Снуська родилась мерзлявой."Знать, отец у нее с того свету, - гоготали дядьки, - бледный и дохлый". Волос Снуськин и впрямь нездешний: рудой, тонкий да редкий. К исходу большого круга мать брала ее на руки и носила до самого тепла. Подросла теперь Снуся, задобрела. Не по рукам ноша. К тому и ум в голове созрел, закустился. Ясный мох, тут мать и решила, что малая сама себя обиходит, и подалась на тот свет.
Прежде мать кусала губы, замирала лицом к борею, леденела глазом. Будто потусветье выглядывая. Но не шла. И вот решилась."Мочи нет, Снусенька, пойду, - сказала. - Скоро ворочусь - одна нога там, другая здесь. Потерпи".
Снуся потерпела малый круг световой. Потерпела средний темновой. Устала терпеть, а все нейдёт мамка! Схолодало, белая вода скружилась на древостой, на сухой лист улеглась. "До первотравья не сойдет, - поняла Снуська, - буду одна выживать ноне".
Вроде и свои поблизости: тётька здоровенная, мелкие дядьки, старая мать-перемать слепая. Ан некому Снуське помочь: чай, не ручная, сумеет насытиться, от стужи укрыться. А коли нет, так и жить ей не след.
Сама по себе Снуся. То колючника отроет на поживу, то пушехвостку на скаку упокоит. Одно худо: одиноко да зябко. В лютый хлад разве тётька пригреет: в той тепла закупорено - об малую охолониться только в радость! Обымет Снусю тётенька, уснет. А малая согреется и от скуки давай на белом кривули пальцем выводить! Раз очнулась тётька, спросила: "Что царапаешь?" "Шифры, - отвечала Снуся, - мамка на том свете такие видела. Эта шифра - пясть, другая - шерсть, а та - семя". "Зачем они, шифры?" "Знать, сколько чего суть, рук не занимая. Я на этом свете вот столько больших кругов, - показала Снуся на шифру пясть и растопырила пальцы, - столько. Еще круг пройду, шерсть будет. А там и семя придет". "Шерсть у ней будет! - гоготнула тётька.- Грейся пока, попа нагая".
С того стали свои обзывать Снусю: то Шифрусей, то шифреничкой. Только слепая утешала, мудрая потому: "Не внемли, малая, лиху слову. Гряди с добром, зри, где слом, дай малым поможь и обрящешь то ж. Раскроются твои шифры". "Ладо тебе, мать-перемать, за ум', - кивнула Снуська, и пошла в борея сторону - искать, кому благо дать. И мамку заедино.
Долго-далеко ходила, по древостою нелады выглядывала, да зазря. Пясть, шерсть - повторяла. Как-то забрела на скалистый кряж, пестрокрылок ища на поживу. Вдруг глянула вниз, где неледенеющий поток, а на берегу нога в снегу лежит! Лохматая, из своих кого-то. Уж не мамкина ли? Застучало внутри, заухало, болью грудь занялась.
Боязно, а смотреть надо! Ох, неспроста мать говорила: "Одна нога там, другая здесь"! Чуяла. Осыпью спустилась Снуся к воде, ближе подошла, по сторонам другую ногу выглядывая. Принюхалась. Нет, не свойская нога, а лосячья! Отлегло в груди, охолонилось.
Ковырнула Снуська белую воду, а под нею - целый лосяш лежит. Мерзлый. Мяса на всех своих хватит до самого первотравья! Обрадовалась малая, хотела к своим бечь, мол, вот моё благо вам, только не дразнитесь! Но засомневалась: с чего бы вдруг лосяш с кручи спрыгнул? Спихнул кто?
Заглянула она в ушедшее, как мать учила. Видит: бьются лосяш с бером насмерть! Лосяш лосенка обороняет, скалой стоит. А бер наседает, прет! Да как наскочит лосяшу на шею! Видно, понял тут лопаторогий, что смерть ему пришла, да вместе с бером с кручи и ринулся. На острые камни упали оба. Взрослые лосяши увели лосенка в древостой, а бер скатился в воду, и понес его поток, понес! И возопил бер напоследок так тоскливо, что усомнилась Снуся: уж не бериха ли это прощалась с берчатами?!
Мотнула головой, ушедшее отгоняя, задумалась. Ежели так и есть, помрут с голоду-холоду малыши, без матери-то. Решила поискать берложу. Принюхалась, пригляделась к занесенным следам, по ним и пошла. Скоро нашла укрывище - в ложбинке, под валуном, в сухой листве затаились двое берчат. Молчат, не дышат даже, сметливые! Им бы спать до талой воды, а как без мамки уснешь! Ни молока, ни тепла.
Забралась Снуська в берложу. Тесно. Малышей угомонила тихой думой. Как метаться перестали, пригладила их, к себе прижала. Те потянулись Снуське к животу, сиську рыскать. А какая у малой сиська - сама детёныш! Пока согревались, все думала: как бы прокормить берчат? Наконец, надумала.
Воротилась к лосяшу, стала его ногу ломать - не поддается! Легла на лосячье бедро, поднатужилась, тепло через живот выгоняя. Не вдруг, но подтаяла нога. Стала грызть, шкуру отплевывая. До суставной кости догрызла, снова ломить взялась, все за берчат тревожась - не случилось ли чего! Пясть, шерсть, семя - выломала ногу.
Как вернулась к берложе, обессилела, к малышам прильнула и спать! А наутро Снуська отгрызала лосячье мясо, во рту пережевывала, да берчатам в пасть совала. Те поначалу противились, но потом приохотились, глотали. И снова спать ладились.
Пясть, шерсть, семя темновых кругов спустя, потеплело. Стала Снуся думать, как приведет берчат к своим, как будет учить искать пропитание. Не сбылось.
Поутру выглянула - снаружи бериха стоит! Облезлая, худая, задняя нога вывернута наружу. Выжила. Оскалилась бериха, рыкнула. Отступила Снуська - не всяк взрослый свой с берихой сладит. Остатки лосячьей ляжки к берихе подвинула и ушла, борею спину подставив.
А как до своих дошла, глядит - мать сидит, к Снуське боком. Живот огромный, как хрюка съела. Спина круглая. Будто шифра шерсть! Подошла Снуся "Что там?" - тронула мамкин живот. "Семя отца твоего зреет, - ответила та, - брат тебе будет". И впрямь раскрылись шифры, подумала Сну, угадала мать-перемать! Как видела, слепая.