Трогая стену во сне,
порой ты находишь двери.
И открываешь, и - со всех ног и рук.
Мутное солнце сушит глаза и берег.

Выброшенный на берег древний
гигантский спрут.
Спрут окровавленный, белая кровь, с гарпуном
в сердце, не спрут - просто сгусток теней и тин,
выброшен морем древним беззлобно, 
совсем бесшумно,
ибо и злоба, и шум
теперь умирают с ним. 

И ты бежишь, напряженно суча ногами
по пустоте, прижимаешь к груди его,
не умирай, без тебя нет, останься с нами,
нет ни вовне, ни внутри никого, 
ничего.

Видишь во сне, что время - оно живое.
Как убивают видишь и отмирает как
в час по частичке, безмолвно,
совсем безвольно,
в час по минутке слабеет в твоих руках.

Раны, так рано, а там - ничего не будет
с самой секунды, как ты перестал смотреть.
Всё - в городах, в проводах 
и в сон заглянувших людях
время и память 
(берег и спрут, и смерть). 

Видишь во сне.
И за спину лишь во сне ты
можешь взглянуть: и там, за твоей спиной
рушится всё, навсегда оседают стены,
ставленные когда-то 
твоей - не твоей рукой.

И ты лежишь на спине,
вспоминая, как было поздно,
как висела картина в прихожей,
орал телевизор: "Го-оо-ол!".
И ты плачешь во сне
бессильно, совсем бесслёзно,
оттого что так быстро, так снова,
так рано
кончается год.