Незванов Андрей Семенович. Николо Макиавелли. Кто он?

Титульный лист издания 1550 года.

Позорный морально-политический ярлык "МАКИАВЕЛЛИЗМ" давно вытеснил из популярного исторического сознания реальную фигуру философа Николо Макиавелли, продолжателя Аристотелевской традиции в культуре высокого Возрождения.

"Произведённое от его фамилии слово "макиавеллизм" - пишет историк Ежи Шацкий, - вошло в обиходный язык, став эпитетом для описания позиции людей безжалостных и коварных, руководствующихся в жизни аморальным принципом "цель оправдывает средства". Такой стереотип Макиавелли представляется оправданным настолько, насколько его творчество опирается на перечеркивающие всю средневековую (и античную) традицию различия между соображениями политики и морали. Во многих контекстах Макиавелли действительно не задавался вопросом, какой поступок хорош, спрашивая лишь, что нужно сделать для достижения поставленной цели. Однако это не значит, что Макиавелли вообще не морализировал...".

"Рассматриваемое в целом, его творчество характеризуется удивительной двойственностью: оно слагается из "аморального", почти естественно-научного анализа человеческого поведения, ведущего к формулированию "аморальных" социотехнических директив, и крайне резкой критики современности во имя образцов античной добродетели".

"Макиавелли имел свой моральный идеал, почерпнутый из классической древности, но дело в том, что, ставя диагноз своему времени, он чувствовал себя обязанным утверждать, что "разница между тем, как люди живут и как им следовало бы жить, столь значительна, что отвергающий действительность ради того, что должно быть, более вредит себе, чем приносит пользу, так как, желая следовать добру во всех жизненных ситуациях, он неотвратимо погибнет, встречаясь с людьми далекими от добра".

Признавая идеалы, и оставаясь в этом смысле платоником, Макиавелли, тем не менее расходился с Платоном, двигаясь по дороге, проложенной Аристотелем, - к познанию природы человека.

И в своём отношении к Истории удивительно предвосхитил позднего аристотелика Дэвида Юма, который утверждал в своём "Исследовании о человеческом разумении", что "... главная польза Истории состоит лишь в том, что она открывает постоянные и всеобщие принципы человеческой природы, показывая нам людей в самых разнообразных условиях и положениях, и доставляет нам материал, на основании которого мы можем делать наблюдения и знакомиться с принципами, регулирующими действия и поступки людей. Повествования о войнах, интригах, партиях и революциях не что иное, как собрание опытов, с помощью которых политик или философ выстраивает собственное разумение...".

Такое именно отношение к Истории Николо Макиавелли демонстрирует в трактате "Государь (Il Principe)".

Отвергая волюнтаристский юношеский идеализм, не считающийся с "действительностью", Николо предлагал модель взросления, отличную от платонической. Последняя предполагала переход от идеалистических мечтаний к осуществлению идеала в личной общественной жизни. В отличие от неё, модель Макиавелли не содержит в себе императива активного включения в жизнь полиса в роли героя, воплощающего идеал. Нет, она содержит посыл полного отчуждения от общества, которое рассматривается как новая среда обитания индивидуума, которую нужно познать, с тем чтобы приспособиться к ней в целях собственного выживания и личного благополучия и выработать новые способы существования. Что весьма напоминает теорию "денатурализации человека" Жан-Жака Руссо, и предвосхищает взгляды последующих французских материалистов.

Этот подход, в частности, чётко разделял сознаваемую реальность на две сферы - изначально данную внешнюю среду и собственную активность в условиях среды.

Шацкий пишет:

"Макиавелли был убежден, что "судьба управляет только одной половиной всех наших дел, предоставляя другую половину или около того самому человеку". Однако, чтобы действия человека привели к намеченному результату, они должны согласовываться с условиями, в которых совершаются, а также с чертами тех людей, на которых они направлены".

"Сформулировать правила эффективной деятельности возможно, ибо условия повторяются, а черты людей постоянны: поведение людей можно предвидеть, если только мы располагаем определенными познаниями. Знания эти -- прежде всего, история, которую Макиавелли трактовал как великую лабораторию, где можно наблюдать человеческую деятельность и открывать управляющие ею закономерности. За такую позицию автора "Государя" не без оснований называли индукционистом".

Поскольку действующий в данном обществе политический порядок принадлежит изучаемой имяреком "действительности", данной ему "судьбой", то Николо не рассматривает возможности изменения этого порядка, или революцию.

"У автора "Государя" - отмечает Шацкий, - действия власти рассматриваются им с точки зрения сиюминутной эффективности, а не с точки зрения стабильных результатов в виде установления определенного политического порядка".

В этой перспективе можно назвать учение Макиавелли "Практической политикой" или "Школой политической практики государя".

В соответствии с проведённым Николо разделением ведомств Судьбы и ведомства самого Человека, государство как порядок власти, устанавливаемый властителем отличается от общественного порядка, или политического космоса (= политии) как предданного судьбой. Ясно, что только второй может быть "естественным" или "природным", по Аристотелю.

"Нетрудно заметить - пишет Еж Шацкий, - что Макиавелли не считал государство -- в отличие от большинства более ранних мыслителей -- естественным объединением; оно было для него творением государя, который оказался достаточно сильным и разумным, чтобы навязать другим свою волю. Согласно определению Буркхардта, государство в данном случае -- "произведение искусства".

(Если бы! Оно было бы таковым, когда бы Макиавелли призывал считаться с реальностью глины, на которой выцарапываются письмена Божьи, из которой лепится образ Божий, или - говоря платонически - учитывать реальность пещеры на стены которой светило Разума отбрасывает тени идей, для того чтобы помочь прочтению этих письмен и видимости этих теней; с тем чтобы они были и оставались реальным фактором существования плоти как глины, из которой Демиург вылепил человека.

Тогда бы Макиавелли, с его призывом к реализму, против беспочвенного идеализма, был оправдан в наших глазах. Однако полагание ЦЕЛИ вместо ИДЕАЛА, и - соответственно - целесообразности вместо добра; превращает государство в инструмент, а Макиавелли - в лживого циника, нагло использующего дуофизичность человека для его погубления. То есть, Николо, с его реализмом, выступает как слуга Сатаны.

Если говорить в избранных им терминах судьбы и самостоятельности, то его рецепт заключается в искусственной трансформации поля судьбы для конкретного имярека, с тем чтобы требуемые от него государем формы деятельности и поведения тот воспринимал как необходимые, неподвижные внешние условия, к каковым нужно приспосабливаться. То есть успех государя зависит от того, насколько он сможет стать частью судьбы для своих подданных.

Потому, его государство - это не произведение искусства, но - искусственный объект, продукт расчётливого эгоизма. Отношение создателя этого объекта к людям есть отношение умного учёного эксплуататора.

Именно в ключе такого отношения выдержаны советы Макиавелли Лоренцо Медичи, составляющие содержание трактата "Государь". Да Николо этого и не стесняется: он прямо говорит о "режиме личной власти и способах её приобретения".

Фактически Николо рисует прообраз современного бизнес-менеджмента, опирающегося на поведенческую психологию.

Это значит, что его "государь" уже не Государь, но - политикан. У него нет власти, но - только функциональные и статусные рычаги влияния. То есть, он - либо марионетка социальной верхушки, либо конституционный монарх.

Безвластие Князя у Макиавелли не покажется странным, если вспомнить, что трактат "Il Principe" принадлежит Новому Времени, и был впервые издан в 1532 году. То есть, Макиавелли является современником Декарта - творца ментального фундамента всего Модерна.

Николо использует римские термины и говорит о "принципате", противопоставляя его "республике". В фокусе внимания при этом находятся "новые принципаты":

Все государства, все правительства, когда-либо главенствовавшие над людьми, подразделяются на республики и принципаты. Последние бывают либо наследственными, в которых долгое время царила династия их властителей, либо новыми. Новые принципаты могут быть таковыми в целом, как Милан при Франческо Сфорца, либо могут быть присоединены к наследственным владениям приобретшего их государя, как королевство Неаполитанское, завоёванное испанским королём".

Очевидно, что слово "новые" означает здесь "не имеющие традиций подчинения единоличному правителю".

"У природного государя - пишет Николо, - меньше причин и меньше поводов для нанесения обид (т.е. для силового управления), поэтому его больше любят, и если бросающиеся в глаза пороки не навлекают на него ненависти, то он пользуется естественным расположением подданных. Новый государь, напротив, сталкивается с трудностями".

И далее Николо на исторических примерах давнего и недавнего прошлого Европы извлекает, так сказать, уроки из истории, и даёт своему патрону Лоренцо Медичи соответствующие дельные советы на предмет действий, способствующих удержанию власти и сохранению территориальных приобретений.

Эта метода, которую мы встречаем также у младшего современника Макиавелли Жана Бодена, позволяет возвести на Макиавелли ещё одну хулу - вдобавок ко всем имеющимся - сделать его родоначальником использования истории в качестве орудия манипуляции публичным сознанием и, соответственно, отцом фальсификации истории.

Третью главу своего трактата Макиавелли подытоживает формулировкой следующего правила:

"... общее правило, почти непреложное: кто делает другого могущественным, тот погибает, ведь наделять могуществом можно с помощью либо силы, либо умения плести интриги, а оба этих качества вызывают подозрение у ставших могущественными людей".

Как пример действия этого правила, в четвёртой главе Макиавелли рисует разницу между завоеванием древнего царства и современной ему феодальной монархии. Он пишет:

"... если вы рассмотрите природу Дариева царства, то вы найдёте в нём сходство с турецкой монархией; вот почему Александру необходимо было целиком всколыхнуть его и разбить Дария в сражении, но после победы и смерти царя Александр мог не опасаться за свою власть".

"Однако, управление государствами, устроенными подобно Франции, влечёт за собой куда больше забот".

"Туда нетрудно внедриться, сговорившись с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда много недовольных и охотников до перемен. По этим причинам они расчистят перед тобой путь в свою страну и облегчат твою победу, но, желая удержать завоёванное, ты столкнёшься с бесчисленными трудностями, вызванными как помогавшими, так и противостоящими тебе баронами. Тут уже недостаточно будет истребить семью государя, а придётся иметь дело с этими сеньорами, которые возглавят новые мятежи. Их невозможно ни удовлетворить, ни уничтожить, поэтому при первом удобном для них случае ты лишишься власти".

В пятой главе Николо даёт рецепт удержания за собой таких государств. Он пишет:

"Когда новоприобретённые государства, как мы сказали, привыкли жить свободно и подчиняться собственным законам, удержать их можно тремя способами: первый -- разорить их; второй -- самому там поселиться; третий -- оставить там прежние законы, получая оттуда определённый доход и назначив там правительство из немногих лиц, которые сохраняли бы преданность тебе. Получив власть из рук нового государя, они осознают, что смогут сохранить её только благодаря его расположению и мощи, и будут всячески стараться упрочить его господство. Самый лучший способ удержать город, привыкший к вольности, если ты хочешь сохранить его в целости, это использовать его собственных граждан".

Это - если хочешь сохранить...

Вопрос - для чего? Идёт ли речь о том, чтобы приблизить реальность их жизни к идеалам, к тому, как должно быть...? Или главное - сохранить и приумножить личную власть и богатство?

Тогда, надежнее всего - уничтожить город:

"Ведь на самом деле верный способ овладеть какой-либо провинцией -- это разорить её. Тот, кому достаётся город, привыкший к свободной жизни, и он не разваливает его до основания, -- тот будет сам погребён его жителями, которые всегда смогут прибегнуть к восстанию, провозгласить свободу и возврат к прежним обычаям...".

"В республиках же больше воли к жизни, глубже ненависть и сильнее желание отомстить; память о старинной вольности не ослабевает и не даёт им покоя, поэтому надёжнее всего уничтожать их".

В Глава VI. О новой власти, приобретаемой с помощью собственного оружия и доблести

Николо демонстрирует использование своей двухкомпонентной модели - обстоятельств, создаваемых Судьбой, и личной инициативы:

"Сам переход от положения частного лица к сану государя предполагает содействие доблести или фортуны, и наличие каждого из этих двух условий отчасти уменьшает встречающиеся трудности.

Вникая в жизнь и дела Моисея, Кира, Ромула, Тезея и им подобных, мы замечаем, что фортуна предоставила им только случай, поставивший их лицом к лицу с материей, которой они могли придать любую форму по своему усмотрению; не представься случай, доблесть духа этих людей угасла бы в безвестности, но не будь этой доблести, случай представился бы напрасно".

Так очень легко анализировать и обобщать всё что угодно. и наружу выпирает не достоинство мысли Макиавелли, состоящее в трезвом реализме, а его примитивизм, состоящей в последующей зоологической абстракции - сведению реальности к окружающей среде, к которой нужно адаптироваться, смягчаю невыгоды и реализуя выгоды данного положения.

"Случайные стечения обстоятельств оказались для этих людей счастливыми, а их необыкновенная доблесть помогла им воспользоваться случаем".

В Главе VII. О новых принципатах, приобретаемых благодаря чужому оружию и счастью. Николо, наконец, переходит к нравственным требованиям к правителю, начиная с отрицания. Так что требования к личным качествам князя возникают у Николо на границе разделения двух целей: обретения власти и её удержания:

"Те частные лица, которые стали государями только благодаря везению, достигают этого без труда, но с трудом удерживают власть. На своём пути они не встречают преград, как бы взлетая ввысь; осложнения же начинаются, когда цель достигнута. Это бывает в случаях, если кто-то приобретает власть за деньги или по милости дарителя. Так, Дарий насадил в Греции, в городах Ионии и Геллеспонта, многих государей ради своей славы и безопасности. Таким же образом были избраны императорами частные лица, которые получили свою власть, подкупив солдат. Подобные государи попросту зависят от прихотей и везения своих благодетелей, а эти вещи весьма переменчивы и непостоянны".

Каковы же эти требования?

Николо пишет:

"Сохранить свою власть такие люди не могут и не умеют -- не умеют, потому что частное лицо, если оно не выделяется особым умом и доблестью, навряд ли научится повелевать, а не могут, потому что за ними не стоят надёжные и преданные им силы".

Здесь любопытно психологическое распределение качеств личности: с одной стороны, индивидуальные качества, ум и доблесть (последняя - весьма многозначительное слово, явно сужаемое Макиавелли по значению), могущие проявиться и на необитаемом острове, как, например, у Робинзона Крузо; а, с другой стороны, способность к общению и созданию общности влияния, с притяжением к себе как центру силы.

Казалось бы, чего проще? Но это иллюзия. Макиавелли подходит к человеку-политику как к кулинару, располагающему овощами на полках - хочешь бери лук, а хочешь, - капусту. В качестве таких "овощей" выступают названные им личные умения и можимости.

В итоге всё сводится к тривиальным наблюдениям, типа "кто смел, тот съел!". А где её взять, смелость, и как ею распорядиться, - этого Николо не говорит прямо, но предлагает своему корреспонденту Лоренцо Медичи как бы самому научиться на исторических примерах.

Избранные примеры из истории служат Николо педагогическими средствами. Он сам признаётся в этом, говоря: "не могу дать лучших предписаний новому государю, чем следовать примеру герцога Миланского Франческо Сфорца".

Сопоставляя двух герцогов, он пишет, в частности:

"Относительно обоих способов становиться государем, благодаря собственной доблести и по милости фортуны, я хочу привести в пример двух лиц, правивших на нашей памяти: это Франческо Сфорца и Чезаре Борджиа. Франческо из частного лица сделался герцогом Миланским, употребляя должные средства и пользуясь своей великой доблестью; приобретённое бесчисленными трудами он с лёгкостью сохранил за собой. В свою очередь, Чезаре Борджиа, которого в народе звали герцогом Валентино, получил власть вместе с возвышением своего отца и, когда фортуна от того отвернулась, потерял её...".

Отсюда следует недвусмысленный вывод: если ты не располагаешь качествами вождя, но получаешь власть по наследству - лучше добровольно отказаться от такой власти. Идеологический посыл этого вывода очевиден.

Но, если ты чувствуешь в себе нужные качества, и преследуешь высокие цели, тогда - вот тебе пример для подражания:

"... обозревая все поступки герцога, - пишет Николо, - я не нахожу, в чём его можно было бы упрекнуть. Напротив, мне кажется, что он должен служить образцом для подражания, как он здесь и выставлен, для всех, кто восходит на трон благодаря оружию и удаче других. Великий дух и высокие намерения герцога не позволяли ему поступать иначе...".

Как видите, здесь конкурентами фортуне выступают "великий дух" и "высокие намерения", несущие с собой альтернативные предопределения Долга.

Это - чисто платонический посыл. Идея Государя находит своё воплощение в конкретном лице. Николо находит такое лицо в известной ему истории Италии, и затем в дело вступает античная педагогика подражания Героям.

В Главе VIII (О тех, кто добился власти злодеяниями) Николо обозначает своё отношение к республиканскому политическому строю. Он пишет:

"Частное лицо может сделаться государем ещё двумя способами, каждый из которых нельзя отнести целиком на счёт удачи или доблести. /.../ В первом случае подразумевается, что некто восходит на трон по пути, усеянному преступлениями и злодействами, во втором -- что один из граждан с помощью прочих становится государем своей отчизны".

Как видите, второй, демократический способ учреждения власти стоит у Макиавелли в одном ряду со злодейским захватом власти.

Что Николо имеет в виду республики подтверждается его собственным замечанием, гласящим, что "... об одном из этих способов следовало бы подробнее поговорить там, где речь идёт о республиках".

Здесь же мы находим пример политической психологии со всем её учёным реализмом = цинизмом:

"Ведь обиды - говорит Макиавелли, - следует наносить все разом, дабы их действие, сжатое по времени, могло притупиться; благодеяния же следует вершить постепенно, чтобы люди лучше прочувствовали их".

В Главе IX Николо утверждает принципиальную неустойчивость любой республики, которая неизбежно "осциллирует" между тремя состояниями: олигархией, анархией и принципатом:

"Ведь в любом городе существуют два течения, порождаемые тем, что народ старается избежать произвола и притеснений со стороны грандов, а гранды желают повелевать и подавлять народ. Борьба этих двух стремлений приводит в республиках к одному из трёх результатов: возникновению принципата, режиму свободы или произволу".

О принципате он говорит следующее:

"... когда частное лицо становится государем своей отчизны вследствие благосклонности своих сограждан, а не путём злодеяния или другого недопустимого насилия, -- такой род правления можно назвать гражданским принципатом".

Однако мы бы ошиблись, если бы решили, что такой гражданский князь должен стать трансформатором чаяний своих сограждан во властные институты и законодательство. Тогда мы говорили бы о ком-то другом - не о Николо!

Его совет гражданскому князю заключается в следующем:

"... государь, взошедший на престол по милости народа, должен хранить его расположение, а это сделать будет нетрудно, ибо народ желает только избежать притеснений".

Как это похоже на современную российскую власть! Потакать подзаконным инициативам по расхищению общественного достояния, потворствовать порокам под лозунгом свободы и защиты прав человека, продаваться всегда и всем, кто имеет деньги, создавая атмосферу всеобщей коррумпированности власть имеющих, иметь от этого личный доход, совмещая таким образом приятное с полезным. Вот как осуществляется в практике народной жизни благой совет Макиавелли.

В Главе X (Каким образом следует измерять силу всякого принципата) предложения Николо перекликаются с понятием суверенитета, введённым в обиход его современником Жаном Боденом, - и заметно отличается от него. Боден, по словам Шацкого, "известен, прежде всего, как теоретик, который ввел в политическую мысль понятие суверенитета, ясно сформулировал его и включил в определение государства. Согласно этому определению, о государстве нельзя говорить до тех пор, пока не существует беспрерывная и абсолютная верховная власть, вооруженная правом законодательства и наказания каждого, кто установленные законы нарушает".

Однако, как мы убедились из текста предыдущей главы гражданский князь у Макиавелли такой ерундой нисколько не озабочен. Он подкупает сограждан всеми возможными способами, потакая худшим из них, которых всегда большинство. Поэтому его власть обезопашена с внутренней стороны. Остаётся сторона внешняя. И Николо даёт своё определение суверенного государя исключительно в перспективе противостояния внешнему захватчику. Даже не врагу! Просто конкуренту, - поскольку у абсолютно прагматичного безыдейного князя не может быть врагов.

Николо пишет:

"... самостоятельно могут постоять за себя, на мой взгляд, те, кому изобилие подданных или денег позволяет снарядить порядочное войско и с ним противостоять в поле любому захватчику. Равным образом, зависимыми от других я считаю тех, кто не в состоянии встретиться с врагом лицом к лицу и бывает вынужден укрыться за крепостными стенами для обороны".

И таким образом условием суверенности у него является следующее: суверенный "государь должен располагать такими владениями, чтобы в случае необходимости он сам смог защитить себя".

В Глава XI (О церковных принципатах) - насколько можно судить по тексту - Николо ведёт речь о папском государстве, или о церкви как социальной организации.

"В настоящее время - пишет Николо - нам остаётся обсудить только церковные принципаты. Связанные с ними трудности относятся лишь к их приобретению, ибо приобретают их с помощью доблести или удачи, а для их удержания не требуются ни та, ни другая, ибо они опираются на старинные установления религии, столь могучей и влиятельной, что их государи остаются у руля власти, как бы они ни правили и ни поступали".

"Только церковные князья владеют государствами, но их не обороняют, владеют подданными, но ими не управляют, и государства, за отсутствием обороны, у них не отнимаются; и подданные, за отсутствием правления, ни о чём не беспокоятся -- они не мыслят и не могут быть отчуждены от них".

Проявляя в этом пункте недюжинное иезуитство, явно не желая давать повод церкви заподозрить его в еретичестве или протестантстве, Макиавелли источает дифирамбы в адрес Церкви и благоразумно удаляется от умствований на этот предмет, что, по-видимому, должно послужить в глазах иерархов проявлением благочестия.

"Таким образом, - пишет Николо, - только этот вид государственного управления даёт счастье и покой, но поскольку этими государствами руководит высшая причина, недоступная человеческому уму, я не стану говорить об этом, ибо лишь самонадеянный и безрассудный человек отважился бы разглагольствовать на эту тему, ведь их возвышает и охраняет сам Бог".

Обеспечив себе таким образом индульгенцию, Николо Макиавелли находит возможным указать причины укрепления и возвышения светской власти Папы в Италии, имея в виду при этом Папу Александра VI.

"Тем не менее, - пишет Николо, - когда бы кто стал у меня допытываться, отчего Церковь достигла такого светского величия...", то я указал бы на вражду представителей римской знати из "рода Колонна и семейства Орсини". "Римские бароны, разделённые на две партии, Орсини и Колонна, служили уздой для папы".

"Папа Александр VI более чем кто-либо из всех ранее правивших пап показал, сколь велики возможности римского первосвященника, располагающего деньгами и силой". Ведь "если до Александра итальянские властители: не только те, что назывались державными властителями, но и всякий барон и сеньор, даже мельчайший, ни во что не ставили её светскую власть; то сегодня перед ней трепещет французский король, потому что она сумела изгнать его из Италии и сокрушить венецианцев...".

"Партии римских баронов были разгромлены ударами Александра...".

"Кроме того, им был открыт новый способ добывания денег, до Александра не использовавшийся".

Под "новым способом" здесь подразумевается продажа церковных должностей. Что это значит?

Говоря "по-научному", покупающий церковную должность епископа, например, ИНВЕСТИРУЕТ свой капитал и, значит, рассчитывает на доход от инвестиций - иначе это назвалось бы пожертвованием. Откуда, спрашивается, возьмётся доход у организации, практикующей сплошные расходы?!

Но, раз доходы есть, это говорит о церкви как крупном собственнике земли и предприятий, или о налоговой базе - производительном населении, с которого взимается церковный налог (?). В любом случае, поскольку мы говорим о сообществе, отделённом от основного тела полиса, можем воспринимать его как завоевателей.

Таким образом, всё сказанное Макиавелли после выдачи себе индульгенции отнюдь не отсылает нас к "высшей причине, недоступной человеческому уму", которая якобы руководит церковными принципатами, но - совсем наоборот - указывает на вхождение клира в рынок, ценой полной коррумпированности. Так что, фактически, Николо показывает торжество "семени Иуды" в западной римской церкви.

Неприязнь Николо к папской власти тем более обоснована, что в начале политической карьеры его кумира, Лоренцо Медичи Великолепного, покровитель заговорщиков Папа Сикст IV конфисковал всё имущество Медичи, на которое смог наложить руку, закрыл в Риме концессии банка Медичи, отлучил от церкви Лоренцо и всё правительство Флоренции и впоследствии наложил отлучение на весь город.

Откуда следует логический вывод - что лучше бы им всем удавиться, следуя своему отцу Иуде из Кариоты; вывод, который Николо не произносит, но который очевиден для всякого читателя.

В следующей Главе XII (Какого рода бывают войска и о наёмных солдатах) он исходит именно из этого вывода, говоря, что ...

"... Основанием всех государств, как новых, так и древних, и смешанных, служат хорошие законы и хорошие войска. Но поскольку не может быть хороших законов там, где нет хорошего войска, а там, где оно есть, хорошие законы обеспечены, я не стану говорить о законах и скажу о войсках".

"Итак, я полагаю, что силы, которыми государь защищает свои владения, либо являются его собственными, либо наёмными, либо союзными, либо смешанными...".

Однако, церковные князья свои владения не защищают с помощью военной силы, - как сказано им выше. Тем не менее, история свидетельствует об использовании Папой наёмных солдат. Но, по мнению Макиавелли, "полагаться на наёмные и союзные войска бесполезно и опасно...".

"Храбрые с друзьями, они робки перед врагами; ни страха Божия, ни верности людям; они служат государю защитой только до первого боя; на войне тебя грабят враги, в мирное время -- наёмники".

Говорить о "высших силах", непостижных уму, Макиавелли избегает. Но, если владения церковных князей не нужно защищать, а подданными не нужно управлять, и, при этом, владения приносят доход, остаётся одно - квалифицировать эти принципаты как особую форму капитала, предвосхищающую современные мультимедийные его формы (?).

Размышления о наёмных солдатах привели Николо "в Италию, где, по его словам, "на протяжении многих лет главенствовали наёмники".

Причину такого положения Макиавелли видит в том, "что за последнее время, как только власть империи стала в Италии ослабевать, а папа приобрёл больше светского могущества, страна разделилась на много государств, ибо многие крупные города подняли оружие против знати, которая прежде угнетала горожан при поддержке императора. Церковь благоволила к этим городам, дабы приумножить своё светское влияние; в других городах правителями стали выходцы из граждан. Поэтому почти вся Италия оказалась поделённой между церковью и несколькими республиками, граждане которых, как и священники, непривычны владеть оружием, так что они начали нанимать чужеземцев".

"В итоге их стараний Италия была опустошена Карлом, ограблена Людовиком, поставлена на колени Фердинандом и посрамлена швейцарцами".

"Опыт показывает, что самостоятельные государи и вооружённые республики добились замечательных успехов, а наёмные войска всегда приносили только вред. К тому же одному из граждан гораздо труднее привести к повиновению республику, располагающую собственными вооружёнными силами, чем ту, которая пользуется чужой помощью".

Итак, самостоятельный государь должен иметь собственное войско - заключает Макиавелли. И, хотя он обращает свои увещания к фактическому узурпатору республиканского принципата и наследственному главе Флоренции Лоренцо Медичи Великолепному, его симпатии целиком на стороне республики, вооружающей собственных граждан.

"Свобода Рима и Спарты на протяжении многих веков сопровождалась вооружением граждан. Швейцарцы защищают свою свободу собственными силами...", - пишет Николо.

Войска союзников не годятся в качестве альтернативы народному ополчению - утверждает Николо в следующей Главе XIII (О союзных, смешанных и собственных войсках).

В подтверждение он приводит следующие исторические примеры:

"Флорентийцы, не располагая никакими воинскими силами, привели для осады Пизы десять тысяч французов, благодаря чему они оказались перед лицом такой опасности, о которой и не слыхали за всю свою бурную историю. Император Константинопольский Иоанн VI Кантакузин для борьбы со своими соседями впустил в Грецию десять тысяч турок, которые не пожелали оставить её по окончании войны, и это привело к порабощению Греции неверными".

"Итак, кто не желает победить, может воспользоваться услугами этих войск, ибо они гораздо опаснее наёмников; с ними твоё падение обеспечено, ибо они едины и подчиняются другим командирам...".

"Поэтому мудрый государь всегда старается обойтись без таких войск и опираться на собственные, предпочитая проиграть со своей армией, чем победить с чужой, ибо победа, добытая чужим оружием, ненастоящая".

"В конце концов чужое оружие обрушивается на тебя самого, начинает быть в тягость и стесняет тебя. Карл VII, отец короля Людовика XI, освободивший благодаря своему везению и доблести Францию от англичан, проникся указанной необходимостью иметь собственное войско и учредил в своём королевстве особые отряды пехоты и конницы. Сын его, король Людовик, упразднил пешее войско и стал нанимать швейцарцев, каковая ошибка, подхваченная другими, явилась причиной несчастий этого королевства".

В связи со сказанным, "не могу умолчать о Гиероне Сиракузском. Сиракузяне избрали его командующим войска, и он сразу понял никчёмность наёмников, которые напоминали наших итальянских кондотьеров. Поскольку невозможно было ни удерживать их, ни отпустить, Гиерон велел перебить их всех, и после этого он сражался только с помощью своих собственных солдат".

"Итак, я заключаю, - пишет Макиавелли, - что без собственных вооружённых сил ни один принципат не может быть в безопасности и станет зависеть от капризов судьбы, не располагая доблестью, защищающей его от неприятностей".

Следующая Глава XIV (О том, что подобает государю в отношении военного дела) интересна компромиссом, который Николо находит в попытке примирить наследственный вооружённый принципат Медичи и свободную республику. Фактически, он предлагает разделение государства как исключительно военной организации от гражданской республики, в дела которой Князь не вмешивается:

"Итак, государь не должен иметь других мыслей и забот, не должен упражняться в ином искусстве, кроме военного дела, его постановки и изучения, ибо это единственное искусство, подобающее тому, кто правит", - пишет Макиавелли.

Любопытна его перекличка с Аристотелем в этом пункте. Стагирит в своей "Политике", относясь к занятиям свободных граждан полиса, утверждал, что им подобает заниматься высокими искусствами, оставив простую работу рабам и подёнщикам. Соответственно, по мысли Макиавелли, из всех искусств правителю подобает "военное дело".

И как Николо не мог не вспомнить Гиерона Сиракузского, так мы не можем не вспомнить В.И. Ленина с его тезисом о "важнейших для нас искусствах", к числу которых он относил "кино и цирк". В связи с чем желающие могут обвинить Ленина в "макиавеллизме". В добрый час!

Тем более, что государю Макиавелли не предлагает быть грубым "солдафоном", но ...

"... в том что касается умственных упражнений, государю следует читать исторические книги и в них обращать внимание на поступки выдающихся людей, присматриваться к тому, как они вели себя на войне, исследовать причины их побед и поражений, чтобы подражать первым и избегать последних, но прежде всего поступать так, как в прошлом некоторые великие люди, которые выбирали себе образцом для подражания прославленных и знаменитых предшественников, деяниям и подвигам которых они старались во всём следовать. Так, говорят, что Александр Великий подражал Ахиллу, Цезарь -- Александру, а Сципион -- Киру".

И в этом, антично-идеалистическом пассаже Николо обнаруживает двойственность, свойственную, по словам Ежи Шацкого, всей эпохе Возрождения:

"Рассматриваемое в целом, его творчество - говорит Шацкий - характеризуется удивительной двойственностью: оно слагается из "аморального", почти естественно-научного анализа человеческого поведения, ведущего к формулированию "аморальных" социотехнических директив, и крайне резкой критики современности во имя образцов античной добродетели".

Тот же Шацкий утверждает, что, несмотря на свою репутацию аморального циника, Макиавелли, тем не менее, "морализирует". Что на самом деле не так, поскольку Николо явно не придерживается никакой отвлечённой Морали, но, сохраняя верность тезису неукоснительного реализма, сам выступает судьёй, отбирая из действительной, известной ему истории те личности, которым следует, по его убеждению, подражать.

В следующей Главе XV (О том, за что хвалят или порицают людей, особенно государей), содержание которой и стало, собственно, "притчей во языцех", Николо пишет:

"Теперь нам осталось посмотреть, какого поведения должен придерживаться государь в отношении подданных и друзей".

"Но поскольку я намереваюсь написать нечто полезное для того, кто способен это понять, мне показалось правильнее следовать настоящей, а не воображаемой правде вещей. Многие воображали себе республики и княжества на деле невиданные и неслыханные, ведь между тем, как люди живут, и тем, как они должны были бы жить, огромная разница, и кто оставляет то, что делается, ради того, что должно делаться, скорее готовит себе гибель, чем спасение, потому что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру. Поэтому государю, желающему сохранить свою власть, нужно научиться быть недобрым и пользоваться этим умением в случае необходимости".

На первый взгляд против сказанного теперь Макиавелли трудно что-либо возразить. Однако, в нём находится некоторое лукавство. А именно, "то что должно делаться", по отношению к тому "что делается" - скорее Добро, чем Зло; но - вовсе не обязательно "доброта" (!).

И, наконец, то, "что человек, желающий творить одно только добро, неминуемо погибнет среди стольких чуждых добру", вовсе не обесценивает его желания, - Христос Иисус ведь погиб таким образом, но многие чтут его как Бога. Вопрос здесь заключается лишь в том, "Что есть Добро?". Как узнать, что добро, а что зло здесь и теперь по отношению к этому конкретному имяреку?

Священное Писание отрицает возможность такого узнавания и порицает подобную когнитивную практику. Между тем Макиавелли как раз ею и занимается далее, пытаясь толковать бытовую мораль.

Об этом говорят уже сами названия следующих глав: Главы XVI: "О щедрости и бережливости"; Главы XVII "О милосердии и жестокости"; Главы XVIII. "Каким образом следует государям держать слово"; и так далее.

В изложенной там "морали" собственно Морали вовсе нет. Она присутствует в политике князя лишь постольку, поскольку ценится подданными. И здесь мы, быть может впервые, находим чёткое разделение так называемого "пиара" (public relations), или публичного феномена политика, от его реального облика как деятеля. То есть, "было бы хорошо прослыть щедрым", но не быть им в реальности, поскольку ...

"... нет ничего более расточительного, чем щедрость, ведь, прибегая к ней, ты всё более теряешь эту способность и становишься либо бедным, либо презираемым, либо, при попытке избежать нищеты, алчным и всем ненавистным. А среди того, чего должен остерегаться государь, находятся ненависть и презрение; щедрость же приводит и к тому, и к другому. Таким образом, более мудро довольствоваться званием скупого, которое влечёт за собой дурную славу, но не ненависть, чем ради прославления собственной щедрости быть вынужденным прослыть хищником, что навлечёт на тебя и порицание, и ненависть".

Последняя фраза оформляет особую мораль успешного правителя - способность и умение расставлять приоритеты, тщательно прогнозируя и подсчитывая выгоды и невыгоды тех или иных действий, - в том числе, доброй или дурной молвы.

В том же духе выдержаны и дальнейшие наставления. Так, Николо пишет, что ...

"... всякий государь должен стремиться к тому, чтобы его считали милосердным, а не жестоким, и, тем не менее, должен остерегаться, как бы не употребить это добронравие во зло".

В каком смысле "во зло"? Ответ на этот вопрос может оказаться ключевым в суждении о моральности или аморальности Николо Макиавелли.

"Чезаре Борджиа считали жестоким, - пишет Николо далее, - однако эта его жестокость восстановила порядок в Романье, объединила её, возвратила ей мир и согласие. И если хорошенько подумать, то он поступил гораздо милосерднее, чем флорентийский народ, который предоставил раздираемую смутой Пистойю собственной участи ради того, чтобы избежать подозрения в жестокости".

Последний названный мотив "Флорентийской Республики" вызывает большие сомнения. И едва ли сопоставляемые Макиавелли политические рецепты - "властная сила" и "либеральное попустительство"; могут быть логические объединены под знаком "милосердия".

Скорее речь идёт о психологическом манипулировании. И Николо признаётся в этом далее, говоря о "возникновении спорного вопроса: что предпочтительнее -- быть любимым или внушать страх. Ответ таков, что желательно и то и другое, но поскольку трудно соединять в себе оба этих свойства, гораздо надёжнее внушать страх, чем любовь...".

Как не вспомнить здесь незабвенного Лаврентия Палыча Берию, который, будучи реалистом в духе Макиавелли, тоже полагался скорее на страх, чем на совесть, - не говоря уже о любви.

"Страх же - по словам Николо - заключается в боязни наказания, которая тебя никогда не покидает".

Основная роль ГУЛАГа и Особого Отдела в нашей новейшей истории как раз и заключалась в создании такого страха в палитре гражданских эмоций. Берия это прекрасно понимал, сумев преобразовать революционный террор в стимулирующий и дисциплинирующий гражданский и должностной страх.

"Итак, возвращаясь к вопросу о любви и страхе, - пишет Макиавелли, - я заключаю, что поскольку испытываемая людьми любовь зависит от них самих, а страх -- от государя, мудрый правитель должен опираться на то, что в его власти, а не во власти других...".

То есть, должен внушать страх подданным, не добиваясь их любви.

В Главе XVIII (Каким образом следует государям держать слово) Николо доказывает, что "честное пионерское слово" в политике неуместно. Он пишет:

"Сколь похвально для государя держать слово и действовать с чистым сердцем, без хитростей, понимает всякий. Тем не менее опыт нашего времени показывает, что свершили великие дела те государи, которые мало заботились о том, чтобы держать слово, и умели дурачить людей своими уловками. В конце концов они одерживали верх над теми, кто уповал на честность".

"Благоразумный правитель не может и не должен быть верен обещанию, если это оборачивается против него, и исчезли причины, побудившие его дать слово. Если бы все люди были добры, это был бы дурной совет, но так как они наклонны ко злу, и не будут верны тебе, ты не обязан быть верен им. До сих пор у всех государей было в избытке законных поводов, чтобы оправдать нарушение обещания. Можно было бы привести бесчисленные современные примеры и показать, сколько мирных договоров, сколько обязательств было нарушено и обесценено из-за неверности государей, -- кто из них лучше использовал лисью натуру, тому всегда больше везло. Но нужно хорошенько прикрывать подобные поступки, и быть великим притворщиком и лицедеем. Люди же так простодушны и столь поглощены насущными заботами, что обманщик всегда найдёт того, кто даст себя обмануть".

Необходимость "хорошенько прикрывать" неверность слову, о которой говорит здесь Макиавелли, показывает, что нормы договорной честности для него существуют. Однако он не боится их нарушения и призывает лишь к тому, чтобы акты неверности были подзаконными, и выглядели оправданными в подаче "адвоката Дьявола".

"Таким образом, государю нет нужды обладать всеми вышеописанными качествами, -- надо только, чтобы казалось, что они у него есть", - заключает Николо.

То есть, для государя важна нравственная репутация князя в глазах подданых. Именно её и следует добиваться. Таким образом производится смещение ценностей. Оказывается, что ценна не нравственность как таковая, а её отражение в общественном мнении - моральная репутация имярека в публичных отношениях.

"Таким образом, -- говорит Макиавелли, -- государю нет нужды обладать всеми вышеописанными качествами, -- надо только, чтобы казалось, что они у него есть. Я решусь сказать даже, что при постоянном их наличии и соблюдении они становятся вредны, а когда только кажется, что они есть, -- полезны".

"Так, нужно казаться милосердным, верным, человечным, набожным, прямодушным -- пишет Николо - и быть таковым; но следует также подготовить свой дух к тому, чтобы при необходимости ты мог и умел стать противоположным. И надо понять, что государь, особенно новый, не может соблюдать всего, за что людей почитают хорошими, и бывает часто вынужден во имя спасения государства действовать против веры, против милосердия, против человечности, против религии...".

"Итак, государь должен позаботиться о том, чтобы видящим и слышащим его казалось, что он весь -- воплощение милосердия, верности, прямодушия, человечности и благочестия. И нет ничего полезнее, чем видимость обладания этим последним качеством...".

Спрашивается. Почему всё-таки нужно казаться высоконравственным человеком в ситуации, когда нужды правления диктуют безнравственные поступки?

Ответ один - для того, чтобы кроме нитей и рычагов манипулятивного причинения сохранять истинную власть, на случай, когда она понадобится.

Власть есть только у природного Государя, в том смысле, как это понимает Аристотель - рождённого Идеей Государства. Отсюда, всякий самозванец или ставленник стремится казаться природным государем. Создание такой кажимости выступает средством использования энергий Верности.

Знаменитая максима "цель оправдывает средства" в этой перспективе выглядит у Николо следующим образом:

"Пусть государь победит и сохранит государство: средства будут всегда сочтены достойными, и всякий станет их хвалить, потому что толпа поглощена видимостью и исходом событий, а на свете всюду одна лишь толпа...".

Последняя фраза, с одной стороны, демонстрирует нам глубокое разочарование Макиавелли касательно идеи народоправства, а с другой стороны выставляет его пророком, предвидевшим наступление эры "массового общества", в котором его политология окажется очень к месту.

Опустив далее ряд практических наставлений государю, укладывающихся в сформулированную выше парадигму, перейдём сразу к общефилософскому вопросу, поднятому Николо в Главе XXV. Он спрашивает: "Насколько дела человеческие зависят от фортуны и как можно ей противостоять?".

"Мне небезызвестно мнение, - пишет Николо, - которого придерживались и придерживаются многие, о том, что течением мирских дел целиком управляют судьба и Бог; и люди, опираясь на своё разумение, не только не могут изменить его, но и не могут никак на него повлиять. Отсюда можно было бы сделать вывод, что не следует особенно упорствовать в делах, а предпочтительнее всё предоставить велению случая. Это мнение особенно распространилось в наше время вследствие великой переменчивости обстоятельств, которая всякий день опровергает все людские ожидания".

"Обдумывая это, я иной раз в какой-то степени склоняюсь к названной точке зрения. Тем не менее, дабы не подавлять нашей свободной воли, я допускаю истинность утверждения, что судьба наполовину распоряжается нашими поступками, но другую половину, или почти столько, оставляет нам".

"С судьбой дело обстоит так, что "её могущество проявляется там, где доблесть не готова ей противостоять, поэтому фортуна, подобно бурной реке, обрушивает свои удары на то место, где она не ожидает встретить сдерживающих её плотин и запруд".

"Сказанного довольно о противостоянии судьбе в целом", - говорит далее Макиавелли. И эта фраза означает. Что противостоять надо с умом, сообразуясь с действительностью. Нельзя полагаться только на удачу, но и лезть напролом тоже не стоит.

"Переходя к подробностям, можем наблюдать, как сегодня какому-то государю сопутствует успех, а завтра -- падение, хотя он нисколько не изменил своих природных качеств. Я думаю, - пишет Николо, - это происходит, прежде всего, потому, что государь, целиком полагающийся на удачу, гибнет из-за её переменчивости. Я полагаю также, что успех сопутствует тому, кто соразмеряет свой образ действий с обстоятельствами момента; не везёт же тому, кто не умеет идти в ногу со Временем".

"От этого зависит и переменчивость блага, ибо когда кто-то руководствуется осторожностью и терпением, а время и обстоятельства этому благоприятствуют, он процветает. Если же время и обстоятельства меняются, этот человек гибнет, поскольку сохраняет свой прежний образ действий...".

И далее Николо приводит соответствующие примеры из истории. В сочетании с требованием "идти в ногу со Временем" это позволяет нам наградить его титулом первооткрывателя "Истории" как некоего целого, с которым должно сообразоваться, иначе фраза "идти в ногу со Временем" снижается до простого приспособления к текущим событиям. Последнее же отрицает доблесть противостояния Фортуне.

Приводимый Макиавелли пример Папы Юлия II, который, по его словам, "во всём действовал напористо" помогает ему как бы логично сделать следующее заключение:

"Итак, я заключаю, -- говорит он, -- что непостоянство фортуны и привязанность людей к их обычному образу действий приводят к тому, что согласным с ней сопутствует везение, а несогласным -- неудачи. Я полагаю всё-таки, что лучше быть напористым, чем осмотрительным, потому что судьба -- женщина, и чтобы одержать над ней верх, нужно её бить и толкать. В таких случаях она чаще уступает победу, чем когда к ней проявляют холодность".

Этот вывод не является, конечно же, бесстрастным - иначе мы имели бы дело с кем-то другим - только не Макиавелли. Приведенное заключение нужно ему, чтобы подтолкнуть молодого Лоренцо Медичи к освобождению и завоеванию Италии - тем более, что ...

"... Фортуна, как женщина, она склонна дружить с молодыми...".

Ведь, "едва живая, Италия ожидает того, кто исцелит её раны, положит конец разорению Ломбардии, взиманию поборов с Королевства и Тосканы и излечит её от язв, столь застарелых. Как молит она Бога ниспослать избавителя от варварских обид и жестокостей! Сколь велика её готовность встать под одно знамя, только бы кто-то его поднял! И не на кого больше ей теперь надеяться, как на ваш сиятельный дом, каковой благодаря своей удаче и доблести, благоволению Бога и Церкви, ныне управляемой его представителем (Папой Львом X Медичи, взошедшим на престол в 1513 году) , может стать во главе её избавления. Это не так уж трудно, если вы обратитесь к деяниям и жизни вышеназванных мужей...", - говорит Н. Макиавелли, обращаясь к Лоренцо.

И, закончив на этом с Фортуной, он обращается к доблести Справедливости, которая присуща только истинному государю как Судье:

Ибо, по словам Николо, "речь идёт о великой справедливости...".

"В чём же заключается эта справедливость?" --спрашиваем.

Ответ Макиавелли состоит из латинской цитаты: "Iustum enim est bellum quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis spes est"; или, переводя на русский, - "Война справедлива для тех, кому необходима, кто не может без неё обойтись, и священно оружие, в котором заключена вся надежда".

Эти слова вполне могли бы служить подтверждению репутации Макиавелли как отца политического цинизма, если бы ..., -- то ни была цитата из римского историка Тита Ливия. По-видимому, тот говорил о войне с Ганнибалом.

Такое толкование справедливости приводит Николо к следующей доблести: Подражанию деяниям великих людей. Он пишет:

"... если ваш сиятельный дом желает последовать примеру выдающихся людей, принёсших своим народам избавление, то ...".

В данном случае это "следование должно заключаться в том, чтобы "обеспечить себе собственное войско" в качестве надёжного "фундамента всякого успеха".

И, наконец, последняя доблесть нужная для покорения благоприятной Судьбы, - это Долг знатного благородного Рода, или Долг Чести:

"Пусть ваш сиятельный дом - пишет Николо, - приступит к исполнению этого долга с той твёрдостью и надеждой, с какой приступают к праведным деяниям, тогда под его стягом возродится достоинство Родины и с его помощью исполнятся слова Петрарки:

"Доблесть против смуты

Вооружится для недолгой брани,

Ведь срывает путы

Храбрость, что живёт в италийском стане".

(Петрарка. Канцона "Моя Италия")

Этими словами заканчивается Трактат Николо Макиавелли "Государь".

Возвращаясь к началу, отмечаем, что ...

Мы с вами - слава Богу! - не государи; но - несомненные идеалисты. И утверждение Макиавелли о том, что "разница между тем, как люди живут и как им следовало бы жить, столь значительна, что отвергающий действительность ради того, что должно быть, более вредит себе, чем приносит пользу, так как, желая следовать добру во всех жизненных ситуациях, он неотвратимо погибнет, встречаясь с людьми далекими от добра", - актуально для нас. Остаётся вопросом только содержание и облик той "действительности", с которой Николо призывает нас считаться.

С одной стороны, это мы, со своим представлением о добре и о должном, с другой - "люди далёкие от добра". Вероятно, - от нашего понимания добра: со своим, конкурирующим понятием должного; или вообще отрицающие долг полные анархисты (?).

В такой интерпретации мы все вместе попадаем в категорию "первородных грешников": все мы обладаем конкурирующими меж собою знаниями "добра", каковое знание запрещено Первой Заповедью.

Как тут быть? Что включать в "действительность", с которой нужно считаться? Самих себя, в первую очередь? Признать, что наше "добро", которое мы хотим воплотить, не абсолютно и не может претендовать на значимость для других?

Или, быть может, дискурс Николо неадекватен и потому погружает нас в пучину релятивизма, который можно назвать "рациональным хаосом"?

Что если мы оставим "добро" вместе с его относительностью, и не будем судить людей на предмет их приближённости или удалённости от добра, - поскольку последнее представление явно отдаёт платонизмом, требующим признания за истину предположения о существовании Идей, как Образцов, которым мы непременно подражаем, поскольку нет иного способа творить самих себя.

А сотворение себя ограничивает нас бытием персонажа и отправляет в мир как театр. Конечно, театр - это часть нашей жизни; но не вся жизнь!

Кроме того, в рамках платоновского идеализма вообще нет места "добру", и его употребление у Николо выглядит нерелевантным. Он - сознательно или нет - но смешивает платонизм с христианством.

Будучи платоником, правильнее говорить: этот поступок красивый, а вот этот - некрасивый; в сравнении с прекрасным образцом, задаваемым Идеей. Также и слово "должное" у Макиавелли не несёт морального смысла, поскольку произведено не от Долга, а от "должного быть"; или - от тирании Идеи.

Есть другой дискурс, более задушевный, по сравнению с театром; сопряжённый не с "добром", а с ЛОЖЬЮ, например. И тогда мы не ведём запрещённого Богом дознания о добре или зле. Но переходим к описанию другой реальности - Армагеддона, или противостояния Бога и Противника Его - Сатаны. Последний же, как известно, есть "отец лжи". Известна также его главная Ложь, исповедуемая адептами Модерна: "Бога нет!".

Принятие этой лжи за истину имеет гуманитарные последствия. Если Бога нет, значит нет Государства. Нет государства, значит нет Закона.

Нет также и Сферы Идей. Значит нет и абсолютного идеального персонажа, на которого должно походить, - в частности, нет человека как "Образа Божия".

Что остаётся?

В плане Идеала - массовое произвольное индивидуальное и групповое индустриальное производство масок для множества спектаклей и карнавалов, заполняющих сцену общества-театра.

При этом доминирующие группы, ставящие и режиссирующие ведущие масштабные спектакли навязывают большинству роли и маски.

В плане Закона - только взаимовыгодные соглашения в рамках различных групп и их объединений. Соглашения эти оформляются, в том числе, в виде правил прогнозируемого ситуационного взаимоповедения, часто именуемых "законами", хотя за ними не стоит Законодатель, но - лишь ситуационно доминирующее рассеянное большинство, или сильное организованное меньшинство.

Подчинение имярека воле этого большинства (или меньшинства, выдающего себя за представителей большинства) приносит выгоды коллективного существования. Неподчинение влечёт санкции - ущемление выгод.

Это положение толкает имярека на самую распространённую ложь "демократии": первое - сотворение фальшивого персонажа; и второе - создание видимости соблюдения правила (закона) или даже видимости радения о строгом неукоснительном осуществлении (соблюдении) правила (закона).

Так с какой же "действительностью" следует нам считаться, следуя призыву Макиавелли, в описанной перспективе? По-видимому, с той, что палитра персонажей изменчива и ситуационна; и с тем, что ЛЮДИ ЛГУТ?

Допустим. В таком случае нужно разобраться с вопросом, что значит "считаться"? и зачем? Какова наша цель? Хотим ли мы разоблачить их или перехитрить, и для чего?

У Макиавелли всё просто. Он спускает царство Идей с небес на землю, проецируя его в Историю, в которой находит Идеалы, или воплощённые Идеи, могущие служить образцами. Вспомним:

"... если ваш сиятельный дом желает последовать примеру выдающихся людей, принёсших своим народам избавление..." - говорит он своему корреспонденту Лоренцо Медичи.

И следом Николо уже не полагается на произволение Князя, но внушает тому, что такое следование есть его нравственный сословный долг, долг Чести:

Наша политическая жизнь отнюдь не чужда этому завету Макиавелли. Напротив, его призыв весьма плодотворно работает. Ваш покорный слуга воспитан именно на примерах идейной доблести, таких как Стаханов, Чапаев, Маресьев, Матросов, Корчагин, etc. Вся советская мораль построена на историческом платонизме Макиавелли...

И она не устояла под напором альтернативных интепретаций Истории. Иуда Хрущёв, предавший своего вождя Иосифа Сталина, положил начало её разрушению. Вынос тела Сталина из мавзолея предопределил всю дальнейшую судьбу СССР. Мудрые китайцы сразу же поняли это, и отвернулись от нас после ХХ-го съезда КПСС.

Меня спасло небесное семя, оправдание которому я нашёл в Евангелии. Может быть, весь смысл "перестройки" в том только и состоял, чтобы Дети Божьи в русском народе обрели самосознание?

Ведь, если бы в Израиле не было исторической мессианской Идеи, в публичном пространстве не появился бы Иоанн Креститель, сын плотника из Назарета, Иисус Иосифов не пришёл бы на Иордан каяться и омываться от грехов, Иоанн не узнал бы в Нём Мессию, и не указал на него народу.... Как бы тогда Иисус узнал о себе, "Кто Он"?

Сорок дней, постясь в пустыне, он осмыслял идентификацию, осуществлённую Иоанном Крестителем. И, осознав Себя, вышел в люди не как еврейский мессия, а как Вселенский Царь, Сын Божий.

Ничего подобного не содержалось в иудейском вероучении. И тем не менее, осознание Сыном Себя оказалось возможным только благодаря историко-религиозной, политической концепции рождения в народе, в ходе времён, богопомазанного царя Израилева, которого все чаяли.

Возвращаясь к Макиавелли, нужно и ему воздать, в этой связи, заслуженные почести. Его соотечественник и последователь Джамбаттиста Вико стал основоположником "исторического материализма".

Вико утверждает, что человек -- существо общественное и, что еще важнее, историческое. Нет человеческой природы, как раз навсегда данной субстанции

"В концепции Вико человек неотделим от реального процесса своего развития, одновременно физического, морального, интеллектуального, духовного и -- в такой же мере -- социального, политического, художественного. Человеческая природа понятна для него исключительно в категориях отношений людей с внешним миром и другими людьми". Понимаемая таким образом природа человека находится в процессе постоянного роста, под чутким оком Провидения переходя от состояния животного к состоянию полностью человеческому. Поэтому она открывается в истории.... Этот процесс формирования человеческой природы проходит определенные фазы, каждая из которых подготовлена предшествующей и подготавливает следующую. Им управляют определенные закономерности, которые Вико представляет себе в виде движения по спирали".

Когда Джамбаттиста Вико писал это, наш Пётр Великий ещё не родился, поэтому невозможно переоценить вклад Вико в наше новейшее самосознание.

В нём, может быть, находится и ответ на наши вопросы, возбуждённые чтением Николо Макиавелли...? Раз уж мы существа исторические, и всегда находимся в фазе некоей преемственности, то, возможно, для нас наиболее правильной является установка Иоанна Крестителя, пребывавшего в состоянии ожидания рождения Мессии, и призвавшего народ к очищению, когда узнал, что Мессия уже родился, но не выходит к народу недостойному божьего царства из-за грехов его?

Ведь мы находимся в точно такой же ситуации, что и Израиль в первом веке нашей эры. В России рождаются Дети Божьи, предназначенные на Царство, но мы не узнаём их, - по грехам нашим. И если состояние народа теперь - это грехопадение; то, как нам считаться с этой реальностью? Наверное, - призывать к покаянию и очищению, как поступал Иоанн Креститель?

В этом случае мы точно не будем идеалистами, обманывающими себя, в отношении ближних "далеко отстоящих от добра"; и сможем считать, что упрёк Макиавелли к нам не относится.

Определив таким образом "действительность", с которой, по словам Макиавелли, должно считаться, чтобы не погибнуть, нам осталось определиться с той деятельностью, в ходе которой и встаёт перед нами данная действительность.

Отрицательное определение уже наличествует - чтобы не погибнуть!

Николо обращался к государю, Князю Флоренции Лоренцо Медичи, откуда ясно, ЧТО не должно было политически погибнуть в результате неучёта Князем действительности - это Родина, Италия.

Мы. в отличие от Николо, не приближены к Президенту, и не можем ему советовать, - несмотря на то, что судьба Родины, России заботит нас не меньше. Поэтому у нас нет предмета, к которому прилагалось бы отрицательное целеполагание "не погибнуть". Остаётся сосредоточиться на самом глаголе.

Аз как отдельная личность не есть государство. Поэтому слово "погибнуть" имеет прямой смысл - чтобы мне не умереть. С этим, кажется, всё ясно. Но это только кажется. Ведь стремление любой ценой не умереть означает "шкурничество". И, таким образом, циничная сторона суждений Макиавелли обнаруживает себя и в личном плане. Наконец, "кто Я"? и что означает слово "умереть"?

Может быть, нам лучше как раз умереть, чтобы "не погибнуть" как лицу. Так, как, умерев на кресте, не погиб Иисус Христос, "смертию смерть поправ"?!

На каких путях?

Известно, что верхушка иудейская хотела избавиться от Иисуса, потому что он обличал беззакония их, творящиеся под видом исполнения Закона.

Может быть и нам достоит обличать беззакония ближних в Очах Божьих? - одновременно считаясь с реальностью их лживости и спасая себя от потопа страстей, держась за челн Закона?

И если мы, утверждая таким образом Закон, сущий в Слове, спасаем себя от смерти в лице нашем, то это целеполагание обнаруживает ещё одну реальность, с которой также нужно считаться, соглашаясь с Николо. Эта реальность - Смерть. Мы окружены ходячими мертвецами, подобными Ласкаро из поэмы Гейне "Атта Тролль", истратившими дыхание Жизни, полученное от Бога.

В свою очередь названная реальность привносит в нашу мирскую жизнь и связанное с нею целеполагание - исцеление смертельных недугов и воскрешение мёртвых.

Именно этими делами прославился Иисус на пути земном своём.

В заключение нужно, наверное, отметить одну опасность, связанную с очами, открытыми действительности мирской, - нельзя поддаваться естественной страсти уничтожения её.

В этом главная мудрость исходного посыла Макиавелли.

Да, есть горячее желание расстреливать нечисть из пулемёта, и не переиздавать генетических повестей, кроме тех, что зарекомендовали себя...; но именно на этих устремлениях Гитлер и словил немцев.

Оставить комментарий © Copyright Незванов Андрей Семенович (artosgen@rambler.ru) Размещен: 15/05/2020, изменен: 17/06/2020. 66k. Статистика. Очерк: Философия Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Всем нам хорошо знакомо слово "МАКИАВЕЛЛИЗМ"; даже не слово, а политический ярлык с самыми отрицательными коннотациями. И это наше знание способствует сокрытию нашего же невежества относительно того, кто же он на самом деле этот огульно знаменитый автор трактата Il Principe....

Незванов Андрей Семенович : другие произведения.

Николо Макиавелли. Кто он?