют роли в чувствах?" - спрашивает Жане.
   И продолжает:
   "Существует множество форм любви, в которых сексуальный акт, если и играет роль, то незначительную...".
   Вот теперь всё готово для следующего решительного шага: в соответствии с теорией эволюционной психики, наслаивающейся слой за слоем; верхний пласт - в данном случае чувства любви - может быть отделён от подстилающего его секса.
   Любопытно отметить, как Пьер преобразует Юнгианскую конституальную множественность психики и автономность её частей в множественность эволюционную.
   Юнг пишет, в частности:
   "...Психическое не есть нераздельное единство, но - разделимое, более или менее, целое. Хотя отдельные части связаны одна с другой, они тем не менее относительно независимы".
   Согласно Пьеру Жане, целое психики подобна пирамиде, и состоит из надстраивающихся в ходе развития друг над другом этажей. Каждый этаж относительно независим и может жить автономной жизнью, имеющей для личности собственную ценность.
   Таким образом в теории можно отделять верхние этажи от нижних и рассматривать их по отдельности.
   Как раз такое отделение "любви" от "секса" Пьер и совершает, говоря:
   "... Мы видим, что есть формы любви, отличающиеся от сексуальной".
   Интересно, какие же?
   И здесь на сцене, подобно Deus ex Machina, появляется тень Фридриха Ницше, современника Пьера Жане:
   "Довольно долго мы с вами с увлечением изучали любовь к руководству, к власти", - говорит Пьер следом. - "Есть люди, испытывающие необходимость в командовании кем-нибудь, -- не важно, в чем, хотя бы в одежде или манере затягивать галстук. Это очень частое явление".
   Это и в самом деле частое и повсеместное явление в индустриальном обществе, которому мы принадлежим. Однако объяснение его через якобы испытываемую многими из нас "необходимость командования", и, тем более, - через "манию власти"; кажется нам нерелевантным самому феномену. Думается, секрет в том, что в индустриальном обществе, построенном на знании и умении производить, где командуют технологи, преимущество получает тот, кто ЗНАЕТ, КАК ДЕЛАТЬ то или иное, - в частности, как завязывать галстук. И потому вполне естественное межличное соперничество выражается в стремлении первенствовать, занимая положение ИНСТРУКТОРА, знающего как правильно делать нечто, и объясняющего это ближним.
   Чего действительно нет у такого самозванного инструктора, так это ВЛАСТИ. Власть где-то далеко, вне досягаемости. Она принадлежит некоему виртуальному Старшему, перед которым, собственно, и выслуживается знаток галстучных узлов.
   Если я сообщаю ближнему своё технологическое знание и, благодаря этой передаче, имею временное доминирование в паре, оно не описывается "командованием", "приказом" или "властью". На деле, между нами, равными членами общества, нет потестарных отношений. И эта ситуация радикально отличается от взаимоотношений ордынского хана и московского князя.
   Похоже, Пьер не отличает ситуационного преимущества соперничающих индивидуумов, от властных отношений.
  
   Иное дело люди АВТОРИТАРНЫЕ, вовлеченные своим положением во властные отношения и злоупотребляющие своим авторитетом. В свете вышесказанного важно подчеркнуть - не положением, а именно авторитетом.
   Пьер говорит о них так:
   "Люди авторитарные стараются окружить себя людьми мягкими, которые будут им подчиняться и удовлетворять их манию власти".
   И приводит в пример властных матерей, морально истязающих послушных им дочерей:
   "Мы много говорили о матерях, унижающих своих выросших двадцатипятилетних дочек, вертящих ими, чтобы в своем салоне, в обществе показать, как они послушны и хорошо воспитаны. Девушки от этого заболевают или устраивают сцены с потоками слез...".
   Однако, этот пример, взятый из психотерапевтической практики, не имеет здесь собственной когнитивной ценности, поскольку поставлен Пьером на службу политической идеологии либерализма. Из пропагандистских штампов этой идеологии Жане творит псевдо-психологический муляж, имеющий следующий облик:
   "Потребность командовать, мания власти определяет характер человека и общества. Люди авторитарные стараются окружить себя людьми мягкими, которые будут им подчиняться и удовлетворять их манию власти. Они объединяют их, завоевывают тем или иным способом...".
   С другой стороны,
   "Есть люди, которые ищут в обществе руководства, чтобы ими командовали, постоянно ими управляли. /.../ Многие ищут лишь подчинения, рабства: они ищут кого-то, кто будет ими руководить, командовать, ими заниматься".
  
   Как видим, Пьер ограничивается констатацией факта: есть такие люди, - то есть, прекращает быть эволюционным психологом. Что это значит? Только одно: появление потребностей командовать и подчиняться он относит к биологической Эволюции. И здесь невозможно не вспомнить об исследованиях поведения высших приматов (человекообразных обезьян), у которых было выявлено поведение "доминирования-покорности".
   Жане, несомненно, известно об "иерархии доминирования" среди животных. И он негласно на них ссылается.
  
   Таково биологическое основание описываемых Жане поведенческих феноменов. Идеологический источник этих психосоциальных полотен становится очевиден, когда мы слышим от Жане следующее:
  
   "Религии вырастают из потребности в руководстве, вожде, который бы находился среди нас самих незримо, даже когда мы одни; это потребность в свидетеле, социальном взгляде, в ком-то, кто нас вдохновляет, одобряет наши действия. Религии использовали и развили это чувство во всех направлениях. Это, -- скажу очень тихо, -- истинное начало религий".
   Мы видим, таким образом, правоту Ларри Хьелла, который утверждает, что ...
   "... Теория личности отражает конфигурацию позиций, занимаемых теоретиком в отношении основных положений о природе человека". То есть, "позиция, занимаемая персонологом сильно влияет на характер его теории и следующие из нее выводы о сущности человеческой природы".
   Позиции Пьера Жане определены идеологией Нового Времени. Мы, как люди свободные от иллюзий Модерна, можем замечать политическую заданность построений Жане.
  
   Единственное достойное внимания характерологическое наблюдение во всей этой устрашающей картине "авторитарного режима", заключается в том, что - как говорит Жане - "...нередко можно встретить авторитарных людей, с одной стороны, очень требовательных, а с другой -- льстивых и преданных".
   Мы фиксируем на этом внимание, поскольку находим нужным теперь отметить, что, в плане персонального развития, тот, кто не умеет подчиняться авторитетному лицу, никогда не обретёт способности к власти, приказанию, командованию.
   Если обратиться к теории "комплексов Карла Юнга, тогда приведенные Пьером в качестве примера патологии - мания власти или потребность в подчинении и руководстве - могут трактоваться как результат "автономизации альтернативных личностей", в норме неразрывно связанных. Такая автономия, согласно Юнгу, как раз и "характеризует расстройство множественной личности".
  
   Обнаруженное презрительное и осуждающее отношение Пьера к "подчиняющим" и "подчиняющимся" как к патологическим или порочным личностям мы относим к его идеологической "заряженности" и оставляем для себя лишь отмеченный им факт связи "властности" и "почтительности".
   Вместе с тем, хотим подчеркнуть, что мы имеем в виду единую личность, тогда как обнаруживаемая Пьером двойственность "людей, с одной стороны, очень требовательных, а с другой -- льстивых и преданных", скорее описывается Юнгианским "явлением "переключения" от одной личности к другой у индивидов с множественными личностями".
  
   Вообще, если отвлечься от идеологической подоплёки высказываний Жане, и прочесть их просто как свидетельство, концентрируясь на содержании, то возникает вопрос: помянутая им "потребность в руководстве, вожде, который бы находился среди нас самих незримо, даже когда мы одни" - это идейная выдумка, клевета на политического противника, или гуманистическая реальность?
   Ежели - последнее; то каково относительное значение этой "потребности" в нашей душевной жизни?
   И здесь нам вновь приходится вспомнить Ларри Хьелла, утверждающего, что ответ Пьера Жане зависит от его отношения к религии. Ведь, если он полагает, что ...
   "... из потребности в руководстве, вожде: в ком-то, кто нас вдохновляет, одобряет наши действия, вырастают Религии" ...
   ... Тогда значение названной "потребности" зависит от значения в нашей жизни Религии. Если это корень и вершина любого культурного дерева, то значимость нашей открытости в сторону духовного руководства не подлежит сомнению; если же религия - это "опиум народа"; но говорить об этом можно лишь "тихо", поскольку "попы" имеют большое влияние в обществе; тогда указанная Пьером "потребность" - это точно форма психопатии...(?).
   Судя по следующим высказываниям, Пьер именно так и думает, когда замечает, что ...
   "... Встречаются случаи - они много изучались несколько лет назад, - когда говорилось о разных видах психотерапии или даже лечения религиозного руководства". Говоря на современном жаргоне, - религиозного "зомбирования".
   Не лишённый полемичности теоретический вывод, к которому Жане таким образом подводит слушателей, состоит в том, что ...
   "... Объединение в группу диктуется не только сексом".
   "Есть также многочисленные связи вождя и подчиненных".
   Обеспечивающая эти связи "группа чувств чаще, чем полагают, побуждает людей объединяться".
  
   Глагол "объединяться", используемый Пьером, звучит в его речи весьма двусмысленно. Объединяться во что? и как? "В группу"? --как говорит Жане.
   Однако, в группу не объединяются: в группу СОБИРАЮТСЯ. Ведь, группа - это не целость, не единство, но лишь внешне наблюдаемый феномен; зримо устойчивое множество. В нём нет главного - именно, объединения. Группы формируют извне: собирают в группы по спискам; чисто формально - как, например, те же студенческие группы. Отсюда, и помянутое Жане "побуждение" людей объединяться в группы должно быть формальным, расчётливым, внешне-логичным. Именно таким, чтобы в результате не получилось общности, но - лишь собрание отдельных индивидуумов, координирующих друг с другом свои движения, ради удовлетворения своих индивидуальных же потребностей.
   Далее Пьер говорит, будто, ...
   "... Все монастыри, армии, множество обществ основаны на потребности повелевать и подчиняться".
   Оставляя за скобками бьющий в глаза цинизм подобных суждений, мы должны, тем не менее, указать на то, что армия и монастыри - это НЕ ГРУППЫ!!
   И даже если удовлетворение некоей потребности и способно собрать индивидуумов в группу, это отнюдь не означает, будто такая группа может стать основой монастыря или армии.
   Приведенное высказывание Пьера Жане может, на наш взгляд, служить примером того учёного "идиотизма", к какому приводит доктринёрство. А именно, слепое следование когнитивной парадигме Декарта и его "методологическому сомнению":
   Если я делаю человека предметом познания, то, где его истина, в чём я не могу сомневаться? Имярек говорит, что ему холодно, что он мёрзнет, но сам при этом испытывает ощущение тепла. Последнее принадлежит натуре, естеству, не подвержено человеческому произволу, и потому истинно. Таким образом истина психического - в ощущениях, чувствах и в обнаруживающих чувства действиях. Имярек говорит: "Холодно!"; но сам при этом раздевается. Поэтому психолог не верит его словам, но ориентируется на действия как феномен психического естества.
   Именно эту картезианскую методологию демонстрирует Жане, рассказывая о матерях, тиранящих своих дочерей:
   "Когда беседуешь с такими женщинами - говорит он - те всегда говорят: "Я обожаю свою дочь и делаю все это из любви к ней, желая ее воспитать, чему-то научить". Это только отговорка. Любовь здесь -- лишь предлог для удовлетворения потребности в доминировании".
   То есть когнитивная психологическая истина, получаемая исследователем здесь - это душевная потребность и её удовлетворение. Тогда как вербальное осознание собственных действий принадлежит другому отделу психического, обладающему автономией.
  
   Выше Жане говорил о "группе чувств", побуждающих объединяться в группы, теперь говорит о группе действий, дающих удовлетворение потребности в доминировании, аналогичном "победе" самца над самкой в половом акте:
   "Таким образом, к удовлетворению этой потребности ведут разные действия, а не только сексуальный акт" - говорит Пьер.
   При этом неясно - идёт ли речь о действиях субъекта потребности, или о действиях членов группы (?). Следующие предложения охватывают и те, и другие действия:
   "Добавьте в первую очередь удовлетворение от тщеславия, похвалы, поздравлений или, напротив, от критики", - говорит Жане.
   Последнее получается "оттого, что критик ставит себя выше человека, которому адресована критика, придает себе более высокое положение".
   Итак, мы видим, что в данного типа группах индивидов, сотрудничающих в деле удовлетворения потребности "повелевать-подчиняться", должны быть, как те, кто хвалит или критикует, так и те, кого хвалят и критикуют.
   При этом Пьер почему-то упускает из виду триумфальное удовлетворение, получаемое от несчастий ближнего. Как говорится, "нет лучшего счастья, чем несчастье соседа". А между тем, Даниель Дефо, например, ссылается на такое неправедное удовлетворение как на дело весьма обычное. Он пишет в своих "Serious Reflections During the Life and Surprising Adventures of Robinson Crusoe":
   "Had the common way of writing a man's private history been taken, and I had given you the conduct or life of a man you knew, and whose misfortunes and infirmities perhaps you had sometimes unjustly triumphed over...".
  
   "Таким образом - заключает Жане - есть группы, определяющиеся разными мелкими социальными действиями". В том числе, с учётом размышлений Дефо, и разными мелкими пакостями - надо думать (?).
   Очевидно, "мелкота" их действий призвана, по мысли Жане, отличать эти группы от такой якобы группы, как армия (?).
   И далее Пьер возвращается к началу, вновь задаваясь риторическим вопросом:
   "Каков характер этих действий и почему они приводят к потребности объединяться и иметь рядом людей, удовлетворяющих потребность в сексе, власти, подчинении? Отчего все это?".
  
   Ясно, от чего! - От основных страстей, перечисленных Декартом. К ним как несомненной опоре всякого психического феномена и возвращается Жане:
   "Вернемся к нашему первоначальному исследованию базисных чувств - говорит он, - к условиям, необходимым для феномена радости, каковыми, с моей точки зрения, являются условия поведения триумфа".
   Замечательно, но, и Пьер Жане, и Даниель Дефо употребляют одно и то же слово - "триумф"; что говорит об их принадлежности одной культуре.
   Можно больше сказать: вся повесть Дефо о Робинзоне Крузо пригодна для того, чтобы послужить иллюстрацией к теории личности Пьера Жане. Герой повести в качестве испытуемого помещён в идеальную лабораторную ситуацию: необитаемый остров в океане. Робинзон Крузо помещён автором в девственную природу, где нет никаких человеческих учреждений, типа монастыря, армии, государства или рынка, которые могли бы исказить его человеческое естество. Весь "социум", которому Робинзон принадлежит по воспитанию, здесь существует для него только в качестве объектов - вещей, которые он достаёт с потерпевшего крушения корабля.
   "Выключенность" Робинзона из общества подчёркивается тем, что в числе вывезенных им с корабля вещей были и серебряные, и золотые монеты. Но как раз им, то есть "деньгам" никакого применения Робинзоном не просматривалось. "I smiled to myself at the sight of this money: "O drug!" said I, aloud, "what art thou good for?"..." - рассказывал Крузо об этом эпизоде.
   Примечательна та философская образованность, которую он при этом выказывает, когда рассуждает сам с собой далее, отвечая на свой же вопрос:
   "Thou art not worth to me--no, not the taking off the ground" - говорит Крузо.
   То есть, деньги не имеют никакой ценности, если не отрываться от почвы (= от земли). В этом высказывании можно усмотреть прямое подтверждение картезианской психологии, разделяющей ощутимое и иллюзорное. Монеты есть, их можно пощупать ощутить хлад металла, увидеть его блеск, но их значение как "денег" при этом куда-то испарилось: оказалось чистой выдумкой.
   Таким образом, в лице Робинзона Крузо и в его приключении мы получаем идеальный эксперимент для подтверждения теории Пьера Жане, опирающейся на просвещенческую идеологию "естественного человека". Эксперимент, который невозможно организовать в Париже, где читал свои лекции Пьер.
   Идеальность, или "чистота" этого эксперимента заключается в том, что вся жизнедеятельность Робинзона Крузо, - лишённого общения, но остающегося в рамках цивилизации как объектной, или вещевой среды, и располагающего знаниями цивилизованного человека, - состоит исключительно из трудовых усилий и умелых действий, которые, либо успешно завершаются, либо заканчиваются неудачей. При этом первых должно быть больше, чем вторых, - таково условие выживания.
   С помощью предпринимаемых им действий Робинзон научается выживать на острове, - в полном соответствии с парадигмой Пьера Жане, который говорит далее:
   "Существуют особенные формы поведения, которые позволяют научиться успешно завершать действие".
  
   В эти формы не входит общение с другими лицами. Робинзон, - чьё имя стало в культуре синонимом абсолютного одиночества, - полностью выключен из обычного общения. Подобно гипотетическим примитивным людям, которые, по теории Жане, впервые начинают объединяться в группы, Робинзон сам создаёт свою локальную группу, состоящую из попугая, которого он научил приветствовать себя по имени, и дикаря Пятницы, который, в силу обстоятельств, стоит ниже него по личному развитию, и которого Робинзон обучает и так "цивилизует". При этом Крузо и сам развивается как личность в предусмотренном Пьером Жане плане развития. Его действия усложняются. Достаточно указать на то обстоятельство, что, по его собственному признанию, он впервые в жизни взял в руки инструменты ремесленника и земледельца.
  
   Мы не знаем, пользовался ли Пьер Жане произведением Даниеля Дефо, но нет сомнений в том, что он его читал.
   Во всяком случает Пьер дальше вполне внятно формулирует "философию" Робинзона Крузо, которой тот держался, живя на острове:
   "Завершение действия успехом чрезвычайно важно и полезно. Надо уметь достигать успеха, быть настойчивым, и не жаловаться, как это делают многие люди, что им трудно добиться успеха, довести дело до конца. Необходимо уметь завершать действие, и завершать успешно", - говорит Жане.
  
   И вот Робинзон, впервые в жизни совершавший необходимые ему для выживания действия - такие, например, как сооружение плота и канатной переправы для вывоза вещей с корабля, хижины, кладовой и т.д. - не сразу, но научился завершать их успешно. Разумеется, это приносило ему удовлетворение.... Но, не только трудовое - вопреки надеждам Жане.
  
   Любовное описание Робинзоном сооружённого им жилища, которое он называет "моей крепостью" (вспомните сакраментальное британское: "мой дом - моя крепость") даёт впечатление отличной дачки на берегу тропического океана. Такая дачка, построенная своими руками по собственному замыслу, с рыбалкой, охотой, и без соседей (!) - просто МЕЧТА всех наших трудяг, рвущихся к буржуазному благополучию. Утверждать, что Робинзон Крузо, до сих пор не имевший собственного дома, не испытывал ничего от сладости этой мечты..., - едва ли благоразумно.
   Но, обратите внимание на изменение значения слова "успех" в этом эксперименте. Мы, ведь, привыкли связывать с данным словом успех в обществе (!). А здесь, на острове, общества нет. Говорить о публичном успехе в глазах попугая или Пятницы не приходится. Таким образом, всё сводится лишь к умению и трудовому усилию достижения цели. Какова, в таком случае, цель?
   На необитаемом острове у Робинзона нет карьерных, идеальных, демонстративных или церемониальных целей. Соответственно из возможного для его сознания множества целей остаются лишь цели удовлетворения его потребностей. Или "базовые" цели, усматриваемые Пьером Жане, в сознательных целеполаганиях людей. Потребность в жилище, наверное, должна считаться "базовой".
   Достижением цели удовлетворения базовой потребности и завершается всякое предприятие "естественного" (= истинного) человека, согласно Жане как верному последователю французских "иллюминатов". Это "завершение" и зовётся у Жане "успехом".
   В "радости" этого "успеха" нет места таким иллюзорным раздражителям, как "дачка на берегу тёплого моря"; они должны отправиться к бесполезным на острове деньгам.
   Такой, именно, "базовый" жизненный цикл, будто бы лежащий в фундаменте всякой человеческой деятельности, Пьер и анализирует далее, говоря:
   "Успешное завершение имеет разные преимущества для психики и нервной системы. В первую очередь это экономия сил. Если вы продолжаете действие бесконечно, вы вынуждены бесконечно тратить силы. Когда вы достигаете успеха, подходите к концу, вы останавливаетесь и больше не расходуете силы. Успех -- это лучшее средство сохранения сил...".
   "Успех ведет не только к экономии сил, но и к очень важному поведению расточения сил. Когда мы начинаем действие, мы готовимся, собираемся с силами, мобилизуем все наше вооружение. В начинании действия есть концентрация сил, которые направляются на продолжение действия. Когда вы останавливаете действие успехом, эти силы становятся ненужными, в них больше нет надобности, их мобилизация больше не нужна. Но что делать с накопленными ранее силами? Вы их рассредоточиваете по всему организму. Силы, уже мобилизованные, распространяются во все стороны, передаются самым слабым органам, переходят к тенденциям, которые не так сильны и укрепляют весь организм. Ничто так не поддерживает, как успех, потому что мы мобилизуем силы души и затем передаем их ослабленным тенденциям. В результате, когда чувства достаточно развились, люди стали пытаться продлить этот успех. Мы все, от мала до велика, обладаем стремлением к успеху; это -- очень хорошая мания, побуждающая нас к работе, к достижению успеха".
   Как видите, понятие "успеха" здесь полностью очищено от социальных смыслов, которые не позволяют (по логике Декарта) однозначно определить успех. У Жане вся психодинамика "успеха" сосредоточена в индивидууме и его активности. Знаковым, в этом отношении, является слово "работа", употреблённое Жане. "Стремление к успеху" означает у него не "выход имярека в свет", сиречь в публику, а побуждение к работе - которая, подобно онанизму, должна приносить нам чувственное удовлетворение сама по себе, безотносительно к обществу и другим лицам.
   Отсюда исходит и понимание социальности исключительно как "сотрудничества", или группового действия, разделённого на части между членами группы. Социальные действия стимулируются притоком жизненных сил организма, получающимся в результате успешных (= завершённых) действий, распределённых в группе, по технологическим правилам разделения труда.
   Для чистого экспериментального вычленения психических сил именно "успеха" как завершения приносящего задуманный результат трудового действия, лучше всего, чтобы имярек работал в одиночестве. Поскольку, по словам Жане, ...
   "... Присутствие людей рядом с нами создает ситуацию, требующую расходов, растрат, совершения действий, более дорогостоящих с психологической точки зрения".
   Это высказывание Жане позволяет представить значимость и методологическую выгоду островной изоляции Робинзона как живой иллюстрации картезианской психологии и просвещенческой персонологии в целом.
  
   Утверждающаяся в подобной разумной рефлексии трудовая, когнитивная и предпринимательская субъективность не может, конечно, претендовать на звание личности в современном философском понимании этого слова. Такое осознание лишь подводит нас к возможному вертикальному "расслоению" личности, при котором трудовая субъективность автономизируется и так условно отделяется от личного бытия в общности и общении, или коммуникативной субъективности.
   Последняя имеет совсем иную психодинамику, в соответствии с которой изменяется и значение слова "успех". Энергия здесь рождается и запасается в "психозаряженных" смысловых обменах между субъектами общения. Этими обменами и связывается то целое, которое мы именуем ОБЩНОСТЬЮ.
   Для понимания того, что мы разумеем под названными обменами, можно опереться на очевидную разницу между невольным касанием какого-то объекта в процессе трудовой деятельности и приветственным ласкающим касанием партнёра общения внутри сущей общности. Представьте себе переполненный вагон метро, в котором незнакомые люди стоят тесно прижавшись друг к другу. Насколько отличается это касание от объятий двух любящих!
   Зададимся следующим вопросом: можно ли свести высший общественный Успех почётного гражданина к индивидуальному трудовому действию?
   Ведь начинается он с подвига самопожертвования, утверждающего общие ценности и идеалы. И главное в нём не индивидуальные действия, - такие как закрытие своим телом амбразуры пулемётного дота, например, - а именно полное "растворение" индивидуума в общности: принесение своей индивидуальной органической жизни в жертву Жизни смыслового Града.
   Этим подвигом начинается Успех. Посмотрим, как он завершается. Благодарный мир чествует героя принятием его в рыцарский Орден. Знак Ордена в торжественной церемониальной обстановке общего праздника коленопреклонённому герою вручает Император. И наконец полученный Знак Ордена герой прикрепляет к своему камзолу и шествует на бал, сопровождаемый прекрасной дамой, любящей его.
   Таков общественный успех. Можно ли свести его к завершению трудового действия, как то пытается сделать Жане?
   Для получения ответа перенесёмся на остров к Робинзону. Вот он закончил перевозку нужных ему вещей с корабля на берег. Предположим, что среди них он находит серебряный знак Ордена Подвязки. Что ему с ним делать? Представить себе, что он прикрепляет знак ордена к своей одежде, сшитой из шкур убитых им горных козлов, и назвать это завершение действия "успехом"??!!
   Увольте!
  
   Робинзон Крузо мог бы стать Рыцарем Ордена Подвязки, сложись его судьба иначе. Но, вот он, начисто лишённый других возможностей, с помощью своего индивидуального труда осваивает дикий необитаемый остров в океане. При этом остаётся личностью и сохраняет в себе потенцию героизации. О чём это свидетельствует?
   В психологии, которую мы обсуждаем, Робинзон вполне может служить иллюстрацией возможности расщепления (диссоциации) личности и относительной автономии образовавшихся квази-личностей.
   Карл Юнг сообщает нам, что именно Жане преуспел в изучении помянутой возможности:
   "Пьер Жане и Мортон Принс - говорит Юнг - достигли успеха в представлении четырех-пяти расщеплений личности, и оказалось, что каждый фрагмент личности обладает своим собственным специфическим характером и собственной независимой памятью. Эти фрагменты сосуществуют относительно независимо друг от друга и могут взаимозамещаться в любой момент времени, что означает высокую степень автономности каждого фрагмента".
   Спросим попутно: мог ли Р. Крузо, в прошлом ставший героем, попав на остров и став "робинзоном", позабыть о себе как герое и рыцаре ордена?
   Карл Юнг утверждает, что мог, поскольку, по его словам, ...
   "... Амнестические барьеры между личностями обнаруживаются повсеместно...".
   Робинзон был, по-видимому, осведомлён об этих особенностях человеческой психики, поскольку боялся потерять счёт времени. Чтобы избежать такого "амнестического" отделения от цивилизации, Робинзон соорудил календарь из деревянного столба. На котором вырезал ножом метку после каждого прожитого дня на острове. При этом зарубку каждого СЕДЬМОГО ДНЯ он делал длиннее остальных. Так он отмечал ..., - нет, не Воскресенье. Вы удивитесь, но Робинзон, благодарный Господа за своё чудесное спасение, когда все его товарищи погибли, боялся потерять Субботу (!): "... it came into my thoughts that I should lose my reckoning of time, and should even forget the Sabbath days" - рассказывает Крузо.
   Из чего мы должны заключить, что он был евреем (!). Что неудивительно, если учесть, что его отец прибыл в Англию из Германии, из Бремена, и носил фамилию Kreutznaer, что значит "Выкрест" (?).
   Последнее обстоятельство придаёт особую пикантность повести Дефо, и облегчает мысленный эксперимент Жане (если таковой был). У человека-созидателя, производителя должна быть связь с Творцом, который наделит его разумом.
   Именно в этой связи человека с Творцом, с предвечным Разумом, и состоит, по мысли Энциклопедистов исконное достоинство человека, на которое опирается политическое требование равенства всех людей. И - к чёрту несправедливое общество, искажающее божественную природу человека, подобия Творца Вселенной!
   Это "к чёрту!" тем более легко осуществить, если речь идёт об еврее, исторгнутом из католического мира уже своим происхождением.
   Вещное обеспечение своей потребности связи с Богом Крузо получил, вывезя с тонущего корабля несколько экземпляров Библии.
  
   Не забудем, однако, что Крузо происходил из семьи торговца, и не был бы самим собой, если бы забыл о возможных будущих выгодах, которые могло принести его пребывание на неизведанном острове.
   Его потребность в успешном будущем - в случае чаемого спасения от проплывающих мимо судов - выразилась в оценке полезности найденных им в каюте помощника капитана перьях, чернилах и бумаге. Он счёл эту находку далеко не бесполезной: "... among the many things which I brought out of the ship, I got several things of less value, but not at all less useful to me; as, in particular, pens, ink, and paper", - сказал Робинзон.
   Здесь важно отметить противопоставление им "вещей малой стоимости" (things of less value) и тех же вещей как "весьма небесполезных для Меня" (but not at all less useful to me).
   Тем самым Робинзон высказал следующую идеологему: истинная ценность вещей не объективна - не в их рыночной стоимости; а субъективна - в отношении к ним субъекта действия как к инструментам успеха; в данном случае, извлечения некоей "пользы".
   Но почему так? Что за польза? Какая потребность у Робинзона в чернилах и бумаге? Ведь на острове нет почты!? И нет никакой команды, которой можно было бы адресовать записки.
   Ответ напрашивается сам собой: Как человек эпохи Просвещения и, значит, "когнитивная личность", Робинзон Крузо просто обязан был иметь "базовую" потребность в познании окружающего мира, которая в данных обстоятельствах особенно ярко высветилась перед лицом неизвестной дотоле земли. Разумеется, Крузо хотел исследовать свой остров.
   Однако, кроме этой потребности, английский купец еврейской национальности имел, вероятно, также потребность, чьё удовлетворение выходило за календарные пределы его пребывания на острове - окончания какового он весьма чаял и предпринимал к тому нужные действия. Это, как ни странно, потребность в ДОКУМЕНТЕ, который он затем мог бы предъявить Королевскому Географическому Обществу. Для создания этого документа Робинзону нужно было вести подробные и точные, привязанные к датам и времени дня тщательные записи обо всём, что он здесь видел, и делать соответствующие зарисовки. Такой документ мог бы принести ему на родине славу первооткрывателя, а затем, быть может, и статус собственника или арендатора этого острова. Каковой статус мог бы принести ему несчётные экономические дивиденды, к которым Крузо был совсем не равнодушен.
  
   Таким образом, даже на идеальном вроде бы примере Робинзона, мы видим, что автономия трудящегося человека относительно человека публичного достаточно условна. Обнаруживающиеся в патологических случаях у одного индивидуума "множественные личности" в норме соединены друг с другом. И "сшивка", которая их соединяет, непременно обнаруживает свою двусмысленность.
   В дискурсе Пьера Жане такой "сшивкой" является ПОТРЕБНОСТЬ. Это понятие выбрано им не случайно. Ведь, ежели в "успехе" ремесленник и джентльмен, никогда не работавший руками, явно расходятся между собой, то уж в "потребности"-то, они как будто совпадают (?).
   Все одинаково испытывают чувство голода, например. Только в окружении джентльмена говорят: "кушать подано"; а в случае ремесленника - "садись жрать". Видимо, по этой причине Пьер употребляет понятие "потребность", как не требующее разъяснений. А между тем, "потребность" ..., - что это, в точности, если приглядеться?
   В ответе на этот вопрос мы не найдём единодушия у авторов. Вот как. например, определяет "потребность" Жозеф Нюттен:
   "Понятие потребности равнозначно понятию базового поведенческого побуждения".
   Это определение весьма близко к контекстуальному определению Пьера Жане. Тот любит находить "базовое", из которого он мог бы потом наблюдать развитие последующего более сложного поведения. Возможно, Ж. Нюттен даже был слушателем лекций Жане.
   А у последнего потребность действительно соединена с мотивом, в частности со "стремлением к успеху". Он сказал уже, что ...
   "Мы все, от мала до велика, обладаем стремлением к успеху...".
   Но, в зависимости от рода деятельности, это стремление может обнаруживаться разными потребностями. В частности, потребности повелевать или потребности подчиняться:
   "Если при осуществлении власти наступает мобилизация сил, ощущение триумфа и радости, - говорит Пьер, - люди будут стремиться командовать.... Если люди чувствуют, что под руководством других могут добиваться успеха, совершать действия, которыми могут гордиться и которые их возвышают, они будут стремиться к подчинению".
  
   К чести Пьера будь сказано, тот не стремится придать своим определениям общефилософский смысл, но ограничивает себя задачами психотерапии. Отсюда его видение "авторитарных страстей" - как он их называет - в плане психопатологии. Хотя политический душок в этих высказываниях всё же чувствуется.
   Выступая как моралист в халате врача, он наставляет своих слушателей, говоря, что ...
   "... эту склонность (стремление к успеху) не следует раздувать, и, в первую очередь, она не должна вести нас к нелепым, никчемным, дурным действиям просто ради успеха", поскольку это может привести к зависимости типа наркотической. Ведь ...
   "... Если люди замечают, что определённое действие дает им ощущение триумфа и тонуса, они будет к нему стремиться, чтобы испытать снова то же ощущение, -- как пьяница, который стремится к выпивке, приводящей к мобилизации сил и временному возбуждению", - говорит Пьер.
   Именно это социальное самоопьянение и является, по мнению Жане источником психопатологий, "маний":
   "С освоением актов, ведущих к триумфу, одна за другой появились мании командования, подчинения, социальной иерархии, критики, озлобленности, -- все они бесконечно развивались".
   Нетрудно видеть, что последнее высказывание уже претендует на диагносцирование так называемых "болезней общества". И хотя в дискурсе Пьера нет ни общности, ни общения, а общество представлено лишь "сотрудничеством", развитие личности он рассматривает в молчаливо подразумеваемом историческом контексте. Таков именно его анализ романтической любви, которую он называет "сексуальной", с целью подчеркнуть её отличие от тех, других видов любви, в которых секс не играет роли.
   Пьер говорит:
   "Особенно любопытна история сексуальной любви, ее развитие, вызывающее социальные и почти литературные исследования. В этом, как и многом другом, мы немного наивны и переносим на все наши собственные нравы".
   "Любовь, как мы ее сегодня понимаем, имеет свою историю: начало, эволюцию и, возможно, -- как бы странно это для нас не звучало, -- будет иметь окончание".
   "Любовь эволюционировала. Наши чувства любви сложились в результате длительной социальной эволюции. Первые люди не были столь влюбчивы, а, скорее всего, вели себя подобно животным, не очень-то занимаясь вопросами сексуальности и разницы полов. И только со временем благодаря античной и особенно средневековой литературе -- куртуазным романам, достигшим апогея в романе Астреи XVII века, родилось чувство, которое сегодня принято назвать обожествлением женщины".
  
   Итак, чувства любви, согласно Жане, принадлежат "социальным отношениям" и развиваются вместе с последними.
   Что мы должны понимать под "социальными отношениями"? Как мы узнали ранее, для Пьера это отношения "сотрудничества" в приводящих к успеху совместных действиях. Если исключить из любви сотрудничество физиологического полового акта, состоящее во взаимном тактильном раздражении чувствительных зон, то остаются отношения подчинения. Ведь, "Сексуальный акт, согласно Жане, -- это один из видов триумфа...".
   Этому триумфу над любимой, к которому стремится влюблённый, Пьер отводит особую роль - он способствует индивидуализации людей в глазах друг друга. Ведь, не всякого полюбишь! - что в понятиях Жане означает: не всякого подчинишь себе, и не всякому покоришься.
   "Одержимые властью - говорит Жане - пробуют ее не на всех, а только на некоторых людях, которые становятся их жертвами. А люди, имеющие потребность в руководстве, ищут вождя, но не любого, а своего собственного, -- своего бога, ангела-хранителя".
   Таким способом, по мнению Пьера, "чувства любви постепенно приводят к тому, что люди все более различаются друг от друга". Так что "развитие социальных чувств симпатии и любви уже создает некоторую индивидуальность".
   И поскольку в идеологии Просвещения личность - это уникальное творение; то, при замене Творца эволюцией Жизни, нужно чтобы результатом постепенного развития была индивидуализация похожей на других особи, приводящая в конце концов к уникальности индивидуума в чьих-то глазах, как если бы уникальность эта была произведением высокого искусства, которому можно поклоняться. Так, по словам Жане, "любовь обособляет, все больше индивидуализирует человека".
   Но это не конец развития индивидуальности. Ведь такая индивидуальность продолжает зависеть от других индивидов. Поэтому завершением развития чувства любви, по Жане, должна стать любовь к самому себе:
   "Затем - обещает он - мы поговорим о приложении этих чувств к самому себе, когда -- уже после того, как "социальные чувства симпатии и любви, антипатии и ненависти создадут индивидуальность, -- человек начинает любить самого себя так, как любил других".
   В такой перспективе становится понятным предположение Жане о том, что любовь как историческое явление "будет иметь окончание".
   В наше время, через сто лет после Жане, мы являемся свидетелями осуществления его пророчеств. Сотворение себя как индивидуальности, независимо от гендерных различий; полная свобода выбора партнёра и свободное конструирование отношений; решение проблемы размножения путём экстракорпорального оплодотворения, и т.д. - Вот признаки окончания эры любви, наблюдаемые в обществе радикального постмодернизма.
  
   Оппонируя идеологии "Постмодернити", мы держимся понимания человека как существа принципиально сообщительного, и в нашей коммуникативной логике, заключаем, что чувства любви приводят к образованию Пары, или истинного парного человека, сущего в непрерывном общении лиц, которые рождаются и существуют именно в Паре.
   Однако, индивидуалистическая идеология Жане не видит в Паре ни сущности, ни ценности. В этой идеологии нет Лица, сущего в глазах Друга, но - только личина, образуемая индивидуальными действиями: поведением, сущим в глазах стороннего наблюдателя. Эта личина должна быть максимально сложной и интересной, отличной от личин, созидаемых другими агентами.
   В теории Пьера Жане на создание уникальной личины, кроме чувств симпатии и любви работают также и "чувства антипатии и ненависти", которые, по его мнению, "способствуют индивидуализации и специализации человечества".
   Политэкономическим выражением стремления максимально индивидуализироваться, нагрузив себя как можно большим числом особенностей, отличающих тебя о других тебе-подобных, является в сфере публичных ценностей приоритет личного обогащения.
  
   Сугубое картезианство Пьера Жане обнаруживает себя не только в приоритете индивидуализма, но и в откровенной тяге к математизации предмета. Предлагаемая им модель дифференциации первоначально однородного множества особей одного вида, их объединения в группы за счёт сближения и отталкивания, однозначно отсылает нас к элементалистской химии, в которой исходные простейшие элементы сначала дифференцируются, а затем объединяются в химические соединения, которые, в свою очередь, (на макроуровне) образуют разные вещества, руды и минералы.
   Вот, послушайте, как Пьер излагает эту "химио-антропологию" своим слушателям:
   "Различия между людьми изначально очень слабы и неопределенны", - говорит он. - "Люди разделяются на группы: сильных и слабых, рабов и вождей, -- это довольно расплывчатые группы. Постепенно благодаря социальным чувствам различия между людьми уточняются".
   "Люди не только сближаются -- более или менее избирательно -- благодаря симпатии и любви. /.../ Людей отдаляют друг от друга чувства антипатии и ненависти. Эти чувства играют в жизни огромную роль, возрастающую с объединением людей в группы. Дело в том, что человечество не едино, а делится на группы: семью, друзей и общества, научные сообщества, национальные объединения. В этих бесчисленных малых группах идут процессы сближения и отдаления...".
   Чем не химический реактор, в котором "симпатия" и "антипатия" исполняют роли электрических зарядов или валентностей?
   Указание на "громадное значение в социальной жизни чувств антипатии и ненависти" позволяет Жане перейти к следующей лекции. Темой которой как раз и служат названные чувства.
  
  
   17 ЯНВАРЯ 1929 г.
   10. ЧУВСТВО НЕНАВИСТИ
  
   "Люди не только сближаются, благодаря симпатии и любви. Мы вынуждены констатировать довольно печальный факт, имеющий, однако, громадное значение в социальной жизни: людей отдаляют друг от друга чувства антипатии и ненависти". - Такими словами начинает Пьер эту лекцию, обнаруживая тем самым свою непоследовательность.
   И в самом деле: почему "печальный"?!; и как "уныние" от сознания этого факта сопрягается с его "громадным значением в жизни людей"?
   Ведь у Жане любые чувства суть "регуляторы действий" и как таковые все равно необходимы и равно делают свою работу, независимо от того, управляет данное чувство сближением или отдалением физических тел друг от друга.
   До этого пункта мы наблюдали как Пьер назначает чувства "регуляторами действий" лишь с одной целью - обосновать поведенческую феноменологию психики. Чувства фактически отождествлялись Пьером с действиями и менялись именами друг с другом.
   В понимании предложенной бихевиористской модели мы опирались на свою интуицию, но не имели чёткого понимания "устройства" этих "регуляторов".
   Предыдущая лекция привнесла некоторую ясность на этот счёт.
   Чувства симпатии и любви, антипатии и ненависти делают у Жане особую работу: создают индивидуальность, чем способствуют индивидуализации и специализации человечества.
   Механизм "создания индивидуальности" в целом остаётся при этом сокрытым: несомненна лишь его когнитивная составляющая - различение индивидуумов. Мы отличаем тех, кто нам симпатичен, от тех, кто несимпатичен, и - главное! - опознаём их каждого индивидуально. То есть, чувство здесь работает как программа распознавания "друзей" и "врагов"; - такова его регулирующая функция. В соответствии с этой программой, с "друзьями" надо сближаться; от "врагов" - отдаляться. Оба императива воли равны, и в последнем ровно столько же "печального", сколько и в первом.
   Говоря об "отдалении людей друг от друга" как о "печальном факте", Пьер перестаёт быть учёным и становится на секунду простым "обывателем".
   Данный факт - который нам не кажется печальным - говорит о том, что сам Пьер Жане, как личность, не вмещается в рамки собственных персонологических идей. Видимо, ещё не доразвился...(?).
   Впрочем, высказанное им сожаление об "отдалении" людей друг от друга не получает продолжения. Напротив, "отдаление" становится в его руках терапевтическим средством, и печалит его теперь уже излишняя близость:
   "Скольким людям необходимо время от времени немного побыть одним --говорит Пьер, -- для того, чтобы вести себя иначе, более экономно с психологической точки зрения. /.../ Присутствие людей рядом с нами создает ситуацию, требующую расходов, растрат, совершения более дорогостоящих действий...".
   Как видите, психика предстаёт здесь в форме "капитала", расходуемого бережно или растрачиваемого как попало. Это представление отвечает буржуазной концепции человека как трудящегося, активного деятеля, творца, купца, индивидуального предпринимателя.
   Аналогично, психотерапия выступает подобием школы ведения бизнеса, предлагая ограничить или вовсе исключить многие неэффективные траты.
   Но, судите сами. Вот что говорит Жане:
   "Медицина только начала подходить к этому вопросу, введя лечение изоляцией. Терапия изоляцией -- это крайний случай, логическое завершение практик отделения. Сколько людей чувствует себя лучше, живя без родителей, без своих братьев! Сколько мужчин прекрасно чувствуют себя просто в отсутствии жены! Есть разделения, необходимые и полезные в жизни, -- это одна из особенностей психологической активности".
  
   Последняя фраза Пьера весьма показательна: приводит в пример такую базовую, в антропологическом ключе, и максимально тесную общность как СЕМЬЯ, но выдвигает на передний план индивидуальную активность с загадочным эпитетом "психологическая". Под этим определением, видимо, разумеются действия, мотивируемые сознательной рефлексией своего душевного состояния (?).
   Как бы то ни было, главное здесь - отсутствие в дискурсе Пьера ОБЩНОСТИ как сущности, как живого существа. Общность - а конкретно, в данном случае, семья - выступает у него лишь подвижной меняющейся СРЕДОЙ, в которой "вращается" активный индивидуум; средой, от которой он зависит, в силу её воздействий на него, на его органы чувств.
   То есть, вместо Пары сущей в смысловых обменах, открытых друг другу лиц, Жане эксплуатирует классическую когнитивистскую и дарвинистическую дуальность: "индивидуум - среда".
   Такую среду, составленную из автономных активных субъектов, реагирующих друг на друга как на свою "среду обитания", Жане называет ГРУППОЙ. Интенсивность индивидуальных движений внутри такой "группы" зависит от её тесноты, - в силу того что из-за близких расстояний между их телами, приводящих к взаимо-пересечению феноменов индивидуальной активности, возрастанию интенсивности и сложность взаимных реакций друг на друга, составляющих группу субъектов активности.
   При этом, ни о каких связях, обменах и взаимоотождествлениях нет и речи.
  
   Представив семейную (и, значит, любую иную) общность в виде "группы" субъектов активности, Жане (как ему кажется!) приблизился к пониманию чувств, испытываемых имяреком в отношении своих близких.
   "Когда-то, говоря о симпатии и антипатии в чисто психологическом смысле, их считали очень загадочными", - говорит он. - "Мне же они не кажутся столь загадочными. Чтобы понять антипатию, нужно рассмотреть образ жизни и поведение человека в группе".
  
   Принципиальный дефект дискурса Жане обнаруживается тем, что он не проговаривает максимальное взаимоотчуждение лиц в качестве условия превращения общности в группу, - где все её члены образуют "среду обитания" для каждого из них в отдельности.
  
   Итак, индивидуум помещён Пьером в группу. И вот, как видится Пьеру его бытие:
   "Не следует забывать, что группа существует только благодаря тому, что каждый ее член выполняет огромное множество социальных действий. Присутствие другого заставляет нас действовать каждую минуту, и действовать особым образом. Когда мы одни, мы ведем себя не так, как в присутствии других" - замечает Жане. - "Присутствие людей рядом с нами создает ситуацию, требующую расходов, растрат...".
   "Здесь мы снова сталкиваемся с психологической проблемой, о которой в курсах психологии говорится нечасто. Это проблема присутствия и отсутствия -- основная проблема социальной жизни" (Sic!).
   В этом пункте мы также сталкиваемся с непоследовательностью Пьера Жане: если присутствие не равно членству в группе, а отсутствие не исключает индивида из группы, значит группа суть нечто большее, чем взаимовоздействие на близких расстояниях (?!).
   А между тем, согласно Жане ...
   "... Присутствие и отсутствие определяются явлениями почти физическими -- расстоянием, на котором мы можем что-либо чувствовать или совершать движения, до которого простираются наши действия и чувства".
   Как следует подозревать, здесь за словом "почти" скрывается очень многое, способное увести Пьера далеко за пределы картезианского механического мышления.
   "Человек присутствует, если он в зоне досягаемости наших чувств, -- продолжает Пьер - в любой момент может с нами заговорить, что-то у нас спросить, потребовать. Отсутствие, которое с научным прогрессом становится все более редким, как раз и заключается в невозможности других воздействовать на наши чувства и движения. Отсутствующий человек не может ничего попросить, -- что отрадно, -- ничего не требует: хотя бы потому, что его нет рядом, его не слышно. Явления присутствия и отсутствия ответственны за истощение, к которому приводят чувства антипатии и ненависти. Эти два слова -- присутствие и отсутствие -- позволят нам различить две формы чувств: антипатию и ненависть. Они очень близки. В обоих случаях мы констатируем у человека одно и то же явление психологического истощения в определенной среде, рядом с определенным индивидом. Но поведение человека в этих двух ситуациях психологического истощения различно. В случае простой антипатии существует простое средство передышки -- отсутствие. К сожалению, с ненавистью дела обстоят сложнее. Несмотря на отсутствие другого, психическое угасание человека продолжается, и он без труда назовет вам причину. Эта причина -- воспоминание, воображение, идея. Хотя ненавистного человека нет, но его можно себе представить, услышать в воображении. И человек, даже оставаясь один, чувствует требования, налагаемые на него другим, и продолжает вести себя так, как если бы его обидчик и вправду присутствовал. Он продолжает терзать себя, думая об этом человеке, хотя его и нет рядом. Вот в чем заключается разница между антипатией и ненавистью".
   Нетрудно заметить, что Жане описывает таким образом типичную ситуацию так называемой "коммуналки", хорошо знакомую старшему поколению советских людей.
   Неслучайно Пьер, скользнув мимоходом по "любви" уделяет внимание "ненависти". Так происходит потому, что ненависть обеспечивает необходимое для релевантности его построений ОТЧУЖДЕНИЕ между людьми.
   Ситуация отчуждения удобна для Пьера как психотерапевта. Он легко становится в позу врача:
   "Итак, человека делает слабым, истощает и изнуряет его собственное окружение, но каким образом? Члены группы будут утверждать, что ничего плохого больному не сделали, ничем его не беспокоят и не понимают, на что он жалуется".
   Это позволяет вывести группу "за скобки" и начать работу с одиноким пациентом, исправляя его индивидуальную активность: то есть, выступая "регулятором". Но, это по его теории.... Реально же образуется доверительная пара "врач - пациент", имеющая в основании архетипическую пару "старший - младший".
   Любовь - прямая противоположность отчуждению; предполагает, напротив, нерасторжимую жизнедательную связь. И потому отсутствие любимого человека рождает совсем иные страсти и терзания. Другой Пьер, современник Жане, Паоло Пазолини, так описывает свою разлуку с матерью: "Ты единственная - говорит он - и потому ты всегда виновна в том, что я одинок!!".
   Следует признать, что страдание одиночества - принципиально иное, чем страдание "присутствия-отсутствия".
   Участник идеального эксперимента Робинзон Крузо, будучи отпетым буржуа, когда сводил баланс "добра" и "зла" своего пребывания на необитаемом острове, отсутствие других, чуждых ему людей (дикарей) относил к "добру"; зато ко "злу" он отнёс рождаемую тем же отсутствием невозможность поговорить, перекинуться словом с другом и партнёром.
   Таким образом, комфортное, но одинокое пребывание Крузо на острове не отвечало целиком его человеческому естеству: он нуждался в партнёре, поскольку онтологически полноценное существование человека - это жизнь в Паре, и Парой.
   И сколько бы не старался Жане, ему не удаётся исключить эту истину человека: она выпячивается в его рассуждениях, - что заметно и в его анализе "ненависти".
   В психологии Рене Декарта, на которую Жане несомненно опирается, любовь и ненависть исследуются совместно как две стороны одного полотнища, или два "издания" одной и той же страсти, - так что ненависть соседствует с любовью и выступает как бы её изнанкой.
   В этой перспективе интересно отметить, что у Жане переживание чувства ненависти не зависит от физического расстояния, физического отсутствия или присутствия ненавидимого лица. То есть обнаруживает наличие такой же неразрывной нематериальной связи, как и любовь.
   О феноменах любви и ненависти многие авторы, включая Рибо и Гарнье, говорили как о "необъяснимых": "отмечали, по словам Жане, существование между людьми необъяснимой близости, притягательности или же столь же необъяснимого отталкивания".
   Что делать завзятому позитивисту в такой ситуации? Как выкрутиться? Ведь "в зоне досягаемости наших чувств" никого нет?! И тогда получается, - чувственных данных нет, а ненависть есть (!). Спрашивается: где она есть? Что это за сфера существования?
   Используя "процедуру методологического сомнения", Рене Декарт выделил такую сферу ментальных, или психических феноменов, чьё бытие "не зависит необходимым образом от физических объектов".
   В полном соответствии со своей "проактивной" позицией и с методикой Декарта, Пьер Жане находит решение проблемы бытия "ненависти" в собственной внутренней активности субъекта. Причина живучести чувства ненависти, по его мнению, суть такие психические деятельности, как воспоминание, воображение, идея. Благодаря им, хотя ненавистного человека и нет в наличии, его можно себе представить, услышать в фантазии, увидеть в воображении".
  
   Из сказанного следует, что упомянутые Жане ранее лечебные "практики отделения" и "терапия изоляцией" не эффективны, в случае таких заболеваний, как "Любовь" и "Ненависть". Больше того, они будут, скорее всего, контрпродуктивны. По крайней мере, в случае "Любви", разлука лишь усиливает страдание.
   Вспоминая слова Жане об эффекте "отсутствия", к этим якобы "исключениям из правила" можно добавить ещё одно. А именно, чувство долга.
   Пьер говорит:
   "... Отсутствующий человек не может ничего попросить, -- что отрадно, -- ничего не требует: хотя бы потому, что его нет рядом, его не слышно...".
   В этой фразе обращают на себя внимания глаголы "просить" и "требовать", необходимо отсылающие к потестарным отношениям между людьми, о которых Пьер не может не знать - раз употребляет понятия "приказа" и "командования".
   Говоря точнее, требующий имярек, равно как тот, у кого он требует, оба стоят пред лицом Суда, каковой Суд своей властью и даёт просящему право просить и требовать. - Такова социальная ситуация, в которую Жане негласно помещает своих предполагаемых пациентов.
   Эта ситуация "архетипически" заложена и участвует в личностях обоих "членов группы"; и потому она не может исчезнуть в результате физического отсутствия одного из членов группы, стороны потестарных отношений. Пусть рядом нет того, кому ты должен - долг от этого не исчезает; вместе с ним сохраняются и чувство долга, и переживание озабоченности, и сознание вины неисполнения перед лицом Суда.
   Тот же Суд, олицетворяемый в общении "Старшими", стоит за моральными нормами и правилами, сущими в ментальности имярека. Эта потестарная структура, обнаруживающая себя в меж-персональных отношениях, рождающая взаимную "обязательность", принадлежит общественности человека. Каждый носит её в себе, во внутреннем коммунионе своей личности, и её потенциал, хотя и зависит от физических перемещений имярека, но - не критически (!).
   Так что никакая позитивная психология, ищущая и находящая свои начала в биологии, не может игнорировать эту принципиальную подсудность человека, уже в силу того, что человек есть "животное общественное".
  
   Оттого и Пьер Жане, невзирая на свой идейный индивидуализм, не может рассматривать психику единичного человека как такового, но вынужден помещать его в "группу". А раз в группу, значит - и в описанную ситуацию подсудности внутри властных социальных отношений. Ранее эти отношения обнаруживались в его описании в виде индивидуального стремления повелевать или подчиняться; теперь они обнаруживают себя в группе присутствием или отсутствием членов группы, требующих нечто от имярека или просящих его о чём-то.
   Это доказывает, что принципиальная общественность (= коммуникативность) психики человека не изменяется от фигур умолчания о ней.
   Однако, избранный Пьером дискурс не позволяет ему ввести в рассмотрение (вместо "группы") "общину" или "корпорацию" как единое существо, составленное из соединённых смысловыми обменами субъектов общения, открывающихся друг другу ЛИЦАМИ.
   Он хочет оставаться внутри сконструированной им "каторги", где участники и пленники которой вынуждены совместно трудиться, то есть совершать умелые производительные действия в технологическом взаимодействии друг с другом.
   Отсюда и его следующие ламентации:
   "Мы не устаем повторять - говорит Пьер, - что существуют психологическая сила и слабость, проявляющиеся в напряжении, более или менее совершенном выполнении действий и особенно в их числе, степени нашей психической активности".
   Бытие в группе, согласно Жане, резко увеличивает число, сложность, а порой и силу наших действий:
   "Не следует забывать, что группа существует только благодаря тому, что каждый ее член выполняет огромное множество социальных действий" - говорит Жане.
   И все эти действия в совокупности создают для каждого их участника текучую активную изменчивую "среду обитания". Такое понимание позволяет выносить следующие суждения:
   "Во враждебной среде человек переживает психологический спад, теряет сообразительность, уверенность, рассудительность, опускается и ослабевает. Он уже не так активен, меньше работает, быстрее устает и становится более тревожным. Одним словом, он истощается, теряет психические силы. К этому приводит его среда, и во всех исследованиях по психотерапии следовало бы ставить на первое место вопрос о среде, в которой живет человек", - говорит Жане.
   Правильнее, наверное, было бы спросить о персональных ОТНОШЕНИЯХ, в которых имярек участвует...(?). Ведь "враждебная среда", о которой говорит Жане - это эвфемизм "враждебных отношений", не так ли? Тем более, что следом Пьер говорит уже не о "среде", но - об "окружении":
   "... Человека делает слабым, истощает и изнуряет его собственное окружение", - говорит он.
   Однако в языке цивилизации словосочетания "окружающая среда" и "окружение имярека" имеют разные смысловые коннотации....
   Подобная игра словами - это способ, каким индивидуалистическая психология и персонология ставится Пьером на службу его психотерапевтической практике. Ведь в ней едва ли не главное, - тягучая густая "лапша на ушах" пациента. Приготовлением этой "пасты" Жане как раз и занят в ходе своих лекций.
   В данном случае он подготавливает сознание пациента к тому, чтобы тот поверил в возможности терапии отделением и изоляцией. Разумный атеист верит в Логику. Отделение выглядит логичным если увериться в том, что ...
   "... Явления присутствия и отсутствия ответственны за истощение, к которому приводят чувства антипатии и ненависти".
   Психологическая теория "присутствия-отсутствия" хорошо высмеяна в известном комедийном американском фильме "Один дома", герои которого неслучайно отправлены режиссёрами именно в Париж на Рождественские каникулы. В этом фильме мальчик Кевин, обнаружив отсутствие всех членов своей семьи, триумфально объявляет: "Я заставил их всех исчезнуть!". Чем и выдаёт своё потаённое желание, которое теперь неожиданно исполнилось. Всё последующее действие фильма служит иллюстрацией терапии отделением, в ситуации которого мальчик, оказавшийся в положении Робинзона в собственном доме, испытывает личное становление, на пути самостоятельных действий, завершающихся успехом и триумфом.
  
   Явно прикладной характер этих лекций Пьера Жане, противоречащий духу Сорбонны, подсказывает нам, что они были прочитаны в Коллеж де Франс. Но при этом сам Пьер оказывает себя воспитанником Сорбонны - настолько силён в нём совершенно отвлечённый от реальности схоластический склад ума, - только республиканский, атеистический.
   Слепо следуя собственной изобретённой им логике, Жане доходит до прямой клеветы на большинство известных нам людей. Он заявляет, будто...
   "... Человечество приобрело то, чего не знал животный мир, -- особую форму поведения по отношению к мертвым. Мы относимся к ним не просто как к отсутствующим, а как отсутствующим навсегда, и ничего для них не оставляем".
   "Мёртвые суть люди, отсутствующие полностью, окончательно. Это - тип людей, от которых нам удалось избавиться. Мертвые оставляют нас в покое, и в этом их огромное достоинство. Они нас от себя освободили и не требуют больше никаких утомительных действий".
   "В действиях по отношению к умершим мы ничего не сохраняем, не откладываем, ни с чем больше не считаемся".
   И всё это Жане говорит для того, чтобы представить убийство как якобы "найденное человечеством решение проблемы психического истощения имярека ненавистью".
   Разумеется, наше отношение к умершим - как и у всего человечества, в основной его массе, - совершенно другое; можно сказать, прямо противоположное. Поскольку мы относимся к ним не как к отсутствующим, а наоборот, - как к всегда ПРИСУСТВУЮЩИМ (!).
   И, тем хуже для нас. Если мы, на взгляд Пьера Жане не столь разумны для того, чтобы понимать и практиковать предложенное им "разумное поведение в отношении смерти", значит мы принадлежим к тому типу людей, которые, по его словам, "находят спасение" в полном устранении причины своего психического недуга. "Охваченный ненавистью человек желает смерти тому, кто его истощает", - говорит Пьер. - "В этом исток поведения ненависти -- поведения, направленного на разрушение, уничтожение...".
   Каемся, - мы такие...; не раз измышлявшие смертные казни своим близким.... Но мы и не такие! Потому что вовсе не искали смерти ближних как их "полного и окончательного отсутствия" в нашем окружении.
   Думается, - если бы мы и располагали в своё м уме такими психологическими рацеями, они едва ли смогли бы послужить мотивом "уничтожения" близких: матери, жены, соседа, брата, сослуживца, etc. О дальних же речь в данном случае вообще не идёт, поскольку они изначально заданы как "отсутствующие" по причине физической и социальной удалённости.
   И дело здесь в том, что измышление казни ненавистнику - операция вовсе не рациональная, но - МОРАЛЬНАЯ! В ней обнаруживает себя та самая подсудная, потестарная, обязательная и правовая общность, о которой мы сказали выше, и которой мы архетипически принадлежим. Наша ментальная принадлежность Общности Суда и является, в данном случае, организатором нашей воли, - если требуется указать "регулятор действий", в логике Пьера Жане.
   Что происходит в нашей душе? Мы полагаем ненавистного имярека подсудным, судим его за известные нам дела, осуждаем и приговариваем к смертной казни; а затем измышляем и саму казнь.
   Здесь можно говорить о самозванстве, самосуде, получении (или не получении) духовной поддержки от трансцендентного Старшего, и о прочем, тому подобном. Но для разговоров о "присутствии - отсутствии" места в данной ситуации нет.
   Так что, Пьеру Жане нельзя отказать в изобретательности - он придумал "робота ненависти" для объяснения известных ему феноменов поведения; однако психологическая валидность этой модели ставится нами под большое сомнение.
  
   Сам Пьер также с трудом только удерживается в рамках своего дискурса: ему не удаётся ограничить мыслимого имярека группой и он - пусть не прямо, но косвенно - вынужден вводить в рассмотрение общность и общение, или смысловые информационные обмены при помощи знаков и символов.
   Так, продолжая тему "ненависти", Пьер говорит, что ...
   "... Человек, ненавидящий других патологически, полный ненависти к членам своей же группы, непременно испытает ответную реакцию".
   Но, как это возможно в отсутствие "разрушительных действий" в отношении других: при наличии одного только чувства?
   Какова будет эта реакция? - Разве обязательно зеркальная?
   И какую роль в этом предложении Жане играет слово "патологически"?
   По-видимому, оно значит - "необоснованно" (?). Таким нехитрым образом Пьер выводит нас за пределы морали, где чувство ненависти обосновано, и не является болезненным, в сферу психиатрии. Но, в таком случае, ему, наверное, следовало бы назвать свой курс не "психологией развития личности", а "психопатологиями личного развития" (?).
  
   Как бы то ни было, следующая фраза Жане вообще "путает карты". Он говорит:
   "Социальные чувства, как все социальные явления, всегда двойственны, объективированы: есть наше поведение и поведение "социума", людей, с нами связанных. Когда мы ненавидим кого-то, мы почти всегда чувствуем, что они нас тоже ненавидят".
   Слово "двойственны", здесь, как видно, необходимо понимать в смысле "обоюдны", с учётом "нашей связи с людьми", о которой упоминает Жане.
   Однако, другое его слово - "объективированы", отрицает обоюдность чувства и представляет "их ненависть к нам, которую мы чувствуем" как ОБЪЕКТИВАЦИЮ, или проекцию нашего чувства на других людей.
   Так, проективность или обоюдность? - на это вопрос ответа нет.
   И, наконец, как понимать слова "поведение социума"? Не значит ли это приписывать социуму субъектность, т.е. внутреннюю организованность, созидающую его как целость, способную действовать как единое целое?
  
   Из дальнейшего ясно, что Пьер выбирает вариант проекции, или объективации чувства ненависти для объяснения такой психопатологии, как "мания преследования". Он говорит:
   "Ненависть зависит от нас: приходится признать, что мы способны на ненависть. Но, зная, что ненависть не считается таким уж прекрасным чувством, больной не любит в ней признаваться и не говорит: "Я терпеть не могу такого-то человека. Я переполнен к нему ненавистью".
   Как видите, Пьеру и здесь приходится вновь обращаться к моральному Суду и его оценкам поведения. Порицания этого Суда как раз и боится испытывающий ненависть пациент Пьера, когда для сокрытия своего чувства ...
   "... Он переворачивает слова, подбирая близкие, но с обратным значением: его собственная ненависть становится ненавистью, которую испытывает к нему другой человек, -- и это становится единственной темой для переживаний и разговора.
   По свидетельству Пьера, "Такой больной жалуется на то, что его преследуют самыми разными способами: заявляет, что враг пытается его уничтожить, говорит о преследовании, о том, что один, несколько или множество людей причиняют ему зло, постоянно его мучают. Наивный врач может в это поверить. Он полагает: больной просто убежден, что его кто-то преследует. Но этого недостаточно. Дело в том, что ненависть, которую больной питает к некоторым людям, объективирована и выражается в его душе бредом преследования".
   "Когда преследуемый говорит: "Ночью враги вырвали мне оба глаза", -- это можно перевести как: "Эти люди так меня ненавидят, что, если бы могли, выцарапали бы мне глаза". Но он прекрасно знает, что глаза в порядке, и не питает по этому поводу никаких иллюзий, если только бред не зашел слишком далеко и привел не к нарушению рефлексии и восприятия".
   "Больной рассказывает, что враги отрезали ему руки, и тут же спокойно подает вам обе руки; его это нисколько не беспокоит. Он в красках описывает страдания, которые ему пришлось пережить, когда ему с чудовищной жестокостью вырывали глаза, что не мешает ему читать газету и вести себя как зрячему".
   Этот бред, согласно Жане, является "объективацией" собственной ненависти больного к определенным лицам.
  
   Таким образом, Пьер становится в позу медика, поскольку именно для врача психиатра бред - это объект исследования: симптом заболевания; или синдром болезни. Для самого больного, объект, создаваемый чувством ненависти, - это определённое представление о своем положении и состоянии; и некое выдуманное фантастическое событие, о котором он грезит наяву, или видит его во сне.
   Спрашивается: "Как врач узнаёт о существовании такого "объекта"?
   Вероятно, - из доверительной беседы с пациентом. В этой коммуникативной перспективе названный "бред" выглядит уже не "объектом", а сообщением, переданным по каналу связи от одного лица к другому внутри доверительной общности "терапевт - пациент".
   Доверительность общения важна здесь, поскольку именно доверие больного врачу превращает сообщение в ПРИЗНАНИЕ и, придаёт ему, тем самым, нравственное измерение. Вне которого врачу невозможно судить о том, что больной якобы стыдится признаться в своей ненависти, и эта боязнь осуждения приводит к "объективации", согласно Пьеру Жане, или к "вытеснению", согласно Юнгу.
  
   Тем не менее, в чём мы имели возможность убедиться, дискурсу Пьера чужда нравственная общность, для истины которой нужно быть стороной общения, лицом, общающимся с другими лицами. Пьер хочет оставаться субъектом в объектной среде: исследователем среди предметов познания.
   Поэтому он рассматривает "социум" как творимую вещь, продукт совместного труда, коллективного производства. Общество у него характеризуется организацией, иерархией и относительным положением его членов, или так называемым "положением личности в обществе". Притом, что все личности в этой "группе" связаны взаимными чувственными восприятиями, и располагают информацией о своем положении.
   "Наше общественное положение - говорит Жане - характеризуется не только рангом и званием, но и внешним обликом. У нас есть определенная одежда, украшения, имущество, у нас -- особое выражение лица, свойства, принадлежности, соответствующие нашему общественному положению".
   Такой объективирующий, классификационный и статистический подход позволяет Жане избежать рассмотрения упомянутой выше архетипической Общности Суда, путём присовокупления моральной оценки к облику члена группы, о котором он информирован.
   И тогда получается, что "больной не любит признаваться в ненависти" не из боязни осуждения Судом, а в силу нежелания уродовать свой воспринимаемый другими облик. Или, как говорит Пьер, "зная, что ненависть не считается таким уж прекрасным чувством, больной не любит в ней признаваться".
  
   Этот подход Жане хорошо сочетается с рефлексией творческого самосозидания, характерной для идейной атмосферы Модерна. Вот хорошая иллюстрация этого нашего замечания: Пьер говорит:
   "У больных, о которых идет речь, под ударом оказывается именно положение в обществе: физическое преследование направлено в первую очередь на то, чтобы сделать их уродливыми, отвратительными. Сколько женщин, страдающих идеей преследования, без конца повторяют: "Ах, я же была такая хорошенькая, если бы вы только видели. Они сделали из меня уродину, обезобразили мое лицо, отняли у меня красоту".
  
   В плане свободной, способной к творчеству воли, своеобразной "бритвой Оккама" выступает заявление Жане о том, что "Ненависть зависит от нас".
   Эта свобода имярека способна породить два разных вида ответственности, в зависимости от вида общности, которой имярек принадлежит. В моральной общине собственное действие его рождает персональную ответственность перед Судом Морали, а в творческом коллективе, созидающем артефакты - в том числе, собственную и чужую личность как произведения искусства, - наступает ответственность за "брак", за плохой продукт, за неумелую работу.
   Как раз второй вид ответственности и ощущает "больной" у Пьера Жане, когда не хочет признаться в том, что не умеет сотворить в себе красивую душевную жизнь, составленную из прекрасных эмоций, поскольку ненависть, которую он испытывает "не считается таким уж прекрасным чувством".
   За этой картинкой легко угадывается буржуазный извод платоновской республики, в которой всяк разумный муж творит собственную добродетель.
   Другой откровенно буржуазный маркёр социального положения в представляемой Пьером модели общества связан с деятельностью приобретательства, - это собственность. "А собственность, по замечанию Жане, нам дороже наших глаз...".
   Поэтому ...
   "Преследуемый - по мнению Пьера -- это всегда человек которого обокрали, лишили состояния. Мне вспоминаются слова постоянно жаловавшейся дамы, которые я часто приводил: "Мой замок и вещи отобрали богатые евреи, они ничего мне не оставили, сделали меня несчастной, вульгарной, плохо одетой и грязной". Таков характерный для преследуемых тон; у них крадут их социальное положение, их унижают, принижают социально".
   Примечателен здесь также такой маркёр времени как "богатые евреи", отбирающие замки у потомков французской аристократии. Он напоминает нам о 1929 годе, в котором были прочитаны эти лекции Жане.
   "Эти люди пытаются меня "деаристократизовать" - признаётся Пьеру одна очаровательная дама. Замечательна историчность её сознания, отсылающая нас в эпоху Робеспьера и Марата, получившую в ХХ-м веке как бы "второе издание".
  
   Указанная "историчность" является говорящей в контексте данной лекции, и может пониматься как синоним слова "социальность". Именно на социальности сознания настаивает Пьер, когда оспаривает неприкрытую физиологичность теории знаменитого психиатра Г.-Г. де Клерамбо, "представляющего все виды бреда преследования как результат автоматизма, совершающегося в мозге. Преследуемые, как он считает, не виноваты в том, что они говорят, они почти правы. В их мозге происходит автоматическая работа: часть мозга работает совершенно изолированно, и результат застает их врасплох, не связан со всей целостностью сознания".
   "Это объяснение можно встретить также в статьях Рево д'Аллона о так называемой "полипсихике". Согласно этой идее, душа состоит из множества частей, которые развиваются и работают отдельно друг от друга. Утверждается, что бред преследования, феномены кражи мыслей, галлюцинации и пр. -- порождение автоматической работы расщеплённого мозга".
   Для самого Жане установленной истиной является то, что "бред преследования", в любой его форме - это феномен объективации ненависти как социального чувства; ненависти, в которой имярек не хочет себе признаться. Потому Пьер и находит необходимым остановиться, по его словам, на приведенных "объяснениях феномена ненависти", хотя Клерамбо не упоминает "ненависть".
   "И я отвечу Клерамбо - заявляет Жане - что не верю в рождаемые мозгом интрузивные феномены галлюцинаций психически здорового человека, который вдруг начинает целыми днями слышать слово "вор". Это в высшей степени неправдоподобно; это не клиника .... Чтобы человек начал везде слышать слово "вор", он уже должен быть поглощен на протяжении месяцев или лет вопросами воровства и честности. Этот человек чувствителен к социальным интерпретациям и страдал от преследования задолго до того, как услышал слово "вор".
   Как видите, причина бреда преследования из "автоматизмов мозга", которые, по мнению Жане, безусловно существуют и действительно ответственны за "интрузивные феномены" сознания, перемещается им в социальные содержания мышления и сознания.
   Именно эти "контенты" не позволяют исследователю удержаться в рамках психофизиологии, но уводят его в социальность.
   "Существуют психологические и моральные (sic!) проблемы, к которым мы еще не подошли и которые совершенно не изучены", - говорит Пьер. - "Думаю, если бы эти проблемы были лучше поняты, можно было бы ответить Клерамбо таким образом: Вы говорите об интрузивных феноменах, но они есть у каждого. Дух не имеет протяженности. Течение мыслей, или поток сознания, редко бывает полностью упорядочено...".
   "Что же наполняет ум, определяет течение мысли, ее быстроту, ее содержание?" - спрашивает Жане. И отвечает:
   "Мы с вами долгое время говорили о феномене образов, возникающих неожиданно, как вспышка, природа которых нам неизвестна. Эти мгновенные образы есть у всех нас".
   "Каждую секунду возникают интрузивные феномены, которые исходят от окружающего нас многогранного мира (!). Эти явления существуют как во внешнем восприятии, так и в абстрактном мышлении, внутренней мысли. Ассоциации идей постоянно приводят нас к интрузивным явлениям, в которых мы не отдаем себе отчета".
  
   И далее Пьер пытается обрисовать механизм объективации "интрузивных явлений":
   По его словам, больные бредом преследования интерпретируют интрузивные образы как результат воздействия на них извне, из враждебного окружения. Они говорят: "Это делается со мной специально. Когда я хотел спокойно почитать, в моей голове вызвали этот образ".
   "Объяснение этих расстройств - по мнению Жане - следует искать в группе чрезвычайно важных явлений, которые можно обобщить под именем чувств воздействия извне. Чувства воздействия очень важны в работе ума. Они противоположны чувству свободы, которое играет огромную роль в совершенствовании личности...".
   Из каковых слов Пьера мы заключаем, что "чувство воздействия" как таковое он описать не может, но определяет его отрицательно, через "чувство свободы". С этим последним он уже обязан определиться. Что и делает в следующих словах:
   "... Здесь идет речь не о свободе теоретической, абсолютной, а о чувстве свободы. Оно зависит от гораздо более простых факторов: чувства личного усилия. Когда мы совершаем личное усилие, это ведет к действию, и мы верим, что поступаем свободно. Речь также идет о чувстве успеха и триумфа. Когда вы совмещаете усилие и успех, вы создаете чувство свободы".
   Итак, да здравствует свободный труд! Лозунг в духе времени .... Но, несколько архаичный в изложении Жане. Его "свобода" отправляет нас в эпоху "коммунальных революций" в феодальной Европе, - в силу того, что "совмещение личного трудового усилия и последующего успеха" неминуемо рождает в голове "интрузивный образ" городского ремесленника.
   "Наши больные, напротив, испытывают чувство воздействия...", - продолжает Пьер. Но, поскольку это чувство определено лишь как отрицание чувства свободы, Пьеру нечего больше сказать, кроме того, что у них якобы "отбирают свободу". Что остаётся после такого отбора? Пустота!
   Вот Пьер и говорит, ссылаясь на предыдущие лекции:
   "Нам хорошо знакомы эти явления: мы описывали их уже и в этом году под именем чувства пустоты. Усталость ума ведет к исчезновению чувств усилия и триумфа и к тому, что действия совершаются автоматически. Больные с чувством пустоты жалуются, что действуют не сами, их заставляют...".
   Однако, "чувство пустоты обычно не объективируется, не заставляет искать внешних причин", - говорит Жане. И поэтому не порождает бреда преследования. - "Но, существуют гораздо более брутальные чувства, которые находят свой объект: мы называем их страхом действия. Человек, испытывающий тревогу в момент действия, всегда превращает ее в страх или выражает страхом: он чего-то боится. Но страх -- это материальное, физическое поведение, которое всегда имеет объект...".
   И в этом пункте Пьер Жане переходит от действия вообще к социальному действию, или действию в группе:
   "Я думаю, -- говорит он, -- что важнейшая черта мании преследования -- боязнь социального действия. Это -- страх, охватывающий человека в социальной среде. Социальные действия являются самыми сложными и представляют основной источник истощения и тревоги. Есть люди, которые боятся улицы, боятся выходить из дома; когда они выходят из дома, им становится не по себе. Есть люди, которые боятся войти в комнату, если там кто-то находится, или принимать пищу в присутствии других. Чувство социального страха доминирует во всех подобных болезнях" - заключает Пьер.
   Мы думаем, что даже в ситуации сложного производственного задания, основой страха перед работой является не сложность её, а неуверенность имярека в себе, в своих способностях, в благожелательности к нему старших: словом, всё то, что сам Пьер именует здесь "застенчивостью".
   Он говорит о "боязни социального действия", а нам кажется, что речь, скорее, идёт о боязни ОБЩЕНИЯ с ближними: общения, способного обнаружить для имярека его грех, приниженность, несостоятельность, неумение, уродство, и т.д. и т.п.; или обнажить ситуацию неулаженного конфликта с-....
   Вспомним, что произошло с Адамом и Евой, когда они согрешили: они устыдились самих себя, своего обнажения! Они вдруг увидели себя - кто они на самом деле - и это их испугало. Ведь то, что они узнали о себе, оказалось далеко от того, что они познали, как "добро". Оказалось, - они совсем не похожи на богов; но, скорее, - на обезьян!
   То есть, выходя на люди, человек страшится самого себя в собственных глазах как глазах судящего "Другого"; или того, кто лучше, успешнее, красивее, etc.
   Таким образом, "социальные действия", о которых говорит Жане, "страшат, тревожат и изнуряют" не потому, что они "сложны", а потому, что "публикуют портрет" имярека, в котором последний находит изъяны: и предвидит, вследствие этого, извергающие его из общины сигналы от окружающих.
   Сложность поведения имярека в обществе обнаруживает не его изобретательность, ловкость и умение, но - многомерность и многообразие его личных и публичных отношений. Как раз в этом многообразии лежит исток видимой механику кинетической и динамической "сложности социальных действий".
   Акцент на "сложности" социальной работы позволяет Пьеру свести "застенчивость" к страху ювелира перед сложной задачи огранки драгоценного камня, и так избежать рассмотрения личных отношений внутри общности, самооценки имярека в плане этих отношений, и всего остального, что с этим связано; и что не может вместиться в "действие", хотя бы и "социальное", в рамках технологического разделения труда и организации коллективного производства.
  
   Тем не менее, нужно признать, что такое сужение горизонта психологического умозрения поставлено Жане на службу введения в психиатрическую аналитику "социальности", в качестве причины психических расстройств. По его убеждению, не автоматизмы мозга, а именно "социальные страхи и тревоги заставляют больных манией преследования замечать интрузивные феномены, чувствовать воздействие и наполняют всю их социальную жизнь постоянной тревогой, выражающейся как ненависть". Потому что ... "смутный страх, когда речь идет о видимом объекте, остается страхом. Страх, при котором речь идет о социальном объекте, становится ненавистью", то есть, "социальным чувством".
   Мы должны, таким образом, поверить, будто обычный животный страх - например, перед гадюкой или тарантулом - трансформируется в социальный, объективирующийся в ненависти. Подобная вера даётся тем более легко, если учесть, что люди часто называют своих врагов "змеюками" или "пауками".
   На наш взгляд, однако, животный страх перед неожиданностью не может трансформироваться в ненависть. Ведь ненависть не безлична, она персонифицирована и направлена: не просто переживание, но - ненависть к КОМУ-ТО; - энергичное деятельное личное отношение к определённому лицу, или группе лиц.
   Жане интуитивно постигает невозможность указанной трансформации страха из биологического в социальный. Да она ему и не нужна. "Социальные страхи и тревоги" уже существуют у его "больных" изначально, как данность.
   По его словам, ...
   "... Чувство социального страха доминирует во всех подобных болезнях и с самого детства играет значительную роль. Оно прежде всего определяет явления застенчивости. Больные, о которых мы говорили, -- это люди в прошлом застенчивые".
   Но что стоит за их "застенчивостью"? Пьеру не приходит в голову, что они, может быть, суть дети Отца Небесного, берущие на себя грехи мира (?). Нам приходит ....
   Констатируемое Пьером Жане изначальное "социальное беспокойство, которое, по его словам, позднее усиливается и превращается в социальный страх", разве не означает, что люди имманентно включены в общность и пребывают в отношениях и общениях, актуальных или отложенных (?).
   Они не могут выйти из своей общности (даже если эмигрируют или уединятся на острове), не перестав быть собой, или даже вообще "быть". Поэтому ангармоничность их общественного быта - всегда с ними; и не зависит от перемещений в пространстве (!). На индивидуально-психическом уровне это может значить - непрерывно БЫТЬ НАСТОРОЖЕ.
   Такая настороженность делает их повышенно восприимчивыми к любым неловкостям и неожиданностям. При наступлении каковых в работу включается такая (основная, по Картезию) страсть, как "удивление". И в этой перспективе становится справедливым замечание Жане о том, что ...
   "... Их социальные страхи и тревоги заставляют их замечать интрузивные феномены, чувствовать воздействие и наполняют всю их социальную жизнь постоянной тревогой...".
  
   На этом Пьер оканчивает свою риторическую полемику с Клерамбо и завершает теперешнюю лекцию панегириком "чувствам" как "регуляторам поведения", ответственным за поведенческое многообразие социума:
   "Хотел бы в завершение отметить, -- говорит он, -- что чувство тревоги в социальном действии, как и чувство триумфа, уточняет контуры социального поведения. Социальное поведение -- это общие формы поведения: сексуальное, социальное объединение, подчинение, командование. Но можно командовать разными людьми и подчиняться разным людям. Социальные действия сами по себе не определяют людей и достаточно плохо их отличают друг от друга. Но когда присоединяется чувство -- беспокойства, ненависти, антипатии или же, напротив, легкости действия, симпатии и любви, -- социальное действие сразу же становится более точным, прицельным".
   То есть, технологическое разделение труда неспособно устранить обезличение в ходе индустриального способа производства. Микеланджело - один! А сборщиком на конвейере может быть любой из миллиона.
   Так что трудовое усилие и действие в группе ещё не образует личности - в чём и сказывается дефект индивидуалистического поведенческого подхода к человеку.
   В ареале психологии, по мысли Жане, положение спасают "чувства". Как это происходит? Очень просто: всё, чем в общественной реальности нагружены действия имярека, помимо их механических характеристик, переносится на его чувства. В том числе, и главным образом, персональные взаимоотношения, связи и сообщения с другими лицами внутри культурной общности.
   "Чувства вносят в общество определенность", - говорит Жане, подразумевая под "определённостью" индивидуализирующую дифференциацию. - "Они (т.е. чувства) разделяют его в еще большей степени, чем разные формы социального поведения. Так постепенно люди начинают различаться. Они различаются благодаря нашей симпатии, любви, антипатии, ненависти. Они не походят друг на друга, и мы шаг за шагом создаем поведение отличающихся друг от друга личностей".
   Правильнее читать - создаём паттерны поведения, которые и называем "личностями".
   Таким способом Пьер Жане конструирует бихевиористскую "замочную скважину", сквозь которую мы можем увидеть самих себя в обществе.
   Однако, видимая сквозь неё плоская скалярная дифференциация, образующая многоцветную мозаику, недостаточна - не хватает персональной векторности. Ведь чувства любви и ненависти - не просто субъективные переживания; они суть ВЕКТОРЫ; и направлены на конкретных лиц. Жане сам косвенно признаёт это, когда говорит о преобразовании "страха" в "ненависть" по отношению к "социальному объекту".
   Ясно, что "страх" условно говоря, скалярен, а "ненависть" - векторна.
   И поэтому мы предпочли бы иметь "щель", сквозь которую видели бы многомерный кристалл, решётку которого образуют направленные обмены между центрами, а пространство внутри решётки заполняют специфические обменные поля, обнаруживающиеся особыми частицами ....
   Такая физическая модель нам кажется более релевантной социуму, нежели модель механизма, напряжения рычагов и колёс которого мы называем "чувствами".
  
   Тем не менее, если рассмотреть чувство в аспекте коммуникации, то оно выступит тем селектором, который отбирает для нас из общей массы ближних именно тех, с кем мы, возможно, создадим устойчивые отношения и установим регулярное общение.
   Это особенно перспективно в свете новой эволюционной теории "отбора родственников", призванной заменить общепризнанный видовой и групповой отбор. А как узнать родственника, если у тебя нет генетического интроскопа? Таким феноменальным "геноскопом" как раз и выступает "чувство". Оно узнаёт родственную душу по "мемам", как говорят теперь.
   Всё это, впрочем, не новость. Каждый селекционер знает, что для выведения кукурузы и одомашнивания лошади недостаточно одной селекции: нужно любить растение или животное и общаться с ними. Отбор особей по признакам - это последняя операция!
   И потому чувство, в первую очередь, ПЕРСОНАЛИЗУЕТ наше отношение к ближнему: превращает безличного "другого" в любезного Друга! И лишь во вторую очередь можно говорить о чувстве как "селекторе" персон.
   Но и тогда кибернетика чувства отличается от описанной Пьером Жане. Если у него чувство ответственно за индивидуализацию и усложнение поведения имярека, испытывающего данное чувство, то в роли "персонализатора" чувство приводит к выделению пар внутри общности.
  
   Этими соображениями заканчиваем наш комментарий к лекции Жане о "чувстве ненависти" и переходим, вместе с ним, к его следующей лекции, которую он предваряет словами:
   "В этот раз мы поговорим о влиянии социальных чувств на собственную личность и приступим к изучению эгоизма".
  
   21 ЯНВАРЯ 1929 г.
   11. ЭГОИЗМ И ЛИЧНЫЙ ИНТЕРЕС
  
   Мы уже знакомы с моделью общества, предлагаемой Пьером Жане. Это "фабрика" или "каторга", в которой единое производственное действие разделено между работниками, так что поведение индивидуума "в группе" представляет собой часть общего действия, - и так может быть познано и предсказано.
   В презумпции к данной лекции Пьер несколько уточняет данное представление.
   А именно, теперь это столярная мастерская по производству деревянных марионеток. Владелец мастерской, столяр Джепетто отлучился, и проворные обученные буратино сами выстругивают друг друга, глядя на почти готового Пиноккио, как на образец, с которым себя отождествляют. Вы ведь помните, как буратино театра марионеток сразу же узнали своего брата Пиноккио, как только тот появился в зрительном зале. Всё обстоит так, как если бы Джепетто задумал сделать своего деревянного сына Пиноккио не артистом театра кукол, а столяром по изготовлению таких кукол, преемником себе.
   Можно было бы подумать, что имеем дело с сатирой, с чем-то из "Карнавальной Ночи", но, кажется, Пьер, несомненно знакомый с произведением Карло Коллоди, воспринимает всё это всерьёз.
   Вот, послушайте, что он говорит:
   "В работах авторов, которых можно назвать социальными психологами -- в первую очередь американцев Джемса, Ройса, Болдуина, -- постепенно был сформулирован психологический закон, представляющийся мне очень интересным. Это закон параллелизма между личностью других и нашей собственной. Точнее говоря, себе и другим мы приписываем одни и те же особенности, чувства, свойства. Происходит единая работа по созданию общества -- других и самих себя".
   Последняя фраза является ключевой. Именно она превращает взаимоузнавание и взаимоотождествление, характерные для культурной общности, в коллективное изготовление себя и друг друга.
   Уместность аналогии с буратино подчёркивается замечанием Жане о том, что ...
   "... Это свойственно прежде всего элементарным формам личности".
   Технология вырезания друг друга из дерева вполне обычна: имеешь в уме образ себя и по этому образу вырезаешь себя и другого, или смотришь на другого, и по его облику корректируешь желаемый образ себя в своём уме. А этот другой вырезает тебя из твоего полена по образу, сущему в его уме...:
   "... процессы созидания других и себя происходят схожим образом и одновременно", - говорит Жане. - "Иногда первый несколько предшествует второму, иногда -- наоборот. Мы начинаем с некоторой идеи в отношении себя, затем переносим ее на других -- или наоборот, создаем некоторую идею о других и переносим ее на себя. Этот процесс постоянно идет в двух направлениях и характеризует личность. Идет ли речь о других или о нас самих, разницы нет".
  
   Характерной идеологической константой здесь является свободный искусный ремесленник ("артизан") в качестве архетипа ЧЕЛОВЕКА как такового. Из чего мы в который раз заключаем, что идеология европейских коммунальных революций, ставшая идеологией Просвещения, по-прежнему довлеет над Пьером Жане, философом, - что сказывается на его мышлении психолога и персонолога.
  
   Возвращаясь к модели "Жане-Коллоди", замечаем, что когда мы только начинаем выстругивать полено, и образ человека намечен пока лишь контурно, все куклы мастерской практически неотличимы друг от друга: суть только заготовки ...:
   "... Сначала люди друг для друга почти одинаковы, - говорит Жане, - и чувства остаются теми же, независимо от того, приписываем мы их себе подобным или их приписывают нам".
   То есть, отвечают поговорке: "Все они одним миром мазаны!".
   Но, на следующей стадии начинает проявляться индивидуальность. Согласно Коллоди, когда мастер Джепетто прорезал буратино глаза, те сразу же уставились на него пристально; а получив вырезанный рот, Пиноккио тут же начал смеяться.
   Как говорит Жане, "к более личному понятию индивидуальности, отличающейся от других, мы приходим позднее".
  
   Последняя фраза ясно очерчивает концепт "личности" принятый Жане. Он исходит из чисто когнитивного понятия "индивида", - понимая под ним полученную в результате познавательного акта разделения, различения или логического анализа, далее неделимую (лат. Individuum) часть целого. Последняя оказывается таким образом отделенной или выделенной, и, соответственно, рассматривается (изучается) отдельно.
   После операции выделения такого "атома", если говорить по-гречески, производится следующая познавательная операция сравнения его с другими "атомами".
   И вот когда, - помимо его выделенности из целого, или отдельности от других, - "индивид" начинает характеризоваться отличиями от других "индивидов", познаваемых посредством сравнения с ними, тогда на месте индивида появляется понятие "личности": равно "индивидуальности", в данном контексте. Каковая "индивидуальность" открыта для развития (изменения) в сторону УНИКАЛЬНОСТИ.
   То есть, это чисто творческая концепция личности (= личины) как произведения искусства: с одной стороны, отвечающая представлению мира как театра, а с другой, - приспособленная к формату естественнонаучной теории.
  
   Однако в нашей реальной жизни, - коль скоро "о людях" значит "о нас" - личность является предметом психологического и социологического знания, а личина только изображает человека. Живёт ЛИЦО, которое открывается в личном общении.
   В дискурсе Пьера, к несчастью, нет такой сущности как Двое общающихся. Соответственно, нет и открытых друг другу Лиц. А личина мертва! Как сделать её живой для умозрения и лицезрения? Нужно придать ей мимику, - задача современной робототехники.
   Именно эту задачу у Пьера Жане решают "чувства". Поведение, регулируемое чувствами, как раз и создаёт "мемы", образующие "индивидуальность", которую Пьер отождествляет с "личностью".
   Вот пример типичного карикатурного "мема":
  

0x01 graphic

  

Раньше по-русски это назвалось "гримасой"

   Однако, точно так, как личина лишь имитирует лицо, "мемы" имитируют проявления чувств. Настоящие "социальные чувства" всегда векторны, направлены на кого-то, обращены к кому-то, осуществляются в паре, связанной обменами. Откуда следует что феномены социальных чувств суть не только поведения и облики, но, непременно, - сообщения. Поэтому голые мемы роботов, - с которыми у вас нет гуманистической связи, а есть только кибернетическая, - так же как гримасы лицедеев, только изображают чувства, но не адресуют их вам и не отправляют в надежде на ответ, в силу отсутствия канала связи, сопряжённого с подлинными чувствами.
  
   Сам Пьер, будучи человеком, а не роботом, интуитивно постигает имеющуюся у любого социального чувства "валентность общения", или потенцию парного бытия. Но говорить о ней научно он не может, - только поэтически. И в таком случае возникает проблема: как избежать необходимости говорить о сообщительности феноменов чувств?
   Для этого нет лучшего способа, чем рассмотреть чувство принципиально несообщительное, никому не адресованное, ни на кого не направленное. Так Пьер и поступает: он придумывает, или изобретает такое чувство - "ЭГОИЗМ" (!).
   Ему это особенно легко даётся, в свете понимания чувств как регуляторов поведения. И вот вам эгоизм - чем не регулятор?! Да это главный регулятор!!!
  
   Мы привыкли понимать под эгоизмом нравственные качества личности или моральную оценку. Однако Пьер Жане заверяет нас, будто ...
   "... Мы привыкли считать, что главенствующее, истинное личное чувство, которое есть у каждого, называется "эгоизмом".
   Эпитет "истинное чувство" многое здесь поясняет. Он означает, что все гримасы любви к ближнему, которые мы строим, суть ложь - мемы, изображающие любовь и призванные обмануть, сокрыть истину. И эта скрываемая ими истина есть "эгоизм"!
   "Все люди в какой-то степени эгоистичны" - продолжает Пьер. - "Этим словом определяют любовь человека к самому себе, со всеми свойственными любви операциями и чувствами: радости усилия в отношении личных действий, всего, что человек пытается делать сам".
  
   Общие слова о "любви к себе", сказанные Пьером в начале фразы, конкретизируются в конце: объект этой "любви" - ощущаемый имяреком прилив жизненных сил от всякой трудовой или спортивной активности.
   Ясно, что наиболее продуктивным в этом отношении является так наз. "сухой спорт", или онанизм. С чем мы Жане и поздравляем! Тем более, что грех старца Онана может послужить замечательным мемом "любви к самому себе".
   Второе уточнение заключено в словах "пытается делать сам". Они отсылают нас к самодеятельному кустарю или к свободному художнику; и в целом - к свободному предпринимателю.
   Идеологический подтекст подобной персонологии вполне заметен и читаем.
  
   Разумеется, наш профессор прочитывает указанный подтекст и спешит немного "сдать назад":
   "Определенная доля эгоизма -- закон природы, но не стоит преувеличивать и утверждать, что эгоизм -- конституирующий элемент личности, что без него нет личности. Личность отлично существует без него, и отсутствие эгоизма -- довольно частое явление", - говорит Пьер тут же.
   Трудно не заметить явного противоречия этого утверждения с предыдущим, говорившим будто эгоизм является истинным и главенствующим личным чувством.
   Его, правда, Пьер относит к ходячим мнениям современной ему французской публики. Очевидно - себя он к ней не причисляет; поскольку откуда-то знает, что существование без эгоизма может не просто быть, но "БЫТЬ ОТЛИЧНЫМ" (sic!).
  
   Логично было бы заключить, что Жане говорит при этом о жизни АЛЬТРУИСТА, отдавшего себя служению благу ближних и жертвующего своими интересами. Возможно, так и случилось бы, если бы речь у него шла о здоровых людях. Однако Пьер спешит избавиться от них, заявив, что "отсутствие эгоизма иногда становится патологическим, но практически во всех других случаях нормально". Точно так же, как нормально и присутствие эгоизма "для здоровых, нормальных людей".
   Таким образом, полное отсутствие эгоизма относится им к явлениям патологическим. И, поскольку ранее Эгоизм был определён Пьером как "любовь к себе", то на следующем шаге он производит, на наш взгляд, сущностную подмену: убеждённого альтруиста он подменяет депрессантом, человеком не любящим и не ценящим себя.
   Вот что говорит далее Пьер:
   "... У многих больных мы находим безразличие, чувство пустоты в отношении себя самих, собственной личности. Они не представляют в собственных глазах никакого интереса. Их жизнь незначительна, их личность для мира не существует: и глупости, и благородные акты, которые они могут совершить, одинаково не важны...".
  
   Описанную этими словами нелюбовь к себе, самоунижение и самоотрицание можно, наверное, чисто формально классифицировать с помощью маркёра "эгоизм". Но какую познавательную ценность имеет такая классификация? Нам кажется, что отнесение Алёши Карамазова в графу "отсутствие эгоизма", как это делает Жане, ничего не даёт для его понимания.
   Более перспективным нам представляется замечание Жане о том, что "их жизнь незначительна в глазах окружающих: их личность для мира не существует: и глупости, и благородные акты, которые они могут совершить, одинаково не важны...".
   Тем самым названные "больные" принимают отношение к ним авторитетных близки, старших, и смиряются с ней (?). А Пьер, сам того не желая, ведёт речь не о психологических качествах личности, а об отношениях внутри общины, - в первую очередь, семьи.
   Однако идеология индивидуализма, стягивающая мир к "Эго" как центру, понуждает инвертировать эти отношения. И теперь уже не мир презирает имярека, а он не интересуется миром. Да так, что ...
   "... Другие люди представляются ему странными, чуждыми, неинтересными, не имеющими никакой ценности, далекими и отделенными непроницаемой стеной. Люди кажутся этим больным автоматами, машинами... /.../ Люди проходят мимо, похожие на механических уток, созданных Вокансоном, как будто у них нет ни чувств, ни личной активности. На следующей стадии расстройства люди воспринимаются как мертвецы, и больной сообщает, что окружен трупами. Наконец, на последней степени расстройства личность других и вовсе исчезает в небытии. Другие люди -- лишь сны и фантомы, не имеющие никакого отношения к реальности, и поэтому больного нисколько не занимают".
   "Эгоизмом" эту патологию не назовёшь - ведь эгоизм свойственен здоровым людям. Больше похоже на "аутизм".
   Тем не менее, Пьер использует её для объяснения "отсутствия эгоизма", каковой феномен, по его словам, причиняется тем, что описанное безразличие к ближним "больной" переносит на самого себя:
   "Точные копии этих выражений и чувств - говорит Жане, - используются и по отношению к самому себе; для понимания патологии важно, что у многих больных мы находим то же безразличие, чувство пустоты в отношении себя самих, собственной личности".
   Чтобы определиться с содержимым, нехватку которого "в отношении себя" больной переживает как "чувство пустоты", по определению Пьера, сопоставим его с чувствами эгоиста, который, по словам того же Пьера, испытывает "радость усилия личных действий, в отношении всего, что человек пытается делать сам".
   Следовательно, "неэгоист" не испытывает этой радости, доступной лишь эгоисту; не ощущает этого упоения бодрящими усилиями, приносящими прилив жизненных сил вместе с успешным завершением действия (?).
   Казалось бы, в таком случае, его могли бы порадовать успешные действия других людей (?). "Ведь за другим человеком мы признаем прежде всего факт его жизни, деятельности и воли" -- говорит Жане.
   Но, не тут-то было! Почему-то, как свидетельствует Жане, ...
   "...Люди кажутся этим больным автоматами, машинами..., как будто у них нет ни чувств, ни личной активности".
   И, значит, с ними нельзя соучаствовать, им нельзя сочувствовать - раз они подобны "механическим уткам" (!).
   Как ясно из услышанного, вся положительная психодинамика личности у Пьера Жане сопряжена исключительно с действиями, - своими или чужими. А такая известная каждому вещь, как РАДОСТЬ ОБЩЕНИЯ, полностью выпадает из описания.
   Это, конечно, не случайность, - но необходимо обусловлено тем, что "общение" находится вне дискурса Жане. Характерным в данной перспективе является чисто познавательное, отстранённое, наблюдающее отношение к другому, обнаруживающее, "прежде всего факт (sic!) его жизни, деятельности и воли". Именно в таком отношении к ближнему Пьер выше и признался.
   Этот подход не позволяет предположить у описанных здесь Пьером больных нарушения общения и потерю общности с ближними. Приходится выделывать из них исследователей, потерявших интерес к предмету исследования: биологов, не по своей воле превращённых в механиков.
   Были бы утки живыми - это было бы интересно им; а "механические утки Вокансона" им безразличны.
   Из сказанного очевидна курьёзность чисто бихевиористической модели, никак не отображающей коммуникацию - основной способ человеческого существования.
   Заметна и определённая хитрость Жане, употребляющего слова "жизнь, живое" .... А между тем остаётся вопросом - существует ли чисто поведенческий способ отличить живое от неживого; человека от робота, например.
   Эпитет "живое" столь "объёмен" и "смыслонасыщен", что в нём легко может укрыться личное общение. Так что, вводя "живое" в дискурс явочным порядком, можно говорить только о "поведении", придавая всему остальному статус подразумеваемого под словом "жизнь".
   Жане так и поступает. Только вот "научным" его дискурс тогда уже не может считаться, строго говоря....
  
   Картезианский разум Пьера и сам способен сформулировать и обратить к себе эти упрёки. Что он, по-видимому, и делает, когда интерпретирует выражение "живые люди" как "люди, лишенные личной активности". То есть квалифицирует "живой" по механическому признаку: аппарат "самодвижущийся" или "движимый".
   Это своё представление он переносит на "больного":
   "На следующей стадии расстройства - сообщает Жане, - люди, лишенные личной активности, воспринимаются как мертвецы, и больной сообщает, что окружен трупами".
   Это чистая теория. Мы в неё не верим. Более логично при таком "проактивном" восприятии других посчитать их роботами или рабами, нежели трупами. Ведь, понятие "смерти" как отрицание жизни, практически равно "жизни" по своему объёму. Существует масса культурных оснований считать других мёртвыми. И это, прежде всего, основания нравственные и духовные, - отнюдь не механические. Люди религиозные называют "мертвецами" людей, умерших в Боге, или - в Духе.
   В лице Жане либеральная идеология здесь опять вставляет своё слово. Именно в этой идеологии Человек - это свободная индивидуальная воля, творящая сама себя, противопоставляемая рабству, подчинённости, внешнему управлению. Для либерального экономиста люди, не пользующиеся своей свободой, не являющиеся "свободными предпринимателями", тоже, наверное, экономически суть "мертвые души" (?).
   Таким образом, для различения "живого" от "мёртвого" здесь Жане негласно прибегает к политической дихотомии "свободы" и "рабства". Нам, однако, кажется, что "Декларация Прав человека и гражданина - это плохой инструмент для персонолога.
   Ну, а что до меланхоликов, симптомы болезни которых Жане приводит в качестве иллюстраций к своей теории, то они тут и вовсе, что называется, "не при делах" (!).
  
   Также вызывает сомнение квалификация описываемых им восприятий других как механизмов, мертвецов или фантомов как "степеней" одного и того же "расстройства". Жане говорит:
   "... на последней степени расстройства личность других и вовсе исчезает в небытии. Другие люди -- лишь сны и фантомы, не имеющие никакого отношения к реальности, и поэтому больного нисколько не занимают".
   И вот это смешение реальных восприятий со сновидением Пьер интерпретирует как угасание у "пациента" (= когнитивной личности) исследовательского интереса к реальности:
   "... другие люди для больного фантомы, поскольку он сам ими не интересуется", - говорит Пьер.
   То есть у этих "других" всё в порядке с "личной активностью": это сам больной отказывается увидеть и признать факт их самодеятельности как признака всего "живого".
  
   В целом, нужно сказать, что в рамках своей теории Пьер Жане не может объяснить случаев, известных ему из клинической практики в больнице Сальпетриер. Ему не хватает такого термина как "нарушение общения". Ведь в его "социуме" люди не общаются, но изучают поведение друг друга, и по результатам совершенствуют собственное поведение, перенося на себя "идеи", возникшие из наблюдения других, или, обратно, используя идеи, рождённые наблюдением за собой, для понимания других.
   Между тем, следующее свидетельство несомненно обнаруживает переживаемую "пациентами" НЕХВАТКУ ЛЮБВИ со стороны прежде всего своих близких: любви, выражающейся в насыщенном заботой, вниманием и лаской общении:
   "Больным кажется - говорит Жане - что другие не обращают на них никакого внимания, их не понимают".
   И речь здесь идёт, ведь, не об исследовательском внимании: не о досаде букашки на то, что энтомолог не заметил её на цветке; больных хотят, чтобы им ВНЯЛИ, услышали их, поняли обращённые к окружающим знаки и речи; чтобы ближние приняли, наконец, их послания и сообщения по каналам общения, сущим в той общности, к которой они относят себя....
  
   Но такой "коммуникативный" дискурс чужд дискурсу индивидуально-бихевиористическому. Поэтому Жане объясняет впечатления больных кибернетическим расстройством самодеятельной индивидуальности, поломкой во внутриличной системе самоуправления. По его мнению, эти больные, ...
   "... будучи безразличны к себе, полагают, что другие также безразличны к ним. Это общая индифферентность, чувство одиночества среди толпы, в которой никому нет до тебя дела -- вот точная характеристика, -- чрезвычайно распространено. Многим больным кажется, что в обществе их не замечают, и это принимает форму особого расстройства, очень странного, о котором я вам уже рассказывал, -- бреда невидимости. У одной дамы случались кризы, во время которых, к своему большому сожалению, она становилась невидимой. И она жаловалась на то, как ужасно жить в мире, где тебя не видно и не слышно...".
   Но ведь та же дама признавалась Пьеру: "... так хочется, чтобы тебя оберегали, любили, помогали; но как это возможно, если тебя никто не видит?"
   Однако это характерное признание, приводимое Пьером, в перспективе постановки релевантного диагноза остаётся втуне.
  
   Сказанного теперь достаточно для того, чтобы со скепсисом отнестись к интерпретациям и объяснениям Жане других упоминаемых им патологических случаев.
   Его страсть к классификации или систематизации по симптомам (признакам) как методу познания вообще вызывает улыбку. Он любит говорить о "лености ума" и "связанным с нею сужением сознания": об "уме, который совершает только первичное действие"; и в то же время сам демонстрирует именно такой ум.
   Разве составление "диагностической таблицы" и сведение всех сложных депрессивных синдромов в единую рубрику, озаглавленную как "Чувство пустоты", как-то умножает наше знание? Наверное, нет - зато роботизирует: теперь все описанные синдромы суть "разновидности чувства пустоты". Притом что последнее определяется чисто отрицательно, как недостача....
   Пьер говорит:
   "Все эти разновидности чувства пустоты покоятся на одном и том же уникальном основании: они всегда связаны с сужением сознания, с ленью ума (sic!), который ограничивается первичными элементарными функциями и не добавляет к ним дополнительных действий, -- которые и служат источником чувств. Мы не только действуем, говорим, ходим, но и дополняем каждое действие надстройкой в виде усилия или интереса".
  
   На это мы должны заметить, что творческое волевое начало, изобретающее цели и движущее имярека к их достижению, несомненно в индустриальном человеке, строящем цивилизацию.
   На это "начало", по-видимому, и опирается Пьер Жане, выдвигая на передний план умозрения отличия действия самостоятельного, заинтересованного, производительного и творческого, от действия "автоматического", лишённого творческой и мотивационной субъектности, и потому внутренне безразличного как к процессу действия, так и к его результату.
   Наверное, такое различие имеет место: его легко себе представить. Но, кто сказал, что творческую деятельность человека можно разложить на "действия автомата" и "надстройку в виде усилия или интереса"?!
   Очень напоминает деление общества на "базис" и "надстройку" в экономической теории Маркса....
   Думается, психодинамика человеческого деяния неотделима от него, и не может быть представлена в виде "надстройки".
   На самом деле Пьер, в своём анализе, сопоставляет уже не "ленивое" действие с "усердным", как предположил вначале, а реальное человеческое действие с его чисто внешней механической имитацией. Это сопоставление включено в мысленное конструирование гуманоидного "робота", к программе которого, обеспечивающей движения членов, нужно добавить программу имитации чувств - чтобы мы приняли робота за человека.
  
   Однако, если отбросить это изобретательство и вернуться к первоначальному сравнению "суженного сознания", рождающего обеднённую (узкую) умную волю, с сознанием "широким", которое мотивирует действия, служащие, по словам Жане, "источником чувств", - тогда можно задаться вопросом о содержаниях этого "расширенного сознания", продукта усердного ума.
   Ясно, что ум, способный своей работой расширять сознание или своей леностью сужать его - это ум исследователя. И мы по-прежнему имеем дело с когнитивной моделью личности - Робинзоном, исследующим свой остров, на котором, кроме физической среды - леса, скал, песка и моря - есть ещё и "дикари", другие люди, тоже могущие стать предметом изучения. Эта работа исследователя, приносящая открытия, открывающие новые возможности выживания на острове, обогащающая волю знанием, рождает чувства, сопряжённые с осуществлениями умной воли. Например, основную (согласно Декарту) страсть "удивления", всюду сопровождающая Робинзона при исследовании острова.
   Учёный интерес к окружающей среде, к существам её составляющим и населяющим, в порядке саморефлексии переносится Робинзоном и на самого себя. Он сам становится интересен себе в процессе новых производящих деятельностей, которые он осваивает на острове. И таким образом у него появляются чувства в отношении самого себя - удовлетворение или недовольство собой, например; своим умением или предусмотрительностью.... Эти чувства самосознания образуют психическое тело нормального "эгоизма" Робинзона, - согласно теории Пьера Жане.
   Этому смелому, усердному, деятельному эгоистичному Робинзону противопоставляется Пьером ленивый анти-Робинзон, беспомощно лежащий на песке, отчаявшийся в своём положении, боящийся что-либо предпринять, считающий себя закономерно несчастным по воле Судьбы, или Рока, с которым бесполезно бороться.
   Этот анти-Робинзон лишён впечатлений и трудовых усилий первооткрывателя и исследователя своего островного обитания. Поэтому лишён и чувств, приносимых этой разумной трудовой деятельностью свободного предпринимателя. Отсюда и его отсутствие интереса к себе - поскольку он знает, что все его несчастья заранее предрешены и посылаются ему ИЗВНЕ, СВЫШЕ (!). Следствием чего, по Жане, является "ОТСУСТВИЕ ЭГОИЗМА".
   Не АЛЬТРУИЗМ (!) - заметьте; последнему неоткуда взяться в отсутствие сообщительных отношений с другими людьми. Ведь, корнем слова "альтруизм" является существительное "Другой" (лат. Alter). И оно означает превосходную ценность другого человека. Однако у Жане ценность другого есть условие ценности себя, то есть "эгоизма"; и наоборот, если не ценишь себя, то, значит, и другого не можешь ценить.
   Таково психологическое преломление идеологии Просвещения и Модерна, свергнувшего с пьедестала христианскую Любовь и водрузившего на постамент Разум.
   И если до того радость жизни получалась от любви, то теперь вся радость - от разума. Главное, не ленись! - шевели мозгами! Остальное приложится....
   Ум у Пьера, помимо функции контроля, исполняет роль "душевной мышцы", способной расшевелить душу и пробудить чувства
   "Чтобы что-то сделать - говорит он - мы должны совершать усилие и при этом следить за нашим действием, должны уметь отдохнуть, остановиться, почувствовать усталость, успех, неуспех, радость и печаль. Представьте себе такой ум, в котором есть только первичное действие (голое управление) без всякого вторичного действия, и вы получите всю гамму чувств пустоты".
   Как отсутствие и нехватку перечисленной теперь "гаммы"? И каждому отсутствующему чувству будет соответствовать своё чувство пустоты??
  
   Мы часто ссылаемся здесь на "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо" как на якобы идеальный мысленный эксперимент, поставленный Даниелем Дефо для иллюстрации и проверки основных идей эпохи Модерна.
   О том, что такое наше восприятие Робинзона не лишено оснований свидетельствует он сам в "Дальнейших приключениях...", написанных им самим. Он говорит о себе, что "изведал жизнь среднего сословия во всех ее видах и узнал, который из них всего легче может доставить человеку полное счастье".
   Справедливости ради нужно заметить, что реальный Робинзон Крузо - в отличие от условного, рисуемого Пьером Жане - был не исключительно одиноким первооткрывателем, но - парным существом; и в ближнем, и в дальнем горизонте своего сознания. А именно, Крузо состоял в нравственных отношениях со своим "дорогим отцом", как он его называл, и - в почтительных потестарных отношениях к Господину, Творцу Вселенной, Чьи Суды в отношении себя он признавал и принимал со смирением и покорностью.
   Его отец всегда присутствовал в его памяти, сознании и внутреннем диалоге.
   Можно сказать, что Робинзон, подобно "больным", описанным Жане, отрицательно относился к самому себе. И в этом выражалась его любовь к отцу. Робинзон порицал и упрекал самого себя за свой мятеж, бунт против отца, за ослушание. И теперь, оказавшись на необитаемом острове, вспоминал с благодарностью его "добрые советы" и "предостережения".
   А свои несчастья понимал как "наказание Божье" за свои поступки, полагая при этом что "только Бог располагает необходимой для этого Властью", и обнаруживая тем самым, что Вселенная в его представлении устроена наподобие Воспитательного Дома для вразумления и спасения душ человеческих.
  
   Так что, в отличие от случаев, описанных Жане, отрицательная самооценка Робинзона не означала невнимания к себе и сопровождалась высокой оценкой достоинств другого человека - отца. Что явно противоречит "закону параллелизма" Джемса, Ройса и Болдуина, в который верит Жане.
   Из сказанного следует вывод, что рациональная конструкция "эгоизма", сколоченная Пьером, не работает. Слово "эгоизм" начинает понятно звучать в наших ушах только в издании "эгоист" - как обличение, обвинение и порицание в нравственных отношениях внутри моральной общности.
   Это обвинение может быть обращено имяреком на самого себя, когда он смотрит на себя глазами Старшего своей моральной общины, и судит себя по моральным законам, которые поддерживаются авторитетом Старшего, с которым он находится в доверительных властных отношениях и соединён нравственным диалогом.
   В актах такого суда имярек отождествляется со Старшим и занимает его позицию в мыслимой виртуальной общине.
  
   Пьер, разумеется, встречал подобное самоосуждение в своей жизни и врачебной практике. Но, в силу того что в его дискурсе нет морали, - поскольку нет общности, а есть только группы самодеятельных индивидуумов, - Пьер избегает рассмотрения нормальных здоровых личностей, живущих не в больнице, а в моральной общине, и приводит в пример больных:
   "Вот несколько фраз - говорит Жане, - которые я слышал от больных, называвших себя преступными и порочными: "Я отвратительно опустился, стал грязным, сумасшедшим. Во мне нет ничего, кроме порока, я трус, подлец, негодяй, преступник".
   Моральное самоосуждение в данном примере очевидно.
   Следующий пример, приводимый Пьером, представляет суд чести, сопряжённый с политическим "реноме", и указывает на другие оформленные общности, встроенные в более широкую нравственную общность и питающиеся её энергиями.
   Некий военнослужащий признаётся:
   "Для офицера странно стать антирелигиозным и антимилитаристом. Я стыжусь своих нашивок, и т. д.".
   Как сами общности, так и нравственные потестарные отношения между лицами в них, выпадают из дискурса Жане. В результате ему остаётся лишь индивидуально-деятельное отношение к себе как объекту:
   "Поразительно, - удивляется Пьер, - что наряду с безразличием больной может испытывать к самому себе ненависть. Мы не всегда себя любим, и, к сожалению, бывают моменты, когда мы вовсе себе не нравимся, себя ненавидим. Ненависть, отвращение к себе свойственно целому классу больных: она характерна для меланхоликов. Меланхолическое расстройство и меланхолическое состояние ума -- это состояние не только безразличия, но и презрения и ненависти к себе".
   Мы уже заметили выше, что ненависть - страсть не абстрактная, но персонализованная, направленная на кого-то; и потому она плохо помещается на одной полке с "безразличием". Наверное, что-то не в порядке со шкафом... (?).
   Кроме того, "презрение", в обычном смысле слова, сопряжено с оценочным статусом лица в авторитарной общине, иерархизованной в соответствии с авторитетными оценками. И, наверное, правильнее было бы обратиться за разъяснениями к общине, которой принадлежит презирающий себя имярек, чем отделываться диагнозом "меланхолического расстройства. Как будто сам Жане себя никогда не презирал?! Или он тоже сумасшедший...?
  
   По мнению Жане, меланхолическое "самоуничижение, ненависть к себе" может приводить и приводит имярека к самоубийству. И тогда получается, что человек убивает себя в порыве страсти? Ненависти? Это совершенно неправдоподобно, и плохо соотносится с отмечаемой Жане апатией меланхоликов, для которых, по его словам, "характерен знаменитый симптом негативизма: больные подавляют свои действия, борются за то, чтобы ничего не делать и хотели бы не шевелиться вообще".
   Поэтому, наверное, суицид для Жане -- удивительный психологический феномен.
   "В любом обществе, любой культуре есть люди, убивающие себя, уничтожающие собственную жизнь", - говорит Пьер. - "С психологической точки зрения это удивительно: живое существо само себя уничтожает, ведь желание жить -- основополагающая тенденция. Все психологические феномены, все действия, от первого до последнего, продиктованы заботой о поддержании жизни. Иными словами, если человек ест или испражняется, -- это оттого, что он хочет жить. Если он не хочет жить, нет никакого смысла что-то делать. Нет ни одного действия, которое бы не определялось желанием жить. В этой общей жизни животных и людей акт самоубийства, саморазрушения предполагает инверсию законов поведения".
  
   Весьма знаковым кажется нам здесь выбор Пьером изо всех действий человеческих именно "еды" и "испражнения", в которых - за вычетом культурных ритуалов застолья - вообще нет ничего человеческого (!). И он сам соглашается с тем, что рассматривает лишь "общее в жизни животных и людей", то есть, фактически, людей как животных. Это вполне допустимая врачебная позиция, но тогда "теорию личности" нужно отставить, как смотрящую за пределы указанного "общего".
  
   А почему бы не выбрать такое действие самоубийцы, как составление завещания? Ведь оно бы ясно показало присутствие у него желания жить и после физической смерти своего тела, продолжаться в форме своего гражданского отеческого волеизъявления.
   Последняя перспектива подтверждает наше мнение о том, что в понимании личности нужно исходить из общины, из мира, который присутствует в личной воле имярека. И тогда "суицид" предстанет не как отрицание жизни, а напротив, как утверждение жизни мира в производимых имяреком гражданином актах суда в отношении себя как подсудного, самоосуждения, и казни. Ведь, акт осуждения и казни мерзавца, преступника, предателя, вероотступника и т.п. не является актом "саморазрушения" общины, но, напротив - актом её самосозидания.
   Именно этот акт и совершает "нормальный" самоубийца, - тот самый офицер, например, который "стыдился своих нашивок" и говорил о себе: "Я урожденный преступник, чудовище...".
   Поступая так, он олицетворяет Мир, Закон и Суд; утверждается в этом Лице, и переходит Им границу физической смерти, которую ведь рано или поздно переходят все люди. Но разве они при этом умирают как лица? Разве Джордано Бруно, памятник которому стоит в Риме на Кампо-деи-Фьори, не живёт и поныне в нас и для нас?! Во всяком случае, нет сомнения в том, что Бруно жив и для Пьера Жане.

0x01 graphic

  
   Вполне возможно, Робинзон Крузо, младший современник Джордано Бруно, вдохновлялся его идеями...(?). Ведь именно Джордано произнёс слова, столь созвучные ментальности Крузо: "В этой вселенной я нахожу вселенское Провидение, благодаря которому всё живет, растёт и движется...".
   По логике, Робинзон, находясь на острове, возносил благодарности за своё исцеление от болезни, которая поразила его там, именно этому Провидению (?).
  
   Исходя из сказанного, самоубийцу, составляющего завещание и просящего никого не винить в его смерти, можно мыслить откровением личности вообще: демонстрацией её структуры как образования социального, прежде всего; и лишь потом, индивидуального, телесного, etc.
  
   Против ожидания Пьеру отнюдь не чужды такие представления. В его полемике с Дюркгеймом неожиданно всплывают "другие люди", ради которых что-то предпринимает имярек, и даже "альтруизм" (!).
  
   Вот, что он говорит далее по теме:
   "... Мне не особенно нравится определение самоубийства у Дюркгейма. Акт самоубийства для него -- это смерть, вызванная поведением самого человека, каким бы оно ни было, и вся первая часть книги посвящена благородным, альтруистическим суицидам (sic!). Значит, солдат, идущий в бой под пули и снаряды, совершает самоубийство? Для Дюркгейма -- да; он так это и называет, и включает в статистику. Я думаю, это серьезная психологическая ошибка. Поступок такого рода не имеет ничего общего с самоубийством".
   "Человек, посвящающий себя благородному делу, пытается спасти себе подобных, а не собирается умирать. Его действия могут привести к смерти, но совершаются не ради нее.... В действительности он совершает действие, чтобы спасти себе подобных, сражается, чтобы защитить свою страну. Этот поступок не имеет ничего общего с самоубийством в собственном смысле этого слова".
   Хорошо, пусть так. А с убийством он имеет что-то общее? Ведь солдат УБИВАЕТ солдат противника...(!) Пьер ничего не говорит об этой части поступка по "защите своей страны". Однако, фигура умолчания здесь только увеличивает неловкость.
   Представим себе человека высокоморального, альтруиста, патриота, который убивает себя как актуального или потенциального врага своей родины и своих ближних.... Ведь такая ситуация вполне возможна (?).
   Можно ли такого человека называть "самоубийцей"? По логике Жане - НЕТ. По логике Дюркгейма - ДА!
   Как же быть?
   Пьер находит следующий выход: предлагает употреблять это именование только в несомненно медицинских случаях.
   "Все наблюдения - говорит Пьер Жане, - свидетельствуют о том, что люди, готовящие самоубийство, находятся в состоянии сильного специфического расстройства. Есть особое психическое заболевание, являющееся по преимуществу болезнью самоубийства, -- меланхолическое расстройство. Болезнь может быть преходящей, острой или хронической, но она постоянно сопровождается тенденцией к самоубийству", способную превратиться в манию.
   И далее Пьер приводит пример такого "маньяка", осуществившего свою мечту о собственной смерти:
   "Некогда я описал состояние человека, предвкушавшего свою смерть", - говорит Жане. - "Он проводил дни и ночи, проигрывая свои последние минуты, которые казались ему прекрасными: он будет окружен семьей, терзающейся угрызениями совести. У него была навязчивая потребность в любви, и он полагал, что к нему относятся недостаточно тепло и снисходительно. Ожидая, что при виде его смерти семья пожалеет, что не относилась к нему лучше, он радовался. Он с наслаждением представлял свое тело, лежащее в земле, -- это было ему особенно приятно. Проведя годы в таких мечтаниях, он в конце концов убил себя".
   В наших глазах это пример законченного эгоиста, не останавливающегося ни перед чем в попытках манипулирования своими близкими. Однако, Пьер полагает, что у того не было "установок и эгоизма обычных людей".
   Независимо от решения вопроса об эгоизме, Пьер volens nolens вводит в рассмотрение такую цельную сущую общность как СЕМЬЯ. И по-видимому чувствуя, насколько это опасно для его теории в целом, старается спроецировать понятие Семьи на свой индивидуалистический дискурс. Именно, "семья" у него представлена как окружающая среда ("окружение") маньяка; а любовь связующая семью представлена не как личные отношения, а как "навязчивая потребность" больного!
   Мы склонны квалифицировать подобные стилистические трюки как "интеллектуальное шулерство".
   Тем не менее, приведенный Жане рассказ этот поучителен тем, что ясно показывает отличие самоубийства, акта "социальной личности", от биологического умирания плоти. Первое есть общественное событие в лоне семьи и общества, которое распространяется за порог биологической смерти и имеет целью посмертное социальное бытие своего "Я" в отношениях к нему его близких. Так что причиняемая мною самим биологическая смерть моего тела выступает здесь орудием воздействия на членов моей тесной общности с целью изменения их отношение ко мне. Таким образом, акт суицида является СООБЩЕНИЕМ, ПОСЛАНИЕМ. Недаром столь большую значимость имеют в таких случаях посмертные записки или письма.
   Того же рода Посланиями - но уже не семье, а городу и миру (urbi et orbi), - можно счесть, например, акты самосожжения на главной площади перед Парламентом или Домом Правительства.
   Для персонологии эти события, или социальные акты, если угодно, важны тем, что неоспоримо обнаруживают "сообщительную природу" личности, которую любой индивидуалистический бихевиоризм уродует до неузнаваемости, пытаясь разложить общение лиц на координированные поведения отдельных индивидуумов.
   Соответственно, и наш бихевиорист Пьер Жане, не будучи в состоянии справиться с Семьёй и сообщительными отношениями лиц в ней, делает якобы обоснованный, а на самом деле совершенно предвзятый вывод о том, что, якобы ...
   "... Существует патологическая предрасположенность психики к самоуничтожению, противоположная эгоизму. Эта предрасположенность -- не что иное, как ненависть к себе и своему существованию, желание уничтожить себя, подобное желанию уничтожить врага".
   Противоречивость этой сентенции просто бьёт в глаза. Ведь, "предрасположенность психики" и персонализованная "ненависть" плохо отождествляются; кроме того, "желание уничтожить врага" не является патологическим. И его никак нельзя противопоставлять "эгоизму" (!).
   Здесь концепция Жане перекликается с мыслями его младшего современника, американского психиатра Карла Меннингера, посвятившего так называемому "инстинкту смерти" целую книгу под заглавием "Война с самим собой", -- где Карл пишет, в частности, что в клинической практике ...
   "... усилиям врача противостоит не только природа, породившая болезнетворные микробы, но и какое-то непонятное, бессмысленное внутреннее сопротивление, исходящее от самого пациента".
   "Подобного рода наблюдения были обобщены Зигмундом Фрейдом, выдвинувшим теорию инстинкта смерти. Согласно этой концепции, каждый человек предрасположен к самоуничтожению, и в некоторых случаях, когда воедино сводится целый ряд обстоятельств и факторов, это приводит к самоубийству", - пишет К. Меннингер.
  
   Как видим, Карл тоже говорит о "предрасположении к самоуничтожению". Однако, Пьер эту тему не развивает, и предлагает, вместо неё чистый поведенческий рационализм, беря в качестве модельной "рацею" хронического несостоятельного должника, ищущего избавиться от назойливых кредиторов.
   Он говорит:
   "Убивая кого-то, избавляешься от связанных с ним многочисленных действий и забот".
   Но, если должник не может убить своего кредитора; или если его убийство не решает проблему задолженности, тогда...
   "... идеи о смерти постепенно начинают переноситься им на себя".
   "Допустим, - говорит далее Жане, - все наши поступки стали нам неприятны и опасны, и мы хотим по возможности их избежать. Мы пытаемся от них отделаться всеми способами -- негативизмом, отказом, сопротивлением, противостоящими им действиями. Но мы не можем избавиться от них полностью, и к нам сама собой приходит идея: "Если бы я был мертв, у меня бы не было никаких обязательств, которые есть у живых. Моя смерть избавила бы меня от всех обязательств".
   И совершенно иная личная установка отображена в следующих словах Жане:
   "Так же, как желают смерти врагу, желают смерти себе и стремятся к ней".
   Нужно ли доказывать, что эта фраза отнюдь не объясняет предыдущее и не следует из него?
   Здесь, как и ранее, Жане совершает стилистическую подмену. Спрашивается: кто здесь "враг"? Это тот самый враг родины, которого солдат встречает на поле боя, и желает ему смерти ради спасения своих близких и защиты своей страны? Или это "враг", сосед по коммуналке?
   Карл Меннингер выбирает второй вариант. Он пишет, что ...
   "При близком рассмотрении выясняется, что мир полон ненависти, мелочных склок и бессмысленного противостояния. Люди зачастую становятся заложниками низменных чувств по отношению к себе подобным, понапрасну тратят время и энергию, укорачивая и без того краткий "миг между прошлым и будущим", который мы называем жизнью".
   Желание избавиться от обязательств, о котором сказал Жане, тоже не назовёшь благородным.
  
   А что если отставить в сторону психическую предрасположенность, патологическое расстройство, низменную натуру и моральную деградацию, и взглянуть на нормальную ситуацию нормального самоубийцы, в которой каждый из нас, по меньшей мере мысленно, наверное, оказывался?
   Что мы увидим?
   Скорее всего, ужас от сознания содеянного, и невыносимость перспективы грядущих страданий, унижений и оскорблений; невозможность посмотреть в глаза близким.... И всё это сопряжено с судом и осуждением - моральным и правовым.
   Позиция судьи в отношении себя - нормальный модус социальной личности. Можете разложить эту экзистенциальную целость на поведения судьи и подсудимого.... Но, что это даст?
   Видимо по этой причине наш психотерапевт вообще игнорирует диалогическую природу личности и держится в рамках картезианско-юнгианской психологии.
  
   Не называя фрейдовский "инстинкт смерти" по имени, Пьер Жане относит его развитие к патологическим случаям:
   "Приступ меланхолической тревоги может разворачиваться по-разному, но он остается при этом патологическим явлением", - говорит он.
   "Инстинкту смерти" Пьер противопоставляет "инстинкт жизни":
   "В эволюции живых существ развивались чувства, противоположные чувствам безразличия и ненависти к себе: чувства, ведущие к сохранению жизни. Поэтому в здоровом состоянии у большинства развивается обратное чувство -- любви к себе".
   Это чувство он как раз и называет "эгоизмом":
   "... С психологической точки зрения эгоизм -- чрезвычайно полезное качество. Совершенно необходимо, чтобы люди любили себя и продолжали бы жить" - говорит далее Жане.
   Очевидно, что эта "любовь" несколько отличается от любви Ромео и Джульетты и от Любви Христовой. Что и заставляет Пьера внести необходимые уточнения в свои термины:
   "Мы сказали - продолжает он, - что любовь -- это добавление к совершаемым действиям определенных чувств: примитивного чувства усилия и более важного чувства успеха, удачного завершения и радости. Любить кого-то -- значит интересоваться им, добавлять личное усилие ко всему, что мы делаем по отношению к этому человеку".
  
   Откуда видно, что предлагаемая Жане в качестве универсальной психодинамика - исключительно ТРУДОВАЯ. Что является, вероятно, следствием его "проактивного" подхода к личности вообще.
   Следующими словами Пьер подтверждает наше умозаключение, давая следующее определение эгоизма:
   "Эгоизм -- это прежде всего склонность добавлять усилия ко всем своим личным действиям. Личными действиями называют такие, которые связаны с собственным телом, -- о чем мы говорили в начале курса, -- с регуляторами действий".
  
   Вероятно, при помощи этого "добавления" к рефлекторным и произвольным движениям тела мы должны из "телесной личности" получить "личность социальную", действия которой, с учётом "добавки", суть уже действия "социальные" (?):
   "Итак, чувство триумфа и радости добавляется ко всем формам социального поведения" - заявляет Жане.
   И это происходит тогда, когда имярек относится к самому себе (сиречь, к своему телу) как мать относится к ребёнку. Именно мать и дитя приводит Жане в качестве иллюстрации. Но, при этом, - поскольку у него нет языка для Пары; для отношений и обменных связей внутри неё - он вынужден говорить о "поведении матери", и её "действиях в отношении ребёнка" (sic!). То есть, - не об отношениях между ними, но - о действиях, относимых наблюдателем к ребёнку как предмету действий.
   Тут на память сразу же приходит мастер Джепетто, так увлеченно и старательно, и перспективно-радостно выстругивавший из полена своего Пиноккио.
  
   Более релевантна теории Жане как раз эта иллюстрация. Хотя невозможно отрицать, что трудовые действия матери в отношении ребёнка, такие как мытьё, пеленание, убаюкивание, кормление и проч., несомненно приносят матери радость.
   Но, кто сказал, что это радость трудовых производящих действий (?), а не "добавленная" к ним радость ОБЩЕНИЯ с родным "человечком"?!
   Можем привести свидетельство о действиях матери по отношению к своему ребёнку в самолёте, терпящем крушение. "Когда я поняла, что мы падаем, и спасения нет - рассказывает она - я решила смотреть на своего ребёнка, чтобы наглядеться на него в последний раз, и унести его образ с собой, за предел смерти".
   Мать говорит почти что словами Жане; рассказывает о том, что она делала. Но реально, ведь, смотря на сына, она осуществляла свою "парность", свою общность с ним. Существенно отметить при этом, что она не смотрела на ребёнка как на саму себя - нет, она смотрела именно на НЕГО, на своего Любимого.
   И это совсем не то, что говорит о матери Пьер Жане.
   "Забота матери о маленьком ребенке, -- по его мнению -- почти забота о самой себе (sic!), приносящая ей радость".
  
   Возвращаясь к сути, заключаем, что первичная или "базовая" форма эгоизма у Жане - это трудолюбие, мотивированное радостями активной жизни:
   "Ко всему, что нас затрагивает, присоединяется феномен усилия. Когда дело касается нас, мы действуем лучше -- с интересом", - говорит Пьер.
   К этому простому эгоизму присоединятся умное планирование будущих удовольствий от трудовых усилий и их результатов:
   "Многие люди - замечает Жане - вообще не могут подумать о будущем действии, не представив, каким прекрасным и приятным оно выйдет, какой успех принесет. Это форма эгоизма, называемая гордостью, или амбицией. Все люди должны иметь гордость. Если бы этого не было, они ничего бы не делали, потому что будущее действие не представлялось бы им достойным исполнения; они не связывали бы с ним ни интереса, ни радости. А радость должна присутствовать".
  
   Дальнейшее развитие и прирост эгоизм получает за счёт вторичной рефлексии:
   "... Не забудем - говорит Пьер, - что эгоизм возрастает путем присоединения к нему рефлексии. Люди не только действуют, вкладывая в свое дело усилие и радость, они замечают важность этих чувств: действие, совершаемое с эгоизмом, имеет преимущества, удается лучше, чем безразличное действие. Люди изобрели интерес".
  
   Бьющая в глаза "буржуазность" этих "людей" Пьера Жане понуждает его, как эволюциониста, признать историческую преходящесть такого рода трудолюбивых заинтересованных искателей личного счастья. Именно их изучает в своём лице знаменитый Робинзон Крузо, - о чём и объявляет открыто, когда пишет, что "изведал жизнь среднего сословия во всех ее видах и узнал, который из них всего легче может доставить человеку полное счастье".
   Жане, в свою очередь, говорит, что ...
   "... Психологические функции, как и всё в мире, преходящи. Мы присутствуем при непрерывной эволюции; ни одно психологическое явление не вечно. В ходе эволюции человечества чувства исчезают; чувства усилия, интереса, радости и грусти будут не всегда; человечество из них вырастет, как из старой одежды. Так же и с эгоизмом. Он имеет период восхождения, роста, а в высших психологических функциях идет на спад. Кто знает, не исчезнет ли он однажды вовсе...".
   Нам будет легче понять эти пророчества, если мы учтём, что эти лекции читались Пьером Жане в 1929 году: на пике мирового кризиса господства "личного интереса".
  
   То, что Жане ведёт речь не об интересе бабочки к цветку, а именно о деловом интересе типичного буржуа как "социальной личности", свидетельствует его утверждение неуниверсальности, историчности этого интереса. Пьер говорит:
   "Вы знаете важность слова "интерес". В течение полувека философия стремилась основать почти все моральные и метафизические идеи на личном интересе, как если бы он был чем-то фундаментальным. /.../ В действительности мораль предшествует интересу; она гораздо проще и появляется с социальной жизнью. Социальная жизнь невозможна без сотрудничества, а сотрудничество -- это когда один делает одну часть, а другой -- другую. Упорядочение действий, разделение их между людьми и сотрудничество существуют с момента возникновения социальных действий. Они развивались вместе с религиями, а религии возникли уже на заре человеческой мысли и социальных чувств. Мораль -- одно из первых созданий человека. Интерес, напротив, явление более позднее, и его нельзя объяснить как сумму интересов элементарного поведения".
  
   Антигуманность личного интереса как ведущего мотива всякой деятельности и антигуманность личного обогащения как высшей ценности не заявляется Пьером Жане открыто - видимо из боязни обвинения в "левых" взглядах; но высказывается завуалированно в следующих общих словах:
   "Не менее верно и то, что когда люди поняли значение интереса, они стали использовать его для новых важных действий. Именно в этот момент интерес противопоставил себя самоотверженности, и именно в этот момент эгоизм противопоставил себя альтруизму. По мере того, как эгоизм рос и становился все значительнее, он начал противостоять действиям, в которых не играл никакой роли. Так, в поведении привязанности к другим нет эгоистичного интереса и радости. Эгоизм ему себя противопоставил. Таким образом, есть период преувеличенного эгоизма. Его интересно понять, поскольку это, в частности, дает нам ключ к феномену любви к себе".
  
   Возможно, - только стоит ли называть "любовью" инфантильное пристрастие к похвале старших, выражающееся в любовании своим обликом, статусом, успехами и т.п. Это явление следует, на наш взгляд, отнести к эксплуатации собственной инфантильности, а именно: к привычке компенсировать недостаток внимания старших к себе с помощью воображения.
  
   В конце лекции Пьер Жане проводит различие между эгоизмом экуменической личности, гражданина мира, который по "закону параллелизма" переносит "любовь к себе" на любых других людей, и эгоизмом сектанта или члена семьи, которые совершают этот перенос только на маркированных членов узкой общины. Пьер связывает этот социально суженный "специфицированный" эгоизм с "психической слабостью".
   Он говорит:
   "У сильно истощенных людей эгоизм доходит до смешного. Они не хотят слышать ничего, что непосредственно с ними не связано, относясь к этому не просто безразлично, а даже с негодованием. Вначале этот эгоизм маскируется, и есть его форма, которая особенно занимательна, -- это эгоизм семьи, секты, группы, класса, когда чувства людей могут распространяться только на ограниченную группу. /.../ Эгоизм секты -- явление очень интересное. Это -- способ замаскировать личный эгоизм, говоря, что любишь группу, частью которой являешься и от которой получаешь выгоду. Этот вид эгоизма всегда имеет одну и ту же причину: психическое ослабление. А когда речь идет о себе самом, объект деятельности наиболее ограничен".
  
   Центральный нерв этого рассуждения, как нам кажется, - это утверждение зависимости "мощности" личной психодинамики от сферы интересов субъекта активности, от степени его универсализма. Идеалом, в таком случае предстаёт Человек как таковой, Человек Возрождения.
   Тут на ум вновь невольно приходит фигура универсалиста и пантеиста Джордано Бруно, с его учением о бесконечности Вселенной и множественности миров.
  
   Лекцию об "Эгоизме" Жане закачивает объявлением о том, что
   "... теперь у нас под рукой есть элементы формирования личности".
   Но, это - у них.... А у нас есть большие сомнения в когнитивной валидности элементалистской модели в применении к личности. Но, поглядим в дальнейшем на результаты этой психологической алхимии.
  
   Пока же Пьер обещает, что "в следующей лекции мы будем серьезно размышлять о проблеме индивида и акте индивидуации".
   Должны ли мы, в таком случае, отождествлять "индивида" с "личностью"? Или "индивид" - это ещё один недостающий элемент?
  
  
   24 ЯНВАРЯ 1929 г.
   12. ИНДИВИДУАЦИЯ
  
   Как будто услышав наши недоумения, Пьер начинает свою лекцию с признания, что он сам не слишком ясно понимает то, о чём говорит:
   "Когда мысли не выражаются ясно, не сопровождаются хорошо их иллюстрирующими примерами, они еще недостаточно продуманы, и мы сами недостаточно хорошо их понимаем", - говорит он. И продолжает:
   "С моей точки зрения, в социологических теориях, которые сегодня повсюду распространены, встречается поразительное психологическое невежество: в частности, авторы не считаются с базисными психологическими проблемами группы и индивида".
   Однако сам он не готов справиться с этим "невежеством", и оставляет это дело грядущему поколению психологов, своим студентам, говоря, что "он лишь попытается обозначить проблемы, а уж решать их вам".
   Нам, решающим..., в свою очередь неясно, какие "психологические проблемы" могут возникнуть у таких абстрактных, математических и статистических (если отнестись к социологии) инструментальных понятий (или представлений) как "группа" и "индивид"? Разве у них есть душа?
  
   Следующее недоумение возникает у нас относительно "сознания", превращаемого Пьером в некую трансценденцию; и "осознания", превращаемого в магический акт:
   "Еще несколько занятий назад - продолжает Жане - мы с вами говорили о так называемом осознании или осознавании -- преобразовании относительно простых поведенческих форм в осознанные. Я пытался доказать, что это -- психологическое усовершенствование, пристройка к изначальному поведению определенных новых качеств, которые лучше его адаптируют к новой ситуации".
   Что в данном случае должны означать слова "психологическое усовершенствование, пристройка..."?
   В них нет никакого содержания, кроме абстрактной идеи прогрессивной эволюции, и представления развивающегося поведения индивидуума в виде "строящегося дома", к которому пристраиваются новые этажи или флигеля (?).
   "Осознание происходит в отношении всех форм поведения, какими бы они ни были".
   То есть, этот виртуальный этаж пристраивается к чему угодно, на любой стадии "строительства", чем и выдаёт свою трансцендентность относительно предметов экспериментальной психологии. Отсюда и вывод, который делает Жане:
   "Следовательно, осознание должно было однажды появиться -- и появилось -- в отношении социальных действий и поведения личной привязанности и ненависти, прошедших, как и обычное перцептивное поведение, долгий путь развития".
  
   Как видите, в последней фразе "осознание" и "осознанность" отделяются от "социальности". Тем самым отрицается (или игнорируется) социальная природа сознания; и оно таким образом неминуемо ТРАНСЦЕНДИРУЕТ в дискурсе Пьера Жане.
   Разгадка такой странности находится, скорее всего, в "ортодоксальном" бихевиоризме Пьера Жане.
  
   "Поведение группы -- первоначально совершенно естественное и простое социальное явление. Люди -- это объекты, предстающие перед нами со своими особенностями, в чем-то похожие на нас, в чем-то отличные. Мы обладаем перцептивным поведением в отношении очень разных объектов, в том числе людей".
  
   Как явствует из цитированного, "группа" здесь не выступает субъектом: "поведение группы" у Жане - это не поведение единого целого, связанного внутренними общениями. "Поведение группы" - ментальный объект естествоиспытателя, наблюдающего простые естественные явления в социуме (!), и, следовательно, выделяющего естество людей из искусственности гуманитарного мира.
   Как тут не вспомнить (в который раз!) "естественного человека" Жан-Жака Руссо, добрую природу которого извращают человеческие учреждения (!).
   Для нас совершено это удивительно - замечать, как ведущая парадигма XVIII-го столетия довлеет над французским учёным века XX-го.
   С помощью этой ментальной алхимии бихевиорист Пьер Жане из реального человеческого поведения выделяет (экстрагирует) якобы элементарную, природную, базовую основу. А именно, "перцептивное поведение" субъекта восприятия в объектной среде.
   И ему как будто невдомёк, что перцепция (= восприятие) человека - насквозь социальна, сознательна, культурна, идеологична и т.д.; и слита с представлением, или проекцией ментальных содержаний в зрительное пространство. Так что восприятие человека не только физиологично, и не исчерпывается двигательной активностью: оно, как минимум, также и культурно активно; а в полноте оно формируется также личными отношениями и персонально ориентировано в личном общении с -....
  
   Всё сказанное нами теперь о человеческом восприятии ("перцепции") вполне доступно Пьеру Жане. Однако он, будто заворожённый, подменяет реальную ситуацию восприятия чисто теоретической, полученной формально-логически, и явочным порядком навязывает эту абстракцию своим слушателям:
   "Вы скажете; - говорит Пьер - что "у людей есть одна неудобная особенность -- их очень много".
   Мы этого не скажем. И не верим, что студенты "Коллеж де Франс" говорили Пьеру об этом. - Он случайно не путает людей с муравьями или цикадами в период лёта?
   Спрашивается, - зачем нужна ему эта заведомая чушь?!
   Оказывается, для того чтобы "вынести за скобки" всё, что мы только что сказали о богатстве человеческого восприятия, и предложить некую элементарную операцию, или действие, начиная с которой "примитивное" животное восприятие начнёт становиться "социальным" (!).
   И эта операция - "адаптация к множественности".
   "Я уже пытался несколько лекций назад выделить это свойство перцептивного поведения -- адаптацию к множественности", - продолжает Жане. - "На протяжении всей жизни животные встречались с простыми или множественными объектами и приспосабливались к этой множественности".
   Откуда он это взял? Какими исследованиями подтверждена подобная адаптация?
   Построения Жане больше напоминают логические игры, чем научную теорию.
   И вот приводимая им иллюстрация, должная продемонстрировать его правоту и обоснованность. Судите сами...:
   "Я приводил пример собаки - говорит Пьер, - которая борется с одиноким волком, но убегает от стаи волков. Между тем восприятие стаи -- такое же восприятие, что и одного волка, только со свойством множественности".
   Он что...; нас за идиотов принимает?! Или за роботов, которых он программирует?
  
   Выставляя себя подобным "простаком" Жане ещё имеет нахальство обличать невежество каких-то "социологов"!
   Его собственное невежество, между тем, - того же рода. Он отождествляет "научность" с "математизацией", а истину - с числом. Похоже, что именно это "обожествление математики" (вместо обожествления женщины, которое он прогрессивно-исторически изжил) и побуждает его абстрагировать стаю до множества, или сводить общество к множеству... (?).
  
   Как справедливо отметил Ларри Хьелл в "Теориях личности", изначальная культурная, идеологическая и теоретическая установка персонолога сильно влияет на выбор модели личности, которая кажется ему наиболее адекватной реальности.
   В этой связи интересно заметить, что говорит о восприятии внешнего мира современник Пьера Жане психоаналитик Франц Александер в том же 1929 году, в котором Жане читал свои лекции.
   Франц пишет в статье "Потребность в наказании и инстинкт смерти", что
   "... именно сознательное приятие страдания, которое нередко кажется нам парадоксальным, является доминирующей характеристикой эго по отношению к восприятию реальности" ("Международный психоаналитический журнал", т. X, 1929 г. стр. 260)
   Согласно этой теории, гипотетическая собака не должна убегать от стаи волков, но должна бы "принять страдание" (?).
   Или собаки - не люди??! Если так, то можно ли уравнивать их на основе "восприятия множественности"?
   Пьер уверен, что можно, потому что ...
   "... Особое поведение в отношении множественности сформировалось с давних времен в ходе эволюции рефлексов".
   Об эволюции рефлексов мы до сих пор ничего не слышали. Нам известно о Дарвиновской "Эволюции видов". Но чтобы рефлексы сами эволюционировали ...(??).
   Но, предположим .... Для Пьера "Совершенно естественно, что так формируются и социальные формы поведения".
   Как "ТАК"? - позвольте спросить. Путём "эволюции рефлексов"? Каких??
  
   На этот вопрос ответа, разумеется, нет, и быть не может. Ответственность за этот околонаучный бред взваливается на Эволюцию, и всё ограничивается отсылкой к "давним временам".
   Зато теперь, благодаря "естественным" трудам прогрессивной Эволюции, мы видим результат, заключающийся в "усовершенствовании" социальных форм поведения:
   Эти формы, по словам Жане, "содержат очень интересное усовершенствование, о котором я вам говорил, -- сотрудничество. Оно состоит в том, что мы преобразуем наши действия, осуществляя одну часть и предоставляя другим выполнить другую часть. Социальное действие всегда отлично от действия, совершаемого в одиночку".
   Откуда следует, что действие кустаря-одиночки по пошиву обуви, например, не является социальным. А вот действие плантатора, распределяющего работу среди множества (sic!) своих рабов - безусловно социально (!).
   На язык просится одно слово...: "Дурак!".
  
   Обоснованность последней характеристики подтверждается следующими логическими выкладками нашего профессора:
   "Таким образом, существует множество социальных форм поведения, как и форм поведения в отношении разных объектов. И также существуют формы поведения в отношении людей".
   Да неужели? Вопрос - в чьей голове существует это множество? Ибо другого места для "множества" Творцом не предусмотрено.
   Любопытно также узнать: если имярек, воспользовавшись общественным туалетом, не смывает за собой, - это поведение в отношении людей или в отношении объекта?
  
   Продекларировав существование различных (но едва ли всегда различимых!) форм поведения (кстати непонятно: почему "форм", а не поведений?), Пьер делает следующий якобы вывод:
   "Итак, у нас есть поведение по отношению к группе и к индивидам. Это -- перцептивные формы поведения".
  
   Думается, что таких "форм поведения" не существует вовсе - поскольку перцепция не выступает единственным "оформителем" поведения ни людей, ни животных.
   Пьер, по-видимому, хочет сказать, что можно выделить ряд ситуаций (например, у подростка на улице), когда поведение имярека заметно меняется, в зависимости от того, видит ли он на углу пожилого одинокого прохожего или кучку вульгарных курящих парней.
   Однако, вырвать это изменение из общего социокультурного контекста городской жизни, и изготовить из него некий "элемент социальности" мы Пьеру, конечно же не позволим!
   Да он, как оказывается, к этому и не стремится. Вся настоятельная "перцептивность" поведения нужна ему лишь для того, чтобы представить "осознание" в качестве акта прогрессивного развития ("усовершенствования") от перцептивного бытия к сознательному, или осознанному:
   "Социальный или индивидуальный акт изменяются, создавая основу для прогресса, называемого осознанием", - говорит Пьер. - "Весь психологический прогресс, все достижения -- язык, размышление, суждение, книги, лекции, -- это формы осознания, добавляющиеся к предшествующим действиям".
   "Так вот, мы подходим к моменту, когда происходит преобразование и осознание перцептивного поведения по отношению к группе и к индивидам - осознание группы и индивида".
   То есть, мы рефлексируем на вербальном уровне изменения нашего поведения, определяемые восприятием, и...(?); что дальше?
  
   Какие бы выводы не делал из этого Жане, можно (и нужно!) заранее сказать, что описанный акт "осознания" представляет сбой чисто мысленный эксперимент, весьма ограниченной ценности.
   Почему так, видно из следующей полемики Жане с Дюркгеймом:
   "Вы помните, какое значение когда-то Дюркгейм придавал акту осознания группы", - говорит Жане. - "Он даже представлял себе довольно странную штуку: осознание группы происходит вне индивида. Он все время посмеивался над индивидуальной психологией, говоря: "Индивид не сознает то, к чему побуждает его группа; у него нет сознания группы. Сознание группы надындивидуально". И далее, он говорил о душе группы. Возможно, позднее мы придем к этому, но я не считаю нужным заходить столь далеко. Осознание группы, как и все акты осознания, -- это совершенствование обычного социального акта".
  
   Если бы ещё и понять, что следует разуметь под "обычным социальным актом", к тому же неосознанным, было бы совсем хорошо (!).
  
   Из цитированного очевидно, что Дюркгейм и Жане вкладывают в слово "группа" разные смыслы. У Дюркгейма это ЦЕЛОСТЬ, сущая сама по себе, как таковая, а у Жане это "множество", или математический объект, сущий только в уме наблюдателя.
   Жане пытается мысленно отождествить этого наблюдателя с членом группы, который воспринимает (видит) других членов группы как множество объектов его объектной среды.
  
   Для того, чтобы быть членом группы по Дюркгейму, группу вовсе не обязательно видеть и подсчитывать число её членов, за которым начинает быть оправданным понятие "много". "Группу" Дюркгейма хорошо представляет, например, футбольная команда.
   А в качестве образа "группы" Жане на ум приходят Ромул и Рем, воспринимающие друг друга как единицу, а как множество - сосцы Волчицы; и решающие, кому к которому сосцу приложиться.
  
   Мы уже отмечали стремление Жане к математизации своего дискурса. Сюда же следует отнести попытки свести поведение к "движению тела": как и деление движений на "примитивные" (читай: "инерционные") и совершаемые с "усилием"; и попытку сделать отправной точкой размышлений "изменение движения".
   Всё это в сумме слишком напоминает механику, которая для Жане является, по-видимому, синонимом науки вообще.
  
   Механическому подходу сильно способствует идеология индивидуализма. Представление общества в виде собрания самодвижущихся индивидов (= неделимых) в некоей области пространства позволяет легко проецировать это собрание на множество движущихся тел Ньютоновой механики.
   Что, в свою очередь, даёт возможность представить любое общество поведением отдельного индивидуума, которое меняется, в зависимости от группы, в которую он помещён экспериментатором, или от множества воспринимаемых предметов, образующих его окружающую (объектную) среду.
  
   Такой "перекрёстный" соблазн, характерный для ментальности Модерна, имеет в мысли Пьера Жане следующий результат:
   "На уровне, к которому мы подошли - говорит далее Пьер - осознание осуществляется довольно любопытным способом -- переводом перцептивных психологических актов в акты интеллектуальные. /.../ Осознание группы и индивида -- это, с моей точки зрения, проявление их интеллекта".
   "Кого "их"?" --спрашиваем. И что значит "интеллектуальные"??
   Разве не все перцептивные акты суть интеллектуальные. Не зря же ведь высшие животные имеют развитый головной мозг. Без работы мозга никакой перцепции нет. Отсюда, выражение "перевод перцептивных психологических актов в акты интеллектуальные" есть беспочвенная абстракция или просто игра словами.
   Пьер чувствует ущербность своего дискурса здесь и спешит внести уточнения. Он говорит:
   "... вопреки плану мы отходим от изучения личности и должны сказать несколько слов об интеллекте".
   "В отношении интеллекта встает та же проблема, что и с бессознательным, но в еще более сложной форме. Не любое действие характеризуется интеллектом".
   В связи с этим высказыванием сразу же встаёт вопрос: являются ли интеллектуальные операции, все и всегда, осознанными? Думается, что нет. Имея готовые решения типичных задач и соответствующие программы, ум работает самостоятельно, не нуждаясь в наших сознательных действиях. Чаще всего разумная воля ограничивается постановкой задач, а далее интеллект работает сам. Поэтому очертить границы интеллекта в поведенческих феноменах очень трудно, если вообще возможно, - таково наше мнение.
   И Пьер с ним, фактически согласен. Он спрашивает:
   "Что привносит интеллект? В чем заключается? В какой момент мы интеллектуальны?"
   И отвечает:
   "Это очень трудно определить. Согласие в этом вопросе еще не достигнуто. Одна из наиболее интересных попыток принадлежит Бергсону. Он берет в качестве критерия интеллекта использование орудия и говорит: "Поведение, которое осуществляется руками, еще не интеллектуально. Когда же рука берет орудие, являющееся посредником между телом и внешним объектом, акт усложняется и становится интеллектуальным".
   На это следует заметить, что наш славный Робинзон Крузо, будучи джентльменом, никогда не занимался ручным трудом, и впервые взял в руки инструмент (= орудие труда) уже на своём острове в океане. Вытекает ли отсюда, что до того момента вся его жизнь протекала в полном идиотизме?
   Что касается индивидуального онтогенеза, то, несомненно, манипуляции предметами играют большую роль в формировании ума ребёнка. Однако, думается, что главную роль в этом мы всё-таки должны отвести речевому общению с близкими. Есть дети, с рождения имеющие увечья конечностей, и тем не менее, их интеллект вполне успешно формируется.
   И Жане здесь соглашается с нами, говоря, что ... "... это лишь частный случай интеллекта. Невозможно свести интеллект к использованию орудий".
  
   Зато, согласно Жане, можно представить рождение интеллекта в том древнем гениальном человеке, которому удалось соединить несоединимое: две различных перцепции - единичного и множественного - в едином акте поведения индивидуума в группе.
   Это акт СОБИРАНИЯ множества группы в одно целое. Так что группа из множества превратилась во внутренне различимую, но всё же единую сущность.
   Пьер иллюстрирует этот акт собиранием имяреком яблок в корзину, но - не с целью запасания урожая впрок для себя любимого; а с тем, чтобы отнести корзину с яблоками своим сородичам и угостить их.
   В подобном акте Жане находит несомненные признаки интеллекта. И, таким образом, интеллект - это не только индивидуальное качество, но и непременно общественное. Значит, присуще только индивидууму-члену группы сущей как единое целое.
   О диалектике "группы" и "индивида" Пьер говорит следующее:
   "Чтобы объединить группу, нельзя забывать об индивиде. Созывающий всех на площадь глашатай настоятельно приглашает, ищет людей, которые не пришли, и к которым у него имеется аффективное отношение симпатии или антипатии. При сборе группы индивид остается важным, как при роспуске группа продолжает иметь значение".
  
   После постулирования существования группы, не как воспринимаемого множества, а как сущности, группа становится субъектом, и в дискурсе Пьера появляется такая вещь как "поведение группы".
   Он говорит: "Существует поведение группы".
   Пока что оно представлено у Жане только "собиранием вместе". Для этого нужен глашатай. Тот, кто принёс корзину с яблоками должен всех созвать на пир. Его поведение - часть поведения группы, отнесённая к определенному индивидууму. Другие члены группы совершат другие части общего поведения.
   Что делает собственно глашатай? Он может кричать, а может поднять над головой корзину с яблоками.... И те члены группы, что находятся в поле видимости, могут истолковать этот жест как призыв.
   Именно о таких символических жестах-посланиях, обращённых к группе, Пьер говорит далее: "Люди изобрели эмблему группы -- знамя...".
   Слово "знамя" в русском языке означает ЗНАК, СИМВОЛ.
   Пьер говорит, что это, в принципе, может быть всё что угодно. Например, "деревянная палка или ветвь, на которую насажена голова животного", или то же яблоко - добавим от себя.
   И затем, видимо отталкиваясь от предположения, что первые цельные группы были кровнородственными, Пьер спешит назвать "знамя" Тотемом (или тотем Знаменем?) и дать ему объяснение:
   "... Знамя -- не что иное, как тотем. Тотему не дали еще удовлетворительного психологического объяснения. Тотем -- это интеллектуальное поведение группы, элемент, служащий для собирания вместе, для создания группы, которая не существовала раньше или чье существование было случайным. Тотемы бесконечно распространились и умножились; и в связи с этим возникает психологическая сложность: вопрос о природе знамени и тотема".
   Насколько нам известно из антропологии, тотем - это вовсе необязательно знамя или флаг на древке, как высказывается об этих предметах Жане, всё время сближая или отождествляя их: "Флаг или тотем, которые носили на копье ..." - так он выражается.
   Пролить свет на эту упорную ассоциацию в дискурсе Жане нам поможет наш верный бессменный подопытный, Робинзон Крузо.
   В те дни когда, сбежав из турецкого плена, он дрейфовал на баркасе в море, вблизи путей торговых судов, в надежде встретить какой-нибудь христианский корабль, который бы взял его на борт, Крузо заметил однажды приближающееся португальское судно, он поднял на длинной палке вымпел, или флаг своего господина, которому служил, и стал помавать им на ветру, подавая таким образом знаки или сигналы тем, кто находился на борту португальского "купца".
   И вот что удивительно! - На английском языке этот флаг или вымпел (= знамя) называется "ДРЕВНИЙ", или "ПРЕДОК" (ancient). Таким образом, когда команда судна заметила его и сбавила ход, Робинзон взял в руки знамя предка своего патрона и стал подавать им знаки (или знамения):
   "... so they shortened sail to let me come up. I was encouraged with this, and as I had my patron's ancient on board, I made a waft of it to them, for a signal of distress..." - гласит оригинальный текст Даниеля Дефо.
   Но, что значит знамя или эмблема предка? Как раз Тотем!
   Мы, носители русского языка, не соединяем, скажем, родовую тамгу Рюрика или Андреевский стяг со словом "предок" и с "тотемом" автоматически. И вообще нам в таком контексте ближе слово "Род", равнозначное слову "тотем".
  

0x01 graphic

Тотемные столбы индейцев

  
   Пьеру же отождествление флага и тотема представляется само собой разумеющимся. Откуда следует, что устойчивая связь знамени и тотема в сознании Жане может иметь глубокие культурные корни: "архетипические", как сказал бы Карл Юнг. Во всяком случае, в языке Робинзона Крузо они обнаруживаются, - так же как в персонологическом дискурсе Жане.
  
   Пьер не фиксирует внимания на этой особенности: он просто пользуется ею. И переходит к различению воспринимаемой вещи и той же вещи как ЗНАКА:
   "Кусок дерева, голова, птица -- реальность, соответствующая простейшим перцептивным актам", - говорит Пьер. - "Тотем, флаг -- нечто иное, это вещь, существующая потому, что я так хочу. Она существует для нас, когда мы совершаем акт объединения в группу, и если мы не узнаем в ней флаг народа, она становится куском ткани, не более того".
   Разумеется, это - чушь! Поскольку "голова, птица и кусок дерева" существуют как таковые, как ВЕЩИ, потому что они названы, имеют имена. Соответственно их "реальность" не даётся "простейшим перцептивным актам". Восприятие названных вещей обусловлено во-первых трудовой деятельностью, во-вторых, речевым общением в общине, связанной единым языком. Они так же существуют потому, что имярек хочет этого; то есть их бытие обусловлено разумной трудовой волей.
   Чем, в таком случае, отличается флаг от куска ткани? Он отличается тем, что, размахивая флагом, я произвожу не вещь (она уже произведена), а СООБЩЕНИЕ!
   И это сообщение должно быть прочитано. Как говорит Пьер, "если мы не узнаем в ней флаг народа, она становится куском ткани, не более того".
   Робинзон, размахивая вымпелом своего патрона, хотел того же: он хотел, чтобы люди на борту корабля опознали бы его баркас как Европейский; принадлежащий потерянному европейскому кораблю.
   "... they, it seems, saw by the help of their glasses that it was some European boat, which they supposed must belong to some ship that was lost..." - рассказывает Крузо.
  
   Однако Пьер, в силу особенностей своего дискурса, не готов говорить об общении и сообщении, но - как то и подобает физику - углубляется в метафизику, в онтологические проблемы. А именно, в вопрос о том, что поистине реально - то, что мы чувствуем, или то, что мы понимаем (?).
   Если держаться картезианской психологии, то всё реально лишь настолько, насколько доступно чувствам. Отсюда у Жане появляются вещи, сущие лишь наполовину или на четверть.
   Он говорит:
   "... в окружающем мире есть как действительно существующие вещи -- истинное, реальное, -- так и полуреальное, реальное на четверть, почти реальное. У нас есть объекты, существование которых отличается от существования других объектов. Флаг или тотем, которые носили на копье, или иная, пусть самая примитивная, эмблема -- это исключительный объект: он есть и в то же время его нет. С одной стороны, он существует в том смысле, что это деревянная палка или ветвь, на которую насажена голова животного, или же эта голова выпилена на конце деревяшки...".
   С другой стороны, "флаг существует для нас, когда мы совершаем акт объединения в группу, и если мы не узнаем в нем флаг народа, он становится куском ткани, не более того. Он наполовину реален, по-иному реален".
   Тем самым Пьер Жане, волей-неволей, модернизирует концепцию Декарта: вводит в психологию "квазиреальность" знакового общения, вещи которой - знаки, лишь частично существуют в картезианском смысле слова, поскольку основная часть их реальности - коммуникативная; выходит за пределы строго индивидуальной психики, и может быть отнесена к Дюркгеймовской "групповой душе".
   Тем не менее, Пьер не хочет спорить с Рене и его "процедурой методологического сомнения" и соглашается с тем, что вещи, отнесённые к социальной личности и её бытию в группе, могут быть реальны, - в картезианском смысле слова, - лишь частично.
   Помимо флага, "мы находим свойство полуреальности и в других примерах. - говорит Пьер. - Портрет также будет полуреальным; это касается также воспоминаний, поскольку они не соответствуют чему-то ныне существующему, к чему можно прикоснуться".
  
   Мы уже отмечали выше стремление Жане к математизации своего дискурса, и нам трудно не увидеть за "полуреальными" предметами комплексные числа, с их вещественной и мнимой частью.
   Со своей стороны, также можем предложить образчик "полуреальной" вещи, известной Истории культуры. Таким образцом может выступить пояс, или препоясание, служащее опоясанному имяреку оберегом от "злых сил". Что "реально" в этой вещи? Наверное, только ощущение обтянутости в талии (?).
   Словом, как говорил Декарт, мы не знаем реален ли огонь в камине, возле которого мы как будто сидим, зато наше ощущение тепла - несомненно реально! И, таким образом, семейное коротание зимнего вечерка у камелька реально лишь настолько, насколько имярек ощущает тепло.
   Однако, это утверждение справедливо лишь относительно сознания и поля представлений отдельно взятого индивидуума. В силу того, что фантазия и воображение могут заполнять его поле представления сотворёнными образами, единственным научно верифицируемым свидетельством реальности события, о котором рассказывает имярек, может служить ощущение тепла в его чувстве осязания.
   Из этого "прокрустова ложа" классической физики, Пьеру вырваться очень трудно, не утратив претензию на научность и не заработав прозвище "шарлатана".
   Мы с вами - в другом положении. Зная, что информация равна энергии, или располагая "материальностью" информации, мы можем физически верифицировать коммуникацию - обмен информацией между членами группы, сидящей у камина.
   Таким способом, правда, реальность камина не устанавливается - может быть все члены семьи рассказывают друг другу одну и ту же сказку, в которую верят - но зато устанавливается реальность существования группы, члены которой соединены информационными обменами. Говоря языком физики, они обмениваются энергией, между ними существует энергетическое поле; и личная энергия каждого члена группы изменяется во время общения.
  
   Пьер не может воспроизвести эти наши рассуждения. Но интуиция подсказывает ему, что, если к совершенно реальным объектам добавить полуреальные, то ...
   "... у нас окажутся самые разные объекты. И группа предстанет перед нами особым образом".
   Этот "образ" у Жане таков, что в поле его умозрения появляется "поведение группы", складывающееся из взаимообусловленных поведений отельных её членов. То есть появляется группа как целое, но целое - составное.
   И теперь, согласно химическому подходу к гуманитарной реальности, вместо органического "неделимого" (= индивидуума), нужно выделить и обозначить неделимую группу, или социальный "атом", "элемент".
   О возможности такого выделения Пьер говорит далее в следующих словах:
   "В связанных с группой действиях мы выделили объединение и роспуск. На церемониях, праздниках следует созывать людей, собирать их, вместе развлекаться, а затем разойтись. Операция роспуска группы происходит до некоторого предела. Например, когда собрание завершается, некоторые уходят вместе: это симпатизирующие друг другу люди, семьи. Есть люди, остающиеся вместе: разделение происходит не разом, а группами, и это соподчиняющиеся группы. Но вот подходит момент, когда все группы разошлись, собрание действительно закончено. Точка, дальше которой некуда идти. Как в случае корзины с яблоками, опустошение не бесконечно, наступает момент, когда вы прекращаете это действие по одной простой причине -- там больше нет яблок".
   Да, Собрания уже нет: но есть же группы, которые, покинув собрание так и не разделились? Семья, например? Или парочка влюблённых? Или закадычные друзья? Или Сеньор и его Паж?
   Жане упоминает эти группы, говоря, что "разделение собрания происходит группами"; однако избегает выделения "группового атома", неделимой далее группы. И это, конечно же, не случайно. Он намеренно представляет общину, племя, род и т.п. математически - как группу или собрание. Последнее в таком контексте выступает не как общественная институция, а как чисто пространственный статус группы, противоположный "рассеянию" (собирание - рассеяние).
   Такое представление нужно ему для того, чтобы представить последним неделимым атомом группы опять органического телесного индивида.
   Пьер говорит далее, излагая образно свою мысль:
   "Когда вы делите стадо баранов, наступает момент, когда остается только один баран".
   И это неправда! Пьер на самом деле пропускает момент, когда стадо перестаёт существовать. Во-первых, "из баранов" стадо состоит только в баснях, подлинными героями которых выступают учёные подобные Жане. Настоящее стадо включает в себя овцематок, приплод, и ягнят. Во-вторых, мы не знаем точно, какое количество животных должно пастись вместе, чтобы быть СТАДОМ, а не группой в глазах внешнего наблюдателя. И в-третьих, мы знаем, что достаточно убрать одного только барана - ВОЖАКА; чтобы стадо перестало существовать как таковое.
   Таким образом, Пьер не обнаружил той границы, за которой деление стада далее невозможно. Он выставил ложный предел: животную особь, для которой стадное существование вовсе необязательно, и пошёл тем самым, по стопам "философов", которым себя противопоставляет:
   "Если вы разрежете барана на маленькие кусочки, барана больше не будет. Барана нельзя разделить. Это не остановило философов, придумавших бесконечное деление, но остановило других людей, которые не были для этого достаточными философами. Они остановились на удовлетворявшем их моменте роспуска собрания, и здесь мы приходим к другому аспекту интеллектуального понятия группы: у нее есть предел, дальше которого деление невозможно; этот предел -- индивид".
   Непонятно, почему индивида нельзя расчленить, и не представить себе группу, состоящую из его раздельных членов? Анатомы так и поступают. Точно так же действуют инженеры, создатели роботов. А паразитологи могли бы создать группы, выделив из индивидуума глистов, клещей, вшей, и бактерий в нём живущих.
   Всё это вполне логично, потому что группа - абстрактное понятие; группирует предметы наблюдатель. И здесь никто ему не указ!
  
   Мы бы, на месте Жане, предложили вместо понятия группы более релевантное данному познавательному интересу понятие ОБЩИНЫ. И тогда "естественным" пределом её деления выступила бы Пара двоих коммуницирующих индивидуумов, соединённых информационными обменами.
   Хитрость здесь в том, что индивидуумов, составляющих пару, можно физически разделить, но этим действием нельзя разделить лиц, обращённых друг к другу в Паре: Пара абсолютно неделима!
   На эту видимость возможности деления пары и ловится Пьер Жане, когда говорит, что предел деления группы - индивидуум. Однако, данное следование соблазну с его стороны - намеренно. Подменив общину "группой", он последовательно заменяет лицо и личность "индивидом".
   Если бы он непредвзято рассмотрел бытие лица, то непременно обнаружил бы, что любое лицо - в каком бы удалённом одиночестве оно не находилось как органический индивидуум - обязательно и всегда обращено к какому-то другому лицу, и всё время мысленно общается с ним.
   Обратимся за подтверждением к нашему литературному "подопытному" Робинзону Крузо и спросим себя: разве английское и более широко европейское общество XVII-го столетия разделилось тем, что Крузо оказался на необитаемом острове?
   Для ответа на вопрос достаточно послушать, что говорит Крузо и почитать его дневник. Тогда сразу же станет ясно, что в его лице продолжило в целости существовать европейское буржуазное колониальное общество, соперничающее с Османской Империей; и нисколько оно не разделилось тем, что Робинзон оказался на острове. Напротив, в его лице оно больше сплотилось!!! Вражда англичан с испанцами и португальцами забыта: для Робинзона они все теперь - родные европейцы.
   В этой самоидентификации Робинзоном Крузо себя как ЕВРОПЕЙЦА, можно видеть провозвестие будущего Европейского Союза.
  
   Несмотря на эти доступные разумению факты, мы должны следовать за Жане.
   Предположим, он прав: и "атомом" группы является индивидуум. В таком случае возникает вопрос: тождественен ли индивидуум, полученный в результате деления группы, "природному", так сказать, одинокому индивидууму?
   Очевидно, - нет! Ведь этот продукт деления должен иметь возможность быть призванным на собрание группы, и располагать способностью к собиранию и участию в собрании. Значит, его индивидуальная природа должна быть изменена, по отношению к одиночному индивиду. И несмотря на то, что собрание распустилось, и группа разошлась по одиночке восвояси, в ментальности и в его чувствах как регуляторах поведения должно сохраняться нечто от группы (?). Этот ушедший в свою берлогу индивидуум должен оставаться, тем не менее, членом группы - но не реальным вполне, а как бы виртуальным, на тот период, пока группа актуально не существует в виде собрания или "стада" (?).
   У нас нет сомнения в том, что заданный нами теперь вопрос актуален и для Пьера Жане. Он не хочет дать на него прямого ответа, как человек очень политичный (мы уже убедились в этом), и предпочитает нагнать для начала побольше философского "тумана".
   "Индивид - говорит он далее - представляет собой большую философскую проблему. В Средние века -- например, в трудах Св. Фомы Аквинского -- велась долгая дискуссия об индивидуации. Что создает индивида? Фома Аквинский был очень озадачен этим вопросом, и я тоже. В конце концов, это очень сложная проблема".
   Может быть, она стала бы менее сложной, если бы философы не "химичили"; то есть не шли бы от деления материи на элементы, для того чтобы соединять их в новых сочетаниях, - ибо только в этих новых соединениях обретает смысл первичное дробление.
   "Чем была бы химия без атома - этого изобретения Дальтона?!" - восклицает английский психолог (sic!) Ганс Айзенк. - "Химия оформилась как самостоятельная наука на основе сформулированного Дальтоном учения об атомах". Так же и психология, по мнению Айзенка, не может существовать без фундаментального понятия ЛИЧНОСТИ. Но как сформулировать это понятие, как определить?
   Химик создаёт новые соединения атомов, творит новые вещества. Но сами атомы он, при этом не создаёт. Отсюда и сложность.... В самом деле, индивида, или "неделимого" мы получаем путём деления общества, аналогичному дроблению материи в химии, а задаёмся вопросом о его создании. Но, деление - это разрушение, а не созидание (!).
   Правильнее, быть может, было бы идти от целости, и рассматривать целость как существо, а не уничтожать (= умерщвлять) её дроблением на атомы? И познавать "неделимых" в составе соединений?
  
   Именно этот путь избрал критикуемый Пьером Дюркгейм, который представил "группу" как единое живое существо, имеющее душу, и потому не подлежащую делению.
   Жане отвергает этот подход. И что получает в итоге? Даже не стадо баранов: корзину яблок (!).
   "К каким действиям можно прибегнуть, чтобы объединить эти два понятия индивида и группы? Существуют особые формы поведения, которые в точности иллюстрируют пример с корзиной", - говорит Пьер. - "Впрочем, у нас есть название для поведения с яблоками и корзиной: это гениальное изобретение -- действия по наполнению корзины и ее опустошению. Они невозможны отдельно для яблок, отдельно для корзины, а только для них вместе".
   Нетрудно заметить, что "действия по наполнению корзины яблоками" - это трудовые действия. Именно поэтому пример с корзиной так нравится Жане.
   Он хочет отделить человеческую социальность как таковую от животной, кровнородственной, замешанной на сексуальности. Последнюю он особенно не любит из-за полемики с Фрейдом и его последователями.
   Для Жане идеологически важно изобрести психологию личности без сексуальности (!). И он находит такую возможность в объединении людей на основе трудовой производящей деятельности. Поэтому собирание яблок в корзину кажется ему точным образом временного соединения людей в жилом или трудовом лагере.
   Он говорит:
   "Люди в лагере объединяются, создают группу, которая до этого не существовала. До сих пор группа формировалась сама, естественным образом, -- возможно, узами родства. Рождались дети, оставались вместе, и это создавало сообщество объединенных по воле судьбы людей. Не сам человек, а смерть и рождение формировали группу. И вот мы подходим к эпохе, когда человек создает группу, должен это сделать. Он созывает сородичей и говорит: соберемся вместе по такому-то поводу; он создает группу".
   Таким образом, любезная Жане "группа" - продукт созидающей трудовой воли отдельной гениальной личности. Мы даже знаем имя такой личности - это Нафталин Аронович Френкель, Начальник строительства Беломоро-балтийского Канала.
   У Заключённых Каналоармейцев (ЗК) действительно не было между собой никакой связи, кроме собирания их всех внешней им волей в единую "корзину" Соловецкого Лагеря. Однако, одного только собирания, осуществлённого органами ОГПУ и НКВД было бы отнюдь недостаточно для постройки великого канала. Потребовался организаторский гений "Нафталина", как его звали ЗК, чтобы подвигнуть уже собранных в лагерь людей на великое свершение.
   Откуда следует, что образ корзины с яблоками едва ли можно признать адекватным человеческому обществу.
   Пьер, впрочем, не особо на этом настаивает. Для него важен момент трудового творческого акта, производящего усилия. И он отмечает в психологическом индивидууме присутствие нужной для этого акта воли.
   Он говорит относительно флага, как знака или тотема, что ...
   "... Тотем, флаг -- это вещь, существующая потому, что я так хочу. Она существует для нас, когда мы совершаем акт объединения в группу...".
  
   Итак, в противность психоанализу, выдвигающему на первый план "бессознательное", Пьер выводит на авансцену разумный, намеренный, творческий, сознательный произвол ("Я так хочу!").
   К этому же принципу "хозяин - барин" Пьер прибегает и в решении философской проблемы индивида.
   Фактически, он признаёт трудность ответа на вопрос: кто является истинным индивидом, "корзина с яблоками" или "одно яблоко"? И говорит:
   "Вы знаете, с какими трудностями сталкиваются, когда речь идет о живых существах, колониях моллюсков. Неустанно спорят о том, является ли индивидом колония кораллов или каждый моллюск в отдельности (?)".
   Сам Жане не собирается искать ответ на вопрос в его философической постановке. Он объявляет, что ...
   "... для нас вопрос заключается в другом: речь идет о психологическом индивиде. Психологический индивид -- это творение прежде всего социальное. Мы изобретены благодаря обществу, которое нас создало и столь же успешно может нас разрушить".
   Если мы опустим такой явный эвфемизм как "психологический индивид", и назовём вещь своим именем, а именно - личностью; то сможем отметить, что личность для Жане является плодом коллективного труда множества агентов, творцов и созидателей, объединяемых Пьером под именем "общества".
   Откуда явствует, что речь идёт о "личине", и что сам "психологический индивид" участвует своим трудом в создании своей личины.
   Из сказанного теперь Пьером ясно, что он, фактически, избегает понятия "личность", поскольку социальные психологи не желали, по свидетельству Ганса Айзенка, пользоваться понятием "личность" из-за его биологичности, а экспериментальная психология отвергала этот термин из-за его "ненаучности".
   Но, в любом случае, - как бы ни звали, лишь бы в печь не клали, подобно Пиноккио, которого назвавши "рыбой", вываляли в муке и принялись зажаривать на сковороде (!). Это - к вопросу о реальности ВЕЩИ как именованной, или названной, по сравнению с перцептивным предметом, лишь воспринимаемым органами чувств.
  
   Выслушав Жане, мы надеялись, что сейчас он расскажет нам, как общество изобретает и созидает личность.... Но, не тут-то было! Как мы помним, последним словом его предложения было слово "разрушить". Вот, с разрушения он и начинает: то есть, - опять с деления:
   "Нас разделяют разные функции, социальные взгляды, суждения", - говорит Пьер. - "Разделение группы прерывается психологически в очень простой момент: когда больше не на что подразделять, когда деление не может продолжаться далее".
   В этом пункте логично ожидать, что в итоге деления мы получим далее неделимые (по крайней мере для данной процедуры деления) фрагменты социума: такие, как супружеские пары, например, компании друзей, партнёров по игре в покер, и т.п.
   И Пьер упоминает эти фрагменты распавшегося дискуссионного интеллектуального политического собрания, заданного им началом фразы.
   Он говорит:
   "Когда заканчивается деление группы, вы вновь встречаете ваших друзей, врагов, родственников, коллег, всех тех отдельных людей, в отношении которых вы уже выработали индивидуальные формы поведения".
   То есть, ...
   "... В этот момент - говорит Жане - на первый план выходят другие перцептивные тенденции..."; и мы обнаруживаем себя в составах тех групп, которым принадлежали до того, как собрались в распавшуюся группу, где нас разделили "разные функции, социальные взгляды, суждения" - в группах родственников, друзей коллег, etc.
  
   Всё это достаточно тривиально.... Странно здесь то, что Пьер не говорит прямо о далее неделимых группах как об индивидах, но предпочитает обозначить их через индивидуальные поведения членов группы, в отношении которых каждый принадлежащий им индивид "уже выработал индивидуальные формы поведения".
   Видимо, таким способом он избегает "нереальности" поведения такого "полуреального" квазисубъекта как группа или община.
   Благодаря этому трюку феноменом общины выступает ИЗМЕНЁННОЕ, по сравнению с одиночной особью, поведение индивидуума, члена группы.
   Пьер говорит:
   "Мы интеллектуально представляем наших друзей и врагов как части, элементы общей группы, особых индивидов". В этом и заключается изменение восприятия; оно теперь уже ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ - ведь, как помнится, Жане ране выдвинул критерием интеллекта переход от одиночного существования к групповому.
  
   Следующая задача - из всего поведенческого паттерна индивидуума выделить то поведение, которое "знаменует" его членство в группе. При этом обнаружение естественных общностей: инстинктивной, кровнородственной или сексуальной - не могут претендовать на эту роль. Это поведение должно быть творческим интеллектуальным.
   Вот что говорит на этот счёт Жане:
   "Подобно тому, как мы формируем группу и создаем ее особую эмблему, характеризующую группу как интеллектуальный объект, нам следует найти интеллектуальное поведение, которое характеризовало бы индивида, отличающегося от других и в то же время являющегося частью группы. Какое поведение, свойственное индивиду, играет ту же роль, что и тотем или знамя?".
   Мы сходу можем предложить на эту роль "молитву", "стойку смирно", "отдание чести", крики "ура!", аплодисменты, головные уборы, рисунки на лице, нашивки на одежде, и т.д., и т.п. Наконец, - помянутое уже поведение Робинзона; его помавание стягом и выстрел из ружья - не с тем, чтобы поразить цель, а чтобы подать сигнал кораблю в виде дыма от выстрела.
   Мысль Пьера движется в том же направлении. Он говорит:
   "Мне кажется, здесь надо без колебаний обратиться одновременно к социологическим и психологическим исследованиям особого действия -- акта приветствия".
   И это логично, в плане обмена сигналами взаимной идентификации "своих". Но на деле Пьер говорит не о таком сильно упрощённом современном приветствии, а о комплексном акте экспрессии всей "суммы" отношений имярека к значимому для него лицу:
   "... когда-то у примитивных народов приветствие имело огромное значение. Чтобы приблизиться к кому-то, нужно было совершить массу формальностей -- особенно если это был вождь. Существовала целая наука приветствия: упасть наземь, носом в пыль, простирая особым образом руки".
   "Акты приветствия различались в отношении разных индивидов. Вождя приветствовали иначе, чем простого воина; существовали приветствия в соответствии с определенным человеком, включавшие жесты, формальности и самые разные звуки".
  
   Назвать "примитивным" общество, в котором актуальны такие этикеты, может только европейский колонизатор эпохи Модерна, чью позицию Пьер неосознанно здесь выражает. Но, опуская это контекстуальное замечание, мы видим, что Пьер очень хочет определить приветствие как послание, оповещение города и мира о своём присутствии, но не может этого сделать, и потому вынужден редуцировать адресованное общникам послание (= сообщение) к классификационному маркёру как инструменту опознания или идентификации. В чём также сказывается Модерн, с его концепцией человека как знающего и познающего.
   Пьер говорит:
   "Акты приветствия соотносимы с актами знамени. Если хотите, это те же самые акты, но видоизмененные. Сюда же относятся татуировки и костюмы. Каждому индивиду дается особый атрибут".
   И что же привело к этой произвольной операции маркировки?
   Оказывается, люди на опыте убедились в ненадёжности таких инструментов опознания как запахи и звуки и приняли решение полагаться больше на зрение:
   "Люди быстро научились не доверять обонянию, поняли, что у человека плохой нюх, и он плохо различает запахи. Люди отдавали себе отчет, что, определяя вещи по запаху, не найдут понимания, что другие чувствуют иначе. Они также увидели, что и слух вариативен. Поэтому стали полагаться почти исключительно на зрение. Использование зрения и визуальных объектов -- это уже коллективное поведение".
   Отсюда мы должны заключить, что использование дамами "прекрасной эпохи" духов и ароматов - это уже вторичный маркёр, дополняющий зрительное восприятие; впереди идут костюм и реверансы.
  
   Что тут скажешь? Приходится сослаться на Ганса Айзенка, воззвавшего: "Не стреляйте в бихевиориста! Он старается изо всех сил...".
   Тот же Айзенк справедливо заметил, что "личность" в принципе не нужна бихевиористу, поскольку поведение является у него функцией стимулов: b = f(s). Именно это мы и наблюдаем у Пьера Жане: ненадёжность обоняния якобы послужила стимулом для изменения группового поведения - перехода от обнюхивания друг друга к созданию видимых знаков (знамений).
   Любопытен здесь не афишируемый, но совершаемый Жане переход от группового поведения к "коллективному", - значит, к интеллектуальному и трудовому, в порядке сотрудничества?
   Полная беспомощность Жане в представлении данных процессов (если они вообще когда-либо имели место) обличается следующим пассажем:
   "Речь развивалась как следствие приказа и приветствия. Приказ дал начало общим именованиям, обозначающим действия и связанные с ними объекты. Приветствие положило начало имени собственному, и каждому человеку был дарован особый атрибут -- его собственное имя". - Рассказывает Жане.
   Вопрос - как быть с тёзками? И - с тем, что приветствие, в норме, обращено к лично незнакомым людям; тогда как своего близкого можно и не приветствовать?
   Пьера такие тонкости не интересуют. Для него главное - что появилась вещь, имеющая имя собственное, которое, в отличие от общих имён, таких как "камень", например, способно обозначать или символизировать УНИКАЛЬНОСТЬ вещи. Вот эту особенную вещь Пьер именует "индивидом:
   "Мы стали индивидами, - говорит он - потому что наши соседи называют нас определенным именем, всегда одним и тем же. Ребенок создает свою индивидуальность потому, что его называют всегда одинаково и что поведение по отношению к нему имеет некоторое единство".
   Последняя фраза перекликается с определением Ганса Юргена Айзенка: у него личность - это "стиль поведения индивида".
   "Следуя закону, о котором я рассказывал вам в прошлый раз, каждый человек повторяет в себе самом социальные формы поведения", - продолжает Жане. - "Итак, мы применяем к себе то же поведение индивида, которое используется в отношении других, в частности поведение не-деления".
   Последнее, видимо, означает, что я не убегаю от тебя, подобно Пиноккио от Джепетто, но держусь рядом, иду вместе с тобой. Так что из распускаемого собрания мы уходим не поодиночке, а - вдвоём (!).
  
   Такое пояснение, однако, неприемлемо для Пьера, поскольку создаёт устойчивую пару. Но ведь пару можно разделить! А ему нужен НЕДЕЛИМЫЙ (= индивидуум). Поэтому он иначе использует иллюстрацию с собранием:
   "... Правило индивида -- говорит Пьер - его нельзя делить до бесконечности. /.../ Деление имеет свой предел. Подобно этому, человек не может распустить собрание в самом себе, разделять себя, назваться президентом, секретарем и т. д. Он -- один-единственный индивид. Так постепенно создается единство индивида".
   То есть, находясь в собрании, имярек может отождествляться с любым присутствующим в собрании другом, соединяться с ним в диалоге; но, выйдя из собрания, оказавшись наедине с собой, он идентифицирует себя как самого себя, сиречь, конкретного имярека?
   Такое утверждение представляется спорным. И слова "не может распустить собрание в себе самом" определённо двусмысленны: и могут означать, что, уходя из собрания имярек уносит собрание с собой, в своей ментальности - памяти, внимании, представлении, воображении, суждении, страсти, etc.
   Наконец, как быть с Юнгианской "диссоциацией личности, боязливым её разделением на дневную и ночную стороны"? Или с "множественной личностью"? - она делима далее или нет?
   По-видимому, делима. Перед лицом той же хорошо ему знакомой шизофрении, Пьер Жане вынужден сказать, что ...
   "... Единство личности -- творение хрупкое, оно создается социально благодаря отношениям группы и индивида и легко нарушается. Вот почему я предлагаю вам после этой несколько теоретической и абстрактной лекции лекцию более практически направленную -- об иллюзиях единства индивида. В следующий раз мы рассмотрим явления одержимости и медиумизма, при которых это единство оказывается утраченным".
   На этом Пьер заканчивает свою вводную лекцию об ИНДИВИДУАЦИИ, и продолжает тему в следующей лекции, озаглавленной ....
  
   28 ЯНВАРЯ 1929 г.
   13. ОДЕРЖИМОСТЬ
  
   "Прошлая лекция -- начинает Пьер, -- была призвана показать сложность и многогранность психологической операции индивидуации".
   "Проблема индивида -- уникального и обособленного от других -- стоит как в метафизике, так и в науке: даже биологи пытаются понять, каков он, индивид, и что собой представляет".
   Здесь можно отметить, что уникальность в принципе находится вне науки, призванной устанавливать общие закономерности внешней реальности.
   Так же "обособленность от других" - вещь весьма условная. Границы этой особости размыты, и проведение их - дело вкуса. Биологи находятся тут в лучшем положении, поскольку всегда могут отождествить индивида с организмом, телом, животной особью.
   Не лучше ли сразу признать "индивида" когнитивным понятием, сущим информационно и образующим "индивидуальные" феномены посредством кибернетических систем, "питающихся" информацией, через управляемые ими физиологические регуляторы?
   Жане, фактически, так и поступает, опираясь на введённые ранее представления о частичной реальности вещей. Реальная их часть - физическая, а нереальная - как раз информационная, читаемая как "знамение".
   Именно таков, согласно Жане, "индивид" - реальный механически и биологически, и нереальный информационно-кибернетически.
   Он говорит об этом в следующих словах:
   "Когнитивная трудность исходит, возможно, из того, что индивид гораздо менее реален, чем другие вещи. Индивид -- это человеческое творение. Нам нужно было, чтобы появились индивиды, мы в этом нуждались уже на заре социальной жизни, и в результате большой работы, через трудности и ошибки, нам удалось индивида создать".
   В каком смысле "создать"? - можно здесь спросить. - Вылепить из глины? Или выделить в поле представления предмет, за которым устойчиво закрепляется имя "индивид"?
   Во всяком случае, с тем, что это "человеческое творение" и, значит, не тождественно органическому телу - произведению Природы; нельзя не согласиться. Мы представляем себе соотношение этих двух творений так, что органическое тело особи вида Homo sapience служит как бы материальным носителем всей той информации, которую мы "записываем" на нём, чтобы образовать в нашем уме нечто, называемое "индивидуум" или "личность".
  
   Наш психолог Пьер Жане на целый век старше нас с вами, и потому не располагает нашим языком: не может повторить того, что мы теперь сказали. Но, несомненно, хотел бы .... И, по существу, повторяет, утверждая, что человек совершает "операцию помещения в свое тело индивида, всегда одного и того же".
   Свою вынужденную немоту Пьер выражает в следующих словах:
   "Человечество сталкивалось и еще сталкивается с разного рода недопониманием по поводу -- я не говорю "индивида", поскольку не знаю, существовало ли когда-либо то, что можно им считать, -- но того, что мы могли бы называть индивидом".
   Отсюда его желание прибегнуть к косвенному очерчиванию понятия "индивид", двигаясь от противного - от явных нарушений индивидуации:
   "Любое новое изобретение, творение совершается методом проб и ошибок", - говорит Пьер. - "И если индивидуация как творчество сложна и многогранна, она не может всегда происходить без сучка и задоринки, в ней должны быть ошибки; и мы должны найти экспериментальное подтверждение этому: выявить в поведении людей ошибки индивидуации".
   Понятно, что наибольшая вероятность ошибок - в самой сложной работе.
   Самая сложная форма операции, на которую я вам указал в прошлый раз, -- говорит Жане, - это перенос интеллектуальных форм поведения индивида на себя самого, свое собственное тело, помещение в свое тело индивида, всегда одного и того же".
   То есть, сначала нужно "поместить индивида" в другое тело, в тело ближнего? Это значит - создать в уме конструкцию опознавания и присвоить ей имя, не обязательно совпадающее с именем собственным ближнего? Так?
   Пьер говорит:
   "Мы рассматриваем другого как индивида и особым образом к нему относимся, а в качестве ответного жеста хотим, чтобы другие вели себя так же по отношению к нам".
   Зачем нам это нужно? Что в этом хорошего? Разве мы не хотим, чтобы другие относились к нам как к уникальным существам; то есть, любили бы нас?
   Как бы предвидя этот вопрос, Пьер говорит:
   "Мы осуществляем это поведение не для себя, а для удобства других".
   То есть, мы - альтруисты?
   Да нет же! - возражает Пьер:
   "Создавая самих себя как индивидов, мы способствуем социальным связям". Sic!
   Что это за связи? Откуда взялась такая задача? От сознания ценности этих связей?
   Легче всего предположить, что описанная Жане "индивидуация" способствует ролевой организации коллективного производящего действия, или коллективного труда. Наверное, как раз её он имеет в виду, судя по его предыдущим лекциям, в которых коллективное (групповое) существование представлено как "сотрудничество".
   Кроме того, создание себя-индивида ценно, по-видимому, в плане игрового существования "мира как театра". Мы делаем такое заключение, ввиду того что ниже Пьер определяет результат индивидуации как "ПЕРСОНАЖА".
   Но, как бы то ни было, именно ...
   ".. Эта последняя операция, самая поздняя и в то же время самая сложная, в наибольшей степени подвержена ошибкам", - говорит Жане. - "Остановимся на одном из примеров, ввиду его исторической значимости, а также типичности и репрезентативности. Это знаменитый бред одержимости...".
   "Бред одержимости более серьезен, чем расстройство персонажа", - продолжает Жане. - "Это то, что называют раздвоением Я. У персонажа, как и у нас, только одно тело, и в конечном счете одно поведение. Его руки, ноги, рот подчиняются общим законам нервной системы и каждый раз могут совершать только одно действие. Одним словом, он обладает телесной целостностью, и мы можем, следуя общему правилу, признать в нем индивида. Мы называем его одним именем: г-н Такой-то. Но он протестует, ведет себя совершенно иначе и говорит: "Вы ошибаетесь, называя меня одним именем и считая меня одним индивидом. На самом деле в моем теле живут несколько индивидов. Второй -- особенно важный -- бог или, чаще, дьявол. Это персонаж, который овладел мной и стал моей частью, и я ношу ее в себе, как и все остальные. Этот индивид обладает собственным поведением, отличным от моего: берегитесь, он еще задаст вам жару. Вы ждете от меня единого поведения, а их много, и вы сильно удивитесь, увидев во мне двух разных индивидов".
  
   В этом, как будто бы рациональном пассаже Пьера, ключевыми на самом деле являются слова "бог" и "дьявол", поскольку далее он весьма пространно описывает "одержимость", сопряжённую с религиозными верованиями, помещая в центр примеры из европейского средневековья и знакомый ему "медиумизм" Нового Времени.
   Мы эти сомнительной ценности иллюстрации опустим, и перейдём сразу к заключительным фразам, которые их и в самом деле обесценивают.
   Пьер говорит:
   "... Несколько лет назад Я был склонен думать, что одержимость исключительно религиозна, покоится на религиозных формах поведения. Это болезнь веры -- веры религиозной. Затем мы пытались проанализировать суть религиозного поведения, и в связи с этим провели исследование молитвы. Я попытался показать вам, что молитва -- точнее молитва успешная -- состоит из трех психологических этапов, последовательных операций. Сначала молящийся что-то просит у Бога. Вы помните молитву Иакова, который перед тем, как отправиться в путь, просит у Бога одежды, еды, воды, наконец, победы над врагами. Он добавляет, будучи человеком честным: "Если ты мне все это дашь, я дам тебе двух или трех овец. Вот общий тон молитвы. Это начало договора. Но когда ограничиваются этим, молитва неполная, и часто больные жалуются: "Бог не слышит моей молитвы, она бесполезна. Я не верю, у меня больше нет религиозного чувства". Им недостает чего-то очень важного. Когда они просят о чем-то человека и совершают торговое соглашение, важен его ответ. Человек должен вам сказать: "Я согласен. Я дам тебе одежду, пищу, которую ты у меня просишь, буду оберегать тебя от врагов и приму твоих тощих овечек".
  
   Согласитесь, выглядит довольно странно: обратиться к библейской притче о легендарном персонаже и говорить в связи с ним на языке экспериментальной психологии о каких-то "психологических этапах", "последовательных операциях", "успешности поведения", etc.
   Сомнение вызывает также попытка трактовать молитву как "договор". Возможно, здесь имеем дело со стилистическим анахронизмом, и в уста праотца Иакова (он же Израиль) вложена "книжная молитва" в виде актуализации Завета (Соглашения) с Богом, заключенного им ранее.
  
   В русском языке слово "молить" означает "резать скотину"; соответственно, молитва - это принесение в жертву скота. Таким образом, молитва - это поклонение, выражение почтения к Богу, уважительное "приветствие" как начало диалога, общения с Господином, Родом, Творцом.
   И далее Пьер справедливо замечает, что почтительные жесты и признательные церемонии отнюдь не обеспечивают непременно диалога, установления актуального общения.
   "К сожалению, у богов есть плохая привычка не отвечать на обращения к ним, - говорит он. - За них отвечаем мы сами. С рождением актерской игры и комедии, со многими подобными изобретениями человек хорошо научился играть роль персонажа и говорить от чужого лица".
   "Сделать так, чтобы Бог заговорил, трудно, и довольно опасно, как для актера заставить заговорить какого-нибудь персонажа. Что произойдет, если актер будет весь день представлять себя королем и играть свою роль бесконечно долго? Если у человека есть расстройство религиозного мышления, эта операция, заставляющая богов говорить, может сохраняться очень долго независимо от нас и говорить в нас от имени бога и дьявола. Расстройства одержимости будут, таким образом, болезнью религиозного слова" - заключает Жане.
  
   Любопытно, что Карл Юнг в своей трактовке раздвоенности личности (или "одержимости" в понимании Жане) совсем не прибегает к помощи религии, но придерживается психоаналитической концепции двухкомпонентной ментальности - сознания и бессознательного.
   Ему, разумеется, известны приводимые Пьером примеры якобы "одержимости Дьяволом". И, как бы отзываясь на них, Юнг замечает, что ...
   "... Бессознательное -- вовсе не демоническое чудовище, а морально, эстетически и интеллектуально индифферентная природная сущность, представляющая реальную опасность только в случае нашей безнадежно неверной установки по отношению к нему".
   В качестве альтернативы "экзорцизму - который как раз и можно счесть результатом "неверной установки по отношению к бессознательному", - Карл предлагает терапию признания:
   "В своем новаторском эссе на эту тему Юнг рекомендует давать бессознательному возможность вступать во внутренний диалог в качестве "другого голоса" из психических недр пациента".
  
   Пьер Жане тоже не хочет зацикливаться на религии и говорит далее, что ...
   "... Хотя одержимость развивается в религиозных верованиях, но она неспецифична для религии, она повсюду. /.../ Следует вернуться к формированию человеческого интеллекта, к работе, которую мы назвали формированием интеллектуального поведения".
   И сообразить заодно, как удобно быть бихевиористом... Как, по-вашему, - что такое интеллект? Не знаете?! А у Пьера всё просто:
   "Интеллект -- это сложное поведение" (!). Ну, и в самом деле..., "достичь поведения корзины яблок, портрета или образа трудно".
   Да и не нужно! Ведь, если достигнешь, придётся обратиться в клинику. А когда обратимся, то, возможно, встретим там Пьера Жане, который говорит далее:
   "Еще труднее прийти к поведению группы и поведению индивида. Первобытные люди, видимо, очень долго шли к поведению группы. /.../ Ведь именно группа доминирует в первобытном поведении...".
   Интересно, откуда Пьер это знает? Кто и когда наблюдал первобытное поведение?
   Оказывается, в таком наблюдении нет нужды. Если захотите, "Вы увидите в его замечательных описаниях Леви Брюля..." - обещает Жане.
   Браво! Одна незадача - французский еврей Леви Брюль современник и ровесник Пьера Жане.
   Его описание первобытной ментальности - литературная фантазия!
   Жане признаётся:
   "В ходе чтения произведений Леви Брюля у меня создалось впечатление, что первые усилия человеческого интеллекта, его завоевания распространялись на образование группы и очень скудно -- на формирование индивида".
   Если бы он написал: "в ходе наблюдения за первобытными людьми", - мы могли бы обратить на это внимание. А так..., ваши впечатления - ваше личное дело. Мы, например, не только читали; ещё и по телевизору видели.... Ну, и что?!
  
   Все эти фантазии служат только самообману - псевдообснованию совершенно голословных идеологизированных теоретических постулатов, вроде следующего...:
   "Индивид -- это группа иного рода, ряд других форм поведения" - заявляет Жане. - "Ее сложнее создать, и она приходит позже. На самом деле, чтобы подойти к созданию индивида и отличать его от других, нельзя ограничиваться интеллектуальным поведением, ведущим к образованию группы и обобщению. Индивид совершенствовался и оттачивался в результате огромной работы, накладывающейся на предыдущие достижения".
   Единственное, достойное внимания здесь, - утверждение, что "индивид есть группа".
   В этом пункте Пьер переходит к следующей лекции и обещает, что "в мы рассмотрим общество в ином ракурсе -- с точки зрения иерархии -- и поговорим о власти, о возможностях действия индивида".
  
   13. ЯНВАРЯ 1229 г.
   14. МОЖИМОСТИ, ИЕРАРХИЯ (Les Pouvoirs, la Hierarchie)
  
   "С развитием социальных животных, и особенно человека, усложнялось и интеллектуальное поведение в отношении группы. Первоначально, уже будучи социальными, животные не имели идеи общества. Действия возникли как чисто двигательные акты, и лишь позже стали осознаваться и перешли в вербальные, интеллектуальные формы поведения. Эти формы постепенно совершенствовались и превращались в идеи. У животных же были группы, но не было идеи группы. А именно на эту идею мы постоянно опираемся". - Так начинает Жане эту лекцию.
   И делает замечательное заявление:
   "Идеи группы и индивида тесно связаны, это две стороны одного интеллектуального понятия, двойственного, как и все интеллектуальные понятия".
   Создаётся впечатление, что он знаком со специальной теорией относительности Эйнштейна: с "пространством-временем", которое выступает, то как пространство, то как время, в зависимости от того, что мы измеряем.
   Эту зависимость от наблюдателя Жане отмечает в следующих словах:
   "... в силу особых обстоятельств -- вероятно, необходимости развития социальной жизни -- понятие группы сформировалось раньше понятия индивида".
   Прекрасно!
   Но, тут же создаётся и другое впечатление - что Пьер не знаком с общей теорией относительности; иначе он должен был бы предположить, что группа и индивидуум суть обнаружения одной сущности - "поля общения" как динамики общности, или целого, выступающего то как индивидуум, то как группа связанных "линиями общения" индивидуумов.
   Но, Пьер не совершает описанного логического шага. Избежать его Пьеру помогает бросающийся в глаза упор на интеллект. С интеллектом он соединяет наблюдаемую сложность поведения. Тем самым выпячивается аспект УПРАВЛЕНИЯ. То есть, "интеллект" для Жане - это способность кибернетического самопрограммирования (?).
   Стоит также отметить в данном абзаце проводимое Пьером различение "действий" и "чисто двигательных актов". Откуда можно заключить, что "действия" не могут быть сведены к движениям тела: что последние в действиях нагружены какой-то "нереальностью", в виде тех же "смыслов" - если говорить об интеллектуальной составляющей.
   Так, речь - "вербальные формы поведения" - не может быть сведена к движениям губ и языка во рту. Глухие, например, читают в этих движениях слова Языка. Последний же является средством коммуникации, обеспечивающим шифровку и передачу смыслов (вещей нереальных) от одного интеллекта к другому. Таким образом, ДЕЙСТВИЯ, в отличие от "чистых движений" запачканы общением, и являются КОММУНИКАТИВНЫМИ АКТАМИ, которым двигательные акты подчинены в порядке иерархии личной воли.
   Именно это, волей-неволей, вынужден подразумевать Жане, говоря об "интеллектуальном поведении в отношении группы".
   Что он и подтверждает далее:
   "Действительно, - соглашается Пьер - существует громадная разница между поведением двигательным, чисто утилитарным, и вербальным, или поведением верования, которое ведет к моторному поведению лишь косвенным путем".
   Услышав о фиксации такого "громадного" различия, мы вправе ожидать, что Жане - раз он произнёс термин "вербальное" - подразумевает прежде всего разницу между утилитарным движением мышц рта, пережёвывающего пищу, и движением тех же мышц, формирующих речевое языковое сообщение, адресованное другому индивидууму, если хотите, - хотя правильнее говорить: лицу. Или разницу между телесным поведением особи в физической среде обитания, состоящей из тел других существ, и коммуникативным поведением; поведением общения....
  
   Ожидания наши, тем не менее, как и ранее, вновь не оправдываются. Жане упорно избегает "общения" как онтологической (бытийной) категории и упорно держится "индивидуального поведения" как той Ultima ratio regis, или аргумента, функцией которого обязательно должны быть представлены любые психологические и социологические утверждения, претендующие на научность. Ну, и в самом деле, - если индивид есть атом этой "химической" антропологии, то всё подлинное точное знание о людях есть знание движения "неделимых", или "индивидуумов".
   Чтобы удовлетворить этому требованию, Пьер идёт на хитрость - он выводит за скобки коммуникативный аспект и говорит о "вербальном поведении" как "поведении верования". То есть, имярек наедине с собой ни с кем не сообщается, но просто бормочет себе под нос какие-то заклинания или молитву, не адресованную никакому другому реальному индивидууму, а являющуюся лишь экспрессией его мышления, представлений о себе, etc. - словом, обнаружением его индивидуального (опять же!) интеллекта.
   Именно из такой трактовки "вербального поведения" возникает следующая иллюстрация, предлагаемая Пьером Жане.
   Он говорит:
   "Первобытный человек мог утверждать, что является и человеком, и крокодилом, и между тем преспокойно есть, как человек".
   Как видите, здесь моторика еды сопоставлена не с моторикой общения, как это сделали мы, - а с моторикой вербального осознания себя крокодилом, без обязательного произнесения этой самоидентификации в чей-то слух.
   То есть речь и владение речью рассматриваются здесь Жане как инструменты индивидуальных способностей: интеллекта, сознания, мышления, верования...(?).
  
   Итак, воображаемый "первобытный человек", позволяющий Жане построить в уме якобы предысторическую и затем историческую эволюцию психики, считал себя и человеком, и крокодилом. Это было возможным, по мнению Жане, в силу того что якобы "в то время понятие индивида было смутным, недостаточно целостным, плохо очерченным".
   Теперь же это "явление становится довольно редким, время от времени проявляется как особая психическая болезнь, одержимость".
   В связи с услышанным от Пьера на память приходит вопрос Ивана Тургенева, обращённый к Льву Толстому, по прочтении его повести "Холстомер". Тургенев спросил Толстого: "Вы, что, были лошадью?!".
   Походил ли Толстой на "первобытного человека" Пьера Жане? Остаётся вопросом....
  
   Выше мы неоднократно обвиняли Жане в подчинённости его дискурса политической идеологии индивидуализма. Здесь он сам в этом признаётся.
   "Потребовалось много времени, а также психологических и моральных открытий, чтобы понятие индивида стало столь чётким..., - говорит Пьер. - Человек работал над этим веками. И -- скажу совсем тихо -- нам это неплохо удалось, так что у некоторых людей и народов, как, к сожалению, во Франции, понятие индивидуализма безмерно разрослось и, возможно, представляет опасность".
  
   После этого признания - извинения, Пьер пытается дать ответ на вопрос:
   "Как оформлялось понятие индивида, столь неясное вначале?".
   Для этого он берёт поведение домашнего животного по отношению к людям и добавляет к этому поведению сознание, в соответствии со схемой "развития вторичных форм поведения, добавляющихся к простому поведению".
   Пьер говорит:
   "Первоначальные формы поведения в отношении индивида, были -- прежде всего, и, можно даже сказать, исключительно -- связаны с действиями этого индивида. Один человек дает мне еду, а другой гонит и бьет".
   Этих людей животное запоминает и опознаёт. Опознание при встрече рождает эмоциональную реакцию:
   "Как только животное видит одного человека из помянутых двоих, у него возникает смутное желание спасаться, а другого -- приблизиться. Возникает поведение, независимое от сиюминутных личных действий, поскольку этот человек в данный момент не бьет меня и не кормит".
   "Интеллектуальная эволюция сокращает эти подготовительные формы поведения". - Интеллект позволяет сформировать представление о данном человеке и прогнозировать его действия на основе этого представления.
   "Пришло время - говорит далее Жане, - когда, оказавшись с человеком, увидев его, увидев определенные знаки, нас начали интересовать не только действия, совершаемые в данный момент, но и те, которые он совершит потом...".
   И это время, которое пришло, - УЖАСНО!
   Ведь Пьер рисует в качестве результата интеллектуального "прогресса знаний" ситуацию полного отчуждения людей друг от друга: их роботизацию. В чём и состоит та самая "опасность индивидуализма", о которой Жане "очень тихо" сказал своим слушателям ранее: Машины отслеживают движения друг друга, формируют в своём искусственном разуме цифровые модели друг друга, прогнозируют действия друг друга на основе этих моделей, и, руководясь этим знанием, планируют собственное поведение и управляют им, корректируя по ходу дела... - вот его модель общества.
  
   Таким образом, - продолжает Жане, -
   "... Человек предстает передо мной не только через свое актуальное поведение, которое постепенно отступает на второй план, но и через свое будущее поведение. Человек может повести себя так или иначе, и, в зависимости от того, что он может сделать в будущем, я определенным образом отношусь к нему...".
   Здесь интересно слово "отношусь": что оно означает?
   В отсутствие общения и позиционирования себя в диалоге с другом, мы не можем понимать под этим словом то, что привыкли понимать под "отношениями" лиц друг к другу.... Значит, это что-то другое (?). И Пьер поясняет, ЧТО.
   Он говорит: "...Я учитываю его склонности, то, на что он способен...".
   И далее ключевым становится слово "способен". В это понятие Пьер вкладывает теорию происхождения власти из физической силы и соответствующей динамической мощи действия как способности влияния на движение тел в Ньютоновом смысле слова.
   Пьер говорит:
   "Понятие возможности действия, или власти, безусловно, одна из основных и наиболее интересных идей человеческого разума. Прежде всего оно совершенно меняет людей в социальном плане. Сила, власть человека приобретает первостепенную важность. Меня гораздо больше интересуют сильные, могущественные -- в хорошем или плохом -- люди, чем немощные, слабые, которые не могут сделать мне ни плохого, ни хорошего...".
  
   Разумеется, это механическая теория происхождения власти нас не может устраивать, уже в силу того, что факты её опровергают. Если бы она была верна, царём России был бы Иван Поддубный, а Генсеком СССР - Юрий Власов!
   Но ничего другого ждать не приходится от социо-теоретика, не принимающего во внимание общение, и парное бытие в общении. Ведь именно в общении рождается "авторитет" лица, и властные (= потестарные) отношения лиц.
   Психологическую "ипостась" личной власти вообще невозможно обнаружить вне личных отношений "глаза в глаза". Может быть Пьеру стоило отойти от механики и обратиться к картинкам из жизни, - к той же "Книге Джунглей" Редьярда Киплинга, где он описывает, как звери боялись взгляда Маугли. Очевидно, человеческий детёныш и волчий выкормыш Маугли обладал психической силой, подобной той, что обнаруживают властные натуры и могущественные люди. Однако, это не равноценно возможностям действия и способности что-то делать.
  
   Косвенно, Пьер признаёт это, когда описывает далее людей, пытающихся внешним образом, на основе умной рефлексии, подражать сильным и могучим собратьям. Из этого подражания не получается силы власти, но получается "психическое расстройство".
   Вот, послушайте что говорит Жане:
   "Перенесенное на нас самих, это понятие меняет нашу личность, поскольку наша личность заключается не только в том, что мы делаем сейчас, но и в том, на что способны в будущем. Легко убедиться, что с этим понятием связано три четверти психических расстройств. Люди, слишком амбициозные и страдающие манией величия, всегда думают, что способны сотворить великое; у них бесконечные проекты, и они уверены, что реализуют их, какими бы они, эти проекты, ни были".
   И далее Пьер откровенно "передёргивает", когда заявляет об этих маньяках:
   "Их власть не знает границ".
   На самом деле не знают границ их фантазии о себе. А власти у них нет никакой.
   Извращённое понимание власти как инженерной фантазии хорошо иллюстрируется следующим высказыванием Пьера:
   "Вспомните странного больного, который утверждал, что был таким прекрасным велосипедистом, что у его велосипеда передним колесом было солнце, а задним -- луна. С помощью этих инструментов он творил чудеса. Вот вам проявление понятия власти". Sic!
   Сказанное доказывает полную беспомощность дискурса Жане относительно "власти". Последнее слово он употребляет лишь образно, метафорически, в плане инженерного, финансового, трудового, ресурсного потенциала некой корпорации к составлению и осуществлению ею амбициозных индустриальных проектов.
   Подлинная власть как личная авторитетность, впрочем, присутствует в его примерах, но - только отрицательно: в форме страха порицания со стороны старших у "меланхоликов".
   Пьер говорит далее:
   "... Посмотрите на бедных меланхоликов. Они не просто ничего не делают, но и не могут ничего сделать. Вы предлагаете им самое простое действие; они убеждены, что никогда не смогут его выполнить, что у них все получится наперекосяк".
   Очевидно, что эти люди слишком не уверены в себе и боятся отрицательной оценки своих попыток. Так что меланхолики представляют здесь не отсутствие власти как якобы неспособности к действию, а. напротив - присутствие власти как оценки, сопряжённой с последующим поощрением или наказанием.
   И, напротив, люди с безудержной фантазией и авантюризмом демонстрируют полное отсутствие власти, которая бы их ограничивала и внушала понятие ответственности за свои дела.
   Так что "наперекосяк" всё получается у Пьера Жане. Его попытка спроецировать феномены общности на индивидуальное поведение приводит к прямой инверсии реальности в нашем умном представлении.
  
   И далее Пьер продолжает линию роботизации человека. Он говорит:
   "Понятия способности, возможности -- фундаментальные как для патологической, так и для нормальной личности".
   Возможно так, - в педагогике. Но в общем, эти понятия если и относятся к личности, то лишь к личности раба или наёмного работника, которого прораб определяет на работу. При этом личность сводится к агенту, или субъекту производящего действия.
   Человеку "левых взглядов" Жане даёт, таким образом, основания для характеристики его менталитета как "эксплуататорского".
  
   Именно крайняя абстрактность и технологичность понятий "способности" и "возможности" позволяет Жане заметить, что "... они распространяются не только на психологию, но и на все другие науки, на весь мир".
   Пьер сам подтверждает абстрактность названных понятий, когда говорит далее, что ...
   ".. Если задуматься, слово "возможность" ничего еще не объясняет, мы не знаем, что за ним стоит".
   Так, например, "сила необъяснима без понятия возможности действия. Поскольку последнее размыто, понятие силы также нечетко. Таким образом, нам важно подумать, не надеясь, впрочем, на полную ясность, о том, как это понятие характеризует и различает индивидов".
   Можно заранее сказать - так, как мы захотим различать их при помощи этого понятия!
   В качестве иллюстрации можно привести так называемый "закон силы" физиолога Павлова, который выявляет зависимость результатов выполнения задания испытуемыми от уровня возбуждения нейронов коры головного мозга. То есть, здесь под "силой" понимается сила переменного электрического тока, фиксируемого с помощью ЭЭГ.
   Со своей стороны Пьер рассказывает, что ...
   "... Для Лейбница, как и чуть раньше для Декарта, сила -- это свойство монады, а человек обладает свойством зеркала, отражающего заключенную в этих вещах силу". И говорит, что ... "Мы не будем вдаваться в этот спор".
   И, тем не менее, интересно отметить, что монада как духовная единица, синоним целости (недвойственности), противопоставлялась в философии атому как материальному "неделимому".
   В связи с чем спрашивается: неделимый, единичный индивидуум - это скорее атом или монада? Или, и то, и другое? Что думает Жане? Выше он показал способность совмещать в своём "индивиде" атом и монаду, за счёт концепции его "полуреальности"....
  
   В любом случае "квантовая" сущность личности интуитивно схватывается Пьером в его отказе от понятия "силы". Он говорит:
   "... Понятие силы менялось со временем; люди его изобретали постепенно. Это понятие связано с человеческим поведением. Они постепенно объективировали силу, как объективировали свет и цвет; но, по сути, неизвестно, есть ли вообще сила в мире или нет. Итак, мы не можем познать силу, которой, возможно, и не существует".
   В самом деле, как у квантовой частицы любая характеризующая её переменная определяется только во взаимодействии с другими частицами, так и "личная сила" познаётся и получает смысл только в общении лиц.
   Как отмечает Карло Ровелли в своей книге "Нереальная реальность", "События в природе - это всегда взаимодействия. Все события, случающиеся с системой, касаются её отношений с другими системами. Реальность таким образом редуцируется до взаимодействия".
   Точно так же реляционна "сила": она характеризует не индивида, а - то, как он относится к другим индивидуумам.
   Если не рассматривать общения, в котором лица открываются друг другу, и где обнаруживают свою силу в глазах друга, тогда концепт силы приходится заимствовать из механики, определять её изменениями в движении тела, как делал Ньютон.
   Жане не хочет этого заимствования и справедливо замечает, что...
   "... Эта философия непсихологична и не имеет никакой ценности для объяснения генезиса этих понятий".
   Зато вполне психологичны "линии силы" Майкла Фарадея, связывающие две частицы. Но для того, чтобы воспользоваться этой новой физикой нужна коммуникативная психология, психология общения и любви, вместо индивидуального поведения (= движения отдельной частицы в пустом пространстве).
   Именно опора на поведение как движение (вне морального смысла слова) намертво приковывает Жане к механике Ньютона, которая ему же и не нравится как "непсихологичная".
   "Объяснить понятие возможности с более психологической точки зрения попытались относительно недавно" - продолжает Пьер. - "Можно сказать, что эти исследования начались с Мен де Бирана и его современников в связи с вопросом о возможностях, действиях и усилиях человека. Как раз в то время пришли к выводу, в общем справедливому, что это понятие берет начало в действии". "Именно действие является отправным пунктом..." для формирования представления о возможности (?).
   Из дальнейших слов Жане становится ясно, что речь идёт о прагматичной технологической возможности, ограниченной умением, о техническом проекте:
   "По сути, у нас есть замысел того, что мы делаем, потому что мы это уже делали", - говорит Пьер.
   То есть, возможность - это возможность что-то сделать, опираясь на знание и умение; и слово "замысел" здесь тождественно плану, проекту, технологии.
   Как и ранее, психология Жане - это психология трудящегося, ментально сконцентрированного на работе, выполнении производственного задания.
   Это вновь Робинзон, трудящийся в полной изоляции от общества.
   В 10-й главе Крузо признаётся, что он счастлив во всём на своём прекрасном острове, - кроме общения.
   Справедливости ради нужно признать, что Пьер не слишком доволен своими определениями и спрашивает сам себя:
   "А не создаем ли мы порочный круг, объясняя возможность действием?". "Возможность, если можно так сказать, это сознание действия. Когда человек действует, он это сознает, что дает ему идею власти над своим действием. Вот очень распространенное понятие, кажущееся ясным".
   Но, осознанное действие, ведущее к исполнению желания или достижению цели - это действие "инструментальное"; оно обеспечивается огромным двигательным комплексом. Составляющие комплекс движения направляются общим сознанием цели, и вовсе не осознаются как таковые, каждое в отдельности. Строго осознанное действие - это действие по инструкции, или роботизированное. В этом случае действительно можно говорить - нет, не о власти! - но о владении своим телом как орудием (инструментом).
  
   Что-то в этом ключе пытается сказать и Пьер Жане:
   "Бельгийские психологи Мишотт и Прюм -- говорит Пьер - с помощью интересных психологических опытов показывают, что понятие действия существует в определенных условиях и не всегда предполагает понятия возможности. /.../ Действительно, мы сегодня совершаем многие действия, не задумываясь об этом понятии".
   Вообще не задумываясь - добавим от себя, - думая о чём-то другом! И в то же время наши действия нельзя при этом назвать автоматическими или рефлекторными. Ведь личность достаточно "полиабельна", как говорят юнгианцы.
   Кроме того, хотелось бы узнать, даёт ли свой вклад в формирование понятия "возможности", зафиксированное в опытах "реактивное торможение" в отношении уже совершённых ранее действий?
   Далее Пьер как бы иллюстрирует сказанное:
   "Среди душевнобольных, потерявших это понятие, мы видим меланхоликов, которые, по их словам, не в состоянии ничего сделать. Это не мешает им совершать массу глупостей: они раздражаются, бьют санитаров, разбивают стекла. Они совершают действия, не обладая понятием возможности действия. Действие не обязательно связано с понятием возможности..." - говорит Пьер.
   Разумеется, мы немедленно сбрасываем эту "лапшу" со своих ушей и замечаем, что "понятие возможности действия" не имеет отношения к заявляемой меланхоликами самооценке, или оценке собственных способностей.
   Кроме того, миллионы нормальных людей непрерывно совершают действия, "не обладая понятием возможности действия".
   Собственно об этом и говорит далее Пьер, несмотря на то, что отождествление возможности и власти придаёт его высказыванию политический оттенок.
   "Понятие власти, возможности - говорит он, - предполагает учет будущего. Речь всегда идет о будущем: мы можем сделать что-то завтра и не делаем этого сегодня. В отличие от этого, действие, даже осознанное, всегда совершается в настоящем: понятие действия -- это идея о том, что происходит в настоящий момент. В нем нет ничего из того, что мы будем делать позже".
   Тем не менее, действие как движение совершается во времени. Оттого Пьер, фактически разделяет собственное время действия и сознательное время планирования действий.
   Всё это, оказывается, нужно ему для того, чтобы развести "действие" и "возможность":
   "Между этими двумя понятиями -- очень большая разница - говорит Пьер далее. - Понятие возможности не тождественно понятию действия; это, если хотите, сознание действия. И акт осознания прибавляется к действию, это вербальное поведение и совокупность размышлений, дополняющих действие".
   Несомненно, - только если взять в кавычки слово "прибавляется"; ведь, едва ли элементарная арифметика способна описать осознание. Также и слово "будущее" привносит сюда посторонние смыслы. Наверное, правильнее говорить о длящемся настоящем (?).
   Кроме того, если рассмотреть действие в коммуникативном плане внутри общности, то можно вести речь об осознании имяреком своей возможности выполнения задания, поставленного авторитетным лицом, власть имеющим. И это правильная позиция - рассматривать события изнутри "пространства событий" - раз мы исходим из индивидуума; как это делал наставник Данте Брунетто Латини в своём трактате "Li Tresor", описывая кривизну Земли, с помощью двух рыцарей, скачущих в противоположные стороны....
   Смотреть изнутри правильнее, потому что, глядя "извне": объективно, так сказать, представить себе отдельно взятого индивида с его способностями и возможностями действия значит утратить реальность, поскольку мы не знаем, как назвать ту пустоту, которая индивида окружает. В таком случае мы оказываемся в позиции Демокрита, который вынужден был признать пустое пространство, в котором движутся атомы, НЕРЕАЛЬНЫМ.
   Точно так поступает и Пьер Жане, когда рассматривает знамение как действие индивида: оно оказывается "полуреальным".
   Только в поле общения, соединяющем индивидуумов, связываются в единый узел действие, возможность и власть. И нет никакой необходимости вводить в рассмотрение "будущее" в форме проектов или планов. Вся ситуация вмещается в "нехронометрическое" психологическое НАСТОЯЩЕЕ, которое удивительным образом перекликается с "расширенным настоящим" теории относительности Эйнштейна.
   В перспективе этой аналогии, сознающий имярек, упорядочивающий события на шкале времени, находится как бы на большом удалении от себя как агента действия. И, чем более он удалён, тем большее число событий (действий) может вместиться в "просвет" между запомненным осознаваемым прошлым и планируемым будущим.
  
   Следует признать, тем не менее, что проблема неопределённости любых атрибутов, приписываемых отдельно взятому индивидууму: атрибутов, обретающих реальность и получающих определенность только в коммуникациях; последовательно отслеживается Пьером Жане, который говорит далее, что ...
   "... Теория волевого усилия, предложенная Мен де Бираном, также не проясняет проблемы. Он разделяет действия, совершаемые без усилия и с усилием, и утверждает, что последние в отличие от первых предполагают понятие возможности. Эта позиция несколько расплывчата, поскольку он не определяет, что такое усилие, где оно кончается...".
   Мы могли бы поддержать де-Бирана в общем, утверждая, что усилие принадлежит трудовой деятельности. Эта деятельность не обязательно предполагает "понятие возможности", но, несомненно, предполагает понятия и разумные представления цели действия.
   В этой перспективе "примитивность" усилия - выражение оценочной позиции. Любое усилие - пусть и механически простое, как толкание тачки, например, - ментально сложно. Поэтому неправ Жане, когда говорит, будто ...
   "... Примитивное усилие -- это просто усиление действия, не меняющее его коренным образом. Когда мы делаем усилие, чтобы бежать, мы бежим лучше, быстрее, но это -- все тот же бег. В этом усилии нет идеи о будущем...".
   Неужели?! А как тогда быть с бегом легкоатлета на соревнованиях? И за счёт какой энергии совершится это "просто усиление"?
   "Просто усиления" не бывает - таково наше мнение; обязательно должно происходить преобразование энергии поля общения в личную силу. (Говоря о "поле общения" мы постулируем эквивалентность информации и энергии, подобную эквивалентности энергии и массы в поле тяготения).
   Но такой дискурс, к сожалению, недоступен Жане: он - не Эйнштейн. Стремление делить психическую жизнь на демокритовские "атомы" приводит его современников к ложным выводам и противоречиям, поскольку они не учитывают поле общения, в котором расплывается любой психический атом (= индивидуум), так что его невозможно ни локализовать, ни характеризовать вне взаимодействия с другими атомами.
   Эту психологическую неопределённость Жане чувствует по отношению к "усилию", и высказывает свою интуицию в следующих словах:
   "Усилие не предполагает ни успеха, ни знания о будущем. Когда есть усилие, есть и сомнение...".
   "Это замечает и г-н Филипп, автор статьи "О некоторых формах усилия" (в "Revue philosophique" от 1917 г.), говоря, что усилие не проясняет будущего, в нем есть доля неуверенности: я прилагаю усилие, не зная, приведет ли это к успеху".
   Мы со своей стороны можем заметить, что "доля неуверенности" описывается вероятностью и не исключает такого измерения поля общения как "надежда", например. Так же и "возможность", на которую так рассчитывает Пьер, является категорией вероятностной, чем и отличается от "необходимости".
   Игнорирование вероятностной природы возможности заставляет Пьера приплетать к возможности "будущее" - категорию относительную и максимально неопределённую. Он говорит:
   "Понятие возможности предполагает будущее и уверенность в будущем".
   Однако понятие возможности вовсе не нуждается в будущем для существования: возможность целиком помещается в настоящем, где существует как альтернатива необходимости - неопределённость результата.
   Что касается "уверенности", то уверенность в наступлении будущего события обеспечивается только знанием необходимой связи между двумя событиями на линейной шкале времени. Такое знание даёт только классическая механика Ньютона в пространстве Галилея и равномерном бесконечном времени. Это "объективная" уверенность естествоиспытателя.
   Однако в психологии мы говорим о субъективной уверенности: соответственно - о субъективном времени и субъективном будущем. То есть, о вещах неопределённых, и потому непознаваемых с позиции научного знания.
   Поэтому следующее высказывание Пьера Жане носит совершенно произвольный характер: его нельзя считать, ни истинным, ни ложным.
   Он говорит:
   "Когда я говорю: "Этот человек может меня побить", я хочу сказать, что он меня побьет. Я это прекрасно знаю, у меня нет на этот счет никаких сомнений".
   Отсутствие сомнений - субъективный модус сознания. Судья кулачного боя не допускает такого сознания. И если "я прекрасно знаю, что побьёт", и "у меня нет на этот счет никаких сомнений", тогда почему я говорю: "МОЖЕТ побить"? Как понимать слово "может": как сомнение или как утверждение?
   Если последнее, то смысл слова "возможность" изменяется. В любом предвидении или предсказании содержится возможность как вариативность развития системы. Уверенность пророка, выбирающего единственную возможность из многих, не отнимает у системы её возможностей развития....
   "Побьёт меня" - это предвидение; "может побить меня" - оценка силы соперника. Что не исключает многие другие смыслы, в зависимости от диалоговой ситуации, в которую я себя помещаю, или от того, что я говорю, кому, и зачем.... Например, смысл предупреждения, - если я повторяю про себя слова друга.
   Вообще смысловые поля многомерны, подвижны и неоднородны. Так что никакое "сообщение", как его понимают в информатике, не имеет никакого смысла. Это просто знаковый комплекс: слово или фраза языка, пригодная к перекодированию (дешифровке) вплоть до числа - количества "битов" информации.
   Соответственно утверждение Жане о том, что ... "усилие не подразумевает понятия возможности", равносильно противоположному утверждению. Между ними невозможно выбрать истинное.
   Он сам отмечает далее, что "психологический анализ этого феномена очень неполон". Тем не менее, интуиция ведёт его в правильном направлении. Он говорит:
   "Мне кажется, что понятие возможности есть понятие социальное, которые происходит из наших действий, совершаемых в присутствии людей и им адресованных".
   И тем самым признаёт, что интеллектуальное понятие получает смысл только в коммуникации с другими людьми.
  
   Итак, по мнению Жане, "эта идея (возможности) берет начало, как говорил Мен де Биран, не в любом действии, а в особом акте производства, изготовления чего-либо".
   Берёт в нём идея начало или нет - вопрос веры; да и не суть важно (!).
   Важно и знаменательно другое: выбор Пьером именно производства, или трудовой деятельности, для поддержания своих логических конструкций.
   Мы уже видели, что главным мысленным экспериментом ему, как и Демокриту, служит деление кажущейся сплошной материи, с целью получения "атома", неделимого, или "индивидуума", на латыни.
   Сплошной материей в данном случае выступает социум. И Пьеру нужно вычленить из общества нечто поддающееся делению; то есть, нечто изначально разделённое, а затем собранное из частей, подобно химическому соединению, собранному из атомов.
   Таким найденным Пьером "нечто", поддающимся делению и вновь соединению, как раз и выступает процесс производства на основе РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА. Как тут не вспомнить Адама Смита с его "Богатством народов"!?
   В модерновом обществознании "прогресса" разделение труда признаётся исторически сложившимся. Жане, как психолог-эволюционист соединяет историю с биологической эволюцией и возводит производство к животным:
   "Очевидно, что уже насекомые и самые примитивные микробы нечто производили. /.../ Всякое примитивное существо, животное, питаясь, уничтожало траву, листочек дерева и при этом производило некий результат".
   Так же действовали и "первобытные люди", которым, по словам Жане, было присуще поведение, которое "мы образно назовем поведением глиняного сосуда или котелка, примитивного котла, который изготовляли первобытные племена".
   Интересно, заключение о "примитивности" доисторического котла делается Жане на основе сравнения его с паровым котлом?
  
   Как бы то ни было, производительное действие превращается Пьером в сквозную эволюционную универсалию - от микроба до индустриального человека, машиниста парового котла - на основании следующего простого резона: "Действие без результата немыслимо".
   Эволюционным скачком, образующем ступень на восходящей кривой усложнения производящего действия, выступает у Пьера "ОСОЗНАНИЕ".
   "Веками - говорит Пьер - живые существа производили результат, сами того не сознавая. Осознание пришло гораздо позже: я думаю, это случилось во времена первых художников, рисовавших на стенах пещер, первых ремесленников, высекавших орудия из кремня и изготовлявших котел. Это, согласно Бергсону, время первых орудий".
   Первых или вторых - в любом случае то было своё время: с нашим временем не соединяется. Мы вольны, конечно, спроецировать разные замкнутые циклические времена на линейную астрономическую шкалу времени, но психологу это противопоказано.
   Поэтому "поздний приход осознания" мы оставим на совести Пьера, и спросим: что он понимает под "осознанием"?
   Ведь, если речь идёт о производящем действии, то мы склонны подозревать, что под "осознанием", которое "добавляется" к неосознанному действию, Пьер понимает производственное задание, схемы, чертежи, таблицы, технологические карты и расчёты - словом, всю техническую интеллигентность (?).
   И наши подозрения, похоже, оправдываются. Пьер спрашивает риторически:
   "Итак, что свойственно осознанному производству, осознанию производства?".
   И отвечает:
   "Для него характерно подразделение действия, особое его усложнение".
   Сложность - понятие относительное. Ключевыми здесь являются слова "особое" и "подразделение". То есть речь идёт не о любом усложнении, но об особом, сопряжённом с "подразделением", или возможностью приостанавливать действие и возобновлять его. Недаром Пьер противопоставляет "осознанное действие" рефлекторному как цельному.
   В перцептивном поведении уже можно выделить "фазы". Именно это фазовое членение лежит, согласно Жане в основе развития вербального сознания:
   "Позднее действия усложнились и разделились на фазы", - утверждает Пьер.
   "Одна из них -- период подготовки, период роста тенденции -- претерпело значительную эволюцию в великий период истории человечества, эпоху возникновения речи. Мы с вами упоминали, что человек, который учится говорить, вместе с тем учится действовать двумя разными способами. В его распоряжении оказываются две формы поведения. Я часто говорил вам: сравните человека, который действительно идет, передвигая ногами, и актера, поющего со сцены: "Идем! Идем!" -- и остающегося при этом на месте. Это два способа идти -- физический и вербальный, -- но в обоих случаях речь идет о ходьбе".
  
   И посмотрите, какую удивительную изобретательность выказывает Жане - лишь бы избежать определения речи как общения (коммуникации). Речь нужна ему чисто в интеллектуальном смысле языка программирования для подготовки действия и управления им. В этой перспективе Пьер не случайно в качестве примера употребления речи выбирает актёра на сцене, который ни к кому конкретно не обращается, и даже не говорит, а поёт (!).
   И это его пение "Идем! Идем!" звучит как псалом Прогрессу, поклонение которому Жане демонстрирует дифирамбами "великому периоду в истории", "эпохе возникновения...", etc.
  
   Наше понимание полностью подтверждается Пьером, который говорит далее, что ...
   "... постепенно язык стал очень хорошо использоваться в нереализуемых, воображаемых действиях. Актер повторяет: "Идем! Идем!" -- но никуда не идет; однако это не важно, он все равно поет. Речь применяется к формирующимся, незавершенным действиям. Именно язык позволяет выделять в действии две фазы. Первая фаза -- начало действия, подготовки к нему, когда появляется желание его осуществить, оно формулируется в словах, а совершенствуясь -- и в простых образах или символах. Второй период, претворение в жизнь, происходит позже".
  
   Итак, речь - это осознание желание; сиречь, объективация желания и превращение его в вещь, путём присвоения имени - слова членораздельной речи; или действия, комбинирующего отдельные звуки. На письме это слово может обозначаться одним символом - иероглифом; либо составляться из значков фонем (знаков алфавита).
   В любом случае Жане говорит о вербальной рефлексии, полностью выводя за скобки коммуникативный аспект и сообщительную природу речи. Всё подчинено индивидууму и его деятельности.
   Даниель Дефо своей повестью поставил мысленный эксперимент, выведя в качестве такого индивидуума Робинзона Крузо, который говорит, что проклятием его во всём остальном счастливого пребывания на острове было БЕЗМОЛВИЕ. И это несмотря на то, что "пение актёра со сцены" у него было. Таким актёром выступал попугай, которого Робинзон обучил имитации речи.
   Знаменательны слова, которые распевал ему попугай: "Где ты, Робинзон Крузо?! Где ты Робинзон Крузо?!". В них отразилась потеря изолированным индивидуумом самого себя в отсутствии общества и общения.
   "I was alone, circumscribed by the boundless ocean, cut off from mankind, and condemned to what I call silent life" - говорит Робинзон в Главе XI.
   В итоге, изолированная жизнь в безмолвии сформировала из Робинзона классического "интроверта", склонного к "одержимости", как рисует её Жане; или к расщеплению личности, согласно Юнгу.
   Уже будучи в Англии женатым пожилым джентльменом, Робинзон начал слышать голоса, призывавшие его вернуться на остров, видеть в "провидческих" снах всё, что происходит там, и даже участвовать в этих событиях, а наяву непрерывно говорить о своём острове так неотвязно, что окружающие начали его сторониться. Жена диагносцировала его состояние как "Голос свыше", которому должно подчиниться. С этого момента В Робинзоне стали бороться эти два юнгианских "комплекса": один рациональный, буржуазный "Эго-комплекс", и второй - романтический "комплекс замка" на своём острове.
   В итоге буржуазное рацио победило, и Робинзон вытеснил романтический "комплекс замка" в своё бессознательное.
   (См. об этом в книге Даниэля Дефо "ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОБИНЗОНА КРУЗО, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим", изданную в 1719 году)
   Думается, мы не погрешим против истины, если назовём Даниеля Дефо великим психологом!
  
   Наш педагог-психолог, Пьер Жане трудится над тем же самым: пытается построить моно-психологию индустриального моно-человека и сделать наблюдение за его поведением единственным источником психологической истины. Тем самым психология приобретает научную достоверность Ньютоновой физики.
   Хотя в 1929 году физика уже приблизилась вплотную к квантовой теории поля, Пьер не готов воспользоваться её логикой. Он интуитивно избегает неопределённостей поля общения. Игнорирование общения приводит к тому, что вербально осознанное утилитарное индивидуальное производство перерастает в производство, осознанное в образах; то есть - в производство предметов искусства, или в деятельность художника.
   Оттого получается, что образное мышление стоит у Жане выше вербального и является совершенствованием последнего. Пьер сказал ранее:
   "... когда появляется желание его (производящее действие) осуществить, оно формулируется в словах, а совершенствуясь (sic!) -- и в простых образах или символах".
   Итак, начало действия - просто оглашение желания; шифрование его словами. Далее следует создание силами воображения представляемой модели, образа желаемого продукта:
   "Первые люди, расписывавшие стены в пещерах или делавшие котелки, совершили удивительный психологический прорыв: у них появился замысел; еще до изготовления они представили себе котел, которого пока не существовало". - Рассказывает Пьер - "Первые художники сначала представляли себе свое творение, украшенное бегущими животными, и описывали своим помощникам красоту настенной росписи, которая была еще не готова".
   Всё это, разумеется, чистая фантастика, педагогическая сказка.
   Психика так наз. "первобытных людей" принципиально не познаваема, поэтому разговор о том, что ...
   "... У первобытных народов было (якобы) два поведения: вербальное и моторное; т. е. представить себе котел, которого нет, а затем создать котел, который совершенно реален"; не имеет под собой почвы.
   Далее Пьер замечает, что представление себе котла, и затем создание его - "это два разных акта".
   С тем, что "это два разных акта", можно согласиться, но фантастические "первобытные народы" здесь неуместны; и речь может идти только о современниках Пьера Жане.
   Утверждение о "разных актах" означает, что они могут быть распределены в группе, и выполнять замысел будет не тот индивид, что замыслил.
   В современной политике это называется "проектным управлением". Исполнителям предлагается проект и назначается срок исполнения: в конце срока с них спрашивается результат.
  
   Пьер, однако, не идёт пока столь далеко. Он остаётся в рамках одного индивидуума и предлагает на первый взгляд довольно странную формулу интеллекта как посредника между ... (?). Вопрос: между чем и чем? Здесь открывается широкое поле возможностей.
   Такую структуру психики мы называем здесь "медиумической". Она восходит к представлению интеллекта как посредника между потусторонним миром духов и мёртвых и здешним миром материальных и живых, широко распространённому в эпоху Просвещения. Достаточно вспомнить того же Джузеппе Бальсамо, "графа Калиостро".
   Разумеется, не чужд был медиумизму и спиритизму также основатель психологии Рене Декарт. Говорят, он очень боялся влияния "злого духа" (spiritus malignus), и потому так держался за "cogito" (см. Schmitt C. Glossarium. S. 63).
   Жане ничего принципиально не меняет в этой, можно сказать классической, структуре психического. Он лишь приземляет и биологизирует те "рифы" житейского моря, между которыми лавирует лодка ума:
   "Интеллектуальные действия - говорит Пьер - являются промежуточными: это функциональные действия, лавирующие между двумя рефлексами, двумя уже существующими формами поведения, и склоняющиеся то к одной, то к другой. Они не так жестко фиксированы, как другое поведение, и не имеют телесной структуры, закрепленной в особых нервных центрах; они приспосабливаются к уже существующим формам поведения".
   "Здесь (сиречь, в первобытном производстве, А.Н.) мы имеем две формы поведения: выражаемое в словах представление о котле, который собираются изготовить, и вид уже готового котла". (Хорошие рефлексы! А.Н.)
   "Между ними и балансирует интеллектуальное действие. Это интеллектуальное поведение, в котором совершается попытка перейти от образа к объекту", - продолжает Пьер.
  
   Всё это замысловатое рассуждение в итоге приводит нас к изобретению технологии производства как функции интеллекта.
   Что значит "технология"? - Это обдумывание действий и их последовательности. К чему нас и подводит Пьер Жане, когда предлагает обратиться "к особому, наиболее важному для нас производству", и говорит далее, что ...
   "... создание действий - гораздо более абстрактная и сложная задача; но люди постепенно изобрели и производство действия. Они представляли себе действие, даже когда оно не имело материального результата".
   Пример, который Пьер далее приводит, нужно признать, однако, неудачным:
   "Человек, который стремится отомстить, хочет ударить другого, но не убить, не превратить его в труп, -- он не представляет себе материальный объект, который получится в результате, а думает о действии -- хочет ударить, и только. И это представление вербально, оно существует в воображении, как изначально наскальный рисунок в пещере".
   Здесь Пьер весьма неосторожно вторгается в социальную общность, взаимоотношения людей в ней, и тем самым, - в область морали и нравственных страстей.
   Приходится заметить, что желающий ударить желает иметь результатом своего удара не труп, а НАКАЗАНИЕ обидчика или злодея.
   Мысль, которую хочет донести Пьер, впрочем, ясна. Он говорит о "намерении" как автономном психическом комплексе, который существует независимо от исполнения или свершения мыслимого и представляемого.
   "Пройдет время - продолжает Пьер - и он, возможно, взаправду побьет обидчика; переходя от представления о возмездия к возмездию совершившемуся, как мастер сначала описывал котел, а затем показывал его уже изготовленным".
   Для этого ему возможно потребуются дополнительные внешние побуждения: исходящие, возможно, от других автономных комплексов диссоциированной личности, - если верить Юнгу.
   Как говорил Робинзон Крузо в 1693 году, за двести пятьдесят лет до Пьера:
   "Самым убедительным доказательством существования будущей жизни и невидимого мира является совпадение внешних причин, побуждающих нас поступить так, как внушают нам наши мысли, которые мы создаем в своей душе совершенно самостоятельно и не сообщая о них никому".
  
   Нашу догадку о "намерении" как предмете мыслей Жане, он тут же подтверждает, говоря, что...
   "... Производство действий важно, поскольку оно соответствует ценнейшему психологическому поведению, ставшему посредником во всех усовершенствованиях психики, -- намерениям".
  
   Описанная Жане автономность интеллекта, формирующего намерения, предоставляет, между прочим, ключик не только к "усовершенствованиям психики", но и к пониманию "одержимости". Ведь идеи, или концепты размножаются копированием (репликацией), подобно вирусам. И если идея по каналам культурной коммуникации перемещается из одного интеллекта в другой, которому она не органична, то идея эта может выделиться в автономный психический комплекс и начать доминировать в сознании, стать навязчивой и т.д.; создать феномены расщепления личности, "обесовления", прозрений, пророчествований, и т.п.
   В медицинской вирусологии перемещение вируса от одного животного вида к другому называют "завозом". Вот такой "завоз" чужой идеи в наш интеллект в виде реплики, вырванной из контекста родного разума, может стать и становится причиной психического уродства, расщепления личности и асоциального поведения, называемого, в частности, "одержимостью".
   Даниель Дефо, между тем, вновь оказывает себя отличным психологом, когда описывает ситуационную "одержимость" на примере спасённых от гибели в море пассажиров судна, потерпевшего крушение. Он пишет в книге "ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОБИНЗОНА КРУЗО":
   "Невозможно описать разнообразные телодвижения и восторги, которыми спасенные выражали свою радость по случаю столь неожиданного избавления от опасности. У некоторых были слезы на глазах, другие рыдали и стонали с таким отчаянием в лице, как будто испытывали глубочайшую скорбь. Некоторые буйствовали и положительно казались помешанными. Иные бегали по кораблю, топая ногами или ломая руки. Некоторые танцевали, несколько человек пели, иные истерически хохотали, многие подавленно молчали, не будучи в состоянии произнести ни единого слова. Кое кого рвало, несколько человек лежали в обмороке.
   Большинство впало в исступление и какое-то своеобразное безумие. И лишь очень немногие оставались спокойными и серьезными в своей радости. Немногие крестились и благодарили господа".
   Робинзон объясняет это явление, исходя из "теории темперамента" и "животных духов". Он говорит, что ...
   "... Отчасти это, быть может, объяснялось тем, что они принадлежали к французской нации, отличающейся, по общему признанию, более изменчивым, страстным и живым темпераментом, так как жизненные духи у ней более подвижны, чем у других народов".
  
   Пьер, похоже, не следует предложенной нами логике в отношении возможных следствий автономии интеллекта, поскольку она требует наличия сообщительных связей между индивидами. Тем не менее, интуитивно чувствует возможность и опасность описанного интеллектуального "инфицирования" при наличии общения. Оттого, вероятно, и настаивает на защите индивидуума от его соседей как на "естественном" поведении:
   "Все социальное поведение реактивно. Нужно защищаться от соседей" - говорит Пьер.
  
   Любопытно, как именно такое поведение демонстрирует наш "испытуемый" Робинзон Крузо на необитаемом (sic!) острове, когда строит двойную линию недоступных укреплений вокруг своего жилища. Эта его самоизолирующая деятельность особенно показательна в том плане, что остров, по всей видимости, - и как он сам решил, - необитаем; и Робинзон не встречал на нём ни людей, ни крупных хищников. Так обнаружилась его британская буржуазная ментальность, - и это несмотря на страдания, причиняемые отсутствием общества и общения.
   Оглянемся вокруг! Разве не из таких же Робинзонов состоит население наших мегаполисов, где каждый максимально изолирован от другого и мечтает о собственном "островке" муниципальной территории, на котором он возведёт свой замок, окружённый высокой стеной?
  
   Таковы же "индивидуумы" Пьера Жане. Они НЕ ОБЩАЮТСЯ! Но, наблюдают друг за другом и вычисляют обоюдные намерения. Выше мы узнали, что человек научается изобретать действие, проектировать и разрабатывать его мысленно, превращая в детализованное намерение или потенцию разумной воли. А затем по "закону параллелизма" он переносит это своё умение на других, приписывая им собственные черты, и, в конце концов, научается "изобретать" или "конструировать" намерения другого.
   Всё это голая теория, которой Жане хочет придать достоверность, выдавая её утверждения за продукт эволюции психики.
   Он говорит, что будто бы ...
   "... Интенциональная реакция, реакция на намерения другого, формируется медленно, в ходе длительной эволюции, через множество ошибок".
   Обоснование своему утверждению Пьер якобы находит в клинической практике.
   "И сегодня еще есть психические болезни - говорит он, - когда человек видит везде дурные или добрые намерения. Есть больные, которых совершенно не интересуют другие, они полностью теряют интенциональное поведение, опускаются на более низкую стадию".
   Однако, эти иллюстрации сами полностью зависят от теории - вполне квантовой (!), - согласно которой психические болезни и здоровье суть флуктуирующие перемещения психики имярека по ступенькам лестницы психической эволюции.
   "Но мы - здоровые, как правило, адаптируемся к намерениям других. Знание намерений другого и, затем, наших собственных приводит к адаптации к своим и чужим намерениям", - говорит Пьер.
   Всё сказанное теперь вновь убеждает нас в том, что "истинный человек" Пьера Жане - это познающий субъект, способный познавать окружающую среду (в которую включены все прочие субъекты), формировать знание и действовать на основе этого знания; словом "когнитивная личность" в перспективе "многоипостасного" подхода к изучению личности.
   И в этом он перекликается с Демокритом, писавшим, что "Человек - это всё, что мы знаем...".
   Такой информационной концепции человека - передовой, на взгляд нашей постиндустриальной эры, - не хватает по меньшей мере одного - РЕЛЯЦИОННОСТИ. И не только пространственно-временной (Эйнштейновой), но и событийной ("квантовой") реляционности, необходимо предполагающей, в качестве условия любого знания личности, ОБЩЕНИЕ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ между людьми, в которых знание только и обретается.
   В этой перспективе, всем интеллектуалам - не только психиатрам и психологам - неплохо было бы заметить, что общая беда Постмодерна (или Модернити, как принято теперь говорить) заключается, главным образом, не в механистичности обращающихся в научном сообществе "теорий личности", но - в том, что они навязываются людям в качестве их самосознания и формул самоидентификации в контексте индивидуалистической либеральной идеологии. И эта неадекватность либерального самосознания общественной сущности человека (вопреки провозглашённому Ж.-Ж. Руссо возврату к "естественному человеку") является, возможно, одной из причин того, что "ШИЗОФРЕНИЯ" сегодня превратилась в глобальную проблему всего постиндустриального человечества.
   И дело всё в том, что "Человек", каким его видит яркий представитель Постмодерна Пьер Жане, современник так наз. "конструктивизма" - прямо противоположен "естественному человеку". Это создание полностью искусственное (!), хотя и "слепленное" из органической "глины" биологического вида и видовой Эволюции.
   Жане рисует нам Человека-Робинзона, изобретателя, конструктора, инженера и производителя самого себя. Он говорит своим слушателям в Коллеж де Франс:
   "Я советую вам подумать над проблемой чувства действия, которое сегодня исследуется во многих трудах, в том числе в недавно вышедшей книге "Чувство действия" немецкого автора Макса Леви. Работы по чувству действия можно, я думаю, рассмотреть в социологическом ключе, когда речь идет о человеческом действии как создании. Человек производит действия, как изготовляет орудия, котлы, и он занимается этим производством, он активный участник этого процесса".
   И, поскольку личность, согласно Пьеру, - это поведение; постольку производство своих действий есть изготовление своей личности.
   Пьер, как гуманист в своей основе, понимает опасность такого машиноподобного человека-механизма, или робота, и хочет гуманизировать его посредством чувств. Отсюда его внимание к чувству как регулятору действия. И в этом - весь гуманистический пафос его мировоззрения, излагаемого в читаемых нами лекциях.
  
   Даниель Дефо, - будучи старше Пьера Жане на двести лет и, к тому же, англосаксом, - уже тогда прекрасно чувствовал не только разницу между холерическими французами и сангвиническими англичанами, но и разрыв между природным (естественным) человеком и таковым Английской Промышленной Революции.
   Чтобы осмыслить этот разрыв и продемонстрировать его на публике, он свёл лицом к лицу на необитаемом острове буржуа-предпринимателя Робинзона Крузо и природного "дикаря" Пятницу.
   Преимущество Дефо перед Жане в том, что он прибегает к литературному произведению. А Пьер, будучи зажат в тисках картезианской "научности" не может продолжить намеченное им исследование чувств как регуляторов действий, и потому ограничивается моральным увещанием, обращённым к студентам - "подумать над чувством действия".
   Сам же с сожалением констатирует, что ...
   "... Увы! Но понятие производства действия не много нам дает для понимания реального производства и его механизмов. Речь идет не о метафизической реальности, а о социальном объяснении того, как мы объясняем другим наши творения и действия. И только!".
  
   Тем самым Пьер признаёт, что заимствует наблюдаемые реалии окружающего индустриального мира для построения моделей поведения. И это его ограниченность далеко не случайна. Несмотря на то, что свои лекции Пьер, хронологически, читает в веке ХХ-м, менталитет его (и с ним дискурс) по-прежнему определяется английской промышленной революцией и иллюзиями иллюминатов. Кратко говоря, Пьер продолжает подвергаться очарованию "индивидуализма", или "феномена автономии индивидуума", - как формулирует восходящее к эллинской древности достижение социологической мысли Нового Времени польский историк Ежи Шацкий.
  
   К счастью, развитие той же индустрии и сопряжённого с нею научного знания подарило нам новый научный язык, и с ним - новые возможности осознания.
   Мы можем теперь воспользоваться логикой квантово-полевых процессов и с облегчением утверждать, что психика, или душа человека, как и элементарная частица "Стандартной модели", НЕНАБЛЮДАЕМА вне общения (взаимодействия). А бихевиористический подход не предполагает рассмотрения ПАР, соединённых информационными обменами. И поэтому мы находим его безнадёжно устаревшим и неудачным.
   Важно отметить, что отсылка к "Стандартной модели" квантовой теории поля вовсе не означает, в данном контексте, будто мы переносим на человека логические модели квантовой механики. Напротив - мы утверждаем, что именно в Человеке открывается разуму устройство Вселенной. И мы в этом следуем методологически за психологом Гансом Айзенком, который утверждал, что неправильно познавать человека, наблюдая поведение крыс: наоборот, крыс нужно пытаться понять, исходя из поведения и общения людей.
   Принцип, согласно коему желающие понять Природу должны исходить из человека, провозглашается Благой Вестью, провозглашающей, что Рождением Христа Иисуса воссиял в человеках "Свет Разума".
   ("Рождество Твое, Христе Боже наш, Возсия мирови Свет Разума" - слова Рождественского Псалма).
  
   К сожалению, этот свет не освещает разума Пьера Жане; и его "человек" -если не крыса, прямым текстом, то всё равно - домашнее животное, приспосабливающееся к жизни среди людей, как его среды обитания. Свести человека к собаке ему (чисто внешне) помогает концепция психологического онтогенеза, или "развития индивидуальной психики". Пьер, - не говоря об это прямо, -- берёт за основу своих построений беспризорного ребёнка в чужом квартале; чьё одиночество и отчуждённость создают ситуацию, близкую к участи бродячей собаки.
   Вот, послушайте, что он говорит:
   "Ребенок прекрасно знает тех, кто только ворчит, и тех, кто может отлупить. И он ведет себя по-разному в отношении одного и второго".
   Пользуясь примером такого поведения, взятого якобы из "детской психологии" Пьер позволяет себе вывести абсолютно ложное понятие "власти", подменив ВЛАСТЬ подчинением посредством насилия и угрозы применения последнего; соответственно, подвластность - навыками предусмотрительного поведения в отношении подобных угроз.
   Как бы извиняясь, Пьер всё же признаёт, что "понятие власти неопределенно и таинственно...". Но - не для него! Не желая ввязываться в "таинственное", Жане следует за Декартом, предпочитая "Cogito", сколь бы примитивным оно ни было. Авторитет Картезия служит ему защитой, пользуясь которой Пьер объявляет:
   "Я позволю себе дать простое объяснение того, что кажется загадочным: понятие власти -- это просто наша реакция на намерения, представления, образы действий".
   И дальше более уверенно:
   "Понятию власти соответствуют не метафизические силы или сущности отдельных монад, а социальные навыки. Ему соответствует привычка остерегаться угроз одного и не бояться угроз других":
   "По сути, человек, который угрожает и не исполняет угрозу, слаб. Мы относимся к нему как к слабому. Другой силен, и мы ведем себя с ним, как с сильным. Мы постепенно усваиваем определенные формы поведения, адаптированные к власти".
   Если не замыкаться в рамках так наз. "детской психологии", которой каждый из нас причастен, а подойти к делу "по-взрослому", то последнее высказывание Жане, имея видимость психологического суждения, явно выходит за пределы психологии в область идеологии. Пьер, фактически, рисует образ некоего "либерального подпольщика", который приспосабливается к "тирании", или к жизни "отчужденца" в условиях "авторитарной общности".
   Всё это очень похоже на описание жизни обывателя в условиях враждебной оккупации, когда все выполняют распоряжения комендатуры, сохраняя при этом латентный "Stimmung" свободолюбия и непокорности.
   (О "Stimmung" см. в книге Ганса Ульриха Гумбрехта "После 1945. Латентность, как источник настоящего").
   Здесь любопытна перекличка или даже практическая тождественность "латентности" с даваемым Жане определением интеллекта как промежуточной фазы между двумя реакциями.
   Ведь, Латентность -- обозначает период, когда организм неактивен или кажется неактивным. Это бездействие обычно бывает вызвано особым "школьным днём", или скрытым обучением, и заканчивается, когда организм вырабатывает реакцию на этот стимул.
   А вот что говорит Жане об интеллекте:
   "Интеллектуальные действия являются промежуточными: это функциональные действия, лавирующие между двумя рефлексами, двумя уже существующими формами поведения, и склоняющиеся то к одной, то к другой".
   Не правда ли, похоже?
   А что до валидности привлечения Пьером Жане "детской психологии", то хочется спросить: поведение людей, назвавших первые в мире атомные бомбы именами "Малыш" и "Толстяк" тоже является проявлением ребячества?
  
   Независимо от ответа, можем констатировать, что в индивидуалистическом взаимоотчуждении, принимаемом Пьером Жане за "естественность", власть вырождается и окаменевает, превращаясь в подвижную границу, "limes".
   Используя историческую иллюстрацию, можно заметить, что по ту сторону limes-а нет власти Рима: германцы живут согласно своим обычаям. Для них Рим в целом вместе с властью, которая для них не существует, выступает в виде полосы укреплений, которую они боятся пересекать, но всё же пересекают там и сям, время от времени. Для Рима, чья власть не распространяется за линию limes-а, ведёт там разведку, с целью предупреждения вылазок варваров.
   В человеках описанный limes есть граница между "Человеком Богородным" и "Человеком разумным", представителем животного вида Homo sapience, обретшего "разум" в качестве орудия приспособления к динамической изменчивой окружающей среде.
   В людском взаимоотчуждении, когда слово перестаёт быть квантом общения и, оставаясь когнитивным инструментом, становится фрагментом логической конструкции, моделирующей "поведение других" как изменения окружающей среды, Человек Богородный вырождается в Человека разумного. Вместе и власть вырождается в limes, укреплённую подвижную границу.
   И тогда со стороны Власть-имеющего власть его оборачивается силой по отношению к неимущим власти. А с другой стороны, разумный человек, не знающий власти, приспосабливается к требованиям сильного.
  
   Вот это взаимо-приспособление в условиях отчуждения Пьер как раз и описывает в терминах "интенционального поведения".
   Он говорит:
   "Знание намерений другого и затем наших собственных приводит к адаптации к своим и чужим намерениям".
   "Под термином интенциональное поведение я понимаю не только наши собственные намерения, являющиеся завершающей частью психологии, но в первую очередь намерения других и реакции на намерения других".
   И далее сам фиксирует вырожденческий статус этого поведения, отмечая, что ...
   "... Интенциональное поведение -- это следствие поведения производства: речь идет о производстве актов".
   Однако, описание ЧЕЛОВЕКА как "Человека Производящего", по преимуществу, является весьма односторонним, и потому заведомо неполным (!).
   Жане и сам выражает скепсис в отношении такой модели:
   "Человек производит действия, как изготовляет орудия, котлы", - говорит Пьер. - Но, "Увы! Это понятие не много нам дает для понимания реального производства и его механизмов".
   Грубо говоря, невзирая на то, что пищеварение влияет на умосозерцание, последнее невозможно объяснить исходя из пищеварения, - так нам представляется.
   Полная беспомощность "интенционального поведения" в части прояснения феномена власти хорошо иллюстрируется следующей картинкой:
   "Художник вдохновенно рассказывает о картине, которую собирается написать", - рассказывает Пьер. - "Это намерение, описание, а не само действие. Но мы пожимаем плечами, потому что еще никогда не видели его росписей и знаем, что он этой картины не напишет. Мы ему отказываем в такой возможности, не наделяем подобной властью". (Sic!!)
   Тут даже нечего опровергать! Просто враки! Слово "талант" заменено на слово "власть" - и только! Мы не наделяем его подобным талантом..., - это да. Но причём тут власть?
   Кого мы вообще можем наделять властью? Пьеру, как французу, неплохо бы вспомнить, что франкские короли получали инсигнии власти от Римского Понтифика, а не от первого встречного. Наши русские Великие князья тоже ездили за своей властью в Орду, к Великому Хану, из рук которого и получали Ярлык на княжение.
   То, что речь идёт об умении и способности подтверждается следующей иллюстрацией:
   "Другой делится замыслом статуи; его мастерская полна уже готовых статуй, поэтому мы знаем, что он ее создаст. И мы ведем себя с ним как с человеком, который может это выполнить".
   Ну, и как же мы ведём себя с ним? Скорее всего, чисто по-деловому, с уверенностью надёжности инвестиции наших денег в заказ на статую для нашего сада. Власть, если присутствует здесь, то очень косвенно - в виде гарантии правопорядка и легитимности производящей деятельности. Психологических властных отношений в нашем взаимном поведении нет, как его ни называй.
   В итоге Пьер вообще отказывается рассматривать психические феномены потестарных отношений, говоря, что ...
   "... мы лишь приписываем окружающим нас людям разные возможности или способности. Нас окружают люди сильные и слабые. Это не значит, что мы знаем их внутреннюю, физиологическую или метафизическую силу. Это означает просто, что когда они обещают что-то, они это выполняют, и мы на них особым образом реагируем".
   Таким образом Пьер описывает так называемых, в просторечии, "людей слова" или "человека слова". И это уже положительная нравственная характеристика; полезная для выделения среди прочих людей, с которыми можно "иметь дело" или "вести дела".
   Что за этим, кроме повседневного буржуазного прагматизма?
   Фактически, Пьер утверждает, что нам нравятся такие люди, и мы переносим на себя положительную оценку их и предъявляем к себе соответствующие требования:
   "Постепенно поведение в отношении намерений других мы применяем к себе, переносим его на наши собственные намерения...".
   И таким образом, по мнению Пьера, вырабатываем в себе честное сознание "Я могу!". В качестве иллюстрации он приводит случай Тэна:
   "Тэн утверждает, что способен прочесть латинскую книгу. Что означает эта способность?"
   "Он помнит тысячи латинских переводов. Это старая память, оставшаяся в нем, обобщается одной фразой: "Я могу прочитать книгу, написанную по-латыни, и пересказать ее содержание". Но даже это утверждение неполно, поскольку в конце концов можно найти книгу, которую он не прочитает, или же он мог вдруг и вовсе забыть латынь. Но, оставив в стороне исключения, мы приходим к общему понятию возможности действия, или власти". - Говорит Жане.
  
   Таким образом, имеем отождествление "власти" и "возможности действия".
   Но, строго говоря, власть лица, имеющего таковую, никак не зависит от его возможности действия в настоящий момент. Чего, правда, нельзя сказать о "коррозии власти" со временем (с "тепловым временем" - для тех, кто интересуется физикой). Однако и такая коррозия, порождаемая бездействием, не даёт оснований для подобного отождествления.
   Эволюционная логика Пьера Жане подсказывает ему следующие утверждения:
   "Постепенно мы создали психологию возможности - говорит он; и не следует забывать, что психологическая наука сравнительно молода, а психология и до нас существовала веками. Это одна из последних сформировавшихся наук, пытающихся осознать себя. Возможно, она же -- и первая из наук, существовавшая издавна, даже не достигая оформления, потому что люди не могли жить друг с другом в обществе, не создавая психологии. Они знали о возможностях других людей, об их способности двигаться, говорить, помнить, задолго до философов научились подразделять человеческие функции. /.../ Язык -- не что иное, как элементарный учебник психологии; он содержит общепризнанную последовательность психологических операций, которую можно предложить соседу. Лучший трактат по психологии -- это толковый словарь. Возьмите его и посмотрите на приведенные там глаголы; вы увидите, какие психологические операции выделяются тем или иным народом и как они понимаются. Научная психология перенимает эти представления, не учитывая ошибок и особенностей таких классификаций. Так, понятие возможности действия, или власти -- раннее, созданное первобытными народами, -- оно постепенно приводило к формированию индивида. Каким образом? В обществе, в группе складывались две категории людей: обладающих и не обладающих властью. Полезно определять людей, у которых намерение переходит в действие, как полезно для ребенка различать папу и маму -- того, кто отшлепает, и того, кто пожалеет".
   А для нас полезно сознавать, что "понятия, созданные первобытными народами", относятся к области археологических фантазий.
   Неплохо также ещё раз отметить, что "индивид" у Пьера Жане - это чисто когнитивное представление, обязанное способности глубокого и тонкого различения окружающих людей между собой, вплоть до уникальности имярека. Это похоже на вооружённость зрения микроскопом: если на первый взгляд все песчинки в горсти песка одинаковы, то под микроскопом они окажут свои форменные различия.
   Следующее рассуждение Пьера доказывает верность нашей оценки. Пьер говорит:
   "Индивиды были плохо отделены друг от друга и стремились к смешению. Теперь появилась новая форма разделения людей. Речь идет не только о высоком и низком положении, не только о внешних различиях, но и о различении их будущих намерений. Эта форма разграничения продуктивна и способствует развитию индивида".
   Всё так, наверное.... Вопрос заключается в том, насколько продуктивен подобный Демокритовский атомизм в психологии?
   Последнее суждение Жане, высказанное в данной лекции, показывает, что не слишком продуктивен! Если позволяет Пьеру сформулировать профанацию основного культурного понятия "иерархии":
   "Иерархия -- особая форма организации группы. Это та же группа, но упорядоченная. Люди в ней помещаются в разные категории в зависимости от того, сильны они или слабы, успешны ли в борьбе или в убегании и пр. Это отличает их друг от друга".
   "Это простое, очень примитивное разделение на сильных и слабых дало начало иерархии" (!?).
   То есть, иерархия - это классификационная сетка, выстраиваемая этнографом, наблюдающим за "дикарями" на Соломоновых островах?
   Комментарии, что называется, - излишни!
   Этим заканчивается 14-я лекция Пьера Жане и он переходит к лекции ...
  
   4 ФЕВРАЛЯ 1929 г.
   15. ПЕРСОНАЖ
  
   Уже само слово "персонаж" отсылает нас к шекспировскому "весь мир - театр, и все люди в нём - актёры"; или к представлению социума как сценической площадки, на которой играется пьеса, так что из действий всех участвующих складывается ДЕЙСТВО, а действие отдельно взятого участника образует рисунок роли. Все актёры - они же и зрители; исключая выделенного зрителя - философа, созерцающего этот театр в своём разуме.
   У Шекспира Действо развивается в онтологическом времени: один и тот же имярек последовательно выступает в разных ролях: "Сперва младенец, ревущий громко на руках у мамки... Потом плаксивый школьник с книжкой сумкой, с лицом румяным, нехотя, улиткой Ползущий в школу. А затем любовник, вздыхающий, как печь, с балладой грустной в честь брови милой. А затем солдат, Чья речь всегда проклятьями полна, обросший бородой, как леопард, ревнивый к чести, забияка в ссоре, готовый славу бренную искать хоть в пушечном жерле. Затем судья с брюшком округлым, где каплун запрятан, со строгим взором, стриженой бородкой, шаблонных правил и сентенций кладезь. - Так он играет роль...".
Соответственно, актёр развивается и как зритель.
  
   Именно эту модель заимствует у Шекспира Жане для своей "баллады" психологического развития личности.
   "Изначально люди существуют для нас только через свои действия - говорит он".
   Устойчивые комплексы этих действий, или "паттерны поведения" мы различаем как "кукол" театра марионеток, или как "маски" балаганной комедии.
   Новое действо возникает, когда буратино обрывает нити кукловода и начинает двигаться сам; то есть самостоятельно производит свои действия и далее становится сам себе режиссёром. Тогда для него же как зрителя на месте кукол или масок появляются РОЛИ.
Вот, что говорит Жане:
   "Когда мы приписываем другим или самим себе власть, или возможности действия, мы тем самым наделяем их или себя особым поведением, ролью...".
   За словами "приписываем себе" теперь не следует прозревать "самозванство" - хотя к нему они отсылают. В данном контексте правильнее видеть за ними фазу развития сознания и сознательного восприятия.
   Тогда "власть, или возможности действий" выступает как неопределённость, непредсказуемость действия в точности, но - лишь приблизительно. Эту приблизительность, или, говоря математически, распределение вероятностей, неплохо бы научиться себе представлять.
   Такое развитие Пьер видит в "интенциональном поведении" зрителя, предсказывающего намерения актёра. В этом случае у роли появляется характер, и на сцене возникает "персонаж" (!):
   "Теперь появилась новая форма разделения людей", - говорит Пьер. - "Речь идет не только о внешних различиях, но и о различении их будущих намерений. Эта форма разграничения продуктивна и способствует развитию индивида. В результате возникает персонаж".
   И далее, переходя со сцены в плоскость производящей деятельности, Пьер заявляет, что ...
   "... С того момента, как люди получают возможности действия (а обладать такой властью -- это, право, удивительно), следует учитывать не только то, что они делают, но и то, что могут сделать, на что они способны, и остерегаться их явных и скрытых намерений. Это огромное преобразование личности".
   "Что же за преобразование?" --спросим себя. - И чему удивляется Пьер?
   Из всего вышесказанного вытекает, что действие есть и до получения возможности действия (= власти), но это действие марионетки, которую дёргают за верёвочки. Эти верёвочки - рефлексы; а кукловод - организм, вид, и биоценоз в целом.
   И вот, когда "верёвочки", или нервные проводники рефлексов, разрываются, и между рефлексивным или "висцеральным" мозгом появляется посредник - интеллект; тогда действие становится произвольным. Отсюда ясно, что "власть", которую подразумевает здесь Пьер - это власть разума над телом.
   Для внешнего наблюдателя работа интеллекта другого индивида остаётся сокрытой, и потому произвольное действие имярека находится в спектре возможностей внутри некоторых естественных границ. При взаимодействии с имяреком ему желательно изучить эти возможности и вывести для себя распределение вероятностей всех возможных движений. Именно это распределение лежит в основе учёта намерений другого, и, таким образом, - в основе "интенционального поведения".
   Наблюдаемый и выявляемый извне спектр возможностей имярека обеспечен ему посредничеством и "властью" интеллекта. Это соображение позволяет нам понять предлагаемую Жане эквивалентность "власти" и "возможности действия".
   Наверное, такая психология власти способна встроиться в просветительскую утопию свободного разумного общества, где нет власти как общественной деспотии или тирании: где власть строго индивидуализирована как власть персонального разума над движениями своего тела. В общественном плане такая власть институализируется как свобода (= возможность) индивидуального производящего действия; одним словом, как свобода индивидуального предпринимательства. А взаимодействие с другими властными интеллектами обеспечивается согласованием индивидуальных разумений, посредством единого языка и информационных обменов.
  
   Таково, на наш взгляд, "огромное преобразование личности", о котором выше объявил Пьер Жане. "Огромность" каковому придаёт как раз отсылка к упомянутой утопии "Модерна" о всеобщей власти Разума, осуществляемой через индивидуальные интеллекты, метафизически ему причастные.
  
   Однако здесь мы несколько забежали вперёд. Осуществление "Республики Разума" сопряжено с "индивидуальным "Я", которое должно, по мысли Жане, занять в позитивной науке место метафизической "души". Это явится следующей стадией развития личности, пока же индивидуум (святое для Жане понятие) становится только "персонажем" общественной драмы в "мире как театре":
   "До появления знакомого нам всем индивидуального "я", до обретения такой души, о которой мы мечтаем, человеческая личность проходит стадию, имеющую большую историческую важность и огромное патологическое значение: стадию персонажа", - говорит Пьер. - "Для других и для самих себя мы являемся персонажами, то есть, индивидами, обладающими особыми возможностями действия, способными играть определенную роль".
   Эта способность, в экономической перспективе обеспечивает возможность распределения труда и промышленного производства. Но не является ещё вершиной развития личности, полнотой раскрытия потенций этого развития.
   То, что такое развитие является целью идеологии Жане и всего гегельянского Постмодерна, в частности, Марксизма, явствует из следующей умозрительной истории, представленной Пьером. Читая её, важно обратить внимание на слово "завоевание", которое чётко отделяет эту человеческую историю, от биологической эволюции.
  
   "Мы уже рассмотрели много завоеваний (sic!) на пути развития личности, - напоминает Пьер. - Сначала мы занимались так называемым телом собственным, отличным от тел других людей. Собственное тело человека конституирует его личность; люди различаются своими телами. Существуют связанные с телом формы поведения: регуляции, предосторожности, контроля и защиты".
   "Затем мы продвинулись немного дальше и подошли к собственно человеческим формам поведения, к социальным его формам, поведению в отношении человека. Они отличаются от поведения социальных животных. В поведение человека как третья сила включается человеческий интеллект, а также то, что мы назвали поведением индивида по отношению к группе и группы по отношению к индивиду. Это уже преобразование: речь идет не просто о некоем индивиде, а об индивиде как члене определенной группы -- племени. Это приводит к особым реакциям, которые мы назвали реакциями знамени и приветствия. С индивидуацией приходит ощущение собственной власти, возможностей действия, а с ним -- и нечто необычное. Индивид меняется, и я предлагаю дать ему особое имя, которое мы попытаемся обосновать: персонаж".
   Как видите, всё это новое развитие обнимается термином "индивидуация" и укладывается тем самым в русло ведущей идеологии Нового Времени.
  
   Персоноцентризм важен для науки психологии в её борьбе с усредняющими статистическими подходами, ценность результатов которых активно оспаривается, в частности, Гансом Айзенком, полагающим, что "Психология - это изучение поведения личностей, и ничто другое; личность лежит в её основе". Притом, что "личность" у него есть индивидуальная сущность, в своем отличии от ей подобных стремящаяся, в пределе, к уникальности.
   "Я уже обратил внимание - говорит Ганс - на склонность психологов задавать "общие вопросы", основанные на представлении о некоей универсальной "человеческой натуре", хотя в реальности мы наблюдаем огромное многообразие её проявлений".
   Поэтому Ганс призывает не игнорировать все возможные индивидуальные различия, рассматривая их как погрешности "безупречного эксперимента", но обязательно учитывать и изучать их самих по себе. Таким образом в психологическом исследовании должен участвовать весь спектр личностных переменных, на основе индивидуального изучения которого можно с определённой вероятностью предсказывать поведение индивида. (См. об этом в "Парадоксы психологии" Ганса Юргена Айзенка).
   Вопреки формальным ожиданиям, мы не приходим на этом пути к бесконечностям, поскольку личность, как "био-социальная" система имеет конечное число устойчивых состояний, с латентными переходами между ними; то есть подчиняется квантовой логике. Так что интегрирование всего множества индивидуальных различий даёт на выходе конечные числа вероятностей поступков имярека.
  
   Пьер Жане не только признаёт эти индивидуальные различия, но считает их достижением человечества и акцентируется на них. Однако, в отличие от феноменологии длящегося настоящего, он пользуется феноменологией развития. Соответственно, "спектры личностных переменных" смещаются у него по эволюционной лестнице, соотносимой с историческим временем.
   Пьер полагает, в частности, что такая экзистенция как "быть персонажем" является достоянием исторического прошлого, и поэтому теперь выступает в форме психической дисфункции, патологии ...:
   "Сегодня, когда речь идет о норме, - говорит Пьер, - понятие персонажа отступает на второй план. Нормальный человек перерастает эту стадию, он должен быть выше, и ему не нравится, когда говорят, что он играет роль какого-то персонажа. Чтобы увидеть комедию персонажей, нужно обратиться к людям больным, душевно ослабленным. Множество расстройств, встречающихся в психиатрических лечебницах, -- это именно расстройства персонажа".
  
   Любопытно привести здесь для сравнения взгляд юнгианцев на "персонификацию", особенно с учётом того, что Пьер Жане был в то время практикующим психотерапевтом:
   "Персонифицированный способ рассмотрения личностной структуры весьма ценен для психотерапии, или, лучше сказать, по своему воздействию он уже терапевтичен. "Влечения", "процессы" и "факторы" остаются абстрактными величинами. Они предоставляют себя интеллектуальной рационализации и защите от непосредственного переживания. А вот персонификации дают возможность непосредственной связи или контакта. Техника "активного воображения" в юнгианской психотерапии именно это и осуществляет".
   Было бы ошибкой с нашей стороны понимать здесь "связи" и "контакты" в плане общения имярека с другими лицами. Речь идёт о воображаемом спектакле или кино, в котором разные автономные комплексы расщеплённой личности учувствуют в качестве персонажей драмы:
   "Индивидуальная личность, согласно Юнгу, представляет собой дифференцированное единство, которое не является ни простым, ни единым. Целостность личности означает напряжение между частями высокой сложности".
   "Это столкновение между составляющими частями личности, сражение, битва, диалог, симпозиум, драма, происходящие между комплексами".
   Как видите, данные "составляющие" уже отнюдь не "части", но маски или личины мирского театра, способные изобразить перечисленные события; как то: симпозиум, диалог, драма, etc.
  
   Под эту интерпретацию подходят примеры, приводимые Жане. Такой, например:
   "Есть больные - говорит Пьер, - принимающие во время прогулки свирепый вид: они смотрят на вас с презрением, поскольку считают себя королями, принцами, возвышающимися над другими героями, -- по-своему, как-то по-детски, играют роль великого персонажа".
   Один мальчик, стрессированный смертью брата в больнице, регулярно "лечил" своего брата, изображая врача:
   "Он принимал важный и серьезный вид, подходил к стулу, постукивал по нему пальцами: это врач, выстукивающий спину и грудь; затем прикладывал ухо к спинке стула и производил аускультацию больного. После перкутирования и аускультации он очень серьезно диктовал несколько слов, порой совершенно правильных. Например, он говорил тихо "KBr, NaBr -- 5 граммов". Это формула бромида натрия, который дается в больницах. Он диктовал формулы, как будто стажер записывал их за ним в журнал, чтобы потом давать лекарство больному. Так "осматривалось" несколько больных".
   По мнению Пьера, этот мальчик "создавал персонаж врача". Хотя решить, что он делал с собой на самом деле в эти минуты, весьма затруднительно. Но независимо от нашего незнания его психической латентности, думается, что терапевтическая ценность такой игровой персонификации легко проверяется.
   Также "в описаниях спиритов вы найдете множество интереснейших феноменов персонажа" - сообщает далее Жане. - "Вы все читали или слышали о знаменитой миссис Пейпер из Бостона, которую Общество психических исследований считало совершенно удивительной ясновидящей сомнамбулой, знающей все о своих посетителях. Оставалась ли она миссис Пейпер, когда давала сведения о своих гостях? Нет. С начала своего сомнамбулизма эта милая дама перевоплощалась в персонажа -- доктора Финюи -- который был реальным лицом, уроженцем Марселя, практиковавшим в Меце".
   "Листая труды о медиумах, обязательно встретишь персонажей и расстройства персонажа. Медиум одержим Наполеоном и пишет, как Наполеон, во всем остальном оставаясь самим собой. Но будьте внимательны: если это продолжается долго, его тело преображается: лицо принимает особое выражение, он перестает писать и начинает отдавать приказы. Он весь преображается, играя персонаж Наполеона. Во всех воплощениях медиумов вы найдете персонажа".
  
   "Итак, вы видите, - заключает Пьер, - что патология часто приоткрывает для нас состояние личности, которое мы несколько туманно называем персонажем. Но мы тщеславны. Мы говорим: "Этот паренек может играть врача, а женщина, по вашим собственным словам, глуповатая, верит, что превратилась в львицу. Сами же мы гораздо выше этого и не играем персонажей". Не будем слишком самоуверенными. Я соглашусь с вами: как мы скоро убедимся, в нас есть нечто кроме персонажа. Есть усовершенствования, которые надстраиваются над этим уровнем и позволяют пройти стадию персонажа, но мы не можем отрицать ее существование. Мы персонажи и играем свою роль хуже или лучше. У одних -- персонаж священника, у других -- врача. У врача уже нет, как в старину, белого галстука, но тем не менее остается особая установка. Отличный нотариус, прекрасный инженер, замечательный офицер, -- у каждого есть своя особая роль, и все мы изображаем перед другими персонажей. Существуют роли нотариуса, священника, преподавателя, постепенно меняющиеся. Это персонажи, которые есть в нас самих. Скажем в общем, -- у нас множество персонажей, которых мы используем в разных ситуациях".
  
   Вопрос: с какой целью используем? Зачем нам это нужно? И почему именно таким способом?
   Если не слишком углубляться в проблему, то можно быстро сослаться на функционально-ролевую "зернистость" коллективного культурного действа, настраивающуюся над естественной "зернистостью" социума на уровне телесной индивидуальности. С функциональной "квантованностью" сопряжена ролевая этика, конкретизирующая для каждой роли или общественной функции этику общую. Между прочим, в ординатуре дипломированных врачей всегда обучали как раз врачебной этике.
   Именно этика превращает функционера в персонажа. Потому Пьер не договаривает, когда сообщает, что все мы изображаем перед другими персонажей: нотариуса, священника, врача, преподавателя, etc.
   Всё так, - да не так! Не просто "врача", а хорошего врача: грамотного нотариуса, правильного священника, талантливого и заботливого учителя, и т.д.
   То есть, "персонаж" - это наилучший, образцовый, идеальный функционер. Не зря же больной изображает собой Принца или Наполеона, а не соседа по больничной палате (!?).
   А нужен персонаж для того, чтобы заполнить провалы несуществования имярека во время исполнения им своей общественной функции и взаимодействия с другими.
   Дело всё в том, что психика человеческая неустойчива. И если отнестись к индивиду (= неделимому) как к физическому атому, можно, можно сказать, что он постоянно флуктуирует, совершая скачкообразные переходы между состояниями, изменяется, образуя латентные периоды, и нерегулярно исчезает в полях общения.
   Бытие персонажа можно трактовать, как такие исчезновения самого имярека. Разрывы бытия, ими образуемые, заполняются ролевой игрой, персонажем, который на деле, является пустой самодвижущейся "оболочкой" настоящего лица, отсутствующего на данный момент.
   Благодаря такому заполнению экзистенциальных лакун, искусственная ткань общественного быта сохраняет неразрывность.
  
   Наличие такой функции у "персонажа" подчёркивается следующим наблюдением Пьера:
   "Почти у каждого из нас есть два очень интересных и важных персонажа - говорит Пьер - домашний, для ближнего круга общения и мирской, публичный, для круга внешнего".
   Они отвечают двум основным ролям имярека. Для женщины это могут быть, например, роль "светской львицы" и "примерной супруги, заботливой матери".
   Непрерывность и цельность феномена персонажа помогает сохранять взаимное "статус-кво", независимо от неустойчивого душевного состояния.
  
   И далее Пьер замечает, что жизнь персонажа, исполнение роли - это не только производящая артефакты внешняя деятельность, но и внутренняя психическая жизнь в порядке саморефлексии, когда мы выступаем одновременно и как актёры, и как зрители:
  
   "Мы все играем роли - говорит Жане - но, что особенно удивительно, мы играем их и для самих себя. Мы думаем о себе то-то и то-то. Мы считаем себя больными и, сказавшись таковыми, играем роль больного, это очень часто случается в семье. Вот девушка, которая не сдается: она считает себя больной и всегда будет ею, она не может быть никем другим. Мы играем роль и в отношении самих себя, и все наши жизнеописания и биографии должны считаться с этим персонажем. Я использую слово "игра": в отношении персонажа трудно избежать ассоциаций с тем, что называют "комедией".
  
   Зачем же избегать? Не правильнее ли признать исконную театральность нашего быта как культурную особенность, восходящую к древним грекам?
   В связи с этим признанием у Пьера возникает вопрос: "глубок ли, реален ли персонаж, которого мы являем и играем перед другими и перед собой, или же он призрачен, поверхностен?".
   За ним сразу же возникает другой вопрос: основной вопрос гносеологии - что считать реальностью?
   Жане следует за Картезием, для которого ощущения более реальны, нежели фантазии, и потому, модернизируя "методологическое сомнение" Декарта в ключе прогрессивного развития психики от простого к сложному, заключает:
   "Я придерживаюсь мнения, что глубина психологических черт зависит от того, насколько базовыми, элементарными они являются. Очевидно, что телесные реакции, реакции кинестетического чувства или чувства равновесия более глубокие, чем реакции персонажа. Уровень персонажа надстраивается над прежними психологическими уровнями, в них не проникая. Поэтому персонаж не всегда логичен, а обычно полон противоречий и абсурда".
   "Наши персонажи не всегда совершенны: мы -- несовершенные преподаватели, священники. Противоречия иногда скрыты под внешней оболочкой, но они существуют, и при желании их можно увидеть. Персонаж никогда не завершен, он всегда более или менее поверхностен".
   "Всегда ли?" --спрашиваем от себя.
   Реальная общественная жизнь ставит на этот предмет эксперименты, которых не поставишь в больнице Сальпетриер, к палатам которой как лаборатории всё время прибегает Жане.
   Жизнь советских нелегальных разведчиков, Ирины Салимовой и Анвара Садыкова явила собой такой "эксперимент".
   Они работали в Японии во время Корейской войны, выдавая себя за супружескую пару уйгуров, предпринимателей из Турции, будучи при этом советскими татарами, сотрудниками КГБ и совершенно посторонними друг другу людьми, связанными только одним служебным заданием.
   Совершенство или несовершенство их персонажей было вопросом жизни и смерти. Любая, самая малейшая, просто бытовая или речевая ошибка могла стать роковой. Они вели успешный бизнес, водили обширные знакомства, в том числе с сотрудниками американской разведшколы в Японии, их дом всегда был полон людьми, особенно турками. Анвар, будучи советским офицером, атеистом, возглавлял мусульманскую общину и даже занимал почётное положение муллы.
   Насколько глубокими или поверхностными были персонажи этих разведчиков, мы узнаём из того, что их фиктивный брак-прикрытие с годами превратился в настоящий супружеский союз, и они счастливо прожили в любви всю свою последующую жизнь. Благо, свадьба, сыгранная в Китае в начале пути, была практически настоящая во всём, кроме личностей жениха и невесты (!).
   Пьер также признаёт, что "рассуждения о поверхностности персонажей вызывают порой сомнение".
   И сообщает далее, что ...
   "... замечательный врач Арно сделал на заседании "Общества Психологии" очень интересное сообщение об искренности невропатов".
   "Он описал, например, меланхоличную и педантичную женщину, которая пыталась обвинить себя во всех смертных грехах и долго рассказывала о своих преступлениях: как убила мужа, как приготовила бутыль с ядом, ингредиенты для которого покупала в разных магазинах и т. д."
   "Послушайте, мадам, - сказал ей Арно, - недавно вы совершенно по-другому рассказали о смерти мужа. У него не было никаких симптомов отравления. Вы прекрасно знаете, что не подливали ему яда". Больная, удивившись и не успев сориентироваться, призналась: "Да, конечно, я это прекрасно знаю, я не покупала яда и не отравляла своего мужа". -- Значит, когда вы рассказывали мне эту историю, вы меня обманывали. -- И эта милая больная ему отвечает: "Но так было нужно, чтобы показать всю свою недостойность. Это необходимо". Итак, создается впечатление, что она обманывает сознательно, из необходимости, как будто на обман толкает ее нечто важное".
   Неправда ли, похоже на мотивацию наших разведчиков, которых на обман всех, с кем они общались, толкал "Долг перед Родиной"?
   Пациентка доктора Арно хотела убедить всех в своей виновности. Ирина и Анвар хотели убедить всех в том, что они - турецкие уйгуры.
   Первой это было нужно для создания себе благоприятной атмосферы покаяния. Вторым - для создания себе обстоятельств, способствующих сбору разведданных для СССР.
   В обоих случаях "так было нужно", и люди шли на это сознательно.
  
   Приведя ещё несколько примеров из санаторной практики, Пьер переходит к психологическому объяснению феномена "персонажа". Он говорит, что "совершенно согласен с доктором Кэмпбеллом, профессором психиатрии из Бостона, который "утверждает, что в реальной жизни и в психических болезнях именно верования играют главенствующую роль, что все основывается на верованиях". "Персонаж -- это верование, верование в то, что мы Наполеоны или генералиссимусы".
   И поясняет далее:
   "Верующие ничего не доказывают. Вере не нужны доказательства, она их полностью опускает, ей не нужны объяснения, она может быть туманной, в ней может быть масса противоречий. Противоречие верующего не беспокоит. Вера -- это прежде всего тайна. /.../ Персонаж и есть результат такой веры, созданной чувствами, которые мы испытываем к другим людям. Персонаж рождается в момент, когда чувство специализируется и уточняется".
   Последнее относится к так называемому процессу "индивидуации". Но вот первое - "чувства, испытываемые к другим людям" - к межличной коммуникации. А здесь у Жане явный пробел!
   Без заполнения этой лакуны "специализация и уточнение чувства" может существовать только в форме факта, но то, как такое уточнение совершается, остаётся сокрытым.
   Достаточно ли будет когнитивной модели (уточнения знания) для раскрытия...? - Это вопрос!
   Ситуация здесь напоминает таковую с Ньютоновой гравитацией. Есть факт притяжения тел друг к другу в пустом пространстве. Но как гравитация передаётся через пустоту?!
   Пьеру этот вопрос удаётся обойти через избрание неравновесной ситуации обмена. Его активный индивидуум, помещённый в его "среду обитания", каким-то образом (неизвестно каким!) собирает и анализирует информацию о своём окружении. Его знание о своей среде таким образом обогащается и уточняется, соответственно усложняется и уточняется его интеллектуальное поведение, вплоть до того момента (дальше Пьер пока не идёт!) когда в поле его умного восприятия и представления на месте первоначально безликой толпы появляется "индивидуум". Это усложнение и уточнение поведения означает более тонкую регуляцию, осуществляемую чувствами.
   Так работает когнитивная модель личности:
   "Социальные чувства сначала аморфны и принадлежат всему коллективу", - говорит Пьер. - "Сексуальное чувство мужчины обращено практически ко всем женщинам. Чувство страха испытывается по отношению ко всем сильным и опасным мужчинам. Постепенно чувства уточняются, и мы приходим к периоду избирательных тенденций, осуществляющих выбор. Избирательные тенденции порождают отличных друг от друга индивидов".
  
   Где они их порождают? - хотелось бы уточнить.
   В поле умозрения имярека, испытывающего индивидуализированное чувство (?). - Таков должен быть правильный ответ?
   Или в уме психолога-бихевиориста, наблюдающего поведение имярека, и обнаруживающего "индивида" в уникальности данного поведенческого паттерна?
   Как бы то ни было, всё это - лишь словарь неработающих терминов.
   И далее Жане приводит из своей терапевтической практики иллюстрацию, поясняющую наше утверждение. Он рассказывает:
   "Вы лечите невропата, пробуете внушение, советы -- все, что только можно. Больной сопротивляется, он не внушаем, не выполняет то, что от него хотят. Это может продолжаться неделями, месяцами. В один прекрасный день вы замечаете, что больной потихонечку меняется: у него уже другое отношение к вам. Он принимает, впитывает как губка все, что вы ему говорите. Любое ваше утверждение рассматривается им как абсолютная истина. Он также становится невероятно внушаемым, но только для вас, и никого другого. Он долго сохраняет ваши внушения. Ему становится лучше от самого факта вашего прихода, и вы задаетесь вопросом: что же произошло?".
  
   Мы точно знаем, что произошло - образовалась доверительная пара: "отец - сын"; "наставник - ученик"; пара лиц, сущих в поле общения, соединённых смысловыми обменами.
   Какое понимание этого события может нести максимально абстрактная "избирательная тенденция"? Что кошка принимает колбасу и отвергает мандарины?
   Всё, что может сказать Жане - то, что "метаморфоза происходит внезапно".
   Тем самым он лишь констатирует "квантованность" душевных состояний, не давая себе в этом факте ясного отчёта.
  
   Нашу правоту в квалификации описанного события как рождения ПАРЫ, нового единого существа, Пьер косвенно подтверждает своим следующей иллюстрацией. Он говорит, что ...
   "... Эта метаморфоза сохраняется не только в явлениях патологического и религиозного руководства. Она существует постоянно в социальной жизни, и я бы хотел напомнить вам чудесный феномен, интересный в первую очередь молодым, -- феномен любви. Любовь -- довольно странное явление. Долгое время люди находятся рядом, встречаются, не находят ничего особенного друг в друге: ничего не происходит. Но вот однажды, не важно из-за чего -- слова ли, обстоятельства, или особой черты человека -- они влюбляются, совершенно меняются в отношении друг друга...".
   Отсюда видно, как тщательно Пьер исключает рождение пары. У него каждый влюблённый остаётся автономным индивидуумом, только изменяющим своё видение другого и своё отношение к нему.
   И в чём же состоит это отношение? Оказывается, - в сотворении фантастического персонажа в лице друга:
   "Они приписывают персонажу другого огромную, исключительную важность и почти магическую власть над собой - говорит Пьер. - Нет ничего более удивительного, чем иллюзия (sic!) влюбленных, которые наделяют другого способностью укреплять их в слабости, излечивать в болезни, вдохнуть в них жизнь, постоянно их направлять. Они меняют другого, я бы сказал...", -- в собственных глаза, надо добавить! (А.Н.) - "... совершают акт принятия".
   Всего этого недостаточно для рождения Пары. Ведь существует неразделённая любовь, влюблённость одного в другого. Обоюдность такой влюблённости даёт лишь количественный результат - вместо одного, имеем двоих влюблённых. И что такое "акт принятия"? Он может быть односторонним. Нужно ДВА акта принятия. И тогда встаёт проблема их синхронизации и оповещения (информирования) друг друга об этом.
   Словом, для качественного бытийного скачка, рождения нового существа, нужно ОБЩЕНИЕ.
   Но именно общения избегает Пьер в своём описании "феномена любви", поскольку феномен этот наблюдается в поле зрения особой идеологической "стереотрубы", выделяющей каждого изолированного индивидуума поочерёдно.
   Потому Пьер ничего не говорит о том, что влюблённые постоянно ищут общества друг друга, становятся "не разлей вода", так что их всё время видят вместе; что они жить друг без друга не могут, стараются постоянно сохранять телесный контакт, образуя "плоть едину", и т.д.
   Всего этого в упор не хочет видеть Жане, и удерживает себя в рамках когнитивной модели личности. У него влюблённые, подобно Эпикуру, измышляют гипотезы друг относительно друга как предмета исследования:
   "Для понимания акта принятия следовало бы сравнить его с более сложными феноменами несколько иного плана. Я, если позволите, сравню его с гипотезой - говорит Пьер. /.../ Любовь -- это гипотеза, превратившаяся в фиксированную идею".
   Браво! Здравствуй, идиот!
   В таком случае, супружество - это уже проверенная теория, разделяемая обоими любящими (?!).
   Ведь, согласно Жане, ...
   "... Люди, взирая друг на друга, могут выдвигать относительно друг друга гипотезы. Глядя на человека, на черты его лица, слыша его речь, мы строим некоторую гипотетическую конструкцию, создаем ему персонаж".
   Как мы можем создавать другому "персонаж", если это способ личного существования? Что если мы рисуем ему один персонаж, а он отождествляет себя совсем с другим?
   В этом случае мы замыкаемся внутри собственных фантазий. И нет никакого способа согласования помянутых персонажей без личного общения.
   Наконец, мы влюбляемся не в персонаж, и не в физиономию ("черты лица"), но - в Лицо, открывающееся в личном общении. Лицо не наблюдаемо: оно любимо. И нет другого способа узнать лицо имярека, кроме откровения любви в поле личного общения. Вне общения и вазимооткровения лиц, лицо не существует. Вне актуальной парной общности оно может, наверное, замещаться "персонажем".
   Однако, это не означает, что ...
   "... Этот персонаж будет обладать властью, что соответствует самому определению персонажа, а поскольку речь идет о нас самих, этот персонаж будет обладать властью над нами", - как утверждает Пьер; и тем самым признаётся в своей вере в античный анекдот о Пигмалионе.
   Ошибка очевидна. - Технологическая карта, проект, образец, которыми руководимся при изготовлении артефакта, не обладают властью! Это понятие здесь вообще не у места.... Даже если обратиться к Платону и предположить, что Пигмалион руководился в своей работе над статуей идеей Красоты, всё равно рассказ о его влюблённости в мраморное изваяние есть не более чем полемический приём в философическом диалоге.
   И вообще, Пьер, похоже, склонен смешивать потестарные отношения лиц, с одержимостью.
   Таков идиотизм индивидуалистского техницистского поведенческого подхода.
   Разумеется, души людей, образующих пару, связаны между собой не только знаковыми информационными обменами. Они суть единое целое, и душевные их состояния резонируют также и в удалении друг от друга; то есть, они обладают "телепатией" по отношению друг к другу.
   Эту неразрывную связь любящих, переходящую даже порог смерти, один из них может чувствовать и осознавать как свою эмоциональную зависимость от партнёра, и страдать от этой зависимости. Пьер Жане описывает такую зависимость в случае любви, но совершенно ложно интерпретирует её как "власть" выдуманного "персонажа", проецируемого на партнёра.
   Он говорит:
   "Человек, которого мы любим, способен нас утешить, когда мы печальны, поднять наш дух, когда мы слабы, идти с нами по дороге жизни, помогать нам. Сам этот человек и не думает о такой своей власти, на нее не способен, но это не важно. Мы приписываем ему персонажа. Именно так создается любовь".
   Нет, не так! - утверждаем мы.
   Попробуем удалить из высказывания Жане три последние фразы. Ничего не изменится. Любовь остаётся как благодетельная связь. Думаем, что Любовь и Всемирное Тяготение имеют одну и ту же природу. Последнее есть любовь на элементарном уровне как всеобщая связь и поле общения.
   Возможно, в этом соображении содержится и ответ на вопрос об индивидууме (?). Ведь именно полю всеобщего тяготения наблюдаемые частицы обязаны такой фундаментальной однополярной характеристикой как "масса". С другой стороны, мы, говоря о теле или материальной частице, непременно подразумеваем массу. Неважно, лёгкую или тяжёлую, - но без массы нет частицы. Есть поле обменов, энергия которого рождает массу.
   Примерно так поле общения рождает индивидуума - тем более "массивного", чем больше информации содержат сопряжённые с ним флуктуации поля общения; и тем более "тёплого", чем меньше мы о нём знаем. Что прямо противоречит теории творимого "персонажа".
   Преимущество нашего подхода в том, что всемирное тяготение не объясняет любви, зато любовь может сделать понятным тяготение. Что свидетельствует в пользу убеждения в том, что правильнее объяснять Природу, исходя из человека, нежели Человека, исходя из природы.
   Последнее утверждение мы называем "Правилом всеобщей гуманистической относительности".
   Что же касается власти, то власть имеет мир (общество) как целое, как суверен. Если в роли, которую принимаем, в цели, которую себе ставим, в персонаже, которого создаём для жизни в миру, присутствует власть, то это власть мира над обывателем. Власть, которую имеем над собой, поскольку смотри м на себя глазами авторитетного Другого - это также власть мира.
   В ней собственно власть, в чистом виде, смешана с многомерной зависимостью общника от общины. Достаточно заметить, что наше вербальное (речевое) самосознание определяется языком и культурой общности, которой стремимся принадлежать, в составе которой хотим быть как существа общественные по природе.
   Соответственно, сознательная воля (разумная или нет - второй вопрос) определена культурной общностью. Можем называть это власть общества над личностью. Нас поймут в нарративном литературном ключе. Это не отменит и не уничтожит власти как личных потестарных отношений.
  
   Пьер пытается психологизировать, индивидуализировать названную власть мира, в рамках когнитивной модели, закладывая её в понятие "верования", развивающегося из "гипотезы". Он говорит:
   "Так же как в случае подчинения при сомнамбулическом руководстве или религиозного обращения, гипотеза внезапно рождается в нас, превращается в фиксированную идею и становится верованием".
  
   Тот факт, что "персонаж" Пьера Жане имеет театральное происхождение, подтверждается использованием в качестве иллюстрации трагедии Расина. Любопытно при этом наблюдать, как Пьер толкует пьесу в гносеологической перспективе:
   "В трагедиях Расина - говорит Жане - развитие любви показано в пяти актах: в первом акте предположение выдвигается, во втором -- проверяется, в третьем акте встречает противоречия и опровергается, и так далее, до того как сформируется чувство, и произойдет акт принятия".
   Разве это не описание принятия новой гипотезы научным сообществом?
   Таковы тиски когнитивной модели личности, сдавливающие менталитет Пьера.
   Присутствие в теории Жане помянутой нами выше "власти мира" над формированием самосознания имярека и конструированием им своей идентификации обнаруживается здесь следующим напоминанием:
   "Перед тем как завершить лекцию, не забудем общее правило, действующее каждый раз, когда люди собираются вместе: мы создаем собственный персонаж только после создания персонажа другого и по его образцу" - говорит Пьер.
   Это "правило", его "общность", и ситуацию, "когда люди собираются вместе", мы оставляем на совести Пьера Жане.
   Наверное, Ганс Айзенк мог заметить Пьеру, что слова "только после создания персонажа другого и по его образцу" характеризуют "экстраверта", и, значит, правило уже не общее. Да Пьер и сам признаёт, что ...
   "... Персонаж, которого мы играем, чрезвычайно вариативен: он может быть разным, получаться лучше или хуже".
   Думается, такая "чрезвычайная вариативность персонажа" весьма затрудняет выведение правил его создания.
   Если отбросить претенциозность и не пытаться устанавливать общих правил в психологии, то цитированное напоминание Жане ещё раз подчёркивает зависимость имярека от своих общников. Этой зависимостью он обещает заняться на следующей лекции:
   "... Перед тем как покинуть "персонаж", феномен чрезвычайно интересный и важный в нашей жизни, мы остановимся на одном из наиболее замечательных его следствий, и в следующей лекции обратимся к застенчивости и социальной оценке", - обещает Пьер.
   В отличие от цикла лекций, в личном психологическом развитии мы, по мнению Жане, не покидаем персонаж: мы над ним ВОЗВЫШАЕМСЯ (!).
   "Итак, мы дошли до стадии превращения в персонажей и можем ими оставаться годами -- по крайней мере, до тех пор, пока психологическая эволюция, не позволит нам подняться над этим довольно элементарным уровнем верований".
   Слово "идолопоклонство" так и просится здесь на язык. И верится (элементарно!), что у Пьера Жане были такие аллюзии, когда он читал эту лекцию.
   Возвращаясь к предмету её заметим, что прежде чем "годами оставаться персонажами", подкрепляемыми социальными ролями и должностями ("Мы вынуждены создавать персонаж преподавателя..." - говорит Пьер о себе и своих коллегах), персонаж нужно выбрать, полюбить его, научиться играть, etc.
   "Мы создаем свой собственный персонаж, и этот процесс, с моей точки зрения, таит немало опасностей" - замечает Жане. - "Особенно осторожным следует быть в юности. Это время, когда формируется многое, когда создается не только карьера, любовь, религиозные и другие верования, но и строится -- лучше или хуже -- свой персонаж, создается "я" человека. В юности мы формулируем в отношении себя гипотезу. Несчастье тому, чья гипотеза -- "Я больной, я слабый" ...".
   "Но почему мы создаем то или иное построение? /.../ Почему мы формируем в отношении себя ту или иную идею, создаем того или иного персонажа?" - вопрошает Жане.
   И отвечает:
   "Прежде всего огромное влияние имеет мнение других. Мы создаем собственного персонажа так, как нам говорят. Люди друг другу подчиняются, диктуют друг другу персонажей. Вы -- священник, и вам приводят пример: священники ведут себя так-то, что и вам следует делать. В семье родители часто диктуют молодым людям их персонаж...".
  
   Сказанное теперь Пьером лишь утверждает представление о "мире как театре", в котором играются пьесы, сочинённые и поставленные не нами, - так что лозунг "сам себе режиссёр" не находит широкого применения.
   Более релевантным может оказаться представление о том, что "все друг другу режиссёры".
   Похоже именно об этом хочет рассказать нам Жане в следующей лекции:
  
   16. СОЦИАЛЬНАЯ ОЦЕНКА. 7 февраля 1929 г.
  
   Прежде чем перейти к обсуждению данного предмета в понимании Жане, нам не помешает напомнить себе о специфической ситуации "Модерна", идеологически сотворённого либерально-демократической революцией, разрушившей так наз. "феодальное общество".
   В ходе революции реальный Суверен был свергнут. Сувереном был провозглашён "народ", то есть фантом "Все" (= Никто).
   Господа, получавшие ранее власть от Суверена, свою власть утратили и, вместе с нею, - авторитет.
   Авторитарность вообще была изгнана из общества нарочитого всеобщего равенства. В результате появился безликий авторитет "большинства", получающего свою власть от "народа как суверена"; и авторитет всякого, кто объявит себя представителем большинства народа или его части, согласно "принципу представительства".
   Только в обстановке безликой авторитарности общества как целого могло возникнуть такое явление как БЕЗЛИКАЯ "социальная оценка", исходящая от кого-угодно, - хоть от уличного мальчишки, кривляющегося и дразнящего вас. И эта оценка, исходящая от рядового зрителя "мира как театра", относится, по мысли Жане, к нашему "персонажу".
   Поэтому настоящую лекцию он вновь начинает с персонажа:
   "На предыдущей лекции - говорит Пьер - мы ввели понятие персонажа, и сегодня я продолжу о нем говорить. Это понятие кажется мне очень важным, основополагающим для построения личности другого человека и своей собственной. Оно служит в особенности для различения людей, что, как мы видели на примере индивидуации, первоначально представляло трудность".
  
   Мы ничего не видели, кроме не подтверждённых гипотез, иллюстрируемых за уши притянутыми фактами. В целом, методологию Жане, пытающегося построить теорию личности исключительно на деятельности индивидуума, не привлекая общение и парное существование, мы, следуя древней мудрости, назвали бы "хлопком одной ладони". Образно говоря, Пьер пытается составить аплодисменты, складывая движения отдельно взятой руки.
   В итоге, человек у него вновь Робинзон, более тщательно исследующий свой остров: и то, что ранее виделось ему сплошной зелёной чащей, при более пристальном рассмотрении оказалось составленным из различных плодоносящих деревьев, плоды которых он научился различать по сходству их с известными домашними растениями на его плантации в Бразилии, и по их пригодности в пищу (см. об этом Главу 7 "Приключений...").
   В результате среда обитания одинокого индивидуума - в данном случае "джунглями" выступает общество - становится более различённой дифференцированной.
   И поскольку "Индивидуум" Жане выступает не как агроном, а как драматург, режиссёр и зритель, орудием различения среды является для него не ботаника, как у Робинзона, а "роль" и "персонаж".
   Вот как этот инструмент работает:
   "Персонаж - говорит Жане - разделяет людей прежде всего по их качествам. Человек, квалифицируемый как булочник, отличается от преподавателя или солдата. Мы и сами себе приписываем особую роль, отличающую нас от других".
   Разделяет, но не наделяет! Булочники и солдаты уже существуют вокруг.
   Общество, таким образом, выступает неким пассивным Демиургом - Зданием, имеющим архитектонику, куда имярек встраивается пилястром или контрфорсом, или шпилем - в зависимости от своих притязаний и возможностей.
   Жане замечает далее, что этот общественный "Собор" имеет не только горизонтальное, но и вертикальное измерение. Он говорит:
   ".... Общество ранжирует персонажей, ставя их не рядом, как булочника и каменщика, а одного над другим: как солдата и унтер-офицера, полковника и генерала. Эта особенность общества получила необычайное развитие", и называется "социальной иерархией".
   Из последней, по мнению Жане, "возникает свойство персонажа, о котором мы еще не говорили, и которое, с моей точки зрения, важнее остальных".
  
   Это свойство - положение на шкале значимости и совершенства (условно вертикальной, по отношению к распределению ролей). Оно возникает, поскольку персонажи различаются не только по ролям в спектакле, но и по ранжиру ролей - от главной до эпизодической; а также - по качеству игры, экспрессии характера, точности и красоте грима и костюма, etc.
   Пьер говорит:
   "В большинстве профессий, во всех социальных ситуациях есть иерархия: от простого служащего в офисе до заместителя начальника, начальника и министра. Иерархия существует и в светском обществе. /.../ Стоит собрать человек пятнадцать, как среди них возникает вопрос: какова ценность такого-то с точки зрения социальной ситуации, богатства, интеллекта, красоты, здоровья и т. д.".
   Здесь следует отметить, что термин "иерархия", введенный древнегреческим автором Псевдо-Дионисием Ареопагитом в работах "О небесной иерархии" и "О церковной иерархии", и означающий "священноначалие", или "главенство святости", используется Пьером Жане абстрактно, в духе "теории систем". Подлинный смысл этого понятия оказывается, таким образом, выхолощенным. Иерархия сводится к классификационной и оценочной пирамидам.
   Именно место имярека на такой пирамиде имеет в виду Пьер, когда говорит:
   "Оценка людей друг другом происходит постоянно, и у нас самих есть потребность определять свое место среди других. Мы всегда спрашиваем себя: "Ниже ли я этого человека с разных точек зрения или выше? Много ли среди собравшихся людей выше меня? А тех, кто ниже меня?".
  
   Переживания имярека на перечисленные темы и должны послужить, по мысли Пьера, материалом "психологии личности", сопряжённой с "личиной", или "харей", - как переводится на русский слово "персонаж".
   Он полагает, что ...
   "...Социальная иерархия и ее формирование вполне заслуживает психологического изучения".
   Здесь, по мнению Жане, существует лакуна в антропологии, потому что ...
   "... По сути, социальной иерархией занимаются только с социологической точки зрения. Изучается, какая иерархия существует в обществе, кто является главой, кто -- заместителем и подчиненными... /.../ Но посредством какой работы, какими действиями членов группы и психологическими операциями иерархия осуществляется, как она функционирует, -- не изучается вовсе. /.../ А ведь именно через психологические исследования раскрываются существующие между людьми иерархические отношения".
   При этом реально существующие социо-структурные отношения статусов, функций и должностей выводятся Пьером за скобки как некая данность, как объективные условия существования, спущенные "сверху":
   "Общество называет вас капитаном, и вы должны играть роль капитана", - говорит Жане. - "Для каждой роли, каждой иерархической позиции существуют собственные качества. /.../ Но этого недостаточно, поскольку, кроме организованной сверху иерархии, есть иерархия самоорганизующаяся".
   "Сегодня мы займемся не первым, социальным, аспектом, который считается изученным, но вторым -- видимой и тайной борьбой людей, стремящихся обойти друг друга. Эта борьба существует, как мы только что сказали, в любом собрании -- выборе костюма, разговоре. Эта борьба столь постоянна, что ее выделили в особое явление и дали странное название, -- по-моему, первым его ввел Тард: социальная капиллярность. Она отражает устремленность вверх, побуждение человека подниматься в верхние эшелоны иерархии и, как следствие, доминировать над другими. Эту социальную борьбу, капиллярность, постоянное соревнование мы назовем функцией оценки", - говорит Пьер.
   Он называет "капиллярность" странным термином, хотя здесь очевидно системное представление общества подобием биологического организма, в котором именно капилляры обеспечивают постоянное обновление крови, соединяя венозные сосуды с артериальными. Любой управленец легко связывает образ "обновления крови" с процессом обновления кадров. Хотя сам Тард, скорее всего имел в виду психофизиологическую реакцию покраснения кожи лица: так наз. "румянец", или "краску стыда"; как реакцию, вызываемую социальными причинами - отсюда эпитет "социальная".
   Как бы то ни было, следующая замечательная фраза Жане демонстрирует, что он вполне понимает эту органическую аналогию и принимает её, присоединяя и приравнивая "функцию оценки" к другим функциям организма:
   "У нас много функций -- речи, пищеварения, памяти, -- и есть функция оценки" - говорит Пьер. Тем самым он сообщает, что готов предложить социальные соответствия также первым трём органическим функциям.
  
   Приняв систем-органическую аналогию Тарда, Пьер продолжает:
   "Мы все более или менее привычно используем функцию социальной оценки. Необходимо изучить ее психологию. Она очень сложна...".
   Нам она не кажется столь сложной. Даже напротив, представляется простейшим мотиватором, основанным на саморефлексии имярека, вовлечённого в публичную жизнь и принимающего её нормативные требования.
   Однако, данное представление неизбежно привлекает к рассмотрению социологию, а Пьер хочет этого избежать и признаётся, что ...
   "... Для исследования психологической функции, мы на протяжении многих лет используем обходной путь: обследуем больных, у которых эта функция нарушена...".
   "Психологическое расстройство, которое следует рассмотреть в этом отношении, довольно банально, - продолжает Жане. - Его мало кому удается избежать, но у некоторых оно может приобретать особую важность, о которой даже не подозревают. Эта проблема -- застенчивость -- хорошо известна и всегда вызывала мой интерес".
   "Уже некоторое время назад психологи и моралисты осознали важность этого феномена: существует много исследований застенчивости. /.../ Их начало восходит к трудам Ж.-Ж Руссо, который и сам был очень застенчивым и, как известно, кончил бредом преследования. В своей "Исповеди" и "Прогулках одинокого мечтателя" он много раз говорит о застенчивости, не очень хорошо ее понимая. В конце XVIII века появилась довольно любопытная работа г-на де Циммермана об одиночестве. В ней есть интересные мысли, предвосхищающие психологию социального поведения: о достоинствах и недостатках одиночества, о том, почему люди любят уединение, почему они так нуждаются в нем .... Автор изучает в этой связи трудности социальной жизни и отчасти застенчивых людей. Позднее появляются работы Болдуина "Развитие ребенка и расы" (1897), труд Дуга (1896), книга бывшего ректора Лапье "Логика воли" (1902), в которую входит большая глава о застенчивости, и недавняя работа Хатенберга (также 1902), -- хотя и современная, но придерживающаяся старой точки зрения. С этого времени (1902-1903) -- и в прочитанных ранее курсах, и в работе по навязчивостям -- я основываюсь на другой позиции"; - говорит Жане. - "В томе за 1915 г. "Философского обозрения" ("Revue philosophique") вы можете прочесть интереснейшую статью Леона Дюпюи "Основные стигматы конституциональной застенчивости" с очень хорошими наблюдениями автора над самим собой и многими людьми, которых он посчитал страдающими этими стигматами".
  
   Мы со своей стороны спешим заметить, что слово "стигматы" в данном случае совсем не у места. Скорее подошло бы другое выражение - "Бог шельму метит!"; поскольку рефлексирующий застенчивый человек отдаёт себе отчёт в своих несовершенствах и стесняется обнаруживать их пред другими людьми. Отсюда - стеснительность в общении и тяга к уединению.
   Стигматы же, напротив, делают честь обнаружившему их, поскольку доказывают его глубочайшее сострадание Христу распятому. Мы никогда не узнали бы о стигматах, если бы святые подвижники прятали их от стороннего взгляда.
   Другое дело несовершенства или уродства облика имярека как персонажа. Ведь и по сей день в Британии, например, можно услышать, что для занятия должности в большой компании недостаточно только хорошего образования (даже если вы окончили "Оксфорд"), необходимо также образцово выглядеть!
   Легко себе представить, что может испытывать образованный - и, значит, рефлексивный - молодой человек, имеющий дефекты внешности....
   Жане говорит, что ...
   "... С первого взгляда застенчивый -- это человек, испытывающий ужас перед обществом. Застенчивая девушка или юноша приходят в отчаяние от приглашения на званый обед, бал или вечеринку. Они испытывают что-то вроде патологического страха перед подобными собраниями. Когда их хотят туда отвести, они сопротивляются, придумывают болезни, чтобы остаться дома. Родители очень удивлены этой реакцией. Они никак не могут понять своих детей...".
   Пьер объясняет это тем, что ...
   "... Родители занимают более или менее фиксированное место в иерархии: их уважают, мнение о них не меняется. Как следствие, когда они выходят в свет, они идут спокойно, без оружия и мыслей о схватке. В случае молодых людей дело обстоит по-другому. Для них эта ситуация не определена ни в отношении профессии, ни в отношении семьи или любви, ни даже уважения к ним. В конце концов, девушку постоянно оценивают как уродливую или миловидную, хорошо или плохо одетую, грубую и глупую или, наоборот, блестящую. Мнение о ней еще не устоялось, и очень важно его завоевать. В целом бедные молодые люди идут на сражение, а их родители -- нет".
  
   Иными словами, в случае взрослых сравниваются реальные статусы персон; а в случае подростков - потенции или возможности будущих статусов. Разумеется, неопределённость второго случая намного больше.
   Соответствующая энтропия может обнаруживаться расстроенным душевным состоянием, отдающимся "эхом" и на висцеральном уровне.
   "Вот почему у наших застенчивых молодых людей перед выходом в общество появляются самые разные проблемы". /.../ "Понаблюдайте за этими людьми, которых заставили идти на прием, выбили почву из-под ног, не посчитавшись с их состоянием духа, -- на поле битвы. Вы заметите у них массу проблем. Очень часто это висцеральные нарушения", - говорит Пьер.
  
   Последние открыли торную дорогу нейрофизиологам для объяснения застенчивости и робости. "Полагали, что застенчивые -- это люди, чья нервная система склонна к подобным реакциям. Их симпатическая нервная система заставляет краснеть лицо, нос, изменяет сердцебиение, дыхание: будто бы дело в неудачной нервной конституции", - говорит Жане. - "Застенчивых относят к категории эмотивных; это вегетоники или симпатикотоники, и всё объясняется этими умными словами".
   "Это объяснение слишком просто, грубо - утверждает Жане, - и не соответствует в точности проблеме".
   Несмотря на проявления робости, "не нужно считать застенчивого трусом, это не одно и то же", - замечает далее Пьер. - "Застенчивый может вас необычайно удивить, поразить мужественными поступками, героизмом в самых разных ситуациях. Мы прекрасно знаем много случаев, когда во время войны застенчивый человек становится героем, не испытывая страха перед лицом опасности".
  
   Последнее наблюдение, по нашему мнению, вполне может указывать на такой корень "застенчивости", как повышенная требовательность к себе, исходящая из ориентации на культурные образцы, идеалы и высокие моральные стандарты.
   И Пьер с нами в целом согласен, он считает, что ...
   "... Необходимо наконец продвинуться в изучении застенчивости, вводя социальные понятия. Речь идет не об особой эмотивности, не просто о нарушениях симпатической системы, а об обществе и социальном поведении".
  
   Прекрасно! Но есть опасения, что наши мнения начнут сильно расходиться по вопросу о том, что мы вкладываем в эти термины: "общество" и "социальное поведение" (?).
   Пока что обещанное Жане "продвижение" ограничивается следующим определением:
   "Застенчивый человек -- это человек, который не умеет осуществлять социальное поведение".
   Неумеха? - одним словом....
   Но, что такое "социальное поведение" по-прежнему не понятно. Ясно только одно - это некий артефакт, изготавливаемый имяреком; и от других типов поведения он отличается именно своей искусственностью (?).
   И далее наше предположение о "неумехе" опровергается самим Жане, который говорит, что, высказывая это предположение самому застенчивому, "мы сразу сталкиваемся с возражением: "Но я вполне способен вести себя так, как вы говорите, делать то, чего ждут от меня в салоне".
   То есть, имярек УМЕЕТ (!), и дело вовсе не в его якобы "неумении".
   Тогда в чём? В отсутствии сил, для реализации своих умений? В психодинамике? Если, "да", то здесь мы непременно разойдёмся с Пьером, - ведь в его дискурсе совершенно отсутствует поле общения и его "силовые линии". Как следствие, в теории Жане отсутствует также "лицо", рождающееся в поле общения и исчезающее в нём.
  
   Проблема тех лиц, с которыми беседовал Жане заключается как раз в ОБЩЕНИИ; что хорошо видно из примера девушки, которая прекрасно играла на фортепьяно, "не могла сыграть произведения скучающим людям, которые только делают вид, что вас слушают".
   Пьер сам отмечает, что играть на фортепьяно и выступать на публике - "это два совершенно разных акта".
   Чем же они отличаются?! Да тем, как раз, что первый есть акт ремесленного умения, а второй - акт публичного общения.
   То есть они различаются не как действия - поскольку действие одно и то же - но экзистенциально; "полем общения", в котором нужно осуществляться во втором случае.
   В следующей иллюстрации, приводимой Пьером, молодой человек признавался ему:
   "Я хочу быть преподавателем. Мне нравится эта профессия, но я не могу ни слова сказать в присутствии другого". Я позволил себе спросить: "Но откуда вы знаете, что вы прекрасный преподаватель? С чего вы это взяли?" "О, -- ответил он, -- это элементарно и доказательство бесспорно. Дома я только и делал, что расставлял стулья и блестяще читал лекции...".
   Здесь также очевидна бытийная разница ситуаций: одно дело быть Робинзоном на острове и успешно заниматься благоустройством, используя свои умения; и совсем другое дело - найти место и применение этим своим умениям в большом обществе; в миру, как говорится, где таких "робинзонов" пруд пруди!
  
   Однако, данная очевидность - как мы уже не раз отмечали - недоступна умственным очам Пьера Жане. И он старательно избегает неудобоименуемых вещей и неудобоформулируемых утверждений, сводя всё дело к якобы ошибочной квалификации имяреком своих действий и к основанной на этой ошибке ложной самооценке:
   "Этот милый человек, читая лекцию стульям в своей комнате, в действительности не совершал действия, называемого чтением лекции. Он ошибся в обозначении. Назовите это, как хотите, -- хотя бы декламацией в уединении. Это не лекция, поскольку не хватает необходимого условия, элемента, который и создает лекцию -- глаз слушателей, их лиц. Мой друг не читал лекций и не умел этого делать".
   Последняя фраза возвращает нас к "умению" совершать одни и те же действия (оглашение информации, или чтение вслух, в данном случае) В РАЗНОЙ СРЕДЕ - в окружении стульев, и в окружении глаз и лиц слушателей.
   Благодаря этому словесному трюку, мы имеем замечательную преемственность с видовой особью, приспосабливающейся к среде обитания, и к отбору приспособленных против неприспособленных, или умеющих выживать в данной среде и не умеющих. Такой ценой "развитие личности" Пьера Жане вписывается в Дарвиновскую теорию эволюции жизни.
   Вопрос: готовы ли мы платить такую цену? Ведь эта цена - ДЕГУМАНИЗАЦИЯ (!), "вызванная растущей фрагментацией общества и индивидуализацией его членов", и ставшая, по словам Эрика Кляйненберга, "серьёзной социальной проблемой".
   Уже название самой популярной в США книги по социологии - "Одинокая толпа" ("The Lonely Crowd"); достаточно показательно.
   Фактически, бихевиоризм, в лице Пьера Жане, предлагает нам роботизацию мира - расщепление социума на отдельные поведения отдельных индивидуумов, которые все вместе образуют для каждого из них динамичную, меняющуюся среду обитания. Именно эту картинку и рисует Пьер, размышляя над приведенными случаями, когда говорит, что ...
   "... Наши действия очень различаются и постоянно изменяются в зависимости от условий, в которых они должны быть выполнены".
   То есть, управляющая программа робота-одиночки модифицируется, в зависимости от получаемой им внешней информации, или "условий", как сказал Жане.
   И далее Пьер развивает тему "условий", различая их по количеству энтропии, как более или менее определённые, более или менее познанные имяреком.
   Прояснить его мысли нам вновь поможет гениальный "чистый" эксперимент Даниеля Дефо, поместившего нового индивидуального человека Нового Времени в идеальную лабораторию необитаемого острова. Мы говорим о Робинзоне Крузо, и о различии условий в начале его пребывания на острове - когда тот представлял собой "terra incognita", полную неизведанных опасностей и неисследованных возможностей; и в конце - когда остров был полностью изучен, окультурен, обустроен и стал фактически наследственным владением Робинзона с поселенцами и собственным замком на нём.
   Разумеется, душевное самочувствие Робинзона резко различалось в начале и в конце его пребывания на "острове отчаяния", как он сначала называл его. Первый период характеризовался тревогой, опасениями за свою жизнь, неуверенностью и т.д., а второй - уверенностью, довольством, и благодарением Богу за Его Промысел о нём, недостойном сыне своего отца.
  
   Точно такое же различие между освоенной, структурированной, познанной средой обитания, и неосвоенной, неопределённой, неизвестной, рисует и Пьер Жане, в попытках объяснить поведение своих испытуемых.
  
   "Наш застенчивый человек - говорит Пьер - находится в одном из тех промежуточных положений, о которых я упоминал в начале лекции: в группу, которой родители его представляют, входят как знакомые, так и незнакомые. Ее образуют как родственники, давно его знающие, так и совсем незнакомые с ним люди. Там половина знакомых, а половина -- незнакомых, и это полузнакомство проявляется в серьезном обстоятельстве: все люди, с которыми он должен говорить, называют его имя, указывают на него: "Вы сын таких-то, я вас знаю, я знаю ваших родителей". Они хорошо его знают. Что же значит -- быть немного знакомым или вовсе не знакомым? Замечания, которые мы делали в начале занятия, позволяют нам предположить следующее. Быть знакомым -- значит быть помещенным в некую категорию, занесенным в каталог, классифицированным".
   То есть, "остров", на которую Судьбою занесён молодой человек, исследован и освоен только наполовину. От неизвестной части можно ожидать и нападения диких зверей, и нашествия дикарей-людоедов - как и вообще неясно, пригодна ли та часть острова для проживания; есть ли там берег, пригодный для мореплавателя. Эта неизвестность (= неопределённость) способна создавать тревогу и неуверенность при путешествии на ту часть острова, что скрывается за ближними холмами.
  
   То, что мы прибегаем к опыту Робинзона Крузо, отнюдь не является нашей прихотью или выдумкой. Достаточно вспомнить, что Томас Джефферсон назвал индивидуализм величайшим символом американской жизни, а историк Дэвид Поттер подчеркнул, что "американцы рассматривают это понятие как святыню".
   Можно вспомнить также более близкий нам по времени эксперимент Генри Д. Торо, который демонстративно повторил опыт Робинзона и поселился в уединённой хижине на берегу Уолденского пруда.
   Что речь в том и другом случае идёт не просто о приключениях, но о психологическом эксперименте, ищущем "материального" подтверждения политической идеологии индивидуализма, свидетельствуют, например, следующие строки Генри Торо:
   "Чёрная меланхолия не посещает того, кто живёт на Природе и усмирил свои страсти и чувства... Лишь один единственный раз я ощущал недолго, что меня угнетает чувство одиночества. /.../ Больше я никогда не вспоминал о радостях человеческой близости".
   Основатель социологии Эмиль Дюркгейм назвал это "культом индивида".
   Что же касается "умения" или "неумения" испытуемых вести себя на публике, о котором говорит Пьер Жане, то, например, социолог Эрик Кляйненберг, написавший книгу "Жизнь Соло", относит такое понятие, как "умение жить счастливо", именно к одиноким людям.
   Сравните это с монологом Робинзона Крузо, который говорит:
   "From this moment I began to conclude in my mind that it was possible for me to be happier in this forsaken, solitary condition than it was probable I should ever have been in any other particular state in the world..." (CHAPTER VIII--SURVEYS HIS POSITION).
   Или по-русски: "С этой минуты я начал приходить к заключению, что для меня возможность быть счастливым в этом покинутом одиноком состоянии много больше, чем вероятно была бы в любом другом определённом положении в мире...". (ГЛ. VIII - ОЦЕНКИ СВОЕГО ПОЛОЖЕНИЯ).
   В этой перспективе мы должны признать Генри Д. Торо жалким эпигоном, жившим не на острове, а в поместье Эмерсона в трёх километрах от Бостона, и всё время навещавшего свою семью.
  
   Возвращаясь к иллюстрации Пьера Жане и его "застенчивому", мы видим, как Пьер очерчивает "остров" индивидуума.
   "Если наш молодой человек общается с дядями и тетями, близкими ему кузинами и кузенами, его позиция определенна, - говорит Пьер. - Его ценят больше или меньше, но все решено, от него больше ничего не требуется. С ними он не застенчив". /.../ "Когда он встречается с совершенно незнакомыми людьми, он еще не классифицирован, но в этом случае он и не подлежит классификации".
   Очевидно, что при этой встрече наш имярек тоже не стесняется себя. Что указывает на относительную тождественность обоих встреч.
   И в первом, и во втором случае имярек определён (!). Но, в первом случае он определён МАКСИМАЛЬНО; и таким образом неопределённость статуса сведена к минимуму. Во втором случае имярек определён МИНИМАЛЬНО, и тем не менее неопределённость статуса практически нулевая, -- поскольку в условиях индивидуалистического взаимоотчуждения, или самостоятельности индивидуума, вся сфера неопределённости заполнена его личной СВОБОДОЙ; так что никто, кроме него самого, не вправе доопределять его извне. И он это знает. Потому и не застенчив - ведь нет никаких общих стандартов, которые бы объединяли совершенно незнакомых людей в мегаполисе. Напротив, им предписана Терпимость ("толерантность"), которая и охраняет застенчивого подростка.
   Любопытно отметить, что одновременная тождественность и полярность двух описанных Жане ситуаций возможна только в либеральном индустриальном обществе.
  
   Продолжая проведение параллелей с Робинзоном Крузо, замечаем, что первая ситуация "застенчивого", в кругу близких, - это Робинзон у себя дома. Вторая ситуация - он в открытом море, где каждый корабль следует своим курсом. Зато третья ситуация, описываемая Пьером, как будто соответствует пребыванию на острове, исследованном только частично. Однако, аналогия, как увидим не полная. Робинзон имеет преимущество - у него есть незнание обстановки, зато по поводу своего персонажа он может не беспокоиться:
   "Если пожелаю, могу назваться хоть королём, хоть императором, никто не оспорит этого; здесь у меня нет соперников...", - говорит Робинзон в Главе IX. ("If I pleased, I might call myself king or emperor over the whole country which I had possession of: there were no rivals; I had no competitor, none to dispute sovereignty or command with me").
   Другое положение у молодого человека, выведенного в "свет": кроме тревоги общей неопределённости, у него существует озабоченность своим персонажем - "Кто он?", в глазах окружающих ....
   Пьер говорит:
   "В салоне, куда его приводят родители, он оказывается в сложной промежуточной ситуации -- среди людей, которым известно его имя, и которые хотят его классифицировать, занести в каталог".
   Спрашивается, что значит "они знают его имя"? Откуда? Если так, то они, как минимум, знают также, чей он сын, и, наверное, кое-что ещё....
   То есть, говоря обычным языком, родители ввели сына в собрание, принадлежащее, определённой общине, в которой уже нет отчуждения и сопряжённой с ним максимальной свободы лица. Имярек в общине уже не может быть кем угодно: он должен быть членом этой общины и, значит, подчиняться её нормам и правилам удовлетворять её требованиям. Иными словами, наш застенчивый постоянно пребывает в диалоге с безликим сеньором "Как все!", который оценивает его способности и судит его поступки. Отсюда и застенчивость...(!).
   Всё сказанное совершенно прозрачно. Однако Жане вынуждает себя любой ценой избегать понятий общности и общины, идеологически ограничивая себя "группой" разрозненных индивидуумов или "одинокой толпой".
   И, рассматривая ситуацию внимательнее, Пьер обнаруживает в собрании разные группы, забывая сказать, что они все принадлежат одной общине, собравшейся в данном месте, в данное время.
   Пьер говорит:
   "Когда мы входим в салон, люди, которых мы встречаем, занимают по отношению к нам разное положение".
   Большинство из них "классифицированы", относительно них положение имярека определено. "Они не включены в социальное соревнование, мы не спрашиваем их мнения, они тоже классифицированы. Но, кроме первых и вторых, есть группа, находящаяся в поиске своего места в классификации. Нашему герою придется бороться с этими тридцатью".
   Как мы видели, Робинзон на острове был избавлен от этой напасти, как и от многих других:
   "I was removed from all the wickedness of the world here; I had neither the lusts of the flesh, the lusts of the eye, nor the pride of life.  I had nothing to covet..." -- рассказывает о себе Робинзон Крузо.
  
   У "застенчивого" Пьера Жане весь этот "социальный зуд" наличествует: у него есть соперники, и есть, чему завидовать...:
   "Почему бедного застенчивого всегда преследует безумное желание включиться в собрание, беседовать, бороться?" -- спрашивает Пьер. -- "Его толкает на это другая потребность, социальный зуд, о котором мы только что говорили: та самая социальная капиллярность. Его положение не определено, но он хотел бы быть классифицированным, и - на возможно более высоком уровне".
   Дефект этого описания тот же, что и у всего индивидуалистского бихевиоризма - механистичность. Аналогично положению дел в классической механике, мы имеем отдельное тело - индивида; и хотим изучать его движение (поведение). Однако уже Галилей столкнулся с тем, что нет абсолютного движения: всякое движение относительно. И всякое изменение движения вызывается исключительно взаимодействием данного тела с другими телами, относительно которых оно движется.
   В случае с индивидуумом, Жане также вынужден прибегать к принципу относительности и указывать других индивидуумов или группы, относительно которых наблюдается поведение имярека. Эта относительность зафиксирована в его высказывании о том, что "... люди, которых мы встречаем, занимают по отношению к нам разное положение". Значит, и наше поведение относительно них разнится.
   Пьер не формулирует прямо "принцип относительности поведения", но фактически всё время апеллирует к нему, различая разные типы поведения, в том числе "социальное", именно как относительные.
   Наиболее абстрактное и потому универсальное отношение, используемое Пьером Жане, это "индивидуум - среда обитания". В случае социального поведения, в качестве такой "среды" у него выступает "группа".
   Однако, наблюдение различных относительных движений - это лишь первый этап механического исследования. Земля движется по эллипсу относительно Солнца - это мы видим. Но, почему так? Ведь между ними нет никаких видимых столкновений, соударений и т.п.: их разделяет "пустота"?!
   Вот тогда и приходится заполнять пустоту ПОЛЯМИ; в данном случае - полем всемирного тяготения. И все эти поля, как говорит современная физика, суть ОБМЕННЫЕ.
   В случае общности и общения, люди обмениваются "смысловыми пакетами". Но, поскольку в дискурсе Жане нет "общения", возникает вопрос: "А чем будет заполнять наш психолог "пустоту" между индивидуумом и той группой, относительно которой Пьер наблюдает его поведение?".
   Похоже, что - ничем! Кроме самого себя, сиречь, наблюдателя.
   Ведь, что такое "социальная капиллярность"? Какие-то особенности поведения индивидуума, которые Тард или Жане наблюдают у него, относительно определённых групп: групп "конкурентов", в данном случае. Но никакого взаимодействия, которое бы конкретизировало такое поведение, Жане, как такового, не выделяет. Оно спрятано у него в самой "капиллярности", как её феномен: "бедный застенчивый хочет включиться в собрание, беседовать...".
   И получается, что "социальная капиллярность", как и "застенчивость", суть особые качества индивида, участвующие в "индивидуации". Аспект сообщительности совершенно выпадает из такого описания.
   Непонятно, в таком случае, как происходит пресловутая "индивидуация"? Откуда другой узнаёт об особенностях этого, если ему не расскажет о нём наблюдатель?
   Получается следующая картина: при наличии множества читателей писатель пишет, потому что такова его психическая особенность, патология. А тот факт, что писатель таким образом ОБЩАЕТСЯ с читателями, и что это общение стимулирует писание, совершенно пропадает из виду.
  
   Умаление значимости общения лиц и взаимодействия индивидов в дискурсе Жане обеспечивается отнесенностью их не друг к другу, а - к некоей общей архитектонике социума. Дело изображается так, как если бы крысы обитали на склоне горы, и каждая старалась бы устроить своё гнездо повыше, где условия относительно лучше.
   В форме геологического строения такого горного склона - обиталища крыс - Пьер представляет общественную иерархию.
   Так, объясняя "социальный зуд" застенчивого молодого человека, Пьер говорит:
   "Он хочет быть оценен, хочет занимать выдающееся место в обществе...". И затем спрашивает: "но почему"?
   Для ответа Пьер предлагает "вернуться к проблеме социальной иерархии". "Мы видели, - говорит он - что разным классам общества соответствуют разные функции. Но существуют не только функции. В каждом социальном классе у других есть обязанности по отношению к вам. Долг есть не только у генерала, но и у солдат и унтер-офицеров по отношению к генералу. Высокая социальная позиция предоставляет большие возможности, средства комфорта и отдыха, социальные преимущества".
  
   В итоге имеем некую сложную перекрёстную относительность, участвующую в определении переменных, характеризующих движение любого отдельно взятого тела: относительность, используемая наблюдателем, взявшимся предсказывать траектории движения частей системы.
   Одним словом, с помощью понятия "социальной иерархии" Пьер Жане устанавливает систему отсчёта, относительно которой будет измерять поведения индивидуумов.
   Таким образом достигается полная механическая аналогия с массивными телами в поле тяготения Земли. Каждое из них движется в поле Земли, независимо от других, поскольку взаимное притяжение ничтожно мало. И получается, что между ними лишь пустота или плотная среда, тормозящая их движение.
   Таково же движение индивидов в отражённом поле "социального тяготения", рисуемого нам Пьером, - в котором сила притяжения направлена не вниз, а вверх. Выражением действия этой силы является стремление индивидуума занять место повыше в "социальной иерархии".
   Другие индивидуумы образуют плотную среду, тормозящую это движение. Сопротивление этой среды имяреку приходится преодолевать. К этому преодолению сводится у Жане "борьба" имярека с соперниками за место в социальной иерархии.
   Вот механическая аналогия, полностью исключающая личное общение.
   Беседа, и одновременно "борьба", в которую ввязывается в салоне "бедный застенчивый", является спором трёх Адамов в деле называния вещей - чему или кому какое имя дать.... Сами имена уже прописаны в классификационной таблице.
   Таким способом ликвидируется неопределённость, создаваемая неполнотой имени застенчивого:
   "Его положение не определено, но он хотел бы быть классифицированным и на как можно более высоком уровне", - говорит Жане.
   Речь при этом идёт не о реальной, но - о виртуальной иерархии.
   Что для этого делает "застенчивый"?
   Он старается изобразить в "свете" такого персонажа, которому отвечает более "высокая" идентификация в социальной пирамиде функций и положений: хочет, чтобы ему присвоили имя "господина", а не "холопа".
   То есть он творит из себя подобие более ценной вещи из уже известных миру, названных им, чтобы получить имя этой вещи от окружающих, и быть таким образом отнесённым к желаемому классу вещей: таких, например, как художники, или писатели, или учёные, etc.; или хотя бы к классу "способных, подающих надежды".
   Застенчивый молодой человек в примере Жане хочет занять в обществе положение управленца, человека, слову которого подчиняются другие люди:
   "Наш застенчивый хотел бы иметь возможность командовать", - говорит Жане.
   В современной социальной психологии это называется "желанием быть лидером". И утверждается, что можно научиться "быть лидером"; и что для этого нужно "иметь образцы", которым имярек, стремящийся командовать другими, мог бы подражать.
   Как видите, мало что изменилось в психологии со времён Жане, что подтверждает для нас актуальность нашего исследования.
  
   В целом, механистичность картезианской психологии Пьера Жане в части сотворения самого себя посредством персонажа, обязана своим существованием представлению общества как машины, у каждой детали которой есть своя функция; так что "разным классам общества соответствуют разные функции", как говорит Пьер.
   Становление индивидуума заключается в изготовлении из себя детали, способной выполнять ту или иную функцию. Значимость разных функций и соответствующих деталей машины различна. Так же и детали одной и той же функциональности могут быть изготовлены лучше или хуже: и поэтому лучше или хуже работать.
   Регуляцию процесса изготовления себя - функциональной детали; Пьер Жане описывает с помощью "функции оценки", которая у него является чуть ли не органической, поскольку стоит в одном ряду с "функцией пищеварения".
   Думается, это уравнивание не случайно, но - информативно. Оно показывает, что функционально структурированная социальная машина - это как бы тело общества; его РЕАЛЬНАЯ часть. Однако, наряду с нею существует и часть НЕРЕАЛЬНАЯ. Она размещается как раз в "пустоте" между движущимися индивидами. Как мы помним, Демокрит считал пустоту между атомами нереальной.
   Соотношение реальной и нереальной индивидуальных экзистенций Жане показывает на примере "командования".
   Реальным является функциональное управление внутри машины, которое практически не требует личных усилий, поскольку каждый знает свою роль и исполняет её по сигналу сверху. Эта реальность связана с положением управленца. Именно это положение, по словам Жане, и соблазняет "застенчивого", который "не задумывается и не задается вопросом о том, что командование труднее подчинения...". Ведь, "если, для того чтобы множество человек подчинилось, достаточно лишь назвать действие (например, "идём!"), это действительно дает большие преимущества".
   Но люди - не детали, и общество - не машина. Работу реального общественного тела сопровождает нереальное. А именно, кроме психологии триумфа, о которой Жане говорил ранее, вступает в дело ещё одно нереальное отношение, которое, по словам Жане, "можно резюмировать одним психологическим понятием, одновременно обыденным и сложным -- понятием почтения".
   С одной сторону командиру не будут по-настоящему подчиняться, если он не внушает подчинённым почтения; с другой стороны, его будут обманывать - выказывая знаки почтения (лести), не испытывая его на самом деле.
   Словом, "нереальность" иерархии образует вязкую среду в "пустоте" между индивидами, замедляющую скорость управляющих информационных "квантов", или "имён действий", так что оказывается недостаточным просто назвать действие, чтобы тебе подчинялись беспрекословно.
   Обо всей этой психологической оболочке управленческой функции и рассказывает теперь Жане.
   Как подлинный сын своего времени (Постмодерна), детям которого всякий экономизм кажется убедительным, Пьер подводит итог своим рассуждениям на тему в следующих словах:
   "В нашем мире есть фатальный экономический закон, очень неудобный: за все надо платить. Чьё-либо подчинение нужно заслужить. Чтобы добиться подчинения, нужно командовать по-особому и следить за послушанием, осуществлять поведение весьма любопытное, сложное и дорогостоящее. Такое положение завоевывается усилиями, признание завоевывается делами. Все время приходится платить, и эта плата утомительна: потому что, во-первых, истощает наши силы и, во-вторых, распространяется на будущее. Люди боятся не столько сегодняшних трат, сколько завтрашних. Буду ли я завтра столь же силен, так же хорошо себя чувствовать, чтобы осуществлять эти действия? Эти люди будут меня ценить, если я им пообещаю так действовать, но вдруг завтра у меня не хватит мужества выполнить обещание? Итак, чтобы завоевать подчинение и повиновение, нужно учитывать настоящие или будущие действия...".
   Таким образом, командование оборачивается для командира истощающим психическим усилием. Нужен источник силы. Мы видим такой источник в Боге. Так что, на наш взгляд, "нереальности" во взаимоотношениях начальника и подчинённых, описываемой Пьером Жане, не хватает трансценденции. По-нашему, именно эта нехватка является источником душевных расстройств, ибо всякое дело человеческое, не получившее Благословления Божьего, обречено смерти.
   Наш "подопытный" Робинзон Крузо, путём долгих уединённых размышлений обо всём, что с ним приключилось, пришёл к тому же выводу, хотя ранее, в течение своей жизни в миру, никогда не открывал Библии.
   Он рассказывал:
   "I finished my fourth year in this place, and kept my anniversary with the same devotion, and with as much comfort as ever before; for, by a constant study and serious application to the Word of God, and by the assistance of His grace, I gained a different knowledge from what I had before.  I entertained different notions of things".
   "Now I began to exercise myself with new thoughts: I daily read the word of God, and applied all the comforts of it to my present state.  One morning, being very sad, I opened the Bible upon these words, "I will never, never leave thee, nor forsake thee."  Immediately it occurred that these words were to me...".
   "I was very seldom idle, but having regularly divided my time according to the several daily employments that were before me, such as: first, my duty to God, and the reading the Scriptures, which I constantly set apart some time for thrice every day..." - говорил Робинзон.
   Таким образом в его бытии появилась трансценденция - соотносимый с Господом Богом источник душевной силы, и его жизнь на острове стала много комфортнее, чем была до того.
   Аналогичной трансценденции недостаёт "Начальнику" в иерархии Пьера Жане для того, чтобы не истощаться в ходе управления подчинёнными.
   Способ для начальника расширить своё бытие трансценденцией Пьером упомянут - это почтение. А именно, для того, чтобы почтение подчинённых к начальнику было не лживым (льстивым), а искренним, он должен продлить вертикаль почтения выше собственной макушки - в Небо. То есть он сам должен пребывать в состоянии почтения - чтить Бога. В этом случае образуется тот "столп", по которому на землю спускается с Небес жизненная Сила.
   Человеку верующему понятно всё, что мы теперь сказали. Наверное, нас понял бы Робинзон, - доведись нам встретиться. Однако Пьеру Жане это настолько чуждо, что даже слово "почтение" ему совершенно непонятно, и он толкует его в меркантилистском духе:
   "Почтение - говорит он -- совершенно особая ситуация. Она соответствует тому, что в политической экономии называют кредитом или авансом. Авансы, знаки уважения -- это наше подчинение, на которое мы соглашаемся без оплаты. Мы слушаем старшего, угождаем ему, делаем комплименты, возвышаем его, ничего не требуя взамен".
   Как видите, максимум, что здесь есть, - это "нереальное", по отношению к оплате, как "реальности". А трансценденцией даже не пахнет!
   Оказывается, "мы уважаем родителей, потому что они когда-то за это заплатили" (sic!!).
   Чего ждать от подобной кредитно-денежной психологии?!
   По-хорошему, надо бы на этом закрыть конспект, и не общаться более с идиотом.... Но мы вынуждены продолжить, - раз уж взялись.
   И далее, Пьер нам рассказывает. Как выгодно-удобно быть отпрыском состоятельных и почтенных родителей - когда, в качестве наследства, помимо реального состояния, ты получаешь без труда ещё и нереальное:
   "Мы уважаем сына почтенных родителей, потому что те в прошлом оказали услуги стране. Вот превосходное положение .... Прекрасно иметь состояние, особенно, которое не надо зарабатывать, уже приобретенное кем-то и когда-то. Вот идеал жизни. Состояние, которое заработал сам, -- совсем не так интересно. Что нужно, так это унаследовать состояние без необходимости его сколачивать, унаследовать из прошлого, от предков, а в придачу получить и уважение".
   Нам при этом неясно, выражает ли Пьер Жане таким образом свои консервативные воззрения или иронизирует в духе буржуазного Модерна над взглядами аристократии?
   Далее оказывается, что таким образом Пьер создаёт контрастный фон для "пролетария" эпохи Постмодерна. У того нет ничего, кроме максимально абстрактного звания "человек" и столь же абстрактных "прав человека". И поэтому "бедняге" (а правильнее сказать, бедняку) "нужно бороться от первого слова до последнего, когда он выходит в свет".
   "Ибо социальная оценка обязывает его к такому количеству настоящих и будущих действий, что это каждый раз выливается в борьбу, в сражение".
   "Борьбу против чего? - риторически спрашивает Жане. - Мы бы сказали: "Борьбу за что...".
   Думается, это борьба за идентификацию, за своё имя, ибо "как корабль назовут, так он и поплывёт", или "как тебя назовут, так и жить будешь!".
  
   Итак, пролетарию нужно бороться, поскольку в либеральном мире нет закреплённых положений: всё очень подвижно; каждый представляет собой товар на различных рынках, и нужно уметь подать товар лицом: хорошо отрекламировать себя, чтобы тебя "купили", и ты бы получил через это социальный статус.
   Вот этого-то и не умеет "застенчивый". По словам Жане,
   "Он боится не столько людей, -- ведь теперь все равны! -- сколько действия, которое должен выполнить".
   "У него нет социальных привычек, знания людей, у него недостаточно багажа, чтобы отвечать на шутки, он -- плохой борец. Таким образом, застенчивый человек получает низкую социальную оценку".
   "Его статус постоянно снижается и, заранее зная, что будет побежден, он боится социального действия".
   Таков психологический портрет "застенчивого" Новейшего Времени, рисуемый Жане на фоне идеализируемого и романтизируемого теперь "Средневековья".
  
   Завершает эту лекцию Пьер Жане следующими словами:
   "Социальная борьба необходима, чтобы утвердить персонаж и постоянно его поддерживать. Она играет основную роль в нашем социальном положении и в создании нашей личности".
   Что здесь интересно нам, так это констатация хаотичности социума, выражающейся в неопределённости социального положения в качестве принципиальной возможности личности как продукта творчества индивидуума.
  
   "На следующей лекции - обещает Жане - мы завершим изучение иерархии разговором о нарушениях социальной оценки".
   Замечательно! Но, возникает некоторое недоумение. На предыдущей лекции Жане заявил в начале, что "у нас много функций -- речи, пищеварения, памяти, -- и есть функция оценки"; "мы все более или менее привычно используем функцию социальной оценки...". А в конце сообщил, что "застенчивый человек получает низкую социальную оценку". - От других, надо понимать? Значит, и сам он оценивает других.
   Таким образом, "функция оценки" резко отличается от "функции пищеварения или памяти", например. Переваривает организм, запоминает мозг, а что или кто оценивает других?
   Очевидно, что это, по меньшей мере, субъект, владеющий языком - даже если он классифицирует других так, как знаток минералов - камни.
   А раз владеющий языком - значит принадлежащий культурной общности (?).
   Всё это очень нечётко проговорено у Жане: он говорит о "функции", подобной пищеварению, а в следующей фразе - уже о "функции социальной оценки", хотя справедливости ради "функцию речи" тоже необходимо счесть социальной. Вопрос: к чему относить эпитет "социальное" - к речи или к функции?
   Контекстуальность начального предложения, перечисляющего функции, склоняет к тому пониманию, что речь идёт о функциях мозга - тогда сюда легко укладываются и речь и память и пищеварение. Однако, с оценкой всё не так просто, поскольку предположение о том, что оценка других присуща самому мозгу вызывает сомнения. С другой стороны, она, конечно, имеет своё представительство в уме и, значит, в мозгу; но имеет происхождение, отличное от областей, заведующих пищеварением.
   Кроме того, эпитет "социальное" несёт с собой столь много предположений, что просто вставлять его в текст для удобства - это "трюкачество".
   Но послушаем, что Пьер скажет в следующей лекции:
  
   17. НАРУШЕНИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ОЦЕНКИ. 14 февраля 1929 г.
  
   "В прошлой лекции о застенчивости мы отметили интерес и важность психологической функции социальной оценки".
   Как видите, здесь Пьер как будто определился - говорит не о социальной, но о ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ функции "социальной оценки".
   Если бы речь шла о социальной функции, это привело бы нас к должности оценщика на товарной бирже.
   Таким образом, у нас оценка - СОЦИАЛЬНАЯ, а функция - ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ. Тем самым сказано, что таково устройство нашей психики (души); и функция оценки -- один из механизмов приспособления, который "спит" до времени, но "включается в работу", когда он востребован специфической средой. В данном случае это социальная среда, представленная у Жане "группой".
   Слушаем:
   "Как следует из названия, эта психологическая функция осуществляется только в социуме. Её условие -- социальная группа...".
   Ну и далее идёт уточнение - какая группа. И повторяется уже сказанное ранее о "застенчивом":
   "Группа не должна быть ни слишком знакомой, где нас прекрасно знают, и где, как следствие, мы уже были оценены; ни вовсе незнакомой, где до нас нет дела, где нас и не собираются оценивать. Речь идет о чем-то среднем, о такой группе, в которой, выражаясь обыденным языком, мы собираемся заводить знакомства".
   То есть речь идёт о ситуации неопределённости, похожей на ситуацию ориентирования в незнакомой местности. И задача (функция) оценки - доопределить ситуацию.
   Таким образом всё рассуждение вновь, как и ранее, подчиняется когнитивной парадигме. И, значит, специфицирует не только группу, но и тот "социум", который вольно или невольно подразумевает Пьер.
   Это рыночное общество: более узко - биржа труда; и член этого общества специфичен. Его прототип - менеджер по персоналу. Именно он осуществляет функцию оценки, с точки зрения пригодности имярека к той или иной должности, в плане его морально-деловых качеств, и тем самым определяет его место в бизнес-иерархии. Именно его имитирует каждый из претендентов на должности, сравнительно оценивая себя и других.
   Там, в группе, собравшейся на бирже труда, "в форме особого действия осуществляется функция оценки". По словам Жане, "она заключается в том, чтобы вести себя определенным образом и приписывать соответствующее поведение другим: считать себя низшим в отношении одних людей в группе и высшим -- в отношении других. В основе низшего или высшего поведения лежит вопрос о командовании и подчинении".
   То есть вопрос осуществления притязаний имярека на высшую, управленческую должность, перед лицом других, также претендующих на неё.
   Если бы речь шла о более универсальном социуме, то мы скорее говорили бы о СУЖДЕНИИ, нежели об оценке, - и отнюдь не в связи с функцией. Но - в связи с авторитетом.
   Этот нарочитый экономический рационализм Пьера Жане обесценивает все его дальнейшие суждения о разных случаях психопатии, называемых им "расстройствами функции оценки". В них совершенно отсутствуют мораль, идеализм, авторитет и властные отношения между людьми. Также в извращённом смысле используется слово "верования".
   В результате рисуется ложная картина психической эволюции человека. Вот что говорит далее Жане:
   "Итак, мы исследовали эту форму поведения в малознакомом обществе. Однако всякое действие оставляет в нас своей след. В результате тенденции легче воспроизводятся, складываются привычки, которые с появлением языка преобразуются в выражения, утверждения и верования".
   То есть наши верования являются оглашением привычек, приобретённых нами, когда мы были кучкой шипящих друг на друга котов, выясняющих между собой, кто из них первый.
   Особенно умиляет здесь "появление языка". Ну, прямо "явление Христа народу"! С чего бы вдруг он появился?!
   Для вящей убедительности далее вновь следует ссылка на фантастические "первобытные народы", сущие только в воображении Пьера, от которых в нас что-то якобы сохранилось. Здесь поле для произвольных суждений становится просто безграничным.
   Всё это, одним словом, не более чем халтурная "объясниловка", предлагаемая студентам для складности повествования. В изучении её для нас нет большого смысла.
   Кто желает узнать о том, что "приближение деменции (якобы) претворяется в состояние радости, экзальтации и величия", может сам почитать лекции Пьера Жане. Мы ему здесь не доверяем.
   Идеологическая суженность его менталитета обнаруживается в том, что культовую индивидуализацию, рождённую Новым Временем, он представляет вершиной длительного развития, коренящегося в Дарвиновской эволюции видов, сменившейся в Истории цепью социальных революций.
   Дело доходит до смешного - он рассказывает нам о "революции" в Древнем Египте, в результате которой древние египтяне отстояли перед лицом аристократии своё право на бессмертие, подобно тому, как во времена Пьера Жане индустриальные рабочие отстаивали своё право на труд.
  
   Вот, послушайте, что говорит Жане:
   "По-видимому, первые египтяне считали бессмертным только правителя. Он один мог рассчитывать на жизнь после смерти. Бедные подданные были обречены. Через некоторое время правитель по доброте душевной милостиво распространил бессмертие на своих главных министров. Так, вокруг него оказались люди, также считавшиеся бессмертными. Народ счел это несправедливым, и был прав. Он устроил революцию, чтобы бессмертие было даровано всем, и получил его. Так что сегодня мы все с вами бессмертны благодаря той далекой египетской революции".
   "По-видимому"! Вот спасибо! Интересно было бы узнать, к какой патологии отнесут этот бред другие психиатры, соревнующиеся с Пьером Жане в своей "функции оценки"?
  
   Хотя индивидуализм Модерна, обеспечивший человеку возможность уединения в большом мире, наверное, имеет свой исторический смысл.
   Так, социолог Георг Зиммель пояснил, что "важнейшей характеристикой такого существования является то, что все особенности человека и его отличия от других членов общества, находят своё проявление и дают начало новой жизни.... Мы начинаем следовать законам нашей внутренней природы - именно в этом свобода и проявляется".
   Ему вторит Пьер, заявляющий, что ...
   "... Думаю, что грандиозный прогресс приходит с появлением внутреннего мышления и личности, ограниченной своим телом".
   С другой стороны, в том же 1929 г., когда читал свои лекции Пьер Жане, американский социолог Харви Зорбах считал, что жизнь без партнёра является одной из причин "личной дезорганизации" и "социальной дезинтеграции".
  
   Мы, как "сократики", можем со своей стороны предположить, что личная моральная независимость приносит с собой то преимущество, что даёт возможность следовать за своим Вожатым в Аид, и пошагово проходить таким образом свой неповторимый жизненный путь, который и образует уникальность лица.
   В локальном личном хронотопе сказанное означает возможность и готовность прислушиваться к своему Гению (или Демону, у Сократа); и быть тем самым личностью не ограниченной своим телом, но - личностью принципиально парной, диалогической, обращённой лицом к партнёру.
  
   Любопытно отметить попутно культурное различие этих двух имён - "гения" и "демона". Гений, очевидно, восходит к Роду: по-латински, собственно, и означает "род". Тогда как Демон отсылает к квартальной внутригородской общине - Дему (откуда слово "демократия"). Таким образом Гений этимологически принадлежит родовому строю, а Демон - цивилизации.
  
   Заканчивает эту лекцию Пьер Жане не очень понятной фразой, в которой "социальная оценка" представляется орудием психического прогресса человечества:
   "Когда-то оценивался только вождь" (?!) - говорит Пьер, - "а теперь мы все оказываемся в этом положении: у нас у всех есть свидетельство о рождении, которым когда-то обладали только единицы. Вот огромный прогресс, достигнутый личностью благодаря социальной оценке; он еще не завершен, и личности еще предстоит многое приобрести".
   Русские люди давно оценили этот "прогресс" словами: "Без бумажки ты - букашка; а с бумажкой - человек!".
   Возможно, ключик к обещанному завершению спрятан как раз в слове "приобрести". Мы ранее уже наблюдали строительство личности Пьером Жане с помощью "отношения принадлежности".
   Тем не менее, при желании можно увидеть в Пьере Жане пророка "прогресса", - только не личности, а капиталистической экономики. Его "социальная оценка" служит провозвестником той цифровой "экономики платформ", когда все наши взаимодействия будут "охвачены капиталистической валоризацией" и будут "встроены в систему получения прибыли", через продажу "данных" о них на "рекламных платформах".
   В этой перспективе обладание "свидетельством о рождении" означает обладанием монетизированной ценностью, потенциальным товаром, который можно продать или приобрести, а до поры нужно прятать, хранить в недоступном месте, чтобы кто-нибудь не воспользовался моими данными.
   Словом, капитализм теперь изменил своё лицо - вернее сказать, лица. Одно из них теперь называется "новым социализмом". Это "sharing economy" на базе "продукт-платформ". Нынче этот "социализм" - повальное увлечение американской молодёжи.
   Интересно, признал бы Пьер Жане в этих молодых американцах, - которые нигде не работают, но только точечно, квантованно потребляют; и чей "труд" заключается в их социальных сетевых контактах, - результаты прогресса личности, обязанные функции социальной оценки? Ведь, их труд - "бесплатный"; и все они получают одинаковое социальное пособие. Таким образом, неопределённость социальной оценки полностью ликвидирована: им не нужно беспокоиться о собственной классификации: каждый из них - просто индивидуум. С другой стороны, потребительская индивидуация достигла максимума - каждый потребляет точечно, индивидуально, товар доставляется ему персонально в указанное время и место.
   Таким образом, производство максимально обобщено - это анонимное интернет-знакомство и обмен информацией; а потребление - максимально индивидуализировано.
  
   Для нас весь этот прогресс капитализма - реальность сегодняшнего дня (см., например, Nick Srnicek. Platform Capitalism). Но для Пьера "всё это будет потом...". А пока что, на следующей лекции - как обещает Жане, - мы займемся чувством воздействия, или кражи мысли, которое возникает у людей, страдающих манией преследования".
  
   18. ЧУВСТВО ВОЗДЕЙСТВИЯ. 18 февраля 1929 г.
  
   Вот какой декларацией начинает Пьер Жане свою новую лекцию:
   "Современная личность поражает своими отличиями от первобытной личности, как мы ее описывали на протяжении четырех лекций, говоря об элементарных социальных чувствах любви, ненависти, величия и уничижения. Личность сегодня гораздо четче, определеннее. Она имеет четкие границы и не простирается вовне индивида..." (!).
  
   Бедные "первобытные личности"! - если бы они знали, к чему дело идёт, они бы все покончили с собой.
   Мы иронически аплодируем Пьеру, и почти готовы с ним согласиться, если принять во внимание современную квазинаучную рефлексию европеизированного обывателя "Модернити". Но вот, узнать бы ещё, что такое "индивид", и где пролегают его "чёткие границы" (?).
   В этом вопросе Пьер не продвинулся далее Демокрита: у него те же "атомы" (неделимые) и "пустота" между ними:
   "... А главное, индивиды отдельны как друг от друга, так и от группы", - продолжает Жане.
   Ещё главнее, в этом высказывании, - что "от группы"! В сущности - это тавтология. Нет двух отдельных разделений - от индивида и от группы индивидов.
   Хотелось бы узнать, в этом случае, что такое "группа"?
   Если это соединение атомов, то, значит - уже не группа. А если, это объект внешнего наблюдателя, им же и формируемый, то "отделение от группы" означает одновременное наблюдение двух разных объектов - некой группы помеченных наблюдателем атомов и любого другого не помеченного атома.
   Смысл такого наблюдения может быть только один - ответ на вопрос: влияют ли атомы на движения друг друга; или движениях их полностью хаотичны?
   Если влияют, то, как в этом случае их взаимовлияние передаётся через пустоту, их разделяющую? А если между ними не пустота, а некая среда, тогда вновь возникает вопрос о "границах атома (= индивида).
   Все эти тривиальные соображения как будто совсем неведомы Пьеру Жане, который, тем не менее, пытается на указанный вопрос.
   Он говорит:
   "На протяжении нескольких лекций мы пытались дать предварительный ответ. Социальные отношения, и прежде всего понятия иерархии, командования, вождя, подчиненного, социальной оценки и неполноценности, -- всё это внесло огромный вклад в уточнение границ личности...".
   Разве? С таким же успехом можно заявить, что всё вышеперечисленное "внесло огромный вклад" в РАЗМЫВАНИЕ границ личности; в их изменяемость и подвижность.
   Пьер как будто тоже чувствует недостаточность такого "уточнения" и говорит далее:
   "Думаю, это объяснение неполное. Мы дорожим нашей личностью..." (?).
   Любопытно - что бы это значило? А что, если у нас как у меланхоликов очень низкая самооценка, и мы даже пытаемся убить себя? Дорожим ли мы своей личностью в этом случае?
   Или мы дорожим собой лишь настолько, насколько нас оценивают окружающие (группа); т.е. в соответствии с "социальной оценкой"?
  
   Оказывается, мы дорожим своей личностью, независимо от оценок, как нашей СОБСТВЕННОСТЬЮ (!). Как говорится, чем богаты, тем и рады...
   По словам Жане,
   "Мы не просто различаемся качествами, званиями, добродетелями, социальным положением, но еще и обладаем личностью".
  
   Если читатель помнит, мы выше указали, что Пьер выстраивает личность также при помощи отношения принадлежности. Именно к этому строительству Пьер и приступил теперь. И предлагает нам в качестве модели образ "скупого рыцаря", который блюдёт своё сокровище, таит его от сторонних глаз, и не готов растрачивать своё имение даже на собственного сына.
   "Различия в званиях и социальном положении непостоянны - говорит Жане. - Мы можем подняться или опуститься по общественной лестнице, можем сравняться с кем-то. Но от этого наши личности не станут одинаковыми. Даже если уйти от социальной оценки, как это происходит у застенчивых людей, люди не станут менее разными. Они разделены и непроницаемы друг для друга. Человек закрыт для других".
   Здесь смешаны - как нам кажется - вещи не тождественные. Одно дело индивидуальные различия между людьми, и совсем другое их полная несообщительность и отделённость друг от друга.
   Наверное, в части различий общение личностей действительно затруднено: и в другом всегда остаётся нечто не раскрытое, не понятое, таинственное, etc. Но есть же и резонирующая тождественность (одинаковость), как условие симпатии и взаимопонимания, - иначе, на каком основании вы объединяете нас общим именем: зовёте нас "людьми"?
  
   Пьер, впрочем, отнюдь не отрицает нашей тождественности - в первую голову, видовой. Но хочет заострить внимание именно на таинственном, закрытом, непроницаемом.
   Закрытость от других, впрочем, вовсе не означает РАЗЛИЧИЯ. Работа кишечника тоже сокрыта от постороннего взора; и не обнаруживает себя, пока не испущены газы!
   То же относится и к мышлению, и к переживанию. "Чужая душа - потёмки!" - говаривал русский мужик.
   А ведь именно в "мышлении" Жане видит эволюционное продолжение "Индивидуации", совершенно игнорируя тот факт, что мышление - это внутренняя речь; и обретается она только в общении с другими носителями языка; со своими общниками.
   Он говорит:
   "Таким образом, к доисторической эволюции личности, феноменам тела собственного, индивидуальных и социальных чувств прибавляется нечто новое. Этот новый элемент личности, как мне кажется, следует искать прежде всего в таком первостепенном и во многом загадочном феномене, как внутренняя мысль, в противоположность внешним действиям, совершающаяся внутри, интимно-психологически. Именно в этом состоит новая сторона личности" (?).
  
   Как видите, персонологический дискурс Жане имеет форму складской отчётности о пиратской сокровищнице в пещере на острове, в которую, время от времени, "прибавляется нечто новое". Откуда берутся эти прибавления - об этом молчок! Поскольку пиратство - нелегальный способ существования.
   Подобно этому, "нелегальной" в досократическом дискурсе Жане представляется общность как целая неделимая сущность, неразрываемая расхождением физических тел по сторонам света и прерыванием физических связей. Так, Робинзон, на своём острове, находясь в полном одиночестве, всегда оставался англичанином и христианином, членом Англиканской Церкви: а также сыном своего отца и рабом Божьим. Он регулярно общался, и с отцом, и с Господом: именно в этом общении осуществляясь как личность; которая вне общности и своего откровения в общении теряет всякий онтологический статус, и превращается в когнитивный предмет исследователя - в разбойничью пещеру на острове, раскопанную археологом.
   В форме такой разграбленной пещеры, из которой что-то украдено, или, наоборот, привнесено нечто постороннее, "психо-археолог" Пьер Жане представляет личность больного.
   В качестве примера он берёт пациентов, описанных доктором Клерамбо:
  
   "Клерамбо много пишет о так называемых интрузивных феноменах. Больные говорят, что нечто вторгается в их мысли. Они жалуются, что неожиданно в разгар чтения или работы в голове возникает нечто, -- например, песня, повторяющееся слово, шутка, не имеющие никакого отношения к теме. Эти вторгающиеся мысли очень интересуют Клерамбо. Они возникают, по его теории, из-за анатомических и физиологических проблем в мозге".
  
   То есть, Клерамбо, совершенно последовательно (в логике врача) предполагает, что посторонние предметы суть камни, упавшие со свода пещеры, в результате землетрясения, случающегося на вулканических островах.
   Жане предлагает другую версию:
   "Я не совсем согласен с автором в оценке относительной важности этих групп феноменов", - говорит Пьер. - "Клерамбо полагает, что интрузивные феномены имеют исключительное значение и являются источником чувства преследования. С моей точки зрения, он преувеличивает. Интрузивные явления встречаются у всех, они существуют постоянно. Можно сказать, вся наша психическая жизнь складывается из таких явлений".
   "Мы не можем проработать и получаса без того, чтобы в голове не возникли затрудняющие работу мысли, воспоминания, мотивы, случайные слова, -- но мы с этим прекрасно справляемся, спокойно все это переносим. В норме человек сталкивается с ними постоянно и не обращает на них ни малейшего внимания. Я думаю, что больные, жалующиеся на интрузивные явления, уже страдают от чувства воздействия. Если они становятся объектом внимания больного, значит, он уже оказался во власти тех странных чувств, которые мы называем чувствами воздействия".
  
   Нетрудно предположить, что речь, во-первых, идёт об "интроверте" в терминологии Ганса Айзенка, и. во-вторых, что подобные чувства и фокусы интроверсивного внимания провоцируются "враждебным окружением", мешающим уединению имярека на своём "острове", во внутреннем диалоге с теми, кто составляет его внутренний коммунион. Ведь, если абстрагироваться от животного висцерального и перцептивного самочувствия и настроения, то названный "коммунион" - в существующие виртуальные позиции которого могут встраиваться (и встраиваются) ближние - и есть, собственно, "человеческая душа" (?).
   Мы надеемся, в данном абзаце, на понимание читателя, но на согласие с Пьером Жане надежды здесь нет, поскольку, душа для него - не диалог, а - некие наблюдаемые явления.
   Пьер по-прежнему в пещере разбойников выслушивает отчёты смотрителя. Он говорит о "чувствах", как о душевных состояниях, фиксируемых сознанием пациента; в которых имярек даёт себе отчёт:
   "Речь идет о группе сложных чувств, изменяющихся в зависимости от предмета, которые следует изучить каждое в отдельности, - сообщает Пьер. - Приведу лишь несколько примеров. Один из наиболее частых -- чувство автоматизма; оно наиболее распространенно и вызывает меньше всего вопросов. Человек жалуется, что поступает не по своей воле, его руки действуют сами по себе, он произносит слова помимо своей воли, что-то мешает его свободе: "Меня принуждают говорить, отказываться, сопротивляться. Сам бы я не сопротивлялся. Меня охватило что-то вроде автоматизма".
   С фактами, как говорится, не поспоришь, однако приводит в недоумение утверждение Жане о том, что данное чувство якобы "вызывает меньше всего вопросов" (??).
  
   И далее уже сами испытуемые в своих отчётах описывают свою душу как коммунион, и Пьер, фактически, сам её так квалифицирует:
   "Это знаменитое чувство присутствия. Мы изучали его особую форму, названную мной чувством радостного присутствия", - говорит Жане.
   Отсюда остаётся один шаг, один правильно заданный вопрос: чьего присутствия? Или, правильнее сказать, присутствия кого?
   Ответ очевиден - присутствия того, кто приносит радость, того, кто нас любит ...(!). Любопытно отметить в данном контексте присутствие тёплого внимательного, отзывчивого, искреннего психотерапевта, который встраивается в свободную нишу во внутреннем виртуальном коммунионе пациента, нуждающегося в присутствии такого лица.
   Терапевтический эффект такого присутствия засвидетельствован Гансом Айзенком.
   Даже если мы не разговариваем и не смотрим друг на друга, осознанное присутствие - уже общение и общность; сущности, которых индивидуализм боится, как чёрт ладана.
   Чтобы избежать упоминания этих сущностей, в которых индивидуум исчезает, подобно частице в квантовом поле, жизнь в общении проецируется в некие самоощущения. И завзятый индивидуалист Пьер Жане, которому прекрасно известен опыт святых подвижников, имевших общение с Богом, берёт в пример опыт "мистиков", или идеологически близких ему спиритуалистов, которые не верят в Бога, но, будучи ментальными алхимиками, ищут сверхъестественной анимации, - не стесняясь при этом употреблять эпитет "божественное", но, скорее, в "языческом" смысле слова.
   Пьер говорит:
   "Мистики часто описывают ощущение незримого божественного присутствия, когда они чувствуют возбуждение, вдохновение, умиротворение".
  
   Наряду с этим есть обыденное присутствие, без всякой мистики. И Пьер говорит также о нём:
   "У людей есть чувство присутствия друга, любимого человека, того, кто подскажет и утешит".
   Наконец, по его же словам, "мы обладаем чувством присутствия в отношении любого человека".
   Для нас это чувство есть феномен "поля общения", которое связывает нас всех, подобно тому, как электромагнитное поле связывает заряженные тела. Поле это двузначно: т.е. мы испытываем не только притяжение друг к другу, но и взаимное отталкивание. Поэтому ...
   "... присутствие другого не всегда утешительно и радостно, но часто болезненно, неприятно" - свидетельствует Жане. - И приводит пример девушки, которая "жалуется, что когда она ложится спать, ее преследует ощущение, будто в ее комнате кто-то есть: кто-то ходит, выходит и возвращается в комнату и, самое главное, смотрит на нее. Это очень ее нервирует".
  
   Пьер, однако, не нуждается в поле общения, соединяющего лиц. Ему довольно самого факта "чувства". Однако, если не предполагать общности как целого и поля общения как динамики этой общности, тогда как отличить чувство реального присутствия другого от виртуального, или от иллюзии присутствия?
   Ведь, одно дело, когда ты ощущаешь притяжение земли, и совсем другое - когда тебе это снится в невесомости на космическом корабле.
   К сожалению, картезиево "методологическое сомнение" здесь не работает - поскольку ощущения, и в том, и в другом случае имеются, и физиологически реальны. Однако, когнитивно они не равноценны: одно из них обманчиво и обязано своим существованием исключительно работе мозга с виртуальностью поля общений, а не реальному присутствию другого, возмущающего это поле.
   Именно с таким обманчивым "чувством присутствия" имеем дело в приведенном Пьером случае с девушкой.
   Понятия "присутствия-отсутствия" предполагают локализацию в пространстве восприятия, некое место. Следовательно, сообщительное чувство присутствия необязательно, но легко сопрягается с пространственным восприятием, чувством пространственной ориентации и способностью локализации.
   Это сопряжение демонстрирует следующая иллюстрация, приводимая Пьером Жане.
   Он описывает одного пациента, интеллигентного юношу, который пытался избавиться от недружелюбного присутствия путём ограничения свободного неконтролируемого им пространства комнаты:
   "... Этот славный малый - говорит Жане - страдал от очень странных приступов. Ему казалось, что какой-то человек или предмет проходит у него за спиной, оставаясь незамеченным, приближается сзади и, невидимый, может проникнуть внутрь, войти в него через спину, чтобы овладеть его личностью". Поэтому "он не передвигался по комнате, а стоял, приклеившись к стенке".
   Здесь явно наличие одержимости или шизофренической диссоциации личности, но Пьер относит случай этого юноши к синдрому "кражи мыслей".
   Вероятно потому, что описанный юноша "... с большой тревогой спрашивал: "Возможно ли это? Может ли кто-нибудь действительно воспользоваться моей невнимательностью, чтобы пройти у меня за спиной и отобрать мое я, мои мысли?"
   В другом случае, одна пациентка, "девушка с начинающейся шизофренией" во время посещения её матерью очень рассердилась.
   "Дочь наклонилась ко мне - говорит Жане - и шепнула: "Теперь вы и сами можете убедиться: мать пришла, чтобы украсть мои мысли".
   Здесь весьма важно понимать, что разумеет больной под его "мыслями" (?). Но Пьер не проводит соответствующего исследования сознания пациента. Без такого исследования трудно получить ответ на следующий вопрос:
   "О чем может идти речь в случае кражи мыслей?" - спрашивает Жане.
   И отвечает:
   "Очевидно, что в тот момент, когда больной жалуется на кражу мыслей, он действительно в некотором смысле ослаблен. Он что-то потерял...".
   Слова совершенно пустые, и служат лишь логической связкой для перехода к столь любимому Пьером Жане "чувству пустоты".
   "Чувство кражи мыслей -- одна из форм чувства пустоты", - заявляет Пьер.
   Таким образом имеем фиксацию нехватки, эмоционального дефицита, но не знаем, ЧЕГО при этом не хватает.
   Самое общее логичное предположение заключатся в том, что любое внешнее вторжение - наподобие неожиданного визита матери к дочери в больнице - разрушает аутичное состояние интроверта, каковыми, по преимуществу, и являются меланхолики.
   Жане говорит далее:
   "Эти пациенты, таким образом, схожи с людьми, страдающими чувством пустоты. /.../ Между тем существует интересное различие, о котором я бы попросил вас поразмышлять...".
   "Я думаю, в краже мыслей присутствует особая реакция. Это реакция меланхолии, тревоги, страха. В тот момент, когда больные испытывают эти чувства, они боятся собственного действия, чем-то испуганы. А страх всегда имеет внешний аспект -- угрозу. Они потеряли психологическую силу, но боятся, чувствуют угрозу своей жизни, своим мыслям. Это -- первое объяснение. Но можно продвинуться дальше. Больные, утверждающие, что их мысли известны, указывают на функцию, имеющую первостепенное значение. Мы говорили о ней несколько лет назад, изучая мышление. Предлагаю назвать ее функцией секрета".
   Здесь нам бросается в глаза уродливая математизация психологического дискурса. Для построения функции необходима измеримая переменная. Спрашивается: может ли "секрет" выступать в качестве такой переменной?
   Ответ очевиден. Таким образом получаем имитацию эмпирической психологии: когда произвольные теоретические построения принимают вид результатов обработки эмпирических данных.
   Жане и сам далее характеризует свою псевдопеременную как моральную категорию:
   "Секрет прекрасно описан моралистами". - Сообщает он. - "Хорошо известно, что у нас есть секреты, что иногда нам сложно их хранить, что есть люди, умеющие хранить секреты, и те, у кого это плохо получается".
  
   И здесь что-то не вяжется... Личный секрет можно ВЫДАТЬ, но украсть его невозможно. Ведь ранее Пьер сам утверждал, что люди отделены друг от друга и непроницаемы друг для друга, в плане их внутренней интимно-психологической жизни: в том числе - во внутреннем мышлении. Так, как же возможна "кража секретных мыслей"?!
   Пьер сам признаёт, "что, хотя слово "секрет" можно найти уже у Лабрюйера и многих других писателей моралистов, в книгах по психологии не найдется и главы о секрете".
   "Однако секрет -- гораздо более серьезное, чем полагают, психологическое явление", - утверждает далее Пьер.
   Раз "явление", значит обнаруживаемое и наблюдаемое.
   И в этом пункте Жане считает нужным дать определение своему термину:
   "Психологическое явление -- говорит он - это форма поведения, движение моих рук и ног, звук произносимого мной слова. Именно так психологические феномены воспринимаются другими людьми".
   Предположим..., однако собака воспринимает их точно так же. Соответственно, воспринимает она и такое "серьёзное психологическое явление", как секрет - если это явление .... Но узнаёт ли она при этом секреты человека?
   Бывает и так, если под "секретом" понимаем тайное намерение побить собаку. Однако, в более широком и релевантном смысле, ни собака, ни кошка, ни даже попугай Робинзона Крузо не могут узнавать секретов, при всём богатстве и тонкости своего восприятия движений, запахов и звуков.
   Для узнавания секретов имярека из наблюдения его поведения нужно не только знание и опыт психолога, но и - прежде всего - культурная языковая общность. Если такой общности нет, то "форма поведения, движение моих рук и ног, звук произносимого мной слова" остаются таковыми - они не становятся сообщением, которое я мог бы принять и понять (не путать с "воспринимать" с помощью органов восприятия). Я могу, конечно, интерпретировать воспринимаемые мною движения и звуки, но их истолкование будет лишено какой-либо достоверности.
  
   Пьеру Жане сказанное нами отнюдь не чуждо, и он интуитивно соглашается со всем. Но, идеологическое давление индивидуализма в его ментальности столь велико, что приводит к инверсии правильного утверждения.
   Вместо того, чтобы сказать, что существование общества является условием восприятия и толкования психических феноменов, Пьер заявляет:
   "Общества бы не было, если бы психологические феномены не могли восприниматься всеми". Каково?!
   А мы утверждаем, что общество существует, даже если эти феномены воспринимаются не всеми!
   Словом, всё свелось к старой дилемме: что было раньше - курица или яйцо?
   Это бесплодная дискуссия. Для нас здесь важно, что косвенное признание со стороны Жане того факта, что общество возникает из взаимных восприятий друг друга. То есть, фактически, - из общения; редуцированного здесь до взаимо-наблюдения использованием когнитивной модели личности.
   И здесь мы точно знаем, что было раньше - общение или отчуждённое изучение друг друга по вольным и невольным проявлениям внутренней душевной жизни?
   Раньше было общение!
   Жане сам это признаёт, размещая его относительно "раньше" на временной шкале психологической эволюции.
   Он говорит:
   "В общем, на ранних стадиях психологической эволюции, в первичных функциях секрета не было. Подтверждение этому мы находим в описаниях традиционных народов, детей и душевнобольных".
   Последним не приходит в голову не общаться с соседом, но тайно наблюдать его через забор, пытаясь разгадать его намерения или добыть компрометирующие его сведения:
   "Существует целая категория людей -- говорит Жане - представители традиционных обществ, дети, больные, у которых нет функции секрета: они не знают, что это такое. У маленького ребенка нет секрета. Больной в состоянии психического распада громко разговаривает и говорит всякие глупости: он совершенно не представляет, не понимает, что что-то нужно сохранить в секрете. Для наивного человека верование связано его выражением. Иметь верование -- значит его выражать, утверждать, и многие говорят: "Если я не могу говорить вслух, я не могу и думать. Если я не говорю о том, во что верю, я не могу верить. И наоборот, когда я верю во что-то, мне нужно это утверждать. Когда я думаю о чем-то, мне нужно об этом сказать". Если помешать этим людям говорить, они будут думать о другом".
   То есть они не представляют себе жизни без искреннего общения, без откровения себя своим ближним.
   Пьер Жане говорит:
   "Обычно психологические события выражаются явно". - То есть, в свободной экспрессии. - И потому "на ранних стадиях психологической эволюции секрета не было".
   "Секрет, таким образом, -- совсем не примитивная психологическая функция, а позднее явление. Он появляется в период рефлексии, размышления, о котором мы часто говорили".
   Это "размышление" Жане связывает с самостоятельностью индивида в рациональном мире, который обрисован Данте в первых стихах его "Божественной Комедии": Nel mezzo del cammin di nostra vita mi ritrovai per una selva oscura che' la diritta via era smarrita. Ahi quanto a dir qual era e`cosa dura esta selva selvaggia e aspra e forte che nel pensier rinova la paura!".
   Оно принадлежит Времени ликвидации всякого патернализма, когда высшей инстанцией становится Разум, и хорошо только то, что разумно.
   "Приходит эпоха, - говорит Жане - когда не всегда так уж хорошо выражать вовне психологические феномены, делать их публичными. Я полагаю, в эту эпоху люди изобрели очень интересную функцию -- секрета".
  
   Это эпоха свободного предпринимательства, - когда каждый индивидуум - это отдельный мир, соперничающий с другими мирами за лучшую долю. Где вместо доверительного общения господствует недоверчивое осмотрительное отчуждение, а место общения занимают формализованные информационные обмены. И "мы должны все время реагировать на происходящие вокруг нас явления, встающие перед нами вопросы. Нас ставят в ситуацию, когда нужно дать ответ, выразить мнение, принять или отвергнуть предложение..." - говорит Жане.
   В такой обстановке "размышление - по словам Жане - становится деятельностью для жизни очень важной, но и довольно опасной".
  
   Опасной потому, что путём размышления мы должны прийти к тому, что разумно, то есть хорошо для нас. Но где критерий разумности? И как быть в ситуации нехватки информации? Всё, кажущееся разумным, может оказаться неразумным и, значит, плохим для нас.
   "Вы знаете, что такое "обдумать" - говорит Пьер. - "Это значит воскресить в памяти благоприятные и неблагоприятные воспоминания, взвесить их, превратить свою голову в дом советов и прийти к единому решению".
   "Размышление, рефлексия -- по своей первой характеристике -- оттягивают действия. А если вы действуете медленно, вы сразу же оказываетесь в опасности, вы не даете ответа и не реагируете на событие. Люди вокруг вас, соседи, враги могут воспользоваться временем, когда вы ничего не предпринимаете".
   И вот тогда-то приобретает значимость разделение "психологических явлений" на вольные и невольные, а также откровенные (явные) и плохо сокрытые (неявные).
   "Внешнее выражение психологических феноменов может быть опасным" - говорит далее Пьер. - Ведь, "когда вы планируете действие, оно еще не готово". "Вы же не думаете, что всегда уместно обнародовать планы".
   Поэтому вы обдумываете их, фактически, обсуждаете, но не вслух, а при помощи внутренней речи, которую называют "размышлением".
   Речь - это всегда диалог; такова принципиальная (= неустранимая) природа речи. Отсюда, размышление - это внутренний диалог; разговор с самим собой.
   В этом пункте мы вплотную подходим к парному существу человека. Даже если имярек не образует устойчивой пары с кем-то, он всё равно суть виртуальная пара.
   Для Пьера Жане - это запретный дискурс. Он готов рассматривать только индивидуума как агента, или субъекта действия, направленного на объекты. Иначе весь бихевиоризм просто рассыпается. Поэтому он выводит за скобки сообщительный аспект слова и концентрируется на нём как на действии - что, конечно, приводит к натяжкам.
   Пьер говорит или, скорее врёт:
   "Слово -- действие, обладающее особыми преимуществами, среди которых есть одно очень любопытное: слово сохраняет свою значимость, даже когда оно свернуто, слабо. Это отличает его от движений тела. Если я хочу ударить соседа кулаком, удар должен быть достаточно сильным, чтобы сосед его почувствовал. Слабый, мизерный удар противник даже не почувствует...".
   Хитрость здесь в том, что удар кулаком соседа не может быть сведён к "движению тела"! Точно так же, как слово не может быть сведено к движениям губ, языка и гортани. И слово, и удар кулаком суть акты социальные, сообщительные. И в том, и в другом случае имярек формирует сообщение и посылает его партнёру. Если не так, то в чём заключается "значимость" слова?
   У слова, прежде всего, есть ЗНАЧЕНИЕ, сущее в языке и, значит, - в общности. А значимость слову придаёт, либо авторитет говорящего, либо заинтересованность других лиц в информации, сообщаемой этим словом. Например, словом "Пожар!" или "Волки!".
   (Все мы помним притчу о мальчике, который пытался спекулировать на такой значимости слова.)
   Таким образом, Пьер волей-неволей, косвенно - как бы скрываясь, подобно лису, подстерегающему птицу, - всё равно говорит о парной природе человека и общении:
   "...Слово остается значимым, даже будучи очень тихим: его все еще может услышать находящийся рядом со мной" - объявляет Пьер. - "Редукция слова не уничтожает его, поскольку есть драгоценный собеседник, который будет слушать всегда, даже когда я говорю совсем тихо. Даже если сделать слово почти неслышным, останется один человек, который все-таки его услышит: я сам".
   Браво! И мы, в свою очередь, заявляем, что это слышание самого себя не удастся свести к умной рефлексии собственного действия.
  
   Возвращаясь к секрету, следует признать, что молчание как не высказывание своих мыслей вслух выражает здесь нежелание впускать ближнего в свой внутренний коммунион и делать его своим доверенным собеседником.
   Молчание аналогично "каменному лицу" в случае, когда имярек скрывает свои эмоции, выдаваемые мимикой.
   Когда молчание кажется имяреку недостаточным, он прибегает к внешней маскировке - ко лжи.
   "Ложь постепенно усовершенствовала секрет, люди стали хранить в тайне свои размышления, желания, подготовительные действия, а также скрывать их обманом", - продолжает Жане.
   "Последнее достижение в поведении секрета", -- говорит Жане -- это ложь, обман".
   Каковая фраза вновь напоминает нам, что у бихевиориста всякий психический феномен - это некое поведение.
   В эволюционном бихевиоризме поведение развивается. Вот характерная картинка такого развития, рисуемая Жане:
   "Поведение секрета и обмана является истоком явления первостепенной важности в эволюции человечества. Если не ошибаюсь, это -- отправной пункт внутренней мысли, знаменитого картезианского мышления".
  
   Таким образом, в лице Пьера Жане весь модерновый рационализм изобличает свою коренную циничную меркантильность.
   В противоположность этому, мышление Сократа было внутренним диалогом со своим Демоном, выступавшим для него единственным Вожатым на дороге жизни, ведущим его в Аид.
   Сократ никого не обманывал, не скрывал присутствия Демона, и делился беседами с Ним со своими учениками: в том числе с Платоном, который и донёс до нас эти - отнюдь не секреты, но - откровения.
  
   Пьер говорит: "Философы открыли, что человек мыслит". Но отчего-то не вспоминает Сократа. С позиции психолога-эволюциониста Пьер спорит с близким ему Декартом:
   "Думаю, что мышление не является началом интеллектуальной жизни, как полагал Декарт", - говорит Пьер. - "Мысль возникает не в начале, а в конце. Она появилась поздно, когда люди уже сформировались, научились говорить, верить, скрывать свои убеждения".
   "Сегодня привыкли к простым объяснениям жизненных процессов, апеллируя к высшим психологическим функциям. Например, поворот растения к солнцу или листопад считались раньше следствием движения солнца или изменения влажности. Корни ориентируются к влаге или к центру земли: одним словом, это -- формы поведения простейших растений. Однако сегодня многие авторы находят более экстравагантные объяснения. Растения, говорят они, имеют память, восприятие, чувства, мысли -- в конечном итоге все объясняется элементарным мышлением. Не возражаю. Вполне возможно, уже в начале эволюции жизни и психики и было что-то напоминающее мысль..." - сообщает Пьер.
  
   Спасибо и на этом, как говорится. "Сегодня" Пьера Жане для нас - уже далёкое "вчера". И современные философы, такие как Докинз, например, утверждают другое - они говорят, что растения (скажем, деревья в лесу) общаются между собой; и передают важную для выживания всей популяции информацию.
   Эти гипотезы приводят нас к более адекватному пониманию мышления как общения. И, коли так, можно смело утверждать, что сообщающиеся между собой растения МЫСЛЯТ!
  
   Но, всё это лишь вопрос терминологии. Общность жизни и живых существ между собой бесспорна - как её не назови. Общность предполагает общение, иначе будет быстро разрушена.
   Эти истины остаются вне поля зрения Пьера. Он очень прагматичен: ему нужна теория для организации терапии, эффективность которой плохо доказуема, даже в случае успеха.
   "Формирование мысли, операция секрета становится важной психологической функцией. Без нее невозможно понять поведение пациентов...", - говорит Пьер.
   И далее уже он сам, и мы с вами выступаем в качестве пациентов:
   "В обществе, в группе, к которой мы принадлежим - продолжает Пьер - важно уметь что-то сохранять в секрете, а что-то нет, иметь что-то для себя и что-то для других. /.../ Это должен уметь каждый...". И мы с вами это умеем.
   "Но это сложно и плохо получается у застенчивых, по словам Жане; и, как следствие, одна из их проблем в обществе -- нарушение функции секрета".
   "Расспросите больных, жалующихся, что их мысли всем известны. По сути, они прекрасно всё сознают: знают, что боятся предстать такими, какие есть, что им надо научиться выбирать и что на деле они выбирают очень плохо -- у них плохо, неполно работает функция секрета. Они постоянно ошибаются, показывают то, чего не следует, и наоборот. Вот в чем проблема: с момента фиаско операции секрета они разучиваются что-либо скрывать, что и приводит к чувству кражи мысли" - говорит Жане.
  
   Пусть так. Может быть психотерапевты найдут для себя что-то полезное в этой теории. Но, в любом случае, это теория ad hoc. Она ничего не даёт для построения гуманистической концепции личности, и слово "функция" не делает её научной.
   Принципиальная ущербность этой теории мышления как "функции секрета" видится нам в том, что мышление здесь представлено в качестве использования языка для волеопределения, скрываемого от других. Но, прежде чем так использовать язык, нужно социализироваться, научиться говорить, и обрести цели, нуждающиеся в обговаривании. Всё это невозможно без общения в рамках культурной общности.
   Только в такой общности имеет смысл так же и СОБСТВЕННОСТЬ.
   Однако Пьер Жане понимает под "собственностью" не юридические отношения, а притяжание к своему телу неких предметов и сознание принадлежности; то есть, инструментальное расширение тела на манипулируемые предметы: на "всё, что зависит от тела", по его же словам.
   Он говорит далее:
   "У нас есть собственность, которая послужила отправным пунктом в создании личности. Наше тело, зависящие от него предметы, одежда, а для первобытного человека -- даже кусочки волос, ногтей, все, что зависит от тела, -- наша собственность".
   Правильнее и честнее, на его месте, было бы сказать: "которая послужила мне отправной точкой для создания концептуального "робота" буржуазной личности".
   Сознанию именно такой личности свободного предпринимателя, затевающего предприятия и пускающегося в финансовые авантюры близко следующее утверждение Жане":
   "Эта собственность важна, но зыбка. В конце концов у нас можно отобрать все, можно лишить нас собственности".
   И затем следуют мысли прогоревшего капиталиста, ставшего в результате философом:
   "Но есть нечто, чего у нас не отнять, -- наше мышление. Вы можете заставить меня сказать что угодно, но есть то, что я храню как самое святое -- мои мысли".
   Таким философом, стал, в частности Даниель Дефо, после того как разорился на торговле вином. Итого стала его богатая поучениями литература.
   И вот результат, полезный психологу:
   "С секретом появляются и психологические феномены, которые у вас никто не может отобрать".
   Полностью лишённый собственности и обременённый долгами Дефо также имел нечто подобное. Биографы сообщают, что ...
   "... В течение царствования королевы Анны и затем при Георге Первом Дефо несколько раз переходил от вигов к тори, и обратно. Он служил им и пером своим, и непосредственным влиянием на избирателей, среди которых он вращался в качестве тайного агента, и своевременными извещениями о политическом настроении и мнениях отдельных лиц. В течение всего этого времени ему вполне удалось сохранить в тайне эту деятельность, - на которую он согласился в обмен на помилование и освобождение из тюрьмы, выхлопотанное у королевы Робертом Харли, ценившем его литературный талант".
   Из писем Дефо, хранившихся в Государственном архиве, обнаружилось, что и после 1715 года он оставался тайным агентом, собирая нужные сведения главным образом в редакциях оппозиционных газет.
   Соответствующие "психологические феномены" Даниель Дефо, вероятно, унёс с собой в могилу, поскольку в конце жизни, подобно юному Робинзону, тайно сбежал из дома и умер в Лондоне на руках у чужих людей.
  
   А жаль! Наверное, он очень нуждался в Пятнице, с которым бы мог поделиться своим секретом.
   Но Пьеру Жане не жаль! Напротив, согласно его теории, Даниель утратил бы в этой подельчивости свою уникальность, радикальное отличие ото всех других, или свою неповторимую ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ, которая является для Жане и ему подобных главной гуманитарной идеологической ценностью.
   В итоге, вместо полей общения и являющихся и исчезающих в этих полях лиц, мы имеем разрозненные уникальные "атомы", о чьей уникальности знает только сам "атом", строго охраняющий свою уникальность от других - чтобы моя мысль - "самое святое"! - не была украдена (!).
   Вот, послушайте:
   "Способность мыслить сразу же вносит фактор различения первостепенного значения. Он вам известен: мы все -- друг перед другом, видим друг друга, но это не мешает нам иметь свою собственную манеру поведения, которую сосед не может предугадать. Это -- формирование того, что называют "глубиной души", внутренним миром. Это совершенно особое свойство, которое у нас не отнять. Оно радикально отделяет нас от других. Люди рядом с нами никогда не проникнут нам в душу...".
   "Оно им надо?!" - хочется спросить.
   В результате "глубина души" описана Жане как "секрет фирмы", обеспечивающий ей преимущество на рынках. Как можно не видеть этого?! Удивительная идеологическая зашоренность....
  
   "Когда-то - говорит далее Жане - традиционные народы понимали личность очень широко, включая в нее одежду, экскременты, все, что от нас исходит и зависит...".
   Ясно, что в этом заключении Пьер опирается на магические практики - как возможности скрытно воздействовать извне на имярека, флуктуируя поле общения, связывающее мага с ним. Экскременты, как и прочие предметы, являются здесь лишь инструментами концентрации воли и внимания мага - нацеливанию его на "колдуемого" имярека.
   Всё это Пьер мог бы видеть, но не хочет; ленится. Ему главное - внешняя логическая последовательность предложений, но - не истина.
  
   Обозначив экскрементами (sic!) границы традиционной личности, Пьер вопрошает:
   "А каковы границы личности теперь?".
   И отвечает:
   "Границы личности -- это границы ее тайны, границы ее мысли. Где заканчивается моя тайна? Граница моей тайны -- лицо, глаза, губы. Она не выходит за эти пределы. Вы не можете проникнуть внутрь. Именно там -- моя настоящая личность, которая теперь больше, чем когда-либо, отделена от других".
   То есть, главное - это выделиться из толпы конкурсантов, чтобы тебя заметили члены отборочной комиссии. Вот идеология этого максимального отделения себя от других.
   Нужно быть поистине слепым, чтобы не увидеть за этим политэкономической формулы "свободного рынка", где успех обеспечивается соревнованием (соперничеством).
  
   И далее следует совершенно нелепая сентенция, пригодная лишь для того, чтобы от неё логически оттолкнуться и идти "от противного":
   "Мы подходим к современному представлению о том, что человек ограничен своим телом (?!) - говорит Жане. - Тело когда-то было точкой отсчета личности, но личность из него выросла, стала гораздо более обширной. Теперь она возвращается..." (?). Вероятно, благодаря медицине.
  
   "... И именно в теле, голове, лице мы помещаем личность. Ее помещают, как вы знаете, в разные точки. Личность другого пытаются локализовать позади или между глаз".
   Такова причудливая петля психической эволюции в изложении Жане.
  
   "Что касается нашей собственной личности - продолжает он - то, думаю, мы помещаем ее несколько ниже, ближе к основанию гортани, немного ниже уровня голосовых связок".
   Вопрос: кто эти "мы"?
   Вероятно, Пьер имеет в виду саморефлексивную локализацию душевного самочувствия в области висцеральных ощущений, с которыми это самочувствие сливается?
  
   "Но, как бы то ни было, - заключает Жане, - личность заключена в нас самих. Вот отправная точка эволюции, имеющая первостепенную важность, которая должна привести к современной личности".
   И объявляет тему следующей лекции:
   "Мы поговорим теперь о последствиях мышления для личности и обратимся к проблеме "Я" и индивидуального сознания".
  
   19. Я, ДУХ, ДУША. 21 февраля 1929 г.
  
   Начинается эта лекция с великолепной демонстрации нерелевантности картезианской психологии, - как только она пытается выйти за пределы чувственно-эмоциональной сферы. Для неё единственной реальностью является ощущение: она материалистична, и потому форма - ничто без содержания. В то время как знаковые конструкции, которыми оперирует мышление, суть чистые формы без содержания, и потому принадлежат "нереальному", в логике Декарта.
   Жане говорит:
   "Мышление, о котором мы говорили в прошлый раз, может, безусловно, пониматься по-разному, и неудивительно, что философы пытались положить в основание Вселенной нечто, построенное по модели мышления. Но не следует забывать, что это всего лишь теория, философское построение. На самом деле, нам известна лишь собственная мысль. Мы можем предполагать, что нечто похожее на нее играет роль в мире, но не можем этого увидеть, почувствовать. Знакомое нам мышление -- особый способ действия, и прежде всего подготовки действия. Это неполное действие, попытка действия, совершаемая особым образом. Но как? Оно совершается под покровом тайны, только и всего: это действие -- мысль".
  
   Это суждение Жане не лишено основания. Поскольку известна и установлена большая роль манипуляций (ручного труда) в развитие высших психических способностей, которые (в их числе мышление) явились как кибернетическое обеспечение производительного труда.
   Однако, это "ручное мышление" не составляет всего мышления. И конечно невозможно отождествлять секрет с предварительным мыслительным моделированием трудовой операции. Секрет - социальное отношение: он совершенно бессмыслен вне общности и общения с другими людьми.
   Соответственно, если опираться на Секрет, то нужно признать, что основной корпус мышления - такой, каким мы его знаем - сопряжён не с действиями, а со знаковым общением; то есть с обменом чистыми формами.
   В этой перспективе уже сам речевой акт, или движения рта и гортани при произнесение членораздельных звуков речи, является пустой формой, поскольку рот, предназначенный для принятия пищи, ничего не жуёт, а гортань, предназначенная для дыхания, работает как духовая труба.
   Наиболее выпукло формальную природу мышления выявляет авангардное искусство или конструктивизм, своими воздушными пустыми формами, призванными изображать абстрактную идею или понятие.
   Экземпляром таких произведений искусства может служить скульптура She Changes художника Жане Эхельмана в городе Порту в Португалии. Уже само название шедевра "Она меняется" является абстрактным, и несёт идею изменчивости, как таковой, в зависимости от ракурса. Тем самым эта скульптура изображает собой ПОНИМАНИЕ слова, которое может быть разным и меняется в зависимости от персоны и многих сопутствующих обстоятельств.
   Как говорил поэт (Тютчев), "нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся...".
  

0x01 graphic

  
   Зато Пьеру Жане дано! Потому что для него мысль - это не подготовленное к передаче другому лицу сообщение, но - "вербальное действие", предваряющее действие физическое. А "общий закон поведения живых существ, по его мнению, таков: только начатое действие не производит такого эффекта, как уже законченное, и его стоит скрывать".
   "Животные маскировали свои действия, таились в зарослях, выслеживая добычу .... Но, когда действие стало вербальным, что в эволюции произошло довольно поздно, возникла необходимость скрывать слово; и люди прячут свои слова от других людей".
   То есть, слова - это когти и зубы, которые до времени лучше не показывать, чтобы не спугнуть жертву (?).
   Таким образом, "мысль, по мнению Жане, -- это социальное средство тайной подготовки действия".
   Получается, что вербальное общение и язык предназначены Провидением лишь для того, чтобы имярек имел возможность творчески формировать кибернетическую символьную модель будущего действия и его результатов и быть, через это, непредсказуемым для других.
   Таковы гримасы "индивидуации" как высшей ценности.
   Выходит, предметом и целью эволюции были и остаются ДЕЙСТВИЯ живых существ. А прогрессивное развитие жизни состоит в УСЛОЖНЕНИИ индивидуального действия. Это усложнение и есть главный феномен развития индивида.
  
   Разумеется, нельзя отказать Пьеру Жане в искусстве создания проекции Эволюции (и даже Истории!) на плоский экран "Движения", или "Действия".
   Следуя за Пьером по выстроенной им лестнице, мы с верхней ступеньки максимального усложнения телесного действия с помощью слова переходим к освобождению слова от массы всего тела.
   Тело в целом теперь не движется, но его виртуальные движения получают соответствие в движениях органов речи: обозначаются последними.
   "Существует большая разница между внутренним, не воспринимаемым другими действием и действием внешним, совершающимся при помощи рта, ног и рук", - говорит Жане. - "Когда появляется слово, действие облегчается. Поэты говорят, что слово крылато. Почему? Потому что слово намного легче. Оно требует лишь незначительных движений и не связано непосредственно с человеческими желаниями или страданиями...".
   О последнем можно спорить - нам кажется, что, напротив, возможности желания страдания стали намного доступнее вместе со словом.
   Кроме того, слово "крылато" не потому, что легко (тогда оно было бы "пуховато") - крылатого кондора, ведь, не назовёшь лёгкой птицей, - а потому, что слово есть сообщение, "перелетающее" по воздуху от одного говорящего к другому.
  
   Как бы то ни было, но, по определению Жане,
   "Мышление -- это поведение, ставшее простым и легким...".
   Может быть..., в физическом смысле мышечного усилия - не нужно стало двигать большими массами (?). Однако, интеллектуально речь - намного более сложное движение, чем бег, например. Наверное, слону легче трубить, чем бегать, но попробуйте научить слона говорить!
   А в нравственном смысле и в плане личного общения бывает так, что много легче камень подвинуть, чем слово сказать!
   Но "плана общения" в дискурсе Жане нет. И потому его следующий логический шаг - отделение мышления от индивидуума = создание информационных технологий:
   "Ставшая в слове еще более свободной и крылатой, избавясь даже от критики другого, мысль может теперь отделиться от индивида. /.../ Мы можем думать, о чем хотим, выходить за собственные пределы, строить химерические миры. Мы можем все изменить мыслью, получившей огромную свободу...".
   Таким образом, в языке и речи человек трудящийся, производитель, обрёл универсальное средство МОДЕЛИРОВАНИЯ чего угодно. В рафинированном виде, отделённый от фантазий язык моделирования - это МАТЕМАТИКА.
  
   Овладение языком как средством предварительного упорядочения собственных действий, или формирования индивидуальной воли, открывает возможность для желанного "господства разума", в представлении просветителей.
   "Таким образом, мысль удивительно преобразовала поведение" - говорит Пьер Жане.
   Изменение поведения в глазах бихевиориста Жане равнозначно изменению личности. Ибо ...
   "... Личность -- это целостное поведение, неравное сумме отдельных реакций, -- это то, что делаем мы сами и чему нас все больше учит общество".
   "Поскольку поведение изменилось, личность, зависящая от него, также меняется", - продолжает Пьер. - "Прежде всего можно сказать, что благодаря мышлению личность становится гораздо более упорядоченной, постоянной и стабильной. Первобытная личность подвержена влиянию сиюминутных желаний в зависимости от того, голодны мы или сыты, испытываем жажду или утолили ее...".
   Здесь очевидно перефразирование античной психологической модели господства-рабства (когда цивилизованный эллин или римлянин господствует над своими страстями, а варвар рабствует своим) в индустриальном ключе "организованности", или способности к сложным трудовым операциям.
   Полученный таким образом человек-робот пребывает вне общности и общения. Соответственно он лишён совести и основанной на ней морали. Поэтому следующим логичным шагом для Жане как "образцового" представителя Модерна является замена морали рациональным расчётом. Он говорит:
   "Вот голодный человек видит еду, ему не принадлежащую. Если он поддастся непосредственному желанию, то поспешит к еде и возьмет ее. Но, если он способен на рефлексию, он подумает о последствиях своего поступка: "Если я возьму эту пищу, то наемся, но меня схватят, меня задержит жандарм...", и т.д.
   В это рациональности Пьер находит преимущество мыслящего человека перед воображаемым страстным "дикарём".
  
   "Подлинное размышление - продолжает Пьер - предшествует действию и заключается в рассмотрении наших желаний, знаний, а также сказанного другими людьми. Одним словом, мы резюмируем всю нашу прошедшую жизнь и вкладываем ее в настоящее, в действие...".
   Эта "подлинность" мучительно напоминает современную политическую идеологию с её призывами к перспективной разумности, к извлечению уроков из прошлого, etc.
   Её применение имеет следствием произвольные интерпретации прошлого к своей выгоде, поскольку желающие оставаться верными этой идеологии не могут избыть своего принципиального рабства. Как говорится, "все мы - рабы Божии", и никакое мышление не способно сделать нас господами.
   В качестве иллюстрации самое время вспомнить славного Робинзона Крузо вместе с "размышлениями", которыми полнилась его "невезучая голова", как он сам о ней отзывался в Главе XIV:
   "...my unlucky head, that was always to let me know it was born to make my body miserable, was all these two years filled with projects and designs how, if it were possible, I might get away from this island".
  
   Наши политические аллюзии отнюдь не являются необоснованными. Сам Пьер Жане им подвержен, и говорит следом:
   "На совещательном собрании вы оглашаете закон, резолюцию. Вы оглашаете их перед людьми, чьи интересы и желания отличны от ваших, кто представляет другие страны и сообщества. Каждый персонаж высказывает свое мнение, пожелание. Эти разные желания борются друг с другом и в конечном итоге объединяются...".
   Эта политическая картинка служит ему объясняющей моделью прагматичного мышления:
   "При рефлексии мы создаем в себе такое совещательное собрание, - говорит Пьер, - результатом которого становится окончательное решение, в большей или меньшей степени объединяющее различные, порой противостоящие тенденции членов собрания и в то же время различные тенденции наших желаний, которые без этого противостояли бы друг другу".
  
   Работу помянутого Жане "совещательного собрания" в своей голове как раз и рисует Робинзон:
   "... for sometimes I was for making another voyage to the wreck, though my reason told me that there was nothing left there worth the hazard of my voyage; sometimes for a ramble one way, sometimes another--and I believe verily, if I had had the boat that I went from Sallee in, I should have ventured to sea, bound anywhere, I knew not whither". 
   - Что лишний раз демонстрирует нам метальную принадлежность Жане и Дефо одной и той же эпохе, невзирая на то, что их жизни разделены двумястами годами календарного времени.
  
   Окончательное решение умственного "совещательного собрания", по словам Жане, "учитывает гораздо больше, чем решение сиюминутное...".
   Учитывать-то учитывает, но не приводит к счастью, которое по мысли просветителей и должно было бы явиться итогом господства рефлектирующего разума.
   Оппонирующий им Даниель Дефо, испытавший все прелести свободной жизни на своей шкуре, говорит устами Робинзона Крузо, что источником благополучия служит всё-таки не разум (агент соблазна в виде грядущих выгод), а следование наставлениям отца - в непослушании которому Робинзон видит повторение первородного греха и источник всех своих и чужих бед.
   Вот его слова:
   "I have been, in all my circumstances, a memento to those who are touched with the general plague of mankind, whence, for aught I know, one half of their miseries flow: I mean that of not being satisfied with the station wherein God and Nature hath placed them--for, not to look back upon my primitive condition, and the excellent advice of my father, the opposition to which was, as I may call it, my original sin, my subsequent mistakes of the same kind had been the means of my coming into this miserable condition...".
  
   И глубинная сила первородного греха в душе оказывается столь велика, что, несмотря на превозносимые Пьером Жане "рефлексии" о безумствах юности: рефлексии, которым усердно предавался Робинзон; он всё равно готов был пуститься в новые авантюры:
   "But as this is usually the fate of young heads, so reflection upon the folly of it is as commonly the exercise of more years, or of the dear-bought experience of time--so it was with me now - говорит Крузо; - and yet so deep had the mistake taken root in my temper, that I could not satisfy myself in my station, but was continually poring upon the means and possibility of my escape from this place".
  
   Но, в теории личности Пьера Жане отцу места нет. Соответственно, нет места ослушанию его. Вопреки опыту и свидетельству Робинзона, Пьер утверждает, что ...
   "... Человек, обладающий способностью рефлексии и мышления, относительно устойчив. Мы знаем, с кем имеем дело, он всегда тот же. Слабоумный капризен, и мы никогда не знаем, что ему захочется, взбредет в голову. Итак, личность движется в направлении стабильности, постоянства, внутреннего единства и целостности".
   Из чего мы заключаем, что, либо Робинзон Крузо слабоумен, либо мыслящая личность НЕ ДВИЖЕТСЯ "в направлении стабильности, постоянства, внутреннего единства и целостности".
   Иначе как объяснить весьма часто встречающиеся распады разумных личностей в зрелом и преклонном возрасте? И неспособность вполне здорового Робинзона Крузо "выгрузить и сложить на берегу потока сознания свои бесчисленные думы"?
   (It is impossible to set down the innumerable crowd of thoughts that whirled through that great thoroughfare of the brain, the memory..., - говорит Робинзон)
  
   Пьер не намерен теперь этого объяснять. Его дискурс настолько идеологичен, что он продолжает утверждать, будто "мышление создаёт единство личности", которую он уподобляет парламенту:
   "Единство создается благодаря мышлению", - говорит Пьер. - "Это единство, бесспорно, несколько искусственно, поскольку осуществляется нами, но, несомненно, это большой прогресс. Так происходит в стране, где есть совещательное собрание. Когда оно неплохо составлено, его усилия ведут к единству" (!??).
   Откуда он это взял? Мы с вами прекрасно знаем, что так НЕ ПРОИСХОДИТ!
   И далее Пьер излагает свою идейную политическую иллюзию:
   "В странах с представительной формой правления в революционерах нет необходимости, - говорит он. - Революционеры представлены в совещательном органе, они имеют слово, с их аргументами считаются. Принимаемый закон является плодом их позиции и мнения других. Нет необходимости в партийной конфронтации: единство гораздо сильнее".
  
   Эта "картина маслом" далека от общественной реальности. Но это не смущает Пьера Жане. Ему важно утвердить поведенческую целость личности, обеспечиваемую мышлением. Эта целость служит фундаментом для концепции личного интереса. Пьер говорит:
   "Целостность личности, ее прогресс проявляются в очень важном, значительно более сложном, чем это может показаться, психологическом явлении: развитии интереса и заинтересованного поведения".
   Этот "Интерес" Пьер решительно отмежёвывает от животного эгоизма, ложно именуемого "интересом":
   "В эпоху английского философа Джона Стюарта Милля, когда многие авторы придавали личному интересу первостепенную роль, утверждалось будто с самого начала жизни, с первобытных существ, люди подчинялись своему интересу, что именно интерес направлял всю их жизнь. Еще несколько лет назад один автор, Ле Дантек, в любопытной книжке под названием "Эгоизм как основа общества" утверждал, что начало всех действий -- в эгоистическом расчете. С моей точки зрения, в этом кроется большое заблуждение, не только моральное, но и психологическое. Интерес -- очень сложный и высокоуровневый феномен, поведение интереса присуще не всем. Маленькие дети, традиционные народы, ослабленные больные не блюдут своего интереса. Сколько раз мы пытались напоминать больным об их интересах, говорили им, что их надо учитывать. Больной не удерживает основного интереса, а подчиняется сиюминутным страданиям и желаниям".
   Следующее утверждение Пьера показывает, что под "интересом" он понимает осознанный расчёт крупного инвестора на бирже, ссылаясь при этом на Иеремию Бентама, родоначальника утилитаризма:
   "Расчет своих интересов, по мысли Иеремии Бентама, -- это поведение математика, а значит, поведение очень высокого уровня"; - говорит Пьер.
  
   Ну и, поскольку "финансовый воротила" или биржевой игрок представляется Пьеру высшей ступенью гуманитарного развития, постольку ...
   "... можно сказать, что основной целью первых религий и морали было формирование заинтересованного человека".
   Сказать можно, но слова эти повлекут неизбежные заблуждения относительно происхождения и развития морали и религии.
   "Что собой представляют первые религии?" - спрашивает Жане. И отвечает: "Это формы поведения, правила, позволяющие избежать эмоциональной горячности. Мол, "Осторожно, завтра вы пожалеете о том, что сделали сегодня. Вы будете наказаны, и я хочу остановить вас угрозами".
  
   Такой откровенной профанации мы давненько не слышали. У Пьера Жане тут может быть только одно извинение - что это не научная статья, а лекция в студенческой аудитории; где логические лакуны можно заполнять обиходным идеологическим бредом.
   Этим нехитрым способом Пьер опускает и обесценивает всю многотысячелетнюю историю цивилизации и перепрыгивает сразу в Новое Время, говоря, что ...
   "Интерес был первой добродетелью" (!).
   "Когда люди стали способны мыслить, возник и интерес. Интерес привел к упорядочению жизни".
   Мысль, однако, по его же словам, является "довольно поздним приобретением". То есть, до установления в людях господства меркантильного интереса жизнь была беспорядочной (?).
   Так или иначе, вместе с тем, "поведение интереса дает нам уже иных персонажей", - замечает Жане.
   По-видимому, подчинённых "секрету" (?).
   Во всяком случае, теперь уже не персонаж является верховной руководящей инстанцией, но - мышление:
   "Мышление способствовало не только большей, чем у персонажа, упорядоченности личности, но и прогрессу в отделении людей друг от друга". "Моя мысль внутри: она для меня, а не для других; вы можете взять у меня все, но вы не сможете отобрать мысль".
   И далее следует гимн взаимоотчуждению людей либерального мира:
   "Так, благодаря мышлению различие людей усиливается. Возможно, сегодня оно стало еще больше, мы создали идеал полной обособленности, и каждый человек -- это маленький мир, отделенный от других". - Говорит Пьер, и спрашивает:
   "Так ли это? Будет ли этот процесс продолжаться и дальше? Неизвестно. На сегодняшний момент мы живем в эпоху, идеальную для личности, обособленной от других".
   Этот сегодняшний момент (1929 г.) - канун величайшего мирового экономического кризиса, победы фашизма, и самой ужасной Мировой Войны.
   Вот что явилось итогом прогрессивного развития личности по модели Пьера Жане.
   Почему абсолютная индивидуация и "полная обособленность" (они, кстати, не равнозначны) стали идеалом? Думается, что из стремления повысить ценность лица, как такового, безотносительно к его социальному положению. Однако, ценность эта - без рассмотрения общения как имманентного человеку бытия - стала трактоваться в перспективе ремесленного творчества; как ценность уникального произведения искусства.
   Личность действительно уникальна, если углубляться в подробности, но уникальность эта в общественной практике произвела обратный эффект УНИЧИЖИТЕЛЬНОСТИ, выражаемой ходячей фразой: "это твоё личное мнение!".
   И поскольку моя уникальность и обособленность делает меня одним из 1000 000 000, чьи мнения равноценны моему, постольку цена моему мнению - одна миллиардная доля копейки!
   Разве это уничижение не порождает бешеного стремления любой ценой стать "бугром", заметным издалека? И тогда моё мнение становится тяжелее твоего, потому что катится с горы?
  
   Наверное, здесь находится психологический исток того, что Пьер Жане называет "инициативой"? Тем более, что сам Жане рассматривает инициативу как ответ на стимуляцию, исходящую "от соседей", сиречь, от общества.
   Он говорит:
   "Обособление людей друг от друга ярко проявляется в очень интересном явлении, которое важно понять с психологической и психиатрической точки зрения, -- поведении инициативы". /.../ "Попробуем разобраться, что такое инициатива".
   "... Источник стимуляции, который в обществе становится преобладающим, -- стимуляция, исходящая от наших соседей. Окружающие нас люди постоянно побуждают нас к действию. Стоит кого-нибудь встретить, как нам начинают надоедать разными требованиями. Именно из-за этого невропат так боится общества. Общество все время накладывает свои требования: необходимость приветствовать, говорить определенным образом, что-то искать, отвечать, помнить и пр. Общество окружает нас распоряжениями, побуждает ими к действию. Получается, что наши действия определяются этими двумя источниками: стимуляцией, исходящей от внешнего физического мира и от общества".
  
   Если оградить имярека от внешней стимуляции из обоих источников, то получим яркое отличие психически больных людей от нормальных:
   Первые "совершают только те действия, для которых существует внешняя стимуляция".
   "В норме дело обстоит иначе. Но почему? Потому что внутри нас бурлит котел, в каждый момент готовый дать неожиданную стимуляцию", - говорит Пьер.
   И вновь прибегает к нерелевантному в данном случае образу парламента - "Это целое совещательное собрание, гудящий рой, где депутаты говорят друг с другом, обсуждают, спорят. Если решение не будет достигнуто, скажут, что они ничего не делают. Но вот решение принято, и весьма неожиданное...".
   Слово "неожиданное", в нашем понимании, является здесь ключевым.
   Для Пьера неожиданность обусловлена "секретом - недоступностью внутреннего мышления для внешнего наблюдателя. Именно поэтому он замечает относительно человека, сидящего на стуле, будто "лицо его бесстрастно", что не соответствует истине в подавляющем большинстве случаев.
   Для нас неожиданность имеет другой источник. Мы предлагаем открыть наблюдателю всю внутреннюю кухню имярека с её "бурлящим котлом", и утверждаем, что и в таком разе решение будет неожиданным, поскольку решение возникает не из согласия всех психических "фракций", как в парламенте, а принимается властным "Я", имеющим власть не от мышления а от ОБЩЕНИЯ с авторитетным Старшим. И если мы ничего не знаем об этом Старшем (Юнг называет его представительство в индивидуальной душе "архетипами"), то и решение для нас будет полностью неожиданным. В одном и том же положении один человек может упасть на колени и молить о пощаде, а другой - убить, вскрыть тело, вытащить сердце и съесть его.
  
   Но вернёмся теории Пьера. Он говорит:
   "Человек сидит неподвижно, его лицо бесстрастно, но внутри кипит работа... /.../ Если человек решает встать и почитать, это желание вызывается не тем, что ему показали книгу, а потоком образов, тенденций, внутренних размышлений, приводящих к этому заключению.
   Мы видим, что здесь "решение" спрятано за кулисы. Его как будто и вовсе нет. Место решения занимает логическое заключение как результат обработки потока сознания внутренним мышлением. И это заключение становится "внутренним стимулом", рождающим "желание" почитать книгу, или волю к такой именно деятельности.
   Эту волю, или желание, следует отличать от "необходимости" читать, обусловленную внешними требованиями, исходящими от общества. Так, например, студенту нужно почитать книгу для того, чтобы сдать экзамен.
   В отличие от этого, сидящий на стуле "человек" Пьера Жане принимается читать совершенно спонтанно для постороннего взгляда. Вот такую спонтанную деятельность Жане называет "инициативой":
   "Инициатива -- как раз тот тип действия, которое появляется без непосредственного побуждения извне", - говорит Пьер. - "Вероятно, в прошлом есть основания для этого действия, но я не знаю, что говорилось десять лет назад. В настоящий момент этой внешней стимуляции нет. Значит, действие, совершаемое сегодня, обладает инициативой".
   Думается, здесь неплохо отметить для себя, что "инициативу" Пьера не нужно смешивать со "свободой воли", поскольку это свобода именно от стимулов - как внешних, так и внутренних.
   "Инициатива -- наиболее важное следствие внутренней мысли", - продолжает Жане. И вводит нас в заблуждение, поскольку логическая связь между этими концептами существует только в его голове. С равным успехом безынициативность может быть таким следствием.
   А что если мысль не "внутренняя", но "внешняя" - гласная, диалогичная? Что если я выслушиваю не только внутренние голоса, но также беседую с друзьями, коллегами, советуюсь с ними. Что тогда? Инициатива невозможна?
   Или Пьер хочет сказать, что в последнем случае теряется "чистота эксперимента": поскольку трудно проверить, насколько эта инициатива - МОЯ (?).
   Ну, а что если все, с кем я советовался, дружно осуждают меня за мои действия, - тогда можно утверждать, что инициатива всё-таки моя?
  
   Тем не менее, если не цепляться за слово "внутреннее, поскольку нечёткие подвижные контуры "личности" не совпадают с видимыми границами тела, а другого сосуда Пьер нам не предлагает, всё равно мышление можно и нужно рассматривать как фактор самоидентификации. По мнению Пьера оно изменяет первоначальный образный "персонаж" подражания другим, и превращает его в "Я":
   "... Изначально примитивный персонаж - говорит Жане - преобразуется с развитием рефлексии и мышления. Это преобразование столь велико, что мне кажется справедливым введение и нового его обозначения. Следовало бы сохранить понятие "персонаж" в отношении личности на стадии внушаемости, непосредственных верований, личности, не обладающей рефлексией и мышлением, и выбрать слово "я" для описания новой эпохи эволюции -- личности мыслящей, обладающей рефлексией. Очевидно, что формирование Я -- очень важное явление. "Я" приобретает огромное значение...".
   "Но и здесь нужно быть осторожным - предостерегает Жане, - философы относят "я" к истокам жизни. Это все время делает Мен де Биран; он приписывает "я" характеристики инициативы, спонтанности, постоянства, и говорит, что "я" существует с момента появления живых существ, с самого начала жизни".
   Очевидно, де Биран отождествляет "я" с субъектностью, что, конечно же, несправедливо. "Я" совершенно бессмысленно без отличения его от Ты или Он. Поэтому оно жёстко привязано к способности представления, обеспечивающей отражение "себя", которому можно присвоить имя, далее абстрагирующееся до "Я".
   Тем не менее, утверждения Мен де Бирана не лишено основания, поскольку взаимодействие и общение живых между собой создают отражение "меня" в поведении других.
   Именно такое отражение де Биран и описывает, приводя в пример младенца, запоминающего реакции окружения на его движения.
   Это информационное отражение себя как субъекта в других субъектах и объектах можно назвать "протоперсонажем".
   Именно так и думает Жане. Он говорит:
   "В начале жизни существует не более, чем персонаж. /.../ Уже на ранних этапах персонаж достаточно развит. Что касается "я", это изобретение человечества. Человечество изобрело много прекрасного и много ужасного. Но одно из самых прекрасных изобретений, скажете вы, -- создание моего "Я".
   То, что "я" - изобретение; с этим не поспоришь. Но, думается, оба эпитета - и "прекрасное", и "ужасное" - справедливы по отношению к "Я".
   И далее Пьер выражает свой идейный восторг, индуцированный либеральной идеологией:
   "Это замечательно! - восклицает он - человечество создало индивида!".
   Высказываясь подобным образом, Пьер признаёт, что "индивид" - это выдумка. Неудачное, на наш взгляд, заимствование из натурфилософии, сбивающее с толку.
   Бестолковость эта очевидна из следующего пассажа Пьера Жане. Он утверждает, будто ...
   ".. С этим изобретением появились и формы поведения в отношении "я", особые законы, которых не было в такой мере в эпоху персонажа: закон уважения личности, закон личной свободы, закон уважения инициативы".
  
   Может быть они и появились вместе, однако из инициативы и спонтанности поведения "неделимого" (индивида) никакого уважения личности не следует. Обособленность, непроницаемость и, как следствие, непредсказуемость рождает только насторожённость и меры безопасности, на всякий случай....
   Смеем думать, что перечисленные Пьером гуманитарные новины обязаны своим возникновением не "неделимости", а как раз - ДЕЛИМОСТИ! Именно, делимости Суверенитета.
   Постсредневековое христианское провозглашение равенства всех людей в Бозе означает, что Сувереном может быть каждый, ибо "Дух дышит, где хочет". Таким образом раб по социальному положению становится Господином как Раб Божий, неподсудный и неподвластный миру.
  
   Не всякий сможет быть Сувереном, но ближние должны предполагать в нём эту возможность. Ведь, если он признаёт своим Господином Иисуса Христа, то может через Любовь быть наделённым Его Властью. Отсюда изменение поведения по отношению ко всякому лицу - теперь в нём присутствует момент ПОЧТЕНИЯ, которое ранее уделялось лишь знатным и посвящённым.
  
   Разумеется, описанное закономерное развитие христианского общества как Церкви, не имеет никакого отношения к античной "демократии" и "коммунальным революциям" 13-го века в Италии.
   Проекция священного личного суверенитета на "автономию индивидуума" знаменует изначальный дуализм якобы "неделимого" человека Нового Времени, который разделился в себе на Раба Божьего и на творца, технолога, преобразующего мир с помощью орудий.
   Развитие технологического сознания вместе с промышленной революцией, придало утилитарную значимость рациональному технологическому (= научному) моделирующему мышлению.
   Попытка использования этого мышления в богословии привело к Протестантству. Протестанты расшатали авторитет ортодоксальной Церкви. Так из червя схоластики родился змей научного атеизма.
  
   Описанное нами духовное развитие христианской Европы чуждо менталитету Пьера Жане.
   В "изобретении индивидуума" он находит "начало вековой борьбы между внешним авторитетом и внутренней критикой".
   Вековым здесь является только Соблазн, описанный в Библии. Остальное же - просто анархический лозунг.
   И далее Пьер с удовольствием констатирует расщеплённость и внутреннюю партийную конфронтационность неделимого по имени индивидуума. Он говорит:
   "Я упомяну в этой связи очень понравившуюся мне статью философа и моралиста Бело о развитии личной критики: "Социальная дисциплина и развитие критического духа" (1929). Он показывает, что между социальным духом, представляющим авторитет, власть общества, и критическим духом, который развивается в каждом человеке, существует противоречие".
   Видимо, "социальный дух" для Бело существует где-то вне критично настроенного человека? В других людях? Или здесь имеем дело с Гегелевской диалектикой развития? Скорее всего!
  
   Однако, Пьер, увлечённый своей идеей, явочным порядком вводит неравномерность личного развития - так что одни личности уже напитаны "критическим духом", и суть обособленные одиночки, а другие дышат "социальным духом", и потому всё ещё составляют общество, с которым борются критики-одиночки (?).
   Вот что он говорит далее:
   "Индивид в эпоху я, таким образом, противостоит обществу. Это борьба авторитарных религий и еретиков, теократии и демократии, постоянный бунт индивида против общества. Подобные изменения проявляются не только в политике. Они сказываются на всем нашем поведении, на всех действиях...".
  
   Всё это никуда не годится, поскольку, заявив себя психологом, Пьер - вместо того чтобы объяснять политику психологией - привлекает к психологическим построениям политические модели.
  
   Нас с детства учили, что "Я - последняя буква в алфавите". И эти наставления старших никак не вяжутся с прославлением "Ячности" с голоса Жане:
   "... развитие инициативы и изобретение "я" имело вполне ощутимые последствия - говорит Жане, - они изменили наш язык. Я упоминал поразительное изобретение особой части речи -- личного местоимения".
  
   Говоря это, Пьер выставляет себя полным дураком. Можно ли не понимать, что так наз. "личное местоимение" на самом деле есть БЕЗЛИЧНОЕ!
   Личным является ИМЯ, а под местоимениями "ты", "я", "он", "она", можно подразумевать кого угодно! Местоимение абстрагирует, роботизирует человека: то есть, обезличивает.
   Отнюдь не в рефлексии обнаруживается уникальность лица. В рефлексии имеем ходячую скульптуру, которая лепится нами, или робота, которого придумываем и строим, или персонажа, которого играем в общем или собственном спектакле....
   Лицо обнаруживается в общении, а его уникальность познаётся любовью. В любви главенствует другое местоимение - "Ты". И оно не абстрактно, но - конкретно как сущее в реальном общении и обращённое к реальному лицу. И лишь вторично, как освещённое любовным светом "Ты", появляется "Я", гораздо менее значимое и обязанное "Ты" своим существованием.
   Такова истина человека как парного существа. А биоробот, изготовляемый умом из себя как одомашненной обезьяны, - это ложь человека.
   Индивидуализм, отрицающий парность человека, и с нею - общение как имманентное человеку бытие, вообще не понимает, что значит "Лицо", поскольку лицо открывается только в общении. Оно недоступно внешнему наблюдателю, и должно быть (по теории Жане) отнесено к "секретному" внутреннему содержанию индивида.
   Для тех, кто в качестве основных используют термины "индивидуум" и "личность", слово "лицо" означает физиономию (!), мозаичные мимические паттерны. В них психологи пытаются разглядеть индивидуальные эмоциональные реакции и ситуационные трансформации "персонажа".
   Вторичность "я" в личном общении хорошо иллюстрируется примером, приводимым самим Пьером Жане. он говорит:
   "... В эпоху Рибо, получил известность удивительный факт: современные люди используют личные местоимения по-разному. Маленькие дети до трех лет не пользуются местоимением первого лица "я", не умеют этого. Говоря о себе, они обычно используют свое имя. Вместо того чтобы сказать: "Я хочу пить, дайте мне попить", двухлетний ребенок скажет: "ребеночек хочет пить" или "дайте ребеночку попить".
   Этот "факт" здесь явно искажён, в пользу какой-то теории. Там, где взрослые заменяют имя местоимением, дети употребляют как раз имя - то самое, с которым к ним обращаются близкие взрослые.
   Для того, чтобы услышать, как дитя вместо имени употребляет слово "ребёночек" (равносильное безликому местоимению "оно"), наверное, нужно наблюдать сирот в детском приюте или больнице. Откуда, по-видимому, и черпал свою информацию психиатр Рибо, служивший в известной парижской клинике Сальпетриер.
   Следующая иллюстрация подтверждает нашу догадку:
   "В приюте для умственно отсталых даже среди больших детей найдутся многие, кто не умеет использовать местоимение "я". Я приводил пример тридцатидвухлетней женщины в Сальпетриере, которая, говоря о себе, использовала свое имя, а не местоимение "я" ...".
  
   О чём это свидетельствует? Только о том, что использование местоимений относится к приобретаемым навыкам, тогда как парное бытие в общении с мамой, - где и совершается первичное становление лица в любовном взаимооткровении, - предшествует научению изготовлению себя-куклы для мира-театра.
   Новый этап данного умения, превозносимый Жане, это уже изобретательство и робототехника, характеризующие эпоху Постмодернити.
  
   О том, что использование местоимения "я" есть достояние и состояние интеллекта, свидетельствует сам Жане, говоря, что ...
   "... симптом запаздывания в использовании местоимения "я" у ребенка пяти лет -- уже плохой знак, признак интеллектуальной задержки".
   Самоидентификация в личном общении при этом никак не страдает. Об этом свидетельствует иллюстрация Анри Валлона:
   "У него был замечательный испытуемый" - говорит Жане. - "Жаль, что я не был знаком лично с этим колоритным персонажем, которого Валлон представил под именем Фернана. У этого парня четырнадцати лет была очень любопытная речь: он никогда не употреблял местоимение "я"; Фернан заменял "я" на "ты".
   Очевидно, подросток воспринимал обращённое к нему слово "Ты" как своё имя. Это подтверждает и Валлон, писавший в статье, что "молодой человек говорит о себе так же, как другие обращаются к нему".
   То есть, несмотря на свой возраст, Фернан не абстрагируется в общении: не обобщает его до типичной сценки социального театра, но остаётся внутри конкретного диалога между конкретными лицами.
   Кроме "Ты", говоря о себе, юноша употреблял также имя "Фернан", что свидетельствует о том, что одни люди обращались к нему на "Ты", а другие звали по имени. И различные ситуации, которые он озвучивал, воспроизводили его общению с разными людьми - с другими больными или с персоналом клиники.
   Анри Валлон, вопреки Пьеру Жане, трактует этот феномен не как личную "отсталость", а как "более социализированную форму".
   Вопрос только: форму чего? Оказывается, эхолалии! Поскольку статья его называлась "Эхолалические формы речи". Как и Пьер, Анри совершенно глух к Общению. По его мнению, Фернан был подобен попугаю Поло, жившему у Робинзона Крузо:
   "В своей речи он в точности повторяет слова других" - пишет Анри о Фернане.
   Мы трактуем приведенные данные как свидетельство приоритета общения над умными навыками. Этот приоритет подтверждён не только у человека, но и у высших животных. Так, американский психолог Генри Фредерик Харлоу исследовал детёнышей обезьян, лишённых общения с матерями, и вынужденных довольствоваться манекенами. Харлоу установил, что такая депривация ведёт к серьёзным нарушениям последующего социального поведения, в том числе сексуального.
   Меду тем, у Фернана таких нарушений нет, кроме отражённого называния себя "ты", с позиции партнёра общения.
  
   Интеллектуально-рефлексивную сущность вещи, называемой словом "Я", Пьер Жане рисует следующими словами:
   "Думаю, что местоимение "я" является кратким резюме множества индивидуальных действий. Это результирующая наших представлений о "я", его мощное и усиливающее утверждение".
   Не наших.... - Ваших! Эта навязчивая логика разделения и накопления в кубышке, суммирования доходов, вызывает усмешку. Почти бухгалтерская отчётность....
   Ему и в голову не приходит, что "я" нельзя рассматривать отдельно от "ты" и "он", без утраты смысла. В лучшем случае суммирование притяжаемых к себе действий породит знак "моё". Но именно знак, вроде метки своей мочой, или пахучими железами. Здесь не нужно слова.
   Пьер рассматривает личные местоимения как притяжательные, позволяющие обозначить в сумме единым словом всё сгребённое индивидом имущество; но совершенно забывает о том, что прежде они суть местоимения УКАЗАТЕЛЬНЫЕ (!), сопряжённые с назначением ответственного за то или иное деяние; когда местоимения "я", "ты", "он" суть ответы на грозный вопрос: "Кто это сделал?!".
   Для того, чтобы личные местоимения стали назначением ответственного нужен авторитет, вождь, повелитель, от которого исходит вопрос: "Кто?!".
   В этой перспективе личные местоимения связываются с потестарными отношениями. Только в этих отношениях "представление Жане о "я" как мощном усиливающем утверждении" получает смысл. В то время как суммирование действий даёт лишь инертную "массу" или конечный статистический результат, нейтральный сам по себе.
   Никакой мощи или силы суммирование не придаёт "Я", - если только мы не говорим о "царе Кощее", что "над златом чахнет", воображая себя всесильным, благодаря богатству.
  
   И далее Пьер фактически соглашается с нами, переносясь в те самые потестарные (=властные) отношения. Он говорит:
   "... перенесемся в эпоху речи и командования. В этот момент наш дикий вождь, -- назовем его для простоты Жаном, -- совершил огромный прогресс, он изобрел командование. /.../ Жан отдает приказ, и именно он накажет их - его, меня, тебя - за неповиновение".
   "В итоге, Жан говорит: "Я хочу, чтобы вы сражались".
   И его "Я" ничем не отличается от других лице-указаний. Произнося "Я", он указывает на себя, как взявшего на себя ответственность за коллективные действия и их исход. Вот где действия по-настоящему суммируются - в ответственности (!).
   Эти простые соображения Жане не способен высказать прямо и ясно. Он говорит о них исподволь, косвенно, выражаясь невнятно:
   "Я" подразумевает включение полноценного, рефлексивного Я, -- того, которое приказывает и которое говорит".
   И в самом деле, мы не можем даже утверждать, что эти фразы произносит Пьер: вместо него говорит "оно"; какое-то "рефлексивное Я".
   Пьер утверждает, что это "дух" (??).
   "На командовании "я" не останавливается, - продолжает Пьер. - В ту же эпоху оно переживает метаморфозу: "я", берущее начало во внутренней мысли, в тайной речи, становится духом".
   Откуда заключаем, что "я", о котором говорит здесь Пьер - это "я мыслящее" (?). Таким образом высвечивается кибернетическая концепция "духа" как внутренней тайной вербальной управляющей программы: концепция, развивающая знаменитую модель Кондильяка, изложенную в притче о чувствующей статуе, способной к обучению; и, в свою очередь, явившуюся продолжением "движущихся статуй" Декарта.
  
   "Для нас, - продолжает Жане, - дух характеризуется в первую очередь его отличностью от тела. Как говорит Болдуин, психологическая эволюция всегда совершается через дуализм, противопоставление, и одна из важнейших дихотомий человеческой мысли -- противопоставление души и тела, не существующее для человека традиционного общества. Он видит дух везде, в живых и неживых телах -- скалах, море и т. д. Понятие духа для него неотделимо от тела", - говорит Пьер.
   Нам кажется, что, во-первых, "человека традиционного общества" лучше вывести за скобки анализа, поскольку "понятие духа" ему не принадлежит, и есть этнографическая концепция; во-вторых, что примитивная дихотомия души и тела далеко не исчерпывает нашего многообразного понимания духовности.
   "Вам известен - говорит далее Пьер Жане - взгляд социологов на природу понятия духа в собственном смысле слова, как отличного от тела. Они выводят его из исключительных психологических явлений, которые кажутся не зависящими от материальных объектов. Фрезер и Тейлор в Англии выводят понятие духа из феноменов сна, грезы, галлюцинации, бреда. /.../ Дюркгейм подвергает теорию Фрезера и Тейлора сомнению, и я с этим согласен".
   "Думаю, что понятие духа постепенно рождается из поведения на стадии рефлексии, на стадии мышления. Понятие духа -- это понятие индивида, который отделен от тела и скрыт от глаз", - продолжает Жане.
   Вспоминая его аналогии с парламентом, при обсуждении "инициативы", можем догадаться, что его "тайный индивид" - это аналог "глубинного государства", очень популярного теперь понятия.
  
   Здесь мы имеем дело с методологическим расширением бихевиоризма, когда в понятие "поведения" включаются все биометрические показатели: в том числе, изменения волновой активности мозга и секреция катехоламинов, как функция эмоциональных состояний (см. у Ганса Айзенка), не говоря уже о словах.
   Через это расширение феномена поведения бихевиоризм, как мы поняли, пытается сделать наблюдаемым тайного, внутреннего индивида и отождествить его с "духом". А обыденное мнение европейца об отдельности духа от тела объясняет недоступностью проявлений деятельности внутреннего "глубинного" индивида внешним органам чувств.
   Пьер говорит:
   "Внутренняя мысль человека недоступна органам чувств, и между тем ее необходимо учитывать; мысль опасна, ее нужно угадать. Так вот, получается, что мышление -- это особая, отличная от тела, субстанция. Безусловно, за этим скрывается огромное заблуждение: мысль кажется отличной от движений тела, что на самом деле не так. Она представляет собой те же движения, те же слова, но выраженные в другой форме. Дух был задуман и создан, чтобы принять на себя особые, свойственные мышлению атрибуты".
   В этом, по мнению Жане, "особо преуспел Декарт, разграничив телесную, или протяженную, субстанцию и совершенно от нее отличное абстрактное мышление".
   "Такое радикальное разделение не оставляет место взаимодействию" - отмечает Жане. И тогда возникает вопрос: как мысль может направлять тело, если они не могут физически сообщаться?
   "В последующие века - говорит Пьер - философы изо всех сил пытались сблизить то, что было разделено, но не знали, как заставить действовать мысль на тело и тело на мысль".
   Думается, что именно эти попытки подпитывали магию, алхимию и спиритизм, столь характерные для начала Модерна. А распространённая в то время практика кровопускания как способа лечения душевных недугов, явно опиралось на авторитетное мнение Книги Левит, гласившее, что "душа плоти - в крови".
  
   Ясно, что "методологический бихевиоризм" в лице Пьера Жане готов преодолеть эту непоследовательность картезианской психологии, оставлявшей место метафизике. По мнению строгих материалистов - к которым принадлежат бихевиористы - субстанции мысли и тела не столь радикально разнородны, и "тонкое" физическое взаимодействие между ними существует: оно может быть зафиксировано с помощью чутких умных приборов.
   Такие представления ведут нас к созданию биоробота. Такой робот намного совершеннее автоматов Декарта, но можем ли мы признать его человеком? Всё равно, это лишь научно-техническая МОДЕЛЬ человека.
   Легко увлечься подобной теорией в технократический век. Но решает ли она культурную проблему души и тела?
   Довольно странно, что Жане не видит главного источника нашего представления о разделимости души и тела в смерти и общении с мёртвыми.
   Если вспомнить здесь "традиционное общество", о людях которого Жане мнит, будто в их представлениях душа неотделима от тела, то культ предков, например, состоял вовсе не только в регулярном "кормлении" умерших, путём ритуального поедания или сжигания продуктов, но и в ОБЩЕНИИ с ними особых прорицателей, типа Сивиллы. Наконец, античные "тени Аида" суть нетленные формы, отделившиеся от погибших тел....
   О том же свидетельствует распространённое среди "дикарей" ритуальное людоедство, когда человека поедают не для утоления голода, не ради плоти - но для того, чтобы переселить в своё тело его душу, и так заполучить себе доблести убитого врага. Здесь тело выступает жилищем души, подобном пещере Робинзона на необитаемом острове.
  
   Получается, что люди традиционного общества всё-таки ближе к Картезию, хотя говорят о "душе", как самостоятельном существе, а не о "субстанции" абстрактного мышления.
   По мнению Жане, это свидетельствует об их психической недоразвитости, преодолеваемом развитием интеллекта.
  
   Однако, если отойти на минуту от индивидуализма, оставляющего обособленного индивида наедине с двумя разными не взаимодействующими материями, из которых он составлен, и принять за элемент бытия общающуюся пару и поле общения как единый феномен, то открывается другой подход к проблеме души и тела - через общение.
   В этом случае мы не представляем себе душу как тонкую материальную субстанцию, но - как сторону общения, обнаруживающую себя только в общении с другой душой; и, соответственно, недоступную телесным чувствам в качестве объекта.
  
   Этот подход отнюдь не чужд европейской культуре того же Модерна, которому принадлежит Жане. Так, Даниель Дефо, например, во второй части Приключений Робинзона, говорит устами испанца: "... я это знаю по опыту; я убежден, что наши души могут вступать в общение с бесплотными душами, обитателями невидимого мира, и получать от них предостережения; эти дружеские знаки даются для нашего блага, надо только уметь ими пользоваться...".
   "Дружеские знаки" подразумевают разумное общение между душами, позволяющее прочитывать знаки, при этом вопрос "телесности" или "бесплотности" выводится как бы за скобки. Но за этими скобками встаёт молчаливый вопрос: "каким способом бесплотные души могут производить знаки, воспринимаемые телесными чувствами?"
   Сам Робинзон также озвучивает похожее представление о бестелесном господском "Я" и теле как верном слуге "Эго". Он говорит о Пятнице:
   "... мой Пятница был так верен и предан мне, словно был моим телом".
   То есть в понимании Робинзона между "Я" и "Телом" существуют социальные нравственные отношения преданности и верности, предполагающие вербальное общение.
   Получается, тело имеет лицо Слуги, открывающееся в общении с лицом Господином, и обратно (?).
   Любопытно, что примерно в этом ключе до сих пор ведётся спор о догмате Троицы: в смысле - является ли Дух Святой лицом? Или Бог имеет лишь одно Лицо, открывающееся Сыну, как второму Лицу? В то время как нам, мирским людям доступно лишь одно лицо - Иисуса Назарянина?
   Неплохо заметить также, что человек Даниеля Дефо, представленный теперь как Пара: "Я (Господин) - Моё тело (Слуга)"; имеет иное происхождение, чем человек Пьера Жане, представленный соединением мыслящего "я" и управляемого мыслью тела.
   Второй явился плодом постепенного развития безликого не мыслящего индивидуума, коренящегося в животной особи. Тогда как второй стал результатом скитаний бесплотной души, прибывшей из-за океана, окружающего землю, выброшенной на пустынный берег и обретшей здесь тело. Это новое дикое тело душа стала приручать и обучать, пока оно не стало ей верной слугой. Обретя тело, душа получила возможность возделывать землю, строить город.
   Эта душа - цивилизованный британец Робинзон; а новое тело - дикарь Пятница.
   Обе картины принадлежат европейскому Возрождению. Ясно, однако, что представление Дефо ближе к античной мифологии, тогда как взгляды Пьера Жане скорее восходят к материалистической философии Демокрита и Эпикура.
   В наследии классической древности имеем также перспективу, создаваемую вербальным общением. Она выражается в отделении природы от конвенции. В сохранившемся фрагмен­те трактата "О правде" софиста Антифона мы читаем: "...предписания законов суть результат согла­шения (договора людей), а не возникшие сами собой [порож­дения природы]; веления же природы суть самовозникшие (врожденные начала), а не продукт соглашения [людей между собой]".
   Именно этой перспективой воспользовался Жан-Жак Руссо в своей политической доктрине освобождения "естественного человека" от человеческих условностей, таких как религия и государство.
   Живущий в Постмодерне Пьер, приверженец эволюционной теории, уже не может удовлетвориться таким отделением "социальной личности" от "телесной". Он ищет их соединения в совместном развитии интеллекта и группового поведения.
  
   Возвращаясь к методологическому бихевиоризму, представляемому здесь Пьером Жане, можно предположить, что если бы в его распоряжении были современные технические возможности и научные теории, то он, наверное, не устоял бы перед соблазном материализовать духовное в форме информационных процессов в мозгу человека. Но у него не было нужных теорий и технологий. Поэтому соединение духовного и телесного в феномене разумного, сознательного, произвольного действия осталось для него загадкой.
   Он говорит об этом в следующих словах:
   "Самая большая трудность появляется в отношении действий. Я решил прогуляться. Это духовное или телесное? Гулять -- передвигать ногами, значит -- явление телесное. Мне хочется что-то сказать. Слово телесно. А что мы называем чисто духовным? Непонятно. И в житейском языке, и в языке философов они меняются местами, переходят одно в другое. Содержание духовного и телесного оказывается в высшей степени изменчивым".
  
   И здесь надо отдать должное его гуманитарному скептицизму. Он как будто провидит появление атомных, квантовых и цифровых технологий и предупреждает себя и нас о таящейся в них опасности:
   "... Каждое завоевание прогресса таит опасность, и развитие мысли, развитие "я" тоже несет с собой риск. Наряду с завоеваниями, свершившимися благодаря эволюции "я" и мышления, существуют трудности и ошибки...".
  
   Так что Пьер оставляет эту тему грядущим поколениям, и завершает исследование "социальной личности" рассмотрением "явлений аутизма и эгоцентризма".
  
  
   20. ИЛЛЮЗИИ АУТИЗМА. 25 февраля 1929 г.
  
   Для начала Пьер Жане даёт слушателям введение в проблему, которое мы приводим с сокращениями. Он говорит:
   "Понятия аутизма и эгоцентризма появились в психиатрии при изучении тяжелого и странного заболевания, еще и сегодня мало понятого, которое называют ранним слабоумием". /.../ "Крепелин относил раннее слабоумие к группе неизлечимых хронических болезней".
   "Эти больные всегда озадачивали врачей и психологов. Уже в эпоху Мореля, как и в эпоху Крепелина, сталкивались с трудностью понимания их особенностей. Морель говорил довольно давно: "Они выглядят как слабоумные, но таковыми не являются".
   "Они отличаются от больных, которых мы обычно называем слабоумными. Деменция характеризуется нарушением первичных функций интеллекта, а первичными функциями мы назвали те, что связаны со стимуляцией, исходящей от внешнего мира. Речь, например, -- первичная функция, поскольку начинается с подчинения приказам, а приказ исходит из внешнего мира. Речь также воздействует на внешний мир".
   "При деменции, по-видимому, эти функции потеряны...".
   "Больной ранним слабоумием приводит в недоумение. Он может годами оставаться в постели в маразматическом состоянии, и вдруг неожиданно вступает в разговор; время от времени он приводит довольно тонкие наблюдения по поводу окружающих людей, жалуется на медсестер и врачей. Он расскажет вам, что такой-то врач завидует другому, и в этом замечании будет доля истины. Это тонкие наблюдения...".
   "Более того, неожиданно он расскажет вам о своей молодости с удивительной точностью, с потрясающими деталями: он все прекрасно помнит и замечает. /.../ Он понимает, его размышления временами очень сложны".
   "Нам известно, что высшие процессы, -- такие как размышление, рассуждение об истинности вещей, -- предполагают существование низших. Человек, посвящающий вас в свои сомнения по философскому вопросу, очевидно, обладает и элементарными функциями верования, утверждения, речи. Таким образом, мы можем сказать, что он совершенно ничего не утерял. Все первичные функции сохранны и остаются таковыми...".
   "Больные ранним слабоумием, оставаясь в больнице тридцать лет без изменений, ни на что не способные, могут по прошествии этого времени проявить свои знания и размышления совершенно удивительным образом".
   "Вот почему со времени Мореля и Крепелина психология такого человека всегда привлекала внимание, хотя и была плохо понята...".
  
   Самому Пьеру нравится подход американского психиатра Адольфа Майера (май 1926г.):
   "Позиция Мейера мне особенно интересна - говорит Пьер; - она справедливо отвергает упрощенные гипотезы, объясняющие эту болезнь анатомическими нарушениями на клеточном уровне".
   А нравится она Пьеру потому, что отвечает догмам эволюционной теории: развитию и адаптации к окружающей среде. Плохая адаптация приводит к неправильному развитию - такова упрощённая гипотеза самого Майера:
   "Автор приходит к очень интересной, хотя и неполной интерпретации - замечает Пьер - в раннем слабоумии он видит последний этап развития тех искажённых, нерелевантных форм поведения, которые возникают очень рано. /.../ Это, говорит он, дети, которые не смогли адаптироваться должным образом к окружающей их среде".
  
   То есть, вместо анатомической "отмазки" Адольф предлагает отсылку к также недоступным проверке "нарушениям" на ранних стадиях онтогенеза. Хрен редьки, как говорится, не слаще!
   Пьер, фактически, соглашается с нашей оценкой, когда говорит, что ...
   "... Эти мысли Адольфа Майера /.../интересны, но, как я вам говорил, неполны, поскольку автор лишь переместил проблему (sic!)" на более ранний возраст. "Но при этом не объясняет, почему и как происходит это психическое отклонение. Таким образом, несмотря на исследования Адольфа Майера, дискуссия продолжалась".
   И поскольку науке тут делать нечего, Адольф Майер, повторяя догму адаптивной эволюционной теории, просто делает тривиальное теоретическое утверждение, когда говорит, что ...
   "... Плохая психологическая адаптация приводит к формированию неверных ходов мысли, нарушению психологических функций и заканчивается этой странной псевдодеменцией".
   Затем Адольф пускается в морализаторство, якобы обоснованное вышеприведенной "научной истиной":
   В норме - заявляет Майер - люди вынуждены адаптироваться к среде, в которой они волею судеб оказались. Нам следует жить там, где мы есть, пытаться понять наше окружение, несколько его изменить и измениться самим в соответствии с ним".
   Удивительно, но Майер практически дословно повторяет здесь мысли Робинзона Крузо, к которым тот пришёл, обдумывая цепь событий, приведших его на "остров отчаяния". И генеральной была мысль его о том, что следовало оставаться на родине, искать своё счастье там, где родился, а не пускаться в авантюрные плавания к неведомым землям.
  
   Соответствующую такому убеждению моральную сентенцию Майер превращает в квазинаучную истину заменой всего одного слова: вместо "люди ДОЛЖНЫ адаптироваться" Майер говорит "люди ВЫНУЖДЕНЫ адаптироваться", не уточняя характера этой "необходимости".
   Идеологи либерализма тут же предложат освободить людей от данного принуждения. А поскольку имярека связывают отношения с другими людьми, "освобождение" рождает идею "жизни соло", пленившую в ХХ-м веке сначала Нью-Йоркскую богему, а затем широкие массы молодёжи и "среднего класса". Почвой для такой жизненной остановки служит взаимное отчуждение жителей мегаполиса, превращающее других людей в "среду обитания".
   Таким образом Майер вольно или невольно выступает идеологом одинокой жизни ("going solo"), что было весьма актуальным в США в 1926 году. Адольф находился, что называется "в тренде".
   Любопытно отметить, что вторящий ему Джон Фаулз также упоминает Робинзона:
   "Все мы Робинзоны Крузо - никто не знает наше счастье и несчастье так, как мы сами" - пишет он. (Если не считать производителей рекламы - добавим от себя ядовито).
  
   Одинокий обособленный индивидуум - мечта либералов-рыночников и парадигма Пьера Жане - неизбежно оказывается во власти собственных представлений, грёз и фантазий. Этим успешно воспользовались Производители Грёз, взяв в плен "западного обывателя". В его грёзы прекрасно вписывается РЕКЛАМА, превращая "свободного индивидуума" преимущественно в "потребителя" товаров и услуг. С этим господством "Грёзы" над отчужденным от ближних имяреком сопряжены и распространённые в индустриальной цивилизации психические недуги.
   О них Пьер расскажет далее, в связи с теорией "аутизма" швейцарского психиатра Эйгена Блейлера.
   Пока же, оставив Майера, Жане переходит к французскому психиатру Шаслану, который в книге "Элементы ментальной семиологии" (1912) развивает представление о болезни несогласованности. Шаслан утверждает, что у больных ранним слабоумием, как уже замечалось, функции сохранны, но есть определенная их диссоциация, функции не связаны друг с другом, нет целостности, внутренней согласованности. Он говорит, например, о довольно известном явлении: необычном выражении лица, что отмечалось многими исследователями и действительно довольно странно. Между выражением лица и словами этих больных нет соответствия. /.../ Как говорят их родители, выражение лица наших больных очень загадочно; оно может быть одухотворенным, утонченным и когда человек говорит какие-нибудь глупости, что-то незначительное. Или, напротив, они могут делать очень важные замечания с идиотским видом. То же самое с решениями. Они выражают сильные желания, страсти, но ничего для этого не делают или делают обратное".
   Здесь уместно, наверное, вспомнить о "секрете", которому Пьер уделил такое большое внимание, - только в более широком смысле, как попытке спрятаться от мира, скрыть своё "глубинное Я", поскольку оно, по мнению больного не отвечает требованиям окружения, и может навлечь на него репрессии или лишить любви. И здесь нет никакой "несогласованности функций": всё работает, как над о .... Думается, что машинообразная математическая аналитика, разбивающая личность на функционально различные части, являющиеся как бы "продолжением" органических функций, здесь вообще не релевантна, поскольку мы говорим о "болезни" более высокого уровня в иерархическом строении личности - нарушениях общности и общения.
   К чести Пьера Жане, он также не согласен с Шасланом:
   "Пример, который он приводит, - говорит Жане - представляется мне довольно неудачным. У парижанина спрашивают, как пройти к площади Шаттле. Человек отвечает довольно туманно: "Площадь Шаттле находится между Порт Майо и Порт Венсан". Автор утверждает, что в этом и состоит несогласованность. Понять эту несогласованность трудно, и когда-то мы много спорили на этот счет с Шасланом...".
   Нам кажется, здесь очевидно другое: данный "парижанин" - отнюдь не парижанин; и потому воспринимает вопрос как экзаменационный: как проверку его знания Парижа. Возможно, он является приезжим из провинции или из французской колонии; и очень озабочен тем, чтобы его принимали за коренного парижанина (?).
   Возможен и другой вариант: ему трудно сразу проложить в голове маршрут из данной точки до Пляс Шаттле; и он медленно соображает вслух... (?).
   В любом случае, эта иллюстрация не показывает никакой "диссоциации". Её явно недостаточно для такого диагноза. Но, разумеется, диагноз "шизофрения" не исключается - а вдруг мы имеем дело с двумя личностями: Жаком-обывателем и Жаном-экскурсоводом (?).
   Сам Пьер Жане высказывает сходное мнение. Он говорит, что ...
   "... Диссоциация чувств и действий не является истинной диссоциацией. В самом деле чувство может присоединяться к любому действию: можно быть грустным, когда ешь, говоришь, читаешь...".
   Мы, в роли чувства, можем присоединиться здесь к Пьеру и предположить, что на рутинные действия "накладывается" грусть по поводу состояния общности, в которой живёт имярек. Он может, например, грустить об измене жены, о проигрыше любимой команды, или о плачевном состоянии окружающей среды, или о политике правительства, etc.
   "Наличие чувств, плохо объясняемых и плохо адаптивных, еще не говорит о распаде психики", - продолжает Пьер. - "Ответ, что Шаттле находится между Майо и Венсаном -- не диссоциация, свойственная настоящей деменции, а просто ошибка синтеза, согласования ответа и ситуации. Это -- изъян внимания".
   Но, если это "изъян внимания", - хочется возразить, - тогда данный пример вообще ничтожен, и Пьер не должен был его вовсе приводить (?!). По-моему, в этом пункте Пьер сам становится примером изучаемой болезни - он откровенно бежит от данных Шаслана, отрицая за ними статус "данных". И это бегство вызвано неспособностью Пьера Жане приблизиться к пониманию описанной ситуации "парижанина"; неспособностью, в которой он боится признаться самому себе. Оказавшись в положении "парижанина" Шаслана, Пьер обнаружил бы свою "болезнь" ответом: "С чего вы взяли, что мы в Париже?!"
   Это полное бегство от реальности. Независимо от того, готов или не готов был Жане признать за собой нечто подобное, мы могли бы сослаться на его собственные труды о "психастении":
   "... В 1903 г. - говорит Жане - я сам опубликовал работу о навязчивостях, в которой говорил, что важнейшей особенностью больных психастенией является недостаток адаптации к реальности, отсутствие интереса к ней. Психастеник живет вне реальности, он уходит от нее. Блейлер, ссылаясь на эти работы, оборачивает ситуацию: "Словом "аутизм" он дает позитивное определение того, чему я, ваш покорный слуга, дал негативное определение "потери чувства реальности". В целом Блейлер пытается понять, почему эти люди больше не интересуются реальностью, не адаптируются к внешнему миру. И вот его ответ: это происходит оттого, что они живут в другом мире -- внутреннем мире мечтаний и грез".
   "Можно сказать, что страдающие ранним слабоумием -- это больные грезами", - продолжает Жане. - "Все их внутренние силы, вся психологическая энергия направлена на создание истории, которую они рассказывают сами себе, и в этом рассказе их вовсе не занимает внешняя реальность. Они разделили внутреннее мечтание и внешнее восприятие".
   Таково определение Жане. Можно было бы выразиться иначе: однако, эта именно форма выбрана не случайно. Это разделение уже предварительно нацелено не на "мечтание" и "восприятие", но - на "внутреннее" и "внешнее".
   "Согласно Блейлеру, - говорит далее Пьер, - именно в этом состоит фундаментальная особенность раннего слабоумия: внутренняя жизнь противопоставлена внешней. Как это глубоко и замечательно сказано!" - Восклицает Жане, хотя Блейлер именно этого, в точности, и не говорил... (?).
  
   Дихотомия "внутреннего и внешнего" Блейлеру не нужна, и он благоразумно с ней не связывается, поскольку невозможно представить себе сосуд, стенки которого разделяли бы жизнь лица на внутреннюю и внешнюю. Тот, кто попытается это сделать, окажется в положении атомарной электродинамики, которая не могла решить, где кончается волна, и начинается частица. Поэтому Блейлер сопоставляет "грёзу" и "реальность", формально оставаясь в рамках методологического сомнения Декарта.
  
   "Внутреннее" нужно Пьеру, для того чтобы связать грёзу с мышлением:
   "Мы говорили о мышлении и его роли в мире", - продолжает Пьер. - "Но вот мышление слишком велико, поглощает весь разум, нет ничего, кроме внутренней мысли. В описанном случае мысль время от времени еще находила себе выражение, а у других больных нет и этого, всё сводится к бесконечному мечтанию".
   Для нас всё свелось к определению "мечтания" как гипертрофированного, разросшегося безмерно мышления. Пьеру это кажется понятным, нам - нет.
   Это пояснение, впрочем, не получает у Жане пока никакого развития, и остаётся торчать сучком на ровном стволе.
   Он подытоживает теорию Блейлера, с которой не согласен, говоря, что ...
   "... У Блейлера сложилась целая школа последователей, и словом "аутизм" (жизнь внутри себя) стали назвать форму личных грез, отрешенных от событий внешнего мира и окружающих людей. /.../ Аутизмом же называется потеря чувства реальности и непомерное разрастание внутренней жизни".
   Затем Пьер задаётся вопросом:
   "Насколько справедлива эта теория?".
   И отвечает:
   "Прежде всего следует признать, что не все больные шизофренией полностью в нее вписываются, и что у многих внутренняя жизнь столь же ничтожна, как и жизнь внешняя".
   Кроме того, "в связи с этими больными следует определиться с понятием реальности. Если под реальностью понимать материальный мир, окружающие нас предметы, то, мне кажется, многие больные шизофренией приспособлены к нему гораздо лучше, чем принято думать".
  
   Приведя многие тому доказательства, Пьер далее вплотную приближается к нашему пониманию этой болезни как нарушению общения и, в особенности, отношений с близкими старшими, - только в более абстрактных терминах. Он заключает, что ...
   "... здесь следует вернуться к уже знакомому наблюдению: трудности адаптации больного ранним слабоумием в первую очередь касаются реальности особого рода -- социальной реальности".
   Как видим, "социальная реальность" Жане грамматически выглядит как позитивное определение, но на деле ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ "материального мира, окружающих нас предметов", как "ОСОБАЯ" (!).
   И поскольку слово "особая" не несёт в себе ничего кроме отделения и обособления (= отличения от...), постольку слова Жане представляют собой самую общую декларацию - не более того.
   Появляется ярлык, который указывает направление, но сам по себе ничего не поясняет. Вот иллюстрация:
   "Раннее слабоумие -- это в первую очередь социальная деменция".
   Тут же возникает вопрос: а что такое "социальная деменция" - это слабоумие депутатов или премьера?
   Правда, далее Пьер приближается к нашему мнению, привлекая внимание к "отношениям в семье"; но, как и ранее, рассматривает их не в плане личного ОБЩЕНИЯ, а в плане ПРИСПОСОБЛЕНИЯ к "среде обитания", в качестве которой семья здесь у него и выступает.
   Пьер говорит:
   "С самого начала заболевания возникают трудности отношений в семье. По этому поводу говорилось много наивного о лютой ненависти или безмерной любви к родителям. Возникают проблемы адаптации к среде, родителям, братьям и сестрам. В детстве больной не может приспособиться к семье, впоследствии -- к нам, окружающим его людям".
   Об этом "впоследствии" предостерегает нас всех Джон Фаулз, говоря, что "если мы позволим себе попасться в тиски между собственным воображением и собственной реальностью - между лучшим миром, о котором мечтаем, и тем худшим, в котором живём, - наше положение может показаться нам совершенно неудовлетворительным". (см. Дж. Фаулз, "АРИСТОС").
  
   Картину освобождения - путём полного погружения в грёзу - от "необходимости приспосабливаться" к окружающим, о которой говорил Адольф Майер, и, тем самым, из "тисков" Джона Фаулза, рисует далее Пьер Жане, отмечая, что ...
   "... в обычной жизни нам не рассказывают странных, необычайных историй, не подготовив наше восприятие. Вы не станете рассказывать мне, что Сена замерзла и что мосты переместились из-за льда, если вы не подготовите для этого почву, не сделаете ваш рассказ правдоподобным. Этих же людей, так наз. "аутистов" или "эгоцентриков", совершенно не заботит, что мы думаем. Они вслух говорят о возмутительных вещах, не воспринимая нашего возмущения. Это их совершенно не касается. /.../ Они никогда не утруждают себя аргументацией, не заботятся о том, чтобы что-то доказать. Это им совершенно безразлично".
   "Когда мы просим таких больных что-то разъяснить, создается впечатление, что они просто не понимают, чего мы от них хотим. Для них не существует проблемы доказательств, они им не нужны. Это так, потому что это так".
   Например, больной "Александр, который был во время войны солдатом второго ранга, полтора года пребывал в полной уверенности, что он -- генералиссимус французской армии и армии союзников. Он рассказывал мне без тени иронии, что президент Республики назначил его генералиссимусом...".
   В беседе с Пьером Жане, пытавшемся его лечить, Александр весьма неожиданным ироничным образом высветил вполне исправно действующую "функцию секрета", о которой ранее всерьёз говорил Пьер.
   "Когда я уж очень мучил Александра, - признаётся Пьер, - говоря ему: "Я не понимаю, почему президент Республики выбрал солдата второго ранга, служащего писцом, -- впрочем, делающего это весьма плохо, -- чтобы назначить генералиссимусом", Александр с самым серьезным видом подносил палец к губам и говорил: "Тсс! Не будем об этом, это -- военная тайна и не подлежит разглашению".
   Точно так же поступала больная девушка Сесиль:
   "...когда я просил Сесиль какое-нибудь доказательство того, что она убила русского царя и руководила бандой "Летучих мышей", - рассказывает Жане, - она останавливала меня: "О, нет! Не будем об этом, это политическая тайна".
   Создаётся впечатление, что эти "больные" были прекрасно осведомлены о теории Жане, связывающей мышление с воображаемой "функцией секрета", и тонко высмеивали его (!?).
   Пьер ощущает от этого неловкость, и выражает её в следующих словах:
   "Это слово, к которому прибегают и многие другие, заставляет нас задуматься. Не слишком ли часто встречается такой способ аргументации?"
  
   Какой же выход находит Пьер? Было бы наивным с нашей стороны думать, будто Пьер подвергнет сомнению свою теорию. Конечно же нет! Вместо этого он подтверждает наш "диагноз", относящий его самого к таким же "аутистам". Выход из затруднения, который он предпочитает, оказывается самым массово и широко употребительным. Именно, он находит ведьму, виновную в наведённой на людей порче: знахарку-шарлатанку и колдунью, которою надобно сжечь! Такой ведьмой выступает у него РЕЛИГИЯ, - что представляется вполне логичным для представителя индустриального Постмодерна.
   Пьер говорит:
   "Если мы обратимся к возможно более серьезным, но во многом сходным с этими религиозным верованиям, то увидим, что религиозные обсуждения не очень-то практикуются. Я говорил об этом много раз. Обычно человек религиозный не любит обсуждения и не понимает его. У него есть очень удобное средство от них уходить; он всегда прерывает их, говоря: "Вы ничего не понимаете, это -- тайна", -- и все этим заканчивается. Одна экстатичная больная, о которой я вам часто рассказывал -- Мадлен -- прерывала все обсуждения именно таким образом. Когда я спрашивал ее, почему Бог выбрал именно ее, она всегда мне отвечала: "О, это религиозная тайна".
   Спрашивается, что доказывает последний случай? Только то, что речь идёт именно о религиозном веровании, об избрании имярека Богом. Ведь, вышеупомянутый "генералиссимус" Александр говорил о политической "военной тайне", а не "религиозной" (?!).
  
   Значит, как и предполагал Жане, никакого слабоумия тут нет. Напротив, "больные" прекрасно ориентируются в окружающем мире и различают разные виды тайн и знают уместность тех или иных.
   Пьер чувствует "подвох" в этом факте и возможный "подкоп" под его теорию, но не желает разбираться и сам выбирает бегство от проблемы. Он спрашивает:
   "Что означают тайны, политические и военные секреты, которыми больные прикрываются?".
   И как будто отмахивается от вопроса, говоря, что "слово "тайна" требует отдельного психологического исследования, на которое у нас сейчас нет времени".
   И, тем не менее, тут же начинает теоретизировать на тему "тайны":
   "Когда-то это слово имело смысл" - говорит Пьер. - "Оно означало тайное знание определенной группы людей, недоступное другим. Религиозная тайна, как и военная тайна наших больных, вовсе не такова. Эти люди вовсе не считают, что есть посвященные в их тайну, которые поймут ее лучше меня. Тайну не понимает никто, но это не имеет значения".
  
   То есть, фактически, они отрицают существование общности себе подобных: общности, внутри которой могли бы существовать единые коды, позволяющие сообщить личную тайну другому лицу. Тем самым они утверждают свою уникальность и неповторимость - значит обособленность и несообщаемость себя другим.
   Любопытна в этом отношении мысль Джона Фаулза о принципиальной обособленности и несообщаемости личности. Только у Фаулза "тайна" конкретизирована как "счастье", не доступное и не передаваемое никому другому личное достояние.
   Он пишет в своём "Аристосе":
   "Счастье в том, что происходит со мной, и счастье беднейшего человека всё равно уникально; ему можно только позавидовать. Это его счастье, и оно может принадлежать только ему".
  
   Казалось бы, - вот апофеоз индивидуации: достижение полной обособленности и уникальности. Вершина психологического развития, по Пьеру Жане (?).
   Но последний отчего-то не цепляется за эту прекрасную возможность завершить "изобретение индивида" и объявить "аутистов" вершиной гуманитарной эволюции.
   Вместо этого, он редуцирует обособленность уникума до "взаимонепонимания":
   По мнению Жане, "аутисты" отрицают существование кого-либо, кто может ПОНЯТЬ их тайну. "Тайну не понимает никто. Это -- отсутствие общего понимания".
   Но здесь необходимо выбрать между двумя разными вещами: либо ТАЙНА, либо НЕПОНЯТКА или ЗАГАДКА. Тайну хранят, сокрывают. "Непонятку" хотят сообщить, но её никто не понимает.
   Так в чём проблема этих больных? - В непонимании их другими, или в придании себе значимости в глазах других, посредством причастности к Тайне?
   Пьер настаивает на якобы "непонимании", чтобы привести себя и нас к мышлению. По его мнению, приверженцы и адепты тайного знания попросту избегают логического мышления, находя в нём опасность для своих верований.
   Он говорит:
   Религиозная тайна, как и тайна больного ранним слабоумием, -- явление иного порядка: в них человек стремится искоренить психологический феномен, который называют доказательством. Ему не нужно доказательств, он верит на другом основании, вполне возможно, очень неплохом, -- на основании чувств, утешения. Он и слышать не хочет о доказательстве. Доказательство -- это социальный феномен, существующий только для общества. Больного ранним слабоумием не интересует общество, у него нет социальных чувств. Возможно, в этом кроется фундаментальная проблема аутизма. Аутизм -- это бегство в собственные мысли, не оставляющее места чувствам и доводам других".
   Непонятно в таком случае, бежит ли больной от доказательства, или полностью безразличен к таковому? Одно другому противоречит. Бежать может лишь тот, кто признаёт ценность и значимость доказательств. Кто не признаёт их - будет только смеяться в ответ на ваши доводы, и говорить, что ваши слова не имеют отношения к делу. Он может сказать, что "вы не понимаете", однако сие не значит, что он собирается логично (= доказательно) вам что-то объяснить. Это означает, что вам это недоступно: что вы вне касты избранных, кому открыты тайны мироздания или Божьей Воли.
   Эта гипотез много более правдоподобна, нежели попытки Пьера представить "раннее слабоумие" регрессом взрослого к мышлению ребёнка или задержкой развития мышления на детском возрасте.
   Он говорит, ссылаясь для убедительности на Пиаже:
   "Изучая суждения ребенка, Пиаже останавливается на многих моментах, которые у нас сейчас нет времени рассматривать. Например, маленький ребенок только рядополагает предметы, но не производит соподчинения. Он не понимает наши предлоги и союзы, не понимает слов "потому что", "поскольку", выражения принадлежности. Все понятия рядоположны, что говорит об отсутствии у него точных отношений".
   "Пиаже показывает, например, что ребенок не знает значения этой частицы "de" и, соответственно, не понимает таких выражений, как "часть моих цветов, некоторые из моих цветов".
   Пьер старается убедить нас в том, будто "аутисты" - это взрослые с неразвитым логическим мышлением; с помощью собранных Пиаже фактов, относительно способностей детей к абстрактному логическому мышлению. Например, таких:
   "Если спросить ребенка пяти-шести лет о его братьях, он скажет: "У меня два брата, но у моего брата Поля братьев нет; братья есть у меня. В семье два брата, и это те два брата, которые есть у меня, вот так".
   "Добавим сюда тест, который мне тоже очень нравится, поскольку он сильно облегчает понимание", - продолжает Жане. - "Это знаменитый тест правой и левой руки. Вы знаете, что уже в очень раннем возрасте, к трем-четырем годам, умный ребенок знает, что есть правая и левая рука. Когда ему говорят: "Дай мне правую руку" или "дай мне левую руку", он прекрасно с этим справляется. Однако продолжим эксперимент. Встаньте напротив него и скажите: "А теперь возьми мою правую руку" или "возьми меня за левую руку". Ребенок не понимает ровным счетом ничего, он не знает, что делать. Он дает свою правую руку, но не понимает, что у вас тоже есть правая рука, по крайней мере, не знает какая из них правая".
   И далее Пьер говорит:
   "Я бы очень рекомендовал вам почитать у Пиаже детальное обсуждение результатов. Он возвращается к общей мысли: когда речь идет об идеях -- как в случае с братьями, страной, семьей, родителями, папой, мамой, соотечественниками -- или более простых понятиях левого и правого, между ребенком и нами существует различие: ребенок воспринимает эти слова как абсолютные, а мы -- как относительные. Для ребенка свойство быть братом, как и свойство быть правым или левым абсолютны, неотъемлемы от объекта".
   Результаты Пиаже замечательные, но причём тут "аутисты"?? Сама по себе ссылка на Пиаже нас нисколько не убеждает.
   Тем более, что Пьер Жане даёт им ложную интерпретацию. Он говорит:
   "Два ребенка в семье, Поль и Жан, обладают свойством быть братом так же, как и быть толстым или маленьким. И слово "брат" столь же абсолютно для ребёнка, как такой-то мальчик блондин, толстый или маленький...".
   "Для нас это не одно и то же. Для нас понятие брата имеет относительный характер".
   Здесь всё перевернуто с ног на голову! Скорее свойство "брат" имеет абсолютный характер, поскольку не зависит от других названных характеристик. Брат может толстеть, худеть, расти и даже менять свой пол на противоположный, и всё равно останется братом для Жака.
   Напротив, качества "большой", "маленький", "худой", "толстый" и т.п. являются относительными, поскольку получают свой смысл только в сравнении одного тела с другим.
   Здесь дело, скорее в самоидентификации: Я Жак, а он - мой брат Поль. Жак не идентифицирует себя как "брата". Пиаже здесь сфальшивил. Поскольку не спросил, считает ли Жак себя сыном своей матери? И являются ли Поль и Жан тоже её детьми? Без такого контрольного вопроса трудность для ребёнка может заключаться не в определении свойства "быть братом", а в подсчёте количества братьев, поскольку вопрос Пиаже звучит: "А у твоего брата Поля сколько братьев, и сколько братьев в твоей семье?".
   Тут и взрослый запутается. Так что результат притянут за уши.
   Плюс ко всему Жане играет с очень модным в его время словом "относительное". Употребив его в смысле относительности переменной, он затем весьма хитро вызывает аллюзии с "отношениями членов семьи друг к другу". При этом имеет в виду не отношения общающихся внутри общности, а положения членов семьи друг относительно друга. Так что семья выступает локализацией, образующей группу.
   Вот что говорит Пьер:
   "Поль и Жан по отдельности, если ничего не знать о другом, не являются братьями. Они становятся ими только в отношении друг друга; и сразу встает важнейшая психологическая проблема взаимности: если Поль мой брат, то и я -- брат Поля. Это совершенно новая характеристика, и семья, в которой есть не два брата, а три, также является понятием относительным, поскольку в ней отражено отношение всех трех братьев".
  
   Всё это - ложь. Ибо, и узнав друг о друге Поль и Жак становятся "братьями" лишь формально, по общественному ярлыку, но не поистине, не бытийно. Между тем, Жак, живший вместе с Полем в одной семье, действительно является его братом, независимо от неумения ответить на вопросы Пиаже. Их души соединены, и расстояние не способно их разъединить.
  
   Примечательно в приведенном пассаже Пьера Жане утверждение ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ понятия СЕМЬИ. Согласитесь, это звучит весьма актуально в наше время..., и провокационно!
  
   Относительность неизбежна, когда нет общения и сообщения, а есть только наблюдение обособленных частиц и измерение неких переменных.
   Относительность радикального индивидуализма подробно обсуждает Джон Фаулз в своей книге "АРИСТОС". В его представлении все мы Робинзоны - каждый на своём изолированном острове - наблюдающие друг друга издалека. Эти наблюдения мы производим с помощью двух приборов: "счастья" и "зависти". ("Два этих состояния, - по словам Фаулза, - управляют нашим поведением"). И систематизируем с помощью интеллекта, или логического мышления.
   Наблюдая другого Робинзона, мы можем с помощью воображения поместить себя на его остров, и так судить о его состоянии. Но на деле, это всё равно будет наше состояние, только в другом положении, - поскольку мы не можем трансформироваться, или превратиться в другого, и так испытать его уникальное счастье. Также другой не может сообщить нам своё счастье, поделиться им, в условиях, когда нет актуальной общности и общения, но есть только наблюдение.
   Значит, для понимания другого остаётся только механизм "зависти", когда мы воображением перемещаем себя на другой остров и сравниваем внешние условия его со своими. Именно этой линейкой "мы измеряем масштабы неравенства в нашей личной и общественной жизни", - пишет Фаулз.
   Измерительный прибор "зависти" использует и наш Пьер Жане в своём исследовании семьи как группы "робинзонов".
   Он говорит:
   "Чтобы, как мы (сиречь, взрослые и нормальные), рассуждать о братьях, о том, что есть правое и левое, о семье, нужно встать на место другого. На протяжении всей нашей жизни мы то и дело этим занимаемся: постоянно меняем место. Личность не заключена исключительно в нас, она мысленно там, где мы ее помещаем, и мы можем поместить ее в другого. Когда перед нами человек, мы ставим себя на его место, исследуем себя и говорим: "Ага, если бы я был на его месте, это была бы правая рука, а это -- левая". Когда мы говорим о брате, мы способны поставить себя на его место, и с его точки зрения тот, кто был внешним наблюдателем, становится братом".
   В каком смысле слова? - хотелось бы узнать - в том, что с этой позиции я могу прочитать наклеенный на него ярлык?
  
   Вот что получается, когда синонимом научности является классическая механика, обогащённая теорией относительности. Однако, если уж использовать физические аналогии, то здесь больше подошла бы квантовая механика с её "неопределённостью".
   Как две взаимодействующих частицы постоянно исчезают и вновь рождаются в поле обмена, обмениваются состояниями, так что нельзя точно сказать в данный момент с какой из частиц имеем дело; так и два общающихся брата исчезают и появляются в поле общения, превращаясь друг в друга и образуя нераздельную пару, которую так и надо рассматривать - как целое; не разделяя её на двух обособленных индивидов. Последнее неизбежно приводит к разрушению братства как истины, оставляя возможность лишь чисто формальной публичной идентификации их как таковых по документам. И, в таком случае, даже актёры на сцене, изображающие братьев, суть больше братья, чем формально названные "братьями".
   В квантово-полевой физике "чистый" отстранённый наблюдатель невозможен. Он необходимо становится частью нового целого, связанного полями обмена. Поэтому недостаточно учитывать только относительность переменных, в зависимости от позиции наблюдателя. Нужно учитывать трансформацию системы в новую - с участием наблюдателя. В терминах классической механики это описывают как "возмущение системы", но на самом деле речь идёт о её превращении и рождении нового бытия.
   Точно так же невозможен внешний наблюдатель и в обществе как квантовой системе, флуктуирующей в полях общения. То есть, недостаточно просто перемещать себя как наблюдателя на позицию другого, чтобы понять его. Необходимо реально ПРЕРАЩАТЬСЯ В ДРУГОГО, что невозможно без общности и общения.
  
   К сожалению, Пьеру Жане эта квантово-полевая логика недоступна, поскольку в его историческое время она ещё не стала достоянием науки и, тем более, общественности.
   Поэтому его умозрительные гипотезы о причинах "аутизма" являются ложными. Он ошибается, думая, будто достаточно переместить себя как наблюдателя в позицию другого, что его понять. На этой якобы достаточности он строит различие между нормальными людьми и "слабоумными".
   "Мы можем перемещаться, ставить себя на место другого", а ребёнок и больной с диагнозом "раннего слабоумия" (якобы) не могут.
   "Это размышление, которым я резюмирую педагогические труды и изучение ребенка, показывают нам, что инфантильные характеристики не сильно отличаются от характеристик человека, страдающего бредом", - заключает Жане.
   И это его заключение полностью противоречит тем настоящим "многотомным романам", которые сочиняют о себе больные так наз. "dementia peacocks", по его же собственному свидетельству.
   Пьер признаётся, что ...
   "... Больной ранним слабоумием приводит в недоумение. Он может годами оставаться в постели в маразматическом состоянии, и вдруг неожиданно вступает в разговор; время от времени он приводит довольно тонкие наблюдения по поводу окружающих людей, жалуется на медсестер и врачей. Он расскажет вам, что такой-то врач завидует другому, и в этом замечании будет доля истины. Это тонкие наблюдения. /.../ Более того, неожиданно он расскажет вам о своей молодости с удивительной точностью, с потрясающими деталями: он все прекрасно помнит и замечает. Впрочем, уже его сопротивление и возражения отражают отсутствие подлинного паралича функций, подлинной слепоты или вербальной глухоты. Он понимает, его размышления временами очень сложны".
  
   От себя можем добавить, что уже сама реакция больного на попытки психиатра проникнуть в его тайны, выражаемая в словах: "Это не ваше дело!" или "Вам не понять!"; свидетельствует об умении ставить себя на место другого.
   Всё, скорее, обстоит ровно противоположным образом. Подобные перемещения ничего не дают больному. Они лишь подчёркивают уникальность его личного счастья, несообщаемого другим. Так что дело не в неумении ставить себя на место другого с помощью воображения, а в ОТЧУЖДЕНИИИ, или отсутствии общения с ближними.
   Но именно к этим важнейшим дефектам социального быта дискурс Жане совершенно не приспособлен.
   Его замкнувшийся в себе индивидуум - это Робинзон Крузо, изолированный на своём "внутреннем острове". И "внутреннее мышление" здесь является эквивалентом обустройства своего острова, которым Робинзон занимался в течение десятилетий. Любопытно даже совпадение сроков:
   "Больные ранним слабоумием, оставаясь в больнице тридцать лет (!) без изменений, ни на что не способные, могут по прошествии этого времени проявить свои знания и размышления совершенно удивительным образом", - говорит Жане.
   И хотя Робинзон, подобно приводимому в пример больному сохранил свои психические функции, Пьер видит опасность в такой изоляции и занятием только обустройством среды обитания, т.е. мышлением, без общения.
   Он говорит:
   "Чтобы мышление не стало слишком опасным, следует его ограничивать, смягчать, нужно, чтобы его кто-то останавливал. /.../ Мысль очень опасна, если ее ничто не останавливает. Это было сильной стороной и важным открытием религий, где все время повторяется: "В вере важна дисциплина, догма, а догма устанавливается. Понимаете вы догму или нет, она установлена". Это забота об остановке индивидуальной мысли, о том, чтобы не дать ей блуждать, бредить и принимать, бог весть что. Это сильная сторона религии".
   Реальный Робинзон Крузо в полной мере воспользовался помощью религии: он регулярно читал Священное Писание, начинал свой день с обращения к Творцу, и молился не менее трёх раз в день, упорядочивая свои мысли благочестивым образом. Описание этой аутопсихотерапии Робинзона составляет большую связующую часть повести Дефо.
   К чести Робинзона, нужно сказать, что, благодаря Провидение за бдение о нём и заботу о его жизни, он не переставал испытывать сильную нужду в партнёре общения, с которым мог бы перекинуться словом. И когда на двадцать третьем году пребывания на острове он стал свидетелем крушения испанского корабля у его берегов, надежда на обретение товарища по несчастью вспыхнула в нём с новой силой (см. Гл.13-14 "Приключений Робинзона"). И он был очень разочарован, когда надежда эта оказалась тщетной:
   "Pray note, all this was the fruit of /.../ the disappointments I had met in the wreck I had been on board of, and where I had been so near obtaining what I so earnestly longed for--somebody to speak to...". - Говорит Крузо.
  
   Зато Жане молчит о партнёре общения, с которым можно бы поделиться сокровенным, и в котором, возможно, нуждаются его больные. Но говорит о необходимости наличия во "внутренней" ментальности больного - для его нормальной социализации - "функции власть имеющего", которая бы ограничивала его мысли, не допуская слишком большого расхождения с его социальной реальностью. Тем самым он косвенно признаёт, что феномен "dementia peacocks" обязан своим происхождением нарушению общения со старшими в семье.
   Именно отсутствие диалога со старшим во внутреннем коммунионе больного Александра и рисует далее Пьер, говоря, что ...
   "... когда мы открыли мысль, необходимо продолжать обсуждение; важно, чтобы мы сами могли в себе самих развивать мнения, которые могли бы быть предложены другими: "Я думаю, что я генералиссимус. Это лестно и соответствует моим сокровенным чаяниям". Но сразу же мне следует сказать: "А что об этом подумает командование? Что об этом скажет мой капитан?" Когда у меня возникает эта гипотеза, мне нужно остановиться и честно признаться: "Если бы я сказал об этом командиру, он бы посмеялся надо мной, если не посадил бы под арест".
  
   Этого сконструированного Пьером скептического диалога в душе Александра не происходит - что и является, по его мнению, причиной господства мечты над реальностью.
   Особенность модельной конструкции Пьера Жане в том, что здесь, в соответствии с его демократическими убеждениями, единственный Старший, Суверен, от которого должен исходить запрет на мысли, поделён между всеми окружающими меня "другими", с которыми я должен бы обсуждать свои мысли; и от которых исходит не запрет а скептическая ухмылка или сравнительная критика. То есть Пьер помещает своего Робинзона-Александра не в отношения и общение с доверенным авторитетным старшим, а в "Собрание":
   "Обсуждение первоначально публично, - говорит Жане. - Когда вы высказываете мнение, встает человек из аудитории и предлагает другое мнение. Обсуждение происходит в собрании".
   Таким образом, вместо "Бога" религии, у него "догму" устанавливают собравшиеся в аудитории "человеки".
   И тем не менее, Пьер не может избежать упоминания старших, хотя они у него не авторитетны, а чисто функциональны, как управляющие неким производством - "командиры"; или авторитетны лишь относительно:
   "... нужно думать о мнении другого, нашего начальства, вышестоящих персон, нужно это обсуждать" - говорит Пьер.
   Присутствие старших в нашем внутреннем коммунионе организует и ограничивает мысль. Механизм этой внутренней власти таков, что мы рефлексируем, становясь в позицию нашего старшего. Когда Робинзон Крузо рассказывает о "своих рефлексиях" первых лет жизни на острове, по контексту ясно, что он рефлексирует, смотря на себя глазами своего отца, советы которого он с юности отвергал.
   Вместе с тем он как бы демонстрирует собой модель больного "ранним слабоумием", "аутиста", счастливо прожившего двадцать три года в уединении, и теперь крайне обеспокоенного возможностью встречи с другими людьми, после того как однажды увидел отпечаток стопы человеческой на песчаном пляже:
   "In my reflections upon the state of my case since I came on shore on this island, I was comparing the happy posture of my affairs in the first years of my habitation here, with the life of anxiety, fear, and care which I had lived in ever since I had seen the print of a foot in the sand", - говорит Робинзон.
   Он боится встречи с "дикарями" и помогает успокоению своего ментального смятения, рефлексируя ситуацию глазами Творца, предусмотрительно сузившего наше видение и знание, и так ограничивающего наши мысли и представления, которые иначе то и дело погружали бы нас в отчаяние:
   "This furnished my thoughts with many very profitable reflections, and particularly this one: How infinitely good that Providence is, which has provided, in its government of mankind, such narrow bounds to his sight and knowledge of things; and though he walks in the midst of so many thousand dangers, the sight of which, if discovered to him, would distract his mind and sink his spirits, he is kept serene and calm, by having the events of things hid from his eyes, and knowing nothing of the dangers which surround him", - размышляет Робинзон Крузо.
   То есть, его мысли в точности те же, которыми делился в этой лекции Жане, говоря о необходимости ограничения мышления, во избежание психопатологий. И больше того, Крузо даёт нам пример собственных бесполезных мыслей, или "бесплодных спекуляций" ("fruitless speculations"), которые подлежат ограничению и изгнанию.
   В данном случае это его размышления о том, "зачем Мудрый Управитель вселенной наделил некоторых из Своих тварей такой бесчеловечностью и брутальностью". И только когда эти мысли отступили, Робинзон начал размышлять о реальных своих обстоятельствах. Ясно, что квалифицировать подобные квазибогословские размышления как "бесплодные", Крузо мог только с позиции Пастора своей Церкви, памятуя о библейской "бесплодной смоковнице", подлежащей вырубке и сожжению. Такова благочестивая рефлексия Робинзона Крузо.
   "Одним словом, мысль не может стать могущественной, иначе как вовлекая функцию рефлексии", - подытоживает Жане.
   Однако, на наш взгляд, главное тут не рефлексия как таковая, а нравственная позиция рефлексирующего.
   И в самом деле: что значит "стать могущественной"? - спросим себя. - Наверное, стать правой. Ведь размышление - это рассуждение, а мысль - суждение. Правое суждение - у правого суда. А правый суд вершит Суверен, авторитетный Старший. Потому рефлексия с позиции Старшего приводит мышление к правому суждению, обладающему силой власти Суверена и побеждающему в споре Его властью, а не логическими доказательствами.
   Откуда следует, что "больные", не заботящиеся о доказательствах, опираются именно на эту силу в своём веровании в собственные грёзы. Поэтому характеризовать их как "утративших рефлексию" Пьер просто не может, не вступая в противоречие с собой. Иначе, откуда могущество их мысли, позволяющее послать всех и вся куда подальше...?
  
   Получив такой результат, можно (и нужно) поскорее забыть о Старшем, и говорить далее только о рефлексии, - поскольку монархию, тиранию аристократии и засилье церкви давно свергли во Франции; суверенитет поделили на всех, и место Суверена заступило Собрание. Так что внутренний коммунион француза из Службы Королю превратился в дискуссионный клуб якобинцев.
   Пьер Жане так и рисует этот либеральный коммунион нового француза. Организующая функция рефлексии теперь не в правом суде Старшего, а в многогранности суждения с разных позиций других членов собрания, позволяющая мысли, по мнению Жане, быть более адекватной реальности; проще говоря, приспособленной к окружению.
   "Таким образом, работы Блейлера и Пиаже - говорит Пьер - показывают, что больные ранним слабоумием и дети -- люди слабые, ограничившие мышление лишь сентиментальными верованиями чисто утвердительного характера, не способные к рефлексии. Без сомнения, между теми и другими существует огромная разница. Аутизм ребенка -- это отсутствие рефлексии вследствие недостаточного развития; рефлексия появится позже, будет медленно укрепляться и годам к семи начнет возрастать. У ребенка нет рефлексии, нет социальной критики, потому что он еще слишком мал. Напротив, больные шизофренией, -- которых Блейлер называет именно этим словом, --утратили рефлексию".
  
   В свете всего вышесказанного данное заключение Пьера Жане следует расценить как практически голословное, или чисто теоретическое. А теорию его признать слабой и нерелевантной проблеме.
   Мы не можем теперь предложить развитой альтернативы на этих страницах, но настаиваем на том, что решение нужно искать в сообщительных отношениях с близкими старшими; отношениях, в которых происходит формирование внутреннего коммуниона, житийную активацию которого Пьер называет "рефлексией".
   Свою философскую претенциозность и озабоченность засильем рационального индивидуализма в европейской цивилизации Жане обнаруживает следующей идейной декларацией, обращённой к человечеству:
   "Мышление -- великое открытие человечества, ставшее огромным прогрессом, сделавшее личность более могущественной, развитой, отчетливой. Но с ним связана огромная опасность, которая таится в преувеличении собственной внутренней мысли и забвении других, окружающих, общества".
   Этой декларацией Жане заканчивает "вторую часть курса, касающуюся социальной личности. И "в оставшихся пяти лекциях обещает поговорить о личности во времени".
  
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЛИЧНОСТЬ ВО ВРЕМЕНИ
  
   Заглавие третьей части курса Жане слишком неопределённо. Можно только гадать, что он разумеет под ним. Какого времени? или Чьего времени? - тут же встают вопросы. Судя по дальнейшему, Пьер вероятно подразумевает квантованность памяти, или отсутствие континуума сознания в соотнесении со шкалой астрономического времени? Или раздвоение личности, феноменально разнесённое во времени наблюдения? Пока неясно.
   Во всяком случае его следующая, 21-я лекция называется ...
   СОМНАМБУЛИЗМ. 28 февраля 1929 г.
   Само это, отсылающее ко сну именование, уже ассоциируется с разрывами в личном бытии, прерываемом сном, часто толкуемом как путешествие в иные миры. Так что внешнее время наблюдения личного существования разделяется на периоды сна и бодрствования имярека. Внутреннее время самосознания оказывается расщеплённым на не связанные периоды и промежутки или даже отдельные жизни.
   К сожалению, нам практически нечего сказать о разнородных фактах, объединённых Пьером общей рубрикой "сомнамбулизм", кроме того, что они суть РАЗНОРОДНЫЕ (!).
   С таким же успехом их можно было бы объединить под заглавием "АМНЕЗИИ".
   Единственное, что приходит на ум, - описанные Пьером случаи подтверждают мнение Карла Юнга о существовании диссоциированной множественной личности в форме "автономных комплексов".
   Пьер, однако, говорит теперь о как бы естественной "временной множественности", в том смысле, что "всё течёт, всё изменяется", а личность пытается сохранить свою идентичность, своё единство и целостность в безжалостном потоке времени:
   "Из всех существующих в мире множественностей наиболее загадочная и наименее изученная -- множественность временная", - говорит Жане. - "Предметы, даже те, которые лучше всего сохраняют свое тождество, идентичность, преобразуются уже самим фактом существования времени. Мы видим дерево: оно всегда остается тем же, но меняется в разные времена года. Фактора времени достаточно для появления различий и множественности. Эта новая множественность снова пошатнула идею личности. Нужно пытаться бороться с множественностью, поддерживать свое единство, несмотря на изменения во времени. И получается ли это у нас? Думаю, что нет".
   "Мы колоссально меняемся: за юностью приходит старость, и, хотя сами мы так не считаем, но мы уже не те. Всё в этом мире преобразуется и меняется. Но у нас свое мнение на этот счет. Хотя время и лепит из нас другого персонажа, мы хотим оставаться теми же, и поддерживаем свою целостность. Это подводит нас к новой работе: искусственному созданию единства и обособленности личности во времени", - заключает Пьер.
   И в этой "работе" память, конечно же, играет ключевую роль. Без сохранения в памяти первоначального замысла и результатов пошаговой работы произведение искусства невозможно. Отсюда понятно и значение амнезии для самой возможности существования множественности личности во времени.
  
   В целом, объяснения феноменов "сомнамбулизма", предлагаемые Пьером, сводятся к теории биоробота. Пьер справедливо повторяет здесь, что мы постоянно творим, изобретаем, конструируем себя, в тех сегментах существования, где слово выступает не средством сообщения, а "словом" управляющей программы робота.
   Мы уже не раз отмечали, вместе с Пьером, что взятая в чисто поведенческом аспекте социальная жизнь имярека предстаёт как создание персонажа, роли, характера на сценических подмостках "мира как театра".
   В отсутствии общения, хранимый в памяти "персонаж" в качестве управляющей программы может захватить личность, как это происходит во сне в форме сновидения, и человек может спать наяву. В этом случае его поведением управляет не информация общения с другими людьми, а его сновидение. И мы получаем "сомнамбулу".
   Профессиональный гипнотизёр, вводящий испытуемого в искусственный сон, делает своё присутствие и свой голос частью сновидения, и может через это вторгаться в управляющую программу "сомнамбулы", создавая феномен "гипнотизма".
   Отличие "естественного сомнамбулизма от искусственного как раз и заключается во вмешательстве гипнотизёра в сомнамбулу.
   Пьер говорит, что ...
   "... перед вами может быть идеальная сомнамбула, а вы можете об этом не догадываться, считая человека совершенно нормальным, обычным. Необычное в облике сомнамбулы, как правило, вызвано гипнотизерами, которые учат испытуемого принимать особые позы, широко открывать глаза или, наоборот, держать их закрытыми, корчить какие-то гримасы, и т.п.".
  
   Поскольку для Пьера тема общения является как бы запретной, в силу его идейного индивидуализма, он объясняет сомнамбулизм не нарушениями общения, а конкуренцией двух сценариев роли, или двух управляющих программ во внутреннем мышлении индивидуума - реальной биографии имярека и фантастической; или реального сценария, исходящего от общества, и сочинённого самим имяреком.
   "В чем заключается феномен сомнамбулизма? - спрашивает далее Жане. И отвечает:
   "Он заключается в странном повествовании о жизни. Мы все подчиняемся общему закону, почти полицейскому: должны уметь рассказать о том, что делаем, выразить в словах то, что наполняет наши утро, день, вечер. Однако многие люди с невропатическими проблемами теряют эту способность. Они совершают некоторые действия, но не могут о них рассказать, не могут сказать, что видели. В этом -- суть сомнамбулизма".
  
   Но, что может сказать персонаж реального общественной пьесы о собственном несуществовании - о периодах времени, в которые жил и действовал совсем другой персонаж, фантастический; вот его и надо бы спрашивать!
   Это очевидное раздвоение персонажа логически подводит Жане к "раздвоению личности". И он объявляет, что "следующее занятие мы посвятим такому загадочному явлению, как раздвоение личности".
  
   В этой связи на память невольно приходит знаменитый советский кинофильм "Иван Васильевич меняет профессию". Его можно было бы сделать иллюстрацией к раздвоению личности как раз во времени! Феномен амнезии там тоже наличествует, - когда Иоанн IV Грозный бегает по комнате в "хрущёвке" и стенает: я совсем забыл, где я; забыл, забыл!!!
   Думаю, Пьеру Жане этот фильм понравился бы. Но, к сожалению, Пьер ушёл от нас в 1947 году.
  
   22. РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ. 4 марта 1929 г.
  
   Из преамбулы, проговариваемой Жане в начале лекции ясно, что он хочет разделить феномены "одержимости", или персонального инобытия, и феномены сосуществования двух персонажей, как это было в упомянутом фильме - двух Иванов Грозных:
   "Как мы уже много раз говорили в этом курсе - напоминает Жане, - личность всегда предстает с двух точек зрения: внешней и внутренней. Когда мы видим человека, то оцениваем, рассматриваем его как занимающего определенное место в общественной иерархии. Мы приписываем ему некие способности, придаем целостность и определенную идентичность. А затем мы делаем все то же самое по отношению к себе. Мы относимся к себе как к некоторому единству".
   То есть, под "внешней точкой зрения" следует понимать представление себя как всякого другого, основанное на со-бытии с другими людьми. И моё единство здесь - это единство умосозерцаемого образа человека как персоны.
   Другое именование внешней точки зрения здесь - это "объективность". Отсюда, "внутреннюю" точку зрения Жане именует далее "субъективной":
   "Когда личность рассматривают с субъективной точки зрения - говорит Пьер, - расщепление личности часто описывают как одержимость. Одержимый выглядит как совершенно обычный человек, но жалуется, что кем-то захвачен, что в нем есть вторая личность, хотя на деле он ее ярко не проявляет".
   "Однако мы часто сталкиваемся с людьми, не говорящими о своей второй личности, но у которых она проявляется исключительно ярко. Тогда о раздвоении говорим уже мы, наблюдатели. И если обычно мы приписываем человеку только одну личность, то теперь перед нами -- случаи расщепления на множество персон".
   "На каком основании мы считаем человека единым или разделенным? По каким признакам судим о раздвоении? /.../ Ведь, человек, которого мы видим, совершенно нормален. Он сложен как единый, в нем нет подразделений, он -- не какое-нибудь чудище о двух головах. Неприятности начинаются, когда он начинает говорить, когда проявляются его установки. При раздвоении личности нет очень глубоких нарушений, человек не теряет телесной целостности, висцеральных чувств, нет проблем с так называемой синестезией. Впечатление раздвоенности личности возникает из его странной речи, из манеры человека изъясняться".
   "Такой человек кажется нам иным, не таким, как все, прежде всего из-за нарушений памяти. У нормального человека память может быть хорошей или плохой, но она распространяется более или менее равномерно на всю его жизнь. /.../ А люди, о которых мы говорим, имеют совершенно явные лакуны памяти, которые, по-видимому, и создают внутреннюю расщепленность".
   "Важная особенность этих больных -- локальные амнезии, распространяющиеся на тот или иной период жизни, удивительные своим полным забвением и кажущиеся непоправимыми".
   "Когда перед нами оказывается человек, находящийся в полном неведении относительно каких-то событий своей жизни, он ведет себя так, как если бы в этот период своей жизни он был другим человеком. Он понятия не имеет, что делал в прошлом месяце, как если бы речь шла не о нём самом, а о знакомом".
   "Лакуны может допустить в рассказе о своей жизни каждый человек, но у этих больных они весьма изменчивы. /.../ На следующий день больной может предстать человеком с другой памятью, знанием обо всех событиях своей жизни, о которых понятия не имела накануне. Иногда он игнорирует определенный период жизни, а в другие моменты он ей известен. Именно эта особенность очень важна и часто встречается. Такой была и описанная доктором Азамом из Бордо женщина (Фелида Х.)".
   "Одним словом, в простейшем случае человек предстает перед нами как бы двумя разными людьми, обладающими разной памятью. Если я спрошу одного о вчерашних событиях, он расскажет только то, что видел именно он. Спрошу второго, -- он расскажет о других деталях, но не сможет вспомнить то, о чем говорил первый. Можно сказать, что здесь две памяти, сменяющие друг друга и охватывающие разные периоды жизни".
   "Поведение человека -- неотъемлемая часть его личности. Мы привыкли, что один человек с нами любезен, а другой часто агрессивен, один -- веселый, а другой - грустный. У нас есть сложившиеся представления об их характере. Так вот, при раздвоении личности характер совершенно меняется, переворачивается с ног на голову. История Фелиды нас к этому уже приучила. В одном из состояний, которое Азам называет первым, Фелида апатична, печальна, безжизненна, бесстрастна. В другом состоянии, которое Азам называет вторым, Фелида, напротив, очень активна, подвижна, деятельна, предприимчива, весела. Все меняется, и именно эти изменения нрава навели на мысли о раздвоении личности. Эти огромные перемены в поведении человека представляют еще не решенную проблему", - подытоживает Жане своё изложение.
  
   Хотелось бы узнать, в связи с той же Фелидой, происходят ли при чередовании её нрава какие-то изменения в социальной самоидентификации?
   Об этом Жане молчит. Пытаясь найти разгадку описанного "раздвоения", Пьер по очереди отвергает анатомическую (два полушария мозга), и метафизическую гипотезы:
   "Отвергая анатомическую гипотезу, интересную разве что для истории, литературы и эрудиции, следует также сторониться аргументов метафизических и религиозных" - говорит он. И предлагает свой конструктивистский подход:
   "Личность, с моей точки зрения, -- не двойник, не калька некой метафизической сущности -- ни материальной, ни духовной. Есть душа или нет -- отдельный вопрос, не имеющий никакого отношения к личности. Личность соответствует телу не более, чем душе. Она -- человеческое творение, конструкция, создававшаяся людьми с помощью имеющихся у них средств".
   Такое представление имеет ограниченную валидность, поскольку релевантно только обществу как коллективному творчеству и творению. Но при этом полностью исчезает общество как единая общность, связанная полями общения и открывающаяся в себе лицами.
   Кстати сказать, "двойник" и "калька" также суть творения. Пьер даже не может обрисовать существенную альтернативу в рамках своего дискурса. Всё на что он способен - это различить до какой-то степени наше собственное творчество и кого-то другого ....
   И далее следует уже чисто идеологическая Декларация научного гуманизма:
   "Личность -- это произведение искусства, создаваемое людьми, -- лучше или хуже, более или менее полно и совершенно, -- но она ничего не говорит о метафизическом принципе нашего бытия".
   Если не считать образцов или идей полноты и совершенства (?).
   Уточняя имя "автора" этого "произведения", Пьер замечает, что ...
   "... человеческий разум создал личность"; "благодаря речи, движениям, обществу как условиям", сделавшим возможным такое создание.
   Как видите, общество уже наличествует как данное. И это данное настолько неопределённо, что способно вместить в себя очень многое, - по умолчанию, как говорится.
  
   Провозглашённая Пьером Жане декларация имеет больше отрицательную силу, позволяющую ему отвергнуть метафизические гипотезы, такие как "полизоизм". В позитивном отношении ему не удаётся её по-настоящему использовать, и он довольствуется самым поверхностным очевидным заключением:
   "Наблюдение той же Фелиды указывает, что мы имеем дело не с глубинными метаморфозами нервной системы или души человека, а с определенной более или менее значительной деятельностью, связанной с памятью. Раздвоение ставит нас перед вопросом о роли памяти в личности. Именно память, как мы уже отмечали, придает человеку новую целостность. Помимо единства телесного и социального, память призвана придать человеку единство во времени. На следующей лекции мы обратимся к биографии -- истории человеческой жизни, которую каждый из нас несет в себе".
   Из чего мы. в свою очередь заключаем, что "определенная более или менее значительная деятельность, связанная с памятью" у Жане - это сочинение занимательной повести о себе любимом. Образцом которой, опять же, способен послужить рассказ Робинзона Крузо о своих приключениях.
  
   23. БИОГРАФИЯ. 11 марта 1929 г.
  
   Прежде чем обратиться к биографии как "формы организации памяти", Пьер посылает вдогонку убегающей в прошлое Фелиде Х. своё медицинское заключение о её "недуге". Он говорит, что ...
   "... Раздвоение личности представляет собой сочетание периодического психоза с особой болезнью памяти. Фелиду и подобных ей больных характеризует не то, что у нее бывают периоды меланхолии и возбуждения, а то, что в каждый из этих периодов она обладает особой памятью, -- вот в чем суть. Однако память при раздвоении личности требует некоторых оговорок, осмотрительности. /.../ Воспоминания не разрушаются, ведь через две недели они появятся снова. Они продолжают существовать в некоторой форме, остаются в латентном состоянии, как и воспоминания Фелиды, остающиеся латентными полтора или два месяца. Это не что иное, как приостановка функционирования".
  
   Память, как и все остальные психические функции, создаются, или творятся, по теории Жане, как произведения искусства в процессе социального персоногенеза. В частности, умение работать с памятью, извлекать из неё нужные воспоминания, сопряжены, по его мнению, с литературным творчеством. Или, говоря современным языком, с умением написать соответствующую программу работы "Я" как пользователя, с памятью нашего мозгового "компьютера".
   Он говорит далее, что ...
   "... Повествование -- существенный феномен памяти. Когда мы вспоминаем период своей жизни, мы рассказываем его самим себе, как если бы перед нами был слушатель; мы создаем рассказ, и хорошая память -- вид литературного таланта, таланта рассказчика. Помогая ребенку рассказать о том, что он делал, когда играл в саду на Елисейских полях, взрослый, по всей видимости, учит его создавать рассказ, литературное повествование".
   Отсюда становится частично понятным настоятельная потребность Робинзона в ком-то, с кем можно было бы поговорить: кому можно было бы рассказать свою историю, показать свой остров и труды по его обустройству.
   Если верить Жане, таким способом Робинзон обеспечил бы себе возможность ВСПОМНИТЬ всё, что с ним приключилось; а это, согласно Пьеру, и означает НЕ ЗАБЫТЬ, или избежать амнезии.
  
   "Таким образом - говорит Жане, - воспоминания существуют, их можно вызвать, они время от времени проявляются, -- просто в некоторых обстоятельствах создается впечатление, что они исчезли. Кажущееся исчезновение и появление воспоминаний, изменения того, как они представлены, зависят от нарушения способности к повествованию".
   Так что лучший способ не забыть (= вспомнить всё) - это написать повесть о себе, литературную биографию. Ваш покорный слуга А. Незванов тоже прибегал к этому методу.
   Единственный недостаток этой теории Жане по-прежнему в том, что общность и общение предполагаются уже существующими, подобно земле и небу. Ведь, по его собственному признанию, "когда мы вспоминаем период своей жизни, мы рассказываем его самим себе, как если бы перед нами был слушатель" (sic!).
  
   И затем Пьер Жане фактически опережает своё время, объясняя работу биокомпьютера на примере организации памяти с помощью словесного рассказа.
   Слово - не как физическое движение рта, а как символ, знак, или бестелесная сущность, - должно управлять физическими токами и контактами нервной системы. Для этого оно должно возбуждать в нервах энергетическую волну, представленную в синестезии эмоцией.
   Это означает, что рассказ должен быть интересным и занимательным, чтобы управлять, как вниманием другого, так и меня самого как слушателя.
  
   Об этом и говорит Жане в продолжение темы:
   "Когда мы рассказываем историю слушателям -- подобно тому, как принимались рассказывать своей диковатой публике о событиях прошлого древнегреческие поэты-аэды, -- мы должны, чтобы заинтересовать слушателей и внушить им определенные чувства, пробудить у них ожидания и привести эти ожидания к разрешению. Если вы рассказываете истории, не формируя у публики никаких ожиданий, ей неинтересно, она не понимает смысла и жалуется, что вы начали с конца...".
   Для того, чтобы расположить события в памяти, сохраняя их временной порядок, нужно создавать эмоциональные "метки" ДО и ПОСЛЕ. Они создаются у слушателя специальной организацией рассказа:
   "Как можно заставить ждать? Только умалчивая о событии, в отношении которого вы хотите сформировать ожидание...".
   "Нужно, чтобы событие предчувствовалось, чтобы слушатели догадывались о том, о чем прямо не упомянуто", etc.
   "В повествовании, рассказе необходимо также создать понятие настоящего", поскольку для организации памяти "огромное значение имеет феномен презентификации (la prИsentification)".
  
   Насколько валидны эти объяснения Пьера Жане для задачи построения психологической теории личности, неизвестно. Однако присудить ему лавры пионера в области информационных технологий вполне можно. Он далеко продвинулся в деле создания биоробота как модели человека.
   Следующие его предложения смело можно отнести к технологиям вербального программирования такого робота. Пьер говорит:
   "Одна из сложностей человеческой жизни заключается в существовании двух способов, форм жизни, которые необходимо соединять, упорядочивать. У нас есть движения и слова. Изобретение речи свойственно человеку, отличает его от животных. С развитием элементарных интеллектуальных функций речь постепенно приобрела такую важность, что мы уже привыкли давать всем совершаемым нами действиям вербальное выражение. У нас два способа жить: действия и слова. К сожалению, жить в словах хотя и удобно, но не всегда полезно. Так, наши связи с природой -- вне социальных отношений, не предполагают использование слов. Природа в отличие от людей словам не подчиняется. Она толкает нас на физические акты, движения рук и ног; она понимает только это и не умеет разговаривать. Так, мы вынуждены, несмотря ни на что, сохранять что-то физическое. Возникает проблема отношений между сохранившимися физическими действиями и словами, столь удобными и легкими, с помощью которых мы предпочитаем жить...".
   "Проблема объединения речи" -- жизни бесконтактного знакового обмена двух сознаний -- "и жизни реальных движений, совершающихся с помощью мускулов, встает в отношении памяти, как и всего остального", - продолжает Жане.
   И пытается далее обрисовать механизм культурной мотивации:
   "Чтобы память была полезной - говорит Пьер, - её надо объединить с действием. Именно это происходит в настоящем. В акте настоящего, когда мы совершаем действие, у нас есть рассказ об этом действии".
  
   Обратим внимание на слово "полезное" в данной сентенции. Оно является ключевым для Жане, в деле разделения "бесполезного" обмена рассказами, такого как пение Гомером "Илиады" перед слушателями, от технологических рассказов управляющих действием общественной машины.
   Жане приводит в этой связи два характерных примера:
   "Аэды рассказывали, чтобы развлечь и объединить своих слушателей. Память первоначально была игрой. Благодаря искусству поэта слушатели переживали возбуждающие их чувства -- плакали или радовались триумфу..." - объясняет Жане.
   Для того, чтобы назвать такое употребление памяти "бесполезным" нужно обесценить общность, витальную мощь общения и единения людей в смысловом со-чувствии и со-страдании.
   Ну и в самом деле, все эти оперные спектакли - забава аристократии. Для мелкого буржуа главное - его "дело"!
   Жане иллюстрирует это следующей картинкой:
   "Например - говорит он - вы хотите получить с должника то, что он вам должен. Вы напоминаете ему историю, но какую? Нет смысла рассказывать ему о том, что произошло с другими людьми. Надо напомнить, что вы ему одолжили некую сумму денег, о которой он просил, получил и обещал вернуть. Надо напомнить именно это обещание, а не что-то другое. Следовательно, среди имеющихся рассказов вы должны выделить те, что связаны именно с ним. Это приводит к созданию истории каждого человека из нашего окружения".
   Разве это не создание бизнес-картотеки и бизнес-досье? Таким образом Пьер Жане говорит не об организации памяти вообще, но о "деловой памяти", соотнесённой с правовой экономической организацией социума; и показывает нам частное развитие индивидуации, отнесённое именно к меркантильному буржуазному миру.
  
   К чести Пьера Жане, он характеризует такой вид памяти как недоразвитый, и приписывает его слабоумным детям:
   "В Сальпетриере - рассказывает Пьер - слабоумные дети не имели понятия об именах других людей. Наиболее отставшие дети определяли людей по их поведению, отдавая отчет только в одном рассказе о привычном поведении. Такой-то человек злой, другой -- добрый, и в отношении него они испытывали добрые чувства. При несколько меньшем отставании дети пользовались для описания посетителей память и годами называли одну даму: "Та, что принесла нам черешню". Действительно, эта милая дама однажды пришла в больницу с корзиной черешни. Это было незабываемым событием. Им очень понравилась черешня, и поразившее их событие стало парафразой имени дамы. Но случилась другая история, изменившая отношение детей к несчастной даме, и ее назвали "дамой, которая нас отругала". Такова характеристика персонажа через его действия".
  
   Тем не менее, это не мешает Пьеру представить развитие общества как движение от примитивных идентификаций персонажей к обязательной биографии, к подробному социальному досье на каждого, или того, что мы теперь называем "персональными данными":
   "В теперешнюю эпоху мы не только хотим знать имя нашего собеседника, его профессию, социальное положение, но и сгораем от бестактного любопытства: например, богат он или беден. Многих людей ничто другое не интересует, и они все время стремятся это выяснить. Мы пытаемся создать такую биографию. По мере развития она становится, так сказать, официальной, и в целом у нас всех есть то, что называют "curriculum vitae", и мы обязаны предоставлять ее начальству. Мы начали с того-то, продолжили тем-то: каждый из нас имеет официальную историю", - заключает Пьер.
  
   Мы, со своей стороны, хотим заметить, что таков неизбежный финал модели человека как робота и общества как группы взаимодействующих роботов. Для успешного взаимодействия последние необходимо должны обладать управляющими программами, позволяющими функционально различать и идентифицировать друг друга.
   Эта модель довольно точна, однако отображает лишь машинообразную сторону человеческого быта, соотносимую с человеком-творцом, производителем; и совершенно игнорирует витальность Любви и бессмертие человека как Сына Божия.
  
   Надо сказать, что Пьер отличает официальное персональное досье, деловое резюме и кредитную историю имярека от "обычной биографии", или свободного рассказа имярека о себе. Он говорит:
   "Я думаю, что обычно биография очень расплывчата. Мы создаем ее гораздо более хаотичной, чем полагают.... По сути, она очень плоха: мы постоянно ошибаемся. Это хорошо изучено и сегодня показано писателями и драматургами".
   "Напомню вам, в частности, одно из произведений Луиджи Пиранделло: "Шесть персонажей в поисках автора". Речь идет о шести несчастных персонажах, придуманных драматургом, для которых так и не нашлось пьесы, и их ни разу не воплотили на сцене. Персонажи были реальны как плод воображения, но нереальны в смысле плоти, крови и сценического воплощения. Они разыскивают автора, который объединил бы их в какой-нибудь пьесе, дал им настоящую роль, оживил их".
  
   В самом начале своего курса лекций Пьер Жане призывает себя и других персонологов "подвергнуть философскому анализу всю психическую патологию". Результатом явилась идеологема, иллюстрируемая спектаклем Пиранделло.
   Мораль сей басни очевидна:
   Всякий новый человек должен стать РЕАЛЬНЫМ членом меркантильного мира: найти своё место в нём; а не парить в облаках, не тешить себя фантазиями, не питаться иллюзиями, etc. Словом, не сочинять себя произвольно, не быть свободным изобретателем самоучкой, но ВСТРАИВАТЬ себя реальной деталью в реальную работающую машину, и тогда ты получишь вращение и нужную порцию смазки!
  
   Но это мораль буржуа, направленная на обретение буржуазного "счастья", которое, по мысли Джона Фаулза располагается не на "вертикали", но - на "горизонтали" общественного быта, - так что каждый счастлив на своём месте, и по-своему.
   Сам Пиранделло как будто видит экзистенциальную ситуацию личности в современном мире несколько иначе. Пьер сообщает:
   "Мысль автора заключается в том, что личности не существует. Личность -- это химера. Настоящие личности -- типажи, вроде Дон Кихота: вот он существует как личность, другие же -- лишь бесцветные, хрупкие персонажи, все время меняющиеся. В нас есть начатки личности: есть честный человек и плут, профессионал, судья, профессор или священник, а еще -- отличающийся от них внутренний человек, -- и то один, то другой играет свою роль. Когда их хотят соединить, происходит ужасная неразбериха, как в пьесе Пиранделло. Ничего не ладится в нашей личности, придуманной поэтом".
   Тем самым Луиджи говорит, что встроиться в рыночную экономику можно лишь ценой отказа от всякой романтики. Лучше стать безумцем, и так избежать разрушения своего "воздушного замка":
   "Пиранделло снисходительно добавил к персонажу поэта другой персонаж -- безумца, обладающего подлинной личностью, - продолжает Жане. - Реальные люди, которым не выпало чести быть безумными, не подлинны. Они лишь видимости, плохо составленные из разных частей".
   "Но почему безумец, как и персонаж поэта, обладает личностью? - спрашивает Жане.
   И отвечает: "Потому что в нем есть единство".
   "Дон Кихот обладал целостностью, это настоящий персонаж, который действительно существует", - говорит далее Жане. И тут же подменяет целостность "стабильностью", говоря, что, сравнительно с Кихотом, ...
   "... обычный человек постоянно меняется, в нем нет стабильности".
  
   Можно заметить, что целость, стабильность и полнота - разные характеристики. Наверное, их тоже лучше не путать? Наконец, можно спросить: чем обеспечивается "целостность"? Одним из способов является "системное единство", но - не единственным!
   Системное или органическое единство общества представлено у Платона. Как утверждает Ежи Шацкий, "автора "Государства", "Политики" и "Законов" занимала не освобожденная от старых связей человеческая личность, а устойчивая общность, возникшая на более солидных ос­нованиях, чем воля отдельных индивидов и договоренности между ними, имеющее более высокую цель, чем благополучие индивидов...".
   Этого единства явно не хватает теории Пьера Жане. Если бы он исходил из него, а не из прогрессивной индивидуации, то наверняка бы пришёл к общению, как связующей ткани всего организма.
   Однако обращение Пьера Жане к Платону нужно признать невозможным, поскольку он - "Антиплатон". Ведь, по словам Ежи Шацкого, "Платона беспокоило, что прогрессирующая индивидуализация угрожает общественному порядку, и в своем проекте идеального государства он предусмотрел многочисленные средства униформизации его граждан как в сфере их общественного поведения, так и их мыслей, и чувств".
   Любопытно, в этой связи, что неприятие советским руководством "западной музыки" исторически опиралось на социологию Платона.
   "Платон считал, что "надо остерегаться вводить новый вид мусического искусства -- здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях... мало-помалу внедряясь, потихоньку проникает в нравы и навыки, а оттуда уже в более крупных размерах распространяется на деловые взаимоотношения граждан и посягает даже на сами законы и государственное устройство... с величайшей распущенностью... в конце концов, переворачивая всё вверх дном, как в частной, так и в общественной жизни".
   Это пророчество буквально сбылось в СССР. Предвидения Мудреца актуальны и для сегодняшней России.
   Так, "Платон предусмотрел в своем идеальном государстве тщательный контроль над всеми сферами жизни индивидуума, лишая его права на любую экстравагантность, поскольку она всегда является потенциальной угрозой для установленных принципов общественного порядка".
   Комментарии, по-моему, излишни!
  
   Платон с его идеей системного (органического) единства общества, мог бы помочь Пьеру Жане ответить на вопрос: "Почему существует значительная неопределенность биографической функции, функции описания нашей собственной личности? Мы не можем захотеть и написать свой роман, не всякий это умеет. Почему же нам так сложно создавать настоящее, -- наше теперешнее состояние, -- и нашу прошлую жизнь, о ней рассказывать? Почему "нам трудно вызвать прошлое в соответствии с нашей теперешней ситуацией?".
   Может быть потому, что наше прошлое не вписано в историю государства? Что наш роман не является одной из составляющих этой истории? Платон бы сказал, что именно поэтому!
   Вписанность личной биографии в историю государства является залогом совпадения интересов части и целого, личности и государства. При этом совпадении "акт презентификации" не может быть сложным, поскольку общее прошлое - моё и мира - актуально в нашем общем настоящем, выросшем из прошлого.
   Духовное могущество такого единения можно обнаружить в истории первого социалистического государства. И насущность его - в теперешней ситуации России.
  
   Что же до раздробленности личности, о которой говорит Жане, то рецепт Платона по идее должен быть близок Жане, поскольку он состоит в патерналистском "разделении труда". Платон уверен, что "каждого из граждан надо ставить на то одно дело, к которому у него есть способности, чтобы, занимаясь лишь тем делом, которое ему подобает, каждый представлял бы собою единство, а не множество".
   Нельзя не признать эту мысль Платона весьма близкой к "поведенческой терапии", горячим сторонником которой был бихевиорист Ганс Айзенк.
   Она перекликается также с мыслями Джона Фаулза о "зависти" и "счастьи", как двух наших главных состояний, поскольку предлагает не рефлексивный, как у Фаулза, но реальный рецепт устранения зависти и оставления только счастья.
  
   Рациональное буржуазное общество, которому принадлежит Пьер, традиционно стремится к Платоновскому Государству в разумной организованности. Разумные модели гражданина меняются в социологии вместе с развитием ума. Развитие технологий в индустриальную эпоху позволяет - явно или неявно - но моделировать человека роботом. Эта модель предполагает, что имярек будет действовать в соответствии с заложенными в головной компьютер программами и сможет предоставлять государству контрольный отчёт о своих действиях.
   Именно это предположение, исходящее от "общества", относительно каждого из нас, констатирует далее Пьер Жане.
   Он говорит, что ...
   "... общество влияет на нас и вынуждает совершать сложные действия. Нас побуждают создать более точную биографию. Соседи, друзья довольно суровы и будут нас упрекать, если мы забудем важные события нашей жизни. Полиция также спрашивает более или менее точное "curriculum vitae"; от нас требуют, и мы пытаемся это сделать, чему способствует наше литературное образование".
   Запросы общества в данной перспективе, однако, несколько избыточны, поскольку обращены не к "механическому человеку", полностью изготовленному на фабрике, а к тому, что скорее можно именовать "биороботом". А последнего программирует не только "инженеры человеческих душ", но также окружающая среда и чувства. Эти два регулятора поведения (внутренний и внешний) непременно учитываются Жане. По его мнению, именно они вносят помехи в программу управления памятью, написанную для нас обществом, - что затрудняет воспоминания.
   Относительно внешних помех воспоминанию со стороны объектной среды Пьер говорит:
   "Я много раз упоминал препятствие, вызванное событиями, ситуацией, в которой мы оказываемся. В каждой ситуации есть воспоминания, которые актуализуются проще других; и связанные с совершенно иными событиями, которые восстанавливаются с большим трудом".
   И приводит в пример работу собственной памяти:
   "Благодаря преподавательскому опыту я прекрасно помнил имена учеников, их прошлые работы. Опыт позволял мне спокойно узнавать их, когда они были в классе, и я даже помнил какие-то факты их жизни. Однако на улице, на бульварах время от времени случалось, что кто-нибудь из них любезно приветствовал меня и заговаривал со мной. Мне было одновременно очень приятно и неловко. Я был вынужден отвечать неопределенно, потому что совершенно не мог вспомнить ни имя, ни историю человека".
   За исходящие "изнутри", от организма, помехи работе социальной памяти, ответственны чувства: они создают внутреннюю ситуацию воспоминания, различающуюся в зависимости от того или иного привлечённого чувства.
  
   "Французская поговорка прекрасно это описывает: "В радости все видишь в розовом свете, в печали -- в черном"; - говорит Пьер. - "Что это значит? Это значит, что в радости вспоминается только светлое, а в печали накатывают лишь тяжелые воспоминания. Вы часто это замечали. Когда человек грустный, он начинает рассказывать вам обо всех несчастьях, которые с ним случались; ему и в голову не приходит рассказать о радостных событиях, он их просто не находит, отождествляется с несчастьями и убежден: "Так у меня на роду написано: неудачник. Мне никогда не везло".
   Это одна биография. А с удачами и радостями в его жизни, которые, конечно, были, связана биография другая.
   Властное командное "я" в составах личности представляет общество, отражая персонажи начальников, командиров; и потому, по словам Жане ...
   "... Мы заставляем себя не очень-то подчиняться чувствам и говорим себе: "Когда мне грустно, надо вспомнить радостные события жизни".
   С этой властью Жане связывает критерий "нормальности". Он говорит:
   "Нормальный человек -- это человек, который, несмотря на трудности актуальной ситуации, может создавать более или менее точную биографию".
   Соответственно, "больной" испытывает трудности в этой части.
   Переход с персонологического языка на медицинский осуществляется в данной перспективе так, что управляющая биороботом система в целом именуются "психикой". И тогда функции этой кибер-системы могут, следовательно, именоваться "психическими". Так появляется на свет "биографическая функция".
   Пьер говорит:
   "Теперь, когда мы отметили важность биографической функции, вы прекрасно понимаете, что малейшее психическое расстройство может вызвать значительные нарушения такой сложной и тонкой функции, как биографический рассказ".
   "Здорового человека многое в жизни интересует. /.../ Наблюдая больных, видишь, как сужается их разум, и единственное, что продолжает их интересовать, -- это здоровье; что они ели, какой у них стул; и в итоге их больше ничего не заботит. Жизнь становится ограниченной, сужается, и, когда речь зайдет о биографии, это сужение сыграет опасную роль: ведь я только что говорил, как трудно объединить все события жизни вокруг единого центра, каким является настоящее".
   Для психиатра важно, по мнению Жане, не принимать феномен сужения ценностного горизонта за подлинную амнезию. С этой позиции Пьер критикует труды Азама и других психиатров, упрекая их в увлечении таблицами и графиками, являющимися плодами их собственного разума:
   "В исследованиях раздвоения личности, которые вели сорок лет назад Азам и его последователи, как и сегодня, много оплошностей", - говорит Пьер. - "Исследователи сами придавали забвению своих испытуемых систематический вид. Они представляли их гораздо более точными, чем на самом деле, и, составляя таблицы, помещая воспоминания в одну графу, а амнезию -- в другую, преувеличивали патологическую склонность своих больных. Если отказаться от этих выражений и таблиц -- по крайней мере в присутствии пациента, -- амнезии станут гораздо менее определенными".
   Соответственно, и феномены "раздвоения личности", обязанные нарушению "биографической функции", сразу становятся гораздо менее систематичными.
   И получается, что "раздвоение личности получает систематизацию, отчасти из-за метода исследования, отчасти из-за душевного расстройства испытуемых. Вот почему исследования раздвоения личности подвергли суровой критике, видя одни лишь их недостатки. За фактом научения испытуемого не замечали его собственную склонность забывать одни периоды и помнить другие, -- а также то, что склонность эта связана с важной психологической функцией, которую мы назвали функцией биографии".
   Этим завершается лекция Жане, названная "БИОГРАФИЯ". И следующую лекцию он посвящает индивидуальности.
  
   24. ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ. 14 мая 1929 г.
  
   В этой лекции Пьер Жане обнаруживает себя удивительно актуальным и современным, несмотря на разделяющее нас столетие. Он касается вопросов истории и исторической правды. Как он на это вышел?
   Отвечая на упрёки критиков в адрес "классической психологии", к которой он себя причисляет, Пьер рассказывает:
   "В эпоху нашей юности мы говорили об объективной психологии в противовес субъективной -- о психологии скорее физиологической, натуралистической, чем метафизической".
   Теперь нам "предлагают идеал психологии как науки исторической. Однако понять, что такое история, -- еще сложнее, чем понять, что такое психология".
   "Что такое история? Что мы делаем, когда стремимся выяснить подробности коронации Наполеона III или точное место высадки Вильгельма Завоевателя? Что за странное желание это узнать! И мы описываем индивидуальные события, произошедшие с Наполеоном или Вильгельмом Завоевателем в определенное время и в определенной точке земного шара. Это -- история, а отнюдь не психологическая наука. Таким образом, в отношении истории возникает проблема, которую трудно разрешить: почему люди создают историю? Чего они ищут?" - спрашивает Пьер.
  
   Выше мы попытались ответить на этот вопрос, и можем повторить в терминологии Жане, что люди хотя знать историю своего мира, для того чтобы вписать в неё свой личный роман, повесть о своей жизни, свою биографию.
   "Нарративное единство" имярека с обществом, нацией, народом...etc., обеспечивает масштабность и перспективность персонального сознания; и, значит, такую организацию личной разумной воли, которая открывает "шлюзы" для притока общей силы в индивидуальную душу, в настоящем, и позволяет сильно надеяться на успех своих предприятий, направленных в будущее.
   Таков наш взгляд на проблему. Любопытно узнать, что думает Пьер (?).
   Пока что он "несёт чушь":
   "Люди развлекались, рассказывая истории своих предков. Об исторических событиях рассказывали потому, что они вызывали энтузиазм, печаль, грусть, ярость, триумф; это -- развлечение".
   Если он имеет в виду древнегреческий театр, в котором ставились пьесы Гомера, то эллинское учреждение это было развлечением лишь в последнюю очередь. Разумеется, в первую очередь, оно было религиозным поклонением предкам-героям.
   Впрочем, это неважно для Пьера, поскольку он использует аспект развлечения как раз в уничижительном смысле, чтобы оттенить новую ценность официальной публичной истории, разделяемой всей культурной элитой нации, и признанной международным сообществом:
   "История изменилась, - говорит Пьер; - она изменилась с появлением исключительного понятия, которого мы совершенно не понимаем, -- понятия исторической правды".
  
   Зато мы с вами, дорогие читатели, очень хорошо понимаем значение и ценность этого словосочетания! Оно обрело новое политическое звучание в наше время, когда культура "Постмодернити" стала глобальной. В мире уже не осталось мест, которые Модерн мог бы ещё завоевать: захвачено всё! И потому не остаётся ничего иного, кроме передела наследия прежних эпох. Вот тут-то и приобретает неожиданную ценность ИСТОРИЯ! Она служит аргументом в споре наследников, у кого из них больше прав на остров под названием Земля (?).
  
   Пьеру, однако, недоступен наш исторический политический опыт, поэтому он не спрашивает даже, но возмущённо восклицает:
   "Что за прихоть -- искать истину в событии уже не существующем, которое исчезло и, по определению, не вернется!"
  
   А секрет-то как раз в слове "истина", но не в когнитивном, а в бытийном смысле слова.
   Оказывается, чтобы истинно быть СОБОЙ, а не паразитировать на биологическом теле обезьяны вида Homo, Имяреку нужно жить в веках (!) - чтобы стать целью Истории, как обезьяна была целью Эволюции; жить во многих людях разных эпох и стран, отождествляясь с ними.
   Таким способом он "воцерковляется" в народ, нацию, цивилизацию, в человечество, наконец! Становится членом великой общности, сохраняющейся в веках. И обретает тогда возможность и способность черпать силу из обширных вечных полей общения, в которых появлялись и растворялись цари, философы, воины и поэты.
  
   Это наше умозрение, конечно, недоступно Жане. И он вынужденно остаётся в парадигме "развлечения", объясняя всё как мысленную реконструкцию прошлого или компьютерную игру:
   "Мы передвигаемся в пространстве и понимаем географию. /.../ Если же речь идет о времени, то, безусловно, мы не можем прогуляться на месте высадки Вильгельма Завоевателя в тот же момент времени. Но историки ведут себя как мечтатели, верящие, что однажды там окажутся. Они описывают человека, высадившегося на берег в XVI веке, и очень радуются, если удается узнать, что в то время ели, пили, как одевались. Вот почему они описывают нам эти реалии прошлого".
  
   Собственная неспособность что-либо понять здесь так обескураживает Жане, что он оказывается в плену своей иллюзии - убеждения в тождественности "научности" и "механичности".
   Пьер говорит:
   "Науки в конечном итоге основываются на перемещениях в пространстве и интересуются лишь реальными движениями, тогда как история имеет дело с теоретическим, воображаемым движением -- движением во времени".
   И это он говорит после публикации "Общей теории относительности" Эйнштейна! Нам стыдно за него....
  
   Пьеру даже в голову не приходит, что История - наука ОБЩЕСТВЕННАЯ. И потому в основе её лежат не промышленные технологии, а общественные учреждения: те самые, что мнению Жан-Жака, так извратили человеческое естество, что понадобилась кровавая французская революция, что вернуть нас в состояние "до грехопадения".
   В основании Истории лежит такое общественное учреждение как Суд. Это не что иное как справедливый суд потомков. Отсюда и присущие судебному расследованию методы - весьма отличные от простых перемещений точки наблюдения в пространстве.
   Не сумев постичь суть истории, Пьер тем не менее, констатирует, что психология "не исторична" (?):
   "Психология во многом остается наукой не историчной, основанной на практическом знании, которая должна служить разным целям и учитывать общие реалии".
   Как это возможно? Что он хочет этим сказать? Ведь любой индивидуум историчен!
   Но, в это же время он уникален, и может рассматриваться только в его персональной конкретности. Как верно замечал Ганс Айзенк, законы психологии, применимые к одному лицу, несправедливы и не работают в приложении к другому.
   Здесь Пьеру явно не хватает социологии общности, и он обнаруживает себя в тупике социального атомизма, заявляя, что ...
   "... психология не может вплотную приблизиться к подлинной истине, конкретной реальности -- индивиду".
   Но дело не в этом, а в том, что "конкретная реальность индивида" - это не истина в бытийном смысле слова. Индивид нежизнеспособен!
   Тем более как продукт "индивидуации", или прогрессивного отличения себя от любого другого, уничтожение всякой тождественности и равенства. Такое обособление требует постоянного информирования о других индивидах и их особенностях: то есть, постоянной коммуникации и взаимопонимания. Тем самым прогрессивная индивидуация осуществляется через свою противоположность - максимальную общность, как условие коммуникации.
   Но и в когнитивном смысле для познающего имярека максимально своеобразный конкретный индивид не истина, поскольку когнитивная истина - это общие законы. Тем самым выясняется, что когнитивный подход к уникальному предмету бессмыслен. На его описание не хватит всех компьютеров Земли, а любое обобщение становится ложью.
   Значит, индивидуация не была магистралью психического развития, а уникальный обособленный индивидуум не был целью этого развития, - вопреки мнению Пьера Жане, положенному в основание его спекуляций.
   К чести его будь сказано, Пьер понимает, что при всей лояльности к обобщениям прогрессивная индивидуация неизбежно приводит к сужению круга лиц, к которым применима данная теория личности. Иными словами, чем сложнее поведение индивида, тем меньше таких индивидов в составе человечества. Люди с верованиями меньше в числе, чем "люди плоти", исследователей меньше, чем верующих, художников вообще мало, а гений - один на всю эпоху!
   Вот слова самого Жане:
   "По сравнению с ранними утверждающими верованиями рефлексивные верования еще более редки и доступны меньшему числу людей. При переходе к рассуждению, научным идеям, понятиям причинности круг еще больше сужается. Если говорить об экспериментальном поведении, то людей, которые умеют делать опыты и этим пользоваться, еще меньше -- возможно, совсем мало. И далее, когда мы дойдем до сознания прогресса, адаптации к прогрессу, исследования необычных явлений, мы встретимся с художниками, а настоящие художники очень редки: все больше и больше сужается круг. Итак, психология оказывается в очень ограниченном пространстве между физиологическими науками -- гораздо более общими и обширными -- и науками историческими, гораздо более узкими и ограниченными; она существует на их грани, между общностью и индивидуальной неповторимостью".
   Сказанное означает, что вся его "ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ЛИЧНОСТИ" - просто белиберда!
   Но мы благодарны Пьеру за то, что он позволил нам, отталкиваясь от его тезисов, сформулировать и отточить собственную мысль.
  
   Сам он также сознаёт и признаёт, что поведенческая психология не способна описать личность: "что есть нечто высшее по отношению к психологическим исследованиям, и эти перспективы мы видим сегодня, подойдя к индивидуальности".
   "Изучение личности подводят нас к некоей границе, возможно, порогу, за которым стоят другие исследования, не являющиеся научными в современном смысле этого слова", - говорит Пьер. - "Подходя к границе общего психологического исследования личности, мы сталкиваемся с явлениями, которые, с одной стороны, касаются психологии, а с другой стороны, от нее ускользают, поскольку они -- совершенно иные".
  
   К таким "пограничным видам поведение Пьер относит "поведение ответственности". Это отношенческое поведение внутри общности, постоянно отсылающее к другим лицам, и потому не могущее быть описано как индивидуальное без логических разрывов. Иными словами, поведение это - принципиально коммуникативное. Следовательно, и употребление языка здесь совершенно иное, нежели в познающей и производящей активностях. В отличие от них, в актах общения вербальные конструкции не являются только управляющими программами: они суть сообщения, адресованные другому лицу и созданные так, чтобы быть принятыми и понятыми им. Юрген Хабермас говорит, в частности, что ...
   "... выражения "сказать кому-либо что-либо" и "понять то, что говорится" основываются на более сложных и гораздо более притязательных предпосылках, чем простое: "сказать (или подумать) о том, что имеет место".
   "Общаясь друг с другом в перформативной установке, говорящий и слушатель участвуют в то же время и в выполнении тех функций, благодаря которым в ходе их коммуникативных действий воспроизводится и общий для них обоих жизненный мир".
   (См. Ю. Хабермас, "Моральное сознание и коммуникативное действие").
  
   Отсюда, для объяснения психологии "ответственности", Пьеру приходится мысленно создать "элементарную пару", подобную описанной Даниелем Дефо: "Робинзон - Пятница".
   "Вождь отдает приказ, - повествует Жане. - Допустим, человек, которому он приказывает, не выполняет приказа. Вождь взволнован, разочарован, -- а вы знаете, к чему приводит разочарование: всё заканчивается отвлечением сил, тем большим, чем значительнее было начальное усилие. Командование требует усилий, -- тем сильнее гнев вождя. За неисполнение действия подчиненного наказывают".
   "И наоборот, когда приказ выполняется, вождь видит, что его действие исполнено так, как если бы он делал его сам. Хорошо выполненное действие приводит к триумфу. Это радость, сопровождающаяся увеличением сил: становясь ненужными, силы тратятся в особой форме, которую мы с вами изучали несколько лет назад. Вождь распространяет на приближенных, а особенно на повиновавшегося ему подчиненного, силы, которые теперь может растратить, и делает это самым приятным образом: награды, поздравления, ласки, забота, подарки. Вот начало ответственности".
  
   Из описания Жане следует, что "начало" это, как минимум, есть поле личного сигнального общения, способное передавать личные эмоции, и само возбуждать их. Однако общения в дискурсе Жане нет - приходится констатировать вновь и вновь.
   В его описании мы видим индивидуальные эмоции командующего, а также стимулы, обращённые к подчинённому, в виде команд, поощрений и наказаний. Однако, он ни словом не говорит об энергетической витальной производительности и, значит, ценности общения как такового, безотносительно к функциональному, ролевому взаимодействию персонажей.
   Зато Даниель Дефо описывает и подчёркивает взаимные радости, испытываемые Робинзоном и Пятницей от смыслового общения. Робинзон Крузо рассказывал, что, обучая Пятницу английскому языку, он испытывал большую радость от того, что он говорит, и его понимают. Ту же радость испытывал Пятница.
   В этом эпизоде из жизни идеального испытуемого важно подчеркнуть, что радость, о которой говорит Робинзон - вовсе не радость завершённого действия; её приносит не движение речевых мышц, - иначе Крузо давно бы радовался, разговаривая сам с собой или с попугаем Пало. Но испытуемый Даниеля Дефо испытывал тоску, до обретения Пятницы как партнёра общения.
   Следовательно, радость здесь несёт не действие, как того хочет радикальный бихевиоризм, а общение, или обмен смысловыми содержаниями. У этого обмена своя витальная энергия, отличная от силы движения мышц, образующих ощутимые "знаковые тела" в пространствах восприятий. Душевная сила есть в самих знаках. Так, например, слова: "я пошёл спать" и "я тебя люблю"; наверное, одинаковы по используемой мышечной силе произнесения их. Но сколь отличны они по эмоциональному результату! Значит, энергии создаются смыслами, а не действиями! Что неизбежно приводит нас к информационным полям общения, открывающим лица.
  
   Хочет Пьер того или нет, но, описывая ответственность, он сам негласно приходит к существованию этих полей.
   "Ответственность развивалась и всячески усложнялась" - продолжает Пьер.
   И это развитие фактически описано им как усложнение названного поля общения, как способного соединять индивидуумов не только эмоционально, но и рефлексивно, интеллектуально, и т.д.
   Жане говорит, что ...
   "... Еще больший прогресс достигается с появлением рефлексивных верований. Они включают не только сиюминутные страсти, но весь характер человека, его многочисленные тенденции, и таким образом подчинение и сопротивление будут зависеть от человека в целом: он целиком станет объектом любви или ненависти".
   Ну, и далее, в том же духе, по всем этапам индивидуализации, описанным Жане, последовательно обогащающим парное отношение ответственности имярека перед Главой его общины.
   Высшая форма поведения ответственности - это Я наедине с Царём Небесным, моим Судиёй. Но она отвергнута Просвещением, поставившим во главу угла Разум. В итоге, если отбросить метафизику пытаться пребывать в рамках позитивной учёности, получаем триумф индивидуализма - ответственность перед самим собой как Творцом себя и собственной истории творения.
   Вот вершина поведения ответственности, как его представляет Жане:
   "Благодаря эволюции памяти и высших форм индивидуального поведения мы приходим к еще большему прогрессу ответственности. Чтобы человек был ответственен, он должен воспринимать преступление как часть своей истории, которая должна быть хорошо и правдиво рассказана. Нужно, чтобы преступление было связано с его прошлым. Теперь человек обладает исторической целостностью, а не только целостностью действий в пространстве. Существует историческая целостность всей жизни, и понятие ответственности кроется именно в ней. Трансформация произошла: ответственность теперь зависит от всей нашей жизни. Но когда она начинает зависеть от нашей жизни и нашей истории, она уже не связана с историей других. И вот перед нами человек со своей собственной историей, ответственностью за нее, и мы, не колеблясь, говорим: "Никто другой в мире не может обладать той же историей, что и я. Это преступление не принадлежит истории другого. Оно принадлежит только мне, уникальному человеку в мире".
  
   В этой "картине маслом" закономерно наличествует дыра "преступления". Спрашивается: как имярек узнал, что данное действие является "преступлением"? Где Суд, вынесший такое определение? И откуда Закон, проводящий границу между поведением лояльным и преступным?
   В элементарной "дикарской" форме ответственности, воображаемой Пьером, преступное поведение - это неповиновение приказу вождя. А что теперь?
   Из описания Жане следует, что ответы на все эти вопросы есть секрет "уникального человека".
   Тем самым он описывает нам сумасшедшего, пациента клиники Сальпетриер. Таков закономерный результат либертианской индивидуалистической идеологии. В меру влияния и господства этой идеологии в современном мире, мы наблюдаем вокруг себя подобных сумасшедших.
  
   Отсюда один логический шаг до легализации присутствия сумасшедших среди ближних, до отмены всяких норм и стандартов поведения; то есть, до полной аморальности. Место морали в таком случае заменяет призыв к универсальной терпимости (толерантности).
   Это логическое продвижение Пьер Жане изображает в качестве исторической эволюции человечества:
   "Заметьте, - говорит он, - что первоначально люди не любили оригиналов. Оригинал -- это человек, которые не похож на других людей в группе и не повторяет в точности их действий. В примитивном обществе всегда требуется социальное единство, и оригинал вызывает чувство беспокойства, замешательства и антипатии. Оригинальность почти всегда связывается с каким-либо мистическим существом. Это -- дьявольский характер, действующий в человеке демон, и в некоторых редких случаях -- Бог. Оригинала либо превращали в пророка, либо сжигали на костре: таковы правила, принятые у первобытных народов. Кое-что из этого мы сохранили".
   И, следовательно, должны изжить, - чему и служит идеология терпимости к "чудакам" и "извращенцам".
   И далее, любопытен вполне логичный переход к проблеме мигрантов из бывших колоний. Пьер говорит:
   "Сейчас иностранный акцент нас больше не удивляет и кажется столь же естественным, как любое другое качество, -- например, цвет волос. Акцент -- нейтральная особенность человека, которая не является отталкивающей, не вызывает гнев. Таков прогресс нашего поведения, связанного с оригинальностью".
  
   Так поведенческая психотерапия как последняя научная инстанция, несущая знание о человеке, приводит нас к идее "толерантности", на которой помешался современный "Запад". Но толерантность не только не может заменить любовь, но является высшим выражением взаимного отчуждения.
   И мы утверждаем, что Пьер Жане ложно обосновывает культурную ценность толерантности уникальностью личности. Он говорит:
   "Каждый человек должен иметь свой характер. Мы ищем индивидуальный характер, и чем точнее стремимся его обрисовать, тем больше приходим к исключительной мысли: индивидуальные характеры отличны друг от друга. Человек не идентичен своему соседу. У него не будет точно такого же характера. Мы движемся ко все большей индивидуализации".
   Всё это не более чем констатация того факта, что информация об индивидуальных различиях стремится к бесконечности. Сундук с информацией - это не знание. Поэтому наука собирает информацию лишь с целью её радикального сокращения - выявления общих закономерностей, позволяющих делать прогнозы.
   Сам подход Жане в данном случае неверен. Никуда мы таким образом не движемся. Характер лица познаётся только любовью, которая и выделяет для меня Имярека изо всех остальных.
   А публичный "выпендрёж", называемый оригинальностью, и требующей к себе терпимости от общества, - это не характер.
  
   Далее Пьер подтверждает нашу догадку о психиатрическом истоке идеи толерантности разумного общества, базирующегося на науке.
   Он говорит:
   "К безумцу, эпилептику, слабоумному плохо относились и не понимали. Общество стремилось от них избавиться; почти всегда их убивали, а когда нравы смягчились, стали навечно заключать в тюрьму. В наше время, говорит Эдуард Пишон, концепция общества изменилась, и задачей стала ассимиляция оригинальности. Автор использует понятие "включения" и применяет его к людям, исключающимся из общества. Целый раздел посвящен тому, что он называет ассимиляцией отверженных. Есть люди, бросающие вызов обществу, нашим нравам, законодательству; их не нужно всегда считать неизлечимыми безумцами. Мы должны быть снисходительными и, насколько возможно, терпимыми, пытаться по возможности извлечь из их адаптации пользу".
   Таким образом, ясно, что современная идеология толерантности коренится в 20-х годах прошлого века, в образе жизни американской и европейской богемы, символом которого может служить Жозефина Бейкер.
  

0x01 graphic

Жозефина Бейкер

  
   Что же до описанного Жане сознания личной ответственности, то оно не может базироваться только на хронологии своих действий или на автобиографии. Оно возникает только на основе знания и понимания своей нерасторжимой связи со всеми людьми, с миром, со вселенной. В перспективе такой общности каждое персональное действие выступает как сообщение, отправляемое всем других обитателям Вселенной: оно чревато ответом, приводит в возбуждение всех живых. Из осознания этой имманентной сообщительности любой активности и рождается понимание важности, значимости и ценности любого действия, - в особенности действия, насыщенного смыслами, каким обладает только человек. Недаром говорится: "Бог есть Слово!".
   Осознание своей личной ответственности как Сына Божьего, исходящее из понимания организующей силы Слова - действительно можно признать вершиной становления Человека. Но, ни в коем случае таковой не может быть "ответственность" как часть роли, характера или персонажа в придуманном воображаемом спектакле, в котором имярек отводит себе главную роль.
  
   И здесь приходится отличать имярека, мнящего себя "гением", и подлинного "Гения", как его именует современный вещественный язык. Позитивной науке не дано узнать "Гения", потому что он выступает за пределы наблюдаемого мира в недоступную восприятию метафизическую область.
   Поясняя, о чем речь, мы должны вспомнить Сократа. В истории он не был гением (или демоном), в отличие от того же Пушкина, например; у него был Гений (Демон) в качестве партнёра по жизни, с которым Сократ общался, и который служил ему Вожатым (Проводником) на жизненном пути, ведущем в Аид, или посмертное обиталище душ.
   Мировоззрение Модерна не вмещает в себя такого истинного Сократа: называет всё относящее сюда "мифами" или философскими притчами. Поэтому Пьер Жане, разделяющий это мировоззрение, не имеет другой возможности выделить "гения" из прочих людей иначе как по поведению. А это означает, что практически невозможно отличить "гения", от больного мнящего себя "гением".
   Да и сами "гении" Нового Времени, надо сказать, не в состоянии бывают подняться в своей внутренней жизни до прямого открытого личного общения со своим Гением, как общался со своим Демоном Сократ, или как Иисус Галилеянин общался с Отцом Небесным.
   Это общение у людей "модерной" ментальности индивидуализировано, лишено диалогичности, и, тем самым, редуцировано до "интуиции", "озарения", "вдохновения", "пророческого сна", и т.п.
   Из-за этого невозможным оказывается отличить "гения" от душевнобольного - откуда и появляется общегуманистическое требование "толерантности".
   Пьер говорит:
   "Проблема становится еще любопытнее, когда мы имеем дело с оригинальностью не только низшей, патологической, но и высшими ее формами. На эту тему можно провести занимательные исследования. Так, в эпоху Ломброзо много изучали так называемую гениальность. Пытались понять, при каких условиях гений формируется и как можно точнее воспроизвести эти условия. Это было нелегко. Интересно изучить реакцию, которую гениальный человек вызывает у других. Как мы сегодня принимаем гения? Не так уж хорошо: нам все еще трудновато его выносить. Гения в основном признают после смерти, но его приходится терпеть и в жизни. Постепенно мы узнаем, что эти странные люди небесполезны. Нас научили, что общество живет благодаря своей элите. Для развития общества совершенно необходимо, чтобы в нем были люди, которые выше других, отличны от других. Весь наш прогресс -- результат гениальных творений. Перечитайте по этому поводу замечательные работы бывшего профессора Коллеж де Франс Габриэля Тарда. Помните, что Тард говорил об эволюции и прогрессе: он никогда не совершается толпой, но происходит через подражание гению".
  
   Мы думаем, что проблема цивилизации, начиная с классической древности, всегда заключалась в том, что люди убивали "гениев" и "демонов", ка инопланетян, опасных чужаков.
   Христианство явилось осознанием этой проблемы. Евангелие рассказало нам, что среди нас ходят Дети Отца Небесного: в них наше спасение от смерти, исходящей от плоти, на которую мы отображаемся как тени Святого Духа.
   Жертвой этого осознания в последующей Истории цивилизации стали евреи, как убийцы Сына Божьего (Рим, в лице Пилата, как мы знаем "умыл руки").
   С тех пор в странах Европы еврейская община стала символом мира, убивающего детей Божьих. Но - только символом. Мы сами составляем такой мир. Он влит в европейское общество, - в широком смысле слова "европейское".
  
   Возвращаясь из этого отступления к лекции Пьера Жане, мы можем сказать, что он также несомненный гений, не сознающий диалогической и трансцендентной природы бытия гением. И его гениальная интуиция подсказывает ему неустранимую связь гениальности со свободой.
   Пьер говорит:
   "Я думаю, что сегодня мы изменили, расширили и понятие гениальности. Подобно тому, как все мы считаем себя обладающими биографией героями, в глубине души мы все считаем себя гениями, пусть и маленькими. Однако мы считаем себя способными изобрести что-нибудь неслыханное, совершенно отличное от существующего, мы верим в свободу. Наша свобода -- обобщение акта гениальности, который мы приписываем каждому из нас".
   "Мы лелеем мысль, что свобода возможна, верим, что являемся свободными существами, и хотим, чтобы другие были такими. Мы уважаем свободу другого. Но что означает уважение к свободе другого и сама идея, что ее следует уважать? Это отсылает нас к отношению предшествующих форм поведения и акту изобретения, гениальности. Изобретение и гениальное открытие, по определению своему, не детерминированы. Мы не можем в любой момент по желанию пробудить в человеке гениальность, и не знаем, что требуется для рождения и создания гения. Сомнительно, что это можно предопределить. Акт свободы -- это, по сути, гениальный акт, нежданное изобретение, не зависящее ни от каких обстоятельств нашей жизни".
  
   В этой логике, как невозможно было отличить гения от безумца, точно так невозможно отличить свободу от анархии.
   Возможность отличия, опять же, коренится в игнорируемой ментальностью Модерна принципиальной парности, диалогичности человека. Имярек свободен от власти всех царей земных, лишь когда он Слуга верный Царя Небесного, от которого земные цари только и получают свою реальную, а не формальную лишь власть.
   Такая истинная Свобода отнюдь не уничтожает почтение суд и закон. Напротив, она позволяет ИСПОЛНИТЬ Закон, привести на землю правые Суды Небесные, и так исправить суды земные. Помните: "Не нарушить Аз пришёл Закон, но исполнить!" - сказал о Себе Сын Божий.
  
   Пьер, наряду с индивидуацией, постоянно ссылается на "демократизацию", как фактор человеческого прогресса. Так, он говорит:
   "Вы видели, насколько все психологические явления имеют тенденцию, если можно так сказать, к демократизации. Психологический факт первоначально всегда единичен, связан с определенным человеком. Сначала собственное имя имел вождь, и только он один. Генеалогией также обладали лишь немногие: только короли, принцы, герои имели свою историю. История не писалась для всех. Мы определили биография как историю героя. Затем, как я говорил вам, люди стали более амбициозными и создали биографию для каждого, и сейчас мы считаем, что каждый из нас герой. Первоначально -- исключение, герой стал обыденностью. Мы все герои, у каждого из нас есть своя история, своя биография. Я думаю, что сегодня мы изменили, расширили и понятие гениальности. Подобно тому, как все мы считаем себя обладающими биографией героями, в глубине души мы все считаем себя гениями, пусть и маленькими".
   Соответственно, недоступное его менталитету понятие "свободы" Пьер также определяет через "демократизацию" гениальности, и говорит, что ...
   "... С того момента, как человек считает себя свободным, он верит, что способен на самое экстраординарное изобретение".
   Отсюда, задача общества - обеспечить каждому реальную возможность стать изобретателем. И это - главный "тренд" современного либертианства.
  
   На деле, источник равенства всех в Свободе - иной.
   Точно так, как повести Платона о своём Учителе Сократе, сделали общедоступной Гениальность как возможность войти в диалог со своим Гением; так и всеобщая доступность Свободы дарована нам Евангелием, или Вестью апостолов, учеников Иисуса из Назарета, наделившей нас Знанием о Человеке как Сыне Божием. В этом Сыновстве - истина человека: не гносеабельная, но - бытийная; источник Жизни вечной.
   И в том, и в другом случае мы имеем дело с Откровением Бога в человеке, говоря богословским языком.
   А "демократичность" Рождества, или рождения Сынов Богу в людях, иллюстрируется семьёй архитектора Иосифа из провинциального Назарета, удостоившейся зачатия и рождения сына от Духовного Семени.
  
   "Как все это резюмировать? - спрашивает Пьер. И отвечает:
   "Я думаю, что эволюция ведет к понятию личности, которое будет характеризоваться свободой каждого, способностью каждого стать выдающимся изобретателем, человеком оригинальным, со своим особым характером и личной ответственностью. Одним словом, мы все наделяем личность новой особенностью -- ни к чему не редуцируемой оригинальностью".
  
   Может быть "эволюция" к этому и ведёт, - хотя такой оригинальности не бывает. А про "ответственность" Пьер как-то незаметно забыл. Вопрос: случайная ли это "амнезия"?
   Отец Небесный ведёт нас к другому: к тому, чтобы каждый человек стал бы источником Жизни - проводником витальной Силы от Отца к людям, как потенциальным Детям Его. На этих светлых Столпах и теперь стоит мир.
  
   Но всё это - Священная История. Она принципиально не научна. В науке, которой хочет принадлежать Пьер Жане, есть только "естественная история", включающая в себя теорию Эволюции видов. Психологическое "развитие личности" рассматривается Пьером как социальное продолжение биологической эволюции. В результате, по его мнению, ...
   "... личность становится уникальной. Мы все больше разделяем людей друг от друга. Личность -- это не только целостность человека, единство индивида, но и то, что отличает его от других. Вначале -- телесное разделение, далее более строгое, осуществляющееся при помощи чувств, которые отличают одного человека от другого, затем -- при помощи социальной иерархии -- по занимаемому им месту в обществе, и, наконец, через его непохожесть на других. Индивид отличен от других. Мы подходим к идеалу личности как ни с кем не сравнимой, совершенно уникальной".
  
   Противоречивость этих рассуждений очевидна: либо "идеал", либо "эволюция". Или Пьер хочет сказать, что "вопреки всем доводам науки" мы остаёмся платониками, и пользуемся эволюцией для формирования идеала?
   Такой идеал, разумеется, далёк от платонической Идеи, и больше походит на технологию выведения какого-то продуктивного домашнего животного, которое затем станет родоначальником (идеалом) новой породы, особи которой будут его генетическими копиями.
   Наконец, "совершенная уникальность" непознаваема, ибо "всё познаётся в сравнении; и так наз. "оригинальность" является относительной, основанной на отличиях от других таких же предметов.
   Кто-то должен проводить сравнения и устанавливать отличия, чтобы выносить суждение об оригинальности... Кто это?
  
   Выше мы уже сказали, что только любовь создаёт уникальность любимого Васеньки. Пьер Жане, не называя любовь её именем, также к ней прибегает для иллюстрации существования личной уникальности. Он говорит:
   "Я мог бы привести в пример идею близости. Многие люди мечтают о близких отношениях. Что такое -- быть кому-то близким? Естественно, речь не идет о вульгарных отношениях. /.../ Лучшее определение близости -- в знаменитом изречении Монтеня: "Потому что это был Он, это был Я". Это отношения людей, которые не могут жить друг без друга. И если этого человека нет, с другим таких же точно отношений быть уже не может...".
  
   Как и умолчание Жане о любви, характерен в данном случае выбор именно изречения Монтеня, в котором отсутствует какая-либо связь между Я и Ты, кроме заключенной в языке (в самих личных местоимениях). И наличествует только действие выбора, подобное покупке в антикварной лавке именно этого единственного уникального предмета.
   Ясно, что такой афористический стиль удобен Пьеру Жане, но насколько он способен раскрыть феномен личной неповторимости... (?).
   Интересно также спросить, как быть, в таком случае, с предложением Христа Иисуса "любить ближнего своего как самого себя"? Ведь, если мы "уникальны", то есть, во всём отличны друг от друга, то как его - совсем другого - я могу любить как себя, вовсе непохожего на него?
  
   Все эти недоумения и противоречия "понятия личности", конечно, ощущаются Пьером Жане. Поэтому он заявляет:
   "Вполне естественно, что понятие личности ускользает от психологии".
   "Проследить эволюцию понятия -- еще не всё", - продолжает Пьер. - "Почти неизбежно наш беспокойный разум ставит волнующий, но неразрешимый вопрос. "Вы изобразили, -- скажете вы, -- как личность появляется, развивается, достигает такого-то уровня". Хорошо, а что будет завтра? Есть ли у нее будущее?"
   "Если придерживаться медицинских или даже социальных экспериментов, я вынужден на этом остановиться и сказать: "Будущее личности? Я ничего об этом не знаю". Но когда наука бессильна, остаются воображение и фантазия, и, с вашего разрешения, мы посвятим наше последнее занятие некоторым фантазиям о будущем личности".
  
   25. БУДУЩЕЕ ЛИЧНОСТИ. 25 марта 1929 г.
  
   Эту последнюю лекцию Жане начинает с самооправданий.
   "У всякого научного исследования - говорит он, - есть границы; своя более или менее узкая область, а рядом с ней появляются многие другие вопросы, которые или станут предметом будущей науки, или же навсегда останутся неразрешимыми".
   После это общей декларации Пьер формулирует свою теоретическую парадигму, говоря:
   "Мы изучали личность с довольно специфической точки зрения -- ее эволюции, рассматривая как человеческое творение, возведенное на природном фундаменте".
   Последняя формула в точности описывает дрессированное животное. Она не подходит даже к Пятнице, поскольку Робинзон не только обучал природного дикаря Пятницу всяческим умениям, языку и вере, но также интересовался его верованиями, вёл с ним на этот предмет диалог, и даже вступал с ним в богословские споры. Любопытны в этом отношении попытки Робинзона ответить на простодушный вопрос Пятницы о том, почему Бог Робинзона, если он такой Всемогущий, не убьёт своего врага Дьявола?
  
   И далее Пьер образно, но довольно точно изображает причину своей неудачи, как обусловленную атомарным подходом к жизни:
   "По причинам, скрытым от нас - говорит он, - жизнь протекает между обособленными, отделенными друг от друга существами...".
   Слово "между" в данном контексте означает "мимо"! Поскольку он изображает нас в виде причальных столбов, вбитых в дно реки, так что влага жизни не соединяет нас, а разделяет, обтекая и протекая мимо.
   А между тем, в то историческое время, когда Пьер читал свои лекции в Коллеж де Франс, уже было известно о "линиях Фарадея", соединявших заряженные тела и частицы; линиях, по которым передавалась сила, или энергия электрического взаимодействия.
   Таким образом, даже на самом элементарном уровне, было показано, что живая сила, сущая между отдельными частицам, не протекает мимо, но СОЕДИНЯЕТ ИХ в единое тело. Эта соединяющая отдельные частицы живая ткань была скоро осмыслена как поля обмена. Оказалось, что внутренняя динамика жизни - это динамика обмена энергией и состояниями.
   Спрашивается, что мешало Пьеру Жане и иже с ним представить подобным образом общество в виде лиц, соединённых энергетическими полями общения?
   Возможно то, что тогда ещё не была открыта эквивалентность информации и энергии, как это было установлено Эйнштейном (современником Жане) по отношению к массе. Но больше всего этому мешала индивидуалистическая либертианская идеология, по сей день господствующая в менталитете рыночного "Запада".
   Подчинив свой разум социологии, провозгласившей главным историческим процессом прогрессивную индивидуализацию, Пьер упорно представляет развитие человеческой психики как конденсацию капель дождя из облака пара.
   На основании этого образа, он полагает индивидуацию "природным процессом". Ему даже в голову не приходит парадокс изобретателя атомарности материи Демокрита, который вынужден был признать "пустоту" между отдельными атомами "нереальной". Это означает, что между атомами нет даже пространства, и таким образом невозможно понятие "между": то есть, рушится само понятие разделенности атомов и, значит, всей атомарности. Создателям новой атомной теории пришлось заполнять пустоты "между атомами" полями силового взаимодействия, и так уничтожить атомизм, поскольку оказалось нельзя провести границу между частицей и полем, соединяющей её с другой частицей; и невозможно даже в точности указать, где какая частица....
   Так же и в образном представлении Пьера нельзя на самом деле отделить каплю дождя от пара, из которого она конденсируется и строго разграничить капли друг от друга.
   Словом, отнюдь не "по велению природы жизнь приобретает форму отдельных друг от друга капель", а по прихоти незрелого ума человеческого. И вопреки оправданию Жане, причины этого хотя и "выходят за пределы психологии", но не слишком далеко!
   Потому его представлению о том, что якобы "именно факт разделения жизни на маленькие отдельные друг от друга элементы посредством развития действий и затем приспособления существ, дает начало совокупности психологических форм поведения, из которых последовательно рождаются разные формы личности", можно с равной претензией на истину противопоставить другое представление, согласно которому, именно всеобщая связь и соединение кажущихся обособленными элементов даёт начало "совокупности психологических форм поведения". Ибо всё "психическое" суть сообщительное по своей сути.
   Философическая "мораль сей басни такова": если умозрительно разделяешь целое на части, не забудь соединить их какими-то связями! Ибо целое на части не делится! Оно делится только на части и связи между ними. Конечная неделимость материи является ярким выражением сказанного, которое не было до конца осмыслено натурфилософами.
   Может быть, правильнее выводить понятие индивидуума из плотиновского постулата "неделимости души"? (См. Плотин. "Пятая эннеада").
  
   Казалось бы, как можно было представить людей - самых общительных существ на планете Земля - в виде обособленных атомов (индивидов)?!
   По-видимому, только полное социальное взаимоотчуждение людей в индустриальном мегаполисе позволило представлять человека в виде субъекта в объектной среде, и так оторвать его психику от общения с себе подобными. Представить чувства, например, "регуляторами поведения", вместо обмена душевными состояниями.
  
   Результат подобной изоляции описывает далее сам Жане, назвавший размышление о нём "тягостным и печальным". Он говорит:
   "Я изобразил чувства как очень интересное изобретение в поведении человека. Поведение нуждалось в регуляторах, и чувства внесли в него порядок и помогли человечеству совершить существенный прогресс. Но затем происходит нечто удивительное: чем более разумными становятся люди, чем ближе они к высшим психологическим стадиям, тем меньше остается места чувствам. Можно даже подумать, что чувства имеют тенденцию к постепенному исчезновению" (sic!).
   За этим хладнокровием индустриального человека Пьер Жане просматривает стоический идеал бесстрастия, гипертрофированный в "сверхчеловеке" Ницше:
   "Можно легко себе представить сверхчеловека, о котором говорил Ницше, скорее спокойным и хладнокровным, чем исполненным страстей и чувств", - говорит Пьер. - "Создается впечатление, что чувства постепенно исчезают, и это может показаться странным и даже жестоким".
   Итак, идеал обособленной личности достигнут в ницшеанском "сверхчеловеке". Ура!
   Но, что же дальше? - спрашивает Жане сам себя:
   "Словом, если рассматривать личность как поведение, трудно противиться вопросу, который приходит в голову всем и может звучать простым и обыденным: а что же потом? Что будет после этой ступени развития человека, после индивидуальности? И будет ли что-нибудь вообще?".
  
   Поразительно (!), и в то же время закономерно гуманистично, что ответ на свой вопрос Жане ищет в СМЕРТИ! Он говорит:
   "Эта проблема будущего личности усиливается естественным процессом, возможно, еще более серьезным, чем разбиение жизни на капли, -- физическим феноменом смерти. Смерть, когда мы говорим о других, почти всегда избегая мыслей о собственной смерти, воспринимается как исчезновение личности".
   Так ли это? Да, нет же! Практически всегда - лишь как умирание плоти, сопровождающееся страданиями личности, но никогда как исчезновение личности! Умершие живут в нас, живых.
   Таким образом вопрос, поставленный Жане, это по сути вопрос о природе личности. Так ли жёстко связана она с биологическим организмом, что исчезает при умирании последнего?
   Ответ "да" означает, что эволюционно личность есть лишь усовершенствование природного вида. Однажды приняв такой ответ, Пьер вынужден спросить:
   "Так какой же будет ее эволюция? Что станет с личностью?".
   И тут же убегает ответа на свой вопрос, понимая, что зашёл в логический тупик:
   "Очевидно, что эта проблема неразрешима, да я и не претендую на то, чтобы ответить на вопрос об эволюции личности" - говорит Пьер далее.
  
   Выписав себе таким образом индульгенцию на все последующие высказывания, Пьер, в связи с отношением к смерти, выступает в весьма острожный поход на религию.
   Независимо от того, что произойдёт с "личностью" в будущих поколениях людей, перед каждым встаёт вопрос:
   "Что будет с моей собственной индивидуальностью? Когда подходишь к этому опасному вопросу, нужно всегда принимать меры ораторской предосторожности. Следует оговориться: мы знаем наверняка лишь то, что мы этого не знаем.... А если вы случайно что-то знаете, если ваши убеждения, особые верования проливают для вас свет на области, где мы теряемся, это знание нужно бережно хранить. /.../ Приняв эту меру предосторожности, вернемся к идее о том, что сегодня называют бессмертием души или будущей жизнью. Что это за идея и что она означает? Имеет ли она какую-то ценность? Соответствует ли она чему-либо, что мы могли бы понять?".
  
   И далее Жане предлагает слушателям свою идеологическую альтернативу религии, в форме изложения взглядов "научного атеизма" и "исторического материализма".
   Он говорит, в частности, что ...
   "... Современные религии, которые развивались и привели к прогрессу, -- особенно христианство -- заимствовали многое у древних религий. /.../ Я когда-то изучал труды выходца из Египта Святого Клемента Александрийского, и пришел к выводу, что христианство заимствовало у египетской религии большую часть идей о будущей жизни, чистилище и рае. Эти представления в Египте развивались с совершенно удивительным размахом. Христианство пронизано идеями египетских религий...".
   Те, в свою очередь, опирались на более древние "первобытные религии":
   "Идея жизни после смерти -- о том, что остается от человека, -- одна из фундаментальных идей человечества, свойственная еще дикарям", - говорит Пьер. - "Умершего хоронили и через некоторое время, через шесть месяцев или год, проводили вторую церемонию, свидетельствующую об окончательной смерти. Это соотносится с эволюцией памяти об умершем. Первобытные народы всегда представляли себе умершего еще живущим, полагали, что после смерти человек может быть или опасен, или благосклонен: чаще все же опасен. Мертвец может преследовать живых, подслушивать, следить за ними, причинить вред. Его нужно успокоить, защититься от него. Это основная мысль всех примитивных верований и обычаев даже в отсутствие настоящей религии".
  
   Низведя таким "эволюционным" способом христианскую религию до примитивных верований, последние можно легко объяснить психологически. Что Пьер и делает, говоря будто идея о жизни после смерти... "не является метафизическим открытием, и представляется мне несложной для понимания, очень общей, естественной: она вытекает из элементарных психологических явлений -- сохранения тенденций".
   "У нас множество привычных действий в отношении только что умершего человека, в особенности, если это человек, который был нам близок, один из наших родственников, друзей; у нас множество тенденций, с ним связанных. И смерть ставит перед первобытными людьми проблему, которую ужасно тяжело принять: смерть предполагает внезапный отказ от всех социальных тенденций в отношении этого человека. Она означает, что этот человек больше не появится, его больше не нужно приветствовать, он больше не сделает ничего плохого, от него не нужно ни защищаться, ни оказывать ему услуги. /.../ Но как в одно мгновение остановить все эти тенденции? Это очень трудно, а вначале и вовсе невозможно. Наша вера в вечную жизнь, таким образом, -- это сохранение и преувеличение прежних тенденций и привычек".
  
   Как говорится, "что и требовалось доказать!". Зачем же тогда "бережно хранить" эту веру?! "Лукавый чернокнижник!" - вот что просится на язык в адрес Пьера здесь.
   Любопытно отметить, как идея эволюции работает на обесценение религиозных идей. Пьер говорит:
   "Идея бессмертия, таким образом, -- давняя идея, берущая начало в сохранении тенденций, существующая у простейших живых существ (у амёбы? А.Н.) и продолжающая господствовать уже долгое время".
  
   Вот спасибо! Оказывается, религия - это даже не наследие тёмного Средневековья, а наследие примитивных существ, своего рода коронавирус! Тем легче от неё избавляться просвещённому имяреку. А те, кто заражён этим вирусом, пусть "подыхают"! - они сделали свой выбор сами.
   Более подленькую позицию профессоришки из Сорбонны трудно себе представить.
  
   Ещё любопытнее приводимое Жане экспериментальное социологическое "левацкое" подтверждение своей правоты, опирающееся на греховность и пороки Буржуазной личности.
   Пьер говорит:
   "Люди научились отказываться от социальных действий в отношении умерших. Как я уже говорил, удивительный пример -- это поведение наследства. Что может быть любопытнее с психологической точки зрения! Наследство -- это отрицание всех возможных тенденций, связанных с собственностью. Когда человек жив, вы признаете, что у него есть собственность, вы связываете с ним то, что ему принадлежит, и уважаете эту собственность, как и самого человека. Но на следующий день после его смерти все спешат получить наследство: от былого уважения ничего не остается; уже на похоронах спорят о своем значении в жизни умершего; родители, друзья, знакомые стремятся получить свою долю; уважение к собственности забыто".
   Но, может быть это Пьер забыл, что наследники отождествляют себя с умершим, на чём, собственно, и основано естественное право наследования?
   Приведя этот "пример", Пьер делает необоснованное обобщение:
   "И так во всех формах поведения".
   Нет, не во всех! - обязаны мы возразить.
  
   Далее Пьер излагает общеизвестную научную картину "эволюции религии". В ней нам интересно опровержение так наз. "духовного аргумента":
   "Концепция независимого от тела духа сильно устарела. - говорит Жане. - На самом деле то, что называют духовным, есть форма действия, а форма действия не может быть понята иначе как через движение. Если полностью убрать действие, от мысли мало что останется; отделенный от тела дух -- пустое, несуществующее понятие".
   Разве? А что, если заменить данное действие другим? - Например, фонетическую речь жестовой? Ведь, глухонемые прекрасно разговаривают и понимают друг друга! Значит мысль не так уж нерасторжимо соединена с действием. То, что отсоединяется от одного действия, осуществляется и сообщается с помощью другого действия - может быть оно способно отделиться? Наконец, цифровое представление речи - разве цифровые последовательности кодируют действия? По-моему, они кодируют смыслы; и мы имеем отношение между двумя языками - вербальным и математическим языком программирования. Роме того, указанное отношение существует, как правило, в текстуальном виде. Всё это разрушает логическую складку "дух - плоть". И это разрушение принципиально - поскольку знаковые тела, носители информации (в том числе звуки речи) суть тела ИСКУСТВЕННЫЕ, и относятся эллинами к "поэзии", а не к "физике".
   Не случайно Пьер пытается спасти положение утверждением, будто речь происходит из крика животного. Однако, очевидность такого предположения - лишь кажущаяся.
  
   Приведенные нами соображения, наверное, доступны Пьеру Жане, но их не озвучивает.
   Тем не менее, Пьер признаёт, что ...
   "... Столь интересная эволюция религий проблемы не решает. Мы сталкиваемся с все тем же противоречием, существующим с самого начала идеи бессмертия: это противоречие между поведением смерти и сохранением тенденций; противоречие совершенно неразрешимое, где человечество беспрестанно терпит поражение".
   То есть, убитый соперник не уходит из жизни убийцы-победителя (?).
   По мнению Жане, это проблема бытия во времени. И он оказывает себя очень современным мыслителем, когда пытается найти решение с помощью теории относительности Эйнштейна!
   Как стало известно, ход часов, в том числе биологических, зависит от силовых полей, изменяющихся в пространстве. Так что время на вершине Эльбруса течёт медленнее, чем у его подножия. Таким образом, "прошлое" жителя долин для жителя гор - это пока ещё "будущее".
   На этом свойстве физической переменной "времени" Пьер строит свои следующие рассуждения. Он говорит:
   "Чаще всего о бессмертии, жизни после смерти говорят в исследованиях личности, морали, психики, в книгах по философии, но их место другое. Они связаны с идеями длительности, с понятием времени".
   "Как и личность, понятие времени -- конструкция, несовершенное творение человеческого разума, и мы сказали, что под влиянием Эйнштейна в этом понятии была пробита брешь, оно полностью изменилось. Время скрывает много тайн. Среди них -- и та, о которой мы говорили в прошлом году: различие между длительностью кажущейся и действительной, которая нам неизвестна".
  
   Неизвестность тоже имеет физический смысл. Она может быть представлена недостающей информацией, которая может быть подсчитана и в этом числовом выражении стать эквивалентной энтропии.
   Кроме того, в физике нет "кажущейся длительности". Она может быть только в психологии. В физике же всякая длительность, измеряемая часами, ДЕЙСТВИТЕЛЬНА. Действительные длительности одного и того же процесса различны для внешнего наблюдателя, перемещающегося в силовых полях со своими контрольными часами. Это различие, или относительность времени нужно учитывать при вычислениях. И это всё!
   Да, сообщение о смерти имярека, посланное на другую звезду, будет иметь другую дату.... Ну и что? это лишь вопрос согласования календарей.
   Нас это не может удивлять - ведь у католиков Христос уже воскрес, например, а у православных восточного обряда ещё нет....
   Так что спекуляции о жизни после смерти на основе относительности времени беспочвенны.
   Оттого, что астронавты, улетевшие на далёкую звезду, будут сохранять свои интенции по отношению к умершим на земле родственникам, в силу того что скорость света конечна, и они получат извещение о смерти с запозданием, никак не решает проблемы общения с умершими здесь, на земле, где скорость света вполне достаточна для практического общения.
  
   Вообще время механики - это измеряемая физическая переменная, используемая для описания движения. В нём прошлое и будущее совершенно условны и зависят от расположения точки отсчёта на линейной или кривой шкале.
   Житейски нам гораздо ближе время теплофизики, которое позволяет реально отличать прошлое от будущего по количеству информации, или энтропии. Скорее всего именно об этом времени говорит Жане, когда образно, на примере жизни природы, сопоставляет деградацию системы (= её упрощение) и развитие (= усложнение), и предполагает, что мы можем обратить время вспять, произвести инверсию времени на пути прогрессивного развития. И наоборот! То есть, изменение количества информации эквивалентно движению в "тепловом времени".
   Таков, на наш взгляд, смысл его следующих рассуждений. Механическое время он называет "внешним, говоря:
   "Возможно, существует внешнее время: оно изменяется за счет того, что перемещаемся мы сами, и жизнь, возможно, заключается в движении и развитии во времени".
   "Из этой концепции времени вытекает важная мысль: то, что мы создаем как прошлое, называем прошлым, это необязательно переход в небытие, исчезновение". "Почему мы говорим, что умершего больше нет, он -- уже небытие? Потому что мы не умеем возвращаться назад, переноситься в прошлое, и говорим, что люди исчезли, мы говорим об умерших, как о несуществующих. Возможно, наше сознание ограничено, и прошлое не исчезает целиком, но продолжает существовать. Просто нужно набраться смелости и немного расширить наше понимание бессмертия".
   "Мне вспоминается любопытные размышления американского философа Уильяма Джемса. Будучи человеком широкой души, он очень любил животных и не мог смириться, что бессмертие предполагается только для людей. Он говорил: хороший пес также достоин бессмертия, как и я, и он предлагал наделить бессмертием и животных. Он был совершенно прав: для животного, как и для человека, должно существовать сохранение прошлого. Все, что существовало, продолжает существовать и длиться в том пространстве, которое мы не понимаем и куда не можем попасть".
   "Я также хотел бы упомянуть слова Лакомба: "Нельзя ли с помощью науки и искусства превратить зароненную в сознание мысль о прошлом существовании в более точные идеи и воспоминания? Эта надежда может показаться химерической. Но существуют ли вещи, химерические раз и навсегда?".
   "Добрая надежда лежит на дне, -- таков девиз, принадлежавший, по-моему, Рабле. В книге смелых надежд на будущее человека я думаю написать свою главу. -- Осмельтесь надеяться на все, включая бессмертие, надеяться на свой гений, свой труд. Знание и добродетель".
   Эту перспективу Пьер заимствует у Эрнеста Ренана, которого цитирует, и который писал:
   "Человек, по моему мнению, не состоит из двух субстанций: это единство, результат которого -- индивидуальность, явление устойчивое, мышление длящееся. С другой стороны, откажитесь совершенно от бессмертия, и сразу же мир станет блеклым и печальным. Однако мир неоспоримо прекрасен и без всяких проявлений. Следовательно, все, чем пришлось пожертвовать ради прогресса, вернется нам в конце пути, в новом понимании бессмертия, к которому когда-нибудь придут науки о человеке. Разница между ним и старым фантастическим представлением о бессмертии будет подобна разнице между Версальским дворцом и карточным домиком, построенным ребенком".
   Примечательно, что Ренан в своём пассаже говорит не о Бессмертии, а - о "новом понимании бессмертия". Не давая себе в том отчёта, Эрнест перекидывает мостик к маячащей на горизонте "герменевтике", для которой главное - это понимание высказываний. В этом смысле, герменевтика - это уже не философия (недаром Юрген Хабермас начинает свою книгу о "моральном сознании" констатацией смерти философии); это рефлексия философией самоё себя как postfactum`а.
   Так или иначе, но Эрнест оставляет нас в парадигме "прогресса знания" как кардинальной гуманистической перспективы с помощью обещания объяснить со временем и "бессмертие".
   Пьер Жане присоединяется к этому выражению веры в позитивное научное знание и заканчивает этим свой курс лекций о психологии развития личности. С ним заканчиваем и мы наше знакомство с ним.
   Общий вывод таков: ноумен, который Пьер предлагает нам для понимания описанных им психических феноменов (в основном патологических), не справляется со своей задачей.
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ
  
   Слушая Пьера Жане, мы могли убедиться в том, что картезианская бихевиористская психология не способна приблизиться к описанию важнейшего и основного модуса личного существования - коммуникативного. Проще говоря, психологи этой школы не знают, как подступиться к общности и общению. Определение индивидуума, как обособляющегося и выделяющегося из общности является усечённым, поскольку в реальности оно возможно только путём присоединения к другой общности.
   Так, слуга Робинзона Крузо, Пятница обособился от своей родовой общности, присоединившись к колониальной английской буржуазии и англиканской церкви, в лице своего хозяина Робинзона. Это обособление (индивидуация!) Пятницы ярко проявилась в его нежелании совершить вместе с Робинзоном вояж к его родным берегам и его соплеменникам (см. Гл. 16 "Приключений Робинзона").
   На самом деле за торжеством индивидуализации у Пьера Жане (современника Макса Вебера и участника "Модерна") стоит "модернизация" как "социологическое переосмыслении традиции Просвещения, в котором рациональность понимается как повышение эффективности общественных институтов, исторически достигаемое путем функциональной дифференциации..." (см. Петер Вагнер "Макс Вебер и Модерн XXI века"). А за выделением индивида из группы просвечивает нонконформизм как условие "самореализации личности". И "дикари", якобы отождествляющие себя с группой, тут вовсе не причём. Потому и предлагаемая Жане реконструкция "психической эволюции" от "первобытности" до "модерна", - это не более чем плохая поэзия.
  
   Постмодернистская критическая философия вполне осознала принципиальную недостаточность позиции наблюдателя, естествоиспытателя, инженера и творца для полноценного гуманитарного знания. Попыткой восполнить позициональный установочный дефект методов естествознания, перенесённых некритически (а скорее, фанатически!) на духовные сферы, выступила ГЕРМЕНЕВТИКА.
   Стала ли она новой философией, новым мировоззрением обновленного человечества, освободившегося от греха познания и обретшего Рай?
   Наш ответ - НЕТ! Почему? - станет ясно из последующего.
  
   Если мы спросим себя, что есть наше знание (?), ответ недвусмыслен - это орудийное моделирование творений Божьих; изначально антиприродное и потому мёртвое. Мертвы все творения рук человеческих, - сколь бы сложны они ни были.
   Моделирование человека всегда было мечтой инженеров, и попытки создать механического человека не прекращались со времён античности. Сегодня эта мечта соблазняет сильнее чем раньше, поскольку информационные технологии открывают неслыханные возможности для тех творцов, кто главным человеческим качеством полагает "разумность".
   Герменевтика способна внести значительный вклад в моделирование человека, предлагая концептуальную платформу, способную объединить информацию, получаемую из разных позиций познающего субъекта, и от разных субъектов познания.
   Базисным понятием, служащим созданию такой платформы, у Хабермаса является "перформативная установка".
   По сути, это установка разведчика, способного существовать сразу в трёх лицах, и переходить от одной позиции к другой, третьей, и обратно: собирать, обрабатывать, интерпретировать и синтезировать информацию, получаемую из всех возможных для него положений; два главных из которых - это наблюдение и участие.
   "Эта установка - пишет Ю. Хабермас - допускает чередование позиций третьего лица, или объективирующей установки; второго лица, или правило-сообразующей установки; и первого лица, или экспрессивной установки".
   Именно участие в коммуникациях позволяет дополнить данные наблюдения, в которых общение создавало огромные лакуны.
   Суть дела от этого не меняется. Просто инженер, создатель механического человека, нашёл таким образом новые источники данных, необходимых для написания управляющих программ своего "железного мужика".
   Хабермас пишет в книге "Моральное сознание и коммуникативное действие":
   "Тот, кто участвует в процессах коммуникации, что-либо говоря и понимая то, что говорится, всегда должен принимать перформативную установку".
   То есть, он должен уметь прикинуться кем-то, для того чтобы встроиться в социум в конкретной ситуации и запустить его механизмы, так чтобы вовлечённые в этот "перформанс" лица не заподозрили в нём чужака и нелюдя и не изменили своего поведения. Это теория робота-вируса, внедряющегося в общество людей, для извлечения данных, необходимых для создания цифровой модели человека.
   Построенный на основе такой модели робот сможет не только выполнять работу, но и выступать в роли собеседника, - но только в роли (!), подлинным собеседником он стать никогда не сможет. Бога не обманешь!
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"