Ветер дыханьем колышет листья души,
Шепот незрячий от боли - "Мы не одни".
Зреет в заклятии последнем мира разлом,
В заговор мертвый вплетая строчек излом.

Будет вновь сон и во сне плавленый снег,
Снова во сне и сквозь сон судорожный бег.
Волны, залив, над Васильевским снова гроза,
Поезд, перрон на Московском, режет глаза.

Лодка, весло и восход - знакомый пейзаж,
Снова во сне и сквозь сон - тот же этаж.
Две Натали и меж ними в белой фате,
Третья себя отдает в руки судьбе.

Только уж зреет предательства горький обман,
Только уж варится с воском сладкий дурман.
Пьяный фонарь, мы на скамейке двое одни,
Свернуты шеи в окнах в черном такси.

Блеск фотовспышки, шепот - "Милый, люблю!"
Порванным звуком повисло - "Хочешь, умру!".
Двое  в подъезде - те, в сером, снова стоят,
Списки и лак на столе, свечи дымят.

Фотопортрет в рамке один на двоих,
"Лестница в небо..", корчится ломаный стих.
Взгляд на экране тот же! Бьется стакан,
В золоте рамки мерцает лживый туман.

Нас не догонят! Поздно, мечется взгляд,
Белым оплачен "подвиг" серых ребят.
Октябрь и ноябрь наступают - Время в Пути,
Любимец народа  безгрешен! Должен Идти!

Смотрит и корчит мне рожи фотопортрет.
Кремль? Мариинка? Больница? - горячечный бред.
Пальцы и губы все шепчут - "Ты ведь со мной?
Врала цыганка с вокзала про вечный покой!".

Лысый шаман Паутину кружевом вьет,
Музыка труб к Изначалью тихо зовет.
Тихою тенью взовьется маленький смерч,
С телеэкрана прольется лживая речь.

Лодка, весло и восход, грибы на столе.
Брошены сумки. В луже ключи и Они видятся мне.
Пиво и раки до рвоты, руки  вразмах.
Свитер в больницу, глаза и запрятанный страх.

Киевский. Люди вокруг, слепо глядят.
Душно. Метро. Ленинградский. Летний наряд.
Грязная лужа. Когда же? Кровь из ногтей.
Смотрят. Московский. К вагону носилки скорей.

Нет, не пройдет, все не так! Только молчи.
В губы лекарство из губ, ты уж прости.
Те же цветастые юбки. Кончилась ночь.
Пальцем в вагона стекло, нет следов, нет следов, нет следов... не прочесть - не помочь.