Вопреки моим опасениям, новость о предстоящем отъезде не вызвала у окружающих сограждан ни сильного удивления, ни бурного протеста. Родители решили, что я наконец решила взяться за ум (читай: заняться карьерой) и вздохнули с облегчением, а друзья и знакомые почти в один голос заявили, что перемена обстановки должна пойти мне на пользу (должно быть, им порядком поднадоело лицезреть мою страдальческую физиономию).
Сбор собственных пожитков занял меньше дня - оставшуюся неделю я занималась в основном тем, что разбирала и упаковывала вещи ВП, а затем распределяла их между Женей и Машей. Себе на память ничего не оставила. Голосу восточного Стража даже не пришлось звучать у меня в голове, напоминая, что необходимо все отдавать людям - я и так не собиралась тащить в новую жизнь материализованные и все еще причинявшие боль осколки прошлого.
Вот с деньгами дело обстояло сложнее: с одной стороны, если строго придерживаться инструкции и ничего не оставлять себе, следовало отдать дочерям ВП все деньги из конверта с надписью "На квартиру" (естественно, за вычетом того, что я успела потратить). С другой стороны, ехать в столицу с пустыми руками было бы верхом идиотизма - вот и я разрывалась между необходимостью выполнить данное Стражу обещание и соображениями здравого смысла. После долгих колебаний отложила себе мизерную сумму, позволявшую не сидеть у Насти на шее хотя бы первую неделю после приезда в столицу, а остальное отдала-таки девчонкам, стараясь не обращать внимания на яростные вопли внутреннего голоса, возмущенного моей непрактичностью, неприспособленностью к жизни и "дурацким благородством".
"А что ты будешь делать, если за неделю приличную работу не найдешь?" - разорялся он, и сквозь обычное ехидство просачивался банальный страх перед неизвестностью. Как-никак, а тело у нас общее - если мне есть будет нечего, то и этому умнику несладко придется. "Пойду на неприличную", - фыркала я в ответ. "Уборщицей, что ль?" - язвительно интересовался он. "А хоть бы и так, - отвечала я. - Очень востребованная профессия. Или ты что-то имеешь против?" В ответ меня обдавали молчаливым ледяным презрением, и перепалка на время прекращалась. Конечно, я преувеличивала и подаваться в уборщицы не собиралась - но когда на душе и без того тоскливо, когда тревога за будущее то и дело сжимает горло, а тут еще лезут под руку с риторическими вопросами и мрачными пророчествами - это, знаете ли, раздражает...
На вокзал я приехала в гордом одиночестве, отговорившись тем, что терпеть не могу долгие проводы - я их и впрямь терпеть не могу, а вымученное прощание у вагона поезда всегда кажется мне натянутым и слегка фальшивым. Настоящее расставание всегда происходит задолго до последней тягостной минуты, но люди зачем-то растягивают этот малоприятный момент, не заполняя его ничем, кроме тоски вперемешку с неловким молчанием и дурацкими диалогами: "Как приедешь, непременно позвони". - "Да-да, конечно". - "И писать не забывай". - "Ну что ты, конечно напишу"... Особенно мило эти беседы звучат, повторенные - с небольшими вариациями - раз десять, а то и больше.
Довольная тем, что избавила себя и окружающих от подобного маразма, я предъявила проводнику билет, забросила вещи на верхнюю полку, постояла некоторое время в узком проходе напротив купе и решила побродить по перрону - благо до отправления оставалось еще минут пятнадцать. Но прогулка не задалась: от кружившего вокруг вокзала холодного ветра быстро стало зябко, и я, пробежавшись пару раз вдоль состава, вернулась к своему вагону, рассудив, что лучше поскучать в его душной тесноте, чем замерзнуть и простудиться в самом начале новой жизни.
Поскучать тоже не получилось: едва я поставила ногу на ступеньку и взялась за поручень, репродуктор на ближайшем столбе всхлипнул, произнес дежурно-напутственную фразу с пожеланиями счастливого пути отъезжающим пассажирам, а затем ни с того ни с сего заиграл "Прощание славянки". И такая волна щемящей печали по всему безвозвратно утерянному захлестнула вдруг, что я едва не разревелась.
Потеря ВП не имела к этому чувству никакого отношения, расставание с родственниками и друзьями - тоже, да и вообще видимых причин для внезапной меланхолии не было, - но на глаза упрямо наворачивались слезы, а ноги становились ватными, не желая подниматься в вагон. С ногами я худо-бедно справилась и в купе все-таки вернулась, но пронзительные звуки музыки, приглушенные наглухо задраенными окнами, продолжали рвать душу.
Отделенные от настоящего времени многими десятилетиями, у теплушек прощались с невестами и женами отправлявшиеся на передовую добровольцы, безутешные матери рыдали на груди обреченных на погибель в чужой земле сыновей, и эти волны всенародного горя, навечно слившиеся с аккордами "Прощания славянки", неслись сейчас над обычной вокзальной суетой, придавая происходящему привкус необратимости.
Больше всего на свете хотелось схватить свои пожитки, выскочить обратно на перрон и никуда не уезжать. Порвать к чертовой матери билет и немедленно отправиться куда-нибудь знакомыми с детства улицами, невзирая на стылый ветер и быстро портившуюся погоду, - куда угодно, лишь бы подальше от вокзала, хранящего в памяти тысячи болезненных расставаний, и от поезда, и вознамерившегося увезти к черту на кулички.
Попутчики - пожилая супружеская пара в окружении многочисленных сумок, пакетов и коробок - тактично отвернулись, видимо, сочтя мои слезы свидетельством расставания с каким-нибудь молодым человеком. А я, лихорадочно нащупывая в сумке носовой платок и давясь слезами, никак не могла понять, с чего разыгрались такие страсти-мордасти. Разогнать всех потенциальных провожающих, застраховаться от всех прощальных эксцессов - и попасться на старой-престарой мелодии, на чужих воспоминаниях, на отголосках советских фильмов о войне, которые я никогда не любила?!
И только когда поезд, задержавшись неизвестно почему на десять минут, наконец тронулся, когда здание вокзала медленно поплыло назад, когда по оконному стеклу брызнула мелкая россыпь капель дождя - вдруг осенило: это родной город так своеобразно прощался со мной, не желал отпускать, норовил выманить обратно из вагона и третировал неизбывной вселенской печалью. Не город как точка на карте, как административный центр, как совокупность зданий и улиц, проспектов, площадей и скверов, как место проживания полутора миллионов моих земляков, а живое существо, с которым меня, оказывается, связывали близкие отношения - и обнаружилось это только сейчас, когда поздно было что-то менять...
"Малая" родина провожала меня дождем - столица встретила туманом, таким густым, что здания, как и люди, выплывали из него, лишь оказавшись в пределах трех-четырех метров, а до тех пор то ли прятались в мелкодисперсной молочной взвеси, заполнившей собой все пространство, то ли вовсе не существовали. Казалось, я попала не в другой город, а в другое измерение - тоже трехмерное, но какое-то крохотное, четырех метров в диаметре, с постоянно менявшимся, зыбким содержимым. Не касавшиеся земли деревья, машины, фрагменты домов и даже люди ненадолго проявлялись в этой сфере и исчезали неведомо куда, уступая место новым бесплотным деревьям, зданиям и горожанам.
Поплутав вокруг вокзала, отбившись от назойливых таксистов и наконец оказавшись в нужной маршрутке (листочек с вписанным аккуратным Настиным почерком адресом был теперь единственным надежным маячком в зыбком туманном море), я окунулась в другое ощущение: мир все-таки существовал, и вполне пространный, об этом свидетельствовали и гудки проезжавших вдалеке машин, и разговоры то входивших, то выходивших пассажиров, вот только я была отрезана от этого мира. Даже не отрезана - вырезана, как украшенная кремовой розой сердцевина торта, бережно отложенная для малолетнего именинника. Или выкопана, как растение, подготовленное к пересадке, но еще не перекочевавшее из привычной почвы в новую кадку, и настороженно осязающее воздух беззащитно оголившимися корнями.
Туман продержался все выходные, повергнув Настю в состояние недоуменного раздражения: все намеченные экскурсии по столичным достопримечательностям пришлось отменить, а к срыву своих планов моя деятельная подружка не привыкла. Что касается меня, то два дня практически безвылазного сидения в четырех стенах уплотнили смутное чувство оторванности от мира в твердое убеждение, что именно таким образом дела и обстоят. Что было тому виной - очередная неправильная формулировка планов на будущее или реакция реальности на мое решение начать обычную жизнь неприметного обывателя - оставалось только гадать. Но гадания - как и обращения к оракулам, медитативные подключения к ноосфере и прочие магические инструменты - были теперь под запретом, поэтому я занималась двумя сугубо практическими делами: пыталась привыкнуть к новому месту обитания и к происшедшим в Насте переменам.
С квартирой было проще всего: сдаваемое в аренду жилье эконом-класса совершенно безлико и не несет на себе отпечатков личности владельца, города и, подозреваю, даже страны (во всяком случае, в пределах бывшего СССР). Стандартная планировка панельной двенадцатиэтажки, стандартная мебель конца восьмидесятых, а также и без того неяркий энергетический фон, усредненный постоянной чередой жильцов до полной индифферентности - таких квартир я успела повидать немало. Аляповатые побрякушки, оставшиеся от Настиной подружки, мы сложили в коробку и запихнули под шкаф, после чего отведенная для меня комната стала почти точной копией той, в которой я жила последние несколько месяцев.
- Смотри только замуж сразу не сбеги, - пошутила Настя, пропустившая мимо ушей робкое замечание о том, что я сама со всем справлюсь, и теперь активно участвовавшая в пристраивании на полки моих вещей. - А то придется мне снова компаньонку искать.
- Да вроде не собираюсь...
- Ирка тоже вроде не собиралась, - усмехнулась она. - Но тут комната такая: из нее все замуж выходят. Нас хозяйка предупреждала еще в самом начале, но мы тогда только посмеялись: арендодатели любят чего-нибудь приврать, чтобы цену своим хоромам набить. И что ты думаешь? Смех смехом, а через пару недель, после того как мы сюда вселились, у Ирки ухажер завелся. И так активно принялся ее окучивать, что не прошло и трех месяцев, как они заявление в загс подали. Представляешь?!
- Угу, - буркнула я, искренне не понимая, что в этом удивительного. Ну, завелся ухажер, ну, замуж позвал... Тоже мне, сенсация!
- А перед этим у нее больше года никого не было! - открыла Настя страшную тайну. - Ирка себя уже в старые девы записала, совсем скисла - а тут такой разворот событий. И главное - не какой-нибудь лузер из провинции, приличный мужик, бизнесмен, с квартирой. Так что имей в виду...
- Угу, - снова буркнула я: а что еще можно ответить на подобные сентенции?!
- Кстати, - подружка никак не желала угомониться. - Я вот подумала: надо будет тебя с Никитой познакомить. Тоже перспективный вариант. На меня он не ведется, но ты вполне можешь оказаться в его вкусе. Ему всегда нравились девушки со странностями. И потом, у вас даже имена почти совпадают, а это уже знак судьбы. Ника, ты меня слушаешь или в облаках витаешь?
Оказавшись в полной прострации от Настиного напора, я задумчиво кивнула и на всякий случай спросила:
- Слушай, а почему бы тебе самой в эту комнату не переехать, раз уж она такая "свадебная"?
- С ума сошла?! - возмутилась Настя. - У меня наконец карьерный рост начался - стану я на всякую ерунду отвлекаться!
- Ну да, - подхватила я, - а мне сейчас на всякую ерунду отвлекаться - в самый раз.
- А для тебя это хороший шанс зацепиться в столице, - отрезала она. - Никто ж не заставляет тебя сразу замуж выходить. Но завести спонсора не помешает, особенно на первое время. Или ты надеешься, что тебе сходу место вице-президента крупной корпорации предложат с полным социальным пакетом?! Так тут своих гениев навалом!
Мда... Кто меня сюда агитировал переезжать, интересно? И главное - зачем? Захотелось продемонстрировать свою социальную успешность на фоне лузера из провинции?!
- Ты еще скажи: понаехали тут! - не сдержалась я.
Настя, видимо, поняла, что перегнула палку, и примирительно сказала:
- Ладно, не обижайся, я ж тебе как лучше хочу. Лучше сразу выяснить, по каким правилам здесь народ играет, чем витать в облаках, как я три года назад, а потом получить фэйсом об тэйбл и месяц сопли жевать.
- А что случилось три года назад? - осторожно поинтересовалась я.
- Да ну, - отмахнулась она, - неохота вспоминать. И вообще, нам надо устройством твоей жизни заниматься, а не в моей ковыряться.
По этой схеме происходили и все последующие наши беседы: Настя так плотно вошла в роль моего опекуна/благодетеля/просветителя/воспитателя и так свято уверовала в мою полную неспособность выжить в коварных столичных джунглях, что принималась учить меня уму-разуму по поводу и без. Приноровиться к этой устрашающей ипостаси некогда вполне покладистой подружки было куда сложнее, чем привыкнуть к новому жилью.
Она изменилась и внешне, что было сложно не заметить еще неделю назад: длинные распущенные или небрежно собранные в узел волосы сменила короткая стильная стрижка, джинсы со стразами и блузки с воланами уступили место стильным брючным костюмам, длинным холеным ногтям позавидовала бы любая кошка, мастерски наложенный макияж наводил на мысль о богемных салонах красоты, да и похудела моя отнюдь не мелкая подружка за время жизни в столице килограммов на пятнадцать - но кто мог подумать, что это не просто изменения фасада, а полная реконструкция всего здания?! Куда делась та Настя, которая вечно клянчила у меня конспекты по математической физике, тряслась перед зачетом по программированию и рыдала от ужаса, что не сдаст экзамен по дифференциальным уравнениям? Да, она и в прошлые годы могла обронить эдак небрежно, свысока: "Хорошо тебе, Ника, ты умная. Но зато я та-а-акая красивая!" - но это был лепет избалованного ребенка, и поставить зарвавшуюся барышню на место можно было в два счета - например, рассказав анекдот о натуральных блондинках, к коим она относилась.
Теперь же вокруг меня сновала начинающая хозяйка жизни, самоуверенная, хваткая - и возразить на ее поучения мне было, строго говоря, нечего. Во-первых, негоже ходить в чужой Тульский монастырь со своим самоварным уставом, во-вторых, получить сведения о столичном мироустройстве и впрямь не мешало, а в-третьих, я сама напросилась: хотела начать все с чистого листа - вот и получила полный комплект школьных письменных принадлежностей со строгой учительницей в придачу.
В субботу Анастасия потчевала меня рассказами о разнообразных крутых столичных знакомых, а в воскресенье постановила, что пора начинать поиски работы (естественно, для меня - сама-то она успела дорасти в своей продающей всевозможную бытовую технику фирме до начальника департамента по работе с персоналом, и собиралась расти дальше). Отвечая на ее "профориентационные" вопросы, больше напоминавшие допрос подозреваемого в совершении особо тяжких преступлений, я искренне посочувствовала соискателям, которым на тернистом пути к вожделенному трудоустройству приходилось проходить горнило собеседований с моей милой подружкой. Быстро выяснилось, что претендовать на высокие руководящие посты я не могу, работать востребованным переводчиком, бухгалтером или юристом - тоже, для ведущей какого-нибудь "Прогноза погоды" у меня недостаточно телегеничная внешность, для охранника или вышибалы - не та кондиция мускулов, а возвращаться на стезю физика бесперспективно ввиду долгого перерыва в занятиях наукой и мизерного финансирования данной отрасли.
- В общем, офис-менеджер - самое то! - вынесла приговор Настасья, и по ее тону было совершенно очевидно, что это - запредельный максимум, на который я в принципе могу рассчитывать, причем лишь благодаря тому, что в моей жалкой судьбе принимает участие такой мега-специалист и супер-профессионал по работе с персоналом и прочими недоумками.
- Менеджер так менеджер, - покладисто согласилась я, старательно выращивая терпимость, невозмутимость и прочие добродетели.
Потом мы долго составляли резюме, пытаясь найти в моей своеобразной трудовой биографии светлые пятна, свидетельствующие о хотя бы минимальной пригодности к почетной должности офис-менеджера. Таковых пятен обнаружилось всего два: красный университетский диплом и ученая степень кандидата физико-математических наук. Недолгое нахождение в стенах НИИ Настя оценивала нейтрально-положительно, а вот пребывание в Программе личностного роста и социального успеха, о которой все же пришлось рассказать - резко отрицательно.
- Ну что это такое?! - разорялась она. - Ни записи в трудовой книжке, ни рекомендаций каких-нибудь завалящих! Может, у тебя хоть какие-то бумажки от этого периода остались?
- Остались, - подумав, кивнула я и, покопавшись в связке бумаг, предъявила Насте "Реинсталляцию адаптивных функций организма" и "Маску".
- Мда, - мрачно сказала она, прочитав оба моих опуса, научно-популярный и мистически-эротический, - это безобразие лучше никому не показывать.
Я не стала говорить, что "это безобразие" пользовалось большим успехом в определенных кругах - молча пожала плечами, спрятала свои шедевры обратно и села перед Настасьей с видом полнейшей покорности судьбе. Дескать, ты, подруга разлюбезная, сама взялась за мой резюмешный гуж - вот и думай теперь, как его сдюжить.
После долгих мучений резюме таки было составлено: недостаток записей в трудовой книжке компенсировал щедрый список якобы моих положительных качеств, приправленный сведениями обо мне как об очень уверенном компьютерном пользователе, очень лояльном сотруднике и очень тонком знатоке английском языка (все эти сведения лежали на совести Насти).
- Ну вот, - удовлетворенно сказала она, набирая последнее слово на клавиатуре своей персоналки и сохраняя файл, - пол дела сделано, осталось разослать наше сочинение по потенциальным работодателям и ждать приглашений на собеседование! Надеюсь, собеседований ты не слишком боишься?
- Не слишком, - невольно улыбнулась я: знала бы подружка о моих падениях с подоконника, подъемах кундалини, хождениях по раскаленным углям и путешествиях по загробному миру!
- Все равно, нужно будет тебя поднатаскать, - озабоченно покачала головой Анастасия. - Если собеседование будет проводить опытный рекрутер - отсеет, как пить дать.
- Почему?
- Понимаешь, - поморщилась она. - Как бы это помягче сказать... Ты - не человек системы, и это чувствуется. Такой себе волк в овечьей шкуре. И взять тебя на работу - все равно, что ввести шпиона в секретную лабораторию. Или принять иноверца в монастырь.
- Или пустить козла в огород, - фыркнула я, дивясь про себя Настиной проницательности. Ведь я так старательно вела себя тише воды, ниже травы, ехидных реплик не отпускала, магических пассов не делала, духов не призывала, мемы не дрессировала, реки вспять не обращала, шпагоглотательством не занималась - как она волка под овечьей шкурой учуяла?
- Впрочем, - прервала подружка мои раздумья, - у меня есть кой-какие идеи, как обойти систему безопасности.
- Какие? - мне почему-то подумалось, что "охранный" Саша немало отдал за такие инновационные сведения. А уж Паша-то...
- Дойдет до дела - расскажу, - уклончиво ответила Настя,
Но до дела дело так и не дошло. Напрасно моя "персональная" специалистка перешерстила все сайты по трудоустройству, зафиксировала все подходящие вакансии, разослала по указанным адресам резюме и ушла в понедельник на работу, строго-настрого наказав мне проверять почту каждые полчаса. Напрасно я пунктуально следовала ее инструкциям, параллельно силясь представить себя в роли офис-менеджера. Напрасно поздно вечером, не обнаружив ни единого ответа, Настасья искала новые вакансии, корректировала резюме и рассылала его по новым адресам, а я с утра дежурила у компьютера, как постовой у Мавзолея Ленина. Напрасно мы повторяли этот алгоритм до самой пятницы, утешая друг друга предположениями о сбоях в работе всех почтовых серверов, о внезапных болезнях рекрутеров во всех выбранных фирмах, а также о загадочном мертвом сезоне в сфере офис-менеджерского трудоустройства.
В почтовом ящике царила девственная чистота (всю свою электронную корреспонденцию подружка получала на работе). Письма с моим несравненным резюме уходили в не обозначенную на астрономических атласах черную дыру и пропадали там без следа. Система общесоциальной безопасности оказалась бдительнее, чем предполагала Настя, и засекла чужеродный элемент еще на входе. Туман, рассеявшийся в воздухе, продолжал окружать меня плотным кольцом в виртуально-информационном пространстве.
Не привыкшая к поражениям подружка нервничала, искала изъяны в резюме, пытала меня на предмет обнаружения скрытых талантов и в сотый раз просматривала длинные списки вакансий, пытаясь найти лазейку, в которую можно было бы просочиться. Мое собственное настроение с трудом поддавалось идентификации. С одной стороны, ощущение противоборствующей силы было слишком уж четким, чтобы не понять тщетность разводимой Настасьей суеты, не расслабиться и не погрузиться в философские раздумья о природе вещей. С другой стороны, мои более чем скромные финансовые запасы неумолимо таяли, хотя я никуда не ездила и старалась почти ничего не есть, дабы не обрекать на лишние траты гостеприимную подругу, так что вопрос об источнике средств к существованию становился день ото дня все острее и болезненнее.
Под влиянием безденежья, дамокловым мечом зависшим над головой, я даже согласилась на знакомство с тем самым "перспективным" Никитой, которого настойчиво подсовывала мне Настя, хотя в роли содержанки представляла себя с еще большим трудом, чем в роли офис-менеджера. Но что прикажете делать, когда пути к возвращению домой отрезаны обещаниями, неосторожно данными Стражам шаманской вселенной, а на новом месте мир устроил форменную блокаду?!
К счастью, я не произвела на Никиту ожидаемого впечатления, и решать мучительный вопрос "быть или не быть спонсору?" так и не пришлось. Уж не знаю, с чего Настасья решила, что этот коротко стриженый коренастый молодой человек, двигавшийся в раскорячку, как гибрид матроса с футболистом, падок на девушек со странностями, но мне он показался самым что ни на есть обычным. Вся его перспективность заключалась в красной иномарке спортивного типа и должности начальника отдела сбыта в каком-то издательстве - ни первое, ни второе меня не вдохновляло, а больше вдохновляться было, увы, нечем.
Возможно, дурацкая ситуация смотрин напрягала его не меньше, чем меня, поэтому и беседовал он в основном с Настей. Вольно или невольно, но темы для разговора моя подружка и мой же потенциальный ухажер выбирали такие, что блеснуть остроумием я не могла при всем желании: сложно сказать что-нибудь оригинальное, когда речь идет о незнакомых тебе героях местной тусовки, о неизвестных тебе модных спектаклях или, того хуже, о марках автомобилей, в которых ты вообще ни бум-бум. А участвовать в бестактном обсуждении моих неудач на ниве трудоустройства я не стала принципиально: если двум успешным столичным жителям приспичило устроить пляску на чужих костях, то можно было бы - как минимум - делать это не при мне.
Как ни странно, Настасья этим неудавшимся знакомством осталась вполне довольна, и корить меня за неподобающее случаю поведение по пути из кафе домой не стала. Невольно напрашивался вывод, что она сама имела виды на Никиту и отчего-то это скрывала, но подобное крамольное умозаключение я предпочла оставить при себе, дабы ненароком не разбудить в подруге зверя. К тому же мне и впрямь пора было заниматься устройством собственной жизни, а не пробираться на ощупь в потемках чужой души.
Исчерпав все варианты пристраивания провинциального лузера куда бы то ни было, Настя наконец оставила меня в покое - грех было не воспользоваться такой ситуацией и не предпринять попытку разобраться, что вообще происходит, с какой стати меня обложили красными флажками, как будущий охотничий трофей, а также за какие прегрешения обрекли на голодную смерть, как маленький, но гордый Остров Свободы. Свирепого волчьего оскала у меня не было, окладистой бороды Фиделя - тоже, кровавых злодеяний и преступлений против человечества за мной вроде бы не значилось, вести подрывную антиобщественную деятельность я, положа руку на сердце, вовсе не собиралась - а вот поди ж ты...
До самой ночи я безуспешно перебирала все возможные рациональные и иррациональные причины, в одночасье превратившие меня в социального изгоя. Ближе к полуночи интеллект сдался, и от безысходности пришлось совершить святотатство: нарушить собственный запрет на обращение к магическим техникам. В пропавших без вести резюме, в занятой фирмами круговой обороне, в иссякших денежных ресурсах и отсутствии каких бы то ни было перспектив явно содержался какой-то намек реальности, но мой биокомпьютер не справлялся с дешифровкой этого сообщения, и настоятельно требовалась помощь клуба.
На всякий случай я предупредила Настю, что ложусь спать пораньше, плотно закрыла дверь в свою комнату, заняла привычную медитативную позу на диване, смежила глаза и, обратившись к левой руке с сакраментальным вопросом "Что делать?", принялась ждать ответа. Рука завибрировала и начала нагреваться, но ответа не последовало. "Неточно сформулировала", догадалась я и уточнила, что интересуюсь не абстрактными действиями, а конкретной ситуацией с трудоустройством. Рука вновь завибрировала, не то пытаясь донести до меня какую-то информацию, не то нагло изображая видимость бурной деятельности, но в голове не возникло ни одной мысли, достойной рассмотрения.
Следующие минут сорок я конкретизировала вопросы и формулировала их заново, строила догадки и предположения, изгалялась так и эдак, но пространство хранило упорное молчание. "Ну и ладно", - обиделась я и решила лечь спать. Не то чтобы утро вечера мудренее, но сколько же можно сидеть, не получая ответов даже на риторические вопросы?!
Благополучно отойти ко сну помешала все та же левая рука, вошедшая в раж и не перестававшая вибрировать, пульсировать и вообще жить самостоятельной жизнью. Делать было нечего - я принялась созерцать проносящиеся перед закрытыми глазами причудливые образы, надеясь, что рано или поздно моя непослушная длань прекратит этот бесплатный цирк и угомонится. Так мы и лежали довольно долго: я - разглядывая картинки, а рука - то ли принимая сигналы из космоса, то ли посылая их туда.
Я успела притерпеться к постоянном дребезжанию в центре левой ладони и начала понемногу проваливаться в сон, когда из круговерти быстро сменяющих образов вдруг вынырнуло необычайно яркое лицо старого индейца в ореоле светящихся перьев. Лицо приблизилось, заполнив собой все поле зрения, и спросило, не произнеся не звука: "Чего ты хочешь?" "Узнать, что надо делать", - растерянно ответила я так же беззвучно. "Чего ты хочешь?" - снова спросило лицо, проигнорировав мой ответ, и стало быстро увеличиваться в размерах, так что черные щели глаз поплыли на меня двумя гипнотическими провалами. "Разобраться, что нужно делать", - предприняла я вторую попытку. "Чего ты хочешь?" - третий вопрос превратился в рокот далеких барабанов, разошелся по пространству множащимися волнами, зазвучал набатом в ушах. А чернота расплескалась по всем направлениям, поглотила меня и завертела, как в центрифуге...
Вынырнула я через неизвестный промежуток времени в слое молочно-белых облаков - сначала плотных, потом все более разреженных, и наконец рваных в клочья, открывавших взору далекие земные ландшафты. Несясь к Земле и с замиранием сердца следя за растущей на глазах, надвигавшейся на меня изрезанной береговой линией в пене прибоя, я вдруг поняла, что никакой осады и блокады нет - и никогда не было. Никто никого не обрекал на прозябание, безработицу и нищенское существование - мир просто ждал моих решений. Моих, а не Настиных или чьих-то еще.
Указания свыше, что надо делать, куда идти и как себя вести, исчерпались - теперь только мне предстояло решать, что делать дальше. А решений-то - не было, как не было пожеланий, стремлений и всего прочего! Не было у меня и ответа на все еще вибрировавший на периферии сознания вопрос "Чего ты хочешь?" - а море неслось навстречу, и брызги уже почти долетали до лица. Господи, и зачем я только затеяла всю эту свистопляску с поисками работы и попытками социальной адаптации?! Ну, не знаю я, нужна ли мне вообще работа и если нужна, то какая! Соленая влага ударила в глаза, и мир сразу стал бурлящим от миллиардов рвущихся на поверхность пузырьков воздуха. "Желательно - творческая", - пискнул кто-то внутри, после чего сознание захлебнулось в круговороте бушующих волн и погасло.
- Ника, проснись! - Настя трясла меня за плечо столь бесцеремонно, что я спросонья чуть не врезала ей куда придется. - Проснись, говорю! Никита звонит.
Я с трудом разлепила глаза. В комнате, несмотря на открытые шторы, было темным-темно, лишь из двери в прихожую лился слабый свет висевшего над телефоном бра. Поздний вечер? Середина ночи? Ранее утро? В любом случае, какого черта будить меня подобными сообщениями?! Позвонил тебе твой драгоценный Никита - ну и радуйся себе тихо, как порядочный человек, а не приставай к окружающим, и уж тем более не сотрясай их бренную сонную плоть!
- Поздравляю! - прошипела я, вложив в это слово весь имевшийся в наличии сарказм. - Можешь считать, что экстренная сногсшибательная новость донесена до народных масс. Можно спать дальше?
- То есть как это спать?! - возмутилась Настя. - Он же из-за тебя звонит!
- Господи, а я-то ему зачем, да еще в такое время?!
- Время, между прочим, детское - одиннадцать вечера, так что не бурчи. Нечего было так рано спать заваливаться - не пришлось бы тебя поднимать. И не ты ему "зачем", а он тебе "зачем". Кажется, Никита придумал, куда тебя пристроить можно.
- Ну и куда же? - сон все равно улетучился, поэтому я уселась, опираясь спиной о спинку дивана, и воззрилась на неуемную общественную активистку.
- У них в издательстве есть парочка вакансий, он как раз сейчас вспомнил. Надо только определиться, на какую лучше нацелиться. Вот он и спрашивает, ты писать умеешь?
- Исключительно по слогам и только в прописях, - ядовито сообщила я.
- Ника, ну я же серьезно! То, что ты мне показывала... - Настя как-то странно замялась.
- Ну?
- Это ты все... сама писала?
- Естественно. Штатного суфлера ко мне никто не приставлял - калибр, знаешь ли, не тот.
- А еще что-нибудь написать сможешь?
- Да ты можешь человеческим языком объяснить - что написать? Зачем? Для кого?
- Ну, скажем, для одного солидного издания. Им как раз штатный журналист нужен, с широким кругозором и нестандартным мышлением.
- Ты бы меня еще в балерины пропихнуть попыталась, - фыркнула я.
- Вакансии балерин у них нет, - не осталась в долгу Настена. - Зато есть вакансия распространителя печатных изданий. Так что, будем пробоваться на журналиста, или ты предпочитаешь газетки на лотке продавать?
- Ну какой из меня журналист? - простонала я. - Там же нужно специальное образование...
- Не нужно, Никита уже позвонил главреду и все выяснил. Им главное - чтобы человек писать умел, а по специальности он может быть хоть ассенизатором. Слушай, ну что ты ерепенишься? Можно подумать, что ты девственность утратишь, если сходишь к ним на собеседование!
- Черт с тобой, схожу, - отмахнулась я, смутно припоминая, что примерно таким же образом Мишка когда-то уговаривал меня попробоваться на судьбоносную должность тренера-психолога.
Настя тут же упорхнула в прихожую и принялась щебетать по телефону, высказывая Никите "мою" безграничную признательность и уточняя, куда и когда являться с вещами, то бишь с паспортом, дипломом, трудовой книжкой, резюме и образцами письменного творчества. Нащебетавшись, она вернулась ко мне в комнату и сообщила, что поскольку собеседование назначено на завтра, сладкие сны и прочие никчемные удовольствия отменяются, а вместо них объявляется всеобщая мобилизация и строевая подготовка, то бишь "натаскивание" меня на грядущую беседу с главредом.
Я согласилась на эту экзекуцию исключительно в память о Саше и Паше. Нет, вру: еще и потому, что послать Настю к праматери - значило лишиться крова на эту и последующие ночи, а спать на улице я не люблю даже летом, не говоря уже об осени.
Жертва оказалась напрасной: как я и подозревала, "секретные технологии" Настены базировались в основном на откровениях незабвенного Дейла Карнеги, слегка приправленных сермяжной правдой жизни из серии "Человек человеку - волк, товарищ и брат".
Воспроизводить и воплощать в жизнь пафосный бред, который несла Настасья, у меня не было ни малейшего желания, поэтому пришлось прикинуться валенком, абсолютно неспособным к столь продвинутому обучению, и подождать, пока подружка осознает этот печальный факт и смирится с ним. Процесс осознания занял около часа, а вот со смирением дело не сложилось.
- Ты меня перед Никитой опозоришь, - сокрушалась Анастасия, разгуливая по кухне в фирменном "адидасовском" костюме и дымя тонкой сигареткой. - Он решит, что если у меня такие друзья, то я и сама... с приветом.
- Может, оно и к лучшему? - невинным голоском предположила я. - Ты же сама говорила, что ему в тебе странностей не хватает...
Настя сверкнула на меня глазами, но ничего не сказала - чем я немедленно воспользовалась, чтобы объявить, что ухожу спать, не то на собеседовании буду выглядеть хуже, чем она может вообразить в самых смелых кошмарах, а главреда вместе с Никитой придется отпаивать валерьянкой...
Столь быстрая и бескровная нейтрализация подруги основательно подняла мне настроение, поэтому на собеседование я отправилась в бесшабашно-боевом расположении духа, заранее предвкушая реакцию на мое своеобразное творчество, да и на мою странную персону - тоже. Главред представлялся мне желчным высохшим дядькой в старорежимных очках, с зачесанной на плешь длинной прядью сальных волос и нервным фальцетом, периодически срывающемся в визгливый крик. Из каких закромов моего подсознания наскреблось и слепилось подобное чудище, неизвестно, но страшилка получилась весьма убедительная. К дефектам выстроенного кошмарика можно было отнести лишь то соображение, что для пущего эффекту в момент позорного изгнания меня с собеседования дядьке неплохо было бы зловеще багроветь, потрясая длинным костлявым пальцем, - но багровеют обычно гипертоничные толстяки, а не высохшие гипотоники.
Реальность совпала с воображаемым образом только в одном: очки у Антона Константиновича действительно были, - правда, не старорежимные, а модные, в тонкой оправе и со стеклами "хамелеон", но все же были. К очкам прилагалось обрамленное небольшой бородкой круглое улыбчивое лицо, хитрые глазки в лучиках морщинок, рыжеватая курчавая шевелюра, пивной животик и крепко сбитое тело живчика, обжоры и непоседы. То и дело нарушавшие наш тет-а-тет сотрудники обращались к нему запросто, по имени и на "ты", хотя на вид ему было лет сорок, а то и больше. Да и отдельного кабинета у этого "важного начальника" не наблюдалось: заваленный бумагами стол главреда стоял у окна в большой комнате, а по соседству теснилось еще пять столов, и за каждым кто-нибудь работал. Уж не знаю, почему, но подобный демократизм мне сразу понравился.
После обмена приветствиями Антон сообщил, что возглавляемое им "очень солидное издание" представляет собой распространяемый по подписке полуотраслевой-полуразвлекательный журнал, поэтому писать придется обо всем, начиная с мелкого машиностроения и политической ситуации в стране и заканчивая новостями культуры, советами психолога и всякой "отсебятиной".
- Справишься? - подмигнул он.
- Понятия не имею, - честно призналась я. - С "отсебятиной" проблем не будет, но что касается политики и мелкого машиностроения.... Мягко говоря, не мой профиль.
- Ты думаешь, это мой профиль? - фыркнул он. - Я вообще художник по образованию - но жить-то как-то надо?!
С последним тезисом я не могла не согласиться: в кармане бренчали последние деньги.
- Ну давай, показывай, что ты там принесла, - сказал главред, глянув на папку с завязочками, которую я вертела в руках.
"Как хорошо все начиналось... - с тоской подумала я. - И как быстро закончилось..." Но свои эпохальные произведения все же достала и протянула Антону. Он начал с "Реинсталляции адаптивных функций организма", пробежал текст по диагонали, шевельнул бровями и сказал:
- Уважаю.
Не успела я понять, с издевкой это произнесено или всерьез, и что мне по этому поводу светит, как Главред перешел к "Маске". В спринтерском темпе просмотрел первые абзацы, чуть замедлился ближе к середине (я затаила дыхание, молясь, чтобы он решил не дочитывать до конца) - и, как назло, начал вчитываться в самые эротические пассажи.
- Однако, - пробормотал он, дойдя, насколько я могла судить, до описания мистического слияния главной героини и африканского шамана.
Я покраснела и прокляла тот момент, когда решила взять столь специфический опус на собеседование. И тот момент, когда надумала показать свой шедевр Насте - тоже. И, конечно, момент, когда я собирала вещи в родном городе и зачем-то прихватила эту порнографию с собой. Сейчас Антон решит, что я какая-нибудь извращенка - например, сексуально озабоченная нимфоманка или повернутая на мистике фетишистка - и прощай, перспектива интересной и творческой политически-машиностроительной работы. Ну и ладно! Выйду с собеседования, отправлюсь на набережную и утоплюсь.
Главред наконец отложил злополучные листочки и поднял на меня смеющиеся глаза:
- Ты, я вижу, специалист широкого профиля!
- Шире не бывает, - мрачно согласилась я, собираясь забрать свидетельства своего народного творчества, выслушать вежливо-уничижительное "Но нам такое не подходит" и с позором удалиться.
- Думаю, мы сработаемся, - продолжил Антон, и земля поплыла у меня из-под ног. - Свет! - крикнул он куда-то поверх моей головы, но софиты почему-то не включились, и кинокамеры не застрекотали, фиксируя для вечности сей торжественный момент. Вместо этого в углу комнаты шевельнулась тучная женская фигура, и недовольный голос ответил:
- Чего?
- Что у нас сейчас горит? - проигнорировав интонацию женщины, спросил главред.
- Да что у нас только не горит! - отозвалась она, не отрывая взгляда от экрана компьютера и продолжая барабанить по клавишам. - Сергей грязелечение вторую неделю мусолит, Лена по премьере в драматическом репортаж так и не сделала, свежие стат. данные по отрасли мне до сих пор не прислали, так что передовица не готова, и на завтрашнее интервью с Михайловым посылать некого!
- О! - оживился Антон. - Так мы Нику на интервью и пошлем!
- Кого?! - женщина перестала печатать и высунула из-за монитора непропорционально маленькую голову со стриженными под горшок жидкими русыми волосами.
- Вот! - широким жестом указал на меня главред. - Прошу любить и жаловать, это Ника, наш новый сотрудник!
Из-за мониторов высунулось еще четыре головы, три женских и одна мужская, и все воззрились на меня с интересом юных натуралистов, которым предъявили новый вид паука-птицееда.
- Антон! - строго сказала тучная женщина и сдвинула на лоб как раз такие старорежимные очки, как мне представлялись утром. - Ты опять берешь кого попало, да еще и без испытательного срока, а мне потом расхлебывать?!
- Светлана Аркадьевна - наш ответсек, - пояснил мне Антон слегка извиняющимся голосом. - Можно сказать, столп редакции.
"На редкость наглый и невоспитанный столп!" - подумала я, но промолчала.
- Светик, - обратился тем временем главред к противной тетке, - не преувеличивай. Во-первых, это не кто попало, а кандидат физмат наук, - тетка презрительно скривилась. - А во-вторых, я думаю, под твоим чутким руководством Ника быстро вольется в наш дружный коллектив, - на сей раз скривилась я.
- Только этого счастья мне на шею и не хватало! - возмутилась Светлана Аркадьевна. - Я и так пашу за десятерых! Нет уж, уволь!
Антон озадаченно поскреб бороду, и я поняла, что мое трудоустройство снова повисло на волоске. И угораздило же меня с первого взгляда не понравиться столпу, которого сам главред побаивается!
- Давайте я шефство над новенькой возьму, - вдруг предложил круглощекий светловолосый парень, сидевший за соседним с противной теткой столом.
- Я тебе возьму! - возмутилась та. - Ты материал сдай сначала, тимуровец!
- Светик, - бесшабашно парировал он. - Я же тебя с самого начала предупреждал, что грязелечение - не моя стихия. Давай я лучше материал о байкерах забацаю, или вон вместо Ленки в драмтеатр съезжу.
- Поздно, - отрезала Светлана Аркадьевна. - Премьеру мы уже прошляпили.
- Так, - неожиданно командным голосом вклинился в беседу Антон, которого я уже успела отнести к безвольным подкаблучникам. - Прекращаем базар. Нику берем на испытательный сок. Света, выдашь ей диктофон и удостоверение. Серега, введешь нового сотрудника в курс дела. Заодно можете в театр сходить - премьера не премьера, а написать что-то нужно, не то генеральный всем шею намылит за пробелы в культмассовой работе. Да, и чтоб грязелечение сдал завтра же! Еще вопросы есть?
- Нет, мой фюрер, - весело откликнулся Серега и подмигнул мне, а Светлана Аркадьевна лишь поджала губы, отвернулась и принялась демонстративно стучать по клавишам.
- Ну, а у тебя вопросы есть? - снова переходя на нормальный тон, обратился ко мне Антон.
- Да нет вроде бы, - я пожала плечами.
- Вот и отлично, - главред поднялся и принялся засовывать папку и какие-то бумажки в черную полуспортивную сумку. - Тогда можешь приступать. А я побежал, у меня сегодня две встречи в "верхах".
И рванул рысью к выходу, оставив меня в полном недоумении относительно дальнейших действий.
- Да, - притормозил он в дверях, - чуть не забыл. Заявление напишешь о приеме на работу, Света даст тебе образец. Диктофон не забудь.
- Только под расписку! - ощетинилась Светлана Аркадьевна.
- Ну, под расписку так под расписку, - отмахнулся Антон и снова повернулся ко мне. - Все вопросы к Серому. Завтра увидимся!
И исчез. А я осталась в комнате, чувствуя себя незадачливым туристом, которого дрессировщик завел на экскурсию в клетку с хищником, да там и оставил по ошибке. "Хищник" яростно дубасил пальцами по клавиатуре и зловеще молчал, всем своим видом демонстрируя, что лучше бы мне свалить отсюда немедленно, пока я еще жива и относительно цела.
Но тут мне на помощь пришел Серега, оказавшийся - после выуживания из-за стола - не только круглощеким, но и круглобоким. Да и вообще я успела отметить, что весь редакционный коллектив от худобы явно не страдал. Добровольный тимуровец практически без моего участия выудил у ответсека бланк заявления и диктофон, продиктовал текст расписки и даже сводил меня в отдел кадров. Он же рассказал, что Михайлов, интервью с которым обещало стать моим экзаменом на профпригодность, - средней величины чиновник в "нашем" профильном министерстве, и что интервью это, по большому счету, на фиг никому не нужно, но "наш" генеральный, то бишь владелец издательства и по совместительству директор производящей культиваторы, мини-тракторы и прочую сельскохозяйственную мелочь фирмы, решил таким образом наладить связи в "верхах".
- Никто не берется за это интервью, потому что дело слишком ответственное? - на всякий случай уточнила я, подозревая, что придется лезть грудью на министерскую амбразуру.
- Да нет, - хмыкнул Серега. - Это интервью и читать-то никто не будет, кроме самого Михайлова да пары его знакомых. Просто скукотища смертная, про всякие показатели, нормы, финансирование и тенденции в отрасли беседовать. Но ты справишься, я в тебя верю, - посмотрел на мою погрустневшую физиономию и благородно предложил: - Ну хочешь, я вместо тебя схожу?
- Нет, спасибо, - отказалась я. - Начинать-то все равно когда-то придется...
- Эт правильно, - одобрил он и без всякого перехода спросил: - В театр-то идем сегодня?
- А это обязательно? - страдальчески сморщилась я.
- Обязательно! - заверил он. - Во-первых, приказы начальства не обсуждаются. Во-вторых, я тебе заодно про Михайлова расскажу - о чем спрашивать, что он тебе и сам расскажет, а какие темы ни в коем случае не поднимать.
- Да у меня в гардеробе нет ничего театрального, - без особой уверенности в действенности этой отмазки возразила я.
- Мы ж не публика, мы - пресса! - назидательно сообщил Серый. - А пресса ходит куда хочет и в чем хочет, потому что ей главное что?
- Что?
- Не себя показать, а на других посмотреть и потом информировать об увиденном широкую общественность, вот что!
И пришлось-таки мне идти в театр. Партер прессе не полагался, поэтому мы с Серегой разместились на полупустом балконе (в остальном зале аншлаг тоже не наблюдался). На сцену мой наставник глянул за весь вечер раза три, не больше - остальное время он посвятил изложению разнообразных сведений о жизни редакции, издательства и города вообще. Сначала я пыталась протестовать, оглядывалась по сторонам с надеждой, что на нас сейчас зашикают (но шикать ввиду отсутствия поблизости хоть какой-нибудь публики было некому), и даже спросила:
- Слушай, как же ты репортаж напишешь, если спектакль не смотришь?
- А это на что? - он помахал перед моим носом программкой. - Все нужные мне сведения здесь уже есть. Кто из них, - мотнул головой в сторону актеров на сцене, - на что способен, я и так знаю, не первый вечер тут парюсь. И рецензий на это действо уже полно напечатано, так что какую-нибудь байду скомпилирую, не боись.
- Ты все время так работаешь? - ужаснулась я.
- Понимаешь, - задушевно ответил Серега. - Темы бывают двух видов: те, от которых прет, и те, которые обязаны присутствовать в журнале. Наш генеральный, мать его за ногу, вообразил себя видным театралом, и требует, чтобы в каждом номере был материал о служителях Мельпомены. А журналы-то наши читают знаешь, кто?
- Кто?
- Такие же, как он сам, машиностроители, директора птицефабрик и производители удобрений. Ну и на фига козе этот баян, как ты думаешь?
Я никак не думала, и он продолжил:
- Поэтому такие репортажи, раз уж их приходится делать, пишутся левой лапой. Но это все равно лучше, чем то же грязелечение, которое Светка пропихнула. Она у нас поведена на всяческих методах оздоровления, а меня от этой фигни тошнит! Но ты не думай, - он покосился на мой нерадостный фэйс, - что я ко всему так отношусь. Есть темы, в которых я - ого-го!
- Какие? - неосторожно спросила я.
И остаток театрального вечера выслушивала истории о байкерах, альпинистах, Джиме Моррисоне, походах на байдарках, "Чайфе", новом компьютерном софте и Кришнамурти. Потом Серега был так любезен, что проводил меня домой - но вместо выдачи обещанных сведений о Михайлове ограничился кратким "Да он нормальный мужик, ты только о личной жизни его не спрашивай, там недавно жуткий скандал между женой и любовницей вышел. И предшественника не упоминай, это его злейший враг", после чего вновь пересел на своего любимого байкерского конька и не слезал с него уже до самого Настиного подъезда. Собственно, самого байка у Сереги не было - как он сам объяснял, на приличный пока не хватало денег, а покупать что попало не хотелось, - зато была давняя, чуть ли не детская мечта о блестящем никелем и ревущем мотором звере, а нереализованные мечты, как известно, самая страшная вещь на свете...
Я вернулась домой загруженная информацией под самую макушку, но без малейшего представления о том, как себя вести и о чем спрашивать на завтрашнем интервью. Пришлось отказаться от банкета, который по случаю моего нечаянного трудоустройства вознамерилась устроить Настя, и зарыться в анналы Интернета. Константин Игоревич Михайлов, с которым мне предстояло беседовать, не занимал верхние ступеньки чиновничьей иерархии, не отличался сногсшибательной харизмой и не совершал выдающихся общественных или антиобщественных поступков, поэтому в компьютерной ноосфере почти не присутствовал. Памятуя о том, что вопросы о личной жизни в грядущей беседе строго табуированы, я не стала вчитываться в мелькнувшее на нескольких "желтых" сайтах сообщение о пьяном дебоше, устроенном "пассией некого К. Михайлова" на приеме в польском посольстве. Зато честно проштудировала доклад того же К. Михайлова на съезде предпринимателей - длинный, нудный и напичканный цифрами. Впрочем, что еще можно рассчитывала узреть в стандартном докладе министерского чинуши? Оды древнеегипетским богам и рассуждения о природе вечности, что ли?
Зато на собеседование явилась подкованная на все четыре копыта, со списком уместных политкорректных вопросов, с цитатами из доклада-первоисточника и даже с самолично построенными графиками, отображавшими динамику различных показателей (я еще и не то могу, если меня как следует напрячь!). Долго блуждала министерскими коридорами, терпеливо высидела лишних сорок минут в огромной, залитой электрическим светом приемной, где располагались сразу три секретарши - как все-таки власть имущие боятся уронить свое реноме и принять посетителя в назначенное время! - и наконец попала в кабинет размером с хорошую конюшню. Хозяин этого роскошного пространства напоминал размерами и выражением лица один из стоявших вдоль стены казенных шкафов: он был широкоплеч, квадратноголовен и совершенно невыразителен, как гранитная скульптура героя-партизана, вытесанная патриотичным, но бесталанным скульптором.
Я пошла на приступ этой твердыни с таким напором, словно в случае поражения меня ожидала как минимум бесславная смерть. А твердыня, как выяснилось, вовсе и не собиралась сопротивляться. Она даже слегка ошалела от посыпавшихся градом вопросов, от зачитанных цифр и предъявленных графиков. Если бы она не была столь каменнолица и закалена в горниле бюрократической машины, она бы, пожалуй, даже смутилась бы, дрогнула и обратилась в бегство. Но, слава богу, обошлось: Константин Игоревич быстро взял себя в руки, отвесил комплимент моей редкой для журналиста осведомленности, прокашлялся, и заговорил на том замечательном канцелярском языке, который не только превосходно маскирует отсутствие оригинальных мыслей (и не оригинальных - тоже), но и быстро гипнотизирует собеседника, вводя его - в зависимости от продолжительности воздействия - в заторможенное, сонное, полубессознательное, бессознательное состояние, и, наконец, - в кому.
Я, понятное дело, так просто в кому отправляться не стала и противопоставила чиновничьим магическим способностям собственные, тренерско-психологические. Пропуская потоки выдаваемой Константином Игоревичем лабуды мимо ушей, смотрела в его монолитную железобетонную физиономию ясным взором, кивала в нужных местах, изредка одаривала визави мудрой всепрощающей улыбкой и не забывала подбрасывать свеженькие вопросы. И Михайлов, не меняя ни позы, ни выражения лица, ни интонации, отвечал, отвечал и отвечал - бесстрастный, как китайский болванчик, и неутомимый, как заяц на батарейках. А я все спрашивала, спрашивала и спрашивала, и конца-края этому поединку видно не было...
Только через полтора часа Константин Игоревич попросил о пощаде, то бишь о завершении беседы, сославшись на свою чрезмерную занятость. Я решила, что одержала над министерским монстром сокрушительную победу, распрощалась с интервьюируемым и чуть не в припрыжку бросилась на работу - рапортовать о первом трудовом свершении.
Увы: сообщение о том, что я - я! - взяла интервью у Михайлова, не произвело ни на Антона, ни на других членов редакции даже маломальского впечатления. Лишь Серега сказал с легкой покровительственной улыбкой: "Я ж говорил, что ты справишься", да Светлана Аркадьевна, глядя сквозь меня, как сквозь несуществующее привидение, в существовании которого зачем-то пытались ее убедить окружающие, спросила, когда будет готова расшифровка интервью.
Вот тут-то я и поняла, что попалась в собственную ловушку, которую зачем-то расставляла для Константина Игоревича: расшифровать полуторачасовую запись с таким занудно-монотонным текстом - задача, равносильная отделению мешка зерен от мешка плевел, причем вручную и без сподвижников. Бедная я, бедная Золушка, обрекла меня злая мачеха Светлана Аркадьевна на дни беспросветные да ночи бессонные, повелела разобрать все по зернышку, распечатать все по буковке, да подать ей на стол не позднее утра грядущего! А у меня, сиротинушки, - ни щуки-помощницы, ни лягушонки из коробчонки (сгорела волшебная шкурка-то), ни лампы с джинном, ни двух молодцев из ларца, одинаковых с лица, ни доброй феи-тетушки, ни самоотверженной буренушки, ни единой родной души в стольном граде окаянном...
А деваться-то было некуда: поднатужилась, собралась с духом, да насилу управилась. Не успела выдохнуть эту напасть - новая навалилась: Антон свет Константинович, главред ясновельможный, новое поручение измыслил. А напиши-ка ты, говорит, звезда наша научно-эротическая, вместо Сереги-то, лоботряса безответственного, трактат о грязелечении. Чтоб и научным трактат тот был, и слегка, значится, эротическим, и чтоб без лишней зауми, но и без холопских простецких речений, и не корысти чтоб своей ради, а токмо увеселения и просвещения читателей наших для.
А Серега-то глазки долу опустил, будто и не он это вовсе на такую каверзу главреда подбил, и давай глаголить о подвигах своих грядущих во славу журнала и редакции. И то написать грозился, и об этом репортаж сделать, и там на интервью сходить - в общем, не то заурядный добрый молодец, не то богатырь семижильный, по недомыслию грязелечения убоявшийся. А потом еще после работы в кафе норовил меня пригласить, олух царя небесного, - во искупление грехов своих тяжких и за-ради дальнейшего повышения журналисткой моей квалификации. Нет, братец ты мой, решила я, хватит с меня зело познавательного похода в театр драматический. Извиняйте, говорю, Сергей батькович, нет у меня времени по кабакам разгуливать, мне трактат писать надобно, сами ж знаете. Погрустнел супостат круглолицый, но и слова поперек не сказал - проводил меня до хором Настасьиных, да и поплелся восвояси, повесив голову. А и поделом ему, супостату-то: негоже красну девицу в грязи макать, пусть и целительные, да понуждать о том былины складывать!
Долго ли, коротко ли - одолела я и грязи, и лечение, снискала не только от главреда слово доброе, но и от самой Фурии Аркадьевны взгляд одобрительный. И следующее поручение стяжала на свою голову, пуще прежних двух: намарать статью трехполосную о культиваторах дивных да мини-тракторах чудесных, и чтоб кто б ни начал ту статью штудировать, то оторваться б от нее не мог ни при каких условиях, пока не достигнул бы самой последней буковки.
Эх, горе горькое! Где ж это видано, девицу беззащитную - да на трактор сажать, исчадию адову дырчащему да рычащему отдавать на поругание? Возопила я, взбунтовалася, только глас мой безответным оставили. "Окромя тебя, - строго ответствовали, - поручить сие поручение некому, воины-то наши все - кто в битвах полег, кто по сей час не на живот, а на смерть сражается без всякой надежи на викторию ратную". "А станешь артачиться, - шевельнула бровью Фурия Аркадьевна, - так ведь испытательный срок не истек еще..." Что ж тут делать-то сиротинушке, к кому идти с челобитною? То-то и оно, что не к кому. Подпоясала свой зипун покрепче и отправилась трактора строптивые укрощать да культиваторы супротивные обуздывать. Уж и маялась я с ними, маялась, сто потов сошло, сто грамот берестяных, понапрасну исчерканных, в огне сгорело, сто мозолей кровавых на десницах натерлось, ажно компьютер едва не задымился - но поддалися тракторы с культиваторами, укротилися непокорные. И родилася статья трехполосная, да такая вся расчудесная, что кто начал ту статью штудировал - тот немедля возжелал и трактором обзавестись, и культиватором, и прочими диковинами, а что диковины те, может, ему вовсе и без надобности - так тот конфуз меня не касается.
И пошел обо мне слух по всей редакции великой, что-де у Ники силушка неизреченная, и что нет такого чудища безобразного, чтоб она с ним не совладала. И посыпались на меня поручения, как горох из торбы с прорехою, и пришлось мне побегать по стольному граду да помахать мечом своим заговоренным - ан не день, и не два, месяц цельный. А потом к генеральному вызвали, во палаты его белокаменны, подвели к столу исполинскому да велели в ножки кланяться. Восхвалили за битву с Михайловым и другие подвиги ратные, да в дружину княжью зачислили, да вручили в конверте премию...
Вот так и произошло мое неожиданное превращение из бывшего ученого и безработного тренера-психолога в действующего журналиста. Вскоре после официального утверждения в штате прояснились и корни былинно-богатырского мироощущения, возникшего во время расшифровки интервью с Михайловым и не отпускавшего меня на протяжении всего испытательного срока. Дело было не столько в масштабности совершенных мной "подвигов", сколько в самой редакционной атмосфере. Невзирая на предпринимаемые Антоном усилия по налаживанию стабильной и размеренной работы, коллектив существовал в режиме постоянного форс-мажора: интервью срывались, материалы не сдавались вовремя, "летели" винчестеры с уже набранными текстами, сверху то и дело спускались разнарядки на новые статьи, которые нужно было немедленно настрочить, представить на рассмотрение генеральному или его замам, внести коррективы и поставить в уже готовый к печати номер - словом, ситуация сильно напоминала описанную Александром Сергеевичем в "Золотом петушке": "Воеводы не дремали, но никак не успевали. Ждут, бывало, с юга, - глядь, ан с востока лезет рать". В роли стоящего на стреме, указывавшего на регулярно появлявшиеся новые напасти и неустанно предвещавшего страшные бедствия золотого петушка выступала, как несложно догадаться, возмущенная всеобщей безответственностью и неорганизованностью Фурия Аркадьевна, а в роли обольстительной Шамаханской царицы - вечно задерживаемая зарплата.
В довершение всего в штате был один историк, некогда защитивший диссертацию по военной политике скифов и сарматов, плюс одна специалистка по древнерусской словесности (не только ж физикам-теоретикам о культиваторах писать!), а сам Антон, как по секрету сообщил мне Серега, являлся автором широко известной в узких кругах поэмы об Илье Муромце. Поэма эта изобиловала таким количеством непечатных выражений, что распространялась исключительно в виде ксерокопированной рукописи, совсем как диссидентские сочинения и прочая самиздатовская литература во времена застоя. Ознакомившись с не поддающимися пересказу подвигами муромского полового гиганта, его жены - секс-бомбы международного масштаба - и прочих чрезвычайно озабоченных совершением возвратно-поступательных движений персонажей поэмы, я вспомнила свою "Маску" и устыдилась вторично: мой эротический опус теперь казался не бесстрашным вызовом общественному мнению, а беспомощным и жалким детским лепетом.
В общем, коллектив подобрался на славу, и скучать на работе, мягко говоря, не приходилось. Обнаружив в моем лице ответственного и местами креативного сотрудника, Антон с Фурией принялись нагружать меня заданиями за троих. Возвращаясь домой после тяжелых трудовых будней, я наскоро что-нибудь перекусывала, добредала до дивана и отключалась до утреннего звонка будильника. Жизнь явно налаживалась: сны не снились вообще, да и наяву для хандры или печальных воспоминаний свободных ресурсов организма не хватало.
Так прошел месяц, а потом еще один, и я почти втянулась в новый ритм жизни, но тут произошло два турбулентных события, нарушивших уже ставший привычным поток событий. Во-первых, Антон решил, что меня пора повышать и переводить из рядового журналиста в его заместители, что грозило, помимо повышения зарплаты, разнообразной головной болью в виде продумывания тематических планов, составления графика подачи материалов, распределения заданий между сотрудниками и последующей ответственности за их головотяпское отношение к труду. При этом необходимость написания собственных статей никто не отменял. Мои слабые возражения, как обычно, не тронули ни одно черствое сердце.
- Ты уже девочка взрослая, - назидательно сообщил главред, - пора попробовать себя в роли пусть небольшого, но руководителя.
Я промолчала: по Настиной милости моя работа в Программе личностного роста была овеяна ореолом тайны, поэтому сообщать Антону о том, что опыта руководства людьми у меня предостаточно, было как-то не слишком своевременно. К тому же такое сообщение вряд ли изменило бы его коварное намерение - скорее, усугубило бы.
- Вот и Света считает, что ты справишься, - не дождавшись от меня ответа, продолжил он.
Я перевела недоуменный взгляд на Фурию. Одаривать меня материнской улыбкой она, конечно, не стала, но утвердительно кивнула и сказала:
- Мы с Антоном не двужильные, надо кому-то еще впрягаться.
- Можно подумать, что кроме меня впрягаться некому, - буркнула я.
- Некому, - кивнули они, как припечатали.
И пришлось мне изучать новые горизонты и осваивать новые сферы деятельности. Все бы ничего, но это неоднозначное событие породило еще одно, тоже малоприятное. Относилось оно к практически отсутствующей личной жизни. Дело в том, что все три месяца моего пребывания в редакции Серега пытался активно меня окучивать. Именно окучивать, а не ухаживать: никаких цветочков он мне не дарил, серенад не пел и стихов не посвящал, однако же плотно окружил своим присутствием, регулярно провожал домой и на каждые выходные норовил вытащить то на концерт, то в кино, то на выставку, то просто побродить по городу. Я не очень сопротивлялась: осваивать новые пространства лучше с добровольным гидом, чем в одиночку, а все далеко идущие планы, которые втихомолку строил в отношении меня этот самый гид, находились исключительно на его же совести. Серега, как выяснилось впоследствии, так не считал, и рассматривал мое дружеское расположение в качестве прелюдии к совершенно конкретным гендерным взаимодействиям.
Не знаю, сколько бы он ходил вокруг да около, ожидая от меня проявлений бурной страсти, которой не было и в помине, если бы не это неожиданное повышение. Что уж там взыграло у Сережи, гормоны или оскорбленное мужское честолюбие, неизвестно, но вечером после объявления о моей новой должности он не ограничился обычным вежливым прощанием у Настиного подъезда, а вошел за мной следом и, притиснув к стене, спросил, жарко дыша в лицо, сколько я еще буду морочить ему голову.
Не люблю, когда на меня наезжают, тем более безосновательно. Не люблю, когда о своих чувствах ко мне сообщают с такой претензией, будто я эти чувства специально спровоцировала, затем умышленно распалила до невозможности, а теперь издеваюсь, изображая неведение. Не люблю, когда на меня наваливаются всей тушей, бессовестно используя разницу в весовых категориях, каковая почему-то всегда оказывается не в мою пользу. И когда хватают за руки и требовательно смотрят в глаза, почти касаясь моей щеки двухдневной щетиной, тоже не люблю. Но сказать, что Сережин демарш оставил меня совершенно равнодушной - значит погрешить против истины. Конечно, я рявкнула на зарвавшегося ухажера, вырвалась и убежала, как стеснительная школьница. Но сердце заколотилось в груди как сумасшедшее, напоминая о том, что я все же женщина, и к тому же - живая.
Масла в огонь подлила Настасья, которой я неосторожно рассказала о случившемся.
- Я ж тебе говорила, что эта комната свадебная! - заявила она победным тоном, а меня передернуло: только свадьбы с Серегой и не хватало для полного счастья! А ведь предупреждена была о коварных свойствах своего нынешнего жилища - и умудрилась напрочь об этом забыть...
- Ну и что теперь делать? - мрачно спросила я, дождавшись, пока Настя насладится своим пророческим триумфом.
- То есть как это что?! - поперхнулась она.
Пришлось внести некоторую ясность в ситуацию:
- Замуж я за него точно не собираюсь!
- Почему? - бесцеремонно осведомилась подружка. - Он тебя как мужчина не привлекает, или у него никаких карьерных перспектив?
- Хм... - озадачилась я, не в силах решить, что меня привлекает меньше: мужские или профессиональные достоинства Сереги. Не рассказывать же Насте о своем сердце, отданном Смерти в подземном шаманском мире, и о бесследно сгинувшем ВП! В лучшем случае на смех поднимет, в худшем - потащит к какому-нибудь психиатру. Попыталась отделать общей фразой: - Да я пока вообще замуж не собираюсь...
- Ты это брось! - возмутилась Настасья. - Нечего зря человека мучить. И комнату портить тоже нечего - может, она еще мне пригодится!
- Так переезжай в нее сама, я же тебе с самого начала предлагала. И вообще, никого я не мучаю!
- Да?! - подбоченилась она, в очередной раз проигнорировав мое предложение. - Думаешь, я ничего не вижу? Он уже четвертый месяц вокруг тебя круги наматывает - просто так, что ли, от нечего делать? А ты все невинность из себя изображаешь - не надоело? Ишь, замуж она пока не собирается! Можно подумать, что тебе только-только семнадцать исполнилось, и от женихов отбоя нет, перебирать можно до бесконечности. Доперебираешься до климакса!
- Настя, - раздраженно скривилась я, - остынь, ты же на митинге.
- В конце концов, никто тебя не заставляет с ним расписываться, если он тебе чем-то не нравится, - фыркнула она. - Но хотя бы как средство поддержания гормонального баланса мужик в жизни должен присутствовать?! Ты когда в последний раз с кем-нибудь...
На этом месте патетическую речь подружки пришлось прервать, пока она не договорилась до приглашения мальчиков по вызову для общего оздоровления моего измученного аскезой организма, и укрыться в своей комнате, предварительно громко хлопнув дверью.
Укрыться от собственных мыслей, которые навязчиво лезли в голову, было куда сложнее. Возраст мой и впрямь сильно отличался от отроческого, так что нужно было как-то определяться с дальнейшей жизнью. И присутствие в этой жизни мужчины - пусть не в качестве "средства поддержания гормонального баланса", а в качестве друга и партнера - было все-таки весьма желательно. Серега в качестве кандидата на эту роль был ничем не лучше и не хуже всех остальных.
А то, что я к нему никаких трепетных чувств не испытываю - так ведь я их ни к кому не испытываю, и не факт, что когда-нибудь мое выжженное астральное тело начнет подавать признаки жизни. Но коль скоро я не ушла в монастырь, не переселилась в безлюдную пустошь и не подыскала себе домик в заснеженных Гималаях, на повестке дня остро стоял вопрос об адаптации к существующему социуму и приспособлению к принятым в нем правилам игры. Согласно этим правилам, следовало если не чувствовать, то хотя бы изображать чувства, если не радоваться жизни, то хотя бы изредка демонстрировать умеренное жизнелюбие, и если не любить самой, то хотя бы позволять любить себя...
Доводы рассудка действовали плохо. Астральное тело, пусть и выжженное, стояло насмерть, и признавать возможность союза с Серегой, настойчиво предлагаемого хитроумным ментальным телом, категорически отказывалось. Физическое тело вкупе с эфирным скромно намекали, что изголодались по тактильным ощущениям и прочим радостям нормальной плотской жизни. Откуда-то с более тонких планов долетали соображения о том, что жить как все и вести себя в соответствии с чужими стандартами для меня не только не обязательно, но и крайне вредно. В организме царили разброд и шатание, поэтому я малодушно отложила принятие решения на утро, словно за ночь проблема могла рассосаться сама собой.
Естественно, она и не собиралась рассасывать, зато сумела катастрофически усугубиться. Коварное астральное тело воспользовалось плановым ночным отключением сознания и цензуры, переманило на свою сторону эфирное и организовало мне такое сновидение, после которого думать о Сереге, а тем более - строить матримониальные планы, было уже просто невмоготу.
Мне снилось, что я проснулась на большом диване в избушке ВП - мысль о том, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, тут же пронзила сознание, и я действительно проснулась, но во сне. От понимания, что я сплю, избушка никуда не исчезала, лишь стены как будто стали объемнее и чуть заметно засветились в полумраке. Заглянуть за пределы помещения я не могла, но откуда-то знала, что мира снаружи нет - ни пустого, ни наполненного людьми и предметами, ни залитого солнцем, ни погруженного в кромешную тьму, ни банального, ни экзотического - вообще никакого. Весь существующий мир заключался в этой избушке, да в моем быстро набиравшем внутреннее свечение и терявшем вес теле, да в мужчине у стены, сидевшем в кресле спиной ко мне. Темнота скрадывала его очертания, но не до полной неузнаваемости. Легкий фосфоресцирующий дымок от зажатой в левой руке трубки поднимался над головой и устремлялся к потолку.
Я захотела встать с дивана - и тут же, не делая ни одного движения, оказалась стоящей на подоконнике. Окно за моей спиной никуда не смотрело и никуда не вело. Стоять под нависавшим над самой головой карнизом оказалось страшно неудобно - я оттолкнулась и поплыла по воздуху, чувствуя себя так, как будто занималась этим всю жизнь. Медленно подплыла к сидящему мужчине и тронула его за плечо. Он обернулся - в лице ничего не изменилось, борода все так серебрилась нитями седины, на тонкой переносице все так же поблескивали стекла очков, вот только проглядывавшие сквозь них глаза стали совсем другими: радужка потемнела, став из серо-зеленой почти антрацитовой, а зрачки превратились в черные дыры, в маленькие затягивающие бездны.
Он отложил все еще дымящуюся трубку, до боли знакомым движением снял очки и протянул ко мне руку. Прежде, чем тонкие пальцы коснулись моего тела, я успела заметить, что одежды на мне почему-то нет. И закрыла глаза, погружаясь в бесконечные волны ощущений, расходившиеся от кожи вглубь, к самому сердцу. Но при этом почему-то продолжала видеть все происходящее в комнате, и не только видеть, но и ощущать, как будто у меня теперь вместо одного было два тела, внутреннее и наружное, связанные поверхностью кожи, перетекавшие друг в друга, бесконечно продолжавшиеся друг в друге. И оба эти тела горели и плавились, превращаясь в сгусток непереносимого наслаждения, в сконцентрированную энергию, в дрожащее на ветру пламя, в тающие облака, в вихревые потоки, в яркий слепящий свет...
Когда я проснулась в третий раз, уже утром - в своей комнате, в квартире, которую мы с Настей снимали на двоих, - этот свет еще продолжал пульсировать внутри и сочиться из глаз. И меня, и этого света было так много, что хотелось осчастливить всех: и хмурую невыспавшуюся Настену, которой уже три дня не звонил Никита, и Антона, получившего нахлобучку от генерального, и вечно недовольную жизнь Фурию, и журналистов, корректоров, фотографа, дизайнера, верстальщиков, и уборщицу тетю Катю и даже дувшегося на меня Серегу. И все - естественно! - неправильно этот всплеск альтруизма поняли: Настя решила, что вправила мне мозги и теперь может рассчитывать на безграничную благодарность, Антон нагрузил дополнительной работой, Фурия придралась к давно утвержденному тематическому плану "оздоровительной" рубрики, сотрудники принялись отпрашиваться с работы и рассказывать об адских сложностях своей жизни, помешавших вовремя выполнить задания, а Серега в виде одолжения простил мое вчерашнее поведение и требовательно спросил о планах на вечер. Я соврала что-то о походе по магазинам и упорхнула от него подальше: кислые физиономии вкупе с беспочвенными претензиями сильно дисгармонировали с моим состоянием парения в облаках, скольжения по гребню океанской волны, щекочущего счастья между лопатками.
Ближе к середине дня внутренний свет отчего-то потускнел и перестал изливаться наружу, а вечером и вовсе иссяк. И накатила такая депрессия, как будто я впитала в себя и утреннюю хмурость Насти, и бессильную злость Антона, и раздражительность Фурии, и усталость тети Кати, и недовольство разнообразных сотрудников работой, зарплатой, общественным транспортом и жизнью вообще, и Серегины обиды - измазалась в этой липкой серо-зеленой субстанции, как в болотной тине, погрязла в трясине чужих эмоций и, не найдя в себе точки опоры, начала медленно погружаться на дно. Правда, до ночи еще теплилась надежда, что мне снова приснится ВП, и вся налипшая за день грязь растворится, как не бывало, и внутренний свет снова заплещется в глазах, одухотворяя серые декабрьские дни, озаряя их лучами давно исчезнувшего с небосклона солнца, превращая привычные будни в волшебную сказку. Но ничего такого не случилось, и следующие три дня я ходила мрачнее тучи - кажется, даже после гибели ВП от меня так не шарахались люди.
На четвертые сутки я перестала на что бы то ни было надеяться - и снова проснулась в избушке на холме. Умудренная горьким опытом, поутру не стала раздаривать распиравшее сердце ощущение запредельной полноты бытия - старалась ни с кем не общаться сверх необходимости, не углубляться в чужие проблемы, не подключаться к чужому настроению - словом, вела себя как скупой рыцарь, отгородившийся от мира и погруженный в созерцание своих несметных богатств. Увы, эта тактика тоже потерпела фиаско: к вечеру мне опять стало плохо, и пенять было уже не на кого. Хуже всего, что следующее свидание в сновидении случилось не на четвертые, а только на седьмые сутки, и за это время я успела пережить все оттенки бессилия, отчаяния и тоски, какие только есть на свете...
Так у меня начался новый период жизни: мгновения феерического счастья с бесконечно долгими промежутками черной меланхолии между ними. Чтобы я ни делала, как ни изворачивалась, удержать внутренний свет не удавалось, а после каждой его вспышки окружающая тьма казалась еще мрачнее и безнадежнее.
Не знаю, сколько бы тянулось и развивалось это сумасшествие, если бы не Маняша, та самая единственная в редакции специалистка по древнерусской словесности, разговорчивая барышня лет двадцати семи с буйством каштановых кудряшек на голове и большими карими глазами, словно краплеными солнечными брызгами. Отношения у нас с Маней сложились где-то посередине между приятельскими и дружескими, что, с одной стороны, ни к чему не обязывало, а с другой - позволяло в редкие дни, свободные от форс-мажоров, вместе сваливать на перерыв и зависать в уютной кафешке неподалеку от работы. Традиция эта сложилась еще до моего повышения, и нарушать ее после вступления в должность зама я не стала: слава богу, снобизм в числе моих многочисленных недостатков не значится.
Однажды во время очередных кофейно-чайных посиделок Маняша вдруг предложила:
- Слушай, давай-ка я тебе погадаю! Не скажу, что я мега-предсказатель, но обычно все сбывается.
- Не надо, - возразила я достаточно мягко, чтобы не обидеть хорошего человека резким отказом. И тут же за свой гнилой либерализм поплатилась.
- Надо, Федя, надо! - убежденно возразила она. - На тебе, мать, который день лица нет. И Серега ходит как в воду опущенный. Давай посмотрим, что там у вас происходит и как это быстро поправить.
- Серега тут вовсе не при чем, - запротестовала я.
- Тем более! - блеснула Маня характерной для гуманитариев логикой. - Разобраться-то в ситуации надо.
- Я и так разберусь!
- Поверь моей интуиции, - доверительно понизив голос и наклонившись ко мне через стол, сообщила она, - не разберешься. Я не первый год гадаю, вижу, что к чему. Зачем же биться головой об стену, если можно заглянуть за изнанку событий и вырулить на нужную дорогу?
Я ничего не ответила, думая про себя, что нужной мне дороги, увы, не существует в принципе. Маняша восприняла мое молчание как капитуляцию и перешла к делу.
- Так. Таро здесь раскладывать, пожалуй, неудобно, - она скептически осмотрела сидевшую в кафе публику и перевела взгляд на свою чашку, - а вот на кофейной гуще - в самый раз.
Пришлось напомнить, что кофе я не пью в принципе.
- А кто говорил, что жестко придерживаются принципов только фанатики и идиоты? - тут же поддела она меня. Вот черт, и ведь действительно я как-то такое ляпнула. И ладно бы сама так думала, а то ради красного словца ВП процитировала. Вот бумеранг и вернулся...
- Ради такого дела можно разок и отступить от принципов, - провозгласила Маня и заказала официанту еще две чашечки кофе.
Заказ был исполнен почти молниеносно, и мне не оставалось ничего другого, кроме как выпить омерзительную черную жижу и перевернуть чашку на блюдце, проклиная собственную неожиданную мягкотелость. Ведь зарекалась же я прибегать к магическим техникам, ведь давала же самой себе обещание...
- Во-первых, если человек дал обещание самому себе, никакие кары господни ему не грозят, - покровительственным тоном заметил внутренний голос. - Во-вторых, неизвестно, чего ради вообще было зарекаться - назло врагу, что ли? В-третьих, ты все равно уже нарушила свой дурацкий обет, когда разбиралась с трудоустройством. А в-четвертых, не надо делать вид, что результаты гадания тебя совершенно не волнуют!
Увы, паршивец опять был прав: покажите мне человека, которого не соблазняет возможность заглянуть в будущее и сделать тайное явным! Ладно, пусть не человека, пусть женщину. Не знаю, как вы, а я таких не встречала. К тому же терять мне давно было нечего, а хоть как-то сдвинуть свое состояние с мертвой точки не то, что хотелось - было жизненно необходимо.
Пока мы с внутренним голосом выясняли отношения, Маняша взяла мою чашку и принялась рассматривать потеки на ее внутренней поверхности. Молчание затягивалось. Лицо добровольной гадалки не предвещало ничего хорошего - впрочем, ни на что хорошее я в глубине души и не рассчитывала. Разве что самую малость.
- Мда... - проговорила наконец Маня, поднимая взгляд от кофейного артефакта.
- Что? - не выдержала я.
- Даже не знаю, что и сказать.
- Все настолько плохо?
- Нет, вовсе неплохо, - она покачала головой и принялась тоном опытной гадалки меня успокаивать: - Видишь, это дороги. Множество дорог, и все они перед тобой открыты.
- Быть мне путешественницей, - неуклюже пошутила я, но Маня на шутку не отреагировала.
- Вокруг тебя много людей. И мужчины, и женщины...
- Ты на что это намекаешь?!
- Да ни на что я не намекаю, - отмахнулась Маняша, упорно не желавшая перенимать мой вымученный стебный тон. - Много друзей и подруг. Несколько вероятных спутников жизни, - видишь эти фигуры, протягивающие к тебе руки?
Она повернула чашку ко мне "лицом" и указала длинным ногтем на какие-то мелкие закорючки. Я всмотрелась в кофейные разводы, ничего там толком не увидела и неопределенно пожала плечами.
- Не везет в карты, повезет в любви, - банальности так и лезли из меня, как подошедшая опара из кастрюли.
- В том-то и дело, что в карты тоже везет, - задумчиво ответила Маня. - Ну, не обязательно в карты, но с финансами полный порядок. Видишь вот эти звездочки в кружочках? Это пентакли, символ денег.
- Ну, а в чем тогда подвох?! - идиллическая картинка начала меня раздражать.
- Даже не знаю, подвох это или наоборот, - буркнула она и отчего-то вздохнула. - За твоей спиной все время кто-то стоит.
Я хотела сморозить какую-нибудь очередную глупость - например, о вездесущих спецслужбах, но язык вдруг прилип к небу, а между лопатками пробежал холодок.
- Можешь сама убедиться, - Маня сунула мне чашку и ткнула пальчиком в нужное место. - Видишь, вот эта маленькая фигурка - это ты. А вот эта фигура, похожая на облако или столб дыма, прямо за тобой - тот человек... Впрочем, человек ли это...
Холодок превратился в озноб, в висках застучала кровь, а державшие чашку пальцы взмокли. И уже чудилось, что я вижу в мутных кофейных разводах знакомые очертания...
- Что... ты имеешь в виду? - выдавила я хриплым голосом, пытаясь избавиться от наваждения.
- Ну, очертания вполне человекообразные, - поглощенная дедукцией Маняша то ли не обратила внимания на мою нервозность, то ли сознательно ее проигнорировала. - Я бы сказала, что это мужчина, гораздо выше тебя, худощавый, в очках. Вот здесь, насколько я вижу, - или шарф, в который он кутается, или борода. Но при всем при этом - он почти бесплотный. Видишь, насколько прозрачнее всех остальных фигур?
Я тупо кивнула, хотя по мере Маниного рассказа прозрачнее становились не очертания ВП на поверхности чашки, а сама чашка, столик, за которым мы сидели, интерьер кафе и даже моя прорицательница. И голос Маняши доносился уже откуда-то издалека, а призрачная фигура оживала, проступала из кофейно-крупитчатого фона, оборачивалась от крошечной фигурки символической Ники в мою сторону и насмешливо созерцала растущую во мне панику. Кажется, даже стекла очков поблескивали.