Баклина Наталья (Никифорова) : другие произведения.

Сколопендра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Люба - из тех женщин, кто "сделала себя сама". Она слишком много пережила, чтобы впредь доверять мужчинам. Да и многих из них она в карьерном плане может, что называется "сделать на раз"! Правда, как быть с новым директором по развитию, наглецом и хапугой, она не представляет. Тем более, что генеральный директор на его стороне. А тут ещё и личная помощница переметнулась, и дочь ушла из дома... "Да ну вас всех", решает Люба, уехав в осенний Крым на тренинг к Арсению. И там неожиданно для себя открывает страницы из прошлого, которые, вроде бы, закрыла навсегда. Она оттаивает и разрешает себе "слабости". И уже по-женски решает тот клубок проблем, что без неё только вырос. А главное, начинает слышать себя и то, что на самом деле хочет её душа. "Скалапендра" отчасти перекликается с "Неделей странного лета"
  Наталья Баклина
  
  Сколопендра
  История о любви в неожиданных обстоятельствах
  
  Герои и действие повести вымышлены, совпадения случайны. Все рекламные названия и слоганы придуманы автором по ходу романа.
  
  Часть 1 Любовь Сергеевна
  
  Глава 1
  
  - А я вот так пойду! У меня три козыря! Что, папка, сдаёшься? Ахаха-ха-ха, ахаха-ха-ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
  Больше всего меня донимал этот противный смех. Мало того, что девчонка дулась в карты с собственным отцом, она ещё и каждые десять минут разражалась своим дурацким хохотом, скопированным из дурацкого мультика про дурацкого дятла Вуди. Моя Маришка, когда ещё в школе училась, притащила как-то в дом одноклассницу вместе с кассетой с этими дрянными мультфильмами - облезлый тощий зверь, типа, койот, гоняется за гидроцефального вида птичкой с клювом, вдвое больше её тельца. А птичка делает койоту гадости и издаёт этот, то ли смех, то ли победный клич - в любом случае мерзкое ржание. Мультики они крутили весь вечер, и дятел ржал каждые две минуты, пока у меня не лопнуло терпение. Когда лопнуло, я вежливо спросила Маришкину одноклассницу, не заждались ли её дома. Девочка оказалась понятливая, тут же собралась и исчезла, а Маришка тогда впервые устроила мне "бунт на корабле", вопя, чтобы я не смела выгонять её подружек.
  - А мы тебя вот так и вот так! - азартно комментировала девчонка свои ходы. С моей боковой полки вдоль прохода видно её не было, но я её помнила. Ещё вчера, когда садились в вагон, я обратила на девочку внимание. Была она крепенькая, вертлявая, на вид лет десяти и, судя по поведению, скверно воспитанная. Ну что он, папаша этот, не понимает, что ребёнок ведёт себя неприлично? А соседи по купе? Они почему молчат? Я лежала, злилась, пыталась читать и не обращать внимания. Получалось плохо.
  - Проиграл! Проиграл! Подставляй нос, папка, тебе пять щелчков! Ахаха-ха-ха, ахаха-ха-ха, а-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
  Нет, это просто немыслимо! Ну как ту не обращать внимания, если вопли - на весь вагон! Я соскочила с полки, решительно нашарила тапки - не люблю скандалить, а что делать? - и двинулась в сторону развесёлой плацкарты.
  Мужчина сидел у окна, зажмурившись. Девчонка, зажав несколько карт в руке, примерялась к отцовскому носу. За процессом наблюдали ещё две попутчицы: одна постарше, женщина примерно моих лет, вторая помоложе, лет двадцати.
  - Раз! Два! Три! - начала громко считать девочка, шлёпая картами папашу.
  - Граждане, вы не могли бы вести себя потише? - не менее громко поинтересовалась я, вставая в проходе живым укором в непотребном поведении.
  - Что? - повернулся мужчина, открывая глаза. Был он русоволосым, конопатым, с носом-картошкой, слегка покрасневшим от дочуркиных манипуляций, и с тем простецким выражением лица, которое в мужчинах меня бесит чрезвычайно. Как правило, такие простачки - из неудачников и подкаблучников, те ещё тряпки. Взгляд его стал растерянным - видимо грозная баба, возникшая в проходе, слишком контрастировала с настроением, в котором он пребывал.
  - Не могли бы вы. Проследить. Чтобы ваш ребёнок. Во-первых, разговаривал потише. А во-вторых, прекратил смеяться этим дебильным хохотом? - повторила я, чеканя слова и добавляя металла в голосе.
  - Простите, мы вам мешаем? - заморгал "папка". Ну, точно - тряпка!
  - Вы всему вагону мешаете! - на всякий случай объяснила я, и его простецкое лицо стало смятённым.
  - Ну, за всех-то вы не говорите! - неожиданно вмешалась попутчица постарше. - Мне, например, Любашина непосредственность совсем не мешает.
  Надо же, она ещё и Любаша!
  - Ну, если вы игру в карты считаете детской непосредственностью, это ваши проблемы, - хмыкнула я, теперь разглядывая заступницу и всем своим видом давая понять, насколько это гадкое на самом деле занятие. Я специально подчеркнула голосом "вы" и "ваше", чтобы лучше дошло. - Но безумный хохот каждые пять минут - это уже, по-моему, серьёзное отклонение от нормы!
  Женщина подобралась, собираясь что-то ответить, но тут вмешался мужчина:
  - Я понял, я понял! Извините! Любаша, ты слышала? Тётя просит тебя больше так не смеяться!
  - Меня? - заморгала девочка, которая наблюдала перепалку со спокойным интересом. - А почему не смеяться?
  - Потому что в вагоне кроме вас с папой едут и другие люди. И многим твой хохот мешает, - объяснила я девчонке. Кажется, она не поняла, что весь сыр-бор разгорелся из-за неё.
  - Ну это же так дятел Вуди смеётся! - распахнула та по-отцовски серые глаза. В отличие от рохли-папаши на её личике моей тёзки глаза смотрелись потрясающе. Миленькая девочка. Жаль, что слегка дебильная. Надо с ней помягче.
  - Я знаю, детка. Но очень тебя прошу, пусть он больше не смеётся. Или смеётся шёпотом. А то у меня уже голова разболелась. Договорились? Вот и умница.
  Кивнув, как бы поставив точку своим словам, я развернулась и пошла в туалет в начале вагона. В туалете было грязно, над железным унитазом пришлось нависать в брезгливом полуприсиде. Кран с железным соском, на который нужно давить, чтобы пошла вода, мутное зеркало над раковиной, откуда на меня глядела женщина сорока лет со складкой между бровей и плотно сомкнутыми губами.
  - И зачем это тебе надо было, а? - спросила я, глядя в карие глаза женщины. - И ради чего, скажи на милость, ты потащилась незнамо куда и непонятно с кем? И чего тогда воюешь с пассажирами, если уж потащилась? Сейчас не ты устанавливаешь правила! Или принимай, или возвращайся!
  Умывшись тепловатой водой, я вышла в коридор и тут же попала в "вудиный" хохот. Правда, издав разгоночное "ахаха-ха-ха", девочка резко оборвала его, будто закрыв рот рукою, а потом сказала громким шёпотом
  - Папка, я нечаянно! Оно само! Может, она не слышала? Такая тётька злющая, ругается, как баба Зина!
  Именно на этих словах я прошла мимо их купе, чувствуя себя абсолютной дурой и склочницей. Пришлось делать каменное лицо и вид, что я действительно ничего не слышала. Но всё-таки заметила, как попутчица, что помоложе, прыснула и отвернулась к окну.
  - Ну, чего ты там? Провела воспитательную беседу? - свесилась ко мне со второй полки Анна. Билеты нам обеим достались в проходе, я внизу, она на верхней полке
  - Провела. Сил уже не было слушать эту дятловую истерику. Не понимаю, как можно загаживать детям мозги всяким низкопробным бредом, а потом ещё и позволять этот бред транслировать!
  - Ага, а высокопробный бред транслировать лучше? - зевнула Анна.
  - О чём это ты? - не поняла я. Это моя отповедь высокопробный бред, что ли?
  - Да так, к слову прицепилась. Ты не знаешь, станция скоро?
  - Не знаю, у проводника спроси.
  - Сейчас спрошу, заодно и чаю попрошу. Собери свою полку, а?
  Анна ушла в начало вагона, я скатала матрац и поискала взглядом, куда его деть. На третью полку - вряд ли доброшу, высоко. Ладно, на вторую к Анне закинет.
  - Вам помочь? - спросил парень из отсека напротив.
  - Не надо, я сама, - отмахнулась я. Тоже мне, помощник, сама справлюсь!
  Я рывком переместила скатку наверх. Потом потянула за язычок в середине полки, та поддалась и сложилась, превратившись в маленькую квадратную столешницу между двумя квадратными сидениями.
  Я села и принялась смотреть в окно. За окном проплывали украинские виды. Впрочем, они ничем не отличались от видов российских, разве что деревьев было поменьше. Таких лесов, что красовались вчера вечером, когда мы отчалили от Курского вокзала, уже не было. Мимо нашего скорого "Москва-Феодосия" с самого утра мелькали станции, сельские домики, окружённые пышной сентябрьской зеленью, городские панельные "хрущёбы", торчавшие памятниками общего соцпрошлого ныне суверенных государств. Виды были почти такими же, что мне доводилось наблюдать во время командировок в Тулу, Владимир, Липецк или Курск.
  - Кому гривны? Гривны! Меняю гривны на рубли и доллары!
  По вагону шла тётка, потряхивая пачкой купюр. Остановилась рядом.
  - Женщина, вам гривны не нужны? Поменяю по хорошему курсу!
  - Нет, спасибо, не надо, - я отвернулась. Ещё чего не хватало, у первой попавшейся бабы деньги менять! Подсунет ещё фальшивые. Нет уж, в Феодосии в банке обменяю. Арсений сказал, что у нас будет такая возможность. Возможность-невозможность. Наверное, я точно слегка умом тронулась, раз решилась на эту поездку... И я перестала видеть пейзаж за окном, опять свалившись в воспоминания, которые крутились в голове с шести утра, когда нас разбудили в Белгороде на российской границы.
  Я тогда показала свой паспорт сначала русским таможенникам в серой форме, через полчаса - украинским в синей. Послушала, как синий таможенник разговаривает по рации с коллегой - у того в вагоне обнаружились граждане Украины без документов. Паспорта вместе с деньгами пропали в промежутке между границами - на российской были, на украинской уже нет. Воришка умудрился украсть сумку, где семейство везло всё самое ценное. "Проводник подтверждает, что они граждане Украины. Когда садились в вагон, он проверял паспорта", - сообщил невидимый собеседник, и таможенник, видимо, старший в наряде, разрешил: "Ладно, пусть въезжают!"
  "Интересно, а если бы у меня документы украли? Они бы меня обратно отправили?" - подумалось мне тогда. И я поймала себя на мысли, что хорошо бы, если б отправили. А поймав, испугалась и проверила пакетик в изголовьи, куда завернула паспорт и те сто долларов, которых, по заверениям Анны, мне должно было хватить в Крыму "за глаза". Да и в самом деле, на что могут понадобиться деньги, если живёшь в палатке на берегу моря? Это тебе не в Барселоне загорать! Потом пришла мысль, что, наверное, было бы разумнее поехать на бархатный сезон именно в Барселону, а не туда, куда я еду сейчас - в никуда, наобум, поддавшись странному порыву и обаянию Анны, случайной, если разобраться, знакомой. Все эти мысли окончательно разогнали те остатки сна, которые не смогли разогнать две таможни, и передо мной опять встали события, которые обрушились на меня накануне отпуска, перебаламутив мою спокойную и отлаженную жизнь.
  Впрочем, не то чтобы совсем уж накануне... Что-то такое назревало исподволь ещё с февраля, когда к нам в компанию пришёл работать Бубенко, новый директор по развитию. Мне он не понравился с первого взгляда - субъект из тех самодовольных плейбоев, которые считают, что весь мир у их ног только потому, что они родились мужчинами. Я ему, похоже, тоже не приглянулась. По крайней мере, когда Лебедев, их генеральный, собрал топов, чтобы познакомить с новым директором, этот Бубенко смерил меня, единственную женщину из пяти присутствующих директоров, таким взглядом, словно хотел сказать "А эта как сюда затесалась?". А что ещё могли выражать эти нагловатые самоуверенные глаза? Меня ведь не проведёшь, я таких типов насквозь вижу, как облупленных: для них женщина либо секс-партнёрша, либо обслуживающий персонал. А я ни в ту, ни в другую категорию не попала: тридцатишестилетний Бубенко моложе меня на шесть лет и занимает равную со мной должность.
  А вот Ниночка, менеджер по рекламе и, считай, моя личная помощница, попала в первую категорию. И попала довольно быстро - наверняка на мартовской корпоративной вечеринке у этих двоих всё и произошло. И с этих пор в покладистую и неперечливую Ниночку словно бес вселился. Огрызаться начала, спорить, как-то на неделю на работу не вышла, сказавшись больной. В общем, вышла девчонка из-под контроля и принялась осложнять мне и так непростую жизнь. Шутка ли - у компании восемнадцать филиалов по стране, восемь из них открыты за два последних года, шестнадцать - моими стараниями. Да, да всё так, и нечего тут скромничать, в том числе и мои способности подняли фирму на те высоты, где она сейчас. Директор по продвижению - это вам не девочка по вызову. Это и маркетолог, и пиарщик, и рекламщик в одном флаконе. Рынок оценить, стратегии придумать, проследить, чтобы всё, от символики до наружной рекламы, было как надо. И всё под моим жестким контролем, и твёрдой рукой. А то не углядишь - и вылезёт какой-нибудь шедевр спермотоксикозного креатива типа "сосу за копейки"...
  До Ниночки у нас в отделе рекламы работал один такой, озабоченный. Этот паршивец так и норовил всё сделать по-своему и отвлекал уйму моих сил на контроль. Воодушевившись скандальной рекламой пылесоса, он как-то выдал собственный шедевр: фото красного дивана с надписью по диагонали "Ценовой оргазм гарантирован!" И почти убедил Лебедева дать эту пошлость в газеты и на билборды, хотя я была категорически против. И просто бесилась от аргументов, которые нашёптывал генеральному горе-рекламщик: мол, слоган должен эпатировать и запоминаться! На счастье нашей компании, довольно скоро в газетах разразился скандал насчёт копеечного сосания, и генеральный опомнился, приняв-таки мои доводы, что при их бизнесе - мебель всё-таки выпускают для нормальных квартир, а не для борделей - компании такая слава ни к чему. В итоге в люди вышел слоган, который я придумала вместе с Ниночкой, тогда работавшей в рекламном агентстве: светлый обжитой диван, на котором лежит раскрытый журнал, вязание и плюшевый мишка. И слоган: "Здесь уютно". В журналах и на билбордах наш диван смотрелся потрясающе - на нём просто хотелось жить.
  Горе-рекламщик обиделся и уволился, на его место я переманила из агентства Ниночку, на которую полагалась абсолютно, и с облегчением переложила на неё солидную порцию своих забот. Контролировала, конечно, как же без этого. И уму-разуму учила. А что, повезло ведь девчонке, что рядом с ней такая женщина, как я: волевая, сильная, одним слово - бизнес-вумен. Если бы в мои юные годы у меня была такая наставница, я бы не наделала тех глупостей, что наделала. И тут вам - здрасти-пожалуйста, Ниночка спуталась с Бубенко и задурила. Делает всё кое-как, в ответ на мои замечания смотрит наглыми прозрачными глазами...
  Так она смотрела до августа. А в августе, вернувшись из двухнедельной командировки в Ярославль, где открывался наш восемнадцатый филиал в новом торговом центре и требовалось лично проследить за открытием, я обнаружила на Ниночкином столе журнал с нашей рекламой. На самом деле, я даже не сразу поняла, что реклама наша, зацепилась вниманием лишь за знакомый логотип фирмы. Журнал был незнакомым. Модуль тоже. Начиная с мая, мы давали такую картинку: солнечно-жёлтый диван с голубыми спинкой и подлокотниками стоит на зелёной травке. Над диваном вьются бабочки и слоган "Купи кусочек лета". На этой же фотографии летом и не пахло. Чёрный фон, в середине переходящий в оранжевый, на оранжевом фоне - чёрное кожаное кресло. В кресле валяется девица, задравшая на его спинку умопомрачительно длинные стройные ноги. И надпись: "Возьми меня". Я оторопела. Что это за призывы?
  - Нина, что это? - спросила я, когда Ниночка вошла в кабинет.
  - Реклама, - независимо пожала та плечами и осталась стоять в дверях.
  - Откуда? Кто утвердил эту пошлость?
  - Дмитрий Владимирович... То есть, мы втроём, вместе с Сергеем Михайловичем! И это не пошлость! Это работа на мужскую аудиторию! Мы почти не учитываем этот сегмент покупателей в своих программах продвижения.
  - Это тебе Дмитрий Владимирович сказал? - я отошла от Ниночкиного стола, и та юркнула на своё место, словно под защиту бумаг и компьютера. - А то, что решение о покупке мебели принимают в основном женщины, он тебе не сказал? А то, что ни одна уважающая себя женщина не захочет, чтобы у неё в доме стоял вот такой... филиал притона, он тебе тоже не сказал? - защитный бастион Ниночке помогал плохо. Я просто фонтанировала негодованием, которое подогревало ещё и то, что публикация вышла в несогласованном со мною журнале. И ничуть не унимало то, что девицы на других страницах журнала были ещё менее одеты, чем на рекламе с креслом.
  - А откуда взялся этот, с позволения сказать, рекламный носитель? - я потрясла злополучным изданием.
  - Это новый журнал... Для мужчин, - Ниночка откинулась в кресле и посмотрела дерзко, хотя побледневшие скулы и подрагивающие ноздри выдавали волнение.
  - Отлично, просто отлично, - добавила яду Любовь Сергеевна. - И с каких это пор мы даём рекламу в нераскрученных изданиях?
  - Это хороший журнал... Везде продают... Они нам скидки хорошие дали, - дополнительную порцию яда Ниночка выдерживала с трудом - теперь уже дрожали и губы. И тут в кабинет зашёл Бубенко.
  - Что за шум, а драки нет? Любовь Сергеевна, ваш разнос по всему коридору слышно. Перестаньте прессовать Нину, это я распорядился насчёт рекламы.
  - А с какой, позвольте узнать стати? - я развернулась к нему, разом забыв о Ниночке. - С какой стати мы теперь даём рекламу в порноизданиях? И почему меня ставят перед фактом? За рекламу в нашей компании отвечаю я. Или что-то изменилось?
  - Времена изменились, Любовь Сергеевна, времена! - сказал Бубенко, усмехаясь и окидывая меня взглядом, словно оценивая. Оценка не дотягивала и до трёх с плюсом. - Все эти ваши сюси-пуси с диванами - вчерашний день, бесполые сопли для старушенций.
  - А вот это, по-вашему, день сегодняшний? - я потрясла журналом. - По-вашему, ярко выраженная половая ориентация помноженная на эрекцию вызовет бурный потребительский оргазм? Нина, у вас нет ощущения дежавю? Дмитрий Владимирович, если не секрет, а какой откат вам заплатили ребята из журнала?
  По его вильнувшим в сторону зрачкам я поняла, что угадала с откатом и что обсуждать тут нечего. Решила продолжить обсуждение у Лебедева и минут двадцать потратила в кабинете генерального, попытясь расставить все точки над "ё". Лебедев принялся мямлить, что новая линия мебели рассчитана на активных мужчин от двадцати пяти до сорока, поэтому и реклама должна быть соответствующей. И что Дмитрию Владимировичу, то есть, Бубенко, как директору по развитию бизнеса и свежему в компании человеку видны многие вещи, которые я (как несвежий человек, очевидно) пропускаю. И это хорошо, потому что ум, как говориться, хорошо.... На этих словах я поняла, что устала. Очень устала. Устала тянуть на себе эту прорву дел и воевать с этими тупыми мужиками, которые ничего не понимают и не чувствуют. А если и чувствуют, то только одним-единственным органом, и это отнюдь не сердце...
  Из офиса я ушла пораньше - и так ведь явилась утром сразу с ночного поезда, не заходя домой. Может, и взвилась так от того, что устала? Нет, надо побыть дома, полежать в пенной ванне и уже на свежую голову соображать, что делать с этой ситуацией, которая, похоже, дошла до своего предела. Если уж этот Бубенко напрямую вмешивается в мои полномочия, а эта поганка Ниночка ему помогает, то не пахнет ли дело керосином? В смысле, не пытается ли он выжить меня из компании? Нет уж, шиш ему, не обломиться. Я пятый год здесь работает, своими руками, можно сказать, компанию на рынок выводила. А тут явился...директор по развитию. Смотрит на меня, как на...недоразвитую.
  Дом встретил меня запахом табака и странными звуками. Я застыла на пороге, пытаясь понять, что происходит. В прихожей стояли растоптанные кроссовки размера сорок третьего, в полтора раза больше моих домашних тапок. На дверной ручке висела холщовая торба на длинном ремне. Звук доносился из кухни. Не разуваясь я прошла вперёд и застала такую картину: моя Маришка, взлохмаченная и в халатике, явно накинутом на голое тело, сидела ко мне спиной, с ногами взобравшись на стул. На столе стояла пепельница с двумя папиросными окурками. А напротив стола на угловом диванчике сидел какой-то тип - наполовину бритый, наполовину волосатый. Выбриты были виски и, насколько я успела заметить, затылок. Волосы, оставленные на макушке, собраны в тонкий хвост. В левом ухе у парня болталось целая гроздь колечек. Одет он был в чёрную футболку с изображением конопляного листа и свободные серые штаны с уймой карманов. Закрыв глаза, парень дёргал пальцем за железку, засунутую в рот. Она и издавала тот странный напевно-дребезжащий звук, который я услышала с порога.
  С минуту я стояла, переваривая увиденное. А переваривать было чего - моя Маришка, моя чистая девочка привела в дом какого-то вахлака. Это что же, все две недели, пока меня не было, он тут и жил? "Вахлак", видимо, почувствовав мой взгляд, перестал дёргать за железку и открыл глаза. Маришка обернулась.
  - Мама? Ты уже вернулась? А почему так скоро? Ты же на работе должна быть!
  - Кто это? - я показала подбородком на парня, который смотрел на меня как-то странно, расфокусированно, словно был не совсем здесь.
  - Это Демьян, он мой друг, - заморгала Маришка.
  - Мариш, не пора ли твоему другу уже и честь знать? Я очень устала.
  - Да, конечно, - взгляд Демьяна, наконец, прояснился. - Извините. Я пойду.
  - Подожди, я провожу! - взвилась Маришка. Так, девчонку пора приводить в сознание.
  - В таком виде? - я подняла бровь, взглядом показывая на расстегнувшийся халатик, обнаживший Маришкину грудь и, так и есть, накинутый на голое тело. Потом посторонилась, пропуская мимо себя Демьяна, от которого пахло смесью табака и смолистого мужского парфюма. Запах мне неожиданно понравился. А вот поведение дочери, которая, крикнув "Подожди меня на лестнице!", кинулась в комнату переодеваться - нет.
  - Марина, может быть, ты останешься? - я повысила голос. - Я две недели тебя не видела, нам надо поговорить!
  - Да вы не волнуйтесь, - сказал Демьян, снимая с двери торбу и надевая её через плечо, - она проводит меня до метро и вернётся.
  Судя по времени, Маришка проводила его гораздо дальше. Или сидела с ним где-нибудь на лавочке. Домой дочка вернулась часа через два. К этому времени я, убедилась, что этот Демьян действительно тут пожил, а не забежал на часок подрынькать на своей железяке - разобранный диван с двумя подушками, наспех накрытый покрывалом был более чем красноречив. Волноваться на этот счёт сил у меня не было и я решила всё-таки принять ванну и до Маришкиного прихода успела належаться в воде в своё удовольствие. И то ли душистая пена поспособствовала, то ли морская соль, но из ванной я вылезла собранной и оправившейся после обоих этих ударов. Мне уже больше не казалось, что жизнь выходит из-под контроля и я точно знала, что надо делать. Ситуацию с рекламой я нейтрализую, припугнув Бубенко разоблачением его финансовых махинаций, а с Маришкой серьёзно поговорю. И не о том, что она начала спать с мужчинами - пора уже, в девятнадцать-то лет. А о том, что нужно более взыскательно подходить к своим сексуальным партнёрам. А то Демьян этот какой-то странненький. На наркомана похож.
  Но разговор с дочерью пошёл совсем не так, как я его себе представляла. Вернувшись, Маришка с независимым видом принялась убирать постель, начав с измятой простыни. Нанося крем на лицо, я видела в зеркале дочкину спину, выражавшую целую гамму эмоций, от упрямства до непокорности.
  - Я была лучшего мнения о твоём вкусе на мужчин, - сказала я, втирая крем в шею. Подбородок при этом пришлось задрать, и слова получились чуть сдавленными. - Где ты откопала сей...персонаж?
  - Не смей так говорить о Демьяне, - развернулась ко мне дочь.
  - Как - так?
  - Как о каком-то проходимце!
  - Ладно, буду говорить о нём, как о пришельце, - согласилась я. - Тем более что внешность у него самая подходящая. Вы тут с ним что, травку курили?
  - Мама, да прекрати же! - Маришка в зеркале в сердцах швырнула на пол подушку. - Ну почему если парень выглядит неординарно, так сразу - наркоман?
  - Да потому что глаза мутные и в квартире накурено, не продохнуть. И окурки без фильтра...
  - Никакие у него глаза не мутные. Это он на варгане долго играл, возвращался какое-то время. А окурки - от "Беломора", Демьян "Беломор" курит. Извини, что в квартире, но я окна открывала, проветривала...
  - Похоже, он все две недели тут так и курил, раз не выветрилось. И всё-таки, где ты это чудо откопала?
  - В институте познакомилась.
  - Да неужели? - удивилась я и развернулась к дочери. - Что, сейчас в финансово-кредитном и такие тоже учатся? Лысо-волосатые с серьгами и варганами?
  - В финансово-кредитном учатся одни девчонки. А с Демьяном мы познакомились в архитектурно-ландшафтном. Мам, я бросила финансово-кредитный. Я поступила на ландшафтного дизайнера.
  - Та-а-ак, - ещё новости, что за день за такой! Я разглядывала дочкино лицо с решительно закушенной губой. - Бунт на корабле, значит? Дворцовый переворот? Долго думала, прежде чем решилась?
  - Долго. Весь год. Я зимнюю сессию завалила и на подготовительные курсы пошла.
  - А мне почему не сказала?
  - Потому. Не хотела, чтобы ты меня отговаривала. Потому что мне уже девятнадцать, и я хочу про свою жизнь решать сама.
  - Что ещё ты сама решила про свою жизнь? - спросила я, чувствуя, как пульсирует жилка на виске.
  - Я... Мы с Демьяном решили жить вместе!
  - Здесь? - я обвела взглядом комнату. - В нашей однокомнатной квартире?
  - Нет. У него есть комната в коммуналке.
  Нет. Всё. Больше не могу. Слишком много всего для одного дня. В коммуналку она пойдёт!
  - Марина, да ты в своём уме? Он тебя что, обкурил, задурил, одурманил? Какая коммуналка?! Какой Демьян?! Тебе всего девятнадцать! Тебе о своём будущем думать надо, выучиться, встать на ноги, получить профессию! А ты лезешь в жизнь, в которой ничего не понимаешь!
  - А ты понимаешь? - вполголоса спросила дочь, и я поперхнулась собственным криком. - Всю жизнь вкалываешь, как лошадь, живёшь одна, никого не любишь, кроме работы не видишь ничего. Если это называется "встать на ноги", то я не хочу такие ноги. Я крылья хочу, понимаешь? Крылья! Я летать хочу!
  - С этим наркоманом? - ни сил, ни аргументов у меня не осталось. - Это не полёт. Это падение.
  - Прекрати называть Демьяна наркоманом. Он художник, он талант. Мы уже всё решили.
  - Решили, так решили, - сдалась я. Он ей совсем голову задурил. Спорить бесполезно. - Налетаешься, приземляйся. Желаю мягкой посадки, дорогая. И помни, что, как правило, такие полёты кончаются залётами.
  - Какая же ты всё-таки! - задохнулась от возмущения дочь.
  - Какая?
  - Ехидная. Как сколопендра!
  - Я не ехидная. Я мудрая. Я знаю жизнь.
  Глава 2
  Переехав рано утром русско-украинскую границу, наш поезд словно вернулся лет на пятнадцать в прошлое. Я хорошо помнила - в начале девяностых примерно так в поездах и было. Я тогда как раз развелась со своим мужем-пентюхом и ехала из Пензы в Москву за новой жизнью, оставив в старой Славку, который оказался не каменной стеной, добытчиком и опорой, как думалось и казалось в первые годы их жизни, а тем самым чемоданом без ручки, что и нести тяжело, и бросить жалко. Но вот - бросила.
  Так уж случилось, что страна, где мы со Славкой выросли и окончили институт, став инженерами, рассыпалась осколками, которые сложились совсем в другую картину мира. И в этом мире мы-инженеры не пригодились. Нам обоим нужно было заново учиться жить. У меня желания и смелости на учёбу хватило. У Славки - нет. Когда наш завод закрыли - нашей семье как раз исполнилось пять лет - муж перешёл на диванное существование, целыми днями либо валяясь дома у телевизора, либо шляясь по городу в поисках работы. Работа не находилась, и его поиски становились все более вялыми, а лежание на диване - всё более основательным.
  Пришлось мне, засидевшейся с ребёнком, перехватывать роль добытчика. Я устроилась продавцом к своей бывшей однокурснице - у той-то муж отлично приспособился к новым условиям жизни в стране, мигом развернув челночный бизнес. Трехлетнюю Маришку взяла на воспитание мама - на роль няньки Славка тоже не годился - очень кстати приехавшая навестить нас из Джамбула, который к тому времени уже стал Таразом. Полтора года семья жила на мои заработки, и я всё ждала, что Славка вот-вот встряхнётся и наконец-то возьмётся за ум. Отойдёт от шока, вспомнит, что мужчина, что ему нужно семью кормить, о дочери заботиться. Я ждала, пока торговала польским шмотьём на городском рынке, пока сама моталась в Польшу, вложив в первую партию товара всё, что было у нас скоплено "на чёрный день". Ждала, когда, распродав и эту партию, и две следующие, поняла, что дело выгодное, и есть смысл этим зарабатывать на жизнь. А поняв, предложила Славке встать с дивана и начать мне помогать - хватит уже ему лежать, когда дело есть! Хватит уже мне разрываться между поездками и контролем за тремя нанятыми продавщицами!
  А муж ответил, что не для того учился пять лет в институте на инженера, чтобы с базарными бабами тряпьём трясти. "А для чего ты учился? - спросила я тогда, чувствуя, как немеют скулы и сужаются глаза. - Чтобы сидеть на моей шее? Чтобы за мой счёт на диване лежать?" И тогда муж, наконец, встал с дивана. И я услышала о себе много нового. Что сама стала базарной бабой, грубой и нахрапистой, что той трепетной и тонко чувствующей девушки, на которой он женился шесть лет назад, уже давно нет. "Хватит на нашу семью одного трепетного! - возмутилась я. Трепетную ему подавай! - Мне трепетать некогда - кушать по три раза в день хочется, и одеваться, и маме с Маришкой деньги посылать, и за квартиру платить!"
  "Это моя квартира! - вдруг вызверился Славка. - И пока ты в ней живёшь, не смей меня попрекать куском хлеба!" "Хорошо, не буду", - согласилась я, холодеея сердцем и лицом. И поняла, что вот этот, на диване - чужой мужик, который меня не слышит, не видит, не понимает. С этим человеком мне дальше плыть некуда. Всё, приплыли. Его это, значит, квартира. И я в ней пока живу...
  Чья это квартира выяснилось на суде - жилплощадь, доставшуюся Славке от покойной бабушки, поделили на троих. Я заставила бывшего мужа продать квартиру - точнее, не я, а два серьёзных мальчика, объяснивших ему, что из двухкомнатной квартиры на первом этаже в центре города получится отличный офис. И что две части от этого офиса они уже выкупили, пришли, вот, за третьей. Мальчиков мне присоветовал всё тот же деловой муж бывшей однокурсницы, он же дал телефон своего приятеля, который начинал в Москве мебельный бизнес и набирал себе команду. И я, стряхнув прежнюю жизнь, как старую тесную кожу, поняла: это знак. Хватит мне сидеть в душной захолустной Пензе. Пора в столицу, на простор. Хватит идти на поводу у жизни. Пора её делать самой.
  О том, какой я сделаю свою новую жизнь, я думала всю дорогу до Москвы, хотя меня и отвлекали всевозможные торговцы - мороженым, носками, календарями, клеем, лейкопластырем, газетами, пирожками. Что только не тащили тогда через наш плацкартный вагон, назойливо предлагая приобрести! И я всю дорогу не выпускала из рук сумку, где лежали документы - боялась, как бы не спёрли - и постоянно ощупывала карман, где были зашиты восемь тысяч долларов, моя и Маришкина части за проданную в Пензе Славкину квартиру.
  И вот сегодня, пятнадцать лет спустя, в вагоне украинского поезда витал такой же дух российской вседозволенности начала девяностых. В проходе постоянно шныряли какие-то личности. Тётки в цветастых платьях предлагали конфеты Черниговской кондитерской фабрики, соблазняя дешевизной местных цукерок, таскали охапки детского трикотажа, который моментально раскладывали на полках при малейшем проблеске интереса в чьих-либо глазах, трясли связками дорожных сумок, еле пролезая с ними в проходе и задевая пассажиров по головам. То и дело возникали менялы с лживыми глазами и пачками гривен. В каждом из них я видела жулика, и, как выяснилось на одной из станций, не напрасно. Когда мы вышли из вагона размяться, к Анне подошёл один такой меняла, белобрысый парень лет двадцати пяти. Та, наивная душа, протянула ему тысячу рублей на обмен. Он сунул ей пачку гривен и дал дёру. Когда подсчитала, выяснилось, что обменял он рублей на двести, остальное украл.
  Жаль, что я этого обмена не видела, а то бы вмешалась и предотвратила. Я как раз покупала у бабульки пирожки с капустой и когда вернулась к вагону, всё уже случилось. Анна к потере отнеслась философски - мол, будет ей впредь наука. Хотя раззява, конечно. Ну кто в здравом уме будет связываться с вокзальными проходимцами! Подсунет фальшивку - ищи его потом, доказывай. Или рванёт вот так - лови его, когда стоянка поезда пятнадцать минут. Я с сожалением поставила своей приятельнице мысленный минус - разочаровала маня Анна, разочаровала. Я думала что она более предусмотрительная. А вообще, если разобраться, я ведь в этой нашей компании никого не знаю. Никого. Разве что имена успела запомнить и не путаться. Кроме нас с Анной, сорокалетних тёток, в компании была молодёжь до тридцати лет: Таня, Оля, Соня, Олег. И проводник-организатор Арсений, серьёзный молчаливый мужик лет примерно пятидесяти. И мне предстояло понять, кто из них что собой представляет.
  Анна. С этой более-менее понятно. Женщина-птица, летает в эмпиреях. Ну, в небесах, то есть. Эта полётность меня в ней и привлекла, когда мы познакомились на занятиях йогой. Этим делом, йогой то есть, я уже три года занималась - вместо гимнастики, чтобы тело в форме держать и напряжение, которое за день на работе накапливалось, сбрасывать. Йогу я выбрала, потому что как-то на слуху эта штука была и привлекла своей солидной загадочностью - не девочка ведь уже козой на фитнессе скакать. Первые полтора года я занималась йогой в зале возле дома, а потом решила перейти в новый клуб, который открылся возле офиса. Там и познакомилась с Анной, и почти как-то сразу с ней сошлась - она понравилась мне своим простым отношением к жизни и отсутствием фальши. И хотя выглядела Анна потрясающе (я мысленно ахнула, когда узнала, что мы ровесницы. Уж если мне давали года на три меньше моих сорока двух, то Анне на вид было едва за тридцать), в ней ни на грамм не было желания соперничать, которое так бесило меня в женщинах, с которыми приходилось сталкиваться по жизни и по работе. Казалось, что Анна знает какую-то тайну, какой-то секрет, который выводит её из круга злобных стареющих баб. И мне захотелось узнать этот секрет, приобщиться к тайне и обрести такую же лёгкость походки, ясность взгляда, светлость лица. Потом, когда узнала и разгадала - тайна оказалась проста, у Анны было всё в порядке с личной жизнью - я поняла, что эти секреты не для меня. Конечно, отчего бы не жить легко при любящем муже и двух сыновьях, когда мужички - старший сын, вон, взрослый совсем, - всё преподносят ей на блюдечке с каёмочкой. Сама видела, как они её на машине после занятий встречали - как самую главную женщину в своей жизни. Муж, симпатичный, надо признать, обнял и дверцу открыл, младший сын повис на матери, старший сумку перехватил и отнёс в багажник... За мною бы так сразу трое мужчин ухаживали - тоже бы летала. А при моей жизни, когда нос всё время держишь по ветру, а ухо - востро, особо не полетаешь. Чуть своё упустишь - мигом пролетишь! Зубами приходится за жизнь держаться, когтями выцарапывать. Всё, чего добилась в своей жизни - всё сама. И всё равно рядом с Анной было хорошо и спокойно, мне нравилось с ней общаться.
  На окраину Феодосии поезд прибыл в восемь вечера. Наша группа, восемь человек, вышла на станции, где нас уже встречал худощавый мужчина с приятным лицом.
  - Арсений? Я Сергей, водитель.
  - Здравствуйте, показывайте, куда идти, - кивнул Арсений, и группа растянулась по перрону короткой цепочкой. "Ну вот, хотя бы с этим всё нормально", - подумала я. С тем, что их могут не встретить на вокзале, я уже успела смириться. Арсений в поезде вслух прикидывал вариант, как действовать, если их не встретят: поедут до Курортного на автобусе, благо, станция как раз напротив вокзала. Смирилась я и с тем, что там, куда они идут, проблемы с водой и нужно на себе тащить две двухлитровые бутыли. Приняла к сведению, что и дрова там тоже в дефиците, да и на жаре не очень-то есть хочется, поэтому варить они ничего не будут, только чай кипятить, и нужно брать с собой какой-нибудь сухой паёк, который можно будет разводить кипятком.
  - Вот сюда,- встречающий подошёл к белому микроавтобусу, стоявшему у ограды слева от здания вокзала и начал открывать дверцы.
  - Арсений, мне нужно деньги поменять, - напомнила Анна, указывая на окошко обменного пункта, расположившегося сразу за оградой.
  - А нам воды купить! И шоколада! - попросила Соня, уцепившись за Олега. Тот серьёзно кивнул.
  - Ладно, только быстро, - вздохнул Арсений, снимая свой рюкзак и закидывая его в конец салона автобуса. - Нам ещё час до Курортного ехать, а потом до Лисьей бухты идти.
  Про то, что им предстоит начать с ночного перехода по берегу моря, я тоже узнала уже в поезде. Приняла к сведению и это - а чего уж тут, раньше надо было пугаться, когда в поход этот собиралась идти. А теперь надо принимать всё как данность, с которой предстоит справляться.
  Анна меняла рубли на гривны минут десять. Соня с Олегом покупали свой шоколад дольше, и когда они вернулись к автобусу, я ждала от Арсения нотаций. Будь я тут старшей, непременно бы их отчитала - никакой ответственности, все ждут, а они прогуливаются! Но Арсений ничего не сказал, только глянул строго и велел рассаживаться, и я заняла место рядом с водителем.
  Автобусик, порыскав по разбитой бетонке окраинных улочек меж увитых зеленью заборов, вскоре выбрался из города на более-менее ровную дорогу и заспешил навстречу закату - небо впереди уже наливалось розоватой темнотой. "Да, это вам не Барселона", - я глядела на закат и мелькающие у обочин деревья. Скорее уж напоминает мои челночные поездки в Польшу пятнадцатилетней давности, когда мы с девчонками из экономии сидели в гостинице на чае и китайской лапше, которую заваривали кипятком. Может, поэтому я в этот поход и рванула? Молодость захотела вспомнить, с её живостью и неустроенностью? Стряхнуть с себя всю эту броню бизнес-леди, в которой я живу последние годы и сражаюсь, как какой-нибудь Ланселот? Стряхнуть всю ту паутину, что вдруг стала налипать на меня слишком стремительно? Я откинулась в кресле, воспоминая.
  Маришка ушла к своему Демьяну в тот же день, как я их застукала. Покидала вещички в сумку и - ходу. Я не стала её удерживать, хотя очень хотелось. Поняла по решительному лицу дочери, в котором с удивлением обнаружила отражение собственной непреклонности, что сейчас девочку лучше не трогать. Ладно, пусть. Пусть идёт, живёт, пробует. Обожжётся - вернётся, умнее будет. Пора ей уже взрослеть.
  И всё-таки неожиданная решимость и поступки как-то незаметно выросшей дочери, которая за следующие два дня так ни разу и не позвонила матери (И её звонки сбрасывала, поганка такая!), сказались - к понедельнику я растеряла свой боевой настрой и горячее желание прищучить наглого выскочку Бубенко. Я решила пока не нападать, а посмотреть, что будет дальше. В конце концов, не её деньги тратит, а компании. Хочет Лебедев как генеральный директор вкладывать средства в такую рекламу - его проблемы. А проблемы обязательно начнутся, нужно только подождать развития событий.
  События долго ждать не заставили. В этот же понедельник Бубенко принёс в клюве заказ на партию мебели. Той самой, кожаной, которую девица с задранными ногами рекламировала. Восемь кресел, три простых дивана, два угловых, всё на оч-чень большую сумму. И Ниночка засияла победно, и ходила мимо меня, задрав нос. Да бог с ней, с Ниночкой - не велика фигура, я пережила бы. Тем более выяснилось, что мебель у нас закупили с откатом - солидный гак нужно было вернуть заказчику, какому-то знакомому Бубенко, наличными, и теперь наш главный бухгалтер ломала голову, как провести эту сумму и спрятать концы. Узнав об этом в бухгалтерии, я успокоилась: подумаешь, Бубенко у приятелей заказ раздобыл. На личных контактах и откатах оборот не сделаешь, это и ежу понятно. Однако ежу было понятно, а Лебедеву, нашему генеральному, нет.
  - Любовь Сергеевна, - сказал он на дневном совещании, - с этого дня у нас небольшие рокировки в субординации. Прошу вас осеннюю рекламную кампанию согласовать с Дмитрием Владимировичем!
  - Согласовать? - я не поверила своим ушам. - Что именно согласовать? Концепцию?
  - Всё. От концепции до исполнителей и рекламных носителей, - нагло блеснул улыбкой Бубенко.
  - Сергей Михайлович, я не понимаю, что происходит? - я отвернулась от Бубенко, подчёркнуто обращаясь только к генеральному. - Я перехожу в подчинение директору по развитию?
  - Ну, если хотите, можем это назвать и так, - согласился тот. - Ничего личного, Любовь Сергеевна, сугубо в интересах бизнеса.
  К Бубенко согласовывать концепцию я отправила Ниночку, а сама, вернувшись в свой кабинет, бездумно застыла перед погасшим монитором компьютера. Так, похоже, переиграл меня этот проходимец. Пристроил без меня рекламу к одним своим дружкам. Притащил с заказом других дружков. И сразу двух зайцев ухлопал. Нет, трёх. Во-первых, денежку положил в нужные кармашки: себе - откат с рекламы, дружкам - откат с заказа. (А боссам-то и невдомёк, как их менеджеры за счёт компании разживаются!) Во-вторых, замазал глаза шефу, который теперь уверен, что Бубенко - гений продаж, и пойди, докажи ему обратное. И про откат не поверит, и про то, что разовые заказы ничего не решают слушать не станет. Подумает, что это я от злости так говорю. От зависти. Да и меня Бубенко сделал легко и непринуждённо. Прихлопнул третьим зайцем. Всю рекламу ведь теперь перепортит! Порассуёт по дружкам, будет откаты собирать. И что мне теперь, спорить с ним за каждое своё решение? Обосновывать, куда, что и почему они ставят? Глотать покорно, когда он начнёт протаскивать пошлятину и лоббировать своих "откатных" приятелей? Или дать ответный бой и открыть шефу глаза, чтобы увидел, кого пригрел на своей груди по собственной дурости? Я представила себе это ристалище, и меня затошнило. Нет, нет, и нет. И Бубенко вполне может очередную гадость подстроить, и шеф мне не поверит, пока этот наглец не проколется. Будет думать, что я на этого гения-афериста по злобе наговариваю. Как они мне надоели, сил больше нет! Уволиться, что ли?
  Подумав, я вытащила из принтера чистый листок, написала на нём несколько решительных строк и понесла в кабинет к генеральному.
  - Сергей Михайлович, у меня вот что. Отпустите?
  - Как-то вы с этим, неожиданно...,- пожевал тот губами, читая заявление.
  - Ну а что, - сказала я. - Филиал мы запустили, я там уже не нужна. Здесь тоже, вижу, без меня хорошо справляются. Пускай Нина с Дмитрием Владимировичем концепцию доводят до нужных компании кондиций. Отпустите, Сергей Михайлович, устала я.
  - Ну ладно, - согласился шеф, что-то прикинув в уме и, видимо, приняв мои доводы. - Только за два года я вам отпуск не дам. Погуляйте до конца сентября, а потом к выставке надо будет готовиться.
  Из офиса я ушла со смешанным чувством досады и облегчения. Досады, потому что шеф не стал меня уговаривать, как бы соглашаясь, что сейчас я в компании лишняя. Облегчения, что хотя бы на три недели ухожу от дурацкой возни, которая вдруг затеялась вокруг меня. Пусть сами возятся и играют в свои игры. Глядишь, и доиграются. А тут и я вернусь со свежими силами, разгребать их завала. Покланяетесь мне ещё, все покланяетесь, и Маришка, и Лебедев.
  И всё-таки события последних дней меня подкосили. На йоге, куда я пошла сразу после работы, мне так и не удалось расслабиться. Половина асан не сложилась, полностью уйти в тело не получалось - мешали то и дело всплывавшие мысли типа "Ну какая всё же сволочь Бубенко! И какой кретин Лебедев. И Маришка, зараза, не звонит. Хоть бы поинтересовалась, как матери без неё живётся!"
  - Люба, что с тобой сегодня? - спросила Анна, когда мы переодевались после занятий. - Ты всё время была не здесь.
  - Да как-то закрутилось всё водоворотом, - поморщилась я. - Так надоело всё! Мужики - хищники, девчонки - заразы неблагодарные. Так и бросила бы всё к такой-то матери и ушла на край света, чтобы не видеть и не слышать никого!
  - Край света, говоришь? - улыбнулась Анна. - Караул-Оба устроит?
  - А где это? - заинтересовалась я.
  - В Крыму. Мы с ребятами в поход идём на десять дней. Хочешь с нами?
  - С ребятами? С твоими мужичками?
  - Нет, мужички дома остаются. Андрей собирался идти, но ногу потянул, какой ему теперь поход, пусть с Данькой сидит. А Пашка со своей компанией в Абхазию едет. Я с другими ребятами иду, с Арсением. С ним интересно. Пойдём?
  - Ты знаешь, звучит заманчиво, - предложение мне чем-то понраивлось. - Я никогда не была в Крыму. Только какая из меня походница - ни рюкзака, ни спальника, и вообще - я тот ещё ходок.
  - Я тебе Андрюшкин спальник дам, и рюкзак тоже. И ходить там не очень много - мы будем в двух местах лагерем стоять по нескольку дней. Арсений сказал, что это будет созерцательная вылазка. Такой, знаешь, бросок в самопознание.
  - Интересно..., - идея выбраться в Крым с рюкзаком и в незнакомой компании нравилась мне всё больше. - Там сейчас тепло, наверное...
  - Наверное. Я сама ни разу в Крыму в эту пору не была. Арсений говорит, что сейчас там людей немного, никто не будет мешать заниматься.
  - Заниматься чем?
  - Медитациями. Очищением. У нас там будет что-то типа психологического тренинга - станем убирать помехи, которые осложняют нам жизнь.
  Слова насчёт помех неожиданно отозвались в груди - сердце как-то стиснулось и ворохнулось.
  - По-моему, это то, что мне сейчас нужно, - решилась я, прислушиваясь к этому ворохтанию. - Именно так: послать к чертям всё, что осложняет мне жизнь. Когда выезжаем?
  Автобус подпрыгнул на ухабе, возвращая меня в настоящее. Прошло минут сорок пути, и мы уже въезжали в посёлок с названием "Курортное" - именно так было написано на придорожном указателе. Тем временем тьма воцарилась окончательно, целиком заполнив заоконное пространство. По мере сил темноту разгоняли лампочки, подвешенные у ворот увитых зеленью домишек, которые начались почти сразу за указателем. Посёлок был преимущественно одноэтажным, но низкорослость домов с лихвой восполнялась крутизной улиц. По одной такой, выложенной бетонными плитами, автобусик взобрался наверх, подпрыгивая на стыках. По второй спустился к пляжу и остановился на песке. Приехали.
  Все выбрались наружу, вытащили рюкзаки. Море плескалось неподалёку тёмной массой. Напротив моря мерцал огнями посёлок. Возле бетонного откоса между пляжем и ближайшим домиком грудились собранные в кучу столики, видимо, днём здесь работало летнее кафе. Сейчас же от пляжа веяло заброшенностью и одиночеством. "Вернуться, что ли?" - подумалось с вдруг кольнувшей тоской, и я почти с паникой посмотрела вслед уехавшему автобусу. А Арсений скомандовал, надевая рюкзак.
  - Пошли!
  Сразу пойти у меня не получилось - завозилась с ремнями-лямками, в которые уже вроде приноровилась влезать, но - пристроив рюкзак на подходящей по высоте поверхности. А вот так, с песка, он никак не надевался. Я пыхтела, чувствуя себя неожиданно беспомощной - ну как же, не могу справиться сама! И тут ко мне молча подошёл мальчик Олег, поднял рюкзак, подождал, пока я продену в лямки плечи. Принимать его помощь было неожиданно приятно. Его подруга Соня тоже топталась рядом, дожидаясь нас обоих. Дождалась, и мы втроём припустили догонять остальных, которые уже шли параллельно морю погружаясь в сгустившуюся до чернильности темноту.
  
  Глава 3
  Я почему-то ждала, что вот мы отойдём от посёлка километров на несколько, и берег станет необитаемым. Я ждала этой необитаемости, досадуя на фонари каких-то сараев и стоянок, то и дело попадавшихся нам в первые минут пятнадцать ходьбы: после слепящих ламп, заливающих светом трёхметровые объёмы пространства, глаза напрочь отказывались различать что-либо в темноте, непроницаемо облеплявшую их сразу после границы очередного освещённого "оазиса". И после каждой такой стоянки - а их попалось с десяток - я шла практически на ощупь, прислушиваясь к шагам идущей впереди Сони и вытаскивая подошвы кроссовок, вязнущие в песке пляжа. С каждым шагом рюкзак, который кроме нескольких моих футболок, штанов, спальника и куртки оттягивался четырьмя литрами воды и тентом от поделённой на троих палатки, становился всё тяжелее, лямки давили на плечи всё сильнее.
  Через какое-то время песок кончился - пляж уперся в обрывистый берег в мой рост высотой. Арсений постоял немного, исследуя препятствие, а потом полез наверх, цепляясь руками и ставя ноги в одному ему видимые ямки.
  - Забирайтесь! - скомандовал он, стоя наверху.
  Следом за ним по склону взобралась Оля, которую Арсений перехватил за протянутую руку и легко втащил наверх. Я пошла следующей. Ощупала почти отвесную стену, нашла ямки руками, нашарила ногой и полезла. Однако мне удалось сделать всего пару движений - рука не дотянулась до руки, протянутой Арсением, нога, не найдя очередной ямки, заскользила вниз, и я сползла по склону, чувствуя, как проклятый рюкзак заваливается набок, кофта задирается кверху, а сухая глина обдирает кожу на животе.
  - Ты чего? - всполошилась Анна
  - Скользко... Подошвы не держат... Круто очень, - прошипела я, чувствуя себя неуклюжей коровой. Ободранный живот саднило.
  - А давайте вот здесь попробуем! - предложила Соня и взяла чуть левее. - Здесь что-то вроде тропки, поднимайтесь! Олег, давай, ты первым, и руку подашь.
  Олег молча взобрался наверх, за ним полезла Соня, потом Таня, потом Анна. И теперь все они стояли на верху тёмными силуэтами на фоне чуть менее тёмного неба. Как у них ловко получается! А я - как корова.
  - Люба, давай! - подбодрила Анна, и я, стиснув зубы, опять полезла на штурм откоса, цепляясь руками, ногами и всей своей злостью к ситуации, которая заставила меня выглядеть смешной.
  Руку мне протянул не Олег, а Арсений, выдернув, как репку - я буквально упала на колени, чувствуя, как съезжает на затылок проклятый рюкзак. "Ну точно - корова!", - стоя на коленях с рюкзаком на загривке я нравилась себе всё меньше и меньше. Как они все, наверное, веселятся по поводу моей беспомощности, неповоротливости, неловкости! Я встала с колен, поправляя рюкзак. Веселиться никто и не думал - народ, насколько я смогла угадать в потёмках, уже вытягивался на тропке в цепочку по одному.
   По плотной глинистой тропе идти стало легче - ноги уже не увязали. И в то же время - страшнее. Тропа была утыкана камнями, и, споткнувшись пару раз, я стала ступать осторожнее. Откуда-то вдруг появился страх, что я непременно оступлюсь и подверну ногу. И тогда их поход накроется медным тазом. Из-за меня накроется. Из-за моей неловкости.
  Тропка, чуть более светлая, чем остальная поверхность, угадывалась хорошо - глаза привыкли к темноте. Однако страх перед возможным падением и его последствиями напрягал меня так сильно, что я буквально таращилась в темноту, разглядывая дорогу. И вскоре перед глазами зарябили мелкие "мухи", как на экране телевизора с неуверенным приёмом.
  - У меня какая-то рябь перед глазами...
  - Расслабься, - посоветовал Арсений. Он уже спускался с тропы опять на песок пляжа. Спуск был гораздо более пологим, чем подъём, и это радовало. Впрочем, радовалась я недолго - вскоре наша группа набрела на очередной "оазис". На этот раз пятна света выхватывали какие-то стены и серые тряпки, занавесившие проход. Мы остановились, соображая, куда идти. Под ноги кинулась мелкая рыжая собачонка и залилась визгливым лаем. Арсений молча подался влево, ближе к морю, мы потянулись за ним и опять остановились, на этот раз возле характерно пованивающей ложбинки. Чтобы попасть на песчаный пляж, нужно было форсировать это стихийное отхожее место.
  "Это уже слишком!" - мысленно возмутилась я, досадуя, что после таких приключений и такого перехода - лезла куда-то, живот ободрала, ногу чуть не подвернула - ммы опять вышли к столь недвусмысленным признакам обжитой территории. Но тут и Арсений сообразил, что к чему:
  - Так, что-то куда-то мы не туда... Возвращаемся к фонарям.
  Возле фонарей их встречали толстый мордастый мужик в белой поварской куртке и всё та же рыжая собачонка.
  - Где тут тропа, не подскажете? - вежливо спросил Арсений, и мужик, пересчитав их взглядом
  - Турысты, что ли? Суда ходы! - откинул тряпку и открыл проход между двумя рядами врытых в землю столиков. Сверху над столиками был натянут тент, справа, у крутого берега, расположилось что-то вроде стойки бара с бутылками воды, банками пива и яркими упаковками всяческих чипсов-орешков-сухариков. За стойкой хозяйничала пара полуголых подростков, смуглых, чернявых и наглых.
  - Эй, откуда идошь? - крикнул один из них.
  - Из Москвы, - спокойно ответил Арсений, не сбавляя хода.
  - Эй, Москва, иды сюда, пиво пить будэм! - встрял второй, и я не выдержала.
  - Мы не пьём пива! "Эй" будешь маме своей говорить, понял? Устроили тут харчевню, тропу перегородили!
  - Тихо, ты что! - одёрнула меня Анна. - Зачем скандалишь? Они же выпившие!
  - И что с того, что выпившие? - я сбавила тон, но возмущаться не перестала. - Значит, можно нас как сквозь строй пропускать? Сидят, рожи наглые, задираются!
  - Люба, успокойся, - негромко вмешался Арсений. - Меньше обращай на них внимания. Они ведь нам не мешают. Зачем напрашиваться на скандал?
  Я фыркнула и замолчала. Действительно, что это я? Хотя наглые щенки, наглые, лет по шестнадцать ведь, не больше! Такие мне с избытком в Анталье попадались в отельной обслуге. Но те голос особо не подавали - улыбались только и молча работали. Вышколенные были ребятки, попробовали бы так вякнуть на туристов - мигом бы с работы вылетели. А эти - дикие совсем, дети природы.
  - Наглые, управы на них нету, - высказалась я, остывая.
  - Нету, - согласился Арсений. - Они тут потихоньку землю у моря обживают и местная власть ничего с ними сделать не может. Люба, скажи, а ты всегда нападаешь, когда тебе что-то не нравиться? Или иногда пробуешь договориться?
  "Договариваться ещё... со всякими!" - мысленно дёрнулась я, и, ничего не ответив Арсению, молча пожала плечами.
  После "самостийного" кафе тропа недолго оставалась твёрдой. Совсем скоро крутой берег отступил вправо, и ноги опять стали месить зыбкий песок. Ещё чуть погодя я окончательно рассталась с надеждой прийти в дикие места - пляж был заселён, и очень густо. Нам то и дело попадались палатки, распяленные между крупных валунов. Кое-где эти тряпочные домики окружали стихийные дворики - выложенные мелкими голышами площадки. Голыши были белыми и хорошо заметными при свете взошедшей почти полной луны, и мы ступали между ними, не рискуя запнуться об очередное обиталище. Обитатели этих палаток ещё не спали - наша группа прошла мимо звуков гитары, мимо музыки из проигрывателя, мимо экзотических барабанных ритмов. На барабанах играли в сборище странных людей, которые делали что-то загадочное с факелами, рисуя в ночи огненные круги, сходясь и расходясь в выложенном голышами пространстве, по краям которого сидели полуголые зрители. Мы прошли мимо представления, выйдя на двоих "стражников": то ли обкуренных, то ли поддатых кудлатых парней, один - в бороде и бандане, второй - в круглых очках и бейсболке, из-под которой свисали длинные пряди волос. Парни сидели по краям тропы. Когда я с ними поравнялась, очкастый сказал
  - Хоп! - сделал паузу, будто ожидая отзыва и махнул рукой, - и это не наша. Хоп! - это уже с ними поравнялась Анна.
  - Что за хмыри? - спросила я в полголоса и морщась - от всей этой тусовки очень уж повеяло Маришкиным Демьяном. - Какое-то сборище наркоманов!
  - Да здесь, в Лисьей бухте, всяких людей хватает, - услышал меня Арсений. - Люди с природой сливаются. А главное, никто никому не мешает. Эй, народ, предлагаю окунуться в море!
  Народ согласно сгрудился вокруг Арсения, побросав рюкзаки и начав разоблачаться. К моему изумлению - до нага. Впрочем, нагота в ночной тьме выглядела вполне безобидно и я, цыкнув на собственную зажатость, стянула кофту, скинула кроссовки, закатала штанины и пошла к морю. Вода была парной. Но желания раздеться и нырнуть у меня не появилось, и даже пример остальных, вошедших в тёплое море целиком, не подстегнул. Во-первых, плаваю я чисто условно, во-вторых ночное купание пугало, в третьих раздеваться до гола, даже в потёмках... Нет уж, вот прополощу царапины на пузе, и хватит с меня. Царапины защипало от солёной воды. Группа стала выходить на берег, одеваться и разбирать рюкзаки.
  А потом меня заклинило. Глаза, уставшие вглядываться в темноту, вдруг забастовали и разом отказались видеть что-либо. И я чуть не свалилась на очередную палатку, споткнувшись о валун - спокойный мужской голос изнутри посоветовал принять правее. Потом оступилась-таки на опять ставшей плотной тропе, неловко наступив на камень и потянув щиколотку. А потом, когда Арсений привёл нас к очередной "козьей" тропе и попёр по склону вверх, я вдруг испытала дикий, просто животный ужас, всем телом чувствуя, что темнота слева - пропасть, и стоит мне сделать одно неловкое движение... Неловкими стали все движения. Да и рюкзак опять начал свой самостоятельный танец, ёрзая на спине и постоянно смещая центр тяжести влево, в сторону невидимой, но от того не менее ужасной пустоты. И тогда я наплевала на остатки гордости и полезла в горку на четвереньках, цепляясь за грунт всеми конечностями.
  Тропа закончилась на плоской площадке.
  - Мы пришли? - прохрипела я, чувствуя, что резерв моей выносливости - на нуле.
  - Почти, - сказал Арсений. - Все тут? Ещё чуть по склону - и мы на месте.
  Чуть по склону я вползла буквально на остатках самолюбия. Тропа была не страшной, широкой и основательной, но ноги уже отказывались работать. Когда я докарабкалась, все остальные уже сбросили рюкзаки и ждали меня на краю каких-то низкорослых зарослей, видных тёмными силуэтами на фоне чуть более светлого неба.
  - Уф, - я сбросила рюкзак и уселась прямо на тёплую землю, не в силах больше сделать ни шага.
  - Ты рано уселась, - сказал Арсений. - Нам нужно пройти чуть дальше и поставить палатки... Хотя ладно, сиди, сначала место найдём. У кого есть фонарики?
  - У меня есть, - я нашарила фонарь в кармане рюкзака. Свои фонари нашлись у Оли и Олега, и народ, подсвечивая себе под ноги жидкими лучиками, отправился на разведку. Я же легла прямо на землю и уставилась в звёздное небо. Звёзды были крупными и немного покачивались.
  - Ты зря легла, - наткнулся на меня Арсений чуть погодя, - тут живность всякая водится.
  - Змеи, что ли? - вяло поинтересовалась я, садясь. Я так устала, что мне было всё равно.
  - Нет, змей тут нет. Ладно, бери свой рюкзак, пошли.
  Сам он взял два рюкзака, народ, появившийся из темноты, расхватал свою поклажу, и все пошли на свет фонарика, которым, как звездой во лбу, светила Оля. Как ни странно, но у меня ещё нашлись силы разобраться, как поставить палатку (не очень сложно, как оказалось, если бы не потёмки), расстелить спальник, втащить рюкзак (Арсений припугнул, что если оставить его снаружи, может пропасть что-нибудь). Устроившись кое-как, упираясь ногами в кучу из трёх рюкзаков, а плечами - в бока соседок, я, наконец, и провалилась в долгожданный спасительный сон.
  Спала я некрепко и тревожно, мне снились какие-то переезды, беготня, хлопоты. А под утро приснилось, что я только что приехала в Москву и ищу свой новый дом. И всё никак не могу найти, таскаясь по знакомым улицам, которые вдруг делаются другими, изгибаются непривычными углами и подсовывают незнакомые тупики. Даже вынырнув из сна, я какое-то время вспоминала куда же мне нужно было свернуть, вправо или влево. И только открыв глаза и увидев зеленоватый свет, пробивавшийся снаружи сквозь полотняные стенки, я вспомнила, где я. И, кряхтя, принялась выбираться наружу, перелезая через соседок. Всё тело болело неимоверно: ломило плечи, шею, икры, поясницу. И хотелось поскорее выбраться на простор, чтобы расправить уже эти свои части, затекшие от неудобной ночёвки в тесноте и на твёрдой земле.
  Место, где мы остановились лагерем, оказалось премилым: рощица из молоденьких сосенок, высаженных рядами. Две палатки, их и Арсения, стояли рядышком. Олег и Соня свой ярко-оранжевый домик собрали поодаль, по диагонали от них, на другой стороне полянки со следами старого кострища. Я потянулась, расправляя тело, и отправилась осматривать окрестности. Перейдя полянку, я вышла к обрывистому краю - оказывается, мы остановились на своеобразном плато. Почти сразу за рощицей начинался глубокий овраг. Его склоны, устроенные ровными террасами, тоже были засажены молодыми соснами. Вдалеке за оврагом изгибался берег моря, в его ближайшей излучине возвышался сказочный город с крепостными стенами и персидским дворцом с башнями, куполами и арками. "Отель там, что ли, какой-нибудь?" - я всматривалась, пытаясь угадать. Вдруг вспомнился сон, как металась по улицам. А ведь примерно так у меня в Москве поначалу и получилось...
  Я приехала тогда, имея чёткий план дальнейших действий: устроюсь на работу к этому мебельному дельцу, куплю подходящее жильё, заберу Маришку. Я была уверена, что, всё у меня впереди, развернусь, взлечу, сделаю себе жизнь, какую хочется... Но столица в момент откорректировала мои планы. Знакомец мужа одноклассницы, когда я его, наконец, отыскала, предварительно изведя горсть жетонов в автомате и выспросив у ответившей женщины точный адрес, где можно найти директора фирмы "Искандер", совсем не обрадовался моему появлению. За ту неделю, что она с ним созвонилась из Пензы, собралась в дорогу и добралась, на дельца успела наехать собственная "крыша". То ли они ему оброк увеличили, а он не согласился, то ли по старым договорённостям не заплатил - подробностей я так и не узнала. Но на пепелище, оставшимся на месте недавнего цеха по изготовлению диванов (а точнее - на месте спаренных гаражей на задворках окраинного гаражного кооператива), полюбовалась. "И... куда мне теперь?" - спросила я тогда своего несостоявшегося работодателя. "Не знаю", - пожал плечами тот. - Ты где остановилась-то?" "Пока нигде... Сниму что-нибудь, вон объявлений сколько, что квартиры сдают." "На столбах, что ли? Ты им не верь. Жулики. Хотя все они тут в Москве жулики... Газету купи, там поищи. И не плати вперёд, пока не поселишься. Поняла?" Я кивнула, благодарная хотя бы за эти советы, и он отвернулся, продолжив перебирать обгоревшие останки своего бизнеса, складывая в кучку какие-то закопчённые железки. Обратно к остановке метро я шла, пытаясь справиться с паникой, застрявшей комом в горле. Мужчины! Никакой на них надежды! И этот - зазвал, пообещал работу, я сорвалась, всё бросила, ребёнка оставила! А он! А он бросил меня на произвол судьбы в этом огромном и чужом городе.
  Нюнилась я недолго. Увидев киоск с газетами, тут же словно очнулась. Прикрикнула на себя строго: "А кто обещал, что будет легко?", - и купила то, что посоветовала киоскёрша: "Вот эту газету возьмите, сегодняшняя. Там очень много комнат сдают". Рука у тётки оказалась лёгкой. Запасясь у неё же очередной горстью жетонов для телефона-автомата, я с четвёртого звонка попала на ещё не сданную и недорогую комнату поблизости от метро, договорилась с агентом и вскоре уже осматривала запущенную неопрятную комнатушку у Первомайской. Соседкой и владелицей квартиры была глуховатая бабка. Она показалась мне вполне безобидной, комната - приемлемой, всё равно я в ней собиралась пожить месяца два-три, пока не куплю себе что-нибудь. Цена за комнату, после всех, вычитанных в газете, тоже устроила. Жалко было только агенту платить комиссионные, но с этим пришлось смириться.
  В квартире у глуховатой и как очень скоро выяснилось, маловменяемой, бабы Мани я прожила почти два года. Так уж сложилось. Выяснилось, что на те деньги, что я привезла из Пензы, в Москве и комнаты не купить. Можно было попробовать купить комнату в Подмосковье, но к тому времени я поняла, что жизнь в коммуналке - не для меня. Баба Маня, оставлявшая серые вонючие мыльные хлопья в ванной и то и дело забывающая смывать унитаз демонстрировала все прелести подобного соседства. И это она ещё тихая старушка, а если какие-нибудь скандальные соседи попадутся? Нет уж. И на исходе первого месяца жизни в Москве я составила новый план: устраиваюсь на денежную работу, собираю разницу и покупает однокомнатную квартиру.
  Из всех денежных, существующих в столице работ, меня, иногороднюю, взяли только на две: в продавцы овощей на базаре и администратором в сауну. Продавцом я устроилась самостоятельно, проработала два месяца и ушла, когда мне совсем уже опротивело обвешивать покупателей и выдавать на выпивку участковому милиционеру и рыночным охранникам. А иначе здесь, в Москве торговать не получалось. Без обвешиваний выручка была смехотворной, да ещё и недостачи по весу откуда-то вылезали (я подозревала, что хозяин Рафаил, в просторечии Рафик, мне самой товар выдавал с недовесом, но ничего доказать не могла). Без подмазывания участкового и охранников у меня были все шансы попасть под проверку какой-нибудь санитарной или торговой инспекции со всеми сопутствующими актами и протоколами. Им же нужно ловить кого-нибудь для отчётности... Обычно ловили новеньких, кто не смог договориться.
  В общем мне, вроде бы знакомой с торговлей по пензенскому рынку, московский беспредел вскоре опротивел до тошноты. Денег таких уж больших эта работа не давала, нервотрёпка одна. Да и торчать за прилавком приходилось по десять часов и без выходных. Поэтому когда мне подвернулась вторая работа, администратором в сауне, сутки работаешь, трое дома, я думала недолго. Да и соседка по площадке Лизавета, сватая это место, очень уж нахваливала мне "счастливую возможность". Лизавета приехала в Москву из Краснодара, вместе с дочерью снимала соседнюю однокомнатную квартиру и мы довольно быстро с ней подружились - сначала здоровались с ней в подъезде, а потом она стала подходить ко мне на рынке за овощами. Отпускала ей по-соседски, без обвеса.
  "Любка, даже не думай, такие места просто так не достаются, - говорила мне Лизавета, "сватая" банную вакансию. - Знаешь, какие деньжищи Светка там огребала!" "Какие?" "Да с чаевыми по тысяче долларов в месяц иной раз выходит! Я бы сама пошла, да им молодые нужны, до тридцати!" "Эй, а там не это, не бордель?", - насторожилась я. Тогда, в середине девяностых тысяча долларов в месяц была просто фантастической суммой. "Да ну, какой там бордель, - отмахнулась Лизавета, - ну приезжают люди расслабиться после работы. Так никто же тебя не заставляет их в этом смысле обслуживать - они со своими девками приезжают". "А Светка тогда почему уходит?" - всё ещё не верила я. "Из-за Вадика, - вздохнула Лизавета. - Ревнует он. Говорит, что пусть она лучше в институт поступает и курьером работать идёт. А он будет нам деньгами помогать. Же-е-них!"
  В Лизаветином "же-ених" были одновременно и досада, и восхищение. А я подумала тогда, что опять мужская глупость вмешивается в женские дела и всё портит. Хотя, это Светке портит. А мне, получается, наоборот шанс даёт заработать.
  Сауна, оборудованная с разухабистым шиком, располагалась в одном из подвалов в Измайлове. Я даже не предполагала, что такое можно назвать баней: большой холл с неглубоким бассейном и встроенной в пол круглой пузырящейся ванной (так я впервые увидела джакузи). В одном углу - столик с лавками и телевизор. Во втором - пара кресел под пушистой искусственной пальмой. Чуть поодаль - двери в бильярдную, две спальни с широченными кроватями и бар со столиками и стойкой, уставленной пёстрыми бутылками с алкоголем. Собственно сауна занимала в этом интерьере немного места, меньше чем каждая из спален. И сделана была как-то странно: вход, длинная полка вдоль одной стены, короткая напротив входа, третья стена - тонированное стекло, сквозь которое виден бассейн. Возле стекла - что-то вроде жаровни с горячими камнями, поставленной как-то так, что ничего не стоило оступиться и сесть на эти камни голой задницей.
  Впрочем, за почти два года её работы на камни уселся только один человек, Николай. Они гуляли шумной компанией, шестеро мужчин, трое женщин. Гуляли широко, то ли сделку какую-то праздновали, то ли чей-то день рождения. Я тогда не поняла, да мне и не важно было. Артур, хозяин заведения, в первый же день, придирчиво осмотрев меня при приёме и одобрительно кивнув на Светкины слова "Вот, подружку привела. Между прочим, с высшим образованием!" сразу же мне сказал: "Годишься. Но учти, будешь любопытничать - долго здесь не просидишь, выгоню. Знаешь пословицу "меньше знаешь, крепче спишь"? Вот. И больше заработаешь". Я и не любопытничала, работала себе, исправно собирая действительно внушительные чаевые. Но волей-неволей замечала и запоминала многое. Заметила распальцовку четверых квадратных мужчин с бритыми затылками, завсегдатаев, которых обычно принимал сам Артур, а я была на подхвате, каждый раз дивясь уважительному лебезению хозяина. Видимо, эти бритоголовые были его "крышей". Запомнила щенячий восторг группы, с которой работала в свою самую первую смену - молодёжь, девчонки и мальчишки лет по семнадцати, явно гуляла на родительские деньги. Судя по оплаченному времени и количеству заказанного спиртного - немалые. В другой раз я отметила решимость полнотелой блондинки, ошалевшей от собственной греховности - было похоже, что дамочка впервые изменяла мужу и ещё не привыкла. Запомнилось мне и сальное вожделение её спутника, который раскошелился на свидание в бане за полцены - в утренние часы у нас была скидка.
  За два года я много чего в этой сауне повидала. И празднование дня рождения директора налоговой инспекции: набилось человек пятнадцать, все не столько парились, сколько пели караоке и с визгом (визжала женская часть состава, видимо, инспекторши) прыгали в бассейн. И обмывание новой звёздочки на погонах какого-то милицейского чина - чин упился на радостях, напарился, сиганул в бассейн и чуть не утонул - сердце прихватило. Пришлось отпаивать его нитроглицерином. Я даже "скорую" хотела вызвать, наплевав на запрет Артура вызывать в сауну врачей и милицию и на наказ сначала звонить ему. Но тут вызывать врачей ей запретил сам "клиент" - мол, не дай бог, жена узнает, что он в бане был, неприятности будут, тесть у него милицейский начальник. Не знаю, почему он мне так подробно рассказывал - может, испугался, вот и разговорился, пока на кровати лежал. Ничего, обошлось, полежал, остыл, отпустило. Своими ногами домой ушёл.
  Лица посетителей сауны мелькали мимо меня калейдоскопом. Оказалось, что жених Лизаветиной Светки был не очень-то и неправ. Сауна хоть и не была стопроцентным борделем, специфику всё-таки имела определённую. Но права была и Лизавета - в мои обязанности ублажение гостей не входило. Мне и других хлопот хватало: деньги принять, время записать, чай приготовить, чистые простыни и полотенца подать, фрукты принести, спиртное выдать, проследить, чтобы гости имущество не попортили, а если вдруг попортили - в счёт за баню включить. Ну и убирать за ними, разумеется. Работала я сутки через трое, и довольно быстро втянулась в этот ритм. С утра баня чаще всего пустовала, наплыв желающих "помыться" начинался часов так с трёх. И мог продолжаться часов до восьми утра, если сауну на ночь выкупали под какой-нибудь мальчишник, девишник или корпоратив. Были и свои минусы в работе - иногда приходилось убирать блевотину за перепившими "саунистами". Почти всегда - использованные презервативы из-под обеих кроватей. Очень редко - отбиваться от игривых "отдыхающих", находивших мои формы под голубой, как у хирургической медсестры, униформой достаточно аппетитными для их внимания. Таким затейникам я объясняла, что на этот случай есть профессионалки, в каждой газете телефоны пропечатаны. А у меня другие обязанности. И денег мне и так хватает.
  Место и впрямь оказалось вполне денежным. Чаевых, которыми меня одаривали шумно гуляющие компании, за месяц набегало на вторую зарплату. Подработкой в выходные - я телеграммы носила и подъезды мыла - я добирала ещё кое-какие денежки. Через два года работы мне это всё стало уже надоедать. Да и жить с бабой Маней тоже уже стало совсем невмоготу. На отдельную квартиру мне по-прежнему не хватало - цены росли быстро, и я всё-таки пересмотрела свои планы насчёт комнаты. К исходу второго года работы в сауне Артура я купила комнату в чистенькой коммуналке на Беговой. Мне оставалось оформить все документы на комнату, прописаться, и став полноправной москвичкой, подумать о другой работе. И вот тут я встретила Николая.
  В ту смену баню на ночь арендовали девятеро, шестеро мужчин и три дамы. И уже к одиннадцати ночи они загоняли меня просьбами то о чае, то о пиве, то о дубовых веничках, то о холодном соке. Я не жаловалась - приносила, что просили, заранее настраиваясь на щедрые чаевые. И никого особенно не рассматривала - насмотрелась за два года. Поэтому и Николая я увидела и разглядела только после того, как тот уселся на горячие камни. И ничто ведь не ёкнуло в груди, ни когда я приносила им очередной чайник, ни когда сухие простыни выдавала. И даже когда ко мне прибежала одна из девиц, выпучив глаза и придерживая простыню у розовых распаренных тяжёлых грудей - "Срочно "скорую!" - я подумала, что у кого-то опять с сердцем плохо и кинулась за нитроглицерином.
  - Коленька на печку сел! - остановила её девица - У него всё прижарилось!
  - Ожог? Пойдёмте, взгляну, - я пошла смотреть, что там случилась, прихватывая баночку с гусиным жиром. Жир здесь стоял как раз на случай ожогов - народное средство, сменщица Таня принесла, обварившись на дежурстве кипятком. И сдавая смену хвасталась, как быстро всё заживает. Прежде чем звонить Артуру, нужно было увидеть, насколько всё там у этого "прижаренного" серьёзно.
  - А вы - врач? - засомневалась девица.
  - Сестра милосердия, - хмыкнула я. - Пойдёмте.
  - Вот, - сказала девица, заводя меня в одну из спален, где лежало на животе роскошное мускулистое мужское тело. - Это дежурная медсестра.
  - На что жалуетесь? - выдала я, решительно наклоняясь к мужскому заду. Зад был пятнистым - камни оставили ярко-красные отметины - и в одном месте вздувался волдырём ожога. Мужику повезло - камней он, похоже, только коснулся. Я зачерпнула жира на пальцы, растёрла и смазала многострадальную задницу, едва её касаясь. Мужчина закряхтел, постанывая, а потом повернул ко мне голову
  - Какие нежные пальчики... Как зовут тебя, сестричка?
  - Любовь Сергеевна, - сказала я официальным голосом. Ишь ты, пальчики!
  - А меня - Николай.
  Глава 4
  Загадочный город с крепостными стенами и персидским дворцом с башнями, куполами и арками я рассматривала несколько минут. Так и не разгадав, что же это там такое, вдали на берегу, я пошла к другой стороне плато, той, что смотрела на море. У крайних сосенок рощицы наткнулась на кучу тряпья. "Что за помойка?", - я присмотрелась, подходя ближе. Тряпьё оказалось обжитым - в ярком спальнике на цветной подстилке безмятежно спал мужчина, рядом стоял полураскрытый рюкзак. "Надо же, какая беспечность! Спит и не боится!" - я поторопилась отойти, чувствуя себя так, словно вломилась в чужую спальню. Не так-то тут и страшно, оказывается, как пугал Арсений. Вон, как мужик спит, без палатки. С края плато, обращённого к морю, открывался сказочный вид: аквамариновая водная даль, сразу внизу - серые круглые валуны пляжа. Солнце, пока невысоко поднявшееся над водой, отливало розовым.
  Утро было потрясающе красивым. Воздух - вкусным. Я вдохнула утро полной грудью и пошла исследовать края плато дальше. И вскоре опять наткнулась на мужчину. Этот не спал - сидел в позе лотоса лицом к морю и восходу. Мужик был чудо как хорош, и я засмотрелась: светлые волосы выбиваются из-под синей банданы, бронзово-загорелая кожа обтягивает рельефные мускулы на спине и руках. Я любовалась, причём не столько голым мужским торсом, сколько лёгкостью и естественностью позы, в которой мужчина сидел. Сидит себе, будто и не в "лотосе", согнув колени и вывернув кверху пятки (я сама уже полгода пытаюсь добиться такой растяжки - бесполезно!), и не на обрывистом берегу над морем, а дома, на балконе.
  - Там уже все встали? - спросил мужчина, не поворачивая головы, и только тут я узнала Арсения. Ого, а наш-то инструктор, показавшийся мне невзрачным, - практически Апполон, оказывается! Ох, он, наверное, почувствовал мой долгий взгляд! Я смутилась
  - Не знаю. Может, и встали уже, я гуляю тут минут двадцать, - ответила я и, заметив тропинку, которая спускалась по пологому склону, поспешила уйти.
  Тропинка привела меня к очередному обрыву, нырнула за край и там превратилась в крутую "козью тропу". Я буквально застыла на краю в ужасе. Это что, это здесь я карабкалась нынче ночью?!!! Мама дорогая! Это не я!
  Узкая тропинка спускалась к морю и пляжу. Одним боком она льнула к крутому склону, а вторым - к пустоте, которой служила границей. И пустота эта была весьма убедительной высоты, этажа в три, не меньше. Я, обмирая, потопталась у края, прикидывая, как бы спуститься к морю. Нет, не смогу! Сама не смогу. И опять пошла вдоль кромки обрыва, как бы завершая начатый обход. Полуголый мужской торс продолжал стоять перед глазами. Как же он хорош, этот Арсений, который почти Апполон! Почти так же хорош был Николай. Хотя нет, Николай был крупнее в плечах. Николай не Апполон, скорее - Геракл.
  Сейчас даже подумать странно, что не поджарь он тогда свою божественную задницу, я так бы и не разглядела его. А он - меня. И мы так и прошли бы мимо друг друга. И никогда больше не пересеклись... Наверное - к лучшему, если бы не пересеклись. Хотя есть такая штука, как судьба, и её, говорят, не обманешь...
  Я точно знаю, что не обманешь, пыталась ведь. После той смены я долго боролась с наваждением, отгоняя от себя видение крепкого распаренного мужского тела. И твердила себе, что пора найти уже мужика для секса. Что пора прекращать третий год воздержания, скрашенного проживанием со всё сильнее впадающей в маразм бабой Маней и лихорадочным зарабатыванием денег на квартиру. Я даже пообещала себе, что вот закончу оформлять свою комнату в коммуналке и займусь этим вопросом! Но вопрос сам занялся мною, и очень скоро. Через пару недель в мою смену баню арендовали на всю ночь. Арендовал Николай. Один. И попросил меня разделить эту ночь с ним. И я согласилась...
  До той ночи, не смотря на свой шестилетний стаж супружества, я и не подозревала, что моё тело может такое вытворять и так чувствовать мужчину: каждой клеточкой, каждой жилкой, каждой порой вдруг задышавшей и ставшей очень чувствительной кожи. Любое прикосновение Николая вызывало такой отклик, такой взрыв чувственности, что очень скоро я забыла, кто я и где я. Оставались только наши тела и то невероятное запредельное наслаждение, которое мы дарили друг другу.
  - Слушай, где ты раньше была, а? - спросил он, когда мы, наконец, обессилели и лежали рядом, сплетясь пальцами и общим запахом. - Я уже который год к Артурке в баню хожу, а тебя не видел.
  - Наверное, в мою смену не попадал. Я два года уже здесь работаю.
  - Да, знал бы я, какую штучку прячет Артурка в своём подвале...
  - Я не штучка! - я резко села, подтянув к груди ноги. - Я администратор. И я, к твоему сведению, не трахаюсь с первыми попавшимися мужиками!
  - А со мной? - хитро прищурился Николай?
  - С тобой с первым...
  - Попавшимся? - захохотал он и сгрёб меня с кровати, и потащил, вырывавшуюся, к бассейну. Спрыгнул вместе с со мной в воду и когда я, оттолкнув его, вынырнула с сердитым лицом, сказал примирительно
  - Ладно-ладно, извини, я всё понял. Ты не штучка. Ты... Любовь Сергеевна!
  До утра мы успели и наплаваться, и напариться, и насидеться в пузырящейся джакузи, и даже поспать несколько часов на свежих простынях. А когда проснулись, Николай попросил меня ясным голосом уволиться к чёртовой матери с этой работы, потому что он не хочет, чтобы его женщина смотрела на голые задницы чужих мужиков...
  - С добрым утром! Тоже не спится? - девичий голос выдернул меня из воспоминаний. Оля, соседка по палатке, шла навстречу и улыбалась, сияя круглым лицом.
  - С добрым... Да, как-то не получилось у меня долго спать в нашей тесноте...
  - А я вчера так устала, так устала! Лягла и сразу уснула!
  "Лягла" - я мысленно поморщилась. Олин южный говор с мягкой "г", близкой к "х" как-то цеплял. Впрочем, не только он - вся девчонка была какой-то нелепой, под стать её "лягла": дурацкие широкие бермуды, доходящие до коленок белых ног, фиолетовая растянутая футболка, под которой угадывалась широкое тело и большая мягкая грудь. Волосы её, распавшиеся на прямой пробор, болтались нечёсаными прядями до плеч и обрамляли простецкое круглое лицо. Толстые щёки, курносый нос, узковатый разрез глаз. И -насторожённая напряжённость в по-бабьи рыхлой фигуре. Я пронаблюдала, как девчонка, смешно ставя ступни носками врозь, дошла до края площадки и притормозила у "козьей тропы".
  - Ой, как высоко! А как же тут к морю спуститься? Или мы ещё где забирались?
  Она неуклюже топталась на краю обрыва, вытягивала короткую шею, заглядывая вниз, чем-то напоминая толстолапого щенка, который готовится спрыгнуть с дивана. Я даже забеспокоилась, что и вправду спрыгнет - костей не соберёшь.
  - Здесь мы поднимались, других тропинок нет. Отойди от края, свалишься, не дай бог!
  - Я это... я в море искупаться хочу!
  - Потом искупаешься. Вот Арсений освободиться и отведёт!
  Девчонка потопталась ещё, примеряясь к спуску, но послушалась и пошла к палаткам.
  Наш палаточный городок тем временем проснулся окончательно. Оля помахала Соне и Олегу, которые сидели возле своего оранжевого домика и занимались чем-то интимным - Олег водил руками по спине подружки, и та поводила плечами... как-то излишне сладострастно. Увидев это, я поспешно отвела взгляд и стала наблюдать за Арсением и Таней, которые разводили костёр из сухих сосновых веток.
  - Народ, воду достаньте, какая есть, - попросил Арсений, ставя на занявшийся огонь закопченный плоский котелок с водой. - Подсчитаем запасы.
  Оля с послушным топотом метнулась к палатке, и вскоре та заходила ходуном - рюкзак, который девчонка второпях потащила наружу, зацепился за растяжку какими-то пряжками.
  - Оля, осторожнее! И так палатка кое-как стоит! - попросила я, подходя к палатке. Ну что за тетёха! Неуклюжая толстуха. Я аккуратно вытащила свой рюкзак, достала две двухлитровые бутыли, а потом, подумав, вынула и бутылки, торчавшие из карманов рюкзака Анны.
  - Куда воду? - справилась, наконец, со своим рюкзаком и Оля.
  - Сюда давай! - Арсений кивнул в сторону двух бутылей, стоявших поодаль.
  - Так, ваших двенадцать, ещё у Сони с Олежкой по четыре литра, закончат спины править, принесут. Обед, ужин, днём попить... - прикинул Арсений. - Нет, не хватит воды назавтра. Нужно будет после обеда на родник идти. Предупреждаю, на посуду воду не тратить, посуду моем в море.
  - Ой, что-то мне так пить захотелось! - подхватилась вдруг Оля, открутила крышку с одной из бутылок и присосалась. Именно присосалась, обхватив горлышко губами, как рёбёнок, не умеющий воду в рот лить. Видимо, подсчёты Арсения вызвали приступ жажды. Смотреть на неё было неприятно.
  - Оля, ты бы в кружку налила, - подсказала я. - А то напустишь слюней, пей потом после тебя...
  - А я всю воду за день сама выпью, - пообещала девчонка, собственнически прижимая к себе бутыль. - Такая жара, я много в жару пью.
  - Всем с добрым утром! - вышла из-за ряда сосёнок Анна. - Ох, как тут красиво! Арсений, а что там за Бахчисарайский фонтан? - показала она в сторону загадочного города.
  - Да декорации это. Киношники построили, несколько лет уже стоят. То ли фильм ещё не сняли, то ли разбирать потом пожалели, - Арсений с хрустом разломал хворостину и подкинул в костерок.
  - Вот бы глянуть! - сказала Оля, опять готовясь приложиться к бутылке. - Я потом туда сгоняю.
  - Там сторож живёт, не очень туристов пускает, - предупредил Арсений.
  - А за водой далеко идти? - спросила я, наблюдая, как Оля проливает воду себе на футболку.
  - Примерно час в одну сторону, - он показал в сторону высокой горы. - Тут ближе есть родник, как раз возле декораций, но что-то я туда не очень... Виноградники сверху, их наверняка чем-нибудь опыляют, как-то мне не хочется из-под них пить, с ядохимикатами. Ну, народ, вода закипела, набирайте, пока чаю не насыпал!
  Завтрак получился весёлым. Помимо разного рода "забодяжек" (так я называю всё, что требуется разводить кипятком. Когда-то Николай так называл сухое картофельное пюре, и с тех пор слово прижилось), почти у всех остались недоеденные продукты из поезда - кто-то выложил помидоры и огурцы, кто-то - слегка оплывший на жаре сыр, кто-то пакетик орешков. Я вынесла к костру остатки тонкого лаваша и баночку плавленого сыра, и эта еда была принята остальными с таким восторгом, словно они уже неделю жили на сухом пайке. Анна поделилась со мной "заботдяжкой" из овсяных хлопьев. Костёр, каша, ещё жаркое сентябрьское солнце...На какие-то минуты мне показалось, что я - школьница. Что нас, старшеклассников, вывезли на уборку винограда в пригородный совхоз, и мы сидим и пьём чай, прежде чем начать срезывать тяжёлые синие и зелёные гроздья.
  - Такое место... Очень похоже на степи возле Джамбула, - озвучила я свои видения, отставляя кружку с кашей и зачёрпывая чай второй кружкой, маленькой. - Нас, школьников, вывозили туда на виноградники.
  - Здесь тоже сплошь виноградники, - кивнул Арсений, передавая мне пиалу из тёмно-зелёного материала. - Зачерпни и мне, будь добра. А поблизости есть один заброшенный. Можем потом сходить, если хотите.
  - Мы сначала на море хотим! - оторвалась от своей тарелки Оля. Ела она жадно и неопрятно, развесив над едой волосы. Я подавила раздражение от этой картины (Где она росла, эта Оля? В свинарнике?) и сосредоточилась на зелёной пиале Арсения.
  - Какая интересная у тебя посудина! Стенки аж просвечивают...
  - Она из нефрита, - сказал Арсений, принимая пиалу обратно. - Так, народ, предлагаю следующий распорядок дня. Сейчас идём на море, потом два часа занимаемся, потом разделимся, и кто-то идёт за водой, а кто-то - за дровами. Ну а дальше посмотрим по обстоятельствам. Принимается?
  - Принимается! - радостно согласилась Оля и принялась вылизывать тарелку. Заметив мой оторопевший взгляд, пояснила - Это чтобы не мыть!
  Может, она детдомовская?
  К морю мы спускались всё той же "козьей тропой". Невозможно крутая поначалу - мне даже пришлось сесть на землю, чтобы спустить ноги вниз, потому что шагать туда с высоты полвины собственного роста было страшно до головокружения - примерно с середины тропа стала шире и более пологой. Арсений, шедший впереди, и вовсе выбрался на склон и побежал вниз на пружинящих ногах. Вслед за ним и Оля, сопевшая позади всех, осмелела и обогнала растянувшуюся по тропе цепочку, тоже сбежав по склону, но - громко топая и вскидывая в стороны ноги в неудобных сандалиях. Вот-вот грохнется!
  - Что за нелепая девчонка! - ахнула я. - Чудом ведь не упала!
  - Да, девочка затурканная и потерянная, - согласилась Анна. - Ты заметила, она как будто всё время ждёт окрика или критики? Чуть ли голову в плечи не вжимает!
  - Я заметила, что она каждый раз как будто хочет кинуться во все стороны одновременно, - я проводила взглядом панамку Оли, не менее дурацкую, чем её шорты и футболка, которые уже маячили в самом низу.
  В конце-концов все спустились со склона и пошли вдоль берега вслед за Арсением. Почти сразу у тропы трое дочерна загорелых парней сидели возле своей палатки, разбитой у самой кромки воды и огороженной камешками. Один из парней тихо постукивал ладонями по небольшому там-таму. Я поспешно отвела взгляд от шоколадных мужских тел - из одежды на каждом была лишь бандана. В принципе, ничего страшного, я в бытность свою ещё в бане на голых мужиков насмотрелась. Но то - в бане. А здесь - на берегу, у самой тропы, и - телешом...
  Впрочем, совсем скоро отвести глаза можно было, только если пристально смотреть в морскую даль. Весь пляж был обжит абсолютно голыми людьми. Причём никого из них не смущала ни собственная, ни чужая нагота. Одетые только в загар, люди разговаривали, смеялись, сидели и лежали на мелких камнях галечного пляжа, стряпали еду на импровизированных очажках, устроенных возле палаток. Здесь же бегали дочерна загорелые голые дети - девочка лет девяти и мальчик на пару лет помладше. В маленьком дворике, огороженном белыми камешками возле одной из палаток, обнажённая бронзовая женщина разминалась в стиле у-шу.
  Арсений, а вслед за ним и Таня первыми вписались в это царство голых. Безмятежно сбросив одежду, они пошли в воду, держась за руки, эдакие Адам и Ева. "У них что, роман?" - подумала я мимолётно, и тут же про них забыла. Меня заботило другое - я не хотела, не могла тут раздеваться. Не хотела вливаться в толпу этих эксгибиционистов! Стараясь не смотреть по сторонам, я разделась до бикини и пошла в воду, осторожно ступая по крупным камням. Меня обогнала Оля и с шумом плюхнулась в воду, показав белые пухлые ягодицы.
  - А вы почему не разделись? - спросила она, откидывая с круглого, уже успевшего покраснеть на солнце лица мокрые пряди.
  - Да так как-то... Не привыкла я раздеваться в компании незнакомых людей.
  - Ой, я тоже сначала застеснялась, - сказала Оля тоном бывалой нудистки. - А потом решилась - кого ж стыдится? Все ж голяком!
  "Голяком!" Я услышала в её тоне некоторое превосходство - я, мол, смогла, а ты боишься. Потом посмотрела, как девчонка барахтается по-собачьи в набегающих волнах, и решила, что та слишком бесхитростна для таких подтекстов. Сама я плавала не лучше Оли, поэтому так и брела по дну, пока не вошла в море по шею. Постояла в тёплой солёной воде, чувствуя, как мягко покачивают волны, посмотрела на головы пловцов, различив Таню и Арсения - они уплыл далеко в море - и повернула обратно к берегу.
  На берегу стояла нимфа. Именно это слово пришло мне на ум, когда я увидела округлое женское тело с полушариями грудей, плавными изгибами плеч и бёдер и треугольником тёмных волос.
  - Ну, и как водичка? - крикнула нимфа, собирая волосы на затылке.
  - Хорошая водичка, только дно неудобное, - откликнулась я, узнавая. Анна. Надо же, не узнала! Утром - Арсения, теперь - её. Как меняются люди, раздевшись... Под ногу попал острый камень, и я зашипела, сбиваясь с философского настроя. Вода убывала, тело тяжелело, идти по дну было всё больнее. Но хотя всё внимание теперь уходило на то, чтобы наступить на удобные камни и не сбить ноги, безмятежная нагота Анны всё равно стояла у меня перед глазами. Как у неё получается выглядеть голышом так же уверенно, как и одетой?
  - А ты почему в купальнике? - Анна вошла в воду и пошла мне навстречу.
  - Да неловко мне как-то... разнагишаться на людях...
  - Здесь тот самый случай, когда неловко в купальниках загорать, - засмеялась Анна. - Здесь одетые люди выглядят очень странно и закомплексованно! Впрочем, что я, в самом деле. Поступай, как тебе лучше. А я пойду, попробую в море поплавать. А то целый год в бассейне репетировала, пора уже и на большой воде держаться.
  Доковыляв по неудобному каменистому дну до чуть более удобного галечника пляжа, я нашла подходящий плоский камень и уселась лицом к морю. После слов Анны мне казалось, что я и в самом деле притягиваю к себе недоумённые взгляды окружающих. Посидев, я решилась на компромисс. Сняла мокрый верх от купальника, но села, подобрав колени к груди, словно скрываясь ими от возможных чужих взглядов. Солнце приятно припекало спину, мокрые трусы, расстаться с которыми не хватило решимости, противно льнули к заднице. Чтобы отвлечься, я принялась отыскивать в море знакомые головы. Вон Арсений, рядом с ним Танюшкина голова, чуть ближе Анна. Вон Соня с Олегом. А Оля где? Где эта горе-девица? Уж не утонула ли?
  Сердце сжалось тревожно, перед моим мысленным взором уже понеслись картины, как и что нам придётся делать с утопленницей, но тут Оля вынырнула белым китёнком недалеко от берега и поплыла к пляжу. Причём передвигалась она странно - там, где уже надо бы торчать из воды по пояс, виднелась только мокрая щекастая голова. Чуть погодя я поняла, в чём дело - девчонка шла по дну на руках. Так и добрела до мелководья, а потом улеглась там - пузо в воду, задница на солнце - рыхлым белокожим тюленем.
  - Ты меня напугала, - крикнула я ей. - Думала, ты утонула!
  - Да, я плохо плаваю, - согласилась Оля. - Хотела до Арсения с Таней доплыть, но не смогла. Пришлось вернуться.
  "И хорошо, что вернулась, - подумала я. - Этому Арсению явно не до спасения утопающих. Кажется, он кроме своей соседки по палатке никого не видит... Тоже мне, психолог, дурит девчонке голову. Сколько ей? Лет девятнадцать, не больше, как Маришке моей. А этому Апполону полтинник точно есть!"
  - Люба, смотрите, смотрите, какие камушки! - закричала Оля и помахала рукой. - Идёмте сюда, ко мне. Так здорово в воде лежать. И камушки такие красивые!
  Я поглядела на белую спину Оли, вспомнила округлый силуэт Анны, посмотрела по сторонам, на коричневых соседей по пляжу... Столько же тел, голых, как в бане! И тут до меня дошло: в бане ведь было по-другому! В сауне, где я работала когда-то, нагота была греховной. Там люди раздевались и себя демонстрировали. Девицы - прелести, мужики - стати. Их нагота была вызывающе-сексуальной. А нагота, которая вокруг меня сейчас, совсем другая: естественная и невинная. До меня вдруг дошло: люди на этом пляже разделись не ради прелюдии к сексу, а потому, что им так было хорошо и удобно. От того они и ходили-сидели-играли спокойно и без малейшего налёта демонстративности. И выглядели пристойнее многих фигур на "цивилизованном" пляже, одетых в бикини на верёвочках... Я поёрзала на камне, ощущая сырость под задницей, и решилась. Стянула трусы и, пройдясь пару метров голышом, плюхнулась в воду рядом с Олей.
  Очень скоро я уже перестала думать о собственной наготе и полностью погрузилась в созерцание камней, которые и вправду оказались очень красивыми. Молочно-белые, желтоватые, розовые, зеленоватые, голубые - набегающая волна перемешивала их, словно в калейдоскопе. Я принялась вылавливать их, соревнуясь на скорость с волной и выкладывая на крупный сухой голыш. Матово-прозрачные в воде, высыхая, камни словно гасли и подёргивались плёнкой. Но я всё равно решила взять их с собой в Москву. Прошло ещё какое-то время, и я почувствовала, как растворяется в воде вся моя городская важность и возвращается та лёгкость бытия, которая была в детстве. Я переставала быть Любовью Сергеевной и опять становилась Любашей.
  - Эй, русалки, не сгорите? - сзади послышался голос Анны, а затем брызги воды прилетели мне на спину. - У Ольки уже вся спина ярко-розовая, да и ты, Люба, порозовела.
  - Ой, точно, спину пячёт, а я и не чую! - Оля поднялась и заторопилась к своим вещам, сброшенным у крупного камня.
  - Решилась раздеться? С крещением тебя! - Анна растянулась на мелководье рядом со мной.
  - Да... Показалось таким глупым сидеть на берегу в мокрых трусах, когда вокруг люди совсем не заморачиваются собственной "голизной". И, знаешь, вот так, безо всего, оказывается очень классно в воде находиться...
  - Знаю, - улыбнулась Анна. - Я тоже, когда впервые в кампанию Арсения попала, думала, что меня к тихим извращенцам занесло. Мало того, что голышом, так ещё и в воде ледяной купаются!
  - Вы что, в прорубь ныряли? - лениво поинтересовалась я, переворачиваясь на спину. Мягкое покачивание волн убаюкивало.
  - Нет, на Синь-озеро ходили. У меня тогда кризис был в личной жизни, и я от всех на край света сбежала. Почти как ты сейчас. А потом поняла, что от себя не убежишь, и пришлось разбираться с собственными демонами.
  - Разобралась?
  - С какими-то - да, с какими-то - до сих пор разбираюсь.
  - Да ладно! Ты выглядишь абсолютно счастливой женщиной!
  - Ты сейчас, между прочим, тоже!
  А ведь и вправду! Я сейчас абсолютно безмятежна и счастлива. Не помню, когда я была так счастлива в последний раз.
  Глава 5.
  
  Тёплое море и собственная нагота словно размягчили те корки, которыми я заросла в последнее время. По крайней мере, ситуация и с рекламой и с дочкой уже не вспоминалась мне столь трагически, и сердце уже не сжималось от обиды. У меня наконец-то получилось отложить городскую жизнь в сторону и наслаждаться тем, что я проживала здесь и сейчас. Я спокойно отнеслась к предложению Арсения обращаться всем к друг другу по имени и на ты, правда, называть Арсения Лесовиком, как он попросил на время похода, у меня как-то не получалось. С "тыканьем" было проще, хотя мне и диковато было слышать "ты" от той же соплячки Оли. С "Любой" я согласилась тоже - пускай уж уважаемая Любовь Сергеевна подождёт до Москвы. Решив стать проще, я даже первой откликнулась на игру, предложенную Арсением. Игра нужна была, чтобы окончательно расслабиться и раскрепоститься. Нужно было взять что-нибудь, сделать из этого персонаж, придумать ему характер и взаимодействовать с другими персонажами. Я подобрала сосновую веточку с пучком рыжей хвои, окрестила её Рыжим Чубчиком и стала придумывать диалоги с Голышом Пузаном, которого сотворила Анна. Мой Чубчик неожиданно оказался занудным малым, и когда все персонажи сбились в одну весёлую кучу, он пытался ими руководить и призывать к порядку.
  Арсений назвал эту игру тренингом отпускания сдержанности, и действительно к концу возни я уже не думала о впечатлении, которое произвожу, а лишь азартно следовала за внезапным развитием сюжета. Вот Голыш Пузан (морской камушек в руках Анны) объяснился в любви Малышке Щепке (палочка в руках Сони) и был вызван на дуэль ревнивым Полем Этиленом (узел из пакета, который связал Олег). Дрались на песнях, в том числе и секунданты, и Рыжему Чубчику пришлось отдуваться за любвеобильного приятеля, соревнуясь с Динозавром Бу (Танюшкин белый угловатый камень) в громкости орания. Мой Чубчик орал громче.
  -- Ф-фу, ну, ожила, наконец! - перевела дух Анна, когда мы, в изнеможении от хохота, повалились на коврики, постеленные поверх хвои в жидкой тени сосенки. - Хоть видно стало, что ты живая женщина, а не товарищ начальник!
  - А я - товарищ начальник? - изумилась я.
  - Ещё какой! Так и смотрела на всех строгим взглядом. Тебя на работе, наверное, все боятся?
  - Если бы боялись, - нахмурилась я, вспомнив про Бубенко.
  - Вот болтуха! - стукнула себя по губам Анна. - Люба, забыли про Москву и про работу! Лесовик, что у нас дальше по программе?
  - А дальше ладим плечи и спины, - сказал Арсений. - Танюшка, ползи сюда, моделью будешь.
  Танюшка послушно пересела, и Арсений принялся показывать:
  - Показываю тем, кто не знает, остальным напоминаю. Кладёте руки на спину и чувствуете под ладонями объём. Так, как будто у вас там тесто или глина. И начинаете эту глину вымешивать, тщательно, никуда не спеша. Главное в этом деле дать волю рукам и отключить мозговые органы. Не надо думать - вот, я сейчас тут поглажу, а потом вон там. И гладить тоже не надо. Вы не гладите, а как бы отпускаете руки. А они сами как бы залипают в тех местах, где в теле есть напряжение, и начинают это напряжение вымешивать. Вот у Танюшки, к примеру, напряжение вот здесь.
  Он надавил на какую-то точку, и девушка тихонько ойкнула.
  - А вот так делать неправильно, - тут же прокомментировал Арсений. - Если вы будете терпеть и скромничать, то вся наша затея окажется напрасной. Напряжения выпускаем из тела через движение и звук. Поэтому если больно - звучите из этой боли. Если пришла охота двигаться - двигайтесь, выдвигивайте свой напряг. Уйдите вниманием в тело и почувствуйте, что именно ему хочется сделать. И идите за этой охотой. Понятно? Тогда разбирайтесь на пары и вперёд.
  "Так вот чем с утра занимались Соня с Олегом!" - дошло до меня, пока Анна ладила мою спину. Ощущать тёплые ладони Анны на своей коже было как-то странно. А когда её руки задвигались по спине, принося телу неожиданное наслаждение, я и вовсе напряглась. Было в этом нечто... сладострастное.
  - Люб, ты что? Что случилось, ты вся одеревенела? - тут же отреагировала Анна.
  - Да как-то... неловко мне.
  - Почему? У тебя внутренний запрет на прикосновения?
  - Не знаю... Но ассоциации лесбийские.
  - Дурочка. Причём тут ассоциации? Вот честное пионерское даю, что даже и не думала тебя соблазнять. Это же обычная телесная терапия! Слушай, давай так - ты выбрасываешь из головы мысли, вообще все. И следишь только за ощущениями под моими руками. Если больно - звучишь, если хочешь шевелиться - шевелишься. Договорились?
  Я кивнула согласно, и тут же руки Анны перебрались мне на плечо, нащупали трапециевидные мышцы, нашли там какую-то точку, надавили и все мои эротические ощущения вмиг улетучились. Точка отозвалась такой вспышкой боли, что я зашипела и затрясла плечами.
  - Больно!
  - Ещё б не больно, столько вчера рюкзаки таскали, - отозвалась Анна, чьи поглаживания опять стали приятными и перебрались на шею. - А здесь зажимов сколько! Люб, ты многое в своей жизни контролируешь?
  - Всё! - выдохнула я, чувствуя, как пальцы подруги нащупали болезненную зону внизу затылка и стискивая от боли кулаки. - Ой, больно как!
  - А здесь ругань какая-то застряла недоруганная, - сообщила подруга. - Вон сколько невысказанного, даже кулаки сжала! Скажи сейчас, что там у тебя застряло.
  - Да это про умников моих на работе... Так бы каждому и сказала всё, что о них думаю, только пользы не будет никакой.
  - От того, что в себе держишь, тоже пользы не прибавиться.
  - И что же мне, ругаться с ними?
  - Зачем же ругаться. Можно на бумажечку эмоции выписать, можно где-нибудь в укромном месте проораться, если так уж разбирает. А по-хорошему нужно бы разобраться, почему эти эмоции у тебя возникают.
  - Ну а как же им не возникнуть, если приходит какой-то хлыщ и нагло наступает тебе на голову? - возмутилась я
  - Просто так люди в нашей жизни не появляются. Значит, ты чем-то его к себе притянула.
  Я хотела возразить, что притянула его не я, а Лебедев, взявший паршивца Бубенко директором по развитию. Но тут пальцы Анны переползли мне на затылок, потом на макушку, и все возражения исчезли, осталось лишь чувство расслабленности и покоя.
  Потом пришла моя очередь ладить Анну, и потребовалось какое-то время, чтобы ощутить, как это - "отпустить голову и дать волю рукам". Именно ощутить, а не понять, потому что как только я пыталась понимать, руки становились, по выражению Анны, "плоскими". Впрочем, в конце-концов, у меня получилось поймать под руками ощущение, что я будто надавливаю на упругий надувной матрас, а он колышется и перетекает. А там, где не перетекает, появляется ощущение густоты и вязкости. Вязкими у Анны были плечи.
  - У тебя здесь как-то тяжеловато, - сказала я.
  - Да, не удивительно. Я слишком переделкой сценария увлеклась, вот и застряли в плечах все мои размышления.
  - Сценария? - удивилась я. Почему-то мне казалось, что Анна нигде не работает. - Ты что, на киностудии работаешь?
  - Я документальные фильмы делаю для авторского телевидения. Сейчас вот батюшку нашла расчудесного в Рязанской области, святой человек. Старый храм на селе отреставрировал, своими руками, можно сказать. Чудотворец. К нему из соседних районов люди едут за благословением и исцелением.
  - Экстрасенс, что ли? - поинтересовалась я.
  - Целитель, божий человек. Бывший военный, между прочим! Ты бы видела его глаза! Свет и любовь! Ты бы слышала, как он говорит о жизни! Поразительное спокойствие и приятие всего, что посылает судьба.
  - Ну да, ну да, на всё воля божья, сначала подставь левую щёку, потом правую...
  - Нет, у него не про щёки. Если хочешь, можем съездить к нему как-нибудь.
  - Давай сначала отсюда вернёмся! - ушла я от ответа. Что я не видела в той церкви?
  После обеда мы разделились на две группы - те, кто идёт за водой, и те, кто идёт за дровами. Мы с Олегом пошли за дровами - я решила, что это лучше, чем топать куда-то в гору, искать родник. А дрова - вот они, соседняя рощица за оврагом, только и перейти по узкому перешейку, не дальше километра. На дрова годились омертвевшие ветки сосен, и пока Олег отпиливал выданной Лесовиком пилой - нечто вроде велосипедной цепи с лезвиями - особенно массивные хворостины, я наломала хрупкой мелочи, сложив её кучей посреди тропы. А наломав, решила сбегать к винограднику, в сторону которого, уходя, махнул Лесовик: "Во-он, как раз за рощей". Почти сразу за рощей он и оказался: бетонные столбики, рядами натянутая проволока и жидкие плети.
  "И это - виноград?" - удивлялась я на маленькие листья и мелкие чёрные ягодки. Листья скорее напоминали плющ, а ягоды - я попробовала одну и выплюнула - и вовсе нечто малосъедобное. Впрочем, по проволоке вились не все плети. Изрядная их часть, если не большая, ползла по земле, образуя весёлую густую поросль с гроздями мелковатых, но на вид вполне аппетитных жёлтых ягод. Вот эти ягоды оказались вкусными. Хоть и мелкие, но сладкие, и явно - виноград. И я с азартом принялась отыскивать под ногами подходящие гроздья.
  Наевшись винограда, я с Олегом натаскала к костру несколько охапок хвороста, по моим прикидкам - костров на десять. Третьей с нами была Анна, которая осталась дежурной по лагерю. Группа "водоносов" задерживалась, и мы с анной, оставив парня на хозяйстве, спустились к морю и прошли не на пляж, а в другую сторону, туда, где тропинка шла меж крупных валунов и проходила под обрывистым берегом, нависающим серыми складками. Складки выглядели солидно и незыблемо, такими же твёрдыми, как валуны у тропинки. И потому я удивилась, когда Анна подошла к берегу и стала крошить один из таких выступов в свою кружку. Так они мягкие!
  - Что это?
  - Ископаемая глина, доисторическая. Сейчас мы с тобой займёмся спа-процедурами!
  Размоченная в воде, глина оказалась жирной и голубоватой. И мы обе, перемазанные этой глиной с головы до ног, стали похожими на папуасов. Потом мы смывали эту глину, устроив себе лежбища на плоских камнях на отмели. Глина смывалась плохо, а кожа после неё стала непривычно шелковистой на ощупь. Потом мы карабкались обратно в лагерь всё по той же "козьей" тропе, и я наконец-то перестала обмирать от высоты и ужасаться, представляя, как же я смогла пройти здесь ночью с рюкзаком. Потом мы разводили костёр и кипятили воду, подгадав к приходу остальных из группы. Потом ужинали очередными "забодяжками", а после ужина Лесовик опять показывал, как освобождать тело от напряжений. И к ночи я умаялась так, что уснула почти сразу, как забралась в спальник. Тем более что на этот раз в палатке было просторно - рюкзаки они выдворили под наружные тенты, а обе мои соседки решили спать под открытым небом. И в эту ночь мне ничто не мешало - ни чужая возня, ни теснота.
  Во сне мне явился старец. Тёмная одежда, седая борода, пронзительно синие глаза, единственно цветные в моём чёрно-белом сне. "Это тот, священник из Анькиного фильма!" - догадалась я. А старец посмотрел строго и спросил: "Что есть Бог? Ты знаешь?" И я кивнула, что знаю, и даже пыталась ответить ему, но нужное слово никак не сходило с шевелящихся губ. "Бог есть Любовь!" - сказал старец, а сияние его синих глаз было тёплым и ласковым, как вода Чёрного моря.
  Бог есть любовь, как просто-то, господи! - проснувшись, я всё ещё чувствовала покой и тепло, которые мне так чудесно приснились. Если бы так было на самом деле - где любовь, там и бог! Я повернулась на другой бок и попыталась снова уснуть, но из глубины памяти уже всплывали картины, которые я так старалась там похоронить. На самом деле нет в любви никакого бога, боль одна...
  Николай стремительно вошёл в мою жизнь и решительно изменил всё то, что я выстраивала и устаканивала все эти мои годы в Москве. Он снял для меня квартиру на Соколе - пустую двухкомнатную "сталинку". Настоял, чтобы я бросила работу в сауне и начал давать мне столько денег, что хватало на всё - и на жизнь, и на переводы маме с Маришкой. Я же с удовольствием сбросила с себя роль добытчицы, которую все эти годы, и впервые в жизни почувствовала себя настоящей женщиной рядом с сильным и надёжным мужчиной. Говорят, что женщины от любви глупеют. Сейчас, вспоминая это время, я думаю, что я точно тогда поглупела. Я тогда кинулась в новую жизнь с головой, принялась вить семейное гнёздышко. Я испытывала почти физическое наслаждение, выбирая шторы и одеяла, посуду и кухонную утварь, коврик в коридор и зеркало для прихожей! С каким же азартом я тогда листала каталоги мебели, прикидывая, какой у нас будет диван, какая кровать, какой кухонный гарнитур и детский уголок для Маришки.
  Азарт мой подогревало и то, что Николай по-крупному занимался поставками мебели и мог раздобыть в дом всё, что угодно. А остужало то, как он неопределённо высказывался насчёт моей дочери: "Лапунь, ну давай пока без детей обойдёмся. Ну живёт твоя мелкая с бабушкой, пусть ещё поживёт. А мы им денег побольше вышлем". Впрочем, я тогда не очень расстраивалась - понимала, что Николаю потребуется время, чтобы привыкнуть к Маришке и полюбить её. Но он привыкнет и полюбит! Обязательно! Ведь меня же он любит, значит, полюбит и всё, что со мной связано, что мне дорого. Вот я же, например, полюбила бы сына или дочку Николая, обязательно бы полюбила! Но с прежней женой бог не дал ему детей. А со мной, думала я, даст, обязательно даст. Я рожу ему сына. Или дочку. И он будет любить и Маришку, и нашего общего ребёнка одинаково. Именно так я тогда и думала.
  Николай оказался непростым человеком, человеком настроения, но мне с ним было легко. Впрочем, со мной он обычно бывал в настроении хорошем: шутил, притаскивал какие-то смешные пустяки, конфеты и букетики, хвалил мою стряпню и наряды. Я сияла и думала, что когда у нас всё образуется, я стану ему идеальной женой. Но у него всё никак не образовывалось - с прежней женой он как раз разводился, но как-то долго и тяжело, с её неявками на суд и отсроченными слушаниями дела. Об этом он рассказывал мне вечерами, когда мы лежали в обнимку в постели, остывая после бурных актов любви. "Что ж она так держит тебя? - удивлялась я, испытывая снисходительную жалость к этой незнакомой нелюбимой женщине. - Никакой гордости у человека. Ну неужели непонятно, что насильно мил не будешь!".
  Эта идиллия продлилась полтора года. За это время я вникла не только во все детали судебных бракоразводных процессов - Николай рассказывал, что жена требовала половину его бизнеса - но и в детали самого бизнеса. И даже съездила с ним в Милан на мебельную выставку, где ходила меж роскошных диванов и кресел, присаживалась на их велюровые, замшевые, кожаные сидения и удивлялась, какие сюрпризы подбрасывает мне судьба. Ехала в Москву торговать мебелью - не получилось. А теперь вот сидит в кресле за десять тысяч долларов, которое тому барыге из сгоревшего гаража и не снилось.
  А сразу после выставки Николай свозил меня на три дня в Римини, и та поездка запомнилась мне, наверное, на всю жизнь. Я ведь впервые в жизни была в приличной европейской стране - не считать же за поездки челночные шоп-туры с номером на четверых, пакетиками заварной лапши и кипятильниками. И - сразу попала в сказку. В нашем номере для новобрачных с бело-позолоченной мебелью, пушистым ковром и прозрачными занавесками на окнах всегда стояли свежие розы, в ресторане вечерами горели свечи, и играл струнный квартет. Я, наверное, вся светилась от любви, и когда мы с Николаем гуляли по улицам этого невозможного, сказочного города среди домов времён римской империи. Нет, ну точно светилась: на меня засматривались встречные мужчины, и какой-то клоун-мим крикнул "ла белла донна" и изобразил разбитое сердце.
  В том городе всё вокруг было пронизано запахом цветов и эротизмом. И это выливалось в такие нежные ночи, что я всем своим огромным, распахнутым, растворившемся в Николае сердцем чувствовала - наступил переломный момент в наших отношениях. Вот-вот случится что-то важное, то, что определит нашу жизнь на долгие-долгие годы... И это случилось. Через две недели, вернувшись в Москву, я поняла, что беременна.
  Активная возня снаружи палатки отвлекла меня от воспоминаний. Слышался голос Арсения, отдававшего негромкие команды: "Посвети сюда. Встряхни. Нету". Что там у них? Я стала выбираться из палатки наружу - всё равно хотелось уже в туалет. Арсений с Таней, хорошо различимые при свете луны, разложили все свои вещи возле палатки и светили в два фонарика, сосредоточено вглядываясь в её пустое нутро.
  - Чего вам не спится? - зевнула я.
  - Да так, ночные учения, - хмыкнул Арсений. Я не стала уточнять, кто кого чему учит и пошла к сосенкам, которые накануне мы договорились считать туалетом.
  Возня осталась далеко за спиной, и я, сидя между деревцами, вдруг услышала, какая вокруг тишина. Нет, не мёртвая - цикады верещали, исправно наполняя воздух стрёкотом. И тем не менее, всё вокруг спало - и овраги, и деревья и даже море там, внизу. Я подошла к краю обрыва, взглянула на шевелящуюся внизу массу воды, потом на небо, на неполную, но всё равно очень яркую луну. И вдруг мне так захотелось повторить ночной поход по той тропе, что настолько тяжело далась позапрошлой ночью! Пусть налегке, без рюкзака, но пройти. И окунуться в тёплое ночное море.
  И я пошла, осторожно ступая по уже несколько раз за день хоженой крутизне, и очень скоро уже была внизу возле стоянки трёх парней-барабанщиков. Затем прошла по отмеченной светлыми камешками дорожке и, обойдя хорошо различимые в лунном свете палатки, вышла на пляж. Луна светила со стороны моря, рисуя на волнах серебристую дорожку. И я подумала, что хоть и бывала несколько раз у моря, - и в Испании, и в Египте, и в Тунис ездила - но вот так, один на один с морем я впервые. И лунную дорожку, оказывается, я видела только на картинках и в кино. А чтобы вот так войти...
  Я разделась и вошла в воду, погружаясь в жидкое лунное серебро. Вода была тёплой и ласковой. Совсем такой, как взгляд старца в моём сегодняшнем сне. Я зашла в воду по грудь, постояла лицом к луне, жалея, что толком не умею плавать. И напитавшись всем - этой ночью, этим светом, этим морем - до самого донышка чего-то, чему не смогла подобрать определения (пришедшие на ум "фибры души" мне показались слишком пошлыми), повернула к берегу. Обратно по тропе я поднялась быстро и легко, абсолютно не страшась пустоты обрыва слева - пустота стала привычной и совсем не опасной. Добравшись до лагеря, где всё уже успокоилось, я забралась обратно в палатку и заснула, чувствуя себя... Просто чувствуя.
  Утром я проснулась в прекрасном настроении, в котором не просыпалась уже очень давно. Я полежала немного, вспоминая события этой ночи. Мой ночной поход странно слился в единую историю со сновидением со старцем и сам уже казался сновидением: "Бог есть Любовь", свет синих глаз и теплое серебро ночного моря, как воплощение этой любви. Причём любви гораздо большей, чем я испытывала прежде - к маме, к Маришке, к Николаю... Мне даже пришло на ум слово "вселенской", и я, одёрнув себя за излишнюю пафосность, открыла глаза и стала выбираться из палатки.
  В этот раз я проснулась поздно - Олег и Соня уже колдовали над костром, собираясь кипятить чай. Анна сидела на коврике, на котором проспала ночь, и расчёсывалась.
  - Привет, как спалось под звёздами? - помахала я ей.
  - Ох, хорошо! Такие сны снились! Про бога.
  - И тебе тоже? - заинтересовалась я. -А что именно?
  - Даже не сны, а ощущения... Это трудно рассказать. Помню только, что проснулась с мыслью, что бог - это гармония. Такое, знаешь, правильное устройство мира, когда всё взаимодействует и всё на своём месте. И когда мы нарушаем эту гармонию - из-за своих страхов, неведения, невидения этих связей и взаимодействий - мы получаем тычки и удары и говорим "бог наказал". А никто никого не наказывает, это просто мы сослепу не можем встроиться в общее движение. Или, глухие, вплестись в общую мелодию...
  - Ничего себе, сны на свежем воздухе! - я села рядом с подругой. - На философский трактат тянут. Нет, мне попроще снилось: старец, глаза синие-синие, и говорит "бог есть любовь".
  - Ну, в общем-то он прав. Любовь - состояние души, а по душе мы и настраиваемся на общую гармонию...
  - Ой, Ань, ну что за философия с утра пораньше! Это мы с тобой про старца твоего вчера поговорили, вот и приснилось всякое.
  - Он не старец, ему около пятидесяти всего.
  - Да неважно. А я знаешь что ночью делала? В море купалась!
  - Спускалась в темноте? Ну, ты молодец!
  - Ага! Сама себе удивляюсь - и что на меня нашло?
  Я помолчала, вспоминая купание в лунной дорожке. Рассказать? Но тут соня позвала завтракать и мы прекратили свои речи про бога - пошли к палатке за посудой.
  Вскоре появились, рука в руке, и Танюшка с Арсением. И когда все расселись, залив кипятком очередную порцию "забодяжек", Арсений сказал.
  - К нам в палатку ночью скалапендра забралась. Танюшка шорох услышала, меня разбудила. Посветил фонариком - она! И такая шустрая, гадина. Пришлось все вещи из палатки вышвырнуть, пока нашли. А ты, кстати, молодец, даже не завизжала.
  - Ой, она такая страшная, - сказала Танюшка слегка взволнованным голосом. Интересно, а она вообще способна завизжать? Иногда мне кажется, что Таня вообще не способна на сильные эмоции - ни разу не слышала, чтобы она громко разговаривала, не то что кричала.
  - А куда вы её дели? - заинтересовалась скалапендрой Оля.
  - Изловили и изничтожили, - махнул ложкой Арсений. - Скалапендра в палатке, знаешь ли, не самое приятное соседство.
  - А кто это - скалапендра? - спросила я, вспомнив, что так именно так обозвала меня, уходя к Демьяну, Маришка.
  - Ядовитая сороконожка, весьма примерзкого вида, - объяснил Арсений. - Укус не смертелен, но лучше его избежать - приятного мало, почти как от укуса скорпиона.
  - Тебя кусали?
  - Нет, слава богу. Но что делать при укусе знаю - прижечь спичкой. Прямо пристроить коробок черкушкой к ранке, сразу спичкой чиркнуть и прижечь. Яд выгорает и не идёт дальше по тканям.
  - Но это ж больно! - поёжилась Оля.
  - Да, получается точечный ожог. Но это лучше, чем неделя с высокой температурой.
  - Девчонки, тут такие твари бегают, а вы на улице спите! - забеспокоилась я, немного обиженная, что дочка обозвала меня, оказывается, ядовитой гадиной.
  - Ну и что? К ним, вон, и в палатку забралась - пожала плечами Анна.
  - Её Танюшка, наверное, в рюкзаке с родника принесла, - предположил Арсений. - Представляете, я её поймал, попытался раздавить рукояткой ножа - никак. Крепкая тварь! Пришлось отрезать ей голову лезвием.
  - А куда же вы дели тело? - я непременно хотела увидеть эту тварь, разобраться, с кем же меня сравнила Маришка. - Я хочу посмотреть!
  - Да я поискал уже возле палатки - нет её, - сказал Арсений. - Наверное, какая-нибудь птичка схарчила с благодарностью.
  Пришлось дальше пить чай, жалея, что я так и не увидела, кем же меня обозвала разобиженная дочь.
  Глава 6
  В Лисьей бухте мы прожили четыре дня. В детство я вернулась уже на второй день. Здешние степи и овраги так сильно напоминали места, где у нас была дача! Я всё время как будто возвращалась туда.
  Участок, один из ломтей в шесть соток, нарезанных под дачи в степи в окрестностях Джамбула, моему отцу дали ещё в семидесятых годах. Очень быстро бывшая степь зазеленела грядками и саженцами, а лет через пять - и деревьями, обустроилась аккуратными дачными домишками, обросла кустарниками живой изгороди вдоль уютных улочек. На нашем участке вместо домика стоял списанный строительный вагончик, отец раздобыл его где-то "по блату". Внутри вагончика помещался топчан для ночёвки и садоводческая утварь. Рядом с бытовкой отец сделал навес, высадил "дамский пальчик", и лоза густо заплела пространство возле домика, образовав уютную зелёную беседку. Там наше семейство в основном и обитало. Там мы пили чай, варили суп на железной печурке, отдыхали на втором, уличном, топчане.
  К тому времени, как разросся виноградник и подросли деревья, мне уже не очень нравилось бывать на даче. В городе, с телевизором и подружками, было гораздо интереснее. Но мама стояла на своём: нечего в городе отравой дышать! И каждые выходные вытаскивала меня "на природу". Приходилось смиряться. Я брала с собою книжки и читала, бродила по участку, таская с деревьев, кустов и грядок, по сезону, то клубнику, то малину, то абрикосы, то вишню, то персики, то виноград. Иногда собирала урожай ?- особенно мне нравилось обирать малину, которая наливалась дважды, в мае и в сентябре. Ещё я помогала матери варить быстрый суп из пакета - приготовленный на дровах, он пах дымком и был очень вкусным. А когда уже совсем было скучно, я ходила гулять в овраг.
  До оврага было двадцать минут ходу до конца улицы, самые крайние домики стояли уже на его склоне. И был овраг глубоким и огромным, наверное, туда поместился бы пятиэтажный дом. Это в высоту. А в длину - так и целая улица домов.
  Больше всего мне нравилось ходить в овраг в конце мая. Тогда летний жар ещё не сжигал траву дожелта, и она зеленела и краснела распустившимися маками. Высоко в небе над оврагом звенели и трепетали жаворонки, а на его склонах расцветала уйма всяких цветов и огромных одуванчиков, которые, созрев, превращались в пуховые шары размером вдвое крупнее апельсина. Каждый зонтик от такого одуванчика был диаметром с пятикопеечную монету. Эта масштабная воздушность завораживала, и мне всегда хотелось собрать букет из этих шаров и поставить дома в вазу. Но не получалось - пара-тройка пушинок-зонтиков срывалась со своих гнёзд уже при попытке, даже очень бережной, оторвать стебель. И щербатые шары тут же теряли свою ажурную прелесть. Так что букет из одуванчиков долго оставался для меня символом недоступной хрупкой красоты. Уже гораздо позже, став взрослой и уехав учиться в Пензу, я прочла где-то совет, как сохранить букет из одуванчиков. Рецепт оказался прост - сбрызнуть лаком для волос, чтобы не облетал. И всё. Но к тому времени я уже очень редко ездила в Джамбул и не попадала в сезон гигантских одуванчиков.
  И вот теперь, расположившись на крымском берегу Чёрного моря, я чувствовала себя, как в родной казахской степи. Если не смотреть в сторону моря - ну очень похоже. Та же жара, та же выжженная на солнце трава, тот же запах полыни, такие же овраги, видимо, кишащие лисами - тот овраг у дачи, тоже назывался Лисьим, как и здешняя бухта.
  А жизнь у моря шла своим чередом и очень быстро приобрела по-семейному размеренный характер. Мы бегали за виноградом в одичавший виноградник, набирая пакеты сладких мелких ягод. Купались и обмазывались с ног до головы ископаемой глиной. Устроили водное поло с арбузом, который купил Арсений, вернувшись берегом к посёлку. В общем, жизнь вдруг перестала мне казаться полем битвы и потихоньку превращалась в волшебный, как в детстве, мир. За это время Арсений снарядил ещё один поход за водой, и я опять осталась караулить лагерь. А Анна пошла, и потом взахлёб рассказывала о потрясающей красоте места: "Там дубовая роща, и птицы поют, представляешь?". Я представляла, конечно, но ещё и представляла, каково это, взбираться по жаре в гору. Но Анна рассказывала с таким восторгом, что я на минутку всё же позавидовала - упустила. Московская приятельница, к слову, удивляла меня всё сильнее. Если в Москве я мысленно называла её "безыскусной", то теперь могла сказать - "безыскусственная". Точнее, естественная. И это меня чем-то цепляло... Подумав, я поняла, чем.
  Когда-то и где-то я прочла девиз манекенщиц-моделей: "Казаться, чтобы быть". И согласилась с ними - иногда, чтобы зацепиться и удержаться на завоеванной вершине, надо казаться. В их случае - красивой, стройной, сексуальной. В моём случае - сильной, умной, решительной и волевой. И дело не в том, что того, другого и третьего в них и во мне на самом деле нет. Есть, конечно, иначе бы мы не стали теми, кем стали: я - матёрой рекламщицей, а та же Клавдия Шифер, к примеру - мега-моделью. Понимая это, я уяснила и следующее. Наверняка моделям, чтобы сохранить внешность, приходится наступать на горло собственному желудку и сидеть на одной капусте, наращивать волосы и ногти, впрыскивать в губы коллаген, таскаться по тусовкам, одеваться по бутикам и ездить на машине определённой модели... Так и мне приходилось делать многое из того, чего не очень-то хотелось, но положение обязывало: и на диете сидеть, и за фигурой следить, и по нудным презентациям таскаться, и дресс-код соблюдать, и следить за всеми правилами игры в успех. Я считала эти усилия непременным условием успеха.
  А тут - Анна. Спокойная, расслабленная, естественная. Ни малейшего желания выставиться, выпендриться, подчеркнуть свою значительность. И при этом, как выяснилось - бизнес-леди покруче меня, не какой-то там пусть топ, но - наёмный менеджер, а - владелица своего дела. Держит собственную студию документальных фильмов, ездит по стране и по всему миру, испытывает от этого стопроцентный кайф и позволяет себе не казаться, а быть. Такой способ бытия меня завораживал. И глядя на Анну, разговаривая с ней, понимая и принимая её взгляды, я почувствовала, что начала понемногу отпускать ту тугую пружину, что накручивала, накручивала все эти годы, с того самого момента, как поняла, что кроме как на себя мне в жизни рассчитывать не на кого. И с каждым ослабевшим витком ко мне возвращалось детское ощущение жизни - сладкое, лёгкое, головокружительное. Жить стало вкусно.
  Наверняка отпускало меня не только из-за Анны или созвучия Лисьей бухты с Лисьим оврагом из детства. Наверняка делали своё дело и те вещи, которым нас учил Арсений. Например, он учил нас гудеть, направляя звук по телу и в пространство. Я решила, что и это - психотерапия, и самозабвенно гудела. Со звуком просто творились чудеса: после минуты примерно гудения начинало вибрировать всё тело, до самых кончиков пальцев, а потом - и пространство между вытянутыми руками. Учил Арсений и работе с телом. Мы каждый день мяли друг друга, отыскивая напряжённые места, и я уже перестала сжиматься от "непристойности" происходящего и даже научилась отпускать руки, чувствовать ими чужие напряжения. А ещё Арсений научил, как гудеть в болезненное место и как двигаться, прислушиваясь к ощущениям в теле. Занятия он проводил по два раза в день, и потихоньку я привыкала слышать себя не "из головы", а - через ощущения. И это было здорово!
  Это были совершенно новые, не знакомые мне прежде ощущения. Ведь не смотря на полгода занятий йогой, которой я, оказывается, больше занималась как раз "из головы", то, чему учил Арсений, стало для меня открытием. Новых ощущений у меня появилось столько, что голова моя в конце-концов сдалась и перестала оценивать происходящее. Разум устал контролировать, перешёл в режим наблюдения и ни во что уже не вмешивался, просто регистрируя новый опыт. И я вдруг стала позволять себе то, что никогда не позволила бы в городе. Я ходила ненакрашеная и с коротко остриженным маникюром. Я научилась каркать во всё горло и радовалась, что получается как у вороны, очень похоже. Я бегала в одичалый виноградник и пела там в голос, отыскивая особо вкусные мускатные гроздья. Я перестала дёргаться от чужих прикосновений и научилась через них отслеживать, что происходит в моём теле, не думая, как это выглядит со стороны. Короче говоря, я разрешила себе жить простой и естественной жизнью, где никому ничего не надо было доказывать, ни перед кем не требовалось держать фасон. Где важным было то, что я переживаю здесь и сейчас, а не то, что по этому поводу думают остальные. Это было малознакомое мне состояние. И наверное поэтому - улётное!
   "Полный улёт!" - именно так я и думала, иногда предполагая, что улетела (слетела с катушек, съехала со старых рельсов) по-настоящему. А как же иначе объяснить мою реакцию на НЛО? НЛО появилось на третий вечер, когда мы занимались на тёмной поляне - солнце уже зашло, а луна ещё не вышла. В чёрном небе вдруг появились красные огни. Огни сначала двигались по горизонтали, потом резко остановились, потом стали мелко двигаться туда-обратно. Первым версию насчёт НЛО высказал Олег, но Арсений отмахнулся - мол, там линия горизонта и это какой-нибудь корабль далеко в море. А я помнила, что горизонт ниже, и намного, но спорить не стала. Не стала и гадать, что такое правдоподобное там может светиться. Я вполне допускала, что там летало НЛО. Я вполне в это верила и совсем не удивлялась. НЛО очень даже вписывалось в мою нынешнюю жизнь. Ведь мир, как в детстве, стал загадочным и полным чудес...
  Нет, я конечно же понимала, что все эти чудеса закончатся, стоит мне вернуться в Москву. Что там мне самым реалистичным образом предстоит как-то разбираться с дочерью, справляться с паршивцем Бубенко и с замороченным им Лебедевым, что придётся опять биться за своё место под солнцем. Конечно же, я всё это прекрасно понимала. Но отодвинула на потом. А пока просто впитывала то новое, что открывала мне жизнь.
  Накануне последней ночёвки в Лисьей бухте Арсений предложил пообщаться со стихиями воздуха и воды. И я опять приняла это как должное: пообщаться со стихиями? Почему бы и нет! И, предвкушая новые открытия, старательно повторила за ним все приготовления: дышала, гудела, настраивалась на море. А потом несколько минут стояла на краю обрыва, закрыв глаза и протянув к морю руки с расслабленными пальцами, приглашая в себя стихию. И со мной действительно что-то стало происходить. Я вдруг почувствовала, как пальцы словно удлиняются. Как от них тянутся то ли нити, то ли струны. Когда я осторожно, едва-едва, пошевелила ими, натяжение стало заметнее, словно я и вправду тронула невидимый громадный инструмент размером с целое море. И вдруг не головой, а всем своим телом, подготовленным за несколько дней занятий, я почувствовала, что струны эти - часть какого-то огромного и сложного узора. Что в моих руках - нити, и от того, как я вплету их в этот узор, зависит очень многое в моей последующей жизни. Многое, если не всё. Я вздрогнула и открыла глаза. Ощущение нитей исчезло. Это и была стихия?
  - У меня было такое чувство, словно я растворяюсь. Словно в меня входит что-то большее, чем я, и заполняет, и растворяет, и радость от этого - огромная! - рассказывала Анна чуть позднее, за ужином. Жаль, что у меня не получилось, так, как у неё - хотелось бы испытать этот экстаз. Наверное, я что-то не так делала.
  - Ну да, примерно так стихии и действуют, - кивнул Арсений. - У кого ещё получилось?
  - А я играла на струнах, - сказала я.
  - Хм, как интересно, - подпёр подбородок Арсений. - Знаешь, как русские былины про Бояна рассказывают? Я наизусть не помню, но что-то вроде, что как начал он настраивать свои гусли, так одна струна - на стольный Киев-град, вторая - на восход... Как-то так. То есть, он словно через весь мир струны протягивал. Может, и ты сейчас что-то подобное уловила?
  Я пожала плечами - Бояном я себя точно не чувстовала. Зато чувствовала некоторую гордость, словно меня похвалили за удачную рекламную компанию.
  Последнюю ночь мы спали в палатке все вторём - среди ночи пошёл дождь, и Оля с Анной убежали со своих уличных лежбищ под крышу. А потом обе ворочались, я от этой возни то и дело просыпалась и слышала, как дождь барабанит по натянутому тенту.
  К утру дождик унялся, дав нам возможность спокойно позавтракать и свернуть лагерь. Я собирала палатку, чувствуя, как же мне жаль покидать это место, с которым я срослась, в котором растворилась за эти четыре дня. Будь это возможным - осталась бы я на этой поляне ещё на пять дней, до самого отъезда, а не шла к неведомой Караул-Обе.
  Палатку мы сложили в рюкзаки, опять поделив части: саму палатку - Оле, арматуру от неё - Анне, тент - мне. Вниз с плато спустились по тропке, что за четыре дня беготни к морю и обратно стала знакомой до последней ямки. Затем повернули в противоположную пляжу сторону и вскоре Арсений довёл группу до загадочных кинодекораций, которые столько лет бередили моё любопытство. Он наскоро переговорил со сторожем - пузатым, бородатым и кудлатым пожилым греком, одетым в загар и семейные, подкатанные снизу и сверху, трусы - сторож пропустил группу внутрь. И вот мы шагаем по улицами сказочного восточного города, столько дней подогревавшего наш интерес.
  Подобно многим мечтам, город, издали казавшийся сказочно прекрасным, вблизи разочаровал меня своей прозаичностью. Постройки были преимущественно фанерными, а кое-где - из холста, на котором весьма натурально была нарисована каменная кладка. Тёмные провалы бутафорских окон, на одном из "дворцов" надпись: "Бахчисарай". Восторженно в два голоса мы с Анной ахнули уже почти на выходе из декораций. Чуть в стороне от дороги открылся дворик с фонтаном, скамейкой и старым автомобилем, похоже, "Победой". Всё это было забрызгано слоем то ли краски, то ли побелки и казалось покрытым изморозью.
  Выйдя из декораций через роскошные ворота в мусульманском стиле, очень реалистично отделанные чем-то, похожим на голубые изразцы, мы поднялись вверх по асфальтовой дороге и вскоре оказались на винограднике. Этот виноградник был ухоженным и уже без ягод - только сочные зелёные листья вились по проволочным рядам, натянутым между бетонных столбиков. Мы дошли до одинокого раскидистого дерева у дороги, когда их окликнули двое парней лет по восемнадцати.
  - Здравствуйте! А вы знаете, что находитесь на охраняемой территории, и что здесь нельзя находиться?
  Один из сторожей, белобрысый и с носом картошкой, строго посмотрел на меня, и я вдруг смутилась, словно "заяц" в троллейбусе, отловленный бдительным контролёром.
  - Ребят, а мы в сторону посёлка правильно идём? - невозмутимо поинтересовался Арсений.
  - Правильно, но здесь нельзя ходить! Это частная собственность! - строго свёл брови белобрысый. - И вообще, как вы сюда попали? С той стороны ведь хода нет!
  - Мы прошли, мы из Лисьей бухты идём. Извините, мы не в курсе, что тут так строго, у вас с той стороны нет предупреждения. Ничего, если мы пройдём тут аккуратно? Обещаем ничего не трогать!
  - Ну если аккуратно... Ладно, идите, - сдался белобрысый, испытывая явное облегчение, что ему не пришлось разворачивать обратно эту ораву странных людей, некоторые из которых годятся ему в родители.
  Они пошли дальше, вскоре попав на территорию ещё не убранных ягод. Кисти тёмно-синего, почти чёрного крупного винограда тяжёло и часто свисали между бетонных столбов-подпорок. Оля метнулась было отщипнуть одну ягодку, но Арсений шикнул на неё, и девчонка виновато вернулась на дорогу. Пройдя виноградник, они вышли из ворот со строгой надписью про частную собственность и оказались на асфальтовой дороге, круто забиравшей вверх. Дождик, терпевший всё утро, опять начал накрапывать, напоминая, что вообще-то уже осень.
  На крутой дороге их пару раз обгоняли тракторы с урожаем - в прицепах были с горкой навалены всё те же иссиня-чёрные грозди. Я провожала их взглядом, эти приветы из школьной юности. Когда подъём закончился, начался и посёлок - группа одно- и двухэтажныех домиков, иногда - белёных, нередко - желтоватых, цвета местной глины, которая господствовала в местном, скудном на зелень, пейзаже. Я решила, что домики, наверное, из самана - смеси глины с соломой, так строили в аулах возле Джамбула. Деревьев в посёлке было маловато, зато почти возле каждого дома росли кипарисы, вонзаясь в серое дождливое небо бодрыми зелёными пиками хвойных крон.
  Арсений, скрывшийся за углом очередного забора, высунулся обратно и помахал нам рукой - скорее, мол. Дождь припустил сильнее, мы с Анной тоже прибавили ходу, махнув, в свою очередь, Соне с Олегом. И вскоре все мы садились в рейсовый автобус до Судака, так удачно подъехавший именно в эту минуту. Рюкзаки пришлось пристроить на коленях, так и ехали с ними в обнимку минут сорок, разглядывая сквозь разошедшийся дождь попутные посёлки, в каждом из которых автобус исправно останавливался и подбирал по нескольку пассажиров. Салон постепенно заполнялся людьми, дождь усиливался, и на судакский автовокзал автобус прибыл переполненным и в самый ливень.
  По крайней мере, я так подумала, что в самый ливень. Однако настоящее шоу воды было впереди. Выскочив из автобуса, мы перебежали под навес во внутреннем дворе автовокзала, недостроенный, но с хорошей крышей из гофрированного алюминия. И вот тогда-то дождь, словно ждавшись, когда же мы наконец-то доберёмся до места и будем готовы, не сбегая, оценить его способности, припустил с удвоенной, утроенной, удесятирённой силой. Он колотил кулаками по алюминию, и тот отзывался дробным звуком. Он лупил по бетону и отскакивал от него брызгами на добрых полметра. Он залил все окрестности, и люди стояли под навесом на бетонной платформе как на острове - части суши, со всех сторон окружённой водой.
  - Во, как влупил, - крякнул какой-то мужичок в шортах и светлой рубашке. А я подумала, что мы все на этой платформе - как на Ноевом ковчеге. И ещё - что дождь припустил очень вовремя. И автобус появился тоже вовремя. И что меня это совсем не удивляет, словно так и должно быть.
  Дождь безумствовал минут двадцать, потом иссяк, а вскоре и солнце засияло в промытом до голубизны небе.
  - Так, народ, - оживился Арсений, пережидавший дождь, сидя у кучи рюкзаков. - Предлагаю разбиться на группы и по очереди сходить на рынок. Он тут недалеко.
  Мы с Анной вызвались идти первыми, к нам присоседилась Оля, и мы отправились искать рынок "где-то там", куда показал Арсений. "Где-то там" оказалось весьма приблизительным направлением, мы, конечно же, пошли не тем путём и сделали лишний круг, перепрыгивая лужи и форсируя пустынные улицы, всё ещё истекающие потоками дождевой воды. Наконец народ, загнанный ливнем под крыши, начал появляться на улицах и у первого же прохожего мы уточнили, где это "там", и вскоре входили в ворота с вывеской "Рынок".
  Рынок был настоящим, "колхозным", а не скопищем клетушек и павильонов, как в Москве, где перекупщики торгуют взятым оптом товаром. На открытых прилавках, защищённых общим навесом, торговцы разложили урожай с собственных участков. Тёмно-зелёные огурцы разной степени пупырчатости, помидоры всех разновидностей, от ярко-красных до оранжевых, сладкий перец, красный, жёлтый и зелёный, фиолетовые баклажаны и гирлянды из сладких фиолетовых луковиц, яблоки всевозможной расцветки, плюшевые персики, медовые груши, янтарный и чёрный виноград - изобилие форм, цветов и запахов было по-южному ошеломительным. И я опять на минуточку провалилась в детство, в ту пору, когда девчонкой ходила по центральному городскому рынку и разглядывала вот такие же яркие горы овощей и фруктов.
  Договорившись встретиться у выхода через полчаса - время, отведённое им Арсением, истекало - мы разбрелись по этому пиршеству красок, и я вскоре окончательно запуталась в ценах и мысленном переводе гривен в рубли. Когда распуталась, поняла, что всё стоит не очень-то и дёшево - курортный сезон держал планку. А цена на инжир - круглые крупные тёмные ягоды, аккуратно уложенные кверху хвостиками и сладкие даже на вид - и вовсе зашкаливала. Но я, наверное, всё равно потратилась бы на несколько инжирин, если бы не торговка. Шумная, хваткая, наглая тётка, похожая на цыганку, разговаривала так неприветливо, что из её рук мне ничего не захотелось брать. Вместо инжира я купила у другой женщины, тоже ченявой, но пожилой и приветливой, литровую банку миндаля в скорлупе, похожего на косточки от каких-то фруктов, и, добавив орехи к сыру, помидорам и яблокам, пошла на условленное место.
  Вскоре туда же подошла и Анна с пакетами, и мы постояли минут пять, дожидаясь Олю.
  - Ну и где эта девчонка? - я не выдержала первой. - Договорились же через двадцать минут встретиться, а уже полчаса прошло! А, вон она!
  Я заметила знакомое круглое лицо возле прилавка с помидорами и пошла к ней.
  - Оль, ты долго ещё?
  - Я помидоры никак не могу выбрать...
  - Так выбирай скорее, мы с Аней тебя ждём!
  - Не надо меня подгонять! - вдруг дёрнулась девчонка. - И ждать не надо. Я сама потом приду.
  - А если заблудишься? Где тебя потом искать? - я рассердилась. Мне вдруг захотелось заставить эту девчонку подчиниться. Ишь ты, подгонять её не надо! Договорились ведь встретится через полчаса, а она мало того, что бегать за собой заставляет, ещё и оговаривается!
  - Я найду дорогу! - Оля подняла на меня взгляд и нервно убрала за ухо сальную прядку. Узкие глаза сверкнули решимостью, не вязавшуюся с её щекастым, до красноты обгоревшим на солнце лицом и облупленным курносым носом. - Не надо меня опекать, ладно? Сказала же - сама приду!
  "Вот хамка малолетняя!" - я просто оторопела от неожиданной резкости этой жалкой тетёхи. Хотелось просто схватить её за руку и потащить за собой, как я когда-то таскала заупрямившуюся Маришку, но девчонка уже развернулась и утопала в дальний конец прилавка. Я просто кипела от такого хамства Эта паршивка плевала на все условия и договоры! И ещё посмела огрызаться!
  - Это горе помидорное не хочет идти, говорит, самостоятельно доберётся! Огрызается! - высказалась я Анне, возвращаясь. Та успокаивающе махнула рукой.
  - Ну, тогда пускай одна возвращается.
  - Одна? Да она же, растяпа, обязательно заблудится и устроит нам лишние хлопоты!
  - Люб, да с чего ты так разволновалась? Не будет с ней никаких хлопот. Она большая девочка, найдёт дорогу.
  Обратная дорога к автовокзалу оказалась гораздо короче. Достаточно было пройти вверх по улице, срезать угол по пустырю под высоковольтной линией - и вот он, голубой павильончик автовокзала в окружении стада крутолобых автобусов.
  "Вторая смена" уже заждалась - Арсений выразительно показал на часы, и мне пришлось объяснять про "горе помидорное". Я всё-таки тревожилась из-за девчонки, а точнее, из-за возможных в случае её потери хлопот. И успокоилась только, когда та появилась, довольная, с полным пакетом еды. Вскоре вернулись и остальные, и, расстелив несколько ковриков-пенок прямо на бетонном полу под недостроенным навесом, мы устроили себе обед из сыра, хлеба, кефира и овощей, наскоро помытых в привокзальном умывальнике. Обед проходил под наблюдением большого рыжеватого пса, который улёгся напротив их компании и провожал взглядом каждый кусочек. Арсений предложил собаке кусок хлеба, макнув его в кефир, Соня добавила сыра. Пёс, равнодушно понюхав, отказался.
  - Ну ты и наглый! - сказала я псу. - Мяса ждёшь? Так не повезло тебе - мы вегетарианствуем.
  - Их тут местные отдыхающие набаловали колбасой, - сказал Арсений, допивая кефир из пакета. - Давайте минут через двадцать с едой заканчивать, поедем в Новый свет.
  Нужный автобус - ярко-жёлтый, "иномарочный", размером с "пазик" - останавливался снаружи вокзала. И мы, выйдя к остановке своей живописной командой, оказались первыми в очереди пассажиров, выросшей очень быстро. Мне удалось занять хорошее место у окна. И хотя рюкзак опять пришлось пристроить на коленях, всё равно в окно хорошо было видно улицы. Автобус частично вернулся тем же путём, которым нас привезли в Судак, а затем свернул к развалинам древней крепости, живописно расположившейся на горе над морем, и поехал вдоль побережья с остовами недостроенных пансионатов, гигантов времён заката социализма, белеющих ниже уровня дороги в густом окружении деревьев.
  Пробежавшись по побережью, автобус въехал в местность, которую я приняла за сквер при доме отдыха - в окне появились невысокие раскидистые деревья за низкой ажурной оградкой. Ветви у деревьев были свиты в жгуты, с листвой тоже было что-то не то. Автобус остановился как раз посреди этого сквера. Приехали.
  Выбравшись наружу, мы оказались на маленькой площади: слева - забор, справа и сзади - роща из диковинных низкорослых деревьев, впереди, через дорогу - большое дерево обычного вида и непонятное круглое строение с плоской крышей.
  - Нам сюда, - показал Арсений и повёл нас через рощу по выложенной плиткой дорожке. Привёл на поляну, под сень одного из странных деревьев и скомандовал:
   - Остановимся здесь!
  Приглядевшись к дереву, я поняла, что меня смутило в листве. Дерево было хвойным, хвоей напоминало арчу, но у арчи не было таких толстых и перекрученных ветвей.
  - А что это за деревья? - спросила Анна, снимая рюкзак и трогая шершавый ствол, который тоже был скручен жгутом из отдельных древесных жил. Примерно в метре от земли ствол расходился тремя витыми ветвями, которые, изогнувшись, образовали удобное на вид место для сидения. "Вот бы посидеть!" - подумала я, освобождаясь от лямок, а Оля завопила, путаясь в своём рюкзаке:
  - Чур, моё место, чур, моё!
  Сбросила рюкзак и, не глядя, куда упал, она кинулась взбираться на дерево, заставив Арсения посторониться. Вкарабкалась, уселась основательно и осмотрелась победно. Я с трудом сдержала раздражение: "Куркулиха!" Арсений же ответил на вопрос Анны, ответил невозмутимо, словно никто только что не карабкался у него под носом, не толкался и не орал.
  - Это реликтовая можжевеловая роща. А посёлок - бывшее имение князя Льва Голицина. Народ, планы у нас такие. Нам нужно пройти на территорию заказника и сделать это лучше после шести часов вечера, когда местные лесники прекратят свою активность. А то, знаете, платить по десять гривен с человека лично мне - в лом! Поэтому давайте договоримся, кто останется стеречь барахло, пока остальные гуляют.
  - Мы останемся! - вызвалась Соня, а Оля заёрзала на своём можжевеловом "троне", явно разрываясь между желанием прогуляться и нежеланием упустить столь завидное место. "Сиди-сиди! - мысленно позлорадствовала я. - Попа встала - место потеряла". И пошла осматривать окрестности.
  Можжевеловая роща, как выяснилось, уже и была посёлком "Новый свет". А мощёные цветной плиткой дорожки - улочками, на которых стояли частные коттеджи вперемешку с маленькими пансионатами. Здесь всё было нетипичным, непривычным и от того казалось, что мы уже не в Крыму, а каким-то образом попали в какую-то дальнюю заграницу. Но вывески на русском языке возвращали домой: "Крымские вина и шампанское. Дегустационный зал", "Чебуречная", "Сувениры", "Столовая". Мы с Анной шли между узловатыми можжевеловыми деревьями, а роща всё не кончалась, на симпатичных аккуратных лавочках у обочин сидели нарядные курортники. Вскоре стали попадаться дома с распахнутыми воротами, на которых зазывно белели афиши: "Вкусно, как у мамы!" с перечнем блюд "маминой" кухни. Во дворах были видны столики со скатертями и вазочками с цветами. За некоторыми обедали.
  - Какие молодцы, а! - остановилась у одного такого дворика Анна. - Как у них тут чисто всё и красиво. Душевное место! Нужно будет сюда приехать с Андреем и мальчиками.
  Я кивнула согласно, подумав, что да, наверное, мне бы тоже хотелось пожить с недельку в этом странном местечке, очень напоминавшем пансионат. Вот только с кем пожить? У Маришки теперь Демьян. А Ромка, друг сердечный, не выездной - больше чем на день от жены не сбегает. Ну и ладно, решила я, можно и одной как-нибудь приехать, а тут с кем-нибудь познакомиться. Вон, народ какой весёлый гуляет, вполне возможно найти себе компанию. Ну вот точно, когда-нибудь соберусь.
  Глава 7
  Роща, наконец, закончилась, открыв морской берег. Когда мы увидели пляж, всё очарование местом вмиг улетучилось. Пляж представлял собой полосу песка, с одной стороны ограниченной водой, со второй - высокой бетонной набережной, а с двух оставшихся - скальными выступами, далеко выходящими в море. Эта полоска была слишком тесна для всех желающих искупаться и буквально кишел загорающими, а море - головами купальщиков и катамаранами, которые ловко их огибали. Эта свалка из лежащих полуголых человеческих тел преходящая в "суп с клёцками" из тех же тел, но плавающих, никак не сочеталась с настроением, навеянным реликтовой можжевеловой рощей. Да, Новый свет, с пляжем ты подкачал!
  - Какой кошмар! - высказалась я, осматривая пляж сверху из-за оградки набережной. Спускаться вниз и пробираться к воде, перешагивая через тела? Нет уж. - Мрак! Какое-то лежбище котиков! Как можно отдыхать в такой тесноте?
  - Да, тесновато, - согласилась Анна. - Здесь берег скалистый в основном, мало подходящих выходов к морю, вот и теснятся люди. Пошли обратно?
  Мы вернулись под сень можжевельников и снова принялись бродить по посёлку, наслаждаясь его необычной прелестью. До "часа икс", объявленного Арсением, мы успели исходит всю рощу, набрести на аккуратное здание местной администрации и на маленькую часовню. Успели постоять в очереди за чебуреками трёх разновидностей, с фаршем, с сыром, с сыром и помидорами. Чебуреки делала женщина в маленькой будочке, прокатывая куски теста между валиков, похожих на валики отжима белья в старых советских стиральных машинках. Потом мы нашли местный рынок, кинотеатр и парочку многоэтажных домов. Круглое здание с плоской крышей возле остановки автобуса оказалось туалетом.
  Посёлок, милый и маленький, состоял из рощи и улицы Голицына, был аккуратно, по-европейски вписан в неширокую террасу между горой и морем. И действительно напоминал какой-то санаторий своим неспешным ритмом и чистотой. По ходу я выяснила у тётушек на автобусной остановке, поджидающих постояльцев, сколько стоит снять комнату на сутки - оказалось совсем недорого, так как сезон уже на спаде. Прикинула, как лучшим образом можно было бы устроить "цивилизованный" отдых, поторговалось слегка с тётушкой и даже цену сбила, будто и вправду решила тут поселиться. И возвращаясь к дереву, где ждали нас ребята с вещами, я почувствовала, что как-то вынырнула из расслабленности, навеянной Лисьей бухтой, и опять почувствовала в себе эдакий напор. В общем, к дереву я вернулась не столько Любой, сколько Любовью Сергеевной.
  Впрочем, в этом состоянии я побыла недолго - ровнёхонько до подъёма в гору. Чтобы не объясняться с лесниками - кто мы, да откуда, да с какими намерениями - Арсений повёл группу в обход традиционной тропы, где те как раз и дежурили. И свернул в гору сразу за пятиэтажкой, примыкающей к склону. Я поначалу держала хорошую скорость и шла сразу за ним, но надолго меня не хватило. Арсений пёр тем ещё лосем! А для меня подъём оказался слишком крутым, и при таком темпе у меня вскоре закололо в боку, сбилось дыхание. В общем, не получилась из меня горная козочка. Козочкой была скорее Соня: вот она уверенно держала темп и, обогнав меня, пыхтящую, пошла сразу вслед за Арсением. Я же постепенно замедлялась, и вскоре меня обогнали все, включая "тетёху" Олю. Идти вслед за Олей стало почему-то особенно тяжело. Пространство после неё становилось словно бы вязким, отбирающим силу, как будто Оля, топавшая впереди недотёпистым слонёнком, создавала в этом пространстве некий хаос. И мне, шедшей следом, приходилось его преодолевать. А может, никакого хаоса и не было, а были иллюзии моего уязвлённого самолюбия - плестись в самом хвосте было досадно.
  Впрочем, очень скоро начались такие места, что я забыла и про Олю, и про самолюбие. Очень скоро тропу, по которой шла наша цепочка, обступили деревья, диковинные, словно из романов Толкиена. Можжевельник, который внизу был в полтора человеческого роста, здесь вымахал в полноценный десяток метров. Витые узловатые ветви, причудливо расходившиеся от перекрученных стволов, казалось, были переполнены такой силой, такой яростной энергией, словно каждая их них росла наперекор, в постоянной борьбе. Потом стали попадаться и сосны, но какие! Куда там скромным сосенкам Лисьей бухты, больше похожим на кустарник! Эти сосны были высотой с корабельные: красноватые стволы, раскидистые изогнутые ветви, пушистая и очень длинная, раза в три длиннее обычной, хвоя и корни, выступавшие из земли корявыми толстыми змеями... Это был лес из тридесятого государства!
  Свою лепту в пейзаж вносили камни. И не гладкие, обтёсанные водой и временем валуны, как в Лисьей бухте. Нет, здесь это были неровные угловатые глыбы, которые пёрли прямо из земли, которые и сами были этой землёй. А всему остальному - и тропе, огибавшей самые крупные из них, и людям, карабкающимся вверх в гору, и деревьям, которые, видимо, потому и боролись, чтобы вырасти, приходилось с этим напором считаться.
  Красота началась - аж дух захватывало! Хотя духу во мне уже маловато было - заданный Арсением темп выматывал, был для меня слишком быстрым, и я уже пыхтела, как паровоз. М-да, Любовь Сергеевна, засиделась ты в своём офисе. Не на йогу надо было ходить, а на аэробику, укреплять сердечную мышцу!
  Между тем тропа пошла совсем уж сквозь скальные нагромождения, перешедшие в террасу над морем. Внизу вместо берега с нормальным пляжем виднелась мешанина острых валунов, о которые бились волны. И мне постепенно начало казаться, что я вторгаюсь в царство мощной и властной силы. Именно вторгаюсь - пру без спроса и без приглашения. И вообще: как-то не очень мне было здесь по себе. Мама дорогая, куда ж это я иду, а?
  Совсем не по себе мне стало, когда тропа упёрлась в каменную стену в два моих роста. Ну, не совсем стену, конечно. Были там выемки и уступы, по которым остальные уже карабкались наверх. Карабкались, вскарабкались и пошли дальше. А я осталась, один на один с горой.
  И тут мне стало совсем лихо. Так лихо, что даже сердце заныло. Даже мысль пришла повернуть обратно, вернуться в Новый свет. Найти ту тётку, с которой сторговалась, снять себе комнату в этом бывшем имении князя Голицына и жить себе спокойно до возвращения группы. Вот только кто бы дорогу показал! Я ведь одна на всём склоне! Даже местные отдыхающие, которые в начале маршрута попадались навстречу, все уже вернулись в посёлок. Рядом не было ни души... И тут в горле забилась паника: ушли! Оставили! Бросили одну! Господи, да нет же, нет! Что за бред! Я взрослая, я сильная! Я и не такое в своей жизни выдерживала! Ну нету повода реветь в голос, как потерянный в лесу ребёнок! Однако именно так - ребёнком, брошенном в злом дремучем лесу - я себя и чувствовала. Разреветься в голос, конечно, не разревелась, но слёзы из глаз полились.
  Но я же не ребёнок! Я сильная, сильная! Стиснув зубы и всхлипывая, я полезла на стену, взбираясь по выступам, как по ступеням. И никакая я не сильная. Я слабая немолодая женщина и мне страшно! Когда сверху появился Олег и протянул руку, я вцепилась в неё и так остро обрадовалась, словно и вправду он нашёл меня после недельного скитания по лесу. Какой хороший мальчик, просто тимуровец, помог старушке!
  - С тобой всё в порядке? - спросил встревожено мой неожиданный "тимуровец".
  - Да, Олежек, спасибо, нормально всё. Просто сердце что-то прихватило, - я не врала, сердце и вправду ощутимо кололо в левой стороне груди. Ну, блин, походница! В мои-то сорок два - и по горам, по долам! Старая уже по горам лазать, дома сиди! Или на пляже валяйся!
  - Хочешь, посидим? - словно услышал мои мысли Олег.
  - Нет, давай просто постоим немного, я отдышусь, - я так и держалась за его руку, не отпуская, словно подпитываясь его спокойствием и уверенностью.
  - Там дальше совсем чуть-чуть в гору осталось, потом параллельно склону пойдём, - подбодрил он.
  - Да, Олежек, спасибо тебе. Всё, я в норме.
  Паника улеглась, я пошла дальше, Олег держался рядом, пока мы не догнали остальную группу. Однако сердце у меня всё равно ныло, и ноги отказывались идти в эту гору, которая мне показалась такой недоброй. Хотя нет, не так... Когда мы добрались, наконец, до места стоянки - небольшой, метров в тридцать терраски, где впритык разместились три их палатки - и, отдыхая, расселись на валунах над обрывом, глядя с высоты на море - вода отчётливо разделилась на мутноватую прибрежную, пригнанную недавней непогодой, и лазурную остальную - до меня дошло, что не так с этим местом. Оно не было недобрым. Оно было мятежным. Я вдруг поняла, что берег у Лисьей бухты, где мне так хорошо жилось ещё сегодня утром, характером был похож на мудрого старика. Старика, который уже многое пережил и многое повидал, и теперь спокойно баюкал на своей груди всех, кто тянулся к его ласке и покою. А это место было молодым и сильным. Сильным безудержной мощью, какой обычно переполнены молодые парни и которой нужно дать выход. И которая, если её не направить, становится яростной и дурной.
  В общем, я чувствовала себя здесь неуютно, словно одно моё неловкое движение или громкое слово - и место даст гневливый отпор. Я тут буквально на цыпочках ходила! А окрестности лагеря меня ловко путали и водили. Отправляясь за дровами, я тут же умудрилась заблудиться. Туда шла - дорогу вроде помнила, а стала возвращаться - пропустила нужный поворот и бродила с охапкой веток, пытаясь отыскать лагерь в этом нагромождении деревьев и камней. И только увидев голову Танюшки, сидящей на валуне, я поняла, что обошла лагерь сверху.
  Самое странное, что другим Караул-Оба нравилась безоговорочно. Анна была в полном восторге от мятежной красоты заказника. Соня с Олегом спокойно разобрались в местных тропах и в несколько приёмов натаскали веток, ни разу не заблудившись. Оля вдруг перестала бежать сразу во все четыре стороны, став задумчивой и тихой. Она пробралась на самый край плоского валуна и долго сидела над пропастью, свесив ноги. А ночевать опять осталась снаружи, наплевав на возможный дождь.
  А мне же всё было не так. Ночью, выбравшись из палатки по нужде, я панически боялась свалиться с обрыва. Путь к воде на следующее утро показался мне невозможно тяжёлым. Вниз по крутой тропке до нижней террасы, где двумя палатками стояли какие-то ребята, ещё можно было спуститься. Но потом начиналось непроходимое нагромождение крупных и мелких валунов, преграждающих подходы к морю. В конце концов, следуя за Арсением, я пробралась через эти валуны, где - шагом, где - ползком. И добралась до плоского камня в окружении всё тех же валунов, но на этот раз торчавших из воды и образующих нечто вроде бухточки. И даже разделась, собираясь окунуться. Но передумала: и Чёрное море здесь было другим, чужим и неласковым. Вода, пригнанная к берегу вчерашней непогодой оказалась слишком холодной и не слишком спокойной. Волны, которые в Лисьей бухте тихо гладили пологий берег здесь с опасными фырканьем бились о камни. И до дна здесь было метра три глубины.
  Не нравилось мне это место, ну вот не нравилось! Оно было неудобным, необжитым, оно требовало к нему приноравливаться! И я решила не купаться, а просто посидеть голышом на плоском камне, опустив ноги в море и ловя телом брызги прибоя. Так и дрыгала ногами в холодной воде, наблюдая, как плавают другие. Арсений и Танюшка - ну прямо Тарзан и Джейн! Оба бронзовые, он - мускулистый, она - точёная - красиво спустились в воду и держались рядышком. Олег с Соней окунулись по-быстрому и ушли искать другое место. Оля, уже не бело-, а краснотелая, отчаянным щенком прыгнула в глубину и побарахталась там немного, а потом, с посиневшими губами, из-за волн всё никак не могла выбраться обратно на камень. Пришлось помогать. Только Анна не стала ни купаться, ни раздеваться - сидела на верхушке соседнего крупного валуна и ловила солнце.
  И после обеда, когда Арсений затеял работу с ногами - нужно было в парах подвигать друг другу суставы, от стопы до таза, Анна тоже ушла в сторону.
  - Лесовик, давайте без меня,а! Я как-то не в настроении сейчас с телом работать...
  - Хорошо. Значит, Люба, ты тогда в паре с Олькой, а я - с Танюшкой.
  - Нет, - я помотала головой, отказываясь. Так я и доверила своё тело этой девочке-беде! - Я не смогу работать с Олей.
  - Да, - мелко закивала Оля, - мне тоже с Любой как-то не очень... Она меня... напрягает. - (Хм, да уж. Видимо, это у нас взаимно).
  - Беда с вами, девки, - смирился Арсений. - Иди сюда, напряжённая, буду тебя распрягать. Люб, против Танюшки ты ничего не имеешь?
  Работать в паре с Танюшкой оказалось неожиданно приятно. Она действовала мягко, деликатно, бережно и в то же время - достаточно уверенно. Поняв, что её можно не контролировать, я полностью расслабилась. И подумала, что почти за неделю знакомства мы ни разу с ней не поговорили. Впрочем, у меня и возможности особой для разговоров не было - Таня всё время держалась возле Арсения. Или это он не отпускал её от себя ни на шаг? Впрочем, особой тяги разговориться с ней у меня и не возникало. Ну, ходит с нами какая-то девица, спит в одной палатке с Арсением. По виду годится ему в дочки, но отношения у них заметно не родственные - уж очень трепетно и напоказ он её опекает. Что меня, кстати сказать, задевало - ну не люблю я мужиков, падких на юных прелестниц. Раздражают меня и влюблённые юные дурочки, навроде отупевшей от Бубенко Ниночки или закусившей удила Маришки. А ещё мне не нравилась демонстративность, с котрой Арсений опекал Танюшку. Группа, между прочим, ему деньги заплатила за этот поход не для того, чтобы наблюдать за его романом. В общем, мысли у меня на счёт этой парочки были примерно такие, но я эти мысли держала при себе. В любом случае Таня - девушка совершеннолетняя, и её отношения с Арсением - их взрослое дело.
  В общем, к тому моменту, когда мы попали с Таней в пару, я вроде бы всё для себя поняла про роман нашего седого предводителя Арсения и юной легкомысленной нимфетки Танюши. Но теперь, когда Танюшка работала с её ногами, все мои соображения и понятия на её счёт рассыпались в пыль. Уже не мозгами, а телом, через прикосновения, я поняла, насколько дурацкими и злыми были все эти мои житейские выводы насчёт этих двоих. Никакая Таня не нимфетка. И уж точно - не легкомысленная.
  - Тань, а тебе сколько лет?
  - Двадцать восемь.
  - Никогда бы не подумала! - изумилась я. Вот, ещё и не юная! Я-то думала, ей не больше двадцати!
  - Да, никто столько лет не даёт, - улыбнулась Танюшка, осторожно вращая мою коленку. А я сказала
  - Слушай, что-то мы с тобой за весь поход даже ни разу и не поговорили. Ой, вот так коленку больно!
  - Подыши туда, - спокойно подсказала Танюшка.
  Я подышала, держа внимание в болезненном месте:
  - Ножки мои ножки, досталось же им. Знали бы они, куда я их заставлю идти, ещё в Москве бы отнялись!
  Потом мы сменились, и теперь я осторожно разминала Танюшкины ноги. Девушка оказалась с хорошей растяжкой и огромной ссадиной на колене.
  - Тань, а у тебя коленка разбита!
  - Это я утром, волной о камень стукнуло.
  - Как же Арсений недосмотрел!
  - Да, будет теперь перед моим папой ответ держать! - улыбнулась Танюшка. - Он ему пообещал, что присмотрит за мной. А то папа никак не хотел меня отпускать. Везёт на вокзал и уговаривает: "Тань, зачем тебе всё это - палатки, спальники? Давай вернёмся!"
  Танюшка говорила в очень интересной манере - медленно и тягуче, словно бы сдерживаясь и давая лишь намёк на эмоции. Что это она всё про папу рассказывает?
  - А мама что?
  - А мама от нас ушла, давно уже, мне десять лет было. Меня папа вырастил.
  - Да как же ты?
  - Ну, привыкла. Она в Канаде живёт. Переписываемся иногда.
  Я разминала Танюшкины ноги и ощущала к ней почти родственные чувства. Девушка была такая милая и славная! В ней чувствовалась одновременно и глубина, и отзывчивость, и та же безыскусственность, что и в Анне. Мне захотелось узнать о ней побольше, узнать её получше. И это желание, похоже, было взаимным - закончив, мы уселись рядышком поболтать. И я узнала и про папу, который хороший, но своей опекой никак не даёт ей почувствовать себя взрослой. И про мужчин, с которыми у неё всё не складывается, потому что папе не понравился ни один из её знакомых. И про решение жить, наконец, самостоятельно, о котором она как раз накануне похода папе и объявила.
  - У меня квартира есть однокомнатная, от бабушки осталась, - рассказывала Танюшка. - Сделаю ремонт и перееду, буду жить отдельно. Я папу убедила, что мне так будет лучше. А то пока живу с ним в одной квартире, я даже никого полюбить не могу! А мне скоро тридцать!
  - Татьяна, хорош трепаться! Иди сюда, поможешь мне костёр разводить! - ревниво вмешался Арсений. Девушка послушно прервала рассказ, подошла. А я подумала: стоит ли сбегать от одного папы, чтобы тут же найти себе другого...
  Подобрав коврик-пенку, на котором мы сидели, я отнесла её в сторону и улеглась там в одиночестве. Мне ведь как Танюшке лет было, когда я в Николая влюбилась. А вот оберегать, как Танюшку оберегает папа или, вон Арсений, никто меня не оберегал... Танюшкины ли манипуляции с моими ногами, разговор ли про папу, а может быть, всё вместе - что-то сдвинуло очередной пласт в моей памяти. Ту надгробную плиту, под которой я зарыла Николая...
  О том, что беременна, я узнала через две недели после возвращения из Италии. Месячные не пришли, тест нарисовал две полоски. Как же я тогда обрадовалась! Как же полюбила ребёнка, который начал жить внутри её! Самое интересное, что я совсем не удивилась. Эта беременность была закономерной, она стала естественным итогом их волшебных ночей в Римини. Хотя, вот честное слово, специально я её не планировала. По моим подсчётам, те дни в Италии не должны были быть "залётными". Но, либо из-за смены климата что-то сдвинулось в её овуляции, либо силу их любви с Николаем не сдержали никакие ограничения - это случилось.
  Николай как раз был не в Москве, уехал куда-то по делам и должен был вернуться к концу месяца. И я дожидалась его возвращения и носила в себе эту новость, представляя, как они замечательно теперь заживут вчетвером. Я гадала, кто же у нас родится? Думала, что хорошо бы девочка, будет Маришке сестрёнка, назовём её Анечкой. Или Катюшкой. Хотя мужчины обычно хотят мальчиков. Ладно, пусть будет Маришке братик. Назовём его Мишкой. Или Петенькой. А что? Пётр Николаевич - звучит!
  Сейчас мне с трудом верится, что я могла быть такой сладкой дурой. Но то, что женщины от любви глупеют - теперь я это знаю точно, испытала на себе. Николай звонил ей и заметил даже, что голос у меня как-то изменился, но по телефону я ему ничего не сказала. Мне хотелось видеть его глаза в тот момент, когда я скажу, что у нас будет ребёнок.
  Хотела - и увидела. Когда я поделилась радостью, что беременна, у Николая расширились зрачки. Он сказал
  - Ты что, лапуль? Какой ребёнок? Откуда?
  - Оттуда... - я растерялась. Всё шло как-то не так. - Коль, ты что, не рад?
  - Рад? Ну, знаешь...
  Он отодвинул меня, отошёл к окну и закурил, отвернувшись.
  - Коля, не кури, пожалуйста, маленькому вредно... - проблеяла я. Я всё ещё не могла поверить, что он не рад.
  - Какому маленькому? Люба, какому, чёрт побери, маленькому?!!!
  - Нашему. Коль, я не пойму никак... Ты что, не хочешь нашего ребёнка?
  - Люба, да о чём ты? Какие дети? Хватит мне уже детей!
  - Хватит? Почему - хватит? Ты же говорил, что твоя жена бесплодна!
  - Да при чём тут моя жена! Люба, пойми... Постарайся понять.
  Он вышвырнул в форточку сигарету, подошёл ко мне, взял за руки. Заглянул в глаза.
  - Люба, нам сейчас не нужен этот ребёнок. Понимаешь, он не ко времени! Ты же знаешь, у меня сложности с женой...
  - А при чём тут твоя жена?
  - И в бизнесе тоже сейчас непростой период. Люба, я просто не могу сейчас взять на себя ответственность за этого ребёнка! Понимаешь? Не смогу!
  - Коля, чего ты хочешь? Чтобы я сделала аборт? - спросила я, чувствуя, как деревенеют скулы. И надеясь, что это - неправда.
  - Умница! Я всегда говорил, что ты - умница!- Вскричал мой ещё любимый на тот момент мужчина. Боже мой, как же ему тогда полегчало! У него даже цвет лица изменился, и голос зазвенел. Он очень хотел, чтобы наш ребёнок не родился. - Ты позвони завтра по клиникам, узнай, что почём. Выбери самую лучшую, дорогую, не экономь на здоровье!
  Проговаривая весь этот ужасный текст, Николай выложил на стол тысячу долларов. По тем временам - целое состояние. Хватило бы на пять абортов... Жизнь нашего Петра Николаевича, которого я носила под сердцем седьмую неделю, стоила тысячу долларов... Я потом спрашивала себя, почему я не кинула эти деньги ему в рожу? И не знала, почему. Наверное, я просто была не готова к тому, что он не захочет их ребёнка. То, что происходило, настолько не совпало с тем, что я себе нафантазировала и к чему уже привыкла, что я, наверное, зависла, как компьютер со сбоем в программе. Новая программа ещё не загрузилась, а старая делала судорожные предсмертные операции... Я даже ужином в тот вечер его накормила. В постель с ним легла. И даже на ласки его отвечала. И только проснувшись среди ночи, поняла, на каких словах я зависла: "Хватит мне уже детей". Каких детей ему хватит? Чьих? От кого? Ведь жена ему не рожала! А потом я подумала: а что я, собственно, знаю про его жену? Только то, что её зовут Алиной и что она не даёт Николаю развода. И только.
  И тогда я решила выяснить всё. До конца. И вытащила мобильник из его пиджака - по тем временам дорогую и громоздкую штуку. Вошла в память - Николай показывал как-то, как пользоваться телефоном. И, найдя строчку "Дом", нажала кнопку.
  - Алло! - сказал приятный женский голос. Заспанный, но, не смотря на два часа ночи, совсем не раздражённый. - Коляша, что там у тебя случилось? Ты где?
  "Коляша"... Как-то слишком ласково для нелюбимой супруги.
  - Николай спит, - ответила я. - Скажите, Алина, а почему у вас с Николаем нет детей?
  - Это... Люба?
  - Да. Вы знаете обо мне?
  - Знаю. Я всегда знаю, когда у Коли появляется очередная женщина.
  - Значит, я - очередная... Вы это терпите? Почему?
  - Я люблю его.
  - А почему у вас нет детей?
  - У нас есть дети, - сказала она после недолгой паузы. - Девочка и мальчик, восемь и двенадцать лет.
  - Поэтому вы не даёте Николаю развода?
  - А почему я должна давать ему развод?
  - Я люблю Николая, - сказала я, помолчав. И сказала правду. Тогда я его ещё любила.
  - Я тоже его люблю. И он никогда не просил меня о разводе, - тоже помолчав сказала жена Николая. И я поняла, что и это - правда.
  - Извините меня, Алина. Спокойной ночи. Я всё поняла.
  Я тогда до утра просидела на кухне, впав во что-то вроде комы - целый кусок ночи выпал из памяти. Мой зависший компьютер перезагружался, осваивая новую программу, и к утру картина сложилась вполне понятная. Полтора года этот человек мне врал про свою семью и жену. Полтора года я была очередной его любовницей, а он держал меня в роли глупой курицы, которая ждёт, что на ней вот-вот женятся. И полтора года он рассказывал, как сильно меня любит. Но разве когда любят - предают? Это потом, годы спустя, когда я перестала быть Любашей и стала Любовью Сергеевной, я поняла, кем был Николай. Мой любимый оказался обыкновенным обаятельным эгоистом. И что любил он не меня, Любашу, а то, что я ему давала - любовь, секс, уют, преданность. Или, может быть, считал, что я ему это продавала? Деньгами-то он меня снабжал исправно. Но что мне его деньги! Что мне его деньги!
  В ту ночь у меня словно кусок сердца вырвали. Тот самый, которым я приросла к Николаю. Именно тогда я перестала быть матерью их ребёнка, хотя и нашла в себе силы утром проводить Николая, ничего ему не сказав. Поход в поликлинику и гадкая процедура под названием "вакуумная асперация", которую мне провели уже через пару дней, просто поставили точку в этой истории. Вернувшись из поликлиники, я собрала вещи и уехала к себе в коммуналку, в комнату, которую успела купить накануне нашего романа, и которую освободили за неделю предупреждённые квартиранты.
  Вместе с моим неродившимся ребёнком из меня словно вытянули все чувства. Мне хотелось затеряться в Москве так, чтобы Николай меня не нашёл. Я не хотела, не могла его видеть. И у меня получилось исчезнуть. Адреса комнаты на Баррикадной он не знал, работы, где меня можно было бы найти, у меня не было... Хотя, вполне возможно, что после моего разговора с Алиной Николай и не пытался меня искать. А ещё через неделю ему тем более стало не до поисков - в стране случился дефолт и многие фирмы, которые работали с заграницей, лопнули. Компания Николая тоже обанкротилась, и я посчитала это справедливым возмездием за его ложь.
  Мне же дефолт сыграл на руку. Во-первых, цены на жильё рухнули настолько, что я, добавив скопленные за полтора года доллары - откладывала полученное от квартирантов - и ту поганую тысячу, что вручил Николай, смогла обменять свою комнату на просторную "однушку" в Перово. Во-вторых, на рынке стали подниматься отечественные мебельные фирмы, и я устроилась продавцом-консультантом на одну из них. Продавала кухни, сделанные в Одинцово, помогала покупателям выбрать цвет-размер-фасон и так далее. Потом съездила за Маришкой, привезла её в Москву - дочке пора уже было готовиться к школе. И мы так и зажили с ней вдвоём потихоньку. Насчёт мужиков же у меня как отрезало. Случались романы время от времени, не без этого. Но может, во время аборта мне действительно вытянули что-то лишнее, какие-нибудь клетки, отвечающие за оргазм, либо, отдирая от себя Николая, я вместе с куском сердца отодрала ещё что-то важное, отвечающее за любовь... Как бы то ни было, с тех пор я больше никого не любила. И хотя случайные мужчины у меня появлялись, секс с ними был физиологический - так, трение с проникновением для разрядки лишнего напряжения.
  Отсутствие романов экономило уйму душевных сил, которые я тратила с большим толком. На своей фирме я потихоньку выросла до старшего менеджера и начала делать карьеру. Пошла на заочное учиться маркетингу, занялась рекламой кухонь. А как получила диплом, нашла себе работу посолиднее - директором по рекламе на своей нынешней фирме. В общем, без романов я обходилась довольно долга, а потом в моей жизни появился Ромка, а вместе с ним и секс, кстати, вполне приличный. Наши отношения длились вот уже два года. И всё-таки, если уж начистоту, удачно составленная рекламная компания вызывала у меня нечто, похожее на любовный экстаз, который возбуждал меня гораздо сильнее, чем постельные упражнения с Ромкой.
  Разворошённая воспоминаниями, я так и ходила до ужина, сама не своя. Отправилась за дровами и опять чуть не заблудилась. Туда шла, приметив сосну, но на обратном пути забыла, куда идти - тропа у сосны раздваивалась. Выручила Соня, вышедшая навстречу. А после ужина Арсений предложил им новую работу с голосом. Предложил найти что-нибудь - камень, дерево, куст - и спеть ему песню. Спеть без слов - просто поголосить на открытом звуке и понаблюдать, как будет изменяться состояние, не появятся ли новые ощущения.
  Голосить, так голосить, мне было без разницы! Я сразу решила, кому буду петь - той самой приметной сосне. Я вернулась к ней, села поближе и запела, прижимаясь к шершавому стволу и не представляя особо, что именно я должна ощутить. Минут через пять такого пения я почувствовала, что мы с сосной как-то сроднилась. А ещё через какое-то время я почувствовала, что кто-то есть за спиной, замолчала и повернулась. Чуть поодаль стояла Оля и разглядывала кустик.
  - Оль, ты чего?
  - Да я никак выбрать не могу, кому спеть...
  В общем, девчушка была в своём репертуаре - сбила мой настрой окончательно. Но мне хотелось всё-таки допеть. Но на этот раз не сосне... Я вылезла из-под сосны и прошла дальше по тропе, дойдя до валуна, который выступал эдакой плоской площадкой, балконом нависая над нижней террасой. Валун мне понравился, и я встала на него, дошла до края. Впереди простиралось море, которое внизу билось о берег, заливая камни пеной - к вечеру поднялся ветер, заштормило. Я постояла, прислушиваясь к шуму прибоя, оглядывая морской простор и чувствуя, как в лицо дует ветер. И мне захотелось повторить то, что не получилось в Лисьей бухте - пообщаться со стихиями. Я протянула к морю пальцы и стала дышать ими, с каждым вдохом как бы втягивая море, ветер и мятежную силу этого удивительного места. И пальцы вдруг стали пульсировать, наливаться тяжестью, которая поднялась до запястья, потом - до локтя, до плеч и вскоре заполнила меня всю, выгибая позвоночник странной истомой и словно выталкивая прочь ту застарелую боль, которая сегодня так ясно вспомнилась и поднялась на поверхность... Ноги меня уже не держали, и я, помня про близкий край и пропасть внизу, опустилась на камень и свернулась клубком. Тело моё сотрясали сильные сладкие волны.
  Глава 8
  Сколько я так лежала на камне, не знаю. Недолго, наверное - солнце только-только скрылось за горой, когда меня окликнула Анна
  - Люб, ты в порядке?
  - Да, Ань, всё хорошо, - я поднялась, села. Голова была странно лёгкой, звенящей. И тело тоже было непривычно пустым. Пустым по-хорошему, словно из меня, как из чайника, выскоблили застарелую накипь. - Ань, а что со мной было, а? Я попробывала со стихиями общаться, меня так накрыло - перетрясло всю!
  - Значит, пообщалась, - она села рядом. - Помнишь, Лесовик рассказывал, что когда стихия входит в тебя, она всю грязь из тебя вытаскивает, вымывает?
  - Не помню что-то... Но очень похоже, что так оно и есть - меня словно промыли изнутри, - согласилась я.
  - Или он это в прошлый поход говорил, когда к Синь-озеру ходили? - задумалась Анна.
  - Ань, а что за поход у вас такой был? Ты всё время его вспоминаешь.
  - Для меня - очень серьёзный поход, я бы даже сказала - поворотный в моей жизни. Я ведь тогда, как и ты, от всего и от всех на край света сбежала.
  - А почему?
  - У меня тяжёлая история с мужем была. Я узнала, что он меня предал, вот и уехала.
  - Кто предал? Твой Андрей? - изумилась я. Вот уж не подумала бы - такой симпатяга!
  - Нет, у меня тогда был другой муж. С Андреем мы в походе познакомились. И с Пашкой, сыном его, тоже.
  - Так Пашка не твой сын? - опять изумилась я. - Надо же, а я думала, что оба мальчишки - ваши.
  - Мой - Данька. Но мальчишки дружат, как братья, - Анна улыбнулась, вспоминая. - И знаешь, я тогда, в том походе столько всякого про себя поняла! И столько боли из себя выпустила! Без этого, наверное, дальше и жить не смогла бы.
  - А как ты её выпускала?
  - Через бумагу, писала много, чувства свои описывала. Практики помогали, которые Арсений давал.
  - Эти вот все шаманские штуки, который он нам тут показывает?
  - Ну, можно сказать, что шаманские, хотя на самом деле это такая психотерапия. Хотя там, на Синь-озере я всерьёз решила, что Лесовик - и вправду шаман или какой-нибудь колдун. Знаешь, у меня там история была с одной девчонкой, раздражала она меня очень...
  - Как меня Олька раздражает?
  - Нет, что ты, Оля безобидное существо, никого не трогает. Кстати, подумай, отчего она тебя так раздражает - обычно люди, которые нас цепляют, отражают что-то наше сокровенное. Нашу тёмную сторону, которую мы не хотим признавать. Так вот, та девушка, Яна, очень много моего отразила. Она меня так донимала, ну вот просто атаковала. И я её так, возненавидела, ну просто до смерти! Взяла и всердцах смерти ей пожелала!
  - Ты? - я, не веря, уставилась на Анну. Чтобы эта райская птица и пожелала кому-то смерти? Не верю!
  - Да, пожелала. Она меня как-то очень сильно зацепила, ну и... А там, знаешь, место такое - откликается на сильные чувства. И так случилось, что у озера резко похолодало - это же Север - а Яна потерялась в горах и чуть не умерла от переохлаждения. И мы вчетвером, я, Андрей и ещё двое, мужчина и женщина, отогревали её своими телами .
  - А почему телами?
  - А иначе бы она умерла. Представь - конец июля, всего три градуса тепла, место глухое, связи нет, лесники далеко, погода нелётная. Хорошо, по соседству с нашей стоянкой расположился один парень из Москвы, который знал шаманские практики. Они с Лесовиком нам какой-то древесный гриб заварили и температуру наших тел подняли. И мы отогрели эту Яну. Правда, от гриба галлюцинации у нас были странные, общие на всех четверых, мы её как будто Янку из загробного мира вытаскивали. И я Андрея тогда так почувствовала, так на него настроилась, что у нас с ним до сих пор мысли на одной волне, постоянно что-то вроде телепатии случается.
  - Слушай, это же мистика сплошная! - только и смогла сказать я. Рассказ Анны завораживал, но как-то не верилось, что такое может быть.
  - Мистикой люди называют то, что выходит за пределы их понимания. А мне нравится думать, что мир - гораздо большее, чем нам рассказывали в школе, - спокойно сказала Анна. - Ну, помочь тебе подняться?
  Может, разговор с Анной так на меня подействовал, или действительно я что-то прочистила в себе с помощью стихий, но ночью история получила неожиданное продолжение. Ночью я вылезла из палатки пописать под камушком. Пока писала, толком не проснулась. Но вот потом, когда села на этот камушек и посмотрела на небо - сон улетучился сразу, вмиг. Это было такое зрелище! Такого неба я ещё в своей жизни не видела. Звёзды - с ладонь. Луна - выпукло-круглая. А само небо - куполом. Да-да, именно так. Раньше я, когда читала или слушала про купол неба, как-то не очень себе представляла, что это значит. Ну купол и купол, мало ли какие сравнения приходят в голову писателям. А вот теперь увидела этот самый купол. Небо, унизанное мириадами лучистых огней, изгибалось над морем и горой круглой полусферой. А я была в центре этой полусферы. И мир вокруг меня был настолько запределен и бесконечен, что я вдруг оказалась в открытом космосе. И почувствовала, как лечу, сидя на этом своём камушке, сквозь пространство вместе с планетой Земля. Лечу мелкой и ничтожной пылинкой, букашкой, возомнившей себя величиной...
   И тут мне стало страшно, ну просто до жути. Стало страшно расвориться в этой бесконечности, потеряться, пропасть. Я скорее метнулась к палатке и - застряла возле входа. Стало страшно туда влезать, теперь мне чудилось, что внутри поджидает кто-то недобрый. Так в детстве мне мерещились чудовища в ночной квартире. И у меня реально начала подниматься паника! Но я справилась. Мысленно рявкнула на себя-ребёнка, вдохнула и, прыгнув в палатку, как в холодную воду, забралась в спальник, застегнулась до подбородка, выдохнула. И, успокаиваясь под безмятежное посапывание Анны, впервые за весь поход с уважением подумала об Оле. Девчонка спит на улице под таким небом и не боится. А я вот - струхнула. Испугалась себя потерять!
  А наутро меня разобрало. С самого утра в теле началось какое-то томление. Я умывалась, завтракала, пила чай с очередной кашей-забодяжкой и чувствовала, что мне хочется чего-то такого, особенного... Каких-то действий. Но я не понимала, каких. Арсений, словно почувствовал моё состояние, после завтрака дал задание как раз в тему: написать про собственные цели. Ответить себе на вопрос "Чего я хочу и зачем мне это надо".
  Итак, чего же я хочу? Да немногого, на самом-то деле. Чтобы у меня всё в жизни было хорошо. Чтобы Маришка перестала на меня обижаться. Чтобы Бубенко куда-нибудь испарился. Чтобы, чтобы... Желания закончились. Я посмотрела на море - за ночь оно подуспокоилось - и поняла, что сейчас, вот прямо сейчас, хочу вниз, к волнам.
  Спустившись, аккуратно обойдя нижних соседей, которые занимались какой-то текучей гимнастикой и пробравшись меж валунов, я подобралась к прибою. Разделась, села на камень так, чтобы до меня долетали лишь самые верхушки волн. И стала всем телом ловить прибой, который обдавал меня то брызгами, то - в этом была какая-то трудноуловимая закономерность - потоками прохладной воды. И я сидела какое-то время, слушая и всем телом принимая ритм моря... А потом мне захотелось спеть. И я запела морю и волнам, и голос выводил какую-то незнакомую, приходящую ко мне прямо вот тут, здесь и сейчас, мелодию. Я пела, чувствуя соль попадавших на губы брызг. Я пела, и была единым целым с морем, ветром, валунами. Я была единым целым со всем миром, я была его частичкой, а мир был моим продолжение. И от этого мне стало так хорошо! Поднявшись с камня, я прижалась животом к ближайшему шершавому валуну. Он был приятно тёплым. И родным.
  Господи, господи, да что ж это такое, господи? И не пьяная ведь, и чай Арсений с утра заваривал обычный, зелёный, не древесный гриб какой-нибудь! - эти мысли прежней меня мелькнули и ушли. А взамен ко мне вдруг пришёл такой экстаз от слияния с этим местом, этим камнем, с волнами, с деревьями, что я ощутила что-то вроде оргазма, который по силе и наполненности затмевал всё, когда-либо испытанное с мужчинами. Даже с Николаем.
  Не знаю, сколько времени я была в этом вселенском полёте. На землю меня вернули чужие голоса, доносившиеся сверху, от нашей стоянки. Взглянув в ту сторону, я увидела две чужие фигуры, поскорее оделась и полезла наверх. Лесники, что ли, пожаловали? Они все эти дни маячили возможной, хотя и не обязательной, угрозой. Наскальная живопись на тему, как за весёлыми туристами гонятся свирепые лесники, как раз украшала скалу, возле которой мы разводили костёр: два человечка на ножках-палочках гонятся ещё за двумя, с пузырями рюкзаков за палочками-спинами и гитарой в палочке-руке. По рассказам Арсения, лесники были местными сборщиками податей за стоянку в заказнике и с июня по сентябрь собирали по десять гривен с человека в сутки. Но сейчас, осенью, когда народ схлынул, их активность пошла на убыль. Неужели нам не повезло, и лесники до нас всё-таки добрались?
  - Уверуйте в господа, отца нашего, и он примет вас. Бог любит вас, - услышала я, почти поднявшись наверх. Нет, вряд ли лесники будут таким образом убеждать заплатить за постой.
  - Бог любит вас всяких и готов простить вам все ваши прегрешения, ибо - слаб человек и силён только верой в господа! - рокотал красивый, хорошо поставленный баритон. Это каких-таких проповедников к нам ветром-то надуло?
  На стоянке проповедовали двое парней. На вид - лет двадцати пяти, чуть старше Олега. Одеты парни были в одинаковые шорты и разные футболки, красную и зелёную. Один проповедник темноволосый, второй - белобрысый с обгоревшими на солнце щеками. Оба - с лицами отличников, самозабвенно отвечающих затверженный урок. Зычным дьяконским баритоном, который я услышала снизу, вещал белобрысый.
  - Мы тоже когда-то были наркоманами, - подхватил тему темноволосый проповедник в красной футболке. Его голос тоже звучал сильно и глубоко. "Их что, какие-нибудь баптисты-адвентисты завербовали прямо из хора мальчиков? - подумала я. - Хотя в хоре мальчиков наркоманы не поют. Тогда, наверное, эти двое голосистых раньше солировали в какой-нибудь украинской рок-группе"
   - Но мы уверовали в господа и пришли к нему, и он помог нам очиститься и возвысил наши души! И послал нести слово его всем заблудшим и потерянным - продолжал вещать темноволосый "рокер"
  - И вам ещё не поздно услышать господа! - подхватил его белобрысый приятель. - Придите, уверуйте и спаситесь, ибо есть у меня для вас благая весть. Бог любит вас!
  Он торжественно замолчал, наблюдая за произведённым эффектом. Может быть, ждал, что мы начнём каяться и молиться? Но дождался только сдержанного кивка Арсения
  - Спасибо, молодые люди, мы будем иметь в виду.
  Меня в очередной раз поразила его невозмутимость. Остальной народ на проповедь отреагировал тоже без особых эмоций. Олег встал рядом с Арсением и не то чтобы угрожал своим видом, но давал явный сигнал: не связывайтесь. Оля прыскала в ладошку и шепталась с Танюшкой. Анна с Соней внимательно разглядывали проповедников и молчали.
  - Вот, возьмите, - белобрысый протянул им яркую брошюрку. Девчонки попятились. Арсений же брошюру взял, и парни, довольные, что разом сагитировали такое количество народа, пошли вниз, к палаткам соседей.
  - Что это было? - спросила я, проводив их взглядом.
  - Евангелисты какие-то, - Арсений повертел брошюру и бросил к костру - на растопку.
  - Интересно, а лесникам они тоже проповеди читают? - я прислушиваясь к раскатам баритона белобрысого, который теперь обращал в истинную веру наших соседей.
  - Они нас приняли за наркоманов! - хихикнула Оля.
  - Ага, приняли за своих, - хмыкнул Арсений. А я подумала, что когда обнималась внизу с камнем действительно, наверное, была похоже на наркоманку. И что теперь не стоит раздеваться без компании - мало ли какие божьи люди на меня, голую, наткнутся.
  Между тем возбуждение, которое я испытала внизу, вернулось, и я всё сильнее ощущала его эротизм. Я словно напиталась от волн и от камня какой-то сексуальной силой, и сила эта теперь требовала выхода. Блин, и что делать теперь? Вот ведь не вовремя разобрало!
  - Ань, что-то меня колбасит, - пожаловалась я подруге
  - А ты попробуй отписать!
  И действительно! Зря что ли Арсений с первого дня учил, как выписывать на бумагу всё, что мешает? Сейчас мне мешал этот нежданный всплеск сексуальности.
  Взяв блокнот, я спряталась в палатке, прислушалась к себе и начала писать. И через какое-то время я поняла, в чём дело. Из меня опять лезли воспоминания. Но на этот раз - не из головы, а из тела. Все наши с Николаем сладкие ночи, когда я его любила, а он был со мною нежен. Когда я сливалась с ним в единое целое, и мир становился бескрайним, - всё это, оказывается, сохранились где-то в глубинах моего естества. И теперь, чиркая по бумаге, я переживала заново и ночи с ним, и его прикосновения, и наши оргазмы. Переживала, и словно отпускала себя из сладкого телесного плена, в котором, оказывается, я оставалась все эти долгие тринадцать лет...
  Я исчиркала четыре больших листа, прежде чем мне полегчало. А потом вдруг поняла вот что. Поняла, что я не была у Николая простой содержанкой, очередной среди многих. Он действительно меня любил. По-своему, как мог, но - любил. И жену, наверное, тоже любил, как-нибудь, по-своему. И вполне возможно, что он действительно разрывался между нами. Но почему он не сказал мне правду? Наверное, боялся, что я тогда с ним не останусь... А я и не осталась бы! Хотя вру, всё равно бы осталась. И смирилась бы с Алиной, научилась бы делить его с этой женщиной. Как она смирилась со мной и согласилась его делить. И тогда мне не пришлось бы убивать нашего ребёнка...
  Я писала всё эти свои открытия на бумаге, одновременно понимая всё и про себя, и про него. И боль, которую я носила в сердце все эти годы, выходила наружу и ложилась на бумагу чёрными каракулями. Каракули расплывались кляксами - я ревела. Я очень чётко вспомнила эту свою обморочную ночь, когда решила, что у нас с Николаем всё кончено. Сердце щемило. Господи, господи, как больно то, господи! Как больно рвать сердце в клочья, как больно убивать свою любовь! Я писала, ревела и понимала, что сейчас развязывает узел, в который я скрутилась в ту ночь, когда сидела на кухне, когда решала убить ребёнка. И что я только сейчас отпускаю Николая из своего сердца, и что я его, оказывается, таскала все эти годы с собой, таскала, как труп в заколоченном ящике. Я устроила ему в своём сердце могилу. И закидывала, закидывала её новыми слоями земли, чтобы заглушить просачивающееся изнутри зловоние. Теперь я разгребала все эти слои, открывала ящик и вытряхивала оттуда останки несбывшихся надежд, обманутых ожиданий и смертельных обид. Я развеивала эту боль по ветру, впуская на её место свежий воздух и свет. И когда развеяла, я его отпустила. И простила. И от этого мне стало легко. Легко.
  - Ну, как ты тут? - заглянула в платку Анна, словно почувствовав, что уже можно. - А то Ольке срочно приспичило что-то из рюкзака достать, а я не пускаю!
  - У неё талант сбивать мне настроение, - я шмыгнула носом и, улыбаясь, показала кипу исчирканных листов.
  - О, так я не зря её не пускала! - обрадовалась Анна. - Столько всего ты из себя выпустила. Это всё - в костёр!
  Я вылезла из палатки, чувствуя себя обновлённой, кинула бумагу в разведённый Соней костёр - листы вспыхнули синим - и пошла к морю умываться. Потом загорала на валуне, всей кожей чувствуя и его шероховатость, и горячую ласку разошедшегося солнца. После встряски, катарсиса, который у меня случился в палатке, я чувствовала себя настолько другой, что мне ещё нужно было привыкнуть к себе новой. И всё вокруг было новым. Мир как будто стал более выпуклым и контрастным. Звуки - более наполненными и богатыми. Запахи - более тонкими и разнообразными. Раньше я как будто смотрела на мир через мутное стекло. А сейчас его протёрли до кристальной прозрачности.
  За обедом все шутили, вспоминая пришествие красного и зелёного проповедников.
  - Это с чего ж они надумали, что мы - наркоманы? - сокрушалась из-за испорченной репутации Оля, намешивая себе целую миску картофельного пюре.
  - Ну, как же, - невозмутимо отвечал Арсений, присыпая своё месиво из овсянки изрядной порцией приправы. - Выглядим мы странно, занимаемся чем-то непонятным, звуки издаём, опять же, нетипичные. Со стороны взглянуть - ну точно, наркоманы.
  - Бога ещё своего приплели - приди, он тебя любит, - сварливо подхватила Оля. - Без них знаю, куда мне идти, и кто меня любит!
  - Ты можешь идти, куда хочешь, но бог всё равно любит тебя, - объявила я, подражая интонациям проповедников. Оля возмущенно дёрнулась, чуть не уронив свою миску, а остальные захохотали.
  Это был очень весёлый день. Я перестала бояться места, а оно приняло меня и перестало морочить. После обеда я вызвалась идти за водой вместе с Арсением и Таней, следом увязалась и Оля. Мы прошли до конца тропы, до другого склона горы, где заканчивался этот заказник. С той стороны была бухта и пологий песчаный пляж, уныло-убогий после нашего мятежного берега с валунами. Там были смешные сарайчики с объявлениями "Сдаётся комната "под ключ", и кафе, где нам разрешили набрать воду. И киоски были, где я купила кефиру, винограду, серого хлеба и банку кабачковой икры - просто "забодяжек" просто пища богов, которую мы с наслаждением стрескали за ужином. На обратном пути Арсений показал местную достопримечательность - сосну, выросшую на вершине голого трёхметрового валуна и протянувшую свои корни поверх камня, до самой земли. И в том, как она росла, я увидела не борьбу за существование, а торжество жизни. И когда мы шли обратно, я сама узнала местность и поворот, который вёл к лагерю.
  Ночью я видела какие-то сны, оставшиеся в памяти смутным ощущением чего-то хорошего. А утром опять начался сильный ветер, и мы, собирая палатки, слушали, как ревёт море, разбиваясь о валуны, возле которых мы купались накануне, с таким грохотом, что я оставила все мысли сбегать туда напоследок. И просто стояла у края площадки, наблюдая, как бушует стихия.
  - Мамочки, что это! - вскрикнула за спиной Анна. - Арсений, это кто?
  Я отвлеклась от моря и подошла на крик. На земле, освобождённой от снятой палатки, лежала какая-то тварь и вяло шевелила лапками. Тварь была длиной сантиметров в десять и выглядела отвратительно: сизо-фиолетовое, блестящее на вид тело с множеством лапок спереди и сзади оканчивалось желтоватыми раздвоенными то ли жалами, то ли жвалами.
  - Я стала мешочек для арматуры вытряхивать, и оно выпало! - рассказывала Анна. - Арсений, это кто?
  - Скалапендра.
  Так вот с кем меня сравнила Маришка! Я присела на корточки, разглядывая многоножку и подавляя отвращение. Ужасная, невозможная гадость. Паук по сравнению с ней - симпатяшка. А эта тварь - словно с другой планеты. С планеты монстров.
  - Надо же, три дня под палаткой пролежала, и всё ещё живая! - удивлялась Анна. - Это мы её, выходит, с Лисьей бухты притащили. Я там арматуру не стала в мешок складывать, так его свернула и в кармашек сунула. А здесь под палатку зашвырнула, чтобы не потерять. Это мы на скалапендре три ночи спали! А она живая!
  - Живая, но изрядно придушенная, - Арсений коснулся скалапендры носком кроссовки. Тварь шевельнула жвалами. Меня замутило.
  - Не могу смотреть, страх какой! - заявила Оля и наступила на тварь подошвой кроссовки.
  Всё, тёзка, аминь!
  Мы ещё полдня побыли на Караул-Обе. Арсений отвёл нас к вершине горы, - я опять пыхтела и опять забралась самая последняя. Оттуда открывался потрясающий вид на море, на выступающий узкий мыс, возле которого плавал белый пароходик и слышались обрывки рассказа экскурсовода. Звук в этом месте распространялся по каким-то своим законам и на поразительно большое расстояние. Потом мы опять немножко послушали про бога - кто-то забрался на скальную вершину горы и оттуда во весь голос славил господа. Судя по знакомому тембру, этот кто-то был из вчерашних проповедников. И на этот раз я с этим голосом была согласна. Место было божественным. Красота его была настолько потрясающей, настолько превосходящей все возможные представления, что от переполнявшего душу восторга хотелось или петь, или молиться. Или материться, что и сделал во весь голос какой-то турист, забравшийся после евангелистов на ту же вершину:
  - Твою мать, ну и красотища! Ох... можно!
  Именно этим я и занималась - офигевала, обалдевала, впитывая в себя потрясающую красоту места. А ещё чувствовала, что скалапендра, которую так отважно растоптала Олька, эта ядовитая тварь из-под нашей палатки, была олицетворением той гадости, которую я носила в себе ещё до вчерашнего дня. Боже мой, какой же злой бабой я была! И как же больно, наверное, язвила, если родная дочь назвала меня скалапендрой. Но теперь, когда Оля так символично её прикончила, пришла пора исправлять в своей жизни то, что я так старательно успела отравить и напортить.
  Впрочем, немножечко яда во мне ещё оставалось. Или это сколопендра моя трепыхнулась, издыхая? Тропа, у которой мы сели отдохнуть, оказалась очень оживлённой - мимо нас толпами ходили отдыхающие. И когда один из них ахнул, увидев нашу живописную группу, и нацелился фотоаппаратом снимать, остатков яда мне хватило, чтобы сказать вполне ядовито:
  - Гражданин, а вы в курсе, что воспитанные люди сначала разрешения спрашивают, а потом уже снимают?
  В ответ на мой вопрос мужик поморгал озадаченно - похоже, он всерьёз решил, что туристы - часть пейзажа, и потому возражать не должны. Потом опять примерился к объективу, нацелив его в мою сторону. На голос, что ли? Повторить?
  - Мужчина, вон туда поверните свой аппарат, пожалуйста, - показала я рукой, и он послушно повернул - дошло, наконец.
  В общем, поставила я мужичка на место. Но ведь это была нормальная самозащита, правда ведь? Иногда ведь необходимо пощёлкать жвалами, чтобы отпугнуть особо ретивых желающих влезть в моё личное пространство. Всё, мой отпуск закончился. Прощай, Караул-оба, я возвращаюсь в Москву.
  Глава 9
  Маришка позвонила сразу же, как только я включила телефон. Телефон мой, выключенный ещё по дороге в Крым, молчал больше недели. Как только меня начали приветствовать украинские мобильные сети, так я и сказала себе и всем остальным: раз я в отпуске - то в отпуске, и все, кто решил обойтись без меня, пусть обходятся. А Маришка, вот, не обошлась.
  - Мама, ну ты даешь! Ты куда пропала? - завопила дочь, едва я нажала на кнопку ответа. - Дома тебя нет, на звонки не отвечаешь!
  - Мариш, а ты что, вернулась домой? - забеспокоилась я. Неужели я оказалась права, и её роман с этим парнем закончился пшиком? - Ты поссорилась со своим молодым человеком?
  - Нет, у нас всё нормально, с чего ты взяла? - удивилась дочь. - Просто я третий день уже звоню тебе, звоню, а телефон недоступен и дома тебя нет. Ты куда пропала?
  - Я в Крым ездила, на десять дней,- сообщила я, успокаиваясь и отмечая, что Маришкины поиски по времени совпали с моими собственными открытиями по поводу себя. Почувствовала, что ли?
  - Ку-уда ты ездила? - опешила моя дочь. - А как же твоя работа?
  - Я отпуск взяла на две недели.
  - А с кем ты поехала? С дядь Ромой?
  - Нет. С одной компанией, ты этих людей не знаешь. Вернусь, расскажу. Я вечером уже дома буду.
  - А, ну ладно, - успокоилась Маришка. - А можно я с Демьяном приду?
  - Конечно можно.
  Возвращение нашей группы в Москву напоминало киноленту, которую крутили в обратную сторону: те же станции, те же тётки с пирожками, пивом и фруктами на остановках, с конфетами и трикотажем в вагоне, те же менялы, только теперь гривен на рубли. Даже дети были, которые пусть и не хохотали так, как та девочка, моя тёзка, возомнившая себя дятлом Вуди, но всё равно шумели, с визгом бегая в проходе. Однако на этот раз меня ничего не раздражало. Я вдруг стала видеть, что движет людьми. Я увидела, что тётки-торговки честно пытаются заработать свою денежку и искренне радуются, когда у них что-нибудь покупают. И я доставила им эту радость, купив пакет шоколадных конфет с черносливом и орехами, а те оказались удивительно вкусными. Я увидела, что менялы - не обязательно жулики, и обменяла у одного оставшуюся сотню гривен. Увидела, что дети - мальчик и девочка, брат и сестра, то ли двойнята, то ли погодки, светлые и курчавые, как два ангелочка - шумят и бегают не потому, что дурно воспитаны и не умеют себя вести, а от того, что переполнены энергией жизни. И так искренне жизнью наслаждаются, что им можно только позавидовать. Я вспомнила, как одёргивала в прошлый раз девочку, хохотавшую как дятел Вуди... А ведь и она искренне и наслаждалась жизнью! И отец её в этом поддерживал, и попутчицы радовались вместе с ней! Кажется, только я тогда повела себя как злобная дура.
  Мне стало стыдно. Я ещё понаблюдала за детьми, и тут наружу стали проситься слова. Я взяла привычный уже лист бумаги и принялась записывать. Получились стихи.
  
  Ангелы - как дети. Такие же чистые
  Ясных глаз незамутнённый взгляд
  Они просто живут, они просто счастливы
  Они не смотрят вперёд и не оглядываются назад.
  
  Ангелы - как дети, но только с крыльями.
  Хотя, случается, и дети бывают крылаты.
  Я пытаюсь вспомнить про себя - было ли?
  Была ведь ребёнком и летала когда-то
  
  Мы были детьми, а значит - ангелами.
  Мы любили жизнь без всяких условностей.
  Иногда летали, случалось - падали.
  А потом нас научили себя вести.
  
  И ведём мы теперь себя на верёвочках,
  Стреноженные, схваченные бытиём под уздцы.
  Бывшие ангелы, мальчики-девочки,
  Теперь - чьи-то матери и чьи-то отцы.
  
  А наши дети похожи на ангелов -
  Ясных глаз неискушённый взгляд.
  Они просто живут, и от этого - счастливы.
  Не загадывают. И не оглядываются назад
  
  Вести себя... Стихов ведь со школы не писала! Интересно, куда же это я завела себя с этими крымскими озарениями, а? Вот приеду, и стану разбираться.
  Квартира встретила меня запахом хорошего кофе, яблок и корицы.
  - Мам, ну наконец-то! - Маришка выбежала из кухни на звук открываемой двери и застыла соляным столбом. - Ма-а-м, ты что? Ты с рюкзаком?
  - Ну да, - я улыбнулась дочке, ставя рюкзак на пол. После того, как я отдала Арсению тент от палатки, а Анне - спальник и пенку, он стал почти невесомым. - С чемоданом, знаешь ли, в походы не ходят.
  - Ты была в походе? Ну ты даёшь! - Маришка таращилась на меня, как на инопланетянку. Мне стало смешно.
  - Мариш, да я это, я! Иди уже, поцелуемся! И скажи, чем это так вкусно пахнет.
  - Ой, это я пирог с яблоками сделала! - отмерла дочь и потянулась ко мне. Как же я по ней соскучилась! - Мам, ты так загорела! И похудела! И изменилась. Тебе идёт.
  - А ты повзрослела. И расцвела, - я с удовольствием рассматривала Маришкину мордаху, её вполне счастливые карие глаза, на несколько оттенков светлее, чем у меня. Похоже, с Демьяном у неё и вправду всё складывается.
  - Здравствуйте, - вышел из комнаты Демьян. - Вы любите кофе по-турецки?
  - Люблю, - кивнула я, снимая кроссовки. - А кто у нас турок?
  - Я, - улыбнулся парень, и я вдруг увидела, как он красив. По-хорошему красив, по-мужски. - Я принёс хорошего кофе и турку. Вам сварить?
  - Обязательно! - я нашарила тапки и пошла искать, во что переодеться. - И кофе хочу, и пирога Маришкиного. Только сначала - под душ.
  Перламутровый гель взбивался пеной и пах розами. Я смотрела, как к ногам стекает тёмная вода, надеясь, что это не весь мой загар, и думала, какие ещё меня ждут сюрпризы. Маришка в роли стряпухи! Моя дочь, которая если и готовила что, так только картошку или яичницу! А тут вдруг - пирог с яблоками! Как бы сделать вид, что вкусно и съесть хоть кусочек, чтобы не обидеть.
   Какой там вид! Иначе, как мысленно притопнув на себя ногой, оторваться от Маришкиного пирога я не смогла. Пирог был чудо как хорош - воздушное, как у кекса, тесто и толстая прослойка из яблочных ломтей.
  - Мариш, кто научил тебя так готовить? - я, наконец, справилась с приступом чревоугодия и приняла от Демьяна чашечку с кофе.
  - Марь Васильна, соседка наша в коммуналке, - довольная Маришка с кивком приняла свой кофе и ковырнула свой кусок пирога. - Как она печёт! Запахи по всей квартире! Я попросила рецепт, и она научила.
  Демьян сел со своим кофе рядом с Маришкой, и та привалилась к нему плечом. А ведь он чем-то похож на Олега! Не внешним сходством, нет. Олежка - рыжеватый и конопатый, Демьян - с бледным лицом, тёмными полосами щетины на выбритых висках и подбородке и чёрными волосами, забранными в хвост. Кстати, сегодня причёска парня не казалась мне дурацкой. Оба этих парня, и Олег, и Демьян были похожи какой-то внутренней цельностью и обстоятельностью. Они были одного племени, вот что. Кажется, я рада за свою дочь.
  - Маришь, как тебе в коммуналке живётся? - спросила я, хотя могла бы и не спрашивать - по её мордахе было видно, что это тот самый случай, когда с милым рай и в шалаше.
  - Хорошо живётся! - просияла дочь. - Марь Васильна - просто прелесть. Она Демьяна на руках носила!
  - Зачем? - я поперхнулась кофе, представив, как сухонькая старушка тащит на себе увесистое мужское тело.
  - Они подруги с моей бабушкой, - объяснил Демьян, улыбнувшись одними глазами. Видимо, прочёл что-то такое в моём лице.
  - Они раньше были соседями по коммуналке на Кузнецком мосту, - затараторила Маришка. - И Дёмка рос у неё на глазах. А потом, когда тот дом расселяли, хотели им всем дать по однокомнатной квартире, а Дёмкина бабушка и Марь Васильевна попросились жить вместе в двухкомнатной. А Дёмкиным родителям за это дали тоже двухкомнатную, а теперь его бабушка уехала жить в Тулу к старшей дочери, а Дёме оставила эту комнату. Вот.
  - Я рада, что у вас так всё хорошо устроилось, - я улыбнулась наблюдая за Демьяном. Надо же, как смотрит на мою болтушку, с нежной снисходительностью. Впрочем, похоже, моя болтушка уже не моя... И я была не права, когда говорила ей тогда все эти свои... напутствия.
  - Мариш, а ты когда-нибудь скалапендру видела?
  - Ты обиделась на меня тогда, да? Ну извини, - завиноватилась дочь.
  - Да нет, не обиделась. Я тогда действительно была неправа, - отмахнулась я. - Так видела скалапендру?
  - Ну, на картинке в Интернете...
  - А я живьём увидела! Они в Крыму водятся.
  - Да ты что! И как тебе?
  - Жуть непередаваемая. Надо было для тебя привезти в коробочке, чтобы ты увидела, с кем мать сравнила.
  - Мам, ну я же извинилась! - надулась Маришка. И тут же блеснула глазами, что-то вспомнив. - Слушай, а мне позавчера такой сон про тебя приснился! Как будто свадьба, а ты там - невеста!
  - Это ты у нас невеста, ты про себя сны смотри! - я любовалась дочерью. Это она так от любви расцвела, или я просто раньше не замечала?
  - Кстати о свадьбе. Мы решили заявление в загс подавать, - подал голос Демьян. - Любовь Сергеевна, вы не против?
  - Я? Я не против. Демьян, милый, главное, чтобы Маришка была за!
  - Мама, я за!
  - Ну вот, я же говорю - невеста!
  Боже, как же хорошо мне было! И как же я любила их обоих, и Маришку, Демьяна. Кажется, он сумел сделать счастливой мою дочь.
  Над пирогом мы просидели допоздна. Я рассказывала про эту невероятную неделю в Крыму - и про голый пляж, и про дикий виноград, и про НЛО, и про сосны с можжевельником. Маришка ахала и округляла глаза, Демьян кивал понимающе и смотрел на меня, будущую тёщу, заинтересованно - я решила считать, что с одобрением. Молодёжь засиделась заполночь, и я даже порывалась оставить их ночевать на диване, решив для себя разложить на кухне раскладушку - а что, после ночёвок в спальнике, да запросто! Но Демьян отказался и вызвал такси.
  - Любовь Сергеевна, вы заходите к нам в гости, - сказал он, собираясь.
  - Да, мам, - подхватилась и Маришка. - Давай в четверг? А потом ещё надо вместе с Дёмиными родителями собраться. Познакомить тебя с будущими родственниками!
  - Ладно, поглядим. Позвони мне потом, ладно?
  Они уехали, а я разложила свой диван - после стольких ночей на земле он показался непривычно мягким - и какое-то время ещё ворочалась. Всё, выросла моя девочка. Упорхнула. Кажется, у меня начинается новая жизнь.
  В моей новой жизни всё выглядело по-новому. Сентябрь расщедрился и выдал второе бабье лето, и три дня, оставшихся у меня до выхода на работу, я гуляла по Москве и смотрела на всё другими глазами. Хотя, может и не другими, а просто смотрела - с моей работой-карьерой мне в последние годы было не до красот. Рекламу оценить, красиво-не красиво - это да, это запросто. А на такую "ерунду", как осенние листья в Измайловском парке мне просто некогда было обращать внимание. Ещё сказывалось и то, как я смотрела по сторонам - как пешеход. Раньше всё из-за руля глядела, и когда неслась по дорогам, за рулём своей "Мазды", видела только автомобильные пробки и "рекламные носители" - растяжки над дорогами и щиты у обочин. Теперь же я обходилась без "Мазды" - как поставила автомобиль на платную стоянку у дома, собираясь в поход, да так и не забрала. И гуляя по осенним столичным паркам, я навёрстывала всё упущенное за годы моей карьеры.
  И какой же красивой была осень! Ивы у пруда - рябые, жёлто-зелёные, абсолютно русалочьи. Незнакомые кусты у мостика через ручей - багряно-красные, с мелкими стрючочками семян. Я потрогала один - тот лопнул с весёлым треском! А вот утки на пруду - важные и почти ручные. Какая-то старушка крошит булку, и они подходят практически к её ногам. Я села на скамейку, наблюдая за этой идиллией - старушка была полненькая, уютная, с седыми кудрями, в милом ситцевом платье. Докрошив булку, она повела себя неожиданно: скинула платье, оставшись в закрытом купальнике, и пошла в пруд. Я мысленно ахнула: "Вот это да! Середина же сентября, вода же холодная!". Старушка быстро и уверенно переплывала пруд, а я, наблюдая за поплавком седой стрижки, буквально всем телом вспомнила тёплую морскую воду, и мне так захотелось окунуться! Я даже разулась и потрогала ногой воду - может, тёплая? Нет, достаточно холодная, чтобы отбить охоту купаться! А бабушка-то - моржиха! Я с уважением посмотрела вслед пловчихе, которая уже добралась до другого берега и поворачивала обратно.
  А осень продолжала меня баловать. Чуть позже, гуляя по парку, я набрела на лещину. Земля под ней была усыпана блестящими круглыми орехами. Я подобрала несколько и опять вспомнила седую "моржиху". И представила её почему-то с букетом осенних листьев в руке. И подумала, что эта старушка - наверняка со счастливой женской судьбой. Что её любили мужчины, может, и она кого-нибудь до сих пор любит. Я шла, представляя, как это могло бы быть в жизни этой женщины, и ко мне опять пришли стихи...
  
  Сбрасывая листья и орехи
  В пригородный лес приходит
  осень
  И бредёт вдоль золочёных
  просек,
  Жёлтый плащ у горла теребя.
  Время всё отсчитывает вехи.
  Год-другой - и непременно
  спросит:
  "Как живёте, братцы-человеки?
  Ненавидя, или же - любя?"
  
  А голубоглазая
  старушка
  Соберёт орехи под
   лещиной.
  И гербарий из осенних
  листьев
  Ей украсит с письмами
  альбом.
  В них - слова влюблённого
  мужчины,
  Сказаны всерьёз, не понарошку.
  Сохранился трепет в строчках
  быстрых.
  И кураж прогулок под дождём.
  
  Меня так пробрало в эти три дня, что я даже забрела в эзотерический магазинчик и купила там весёлого толстячка Хотея. В табличке при ценнике было написано, что это бог радости и достатка. Хотей был пузатым, лысым и жизнерадостным. Расплачиваясь в кассе, за которой сидел задумчивый юноша с дредами и на голове и яркой нитяной фенечкой на запястье, я осознала, что этот парень меня ничуть не раздражает. Мало того, мне интересно - а как он видит мир? И что он хочет сказать этой своей странной причёской? А вот раньше, ещё пару недель назад, я бы просто решила, что парень не в себе и по нему скучает психиатр. Впрочем, пару недель назад я бы вряд ли зашла в такой магазинчик...Да, похоже, планочку-то мне сбил наш чудо-психолог Арсений, раз меня стали интересовать темы, которые раньше и в голову прийти не могли. Ну и хорош, что сбил, пускай - так интереснее жить. Всё теперь как-то выпукло видится, а раньше было плоским.
  И Ромка мой тоже оказался плоским. Он приехал ко мне на третий день моей новой жизни. Свидание наше получилось маятным и предсказуемо скучным. Ромка принёс вина, я приготовила ужин. Посидели, поели, поговорили о пустяках, спотыкаясь о паузы - события, которые с нами произошли почти за месяц, что мы не виделись, в беседу не выстраивались. Ну не про работу со стихиями же ему рассказывать? И не про то, как я отпускала прошлую боль? Потом был секс: легли, повозились, встали, разошлись под предлогом того, что мне завтра рано на работу, а ему пора домой - Ромка жене наврал, что у него переговоры до десяти вечера. И от нашей встречи у меня осталась лёгкая тошнота. Неправильным было то, сейчас с нами происходило. Да, всё было, как всегда, как обычно, в рамках правил, которые мы оба установили с самого начала нашей связи. Мы ведь сразу решили, что встречаемся "для здоровья". И никогда не стремились друг другу душу излить. Но как-то паршиво стало у меня на душе, когда я Ромку к жене выпроводила... Хотя, может, это завтрашний выход на работу меня не радовал. На работу выходить не очень хотелось Я как будто предчувствовала, что меня там ждёт.
  А ждала меня погасшая, с синяками под глазами, Ниночка и реклама, которую они с Бубенко сочинили в моё отсутствие. Я пришла, вся такая новая, пристроила Хотея возле монитора, поверх бумаг, - из толстячка получилось хорошее пресс-папье. И стала знакомиться с новой рекламной концепцией, которую тут без меня родил Бубенко. Модулей, которые он разместил в журналах, рекламирующих нашу мебель, было три. Кроме уже виденной (давно, в прошлой жизни) блондинки в кожаном кресле с голыми ногами кверху, новую коллекцию кабинетной мебели представляли сдобная брюнетка в красном корсете и сетчатых чулках, которая прилегла на чёрном кожаном диване, и мускулистый полуголый юноша в кожаных штанах, сидевший верхом на кожаном офисном стуле.
  - Может, Бубенко так реализует свои тайные сексуальные фантазии, а? - предположила я, листая журналы. Все трое ребят, обжившие офисную модель нашего производства, были вызывающе, агрессивно сексуальны.- С девочками он всё понятно объяснил - привлекаем мужскую аудиторию. А мальчик ему зачем? Ему что, и мальчики тоже нравятся? Или мы теперь привлекаем гомосексуальную мужскую аудиторию?
  Ниночка прерывисто вздохнула. Я отвлеклась от сексапильной рекламы и увидела, что девчонка страдает.
  - Эй, Нин, ты чего? Обиделась на меня? Не обижайся, это мысли вслух. Не понимаю, зачем нашей рекламе такой избыток сексопила. А так - молодцы, красиво всё сделали. Может, для этой мебели такая реклама и нужна, может и прав твой Бубенко.
  Ниночка всхлипнула
  - Он не мо-о-ой!
  - Эй, эй, ты чего? Что у вас тут случилось? - забеспокоилась я. Протянула Ниночке салфетку, а та и вовсе зарыдала.
  - Любовь Сергеевна, простите меня! Я - дура! Он меня уговорил, он меня настроил против вас. А теперь решил, что скинул вас, и ему теперь всё можно. Крутит бюджет, как хочет, а я боюсь, что меня теперь уволят!
  - За что тебя уволнять? - интересно, что же это у них тут происходит? Бубенко меня скинул? Ну-ну. Чтобы успокоить Ниночку, я налила воды в кружку, дала ей. Та приняла кружку, но слёзы продолжали капать, стекая за ворот блузки. - Не уволят!
  - Уволят! Потому что подборку по сотрудничеству с рекламными агентствами я делала, там моя подпись. И так получается, как будто это я самые дорогие расценки предложила, а Бубенко их только утвердил. Как будто я специально его в заблуждение ввела! Он вчера так мне и сказал, что если я буду вякать о других вариантах полиграфии, где дёшево, он мне вкатит выговор за перерасход рекламного бюджета и уволит!
  - Так, Нина, не части, - я совсем запуталась в её рассказе. - Ничего не понимаю. Откуда взялись дорогие агентства? С нас же ребята всегда по-божески деньги брали.
  Ниночка попила, стуча о кружку зубами, всхлипнула.
  - Он с ребятами расторг договор. Мы теперь всю рекламную продукцию в другом агентстве делаем.
  - А какую именно?
  - Ну, модули эти. И каталог ещё, с вырубкой и выборочным лаком, Дима... Бубенко сам это агентство нашёл и велел мне его в список включить. Его потом и выбрал.
  Так, старая песня. Опять откаты, - поняла я и уточнила
  - Много переплачиваем?
  - Если в среднем по рынку, процентов тридцать, а если по прошлогоднему каталогу смотреть, то раза в два. Бубенко распорядился всю коллекцию заново фотографировать...
  Так-так-так. А мальчик-то наш разошёлся! Я налила воды и себе, чувствуя, как внутри меня всё закипает не хуже, чем в чайнике. Благостное моё настроение уходило. Чёрт, чёрт, чёрт! Чёрт бы его побрал, этого ухаря! Вся моя налаженная работа с рекламным агентством и рекламными отделами журналов, похоже, летела ко всем чертям. Я три года выстраивала отношения с рекламщиками, выбирала "золотую середину" - чтобы и делали всё хорошо, и денег брали немного. В итоге подружилась с агентством, откуда потом сманила Ниночку и знала, что на этих ребят можно рассчитывать - им хватало и профессионализма, чтобы всё сделать, как следует, и совести, чтобы давать фирме хорошие скидки. При ежегодном рекламном бюджете почти в полмиллиона долларов я экономила почти треть! А теперь, похоже, наша фирма сменила политику: делать там, где дороже. И эту треть наш мальчик, похоже, наладился положить себе в карман... Этот хапуга нахапает, уволится, а мне потом придётся обратно всё восстанавливать, да?
  Я порылась в шкафу, отыскивая прошлогодний каталог. Он был очень достойным, без лишнего пафоса, но и достаточно солидным. Как же я радовалась, когда нашла это дизайн-агентство, какие же там ребята работают потрясающие - профессиональные, с фантазией. Они нам даже кое-что по модельному ряду подсказали - вот как форму чувствуют и цвет. Они сумели снять нашу мебель так, что при хорошем дизайне страниц снимки не требовали никаких дополнительных полиграфических ухищрений, ни вырубки, ни лака. Три года мы переиздавали каталог, меняя только фото на обложке и добавляя снимки новых диванов. На макете и фотосъёмке экономили уйму денег, при этом очень успешно представляя новые модели. А теперь... А теперь новый каталог означает новый макет и полную пересъёмку всех моделей и, как следствие, неслабую переплату только за эту работу. А ещё печать со всеми дорогими "прибамбасами". Расходы были надуманными, ненужными, зряшными. На самом деле не требовалось тратить столько денег на продвижение не самой дорогой, в общем-то, коллекции. Если бы мы элитную мебель выпускали, а то - диваны делаем для среднего класса, а каталог - с понтами, как для класса "премиум"!
  - Нин, каталог-то хоть хороший получается?
  - Не знаю. Я не видела, Бубенко сам с дизайнерами всё утверждает.
  Директор наш по развитию развивается, значит. Развил бурную деятельность по добыванию денег в собственный карман. А Лебедев что, совсем, что ли ослеп? Не видит наш генеральный, что у него под носом творится?
  - Нин, а почему утверждает Бубенко? Это ведь работа нашего отдела! Надо было тебе к Лебедеву пойти, пожаловаться, настоять на своём.
  - Я не могу, - скривила губы Ниночка и слёзы опять закапали прямо в чашку. - Он... мы... Мы с Бубенко... Лебедев подумает, что я из мести права качаю...
  - Так, дай угадаю, - помрачнела я. - Ваш роман с Бубенко закончился, и теперь он вертит рекламными делами, как хочет, а ты помалкиваешь из-за разбитого сердца и из-за того, что тебя обещано уволить. Так?
  - Ну да, - всхлипнула Ниночка и закрыла глаза. - Ох, дура я, дура...
  Ну, в общем-то, да, - мысленно я с ней согласилась. Все мы, бабы, от любви дуреем. А мерзавцы типа Бубенко этим пользуются. Нет, какова комбинация, а? Сначала меня задвинул с помощью Ниночки, а потом и с Ниночкой всё так повернул, что та сидит, рыдает, слова сказать не смеет.
  - Нин, а с сувениркой у нас что?
  - То же самое, - девчонка шумно, по-детски перевела дыхание, и мне стало её совсем жаль. - Сувенирку нам тоже делает новое рекламное агентство, и тоже дорого получается.
  - Образцы у тебя есть?
  - Да, вот они.
  В кабинет к генеральному я вошла, бурля от негодования.
  - Сергей Михайлович, я хочу с вами поговорить!
  - Здравствуйте, Любовь Сергеевна, присаживайтесь. Как отпуск провели?
  За те полторы недели, что я его не видела, Лебедев как будто постарел. Или просто устал? Лицо осунулось, глаза чуть ввалились и взгляд такой, с тоской что ли. Может, с женой у него нелады? - я решила говорить спокойно.
  - Хорошо провела. Только здесь за это время какие-то странности случились... Я про рекламу и подготовку к выставке.
  - А что с выставкой? По моим сведениям, там всё в порядке. Как обычно, февраль в Казани, май в Москве. Или я чего-то не знаю?
  - Вот, - я выложила на стол образцы сувениров: три шариковых ручки и маленький блокнотик с логотипом на обложке. Лебедев взял ручку в руки
  - Ну, ручки. И что?
  - А то, что по договору, которые Бубенко заключил с неизвестным мне агентством, эти ручки - немецкие, по пятьдесят евроцентов за штуку. Я узнавала в бухгалтерии, мы заказали тысячу штук. А за блокнотики нам счёт выставили на пятьдесят тысяч, по пятьдесят рублей за штучку получается.
  - Ну, и что?
  - А вот что, - я выложила прошлогодние ручки и вдвое больший блокнот. - Эти ручки - итальянские, в нашем прежнем агентстве идут по двадцать центов, нам со скидкой отдали бы по пятнадцать. А блокноты нам в прошлом году сделали за тридцать рублей, при том, что бумаги тут больше. Вам не кажется, что Бубенко специально взвинчивает цены?
  - Любовь Сергеевна, ну что вы тут придумываете! - генеральный бросил дорогую ручку на стол, и стало видно, что она почти не отличается от дешёвой. - Что за бухгалтерию вы тут развели, копейки считаете! Имидж нашей продукции - слишком важная составляющая успеха на рынке, чтобы портить его дешёвыми промо-материалами!
  "Ого, как заговорил!", - подумала я, а вслух сказала.
  - Сергей Михайлович, но с каталогом ведь уже не копейки получаются. Тысяч на сто перерасход, это минимум, с сувениркой - полтораста тысяч. Плюс размещение этой рекламы для сексуальных маньяков - я узнала в бухгалтерии, мы вылезли из бюджета почти на триста тысяч. Вот вам без малого миллион, Сергей Михайлович.
  Взгляд Лебедева остекленел.
  - Что-то наша бухгалтерия слишком языком треплет! Есть ведь какое-то понятие коммерческой тайны! Так, с рекламным бюджетом я разберусь, а вам, Любовь Сергеевна, хватит считать чужие деньги, идите, делом займитесь.
  Я опешила. Ну ничего себе! Я ему рассказываю, что у компании миллион рублей из кармана вынули, а он - делом займитесь!
  - Каким? Каким делом мне заняться? Бубенко все мои дела перехватил.
  - Ну, найдите чем себя занять. По регионам прозвонитесь, статистику возьмите, посмотрите, как продажи идут. Может быть, там промо-акции потребуются. Что мне вас учить, вы человек опытный!
  Опытный, кто бы спорил. И опыт мне почему-то подсказывал, что мои подсчёты для генерального не новость...
  В кабинете, попросив заплаканную, но уже успокоившуюся Ниночку связаться с филиалами и взять статистику продаж, я села перед монитором думать, как же теперь быть. Так, пятьсот тысяч рублей сумма для компании ощутимая, но не смертельная. Если раскидать по году, так и вполне совместимая с жизнедеятельностью, - при нашем-то ежемесячном обороте. Вот только с жизнедеятельностью компании явно что-то не то, если приходит какой-то хмырь и ставит всё с ног на голову. И откуда он только взялся? Так, а вот это хороший вопрос. Может, Лебедев не зря его привёл? Может, они договорились ворованным делиться? Или у меня паранойя?
  Я представила Лебедева - лысоват, трусоват. Я с самого начала не понимала, из каких соображений Гарик Грачёвский, учредитель фирмы, поставил его директорствовать. Менеджер из Лебедев - так себе, без полёта фантазии. Хотя когда фирма стабильно работает, фантазия, может, и ни к чему. Присматривай себе, чтобы всё ровно шло. Наверное, всё дело в том, что Лебедев Гарику какой-то родственник, то ли шурин, то ли свояк, и свой для Гарика человек. А решениям Гарика, который меня в своё время на работу принимал, я доверяла. Когда я пришла, Гарик тогда только-только создал эту компанию, сам директорствовал и рулил самозабвенно - вот уж где и ума палата, и фантазии море. Его идея для первой рекламной компании был просто шедевром: несколько диванов, мал-мала-меньше, выстроились по росту на буфете, как слоники. И слоган: "Мы приносим счастье". С Гариком мне работалось очень хорошо. Но в позапрошлом году Грачёвский отошёл от дел, поставил генеральным Лебедева и уехал на пмж в Израиль.
  Я сидела, гоняла все эти мысли, пялилась в монитор... И вдруг увидела все события в одной последовательности. В начале этого года Лебедев привёл Бубенко, якобы директором по развитию. Затем Бубенко, которому по должности полагалось бы выстраивать сеть продаж и схемы работы с дилерами, вдруг нагло влез в мои рекламные дела, а Лебедев его поддержал и велел мне подчиниться. Я подчинилась, а теперь из компании вынимают миллион рублей... Так. Меня, значит, задвинули в дальний угол, чтобы не мешала. Я, конечно, могу посидеть, не отсвечивая, но ведь вкус приходит во время еды. Они ведь жрать только начали. Что там Лебедев говорил про промо-акции? Тоже ведь денег стоят и тоже можно отщипнуть в кармашек!.
  Нет, всё-таки у меня это паранойя: если знать, где и как можно смошенничать с деньгами, можно под это знание подогнать чужие ошибки. Вот и подгоняю. Может, мне всё это примерещилось? Может, Бубенко просто выслуживается таким образом, очки набирает? Делать дилерскую сеть - работа долгая, результаты не сразу видны, минимум через полгода. А тут - вот они итоги его деятельности, вместо бабочек и травы девицы голоногие диваны продвигают. Вот и видно - работает человек. Интересно, а продажи девицы увеличили?
  За этими мыслями день тянулся резиной. Дел было мало. Я отпустила после обеда Ниночку, у которой разболелась голова. Осталась одна и поняла, что муторно мне тут, тоскливо. Впервые за всё время работа тяготила и вызывала острое желание смыться куда-нибудь к уткам в Измайловский парк. Там всё было просто и понятно - листья, птицы, седая старушка у пруда. А здесь творилось что-то мутное. Наверное, нужно всё рассказать Гарику. Но как рассказать, если он появляется на фирме набегами? И не известно, когда появится в следующий раз. Может быть, только к мартовской выставке приедет.
  В пятом часу в кабинет заглянул Бубенко.
  - А где Маркова?
  - Здравствуйте, Дмитрий Владимирович, Нину я домой отпустила, ей нездоровится. - я смотрела в его холёное гладкое лицо. Так мерещится мне, или не мерещится?
  - Вы? Отпустили? А почему у меня не спросили? - Бубенко изумился так искренне, что я поняла: за десять дней моего отсутствия в отделе точно случился переворот. И всё-таки я напомнила
  - Потому что она моя непосредственная подчинённая, и до сих пор я была вправе принимать подобные решения. Или что-то, пока меня не было, изменилось?
  Он сел на стул напротив моего стола, закинул ногу на ногу и взглянул с вызовом.
  - Изменилось. Её Лебедев вызывает. Генеральный директор стал разбираться с вашим м-м-м... сигналом, и выяснилось, что Маркова ввела меня в заблуждение, рекомендовала новое агентство, которому, видимо, решила сделать протекцию. Вы в отпуске, я пока у вас человек новый, вот и подписал договор, доверился вашей протеже. А в агентстве этом, оказывается, нам цены на сувенирку и полиграфию почти вдвое взвинтили, представляете? Вот и хотели мы с Лебедевым выяснить, из каких таких корыстных побуждений ваша непосредственная подчинённая подсунула нам это "левое" агентство. Что скажете?
  - Дерьмо, - сказала я. Нет у меня паранойи, я мошенничеством я угадала. Какие там ошибки, какое там желание выслужиться!
  - Не понял! - напрягся Бубенко.
  - Дерьмо ты, Дима, последнее, вот что я тебе скажу. Задурил девчонке голову, денежки на откатах выгреб, а теперь всё на неё свалить хочешь?
  - Я попросил бы! - Бубенко продолжал улыбаться, но теперь улыбка потеряла нагловатый лоск и стала неприятной. Она словно приклеилась к его физиономии красавчика. - Ваше счастье, Любовь Сергеевна, что мы говорим с глазу на глаз! Оскорби вы меня при свидетелях...
  Он старался быть вежливым, но я не собиралась держать лицо. Гнев от внезапно открывшейся мерзкой истины - просчитали комбинацию, сволочи! Надо звонить Гарику, надо срочно звонить Гарику! - рвался наружу.
  - Я и при свидетелях скажу: дерьмо ты, Дима. Дерьмово деньги добываешь, по головам ступаешь. Лебедев, дурак, зря тебе верит - и его притопчешь при случае.
  - Ах ты, старая сука!
  Теперь, когда улыбка его отклеилась, он стал страшен. Я аж отшатнулась от волны ненависти, которой шибануло от бывшего красавчика.
  - Только попробуй у меня вякнуть - уничтожу. Сначала дуру Нинку, потом тебя.
  Он стиснул пальцы, показывая, как меня уничтожит. Мне стало страшно. Я схватила увесистого толстячка Хотея и сказала, сжимая его, как оружие
  - Пошёл вон!
  - Что?
  Бубнов посмотрел на свои стиснутые побелевшие пальцы, на Хотея в моей руке, взглянул мне в глаза. Всё правильно понял и поднялся со стула.
  - Хочешь войны, сука? Будет тебе война.
  Глава 10
  Стычка с Бубенко выбила меня из колеи основательно. Даже вечером на йоге, принимая на коврике разные нужные позы, я никак не могла успокоиться. "Нет, ну каков мерзавец! Сука я ему старая. И Нинку жалко. Прямым текстом ведь сказал: если я буду поднимать шум из-за откатов, он всё свалит на неё. И о чём теперь рассказывать Гарику? О том, что эти двое целый план придумали, как его облапошить? А они оба расскажут, как глупая Ниночка подсунула доверчивому Бубенко левое агентство. А мудрый Лебедев это просмотрел, потому что понадеялся на директора по продвижению. А директор по продвижению, то есть я, ушла в отпуск и пустила всё на самотёк. И большой вопрос, кому Гарик поверит, глядя на всю эту ситуацию из Израиля, мне или шурину-свояку Лебедеву. Да и где он, тот Гарик, а эти двое вот они - каждый день теперь буду видеть их рожи наглые. В командировку, что ли, уехать? В какой-нибудь Ярославль. И оставить Ниночку Бубенке на растерзание"...
  Как я не скручивала позвоночник, как ни вытягивала суставы в асанах, остановить эту мысленную болтовню не получалось. Занятия йогой прошли впустую, и опять - из-за рабочих дел. Получалось, от чего я сбежала в Крым - к тому же и вернулась. Нет, не к тому же - ещё хуже все сделалось.
  - Люб, у тебя что-то случилось? Ты всё занятие была не здесь, - мягко поинтересовалась Анна, а я внезапно почувствовала раздражение. Анечка, глазастая моя, всё-то ты замечаешь! Потом очнулась - да что это со мной! - и начала рассказывать.
  - Да на работе опять история. Вернее, не опять, а продолжение прежней. Новый и старый директора воруют и на Ниночку, моего менеджера, всё свалить хотят. Я сегодня по этому поводу ругалась и поганцу Бубенко чуть по роже Хотеем не заехала!
  - Здорово! По-моему, так Хотея ещё никто не применял, - развеселилась Анна. - Эк тебя после похода разобрало!
  - Меня хорошо разобрало. Я три дня ходила, жизни радовалась. И осень красивая, и люди симпатичные, и у Маришки с Демьяном всё хорошо складывается. И даже стихи сложились, про осень и любовь. А тут - на тебе. Вышла на работу - и понеслось! Вся моя радость в трубу вылетела.
  - А когда вылетела? Ты помнишь момент? - остановила её излияния Анна.
   - Когда? А когда я Бубенко сказала, что он дерьмо!
  - И что? Ты сказала, он осознал и устыдился?
  - Ага, и раскаялся, - хмыкнула я. - Он меня сукой обозвал и угрожать начал.
  - Ну, и... И чего ты в результате добилась?
  - Я? Да ничего. Настроение вконец испортилось, и этот поганец мне войну пообещал.
  - Получается, что ты позволила своей силе и своей радости утечь в скандал...
  Ну, получается... Я и сама теперь увидела, что можно было так и не яриться. Можно было всё сделать спокойнее и продуктивнее, что ли. Успокоить Ниночку, научить её, что писать в объяснительной - а Лебедев ведь попросит написать. Показать Бубенко, что девчонку я в обиду не дам. Мне бы следовало действовать с холодной головой, и на эти денежный махинации не так бурно реагировать. Но как сохранить холодную голову, когда меня провоцируют всякие жулики? И что делать, когда на моих глазах поступают вот так вот, идут по головам в наглую? Терпеть, да?
  Я терпела до конца недели. Ниночку Лебедев действительно заставил писать объяснительную насчёт рекламного агентства, откуда оно взялось и почему она рекомендовала его Бубенко. Я научила её написать "включила в список по личной просьбе директора по продвижению". Написав объяснительную Ниночка от расстройства разболелась и ушла на больничный, а я два дня до выходных сидела в одиночестве и как будто в осаде. Выходить в коридор ястаралась пореже, чтобы не сталкиваться ни с Бубенко, ни с бухгалтером Леной, которая обиделась на меня после выволочки от Лебедева. Обиделась так, что даже данные по продажам не сразу дала - некогда, мол, по складу цифры свожу. Потом выдала - продажи оказались неожиданно стабильными. По-прежнему хорошо шли диваны, которые в своё время "раскрутила" я сама. Офисная мебель, которую продвигал Бубенко, в сводку почему-то не попала. Я решила не выяснять, почему - и так было понятно, что пока ущерб компании от его мутных дел не очень заметен.
  Чтобы чем-то себя занять, я стала бродить по сайтам коллег-мебельщиков. Рассматривала кухни - от диванов мутило. Гарнитуры одной новой сходненской фабрики мне понравились. Они были такими домашними-уютными, что мне даже захотелось кухню в доме поменять, себя порадовать. А то как-то грустно всё складывалось. Неправильно.
  В пятницу, ближе к вечеру, опять позвонил Ромка насчёт переспать
   - Любок, у меня вечер свободный, Ленка с девками своими в баню пошла. Давай, и я к тебе намылюсь, спинку потру?
  При мысли о сексе с ним меня затошнило.
   - Нет, Ром, не приезжай, я не в настроении.
  - Да ладно, чего ты! Как будто не знаешь, что этим делом настроение лучше всего поднимается! У меня так, считай, уже поднялось!
  - Нет, Рома, не в этот раз. Я позвоню тебе, ладно?
  Возвращаясь домой на метро - за неделю я так и не собралась забрать машину со стоянки, ехать в метро оказалось быстрее и в дороге можно было подумать о своём - я думала, как мне быть с Ромкой. До похода в Крым меня наши отношения устраивали, а теперь я его больше не хотела. Я больше не хотела сексотренажёрных постельных утех. Сколько тянется наш роман? Года два? Да, два года. Ромка был первым мужчиной, кого выбрала я сама. Прежние, и Славка, и Николай, и те двое мужчин, что были у меня после, выбирали меня, а я откликалась. А тут я выбрала Ромку, и откликнулся он. Он понравился мне сразу: весёлый такой, ненапряжный, опрятный. И главное, молодой! Наша фирма тогда как раз вступала в силу, Гарик открывал в Московской области четыре новых магазина, и Ромка пришёл наниматься управляющим в Люберцы. Грачёвский позвал меня поприсутствовать на собеседовании. У меня как раз прошло достаточно времени после романа с Фёдором, моим предыдущим любовником и прежним боссом (потом я зареклась совмещать работу и секс), чтобы я была готова к новым отношениям.
  Ну так вот, Ромка приглянулся мне сразу: молодой, моложе меня и всех моих прежних мужчин, весёлый, симпатичный. Я глядела на него и думала: "А почему бы и нет?". Грачёвский решил, что нет, и парня на работу не взял. И тогда я позвонила Ромке, пригласила его посидеть где-нибудь, сказала, что ему отказано, но если бы решение принимала я, я бы ему не отказала... Парень оказался женатым, но понятливым. Мы стали встречаться примерно раз в неделю - Ромкиного пыла хватало и на меня, и на жену Лену. А сверх постели я от него ничего и не ждала - ведь когда от мужчины ничего не ждёшь, жить намного проще. И Ромка, лёгкий человек, от меня ничего не требовал. И вот впервые за всё время после Николая мне захотелось большего. Не просто секса - а тепла душевного, что ли. Чтобы так вот прижаться к своему мужчине, а он ей "любимая, родная". И чтобы не бежал после всего к жене, а заснул рядом. И чтобы уткнуться носом ему в плечо - так хорошо... Я очнулась от своих мыслей и поняла, что уставилась на кавказца, сидящего напротив. Тот ёрзал, делая какие-то свои выводы и по-своему истолковывая мой взгляд. Я моргнула и отвела глаза - мужчина, это не вам. Видимо, опять крымские дела аукаются. Расковыряла я коросту на сердце всякими психологизмами, вот сердцу любви и захотелось. И радости. Как же Ромке сказать поделикатнее, что наш роман закончен?
   Словно в ответ, пришли строки - и я стала записывать: "Роман, закончим наш роман, мне надоело. Жить надоело без любви, такое дело. Мне очень хочется любить, а не постели. Да, вот такая селяви на самом деле". Может, послать Ромке по емэйлу? Или смс-кой послать? Вот удивиться, когда прочтёт!
  Звонок мобильника прозвучал, словно в ответ на мои мысли. Я взглянула на номер, почти уверенная, что это Ромка. Но нет, звонила Анна
  - Люб, ты что делаешь?
  - Стихи пишу!
  - Опять? Ну ты даёшь! А в выходные?
  - Пока не решила. Наверное, пойду, погуляю где-нибудь.
  - А хочешь с нами съездить в Рязанскую область? Мы с Андреем едем туда о съёмках договариваться.
  - Да? А что снимать будешь?
  - Пока не буду, пока посмотрю и договорюсь. Там храм есть чудный в одном селе, постройка четырнадцатого века. В нём служит батюшка интересный. Помнишь, я тебе про него рассказывала? Я о нём хочу фильм снять.
  Действительно, рассказывала.
  - Что-то такое припоминаю...Кажется, какой-то бывший военный, подавшийся в попы.
  - Не в попы, в священники. Знаешь, он не из попов-карьеристов, а действительно божий человек. Он в духе живёт, по-настоящему, с богом в душе. Поедешь с нами? Мне кажется, тебе с ним стоит увидеться.
  Я задумалась: поехать? К священнослужителям я относилась не очень чтобы - те ещё господни провайдеры, назначили себя посредниками между человеком и богом. Впрочем, Анна в плохое место не позовёт.
  Село со старинным храмом оказалось последним в веренице деревень с забавными названиями - мне запомнилась Устрань. Ехали в машине Андрея и проезжали такие места - у меня просто дух захватывало. Медь, багрянец, золото листвы разбавлялось. Уже убранные поля, понтонный мост через Оку, валы старого рязанского городища. Андрей вёл машину спокойно, без дёрганий, как иные мужики, Анна сидела рядом с ним и молчала так уютно, что их согласное соседство и виды из окна уже на втором часу пути расслабили меня окончательно, и я напрочь выкинула из головы мысли о работе. А когда мы въехали в село с церковью, я и вовсе воспарила. Село было большим, с маленькими аккуратными домиками из красного кирпича по обеим сторонам улицы. Домики теснились вплотную друг к другу и почему-то были без участков, только с палисадниками. В палисадниках пышно цвели астры и кустистые мелкие синие цветочки. Потом начался яблоневый сад, и вскоре полностью открылась церковь, чей шатровый конус кровли с трогательной луковкой и крестом наверху виднелся издалека. Церковь была маленькая, беленькая, приземистая и дышала древностью. Яблони рядом с церковью роняли поздние яблоки.
  - Какое место славное! - я подобрала одно яблочко и откусила - кисло-сладкое. - Интересно, чей это сад? Колхозный?
  - Я слышала, что вроде бы господский, поместье тут было до революции, - сказала Анна и тоже подобрала яблоко. - Видишь, как церковь построена? Не куполом, а шатром? Так до четырнадцатого века строили, а потом стали крыть храмы по-другому, с круглым куполом.
  - А почему? Мода сменилась? - я взглянула на церковь и опять вернулась к яблокам под ногами. Может, на варенье набрать?
  - Сменилась не мода, а отношение к язычеству. Шатровая форма крыши повторяет форму языческие построек.
  - Правда? - вот уж не знала! Впрочем, яблоки меня интересовали больше, нежели особенности строительства церквей. - У тебя пакет есть? Яблок хочу набрать на варенье.
   - Сейчас посмотрю.
   - Посмотри, а то что же зря пропадают. Они тут, у церкви, наверное, какие-нибудь особые, с благодатью. Вот как раз и наберу, пока ты со своим попом про бога будешь разговаривать.
  - Он не поп, он отец Владимир, - поправила меня Анна. Отыскав пакет, она тоже подобрала несколько яблок. - Отец Владимир силой своей веры бесов изгоняет, к нему везут одержимых со всей области.
  - Серьёзно? - отвлеклась я от яблок. - Экзерсцист, значит? А как он их изгоняет? Святой водой брызгает и молитвы читает?
  Мне вдруг вспомнился какой-то дурацкий американский фильм, где священник бормотал над сумасшедшей бабой молитвы и помахивал крестом, а та сначала ругалась на него матом, а потом её стошнило прямо в лицо экзерсцисту. Бр-р-р, ну и работа!
  - Вы совершенно правы, сударыня, божьим словом и божьим промыслом, - прервал мои воспоминания вышедший на крыльцо церкви священник. - Здравствуйте, Аннушка, рад вас видеть.
  Отец Владимир оказался невысоким и нестарым ещё человеком: чёрная ряса и шапочка, начавшая седеть борода, на груди - массивный крест. Обычный, в общем-то, священник. Но вот глаза у него были необычными. Когда он посмотрел на меня, я поспешно поднимаясь на ноги, даже не поняла, какого они цвета. Цвет был не важен - глаза отца Владимира словно излучали свет. "Такие глаза называют лучистыми, да?" - мелькнуло невнятно. Я стояла, смущённая тем, что батюшка наверняка услышал мои слова про попа. Попом этот священник уж точно не был. Но отец Владимир либо не слышал моих слов, либо не обратил на них внимания.
  - Бесы истинной верой изгоняются, божьим словом и божьим присутствием. Если веры нет, никакая молитва не поможет, бес силён, его ритуалами не проймёшь, - сказал он густым и звучным голосом.
  А я подумала, что мне в последнее время везёт на разговоры про бога и на встречи с непростыми людьми. Анна, Арсений, старушка в парке, теперь вот этот человек, священник с лучистым взглядом...Потом мне вспомнилось мёртвое оскаленное лицо Бубенко. Как же он смотрел на меня в тот раз, когда сукой называл! И я спросила, разряжая паузу
  - Отец Владимир, а как узнать, одержим человек, или нет?
  - По делам. По глазам, - он посмотрел мне в глаза. Взгляд затягивал. - Как вас зовут?
  - Любовь. Люба.
  - Вы не одержимы, Любушка, но бесы рядом ходят. Веруете?
  - Ну, вообще в бога - да, а так, чтобы в церковь ходить и службу стоять - не хожу, - я опять смутилась. Не о себе же спрашивала, а он, наверное решил, что про себя!
  - Зайдите в храм, побудьте, вам нужно, - сказал отец Владимир.
  И я пошла.
  В сознательном возрасте (крестины, когда мне был год, не считаю) я была в церквях дважды, и оба раза неудачно. Первый раз по молодости, в начале девяностых. Перед первой поездкой в Польшу за шмотками мы с девчонками пошли ставить свечку Николаю Угоднику, чтобы в дороге поддержал и с делами помог. Но не получилось у нас с богом пообщаться. Мы в церковь вошли, как были, в джинсах и майках. И наткнулись на истовых бабусек, зашипевших змеюками - "бесстыдницы, заголились и в божий дом пришли". Весь религиозный настрой они нам испортили и желание в церковь ходить мне надолго отбили. Во второй раз в церковь меня привёл Николай, и тоже накануне поездки, той самой, в Италию. Церковь была где-то в Филях, там работал приятель Николая, Николай его называл "поп Миша".
  В тот раз в церкви мне понравилось - воскресная служба, народ стоит, крестится, хор псалмы поёт красиво. И священник в голубой ризе, рыжий такой, с бородой, густым басом молитву читает. Я прямо заслушалась, решив, что он Миша и есть - Николай исчез где-то, не спросить. Потом меня умилил молоденький священник: худенький, борода ещё толком не выросла, чуть пробивается. Когда весь народ запел псалом, он так самозабвенно солировал и дирижировал, что я даже подумала, что есть, наверное, что-то истинное в вере, раз человек так искренен. Николай всё не приходил, а тем временем к священнику в голубом выстроилась очередь. Люди подходили по одному, он закрывал им голову голубой парчовой тряпицей, спрашивал о чём-то, я решила, что исповедовал. Затем крестил и отпускал в другую очередь, где людей причащали. По крайней мере, я решила, что происходит именно это, читала ведь и про исповедь, и про причастие. Всё было очень чинно, рыжебородый священник двигался несуетно и важно. Потом появился Николай и увёл меня к третей очереди, которая собралась к священнику с крестом в руках. Крест был большим, массивным. Священник - молодым, лет тридцати пяти, но полным, осанистым, одетым в золотистую парчовую ризу. Он медленно и важно наклонял крест к лицу очередного молящегося, дожидался, пока тот коснётся креста губами, потом крестил человека и торжественно ждал следующего.
  - Мишка, не видит меня, - сказал Николай и помахал священнику рукой. Я же во все глаза разглядывала "попа Мишу". На попа он был похож только ризой. А румяным толстым лицом в обрамлении недлинных волнистых волос, коротенькой, едва закрывающей подбородок бородкой и щегольско подстриженными усиками поп Миша напоминал какого-нибудь мушкетёра. Он заметил сигналы Николая, посмотрел в их сторону и замахал крестом раза в три быстрее. Очередной прихожанин еле успевал приложиться к кресту, как поп Миша, мелко и быстро перекрестив склонённый затылок, убирал крест из-под губ и делал знак следующему. И в происходящем мне увиделось что-то неправильно-суетливое.
  Сунув крест под нос последнему рабу божьему, поп Миша исчез куда-то на несколько минут, но вскоре подошёл к нам уже без золотистой парчи, а в брюках и рубашке с коротким рукавом.
  - Здравствуй, здравствуй, Николай, сколько лет, сколько зим!
  - Привет, Миш! А я думаю - дай, зайду, повидаемся. Вот, это Люба.
  - Раба божья Любовь, значит, - поп Миша посмотрел на меня по-мужски, оценивающе. Я смутилась и спросила
  - А почему вы так странно выглядите, как католический священник? У вас же должна быть борода до пояса?
  - Да жарко в бороде службу стоять, - отмахнулся поп Миша и потянул носом. - Мне кажется, или в храме солярой пасёт?
  Я оторопела. Действительно, попахивало соляркой, но тон, которым сказал об этом Миша, был ещё более неуместным, чем стриженая борода. Миша сказал это голосом какого-нибудь братка, с теми же интонациями и едва ли не с распальцовкой. А потом крикнул в сторону
  - Эй, Рабинович, шнырь алтарный, подь сюда!
  На зов пришёл тот молодой священник, что умилил меня искренним пением.
  - Иди, посмотри, куда эти убогие соляру сгрузили, а то что-то вонь по всему храму пошла.
  Парень кивнул и ушёл, а Миша сказал
  - Вот, прибился к нам. С телевидения ушёл, с первого канала. Хорошо работал, много зарабатывал, женат, двое детей. А жена его бросила, из квартиры выставила. Пацан чуть руки на себя не наложил. Богом теперь спасается, служкой у нас. Эх, бабы-сволчи, что же вы творите, прости господи!
  Я молчала.
  - Миш, а твоя Женька как? - среагировал на баб Николай.
  - Да, так, - отмахнулся поп Миша и спросил меня, строго глядя в лицо опять оценивающим, но теперь по-прокурорски, взглядом.
  - Любишь раба божьего Николая? В горе и радости, в болезни и здравии, а?
  - Михаил, вы нас как будто венчаете, - сказала я, чувствуя себя виноватой за всех баб сразу.
  А что мне ещё было говорить? Что я люблю Николая? А я и любила, и в горе, и в радости. Но попу Мише, так похожему на мелкого приблатнённого торгаша, сообщать об этом я не захотела. Этот церковный деятель разрушил всё моё очарование церковью, чудесным пением и искренней молитвой молодого служки-бывшего тележурналиста. Весь мой благостный настрой растворился от разговора с этим делягой. Да, именно так я тогда и увидела: похож был поп Миша не на божьего пастыря, а на торговца благодатью. И подумалось мне, что не верит он в бога, а богом спекулирует. Потом Николай говорил, что вообще-то Мишка не такой, что у него проблемы с женой, а так он мировой парень... Но я осталась при своём мнении: одно дело - парень, а другое - священнослужитель, к которому люди приходят с открытым сердцем, а он крестом от них отмахивается и пальцы гнёт.
  После аборта я не могла в церковь заходить - ноги не шли, и всё тут. Мне даже приходило в голову, что это из-за попа Миши. Что он как будто своим "венчанием" в тот наш приход в церковь нарушил что-то в наших душах, сдвинул какой-то камешек, который вызвал лавину и убил мою любовь. Я понимала, конечно, что поп Миша не при чём, но осадок от того случая остался. К священнослужителям с тех пор я относилась с определённым цинизмом.
  Насколько светлый отец Владимир не был похож на делягу-попа Мишу, настолько и храм его отличался от той церкви в Филях. Та церковь была парадная, с золочёными крестами и куполами, с большими окнами и высокими стенами. Эта же сельская церквушка была скромной и очень чистенькой, сияла не куполами, а свежей побелкой стен. Оконца в толстой стенной кладке были маленькими и света вовнутрь пропускали совсем чуть-чуть.
  В храме было прохладно и сумеречно. Какая-то старушка в чёрном неслышно хлопотала возле икон, где горели свечи. Свечей было немного, и они почти догорели - видимо, остались после утренней службы. Сами иконы были тёмными, лики святых - еле различимы. Я разглядывала тёмные лица и бороды, гадая, которая из икон - с Николаем Угодником. Узнала - попросила бы помощи. Пусть поможет мне навести порядок у меня на работе! Пусть сделает так, чтобы и Бубенко угомонился, и Лебедев одумался. Я хотела было спросить у старушки, где тут Угодник, но та вышла, и я пошла через зал к самому светлому месту, куда падал свет из окошек, сделанных высоко, под куполом.
  Свет из окон попадал на трибунку с маленькой иконкой, та стояла напротив стены, где иконы - до потолка. Я вспомнила, что трибунка называется аналой, а стена с иконами - царские врата. Оказывается, не так и мало я знала при своём отношении к церкви! На полу у аналоя стояли банки с букетами осенних астр, хризантем и синей цветочной мелочи из палисадников. Пахло воском и ладаном.
  Было хорошо и спокойно стоять в тишине, рассматривая лики святых на иконах над царскими вратами. Лики освещало солнце, и они были хорошо видны. Который тут из вас Николай Угодник? Святые с образов, казалось, тоже рассматривали меня. Христос глядел строго, остальные - с укоризной. Только Богородица смотрела ласково, и её взгляд был почти живым. Он так зацепил, что я, глядя ей в глаза, простояла несколько минут без единой мысли в голове. А потом подумала: "Я же женщина. Зачем мне вся эта муть на работе, эти бессовестные мужские игры? Уволюсь я оттуда". И тут же мне показалось, что бородатые святые перестали смотреть с укоризной, а взгляд Богородицы стал одобрительным. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, и вышла из храма.
  Снаружи уже никого не было, ни Анны, ни священника, только машина стояла под яблоней.
  - Пойдём матушка, провожу тебя, - подошла ко мне старушка в чёрном. - Они ушли в избу чаёвничать.
  Старушка отвела меня в маленький домик из красного кирпича по соседству с церковью. Открыла дверь, показала, куда идти, а сама исчезла. Пройдя маленькие сени ичто-то вроде кухоньки с печкой, я попала в комнату, где за столом и собралась вся компания.
  - Заходите, Любушка, садитесь с нами чай пить, - пригласил отец Владимир. Сейчас, за столом, румяный от чая, седоголовый и седобородый, он меньше всего походил на грозу бесов и бесенят. А больше всего - на доброго дядюшку с голубыми, оказывается, глазами. В домике было чисто, хорошо пахло, чаю мне налила пожилая женщина в длинной юбке и белом платке, матушка Ольга. Положила в розетки варенья, яблочного и вишнёвого, показала на пряники и булки, мол, угощайтесь. Извинилась, что за стол сесть не может - куда-то ей нужно было идти. Ушла, а мы вчетвером так и чаёвничали - и варенье, и булки с дороги пошли хорошо.
  Беседа за чаем шла мирная. Батюшка рассказывал, какие у него хозяйственные хлопоты, как люди добрые церкви жертвуют, с того приход и живёт. Говорил, что прихожан всё больше становится, что молодёжь к богу тянется. И это в радость, что кроме телесной заботы о душе люди помнят. И что если о душе забыть, решить, что нет её, что там пустое место - так ведь людей семьдесят лет учили, правда же? - пустота как раз и заполняется всякой мерзостью. Что когда человек про бога в себе забывает, его бесы начинают водить. Мне хорошо так сидеть было, спокойно и благостно, что ли. Какое-то такое чувство приятное, как в детстве, когда всё вокруг хорошо, правильно и злые люди - только в сказках. Потом мы спохватились, что пора ехать, а отцу Владимиру к вечерней службе готовиться, и стали собираться в обратную дорогу.
  - Отец Владимир, значит, договорились: на следующей неделе к вам привозят одержимого, и я снимаю процесс, да? - заглянула Анна в лицо священнику, когда мы вышли прощаться на маленькое крыльцо домика.
  - Если будет на то божья воля, - кивнул батюшка и посмотрел на меня. А я опять перестала различать цвет его глаз, только силу взгляда почувствовала. - Всё в нашей жизни божьим промыслом, а мы гневаемся порой, думаем, что лучше бога знаем, чего нам в жизни надобно. Отступил ведь ваш бес, Любушка, чисто рядом теперь и благостно. Приезжайте исповедаться, я приму.
  - Какой необычный человек, а ведь он угадал, - сказала я, сидя в машине. Мы уже выехали из села и двигались обратной дорогой. - Мне ведь действительно после церкви на душе легче стало. Такое облегчение вдруг почувствовала, почти полёт. Воспарила душой, да?
  Я отчётливо вспомнила чувство, захватившее меня в храме. "Уволюсь" - и как будто посветлело. И святые с икон по-другому глядят. Интересно, может, ладан - галлюциноген? Сколько я им дышала, минут десять?
  - Отец Владимир не гадает, он видящий, - поправила меня Анна. - Вокруг тебя, действительно, что-то такое клубилось, нехорошее. Я чувствовала, с тобой рядом даже тяжеловато сидеть было. Скажи, Андрей?
  - Да, а сейчас хорошо, легко, - кивнул он.
  - Эй, эй, вы что, экстрасенсы, что ли? - спросила я в изумлении. Нет, я понимаю после Крыма, что мир не совсем то, что нам кажется, но не до такой же степени, чтобы ехать в одной машине сразу с двумя экстрасенсами, побывав в гостях у экзерсциста и запросто поговорив с Богородицей!
  - Это отец Владимир у нас экстрасенс, - улыбнулась Анна. - Чистит тонкие планы - как огнём выжигает.
  - Бесов изгоняет! - теперь я поправила Анну. - Понятия "тонкие планы" и христианская символика - вещи взаимоисключающие.
  - Не важно, как называются сущности, которые паразитируют на наших эмоциях, - пожала плечами Анна. - Главное, не позволять им заводиться, не устраивать им питательной среды.
  - А что для них среда? - поинтересовалась я. Разговор становился любопытным.
  - Ну, все эти грехи, которые в заповедях. Злость, зависть, жадность, похоть и далее по списку. Нетерпимость, кстати, тоже. В том числе и религиозная - бесу всё равно, может и в религиозном фанатике завестись, если тот людей ненавидит.
  Андрей кивнул, соглашаясь с женой, а я спросила
  - Ань, а откуда такое знание предмета? Отец Владимир рассказал?
  - Что-то он рассказал, что-то я читала, сценарий же пишу. А что такое одержимость мы с Андреем в походе на Синь-озеро видели, куда Арсений нас водил. Да, Андрюш? Помнишь, как Янка смотрела? А как Сергей на меня кинулся? Это был очень набожный человек, и тем не менее... Я тогда ясно увидела, что им какая-то злая сила движет. Испугалась, что убьёт!
  - И что? - я обмерла. Опять этот их расчудесный поход! Жаль, что меня там не было!
  - Андрюша почувствовал мой ужас, прибежал, вмешался.
  - Двинул ему в челюсть, он и очнулся, - добавил Андрей. - А глаза у него, действительно, мутные были. Страшные такие глаза. Я после того похода и в чистую силу верю, и в нечистую - сам видел.
  - Ну, ребята, вы даёте, - только и смогла я сказать, откинувшись на сидении. Всё это походило на розыгрыш, но мурашки по коже побежали. Опять вспомнилось, как глядела на меня с иконы Богородица, когда я пообещала (Себе? Ей?) уволиться. И как легко стало на душе после этого решения.
  Да, так и надо сделать. В понедельник приду на работу и положу на стол Лебедеву заявление по собственному. Ну их к бесу, эти игры. Надо только Ниночку предупредить, что ухожу. Наверное, одна она там тоже не захочет оставаться.
  Глава 11
  
  Мы почти подъехали к московской кольцевой дороге, когда у меня зазвонил мобильный. Маришка.
  - Мам, а ты помнишь, что обещала нам познакомиться с Дёмкиными родителями?
  - А я обещала?
  - Обещала-обещала! Они нас всех завтра к себя в гости ждут. Они ещё на даче живут, это в Немчиновке. Давай утром пораньше поедем!
  А ведь действительно - обещала. Интересные у меня получаются выходные - по гостям разъезжаю.
  Ехать мы собирались в моей машине, которую я, наконец, собралась забрать со стоянки. Но та, словно обидевшись за почти месяц хозяйского невнимания, не завелась. Демьян пообещал по приезду заняться, а пока нам пришлось ехать электричкой. Сентябрь продолжал баловать, и теперь уже в окне вагона мелькали раздольные жёлто-красно-зелёные пейзажи. Впрочем, медитировать на осень Маришка мне не давала - рассказывала взахлёб про родителей Демьяна, какие они классные и необыкновенные.
  - Они заешь какие? Как будто не родители Демьяна, а его брат и сестра! Они сказали, чтобы я их называла Мила и Митрич. Такие, знаешь, продвинутые... Ну, сама увидишь.
  Увижу. Маришкиного Демьяна, похоже, вообще окружают необычнее люди. Соседка их по коммуналке - милая старушка. Я ведь, не смотря на все мои рабочие баталии, нашла время, зашла к молодым в гости. Оказалось, что их коммуналка - не облезлое пристанище алкоголиков, а чистая уютная двухкомнатная квартира. И Марья Васильевна - не совсем соседка, а как бы родная бабушка. И Демьяна, и Маришку мою она так опекает, что сразу видно - хорошая, добрая женщина. А я, глупая, ещё пугала свою дочку жизнью в коммуналке!
   Доехав до нужной станции, мы прошли вдоль нескольких заросших высокими деревьями улиц, пока не остановились возле симпатичного деревянного заборчика - аккуратные пики дощечек сверху заканчивались фигурными луковками с дырочками посредине и были выкрашены зелёным. Войдя в зелёную, расписанную жёлтым узором калитку, я увидела бревенчатый дом с мезонином и двумя высоченными соснами, раскинувшими ветки над его крышей. Перед домом зеленела подстриженная лужайка. На лужайке лежал чёрно-серебристый мотоцикл. Возле мотоцикла сидел голый по пояс мужик в драных джинсах и бандане и, разложив на синей тряпице инструменты и детали, что-то там с мотоциклом делал. Рядом с тряпицей сидел большой чёрный кот и смотрел на происходящее. Наблюдал.
  - Бать, мы приехали, - сказал Демьян, закрывая за нами калитку.
  Мужик поднял голову от мотоцикла, повернулся к гостям бородатым лицом и радостно забасил
  - О, ребята! Приехали уже! Молодцы.
  Он поднялся с травы и пошёл навстречу, кот побежал следом.
  - Митрич! - представился бородатый хозяин, протягивая мне руку. От локтя до плеча руку обвивал крылатый дракон. Пальцы хозяина были испачкана чем-то тёмно-маслянистым, поэтому я улыбнулась в ответ, но руки не подала.
  - Люба. У вас пальцы в чём-то испачканы. А по имени вас как зовут?
  Бородач взглянул на руку, и сказал, обтирая пальцы сзади о джинсы
   - Митричем свои и зовут. А чужие - Дмитрием Дмитриевичем. А это Парамон, - он кивнул в сторону кота. Кот мявкнул, представляясь. Дракон, шевеля головой на бицепсе Митрича, казалось, внимательно рассматривал гостей. Я отвела глаза от татуировки - неудобно же так глазеть! - и присела на корточки погладить кота. Парамон вывернулся из-под моей руки, взглянул желтоглазо, потом понюхал мои пальцы и, боднув по-быстрому ладонь, отошёл.
   - Парамон у нас мужик верный, никаких нежностей от чужих дам не признаёт, даже таких симпатичных, как вы, Люба - хмыкнул Митрич. - Только к Милке в руки даётся. А я тут решил двигатель перебрать...
  - А что с ним? - Демьян подошёл к куче деталей, и Митрич тут же вернулся к мотоциклу.
  - Да понимаешь, плохо скорость набирает на второй передаче! Смотрю, вот...
  Я растерялась. Про нас что же, забыли? А Маришка присела на корточки и позвала кота. Парамон посмотрел, боднул и её ладонь, а потом вдруг развалился на траве и заурчал моторчиком, принимая её ласку.
  - Гляди-ка, что деется! - изумился Митрич, опять возвращаясь к нам и мигом забыв про мотор. - Мила, Мил, иди, погляди, что делается! Парамоха Маришку за хозяйку признал!
  - С кем ты там? - из-за дома вышла высокая брюнетка. Одета она была в свободную рубаху, юбку до голых пяток - женщина шла босиком. Распущенные по плечам волосы перехвачены на лбу тесёмкой. Она была похожа на хиппи. - А, ребятня приехала и Маришкину маму привезла. Привет, я Мила!
  - Здравствуйте, я Люба.
  - Очень приятно! Теперь я вижу, в кого Марина такая красавица - в маму!
  - А я вижу, в кого Демьян обстоятельный - в папу, - в том же тоне ответила я, кивая в сторону мужчин, которые опять возились с мотоциклом.
  Мила засмеялась согласно. Она мне нравилась.
  - Как вы там, в дороге не очень устали? Если не очень, пойдёмте, я вам сад покажу.
  Я пошла с Милой, молодёжь осталась на лужайке. Маришка - приручать кота. Демьян - помогать отцу с мотоциклом. Сразу за домом начинались заросли. Фруктовые деревья и кустарники - я узнала вишни, сливу, яблони, смородину и малину - росли так, что сад выглядел, как роща. Вглубь вела дорожка, выложенная из древесных спилов. Кое-где вдоль неё из высокой и всё ещё упругой травы выглядывали деревянные столбики-скульптурки.
  - Ух ты, как красиво! - я остановилась, разглядывая одну такую скульптурку - мужичок в шапке с усами и бородой. - У вас не сад, а какой-то сказочный лес! И терем, вон, есть, и кот учёный. И даже богатырь Митрич, повелитель Змея Горыныча. А избушки там нет, на курьих ножках?
  - Нет, там только скатерть-самобранка под яблоней, - улыбнулась Мила. - Нравится?
  Я кивнула.
  - Нам с Митричем тоже здесь очень нравится. Мы как купили этот дом пять лет назад, так ничего здесь переделывать не стали. Дорожку только выложили и лужайки стрижём. А фигурки Митрич сам режет. Это вот у нас Чур, дух-охранитель от всякой нечисти.
  - А Митрич, что - скульптор? - удивилась я. - А я думала, байкер - мотоцикл, бандана эта, борода, татуировка...
  - И байкер тоже. А вообще Мирич у нас байками всерьёз занимается. Ремонтирует, собирает, продаёт и всё такое. Фирма у него.
  Дорожка, попетляв между кустами и деревьями, вывела к большой поляне. В центре поляны росла высокая раскидистая яблоня, всё ещё усыпанная жёлто-зелёными плодами. Под яблоней стоял плетёный ротанговый стол и несколько кресел. На столе красовалась корзина, наполненная яблоками.
  - Ух ты! - я опять застыла в восхищении. - Мила, да ведь это готовая композиция на рекламный снимок! Даже ничего придумывать не надо - фотографируй, и всё!
  - А ты фотограф? - заинтересовалась Мила, между делом переходя на ты.
  - Нет, я рекламой мебели занимаюсь.
  - У тебя своя рекламная компания?
  - Нет, что ты, куда мне компанию. Я в мебельной фирме работаю директором по продвижению.
  - А-а-а. А мебель интересную делаете? Я почему спрашиваю - я дизайном интерьеров занимаюсь.
  - Мы диваны делаем. Я, правда, не знаю, насколько они интересны в дизайнерском смысле. Но симпатичные, у меня в квартире, например, наш диван стоит.
  Мила кивнула, принимая к сведению, и спросила
  - Где будем стол накрывать? Можно здесь, под яблоней, а можно всё на лужайку к дому перетащить.
  - Мил, я не знаю. Давай, где удобно.
  - Везде удобно. Скажи, где тебе хочется?
  - Здесь.
  За стол мы сели часа через два. Мужчины как раз успели вернуть все детали мотоцикла на свои места, а мы с Милой и примкнувшей к нам Маришкой - нажарить кабачковых оладий и наварить свежей картошки. Ещё на стол попали пупырчатые солёные огурчики, маринованные опята, два соуса, красный и тёмный. Все эти дары природы хорошо дополняла курица гриль, которую Маришка с Демьяном привезли из Москвы.
  - Мировой закусон, - заключила я, оглядывая всё это великолепие и сглатывая слюни. Слова вылезли из какого-то непонятного далёка. Кажется, это Николай так говорил. Оказывается, я проголодалась!
  - Люба, ты хочешь выпить? - понял меня по-своему Митрич. - Вообще-то, мы тут не шибко пьющие, но если хочешь, Дёмка за чекушкой сгоняет. А, Дём? По-быстрому, на байке?
  - Митрич, ты что, - перепугалась я, - какая чекушка? Я не хочу водки! Просто стол очень красивый, вот и ляпнула!
  - Стол хорош, - согласился Митрич. - Начнём, пожалуй.
  И он первым потянулся к тарелке с картошкой.
  - Мила, а из чего этот соус? - я макнула курицу в кисло-сладкое красное желе, отдающее специями. Было вкусно.
  - Нравится? - просияла Мила. - Это из красной смородины.
  - Правда? Вот уж не подумала бы, что из ягод можно соусы делать! Я умею только варенье.
  - А это, - Мила показала на бурый соус, - ткемали. Он из слив.
  Ну кто бы мог подумать, что из ягод получается такая вкуснотища?
  - Вкуснотища! Научишь меня?
  - Я Милке давно говорю - запатентуй рецептуру и продавай в супермаркетах, - хмыкнул Митрич, ловко отправляя в рот грибочек. - А она за так рецепты раздаёт. Милка, по-моему, в "Морской царевне" твой смородиновый соус уже в меню вписали, с бараниной подают, а? Барышами-то делятся с тобой?
  - Митрич, не крохоборствуй, какие барыши, - отмахнулась Мила. - Что мы, бедствуем, что ли? Я дружу с ними, а с друзей денег не берут.
  - Ну, за интерьеры-то ты взяла, - продолжал подначивать Митрич. Было видно, что он это не всерьёз - так, лёгкая пикировка. И было видно, что он любуется женой.
  - За интерьеры взяла, потому что это работа. А соус - это хобби, вот!
  - Мила, а меня научишь соусы делать? - попросила Маришка, и я отметила, что она с родителями Демьяна запросто и на "ты". И это было правильно - официальное "вы" испортило бы приятную атмосферу, воцарившую за нашим столом. - И кто такая морская царевна?
  - Это ресторан такой, клубный. Его мама в августе оформляла, классно получилось. Там дайверы тусуются, - объяснил Демьян.
  - Сын, не выражайся нерусскими словами, - строго сказал Митрич. - Говори по-русски "водолазы".
  - А "тутсуются" оставь, это по-русски, - хихикнула Мила.
  - Да ладно, - отмахнулся Демьян. - Водолазы, это которые в свинцовых ботинках. А которые с аквалангами - это дайверы.
   - Митрич, а ты ещё и лингвист? За словами следишь? - изумилась я.
  - Я не лингвист, не за столом будет сказано, - объяснил Митрич. - Я за чистоту русского языка ратую.
  - Митрич у нас славянской культурой увлекается, - объяснила Мила. - И не любит иностранные слова.
  - А какие любит? "Пошто" и "вестимо"? - не удержалась я от подначки.
  - Ага, а ещё "надысь", "кудысь" и "намедни", - принял шутку Митрич. - Не, Люб, я не против слов, если по-русски так, как надо, не скажешь. Я против, когда можно сказать по-русски, а говорят по заумному. Вот чем мы, по-твоему, сейчас за столом занимаемся?
  - Ну, сидим, едим, общаемся, - стала я перечислять.
  - Два первых слова - нормальные, третье - заумное, - определил Митрич. - По-русски проще сказать "беседуем".
  - А по-нерусски? - игра мне понравилась.
  - М-м-м... взаимодействуем в положении сидя, одновременно проводя органолептическое тестирование пищи
  Все захохотали, Маришка закашлялась, подавившись. А откашлявшись, спросила
  - Органолептическое тестирование - это как? Это что мы с пищей делаем? В органы запихиваем? Залепливаем?
  - Ага. Пробуем на вкус, запах и цвет, - объяснил довольный Митрич.
  - С такими формулировками... - начала я, но тут же поправилась, - от таких слов всякий аппетит пропадёт!
  - По-русски "аппетит" будет "охота к еде", - тут же поправил меня Митрич.
  - Митрич, ну хватит уже учить, а то наши гости сейчас замолчать и начнут слова подбирать, - сказала Мила.
  - Не начнём, - пообещала я. Мне было интересно. - Митрич, а почему люди так сложно говорят, как ты думаешь?
  - А чтобы врать легче было.
  - Как это? - удивилась Маришка.
  - С-ложно, значит - с ложью. Когда по-простому, попробуй, задури мозги, сразу видно, что к чему и что откуда. А когда вот такие прибамбасы идут...
  - Прибамбасы - нерусское слово! - поймала мужа Мила.
  - Ничё, зато народное, - нашёлся тот. - В общем, когда человеку на уши вешают всяческую терминологию, по-русски - лапшу, то его либо обдурить хотят, либо сами не совсем видят то, о чём толкуют. Вот как-то так.
  "Обдурить" запустило у меня цепь воспоминаний про Бубенко и, почему-то, про попа Мишу.
  - А когда в церкви молитвы на старославянском читают, чего хотят? - спросила я. - Ведь по-русски вроде, но тоже не понятно.
  - В церкви просто обряды проводят, - пожал плечами Митрич. - Службу отправляют. Это ритуал, и всё. А вообще у меня к церкви отношение прохладное.
  - И у меня, - согласилась я. - Но вчера я одного батюшку видела, отец Владимир зовут. Он меня просто потряс! Представляете, он экзерсцист, бесов изгоняет.
  - Что, в самом деле? - заинтересовалась Мила. - Хотелось бы взглянуть!
  - Митрич, а бес - это русское слово? - спросила Маришка. Тема её так захватила, что она забыла про еду.
  - Да, русское, - сказал Митрич. - Причём, к слову сказать, чертей и бесов славяне знали раньше, чем христианство. Христианское слово - дьявол.
  - Слушай, Митрич, откуда ты всё это знаешь? - не удержалась я от вопроса. Бесы, черти и прочее?
  - Да так, почитываю. Интересно же о родной культуре знать.
  - А культура - это тоже не по-русски? - спросила Маришка.
  - Ну, вообще-то да. По-русски будет "обычай". Хотя я и с таким толкованием слова встречался, что "коло" - это около, а "тур" - вращение, кружение. Поучается, что культура - это кружение около.
  - Около чего? - не поняла я.
  - Я думаю, около того, что связывает народ.
  - А "религия" - это нерусское слово, - догадалась Маришка. - По-русски будет "вера", да?
  - Религия в переводе с латыни означает "восстановление связи", - сказал Митрич. Этот бородатый эрудит изумлял меня всё сильнее. - Я думаю, имеется в виду связь с природой. При-рода. Находится при своём роде, в своём народе, а? Как вам такая религия?
  Он помолчал, довольно жмурясь, похрустел огурцом и добавил.
  - Вот когда мы вот так сидим хорошо, все друг другу родные, и солнышко светит, и благодать вокруг, мне никакой религии не надо. И так - как у бога за пазухой!
  Я была полностью согласна с будущим родственником. Здесь, под яблоней, у них и вправду была благодать.
  За столом мы просидели долго. Болтали о славянской культуре, о богах и бесах, о буддизме и шаманизме - эту тему добавил Демьян. Мне было интересно и хорошо. Эти посиделки под яблоней словно вернули меня в крымский поход - эти люди были того же поля ягоды, что и Анна, и Арсений. Они видели мир гораздо шире привычных и принятых в обществе рамок. И когда Митрич говорил о благодати, которая идёт от природы и которую совсем не обязательно получать через религию, я понимала, о чём он толкует. В тот день, когда я пела морю и ветру, сидя голышом у камней на берегу, я прикоснулась к чему-то большому и сильному. К чему-то, что было гораздо больше и сильнее всех богов. Сильнее того бога, о котором нам говорили два странных парня-проповедника. Их бог, о чьей любви они нам тогда твердили, получался добреньким родителем. Бог, чьё присутствие я ощутила вчера в деревенском храме, тоже был родителем, но строгим. А то, что касалось меня, когда я купалась ночью в лунном море, в чём растворялась, когда пела ветру, куда проваливалась, когда стояла под полусферой звёздного неба, куда взлетала, когда смотрела на красоту, открывавшуюся с вершины Караул-Обы, было чем-то большим, чем религиозный бог. Это было более сильным. Более величественным. И в то же время - более родным и изначальным. Это было неким источником всего, источником неиссякаемым и щедрым.
  Домой я уехала одна - молодёжь осталась ночевать в "тереме". Им назавтра нужно было к третьей паре, они успевали. А я хоть и помнила, что завтра - на работу, а значит - опять в компанию жулика Бубенко, за это "завтра" не зацеплялась. Так, имела в виду, держала слабым фоном. Голова моя была занята другим. Вчерашний разговор с отцом Владимиром и сегодняшний с Митричем варились в моём сознании, соединяясь и перемешиваясь, складываясь, как мозаика, в определённую картину. Картина была нерезкой, и я маялась от этой неясности, отыскивая точные определения. Перед сном, почти засыпая, нашла.
  Ре-лигия. Восстановление связей. Связей с природой. Природа божественна по своей изначальной сути и ощущение божьей благодати доступно людям изначально. Но что-то произошло много лет назад, тогда, когда возникло христианство. И теперь нам говорят, что обретение божественной благодати возможно только через веру в Христа. "Это как искусственная почка, отчищающая захламленный отходами организм", - пришло мне в голову. Да, без этой почки - отравишься. Наверное, религия нужна, чтобы почистить отравленную жизнью душу. А если почка работает сама, и работает хорошо? Кому же понадобилось сделать так, чтобы почка перестала работать, чтобы посадить её на религиозный гемодиализ?".
  Я подумала, что, кажется, превращаюсь в философа. Наверное, неплохое превращение, из скалапендры в философы, а? А потом ко мне пришли стихи
  
  Медитация на осень -
  Красно-жёлтая палитра
  Неба стиранная просинь
  Паутинок перелёт
  Без ответов, без вопросов -
  Камертон души открытой
  Просто впитывает осень.
  И ликует. И поёт.
  
  Ночью мне снился Бог - жёлто-золотистый свет, похожий на пламя свечи. Свет заливал всё пространство вокруг, и я в нём то ли плавала, то ли летала... И чувствовала бескрайнюю радость, лёгкость и любовь.
  Глава 12
  
  Утром я едва вспомнила вчерашние дремотные озарения. Вспоминалось, что было что-то про бог. Cон, приснившийся ночью, остался невнятным ощущением и приходил на память не картинкой, а воспоминанием лёгкости, радости и непременной необходимости что-то перерешить. Это ощущение необходимости оставалось всё утро, пока я умывалась и завтракала. И только бросив на себя последний взгляд в зеркало перед выходом на работу, я поняла, что не так.
  Не так было с моим решением бросить всё и уволиться. Уволиться нужно, бросать - нельзя. А ещё до меня дошло, что всё это время я выбирала из двух вариантов: биться или сдаться, не вмешиваться или сражаться. И соображая, как достучаться до Гарика Грачёвского, я тоже размышляла в этом "двоичном" ключе: поверит - не поверит, мою сторону возьмёт - их сторону примет. А третья точка? Ведь есть же и она!
  Вот эта третья точка, похоже, мне и снилась, потому что, как только ясно увиделся этот расклад сил, я тут же увидела и третий вариант. Биться я не буду. Увольняться тоже пока не стану, хотя работу новую искать начну. Уволюсь я тогда, когда найду способ рассказать Гарику о событиях в его фирме. Причём рассказать это ему нужно без страстей и обвинений, а просто проинформировать как эксперт и наблюдатель. И это будет порядочно с моей стороны - Гарик слишком много для меня сделал, чтобы я вот так устранялась. Расскажу, а он пусть сам решает, как ему поступить.
  На работу я опоздала. Машину Демьян днём обещал увезти в автосервис, поехала я опять на метро. На нашей ветке случилась какая-то авария, и до "Пролетарской" мне пришлось ехать на маршрутке. Из-за пробок ехали медленно, и в офис я вошла не в десять, а в половине одиннадцатого.
  - Любовь Сергеевна, а вас Лебедев спрашивал, - тут же выглянула из приёмной офис-менеджер Лида. - Велел отметить время, когда вы придёте.
  - Отмечай, - пожала я плечами. - Он у себя?
  - Да, но просил не беспокоить. У него Бубенко, они совещаются.
  - Ага, тогда скажешь ему, что я здесь, ладно? Пусть вызывает, если нужна. Я на месте.
  Ниночка тоже была на месте - сидела за столом и, потягивая кофе из высокой кружки, разрисованной голенастыми девицами, смотрела в монитор компьютера.
  - Привет, Нина! Как ты? Выздоровела уже? - я прошла за свой стол и села, пристроив сумку на спинке стула.
  - Доброе утро, Любовь Сергеевна, -посмотрела на меня Ниночка припухшими красноватыми глазами. - Я в норме.
  - А по глазам не видно, что в норме. По-моему, ты всё ещё гриппуешь.
  - Я не гриппую, я плакала. Мне выговор объявили.
  Ниночка сжала задрожавшие от обиды губы, опять уставилась в монитор и заговорила звонким от эмоций голосом.
  - Любовь Сергеевна, я увольняюсь. Пусть я гадина, пусть предательница, но я так больше не могу. Я ищу себе работу.
  - Нин, откуда такие мысли? - изумилась я. - Не в смысле, что уволишься - тут я тебя понимаю, а насчёт гадины и предательницы?
  - Ну а как же? Я ухожу, бросаю вас тут. Вы же меня сюда позвали, и я пришла с вами работать! А веду себя, как гадина. Сначала из-за Бубенко вас... ну... перестала поддерживать, а теперь собираюсь сбежать отсюда, а вас оставляю всё расхлёбывать! Но я не могу, честное слово не могу больше! Я сюда прихожу, лицо его вижу - у меня температура поднимается! А теперь мне ещё и выговор!
  - Нин, не переживай ты так, - сказала я как можно мягче, сглаживая напряжение, повисшее в их комнате от Ниночкиных слов. - Я вовсе не считаю тебя предательницей. Тебе просто не повезло - ты влюбилась в негодяя. С нами, женщинами, такое случается. Иногда мы влюбляемся в недостойных мужчин и, доверяя им, делаем глупости.
  - И вы так... влюблялись? - уставилась на меня Ниночка. Мне стало смешно.
  - А что, по мне не похоже?
  - Нет... Я всегда думала, что вы умная, хваткая, волевая и всегда знаете, чего хотите...
  - После того случая хватка и появилась....
   Я помолчала, вспомнив Николая, а потом сказала
   - В общем, Нина, давай так. Ты мне ничем не обязана, и если считаешь нужным уйти отсюда - иди, я дам тебе хорошие рекомендации.
  - Любовь Сергеевна, вы - человек! - слабо улыбнулась Ниночка. - А я себя таким дерьмом чувствую...
  - Опять начинаешь? - прикрикнула я на девчонку. Ну что за посыпание пеплом главы, в самом-то деле?
  - Меня ведь Бубенко вчера вечером навещал. Домой ко мне пришёл, "проведать заболевшего сотрудника", - последние слова Ниночка сказала противным голосом, видимо, цитируя Бубенко. - Извинялся, что подставил меня перед Лебедевым... Любовь Сергеевна, знаете, что он мне предложил? Ваше место.
  - Да? - подняла я бровь. Однако!
  - Ага. Сказал, что Лебедев готовит мне ещё один выговор. Но если я напишу в объяснительной, что эти рекламные агентства порекомендовали и велели мне включить в список вы, то выговора не будет. А он сделает всё, чтобы доказать, что это вы брали откаты с заказов. И потом вас вышвырнут по статье, а меня сделают директором по рекламе.
  - А ты отказалась, получила выговор и теперь ищешь работу... - задумчиво сказала я, понимая, что при такой комбинации я буду замазана по самые уши. Не то что Гарик слушать её не станет - вообще никто. Я так в чёрные списки попаду в мебельном бизнесе. И работу новую не найду. А, ладно, бог не выдаст, свинья не съест!
  - Нин, но это ведь нормальное человеческое решение не подставлять ближнего, дерьмово было бы согласиться.
  - Дерьмово, что Бубенко предложил мне это, - воскликнула Ниночка. - Что он считает меня способной на такую подлость. Я всю ночь ревела, что я влюбилась в такого козла!
  - Ну, любовь зла, полюбишь и такое вонючее... парнокопытное, - утешила я её и засмеялась. - Слушай, Нин, а у меня ведь каламбур получился! Скажи, я сильно с тобой злобствовала, что ты так безоглядно к Бубенке прислонилась?
  - Ну, да, было немного, - взглянула Ниночка, виновато морщиня лоб. - Вы иногда так обидно говорили... Как будто на место меня ставили. Вы - вверху, я - внизу. Правда, сейчас вы совсем другая, живая, что ли... И дистанции этой нет.
  - Ну вот, видишь, я была слишком зла, и на моём фоне козёл показался принцем. Значит и на мне есть ответственность за то, что произошло, - улыбнулась я, и виноватая морщинка на Ниночкином лбу разгладилась. - А ты прими всю эту историю, как урок. Теперь ты знаешь, что не всё, что блестит - золото, не всё, что журчит - вода и не всякий козёл - принц. Впрочем, в обратную сторону это тоже работает.
  - Как это? - Ниночка с интересом уставилась на меня, захваченная неожиданным потоком каламбуров. Следы слёз на её лице почти исчезли и в уже не припухших глазах плясали смешинки.
  - Ну, не каждый принц на самом деле козёл. Хотя нет, козёл - животное травоядное, а Бубенко себя как хищник ведёт. Значит - дракон. Некоторые драконы прикидываются принцами. Хотя с первого взгляда я решила, что он просто кобель...
  - И кобель тоже! - мстительно сжала губы Ниночка. - И козёл, и кобель, и дракон в одном лице!
  - Это уже Змей о трёх головах получается! - сообразила я, и мы захохотали, представив зверя. Все три головы торчали из тесного воротника сорочки с галстуком.
  - Весело тут у вас! - заглянула к нам в кабинет офис-менеджер Лида. - Любовь Сергеевна, не хочу портить вам настроение, а придётся. Лебедев вам выговор объявил, распишитесь в приказе!
  - И мне тоже? - весело изумилась я. Становилось интересно, что же ещё придумает эта сладкая парочка. - А за что?
  Выговор был "за халатное отношение к своим должностным обязанностям, повлёкшее перерасход рекламного бюджета на текущий год".
  - Ай, молодцы, - похвалила я "сладкую парочку", подписываясь под приказом и выводя ниже подписи "Не согласна, так как средства расходовались без моего ведома". - Лид, а ты не в курсе, Гарик... то есть Игорь Ефимович к нам в ближайшее время наведаться не планирует?
  - Не знаю,- с пониманием взглянула на меня Лида. - Ему пожаловаться хотите, да? И правильно, я тоже считаю несправедливым наказывать вас. Вы же в отпуске были, откуда вы знали.
  - Действительно, откуда мне было знать, - согласилась я, соображая, что же теперь делать. Пойти объясняться с Лебедевым? - Лида, а шеф на месте?
  - Да, но у него Бубенко...
  - Вот и хорошо. Сразу с обоими и побеседую.
  Лебедев и Бубенко сидели друг против друга через стол заседаний, лицом к лицу. И от того чувствовалось, что разговор у них - на равных.
  - Можно? - я вошла, не дожидаясь ответа и кинув быстрый взгляд на пустое директорское кресло. Место выглядело вакантным, словно эти двое решали, кто же его займёт. Лебедев поднял на меня глаза, Бубенко оглянулся на звук.
  - А почему вы врываетесь? Без стука! - нахмурился Лебедев.
  - Ладно, Сергей Михайлович, пусть, может у Любови Сергеевны что-то срочное к нам, - Бубенко не хмурился - улыбался. Улыбка была гаденькой.
  - У меня вопрос, - сказала я, прикидывая, сесть ли, не дожидаясь приглашения, или постоять у двери. Решила стоять. - Мне интересно, почему выговор за перерасход бюджета объявлен мне, если вот уже почти месяц этим бюджетом занимается Дмитрий Владимирович? И расходует его направо и налево?
  - Но если вы самоустранились от выполнения своих обязанностей, то что ещё мне остаётся? - Бубнов улыбнулся ещё шире. - Закрывать собою амбразуру!
  Я опешила
  - Что значит - самоустранилась? Сергей Михайлович, вы же на этом самом месте велели мне согласовывать всю рекламу с Бубенко. И сказали, что теперь он определяют рекламную политику фирмы. Разве не так?
  Лебедев ответил, пряча глаза
  - Любовь Сергеевна, вы же не новичок в офисе. Вы же знаете, что все разговоры остаются разговорами, пока не появятся соответствующие документы. Ведь так?
  Он помолчал, чего-то ожидая. Может быть, моего ответного кивка, а может, просто собираясь с силами, чтобы продолжить. Подличать, оно, знаете ли, с непривычки тяжеловато...
  - Любовь Сергеевна, вы расписывались в приказе, что ваши полномочия переходят к Дмитрию Владимировичу?
  - Нет, - сказала я, понимая, что произошло. От работы Лебедев меня отстранял устно, без всяких приказов. И формально за всё, что натворил Бубенко, отвечает она.
  - Вот видите! Вы ушли в отпуск, исчезли из Москвы в самый разгар рекламной компании, а ваша помощница Маркова, не знаю пока, по чьему наущению, сделала всё, чтобы разместить заказы в этих вот дорогих рекламных агентствах. Так что на вас ответственность, Любовь Сергеевна, на вас.
  - Вы сейчас делаете подлость, - я сама удивилась, как спокойно я это сказала. Потом прошла к столу, отодвинула крайний стул, села. - Вы оба сознательно, обдуманно, в здравом уме и твёрдой памяти идёте против совести. Неужели все ваши откаты того стоят?
  - Это вы о чём? - спросил Бубенко, с интересом разглядывая моё лицо - видимо, ждал, когда на нём отразятся более бурные эмоции. - О деньгах, которые ваша помощница получила у своих друзей из агентств? Неужели она с вами не поделилась?
  - А с вами? Чем она не поделилась с вами, что вы её сейчас так пачкаете? - я в упор взглянула в глаза Бубенко, и тот не выдержал - вильнул зрачками.
  - Кроме того, Любовь Сергеевна, за вами замечены серьёзные нарушения трудовой дисциплины, - Лебедев продолжал свою речь, словно я ничего ему и не говорила. Он по-прежнему не поднимал взгляда, рассматривая столешницу. - Сегодня вы опоздали на полчаса. Пишите объяснительную. Ещё одно такое опоздание - объявлю вам выговор. Второй.
  - А после трёх можно уволить сотрудника по статье. С волчьим билетом. - Бубенко опять рассматривал моё лицо, ожидая эмоций.
  Я же смотрела на Лебедева
  - Сергей Михайлович, зачем вам эта возня? Чего вы хотите добиться?
  - Всего лишь добросовестного отношения к порученному делу и лояльности к вышестоящему руководству, - ответил за генерального Бубенко.
  - Лояльность, это когда сидишь, молчишь, не во что не вмешиваешься, да? - догадалась я. Они что, хотят таким образом получить материал для шантажа, чтобы я помалкивала? - Сергей Михайлович, а вы сильно расстроитесь, если я напишу заявление по собственному желанию?
  - Напишите, я подумаю, - теперь он поднял на меня взгляд, и я увидела в нём сложную смесь из вины, безысходности и облегчения. Он выглядел потерянным, потерявшимся человеком... Я отметила это мимолётно, не вдумываясь, кивнула, то ли прощаясь с ними двоими, то ли подтверждая, что действительно напишу заявление. И вышла с твёрдым решением действовать - сначала найду способ связаться с Грачёвским, расскажу ему обо всё, а потом - уволюсь.
  - Лид, а нет ли у тебя емэйла Грачёвского? - спросила я у офис-менеджера.
  - Нет, он же мне не пишет, напрямую Лебедеву почта идёт.
  - Жаль, - сказала я. В моей голове складывался план.
  В кабинете я спросила у опять виновато глядящей Ниночки.
  - Нин, на дело со мной ночью пойдёшь?
  - На какое дело? - заморгала та.
  - Шпионское. Мне нужен адрес почтового ящика Грачёвского, нашего учредителя. А он только с Лебедевым переписывается. Поэтому я вот что думаю: может, пробраться в кабинет ночью, залезть в компьютер к Лебедеву и найти там переписку с Грачёвским? И написать ему письмо, пока на меня всех собак не навешали...
  Ниночка смотрела на меня почти с ужасом и уже готова была согласиться.
  - Ладно, Нин, это я так. Насчёт ночи пошутила, но делать что-то надо...
  - А давайте Вадика попросим? - оживилась моя помощница.
  - Какого Вадика? - не поняла я.
  - Нашего системщика. Ну, парень к нам приходит компьютеры чинить, видели? Худой такой, с хвостиком?
  Я постаралась вспомнить. Да, что-то такое хвостато-небритое с бутылкой пива в руке попадалось мне пару раз вечерами.
  - И что Вадик?
  - Ну, он же с сервером работает. Войдёт в корпоративную почту, найдёт ящик Лебедева, посмотрит переписку...
  - Вот! - обрадовалась я. - Переписка! А он нас не выдаст?
  - Обижаете, - улыбнулась Ниночка. - Мы с ним дружим!
  Вадик, оказавшийся не смотря на небритость вполне симпатичным парнем (кажется, мне стала нравится неформальная молодёжь!), согласился помочь без лишних вопросов, но - после обеда, ближе к вечеру.
  Дожидаясь, пока всё разрешиться, я нашла себе дело - нырнула в Интернет, подыскивая новое место работы. Несколько вакансий мне приглянулись. Директора по рекламе искали крупная мебельная фабрика, известная сеть мебельных магазинов, фирма по производству кухонь. Ещё одна вакансия была не по профилю - требовался пиарщик фирме корпоративного питания. Где питание, и где мебель? Но мне так понравился их сайт! Лёгкий, яркий, жизнерадостный. На главной странице сайта летал человечек на воздушном шаре, а какие-то, видимо, оголодавшие, люди бросали в воздух чепчики, ушанки и валенки. Мне понравился юмор, понравился дизайн - аппетитные блюда, лаконичный и простой текст, написано толково, на страницах ничего лишнего. Как же мне захотелось туда, в эту лёгкость! Хотя, конечно, это было бы глупо - бросать связи и наработки, которые мне дала многолетняя карьера в мебельном бизнесе, и в свои "за сорок" кидаться в новое, незнакомое дело. Но чем дольше я бродила по страницам сайта, тем больше тянулась к простоте и ясности этого дела: организовывать людям столовые и кафетерии при офисах, устраивать банкеты, фуршеты, доставку обедов. Ну ведь здорово, наверное, людей кормить! Надо же, матушка, как тебя эти мебельные дела допекли - я всё-таки сохранила ссылку на вакансию. И всем сердцем желая уйти из той возни, которая тут вокруг меня поднялась, я написала заявление на увольнение по собственному желанию. Отнесла его Лидочке - та взглянула с жалостливым участием.
  Ближе к вечеру, когда я уже отпустила Ниночку от греха подальше, явился системщик Вадик, и я, настроившись на шпионские страсти, была даже немного разочарованна, как легко и обыденно всё у нас получилось. Сначала парень исчез на несколько минут в комнате с сервером, затем вернулся в кабинет, поколдовал в моём компьютере с настройками, и вот уже я открываю корпоративный почтовый ящик генерального директора.
  На мою удачу, ящик свой Лебедев не чистил ещё с августа. Больше всего писем было от адресата lussi-n. Я наугад кликнула мышью, открывая
  "Серёжа, то, о чём ты пишешь - это ужасно! Миша всегда был таким аккуратным мальчиком! У меня просто не умещается в голове..." Так, это мы пропустим.
   "Милый Серёженька, здесь ужасная жара. Вместе с суетой и местными нравами - сам понимаешь, что местечковый еврейский дух неизбывен - всё это донимает нас чрезвычайно. Игорёк почти уговорил меня продать компанию и уехать в Сан-Франциско. Так что, боюсь, наши и так редкие встречи совсем прекратятся" - нет, это точно не Грачёвский, Лебедеву писала женщина. И судя по тону, женщина близкая. Где это у них жара с еврейским духом? В Одессе, что ли? Я закрыла письмо от lussi-n и продолжила изучать список, отматывая даты в прошлое. Чем-то мне понравился адрес garri-boy, и я угадала.
  "Серёга, твой полугодовой отчёт меня не порадовал. Давай, подтянись. Рынок рынком, но если ты всерьёз перестал мух ловить, ты меня знаешь: приеду с разборками, уволю нахрен к еврейской матери, не посмотрю, что ты Люськин кузен. У тебя есть время до октября, а там поглядим. Гарик"
  Так, значит, раньше октября Грачёвский не приедет, - прикинула я по датам. Ждать оставалось недолго, пару недель. Но за это время, если постараться, можно мне испортить и жизнь, и репутацию. И Ниночке заодно. Надо писать Гарику. Но что?
  - Адрес копировать будете в свой ящик? - спросил системщик Вадик. - Можно переслать письмо, а здесь убрать из отправленных. Сделать?
  - Я сама.
  Я переслала грозное письмо от Гарика на свой адрес. Затем открыла папку "Отправленные", чтобы подчистить следы, и зацепилась взглядом за адрес lussi-n. У обоих адресов был одинаковый домен.
  - Вадик, а ты не знаешь, что это за страна такая?
  - Походу, это израильский сервер, - предположил системщик, а я даже не поморщилась, хотя обычно эта молодёжная манера говорить "походу" вместо "похоже" меня цепляла. Сейчас же было не до того. Я вспоминала, как зовут жену Грачёвского. Кажется, Людмила... Да, точно, Людмила Яковлевна. Она первый месяц моей работы на фирме была у мужа личным секретарём. Так что же получается, эта lussi-n - Люся Грачёвская? Значит, Игорёк, то есть, Гарик, решил продать компанию? Интересно, давно решил?
  Я вернулась к письму женщины. Судя по дате отправления - недавно, примерно в конце августа. Так, кажется, я всё поняла. Гарик продаёт компанию, и они напоследок воруют внаглую.
  - Вадик, можно я тут ещё пороюсь? Примерно с часик, а? - попросила я парня.
  - Ну ладно, - согласился тот. - Пойду пока в бухгалтерию, у них там программа висит.
  Он ушёл, а я написала Грачёвскому: "Гарик, на фирме изменения. Лебедев привёл нового директора, они воруют, а меня отстранили от дел. Извини, но сражаться с ними я не могу, я увольняюсь. Люба".
  Кликнула на "отправить", и письмо улетело в Израиль. Могу представить, что начнётся уже завтра! Могу представить! И какие лица будут у Бубенко и у Лебедева! Кстати о Лебедеве... А что такое у него сегодня было с лицом?
  Я вспомнила его взгляд со смесью из вины и безысходности, и у меня возникло стойкое ощущение, что у Лебедева что-то стряслось. Что? Может, он Люсе написал об этом? Что там у неё было про Мишеньку? Я вернулась к недочитанному письму. Найти его было легко - прислано в начале сентября, как раз накануне моего отпуска.
  "Серёжа, то, о чём ты пишешь - это ужасно! Миша всегда был таким хорошим мальчиком! У меня просто не умещается в голове, что он мог попасть в такую ужасную ситуацию! Я тебе сочувствую и понимаю твою беду, но у меня нет никакой возможности выслать тебе эти деньги. Пятьдесят тысяч долларов - это слишком серьёзная сумма, чтобы я могла её так вот сразу собрать. Те деньги, что у нас есть, лежат на депозите, а у фирмы нет свободных средств, чтобы безболезненно вывести их из оборота. Серёженька, попробуй поискать другой выход из положения. И, кроме того, есть же в мире справедливость! Если Мишенька не виноват, я уверена - всё, в конце концов, образуется! Понимаю тебя в твоём горе, сочувствую всей душой, но всё, что я могу тебе послать - пять тысяч долларов, которые у меня сейчас есть. Искренне твоя. Я"
  Ничего себе, искренне! Что же за беда у Лебедева, что ему потребовалось пятьдесят тысяч долларов, которые эта "искренняя" Люся не смогла вынуть из оборота фирмы? А Лебедев, значит, смог? Вон, она же пишет, чтобы он поискал другой выход из положения, вот он и поискал. И всё-таки, что у него стряслось?
  Я порылась в папке "отправленные", отыскивая то письмо, на которое Люся разразилась лицемерной отпиской. Вот, нашла.
  "Люда, у меня беда. На Мишку завели уголовное дело за хранение наркотиков. Он не виноват, наркотики ему подбросили. Но чтобы закрыть дело следователь просит пятьдесят тысяч долларов. Быстро я эти деньги не соберу, а Мишку держат в СИЗО. Боюсь, что если как можно скорее его не выкуплю - погубят. Помоги! Сергей."
  Боже мой. Боже мой. Боже мой. Я ничего не знаю про Лебедева. Кто он, Мишка? Сын? Наверное, сын. Я его никогда не видела. Но я представила, как парня, похожего на Демьяна или на Олега, забирают в тюрьму, а потом говорят его отцу, что за свободу мальчишки нужно заплатить. Будь это мой сын - я бы заплатила. Я поняла, какие демоны сейчас терзают Лебедева. И я поняла, что не имею право его судить.
  А Гарик, что теперь сделает Гарик? Я подумала немного и отправила в Израиль ещё одно письмо
  "Гарик, я узнала, что у Лебедева беда - какие-то серьёзные неприятности с Мишей. Он взял деньги, чтобы его спасти. Всё очень сильно запуталось. Приезжай. Люба"
  
  Глава 13
  Уже на следующее после моих шпионских действий утро события на фирме стали развиваться стремительно.
  - Любовь Сергеевна, Лебедев подписал ваше заявление,- встретила меня новостью офис-менеджер Лида. -
  Неужели и вправду уйдёте? Жалко!
  - Судя по всему, уйду, - подтвердила я. - И не жалей, Лида, не жалей. Ты же знаешь - всё, что ни случается - к
  лучшему.
  Ниночка про моё увольнение тоже уже знала и сидела расстроенная.
  - Любовь Сергеевна, а мне заявление не подписали. Бубенко сказал, что я должна принять у вас дела и
  дождаться, пока возьмут нового менеджера. И только потом они меня отпустят.
  - Ну, ты же не раб на галерах, чтобы тебя отпускать-не отпускать, - удивилась я. - Отдаёшь заявление с
  регистрацией у секретаря, две недели отрабатываешь, и всё.
  - Ну да, я понимаю... С другой стороны - побуду тут, пока новую работу подыщу. А вы куда пойдёте?
  - Не знаю пока. Начну сейчас по вакансиям звонить.
  Я села, собираясь с мыслями и решая, что же мне сделать в первую очередь. Резюме разослать? Или порядок в
  бумагах и компьютере навести, раз уж ухожу? А мне, кстати, нужно две недели отрабатывать, или не нужно?
  В комнату вошёл Бубенко и всё прояснил:
  - Нина, вы уже начали принимать дела у Любовь Сергеевны? Начинайте, а то она тут не надолго задержится.
  И мне, в ответ на мой немой вопрос:
  - Вы уволены с завтрашнего дня, бухгалтерия готовит расчёт, так что поторопитесь передать дела. Впрочем, в
  последнее время вы и так всё спихнули на Нину, думаю, что у вас мало осталось, что передавать - разве что
  сводки по филиалам.
  Ниночка вспыхнула возмущённо - парень явно хамил. Я же, напротив, оставалась спокойной - ухожу, значит,
  ухожу. И все эти подначки - мимо, мимо.
  - Хорошо, я поняла, к вечеру я тут всё закончу.
  Закончила я раньше - до обеда подчистила в компьютере ненужное, показала Ниночке, где лежат списки
  директоров филиалов и копии договоров. Я даже успела договориться о собеседовании в одной из фирм, чьи
  вакансии выписывала накануне. И после обеда, получив и расчёт, и трудовую книжку, туда и отправилась.
  Меня ждали в сети мебельных магазинов. Я этой фирмы не знала - какая-то из новых. Но судя по размаху -
  открыли три магазина в Москве и пять в Подмосковье - перспективная. Сайт компании выглядел солидно. Офис
  тоже - евроремонт, светлые стены, бежевый ламинат, юная нимфа при входе, спросившая из-за стойки:
  - Здравствуйте! Вы к кому? Как вас представить?
  - Князева Любовь Сергеевна. Я к Самойленко.
  - На собеседование? Одну минутку.
  Ждать пришлось побольше минутки - позвонив Самойленко, нимфа сообщила, что у неё ещё не закончилось
  предыдущее собеседование и предложила пока посмотреть каталоги. Ладно, подожду, посмотрю. Я принялась
  листать страницы с разнообразной мебелью - продукция поставщиков, надо полагать? О, а вот это сюрприз! Разве
  наша фирма работает с этой сетью? Среди ярких собраний коллекций московских и российских мебельщиков мне
  попался наш прошлогодний каталог с диванами. (Интересно, я долго ещё буду говорить "наш" про своё прежнее место работы?) И - ну вот правда, я совершенно объективна!- по дизайну и печати этот каталог был самым
  лучшим.
  - Жанна Вячеславовна освободилась и примет вас через пару минут! - сообщила мне нимфа из-за стойки, и я
  стала настраиваться на собеседование, решив прихватить каталог с собой. Будет, что показать. Так, значит, что я
  там писала в своём резюме? Опыт организации и проведения рекламных акций, оценки эффективности рекламных
  носителей, опыт в подготовке рекламных изданий, работы на вставках и так далее... Ребята, да вам несказанно
  повезло, что я пришла у вас работать!
  - Николай Васильевич, очень рада была знакомству. Мы вам непременно позвоним! - сказали в коридоре, и я
  повернулась на голос. В глубине стояла девица возрастом чуть постарше нимфы-привратницы. Это она - Жанна
  Вячеславовна? Это ей я буду сообщать о своих профессиональных талантах! Да она всего года на три старше
  моей Маришки! Однако...
  - Да, конечно, спасибо. Я тоже рад знакомству, - ответил глуховатый мужской голос, и что-то в его интонациях
  заставило меня приглядеться к собеседнику. Неужели? Не может быть. Николай? Я привстала, не веря глазам.
  - Жанна Вячеславовна, вот, это к вам... э-э-э... Любовь ... эээ... Женщина, вы куда?
  - Николай! Это ты?
  - Люба...
  Он смотрел на меня ошалело. Он изменился за эти годы. Поседел. Погрузнел. Погас.
  - Люба... Откуда ты здесь?
  - На собеседование пришла!
  - И я на собеседование... Люба, это правда ты? Пойдём!
  Он протянул руку и я, словно не было этих наших тринадцати лет врозь, пошла за ним к выходу под
  недоумевающим взглядом Жанны Вячеславовны и очумелым вопросом нимфы вдогонку:
  - Женщина, вы куда?
  Мы сидели за столиком ближайшего кафе - не заметила, как называлось, не заметила, что нам принесли, не до
  того было. Всё было неважно. Важно было, что мы с Николаем вдруг вот так, внезапно, пересеклись.
  - Любаш, ты как тогда исчезла, я искал тебя. А ты пропала, я даже подумал - может, уехала из Москвы? Искал...
  Подумал, что ты решила рожать и поэтому спряталась. И думал - найду и скажу: пусть ребёнок будет!
  - Ребёнка нет, Коля, я его не родила. Я прервала беременность.
  - Жаль. Любаш, я дурак.
  - Да ладно тебе, столько лет прошло. Ты лучше расскажи, как твои дела? Как Алина, дети?
  - Ты знаешь? - он страдальчески дёрнул уголком рта.
  - Что у тебя есть двое детей? В ту ночь и узнала. И обиделась очень, что ты врал мне, что жена твоя тебе не
  рожает. Вот и сделала то, что сделала.
  - Прости меня...
  - Я простила.
  - Я всех обидел, и тебя, и Алину...
  - Вы вместе?
  - Да.
  Как же жаль мужика! Как же ему досталось! Я смотрела в погасшее усталое лицо Николая и чувствовала, что у
  меня к нему - всё. На самом деле всё. В этом пожилом усталом мужчине не было ничего такого, что вызывало бы
  во мне трепет. Безмерное сочувствие и желание как-то помочь - это всё, что я к нему чувствовала.
  - А дела у тебя как? Как твой мебельный бизнес?
  - Хреново. Сама же видела - наниматься пришёл.
  - А что так? После дефолта не поднялся?
  - Да поднялся... Хотя с твоим исчезновением у меня будто кураж из жизни ушёл. Раньше, знаешь, как я жил?
  Играючи! И мне везло! А как ты пропала - кончилась моя пруха. Сначала бизнес рухнул, потом сын расшибся
  сильно - лазали с пацанами по стройке, упал. Мы с Алинкой лечили его очень долго - курорты, процедуры, то да
  сё. Я бизнес кое-как наладил - не с тем уже размахом, но на жизнь и на пацана хватало. Сейчас, после нескольких
  операций, выправился уже, сам ходит, с палочкой. А Алинка, вот, слегла. Рак желудка.
  - Ох! - я коснулась его руки, сочувствуя. - Операбельный?
  - Её по новой методе лечат - тридцать уколов, каждый по пятьдесят тысяч рублей. Опухоль затормозят, чтобы не
  росла, потом только вырежут. Ей нужно на свежем воздухе жить, и уход. Я дом за городом снял, сиделку нанял! В
  общем, я фирму продал, лечу их с сыном на эти деньги. А она худющая стала, глаза в пол лица. Говорит
  "Простить тебя не могу"! Ты тоже не можешь?
  - Ох, Коль, ну что ты! Я же говорю - я тебя простила! Да и не мне тебя судить!
  Я глядела на него, и тут мне вдруг вспомнился Славка. И словно озарение нашло - я поняла, почему у нас с
  Николаем всё случилось так, как случилось.
  - Коль, а ведь в нашей истории я тоже получила по заслугам... Думаешь, я такая вся белая-пушистая? Я ведь тоже
  та ещё дрянь. Я тебе про Славку, мужа моего бывшего толком не рассказывала. Я ведь, уехав в Москву, через него
  переступила. Обиделась на него сильно и - переступила. Вышвырнула из жизни, и не только из нашей, из своей -
  из его жизни вышвырнула. Квартиру у него отсудила, в коммуналку переселила. А он там потом запил. Мне
  приятельница, наша однокурсница по институту, рассказывала: сошёлся Славка с соседкой-пьяницей и нашёл с
  ней счастье в бутылке... Она встретила его как-то на улице, пьяного. Понимаешь, что произошло? Я - Славку
  переломала, а ты - меня!
  - А говоришь - простила...
  - Я простила. Правда. Ну вот правда! А мне самой впору у Славки прощение просить.
  Я помолчала, собираясь с мыслями. А потом сказала:
  - А ты у Алинки прощения попроси. Вот так встань на колени, и скажи, что любишь её, что всегда любил. И что
  ходки твои левые были так, дурью по глупости. И что ни одна из чужих баб никогда не стоила и мизинца её! И
  мизинца...
  - Любаш, но ведь это неправда. Ты стоила. Тебя я любил.
  - Коль, не любил ты меня. У нас с тобой не любовь была, а страсть, понимаешь? Любовь, это когда хочешь быть
  рядом с женщиной, растить вместе с ней общих детей, принимать её в горе и радости. Нас с тобой кроме постели
  и не связывало ничего. А с Алиной у вас столько общего - жизнь, дети, горе общее. Теперь ещё радость сделай
  общей - и она тебя простит. Вот правда, простит, это я тебе всем своим бабьим сердцем предрекаю - простит.
  - Спасибо, - он помолчал, светлея взглядом, и добавил. - Любаш, тебя мне сегодня бог послал!
  - Да ладно, бог, - фыркнула я. - Послали меня к тебе всякие разные обстоятельства, из-за которых я теперь ищу
  работу! Тебя, кстати, на какую вакансию берут?
  - Да не берут пока! А я и сам не уверен, что хочу к ним идти. Этим ребятам нужен директор по развитию.
  Молодые ребята, шустрые, бесцеремонные. Настроены распихать конкурентов и ухватить своё. И, кажется, я для
  них слишком стар - я-то абсолютно не настроен пихаться!
  - Ты не стар, ты мудр, - успокоила я Николая. - Шустрость в союзе с мудростью - великая сила. Вы в таком
  союзе ого-го каких дел наделаете!
  - Да не нужен им союз! Эта девица, с которой я беседовала, по-моему, сама не знает, что им нужно. Вопросы,
  знаешь, какие задаёт? "Назовите успешно реализованные вами проекты! По каким критериям вы оцениваете
  собственную успешность? Чем, на ваш взгляд, вы можете быть полезными нашей компании?", - запищал он,
  передразнивая. - Хотел я ей сказать - тем, что начал работать на этом рынке в то время, пока вы ещё на горшке
  сидели, да не стал.
  - Значит, не советуешь с ними связываться? - подытожила я.
  - Нет, ну не то, чтобы не советую... А ты, кстати, тоже на эту вакансию шла?
  - Нет, я директором по рекламе.
  - Слушай, а ты-то как вообще? - спохватился он.
  - Да нормально. Выучилась на рекламщицу, работала в мебельном бизнесе, до недавнего времени - успешно. Из-
  за перемен на фирме пришлось искать новую работу.
  - А в личной жизни как?
  - Нормально всё, Коль, нормально. Дочку замуж выдаю.
  - Да ну? Выросла уже? А моя пока с парнями хороводится! - подхватил тему Николай, и мы так постепенно и
  перешли к приятельской болтовне. И я, наконец, разглядела, где мы сидим - в заведении в мексиканском стиле. И
  что мы едим - какие-то острые мясные колбаски. И даже, что мы пьём - уже успевший нагреться "махито".
  Мы расстались добрыми приятелями и даже обменялись телефонами - мало ли что. Может, я в своих поисках
  работы найду ему подходящую вакансию. Или он что присмотрит, пока будет по собеседованиям ходить. В
  общем, вдруг да пригодятся старые связи.
  Дома меня ждал сюрприз. Ромка, который явился незваным в восемь вечера с шампанским-брютом, тортом и
  довольной рожей, так и объявил:
  - Сюрприз!
  - Ром, ты чего? - опешила я.
  - Любань, я тебе решил сегодня сюрприз сделать. Вот!
  Он вручил мне торт, бутылку и достал из-за пазухи запаянную в пластик орхидею.
  - Спасибо, Рома, - я растерялась ещё больше. С чего это он? Сегодня же не восьмое марта! И вообще, Ромка с
  цветами - это не про нас - Ты не помнишь, да? - догадался Ромка, переобуваясь.
  - О чём не помню? - окончательно потерялась я.
  - У нас с тобой сегодня годовщина. Сегодня три года, как мы знакомы!
  Правда, что ли? А ведь точно, наниматься к нам на фирму он приходил в начале осени... Надо же, помнит, что
  годовщина! Так. Стоп. Люба, стоп. Годовщина, цветы... Это уже серьёзно!
  Ромка тем временем облапил меня:
  - Ну, давай по такому поводу быстренько поцелуемся - и в постельку!
  - Рома, погоди!
  Я вывернулась из его рук, и он уставился на меня слегка обиженно:
  - Ну, Лю-ю-юба, ну что ты, в самом деле! У нас такая дата, мы с тобой уже больше недели не виделись! Я
  соскучился!
  - Рома, погоди. Пошли на кухню.
  - Ну ладно, - сдался он, проходя за мной следом. - Будем соблюдать ритуал. Сначала - стол, потом - постель.
  Он уселся на своё привычное место, нашёл штопор, начал открывать вино. Я включила чайник, поставила чашки
  и фужеры, села напротив. Ромка ловко выстрелил пробкой, разлил брют по фужерам и сказал:
  - Ну, Люба, за нас!
  - Ром, остановись! - попросила я. - Ты можешь мне объяснить, что происходит?
  - А что происходит? Сижу в компании красивой женщины, пью шампанское.
  А ведь он похож на Николая! - вдруг увидела я. Не на сегодняшнего, погасшего, а на того, молодого. И не внешне
  похож, а этим своим лёгким отношением к жизни. Так же берёт всё, что идёт в руки, не задумываясь. И так же не
  ценит, что имеет. Ленку свою не ценит.
  - Ром, а ты жену свою любишь?
  Ромка поперхнулся вином и поставил фужер на стол, скривившись:
  - Лю-ю-б, что за вопросы! Ну не будь занудой! Я же тебя за то и ценю, что ты, в отличие от остальных баб,
  отношения не выясняешь!
  - Тебе есть с кем сравнивать, - заключила я. - Ну, так ты любишь свою жену?
  - Люблю, - кивнул Ромка и потянулся ко мне целоваться. - Я вас всех люблю!
  - Ром, всех - это никого, - отстранилась я. Он посерьёзнел.
  - Так, Люба, всё, давай оставим эти задушевные разговоры. Давай-ка, допивай, и пошли в постельку. Мы с тобой
  и так прошлый раз пропустили. Я всегда говорил, что воздержание для женщины неполезно - начинает много
  думать и много рассуждать.
  Нет, в постель я с ним не хотела. И всё-таки, как же он на Николая похож!
  - Знаешь, Ром, я сегодня встретила одного человека... Когда-то я его любила до безумия. У нас был потрясающий
  роман. Он был женат, но рассказывал мне, что несчастлив с женой!
  - И что? - перебил меня Ромка с лёгким раздражением. - Ко мне это какое имеет отношение?
  - Потом я узнала, что с женой у него всё в порядке, - продолжала я. - Узнала, что она его любит, что у них двое
  детей. И тогда я прекратила наши отношения.
  - Ну, Люба, я тебе никогда ничего такого про Ленку не говорил!
  - Это было тринадцать лет назад. А сегодня я узнала, что у его жены рак. Она ведь знала, что муж погуливает, но
  молчала и терпела, потому что любила его и хотела сохранить семью. Ром, как ты думаешь, Лена тебя любит?
  - Люб, ты что? Ты думаешь... Люб, к чему этот рассказ, а?
  - Ром, давай прекратим нашу интрижку!
  - Блин, да ты что? - разозлился мой любовник, вскакивая с табурета. -Ты всю эту лабуду затеяла, чтобы
  объявить, что меня выставляешь?
  - Не поэтому. Но да, я предлагаю расстаться.
  - Ну, знаешь! Да мне ещё ни одна баба отставку не давала!
  Я смотрела на него снизу вверх. Какой всё-таки красивый мужик. Красивый чужой муж.
  - Ром, ну извини. Я не хотела тебя обидеть. Ты хороший мужик, правда. Ты потрясающий любовник. Но я
  больше не могу вот так - спать с чужим мужем. Не могу. Извини. Давай прекратим.
  - Отметили годовщину, называется!
  Он внезапно успокоился, пожал плечами, залпом допил шампанское и молча пошёл к порогу. Обулся, надел
  куртку, я вышла следом:
  - Орхидею возьми!
  - Зачем?
  - Подари жене. Она обрадуется, вот увидишь.
  Ромка взял цветок, засунул его обратно за пазуху, посмотрел на меня:
  - Люб, и всё-таки ты звони, если передумаешь. Ты ведь одна. А одной бабе нельзя.
  - Я разберусь с этим, Рома. Разберусь. Прости, если что не так.
  Ромка ушёл, я вернулась к столу, убрала его чашку и фужер, отпила из своего фужера, отрезала кусок торта, села
  ковырять его ложечкой. Да, хоть я и считала наши отношения лёгкими и ни к чему не обязывающими, за три -
  оказывается, уже три! - года нашего романа Ромка всё равно вошёл в мою жизнь, зацепился. И тапки тут у него
  свои, и место за столом, и любимая кружка. И годовщину, вон, пришёл отмечать. Это иллюзия, что отношения
  могут быть лёгкими и ни к чему не обязывающими. По-лёгкому можно пиво пить после работы. А постель - это
  уже отношения.
  В дверь заскреблись ключом. Я вскинулась и, держа фужер в руке, пошла в прихожую. Почему-то почудилось,
  что вернулся Ромка, хотя с чего это вдруг? Ключей от квартиры я ему не давала. Это Маришка, наверное! И
  точно, Маришка.
  - Мам, ты дома? - закричала дочь, входя. Увидав шампанское в моих руках, удивилась. - По какому случаю
  гуляем?
  - Я с работы уволилась.
  - Так вы с горя пьёте? - спросил вошедший следом Демьян. - Или на радостях? Любовь Сергеевна, я вашу
  машину из сервиса пригнал. Там предохранитель поменяли и масло тоже - по пробегу пора уже было менять. Я
  машину на стоянку поставил.
  - Спасибо, Демьян. Так приятно, когда есть мужская забота!
  - Да мне не сложно! - смутился парень, а Маришка объявила:
  - Так, мама, кроме твоего увольнения и возвращения домой блудной "Мазды" есть ещё один повод выпить! И
  повод однозначно радостный.
  - Какой? - заинтересовалась я.
  Плутовка Маришка держала паузу, и тогда сказал Демьян:
  - Мы заявление в загс подали. Регистрация в конце октября.
  - Ну, Дёмка, ну я сама хотела сказать! - запротестовала Мришка, и тут же затараторила:
  - Мы хотим делать байкерскую свадьбу! Представляешь, Демьян на мотоцикле, я сзади!
  - Из-под шлема развивается фата, - подсказала я.
  - Какая фата? Мама, не будет никакой фаты! Будет серебристый шлем, это у меня. А у Демьяна - чёрный. Будет
  целый кортеж из мотоциклов, и Митрич с Милой тоже на мотоцикле!
  - А я?
  - И ты! Представляешь, ты на мотоцикле...
  - А сзади меня бабушка, а сбоку - твой отец в люльке, - довершила я картину.
  - Почему отец в люльке? - не поняла дочь.
  - Потому что на твою свадьбу мы позовём и бабушку, и твоего папу. И Марию Васильевну вы наверняка
  пригласите, и бабушку Демьяна, и его сестру. Ведь так?
  - Так, - согласился Демьян и задумался, видимо, представляя всю эту компанию на мотоциклах. - Что-то мы тут
  не додумали... Ну ладно, до свадьбы больше месяца - решим!
  Так что вечер у меня сложился великолепно. Мы доели Ромкин торт, допили шампанское и допоздна обсуждали,
  как совместить несовместимое - торжество для консервативной родни и неформатную байкерскую вечеринку.
  Решили не совмещать, а развести по дням: в первый день - свадьба, во второй - гонки на мотоциклах. И обсуждая
  с Маришкой какое платье покупать для загса, в пол или покороче, я краешком сознания радовалась, что так
  вовремя отправила Ромку. Хороши бы мы были, если бы молодые нас застукали! Вот уж точно, тут я всё сделала
  правильно, вовремя поставила точку.
  Мы засиделись допоздна, я попыталась оставить молодёжь ночевать, но они отказались и ушли в ночь ловить
  такси. Я же, оставшись в пустой квартире, впервые за всё время остро почувствовала: я одна. Маришка выросла,
  уже без пяти минут жена. А я одна. Одинокая безработная баба в пустой квартире. Может, собачку завести?
  Глава 14
  Поганое настроение, с которым я заснула, с утра не исправилось. Я по-прежнему чувствовала себя старой,
  одинокой, никому не нужной. И утро выдалось моим мыслям под стать. Небеса, все дни накануне баловавшие
  голубизной и солнышком, с утра затянулись пегой хмарью и заморосили мелким и, мне даже в окно это было
  видно, противным, дождём.Итак, с сегодняшнего дня я безработная. И что дальше будет с моей жизнью, непонятно. И... И тут мои тоскливые
  мысли прервал звонок мобильника.
  - Люба, привет! Слушай, а ты там у себя на работе очень занята?
  Анна была как никогда кстати.
  - Не очень. С сегодняшнего дня я совершенно свободна.
  - Вот здорово! А почему голос у тебя такой упаднический?
  - Да так, в жизни всё как-то неопределённо... С работы вот уволилась.
  - Теперь жалеешь?
  - Да нет. Просто не понятно, как дальше всё пойдёт.
  - Хорошо всё пойдёт. В общем, как я поняла, сегодня ты свободна?
  - Ну да.
  - Тогда, может, поможешь мне? Мне женщины нужны для массовки.
  - Куда?
  - В фильме моём сняться. Я тётеньку одну нашла замечательную, она тряпичных кукол делает в народной манере.
  Ну, знаешь, как в старину делали?
  - Не знаю...
  - Вот и узнаешь заодно! Она мастер-класс согласилась провести перед камерой, и я ищу женщин, кто бы в этом
  сюжете снялся. Я Олю позвала, ну, которая с нами в Крыму была. Теперь вот, тебя зову. Поедешь сниматься?
  - Поеду.
  Ещё бы не поехать! От бодрого голоса Анны моя хандра испарилась, как туман под лучами солнца. А тут ещё -
  мастер-класс, куклы какие-то. Интересно же!
  - Только я кукол делать не умею! - тут же спохватилась я.
  - А и не надо уметь. Евдокия Ивановна всё покажет. Давай, подъезжай к двенадцати.
  Евдокия Ивановна - это кукольница, догадалась я. И стала собираться.
  Ехать оказалось недалеко - кукольница жила в Текстильщиках, в панельной пятиэтажке. Подъезд оказался на
  удивление чистым, хотя и тесноватым. Я поднялась по узкой лестнице - четвёртый этаж, без лифта! - и вскоре
  стояла перед дверью, обитой ярким бордовым дерматином. Обивочные гвоздики, под бронзу, сияли на этом фоне
  золотистыми звёздочками.
  Женщина, открывшая мне дверь, тоже светилась:
  - Здравствуйте. Вы на съёмку?
  - Да. Какая дверь у вас замечательная!
  - Да, мне тоже очень нравится, - улыбнулась хозяйка. - Сын делал. Проходите!
  Я прошла, разделась.
  - Я Люба.
  - А я Евдокия. Вы проходите на кухню. Анечка звонила - они в пробке застряли, чуть задержатся. Пойдёмте, я
  вас пока чаем угощу.
  Кухня Евдокии была небольшой, но очень ... правильной, что ли. Нет, не так, не о правилах речь... Ладной она
  была, вот какой. Вроде маленькая, метров шесть, ну семь, не больше, но всё в ней было на своих местах: и
  шкафчики, и столики, и горшок с геранью на подоконнике. И занавески, ситцевые, в мелкий цветок, были тут на
  своём месте. И полки с берестяными банками - очень даже уместны. А прямо над полками висела удивительная
  кукла. Размером с руку по локоть, кукла была сделана из лохматой мочалки - ну, знаете, были раньше такие,
  рогожные? У куклы было шесть рук - та же рогожа, сплетенная в косички, из одежды - платок, и передник. И хотя
  лица у неё не было - вместо лица из-под платка выглядывала туго перетянутая рогожа - кукла всё равно
  выглядела очень солидно. Она явно была хозяйкой этой кухни.
  - Кто это? - не удержалась я.
  - Филипповка. Она у меня в доме за хозяйством присматривает, - улыбнулась Евдокия. - Нравится?
  - Очень!
  Я рассматривала куклу, и она, мне чудилось, тоже. Смотрела своим безликим лицом сначала строго, затем - по-
  доброму.
  - Мы такую будем сегодня делать, да?
  - Филипповку?
  Евдокия глянула сначала на меня, потом на куклу. И сказала, запросто переходя на "ты".
  - Нет, Филипповку пока не будем. Я так думаю, нам сегодня лучше сделать куклу на женскую силу.
  Я захлопала я глазами:
  - Женская сила? Это что, кукла так называется?
  - Нет, кукла называется Кормилка. Она помогает женщине в женскую силу войти. Тебе сейчас это необходимо.
  Женская сила? Это про что? Это что же такое мы делать будем? Почему-то кукла, объявленная Евдокией меня
  настолько взволновала, что я попросила:
  - А где эта Кормилка? Какая она?
  - А вот такая, смотри!
  Евдокия кивнула в сторону угловой полки, и я увидела там куклу совсем иного склада. Она была гораздо меньше
  Филлиповки - размером примерно с ладонь. Тряпочная, не из рогожи. Руки две, как положенно. Одета полностью
  - юбка, фартук, платок. Из выдающихся деталей - две арбузные груди величиной почти с голову. И пустое место
  вместо лица, как у Филлиповки, которое, тем не менее, имело своё выражение. Как мне увидилось: выражение
  спокойной уверенности.
  - Евдокия, а почему куклы без лиц? - спросиля я.
  - Потому что лица фиксируют состояния и останавливают движение жизни. А так у куклы, - ты заметила? -
  каждый раз другое выражение.
  - Я заметила... И меня это немного пугает. Мистика какая-то!
  - Ну что ты, Люба, тут никакой мистики, - засмеялась Евдокия. - Хотя наши предки и считали, что в куклах духи-
  помощники живут, всё-таки я, как психолог, придерживаюсь другого взгляда. Куклы отражают наше внутреннее
  состояние, вот этим своим пустым лицом отражают. И мы, делая или рассматривая народную куклу видим в ней
  самих себя. И сделав куклу, можно себя, своё состояние поправить.
  - Как это-поправить? - продолжала тупить я. Что-то везёт мне в последнее время на психологов! Арсений, теперь,
  вот, Евдокия. Да и отец Владимир, хоть и не психолог, всё равно по части душ человеческих.
  Евдокия уже собралась объяснять, но тут позвонили в дверь.
  - Аня, наверное, - сменила тему Евдокия и пошла открывать.
  - Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Мы всё-таки почти вовремя! Представляете, пробка вдруг рассосалась, как по
  волшебству! А это Оля и мой оператор Вадим.
  Я стояла в дверях кухни и наблюдала, как маленькая прихожая квартиры Евдокии заполняется людьми, одеждой,
  приборами. Вслед за Анной в квартиру вошла моя недавняя сопоходница Оля, за ней - худой пожилой мужчина с
  какими-то зачехлёнными предметами. И суета, поднявшаяся с их прибытием - сначала все раздевались, затем
  расчехляли приборы, оказавшиеся камерой, треногой и фонарём, затем рассаживались за столом в большой
  комнате, - отвлекла меня от куклы, собирающей женскую силу. Как там её Евдокия назвала? Что-то про еду... А,
  Кормилка! Интересно, кого она кормит? И чем?
  И всё равно, предвкушение, что я вот-вот доберусь до этой самой куклы, осталось. И я еле дождалась, пока
  оператор Вадим рассадит нас, отыщет необходимые ему ракурсы, пока выставит свет и кивнёт, показав на
  цветные, весёлым ворохом выложенные в центре стола, лоскуты:
  - Можно начинать.
  - Кукла, которую мы сейчас будем делать, обережная, - начала Евдокия. - Её делали для кормящих матерей,
  чтобы молоко прибывало. Но можно сделать и просто на прибывание женской силы.
  Евдокия обвела нас взглядом, абсолютно не обращая внимания на камеру.
  - В чём женская сила, вы знаете?
  - В красоте! - храбро пискнула Оленька. Она, в отличие от хозяйки, о камере помнила и, похоже, волновалась. Я
  тоже волновалась, уж не знаю, от чего.
  - А красота в чём? - согласно кивнула Евдокия.
  - Ну, в человеке всё должно быть прекрасно... Одежда там, причёска, макияж, - Оленька скисла.
  - Это внешне всё. А если вглубь посмотреть?
  Я посмотрела.
  - Ну, может в том, чтобы счастливой быть самой? И других , кто рядом со мной, делать счастливыми?
  - Можно сказать и так, - кивнула мне Евдокия. - Когда женщина счастлива, всем вокруг хорошо. А когда
  женщина счастлива?
  - Когда муж, дети и дома порядок!
  Это сказала Анна, а я кивнула, соглашаясь и сглатывая внезапный ком в горле. Ей-то хорошо, у неё и муж, и дети,
  и дом, наверняка, без той гулкой пустоты, которая теперь заполняет мою квартиру...
  Евдокия тоже кивнула и сказала:
  - И всё это - благополучие мужа, дома, семьи - держится на женской силе.
  - Это как? - очнулась я от своих мыслей. - На женских плечах, получается?
  - Нет, - на этот раз Евдокия мотнула головой, улыбнувшись. - Женская сила не в том, чтобы всё тащить на своих
  плечах. Женская сила в том, чтобы дом устроить.
  - Порядок и уют поддерживать, да? - радостно включилась Оля.
  - Не совсем и не только, - продолжала Евдокия. - Наши бабушки обладали видением, отличным от того, как видит
  мир большинство современных городских женщин. Они его не столько умом, сколько сердцем видели. Или, если
  угодно чувствовали. Чувствовали, как определённый рисунок, плетение силы. И считалось, что куклы в этот
  рисунок, в этот узор добавляли свои линии. Хотя я сейчас это вижу так: через кукол наши бабушки выправляли
  своё собственное состояние, то, что им мешало дом ладно устраивать. Ну, знаете, такая разновидность народной
  психотерапии.
  - Круто! - выдохнула Оля, и Евдокия рассмеялась:
  -Ой, я тут вам совсем голову заморочила своей лекцией! А женщина не головой - руками думает. Поэтому давайте
  уже начнём.
  И мы начали. Пока мы мастерили, Евдокия рассказывала, что такую куклу делали в разных местах России и
  называли по-разному: и вепсская кукла, и капустка. Что кукла символизирует замужнюю женщину, мать-
  кормилицу, а такая вот громадная грудь ?- способность прокормить всех. Она рассказывала, что эту куклу клали в
  колыбель ещё до рождения малыша, как бы организуя в колыбели правильный рисунок силы. А после рождения
  кукла висела над колыбелькой и охраняла малыша от порчи, попутно символизируя кормящую мать, у которой не
  иссякает молоко. Когда ребенок подрастал, он играл с Кормилкой, а она отводила от малыша все напасти. Девки,
  набиравшие охоту и силу выходить замуж, продолжать род и рожать детей, тоже далали Кормилку. А потом
  ставила её на окошко, и парни знали - можно сватов засылать.
  Делать куклу-Кормилку с арбузными грудями (Евдокия говорила "титьки") оказалось совсем несложно: квадрат
  для головы и ручек, квадраты для титек, квадраты для сарафана и фартука. Мы дружно рвали тряпочки - ножницы
  в этом деле не приветствовались, - катали колобки из ветоши, закладывая их в голову и титьки, утягивали это всё
  крепкими красными нитками, научившись обходиться без узлов. И вот они, наши красавицы, совершенно разные
  и каждая - со своим выражением отсутствующего лица.
  Кукла Евдокии была полна солидного благожелательного достоинства. У Анны кукла получилась крепенькая и
  весёлая. Эдакая молодуха, которой жизнь - в радость. У Ольки - кулёмистая. Она как-то так сумела намотать на
  свою Кормилку платок, что у той пол лица оказалось закрыто, и вместе с перекошенным фартуком и
  разновеликими титьками кукла походила на растерянную недотёпу.
  У меня... У меня получился мужик в юбке. Казалось, что под рукавами моей куклы скрываются бицепсы, титьки -
  накладные, а выражение на отcутствующей физиономии - свирепое. Н-да, такую только над колыбелью
  подвешивать, чертей гонять. Или на окошко, чтобы женихи разбегались!
  - Ну нифига себе, Рембо, - протянула Олька. Увидела, значит.
  -Да, интересно куклы ваше состояние показали, - сказала Евдокия. - Оль, хочешь свою куклу прямо сейчас
  поправить?
  - А я? А мою? - забеспокоилась я.
  - Твою тоже можно поладить, но времени подольше понадобится. Хочешь, после съёмки сделаем?
  - Конечно, хочу!
  Олька свою куклу поправила быстро. Подтянула титьки ниткой, сменила платок - Евдокия показала, как его
  ловчее повязать, - взяла другой лоскут на фартук. И вот уже её Кормилка пусть не расписная молодка, как у
  Анны, но вполне себе пристойная барышня, пусть и с некоторой неуверенностью на лице.
  На том Анна и закончила съёмку. Собралась, договорилась с Анной позже заехать для интервью и уехала,
  захватив с собой Олю и оставив нас втроём: меня, Евдокию и мою мужикастую куклу.
  - Ну, и что можно сделать с этим чудовищем? - спросила я, когда все ушли.
  - Для начала давай, поговорим, - откликнулась Евдокия. - Чаю хочешь?
  - Хочу.
  Мы вернулись на её расписную кухню и там, налив мне вкусно пахнувшего травяного чаю в расписанную
  птицами чашку, Евдокия спросила:
  - Люба, а что для тебя сила?
  - Ну, это когда сильная... Когда не сдаётся, добивается своего, не отступает.
  - Люб, это всё - мужское. Не сдаваться, добиваться, идти к цели - это мужское. Женское - в другом.
  - В чём? Ждать, уступать, не высовываться?
  - Ну, отчасти - да.
  - Евдокия, но ведь это - слабость. А я никогда не соглашалась, что женская сила - в слабости! Или вот ещё говорят
  - в гибкости. По мне так, любая гибкость - это изворотливость. И в чём-то враньё.
  - Нет, враньё это не наш метод, - улыбнулась кукольница. - Я уже говорила немного: женская сила в том, чтобы
  видеть сердцем, что происходит на самом деле. И это происходящее наполнять любовью.
  - Бог есть любовь, да? - вспомнила я. - Что-то в последнее время мне все так или иначе напоминают об этом.
  - Значит, время пришло услышать, - спокойно улыбнулась Евдокия. - Что мешает-то?
  - Мешает...
  Я задумалась.
  - Теперь уже гораздо меньше, но всё-таки. Я боюсь, что любовь опять сделает меня слабой, и я пропаду.
  - А почему "опять"?
  И тут я всё ей рассказала. Про историю с Николаем. Про наш недавний поход. Про то, что я в Крыму оттаяла
  сердцем и отказалась от всего старого - от работы, любовника. От дочки только не отказалась, но она выходит
  замуж, а мне замаячило одиночество...
  - И ты, судя по кукле, решила стать сама себе мужиком! - заключила Евдокия. - А скажи, с чего ты решила, что
  одиночество - твоя дальнейшая судьба?
  - Ну, не знаю... Просто как-то так вдруг грустно стало. И страшновато - всё-таки в сорок два года начинать жизнь
  заново!
  - Да что ты! - всплеснула руками Евдокия. - Это же так здорово, начинать жизнь заново! Хотя и не заново вовсе:
  ты же не младенец. У тебя есть всё богатство твоей души, ты только раскрой! Ты же можешь. Ведь можешь?
  Я вспомнила ночное море Лисьей бухты и жидкое серебро лунной дорожки, свою распахнутость стихиям, когда я
  пела на камне, тихую радость от золота осени и седой бабушки-моржихи, стихи, которые вдруг начали приходить.
  Вспомнила глаза Богородицы в старинном сельском храме, восторг от живописности корзины с яблоками на
  ротанговом столе...
  - Да. Я могу.
  И мы сели заново делать Кормилку. И я уже не думала про то, как надо её делать - крутила, как руки
  подсказывали и как виделось уместным. И титьки мне захотелось сделать поменьше, и платок взять побледней.
  На этот раз у меня получилась на удивление трепетная особа. Ну прям невеста перед свадьбой.
  - Ну, по крайней мере - женщина, что уже хорошо, - подвела итог я.
  - Ничего, ты чуть погодя ещё такую куклу сделай, - улыбнулась Евдокия. - Ты ведь только-только разрешила себе
  быть сильной по-женски. И тебе ещё предстоит раскрывать это в себе.
  - Мне многое теперь предстоит. Работу новую найти, и вообще.
  - Люб, а давай я тебе ещё одну куклу покажу, нянюшку! - оживилась Евдокия. - Она как раз помощница в новых
  начинаниях. Показать?
  - Ещё бы!
  У радушной Евдокии я пробыла до трёх часов. И, кажется, приобрела себе новую приятельницу. Сидеть рядом с
  ней было так уютно и так душевно, а дом её был настолько женским - по-настоящему, без глупостей в виде
  рюшек-балдахинов, здесь каждый предмет, каждая вышивка была на своём месте. И я расслабилась рядом с ней и
  словно наполнилась новыми смыслами. Пока для меня неочевидными, но, тем не менее, уже звенящими
  обещаниями каких-то иных путей. Мы мастерили кукол, пили чай, разговаривали об этнграфии - Евдокия своих
  кукол у бабушек по деревням перенимала. Говорили о простом и ясном народном видении жизни, где мужикам -
  мужское, бабам - женское, и не потому, что одно лучше другого. А потому, что каждый и каждая "заточены" под
  своё раскрытие мира, и только в паре это раскрытие - полное и в объёме
  Распрощались мы обе с видимой неохотой. Сидели бы ещё, но к Евдокии должна была прийти клиента на
  консультацию. Я спохватилась, что тоже, наверное, должна ей заплатить.
  - Оставь, - отмахнулась Евдокия. - На свадьбу пригласишь!
  - На Маришкину?
  - На свою! - засмеялась она.
  - Ну, это навряд ли...
  - Не зарекайся. Мои куклы ещё не то могут. Увидишь ещё.
  Когда я вышла из подъезда, погода на улице исправилась - тучи разошлись, дождь прекратился, небо красовалось
  голубизной. Всё-таки жаль, что золотые деньки заканчиваются, и впереди зима! Всё-таки новую жизнь хорошо
  весной начинать! Да и вообще, не люблю я эти шубы-колготки-сапоги. По мне, чем меньше одёжек, тем
  радостнее. Так, стоп, моя дорогая. Ты что это сейчас делаешь, а? И я увидела, что делаю - порчу себе настроение
  на пустом месте. Как будто от того, что я не люблю зиму и сто одёжек, что-то в погоде измениться. Есть порядок
  вещей, не мне его менять. А вот бурчать по этому поводу - точно напрасная растрата сил
  И я, перестав печалиться тем, что ещё не случилось, пошла гулять, добирая прощальное тепло осенних дней.
  Захотелось пройтись по центру, и я доехала до площади Революции. Там подошла к рядам с сувенирами в
  русском стиле и начала разглядывать их почти с профессиональным интересом. Ну а что, я теперь в курсе дела!
  Кукол в рядах было много, а вот живых - ни одной. Сувенирные русские красавицы - в кокошниках, сарафанах, с косами, голубыми глазами в длинных ресницах и румянцем на щеках - не отражали ничего, кроме, может быть,
  искуссности мастеров, расшивавших их рукава и подолы.
  Александровский сад, Красная площадь... Давно я не была в этих местах. Да я вообще давно не была в самых
  разных интересных столичных местах! А не пойти ли мне завтра в Коломенское? А послезавтра в Царицино? А
  ещё Кусково, и Кузьминский парк... Может, ну её пока, работу, до ноября? Погуляю пока!
  Дома я первым делом достала из сумки своих куколок и рассмотрела их. Кормилка теперь выглядела менее
  романтичной, скорее, задумчивой. И, уж точно, более взрослой. А Нянюшка - и вовсе уверенная в себе тётенька.
  Славная куколка, ладная. Ручки кверху держит, как будто солнышко встречает.
  Я сжала Нянюшку в ладони. От ней и вправду словно сила идёт...
  Зазвонил телефон. В трубке звенела Ниночка.
  - Любовь Сергеевна, тут у нас вообще полный беспредел начался! Теперь Бубенко носится с идеей снять рекламу
  для телевидения и пригласить на съемки трансвеститов! Там знаете какой бюджет! Я у ребят в агентстве узнавала
  - вместе с прокатом на миллионы счёт пойдёт!
  - Нин, выдохни, - посоветовала я.
  - Что? - запнулась на полном ходу Нина.
  - Выдохни, говорю. Не бери в голову. Всё обязательно устроится, вот увидишь.
  ? - Думаете? - недоверчиво протянула Ниночка, и я словно услышала её мысли про бывшую начальницу, которая
  так счастливо уволилась и ей теперь всё пофигу.
  А мне не то чтобы было пофигу, просто я увидела, что эта возня Бубенко и Лебедева не стоит моих сил. И
  морочиться ею - себя понапрасну растрачивать. Для чего?
  Я попрощалась с Ниночкой и вернулась к своим куклам. Нянюшку определила в сумочку - будем вместе на
  собеседования ходить. А Кормилку посадила у кухонного окна, лицом на улицу. Так, да, девки на выданье
  женихов приглашали? Правда, у меня тут высоковато, чтоб с улицы разглядеть, разве что летун какой заглянет?
  Эй, женихи, где вы там? Налетай!
  Засыпала я, улыбаясь.
  Глава 14
  Гарик приехал через два дня. Вот так вот взял - и явился. Даже Лебедеву, насколько я смогла судить, не позвонил.
  Для меня его приезд был полной неожиданностью. Я за эти два дня успела полностью свыкнуться с мыслью, что я ушла с его фирмы. И даже найти себе новое место работы успела. Мебельная фабрика, куда я отправилась собеседовать на второй день после встречи с Николаем оказалась очень славным местом. Мне понравился директор по кадрам - весёлый дядька пенсионного возраста. Он сначала немного смутил меня игривыми вопросами типа "И как же из таких красивых женщин получаются директора по рекламе?" и "Мы тут ребята простые, нам главное продать побольше мебели. Справитесь?". А затем, полистав каталог с диванами, что я прихватила из офиса вчерашней фирмы, повёл меня к директору, знакомиться.
  Директор был мужиком помоложе и посерьёзнее. И вопросы задавал по существу: могу ли я организовать рекламную компанию в газетах-журналах, могу ли проконтролировать дизайн рекламы и выставочного стенда, могу ли по уму распорядиться рекламным бюджетом. Могу, конечно, о чём речь. Тем самым последние лет шесть и занимаюсь. По-моему, мы понравились друг другу. По крайней мере, он записал сумму оклада, на которую я рассчитываю, и спросил, когда я смогу выйти на работу. Я чуть было не брякнула "Хоть завтра!", но вовремя одумалась. Надо же держать лицо! Через неделю. Могу выйти через неделю. Они сказали, что позвонят мне. Наверное, тоже лицо держат?
  И поэтому когда назавтра в девять утра зазвонил мой мобильный и показал незнакомый номер, я так и решила - они!
  Но это звонил Гарик.
  - Люба, привет! Это Грачёвский. Ты где?
  - Гарик? Привет. А я дома.
  - Что значит - дома? Я тут по твоему вызову всё бросаю, лечу, а ты - дома?
  - Меня уволили. Вернее, попросили уволиться. Я работу ищу.
  - Спятила, что ли? Быстро в офис! Я тут разборки начал, без тебя никак!
  К своему бывшему месту работы я добралась к одиннадцати. Офис бурлил. Встретившая меня офис-менеджер Лида выглядела ошарашенной.
  - Любовь Сергеевна? Здравствуйте! Ой, а у нас тут такое!
  - Какое? - поощрила я, решив выяснить, что же происходит.
  - Приехал Игорь Маркович. Они с самого утра у Лебедева в кабинете сидят, совещаются. Бухгалтерия им бумажки носит - Ирина раз пять уже пробежала. Ниночку тоже вызвали - она там уже час сидит.
  - Ниночка там? - переспросила я и поспешила в кабинет Лебедева. На выручку.
  Прошла мимо секретарши Лены и без стука открыла дверь.
  - Да Любовь Сергеевна всегда искала варианты, чтобы сделали хорошо, но со скидками! Это без неё здесь перестали деньги считать! - с жаром говорила Ниночка. Похоже, выручать её и не требуется. Моя бывшая помощница сидела с одной стороны длинного "совещательного" стола и сверкала очами на кислую парочку Лебедев - Бубенко, сидевшую напротив. Гарик восседал в кресле директора и слушал. Он меня заметил первым.
  - А вот и она. Здравствуй, Любовь Сергеевна, проходи, садись. А я тут всё утро слушаю занимательные истории про то, как ты чуть ли не в самоволку ушла. А без тебя твоя коварная ассистентка ввела в заблуждение вот это наивное дитя, - он кивнул в сторону кислого Бубенко. Тот нервно передёрнул плечами.
  - И он, человек в компании новый, хоть и директор по развитию, совершил несколько серьёзных ошибок и перерасходовал рекламный бюджет... сейчас скажу на сколько. Гарик порылся в бумажках на столе, вытащил одну и торжественно зачитал: - На пятьсот двадцать тысяч триста девятнадцать рублей сорок одну копейку. А Сергей Михайлович, будучи человеком очень занятым и тоже очень доверчивым, этого перерасхода не заметил, потому что полагался, Любовь Сергеевна, на тебя, на твой отдел и счета подписывал, не глядя. А, каково?
  - Масштабно, - согласилась я, усаживаясь рядом с Ниночкой. Девчонка выдохнула и расслабилась. Всё-таки испугалась. - И что теперь?
  - Что-что. Уволю нафиг провинившихся. С волчьим билетом.
  - Простите, э-э-э... Игорь Маркович, - подал голос Бубенко
  - Бог простит, - Гарик разом перестал ёрничать и стало видно, насколько он зол. - Сходи, покайся. Только вначале заявление пиши по собственному. И чтобы я тебя, козла, здесь больше не видел.
  Бубенко вспыхнул, резко отодвинул стул и выскочил из кабинета. Лебедев сгорбился. Над столом повисла пауза, которую вскоре нарушила побледневшая Ниночка. Она тихо сказала:
  - А я заявление об уходе уже написала...
  - А вот это вы зря, - отреагировал опять повеселевший Гарик. - Если от нас будут уходить такие боевые девушки, то бизнес нам будет делать не с кем. Нина, вы пока побудьте у себя в кабинете и никуда не увольняйтесь, ладно? А мы тут поговорим, и Любовь Сергеевна вас потом введёт в курс дела. Хорошо?
  - Хорошо, - пролепетала окончательно обескураженная Ниночка. Да уж, вот это Грачёвский умеет в совершенстве - призывать, воодушевлять, уничтожать и обескураживать. Всё-таки он - лидер. А Лебедев, - так, начальник.
  - Ну что, ребята, - сказал Гарик, когда Ниночка вышла. - Здесь все свои, так что давайте начистоту. Сергей, я знаю, на что тебе понадобились деньги. Так что давай, колись. Сознавайся.
  - Колись... Лебедев посерел лицом. - Мишке, вон, тоже говорили "колись!" Они его били, ты понимаешь? Били! Он домой весь в синяках пришёл! Я его только через неделю смог вытащить! Целую неделю он жил в этом аду! Я же у Люды денег не просто так просил... А она посоветовала поискать другой выход из ситуации.
  - И ты нашёл...
  - Да, нашёл! - Лебедев взглянул на Грачёвского с вызовом. - Ты бы не нашёл, если бы твоего сына истязали? Мы тратим почти два миллиона на рекламу, спускаем деньги в никуда! А тут - вопрос жизни и смерти! Грачёвский взгляд принял:
  - Мишка попал в историю в августе. А козла этого бубнового ты принял на работу в феврале. Не сходится, Серёга. Воровать ты начал, похоже, гораздо раньше.
  - Я не воровал, - устало опустил взгляд Лебедев. - Я когда Димке про Мишку рассказал - думал, может, у него связи какие есть - он мне выход предложил. Взять кредит по-быстрому, а потом эти деньги из оборота фирмы вытащить.
  - А Люба вам помешала...
  - Ну да, Любу нужно было устранить, чтобы не вмешивалась.
  Я покашляла, напоминая, что я здесь. Лебедев бросил на меня быстрый взгляд и спросил у Гарика:
  - Ты меня уволишь?
  - Уволю. По кредиту ещё много платить?
  - Шестьсот тысяч. Это если гасить вовремя - там у них строгие условия и штрафы за просрочку.
  - Я не удивлюсь, если Бубенко получает свой откат и с вашего кредита, - сказала я. -Офисную мебель у нас случайно не тот банк взял, где вас кредитовали?
  Лебедев заморгал, потом кивнул. Гарик взглянул на меня с одобрением.
  - Вот за что я, Люба, тебя всегда уважал, так это за соображалку. Серёга, похоже, тебя развели со всех сторон... Ладно, я помогу. И деньги, которые ты уже хапнул, взыскивать не стану. Всё-таки мы родственники. И вообще, надо было ко мне обращаться, а не к Людке, ты же знаешь мою жену - не тот масштаб щедрости. Лебедев замер.
  - Гарик, я... Спасибо.
  - Пожалуйста. Но директором фирмы я тебя, ты уж извини, не оставлю. Пойдёшь директором по развитию.
  - Хорошо, - по лицу Лебедева было видно, что он не ожидал такого поворота событий. И что он рад - видимо, ждал худшего.
  - Иди пока, принимай дела у своего козлёнка. И проследи, чтобы он там не натворил чего.
  Лебедев вышел, Гарик развернулся ко мне:
  - А генеральным ты будешь, Люба.
  - Что? - вытаращилась я, не веря. Я стану генеральным директором нашей компании?
  - А что? Соглашайся. Баба ты хваткая, фишку сечёшь. Вон их, гавриков, вмиг раскусила. И преданная, за фирму, как за свою болеешь. Если бы не ты, этот козёл бубновый дров тут бы наломал, зашибая капусту. Соглашайся. Зарплату предлагаю в пять тысяч баксов ежемесячно...
  - Сколько?
  - Ну, шесть. Больше не могу, зато бонусы буду платить с экономии бюджета. Сам первый год с тобой всегда на связи буду и бухгалтера своего пришлю, чтобы аудит сделал. Соглашайся, больше некому!
  Я молчала, ошарашенная. Шесть тысяч долларов зарплаты! И кресло директора компании! Да я на таком месте и с такими деньгами так развернусь! Я представила на минуту, как именно я буду разворачиваться...
  - Ты знаешь, Гарик, нет. Ну какой из меня директор?
  - Люб, ты что?
  Он вышел из-за стола, сел рядом, взял за руку.
  - Люб, ну соглашайся, а? Ты справишься! Больше ведь некому! На кого я фирму оставлю? Ну не переселяться же мне сюда обратно из Израиля!
  - Гарик, нет. Это работа для мужика.
  - Да ты лучше любого мужика справишься!
  - Не справлюсь, Гарик, нет. Я слабая женщина. Я дочку замуж выдаю.
  Он помрачнел.
  - И что мне теперь делать?
  И тут я вспомнила. Николай!
  - Знаешь, есть один человек. Мой давнишний очень хороший знакомый. У него свой бизнес был, компания вроде нашей. А потом так случилось, что ему пришлось всё продать. И теперь он ищет работу. Позови его, он справиться.
  - То есть, ты предлагаешь посадить в кресло директора первого попавшегося неизвестного мне мужика, - проворчал Гарик. Я поняла, что он задумался. - Как его хоть зовут-то?
  - Его зовут Николай Вершинин. Вершинин Николай Васильевич.
  - Так, погоди... А фирма у него не "Диво-мебель" была?
  - Не знаю... Я не знаю, как называлась его фирма.
  - Ну, высокий такой мужик, шевелюра в седину?
  - Да, он такой.
  - Любка, так я его тогда знаю, наверное! Фимка Блюм в августе фирму тут в Москве прикупил, "Диво-мебель", директор Вершинин. Мы вместе с ним встречались - Фима попросил меня экспертом быть. Слушай, звони своему приятелю. Если это он - беру без разговоров.
  Я нашла визитку, позвонила, передала трубку Грачёвскому. Мужчины уже со второй фразы начали разговаривать, как старые знакомые, и я поняла - Гарик нашёл себе директора, а Николай - работу.
  - Ну, всё, просто гора с плеч! - сказал довольный Грачёвский, вешая трубку. - Хороший мужик. А ты не захотела, значит, карьеру делать? Ну, может, оно и правильно. Но зарплату я тебе всё равно добавлю. Сколько ты у меня получала? Две штуки баксами? Теперь три платить буду.
  - А... Гарик, я же уволилась! Я уже и работу новую себе нашла, вроде бы...
  - Нет, Любка, я с тебя умираю! Ты долго будешь терзать мой измученный мозг? Что значит - ты уволилась? Тебя эти балбесы вынудили уволиться. А теперь всё изменилось. Возвращайся! Только пообещай, что вы с этим твоим знакомым не будете никаких шашней крутить. Хотя бы на работе.
  - Шашней?
  - Ну да. А то, знаешь, это коллектив баламутит, когда директор с кем-нибудь из подчинённых шашни крутит.
  - Стоп, Гарик. Стоп.
  Я замолчала, задумавшись. А ведь действительно. Придёт Николай, будет тут работать, и кто знает, что он себе решит. И как он будет себя чувствовать. И какие могут быть последствия от этого нашего соседства. В любом случае мне, как директору по рекламе придётся и спорить с ним, и доказывать, и вообще - договариваться. И тень нашего прошлого - не станет ли она помехой? И смогу ли я работать так, как работала, когда моим начальником станет Николай? Боюсь, что нет.
  - Знаешь, Гарик, я не думаю, что мне стоит возвращаться сюда работать.
  - Нет, ну ты меня точно с ума сведёшь! И что ты теперь прикажешь мне делать без директора по рекламе? Кого мне теперь искать?
  - Ну зачем искать, - я улыбнулась. С этим всё было просто. Девчонке давно пора вырасти. - Тебе Ниночка понравилась? Из неё получиться хороший директор по рекламе.
  - Ниночка? Эта вот пигалица, что сверкала на нас глазами и тебя защищала? Ну, знаешь... А она справиться?
  - Справиться. Она все агентства знает, с которыми мы работали. И в курсе всех дел. И девчонка честная.
  - Ей я три штуки платить не буду! Сколько она получает?
  - Тысяч сорок.
  - Хватит ей восьмидесяти на первое время, а там поглядим.
  Я шла по коридору, ловя на себе взгляды - изумлённые, уважительные, оценивающие. Видимо, слухи о кадровых перестановках в компании просочились сквозь закрытую дверь директорского кабинета и теперь гуляют по офису в разговорах, переиначенные и перетолкованные. Интересно, а я в этих разговорах кто?
  Я вошла в кабинет, и офис-менеджер Лида тут же перестала рассказывать Ниночке что-то чрезвычайно интересное и подскочила:
  - Ой, Нин, ладно, мне пора, мне ещё приказы рассылать.
  - Любовь Сергеевна, это правда? - спросила Нина, когда Лида исчезла за дверью, окинув меня оценивающим взглядом.
  - Правда, - не стала отпираться я. - А что именно?
  - Что теперь вы - генеральный директор компании?
  - Это - неправда. Генеральным директором будет один очень хороший человек. А правда то, что ты теперь - директор по рекламе.
  - Да вы что? - вытаращилась на меня Ниночка. Да, похоже, слухи всё-таки просачиваются в офисе не так быстро, как мне думалось.
  - Ты теперь директор по рекламе, оклад на первое время восемьдесят тысяч рублей, потом Гарик обещал добавить.
  - А... вы?
  - А я уволилась.
  - И он вас не оставил? Да он после этого! Я тоже не буду здесь работать!
  - Нина, Нина, остынь. Гарик меня оставлял. И он действительно предложил мне стать генеральным директором. Но я не хочу. Я здесь вообще работать больше не хочу. Мне нужна перемена мест. Так что - оставайся, работай. Николаю поможешь.
  - Кому?
  - Нового директора зовут Николай Васильевич. Хороший мужик. Поможешь ему в рекламных делах разобраться, хорошо?
  - Хорошо. Любовь Сергеевна, а вы куда?
  На этом вопросе зазвонил мой телефон. Я ответила.
  - Любовь Сергеевна? Это Иван Степанович. Помните меня?
  - Да, конечно, - невольно улыбнулась я, вспоминая вчерашнего весельчака-кадровика с мебельной фабрики.
  - Директор велел передать - мы вас берём, на ваших условиях. Так что с понедельника выходите, хорошо?
  - Хорошо, я выйду, - согласилась я, попрощалась и ответила на Ниночкин вопрос. - А я, Нин, вот сюда. На мебельную фабрику. В новый коллектив.
  - Любовь Сергеевна, я предлагаю это отметить! И моё повышение, и ваше новое место работы! - просияла Ниночка. - Давайте, я за тортиком сбегаю! Обед же скоро, вот и посидим.
  - Хорошо, беги, - согласилась я. - Возьми что-нибудь лёгкое, со сливками и ягодами, ладно?
  Девчонка, - хотя какая вам девчонка? Директор по рекламе, Нина, как там её по отчеству, надо спросить. Новый директор по рекламе побежала в супермаркет за тортом, а я села за свой... Ну ладно, за бывший свой стол и включила компьютер. Посмотрю-ка я пока почту, может, что новое пришло. По почте пришло предложение заказать обеды в офис. И я по ассоциации вспомнила тот сайт с обедами, что так меня поразил. Я даже в закладках его сохранила.
  Я открыла закладку, и сайт заиграл красками. Поварёнок летал на воздушном шаре и сбрасывал вниз что-то, судя по ликованию принимающей толпы, вкусное. На страницах открывались красиво сервированные тарелки с аппетитными гарнирами и соусами. Яркие краски дизайна рождали ощущение праздника. Этот сайт не был пафосным, солидным, претенциозным. Больше всего он напоминал искреннюю детскую книжку, что-то вроде сказки про Муми-тролей. И мне почудилось, что сайт не обеды предлагает, а приглашает в гости в волшебную страну, гнде легко и радостно жить, где у всех всегда хорошее настроение.
  И мне опять захотелось туда, в эту компанию, да так сильно, что я, не раздумывая, набрала номер телефона. Мне ответил приятный мужской голос.
  - Да, слушаю вас.
  - Я звоню насчёт вакансии директора по рекламе...
  Боже, что я делаю? Я спятила! Я уже нашла работу, у меня есть работа, зачем я мочу человеку голову!
  - Да, нам нужен директор по рекламе, - сказал приятный мужской голос. - А вы не могли бы подъехать на собеседование прямо сейчас?
  - Прямо сейчас? - обед, тортик, потом примерно час езды на ту сторону Москвы, и то, если без пробок. - Прямо сейчас не получится. В лучшем случае - к четырём.
  Я уже была готова к тому, что визит в страну, где живёт этот волшебник с приятным голосом, отменяется. До четырёх мой бзик точно угомониться.
  - Давайте к четырём, я успеваю, - согласился приятный голос. - Спросите директора, Семёна Олеговича, это я. Вас проводят.
  До четырёх часов бзик не угомонился - встретиться с обладателем приятного голоса и посмотреть изнутри на яркую страну вкусных обедов хотелось чрезвычайно. Да и вообще, чем я рискую? Ну, побеседую с человеком и распрощаюсь, в конце-концов! Однако к четырём я не успела. Во-первых, Ниночку во время чаепития повело на слёзы раскаяния и благодарности. ("Любовь Сергеевна, вы столько для меня сделали! Я вам стольким обязана!") Пришлось её успокаивать и благодарить в ответ. ("Нина, ты тоже очень много для меня сделала. Я это ценю"). Во-вторых, времени на дорогу потребовалось больше часа, и в офисе, который располагался на втором этаже небольшого уютного бизнес-центра, я появилась в половине пятого. И, как выяснилось, не опоздала.
  - Вы знаете, Семён Олегович обычно сам с кандидатами разговаривает, но ему в четыре пришлось уехать за Любашей. Он очень извинялся и попросил вас, как придёте, чем-нибудь занять, - сообщила мне приятная миловидная девушка Лера, которая встретила меня у проходной и привела в переговорную комнату.
  - А кто это, Любаша? Жена?
  - Нет, дочка. Она первый год как в школу пошла. А жена у Семёна Олеговича родами умерла, ещё три года назад. Ребёночек, мальчик, тоже умер. А он сам вот дочку воспитывает, так и не женился.
  Лера вздохнула с ноткой сожаления. Может, сама за него замуж хочет?
  - А это кто рисовал? - сменила я тему, показав на яркие рисунки, развешанные по стенам переговорной комнаты. Рисунки были необычными. Вроде бы по-детски яркими, с тщательно прорисованными цветами, бабочками, солнышками и облаками. И в то же время от них исходило своеобразное очарование, некое сообщение, слишком объёмное для детской руки. Может, какой-нибудь художник-примитивист тут старался? Или дизайнер - в настроении этих рисунков и оформлении сайта было что-то общее.
  - Любаша и рисовала, - сказала Лера, и я поняла, что тему сменить не удалось. Ещё раз вгляделась в яркие, чистые и очень добрые рисунки. И это рисует сирота, потерявшая мать?
  - Любаша у нас - девочка-индиго, - продолжала Лера. - Она непростая девочка, очень своеобразная. Любаша людей сердцем видит и сразу понимает, с кем стоит общаться, а с кем нет. Если ты ей нравишься - сразу "ты" говорит. Если чем-то человек ей не хорош - только "выкает" и старается общаться как можно меньше.
  - Лера, а как же девочка в школе привыкла? Там ведь нужно учителям выкать.
  - Не знаю как. Может, Семён Олегович как-нибудь с учителями договорился? Объяснил...
  - А тебе она "ты" говорит? - спросила я, невольно поддавшись Любашиному правилу. Лера мне нравилась.
  - И мне, и почти всем, кто тут работает, - улыбнулась она. - А если выкает кому, тот человек у нас надолго не задерживается - уходит. Мы же компания нетипичная, у нас тут свои правила. Мы скорее товарищество, община, что ли... Семён Олегович тебе расскажет потом, а я пока вкратце. Мы компания с миссией кормить людей и через это делать миру добро. Понимаешь? Прибыль для нас важна, но это не самоцель. Мы не стремимся извлекать максимальную прибыль, как в большинстве компаний, а делаем доброе дело и через это получаем деньги, как благодарность.
  - Здорово, - оценила я, мысленно хваля себя, что всё-таки выбралась в этот офис.
  Мне было хорошо. Здесь, под лучистыми рисунками неведомой мне Любаши, в компании светлой и трепетной Леры, в атмосфере спокойной радости, которую я почувствовала сразу, как вошла сюда, мне было хорошо. Хорошо почти так же, как в нашем этом крымском походе, когда я сидела у моря и грелась на солнце. Мне здесь нравилось. Мне так здесь нравилось! И очень хотелось познакомиться с директором. И остаться здесь работать. И кормить людей.
  У Леры зазвонил телефон, она ответила и сообщила:
  - Семён Олегович звонил, он уже едет. Подождёте с полчасика? Вы можете в нашем кафетерии пока перекусить. Это внизу, на первом этаже. Мы там кормим тем же, что и в офисы предлагаем. Пойдёте?
  Я пошла. Заказала себе салат с креветками, десерт из клубники и яблочного пюре. Пока ела, рассматривала маленькие рекламные листочки, воткнутые в салфетницу - всё тот же весёлый повар на воздушном шаре предлагал доставку обедов в офисы и квартиры. Доев салат, я принялась за десерт. И с каждой ложкой погружалась в благостность, контрастной с той бизнес-лихорадкой, которая трепала меня ещё сегодня утром. Я правильно сделала, что не осталась работать у Гарика. И ребятам с фабрики, пусть уж меня извинят, придётся ещё поискать себе директора по рекламе. Кажется, моё место здесь.
  - Разрешите? - подошёл к моему столу мужчина. Что, мест больше нет? Ну, пусть сядет, я всё равно уже почти закончила.
  - Пожалуйста, - подняла я на него взгляд. И удивилась. - Вы?
  Напротив меня сидел тот самый "папка" из поезда. Ну, тот самый, которого дочка щёлкала по носу картами.
  - Я, - согласился мужчина. Но по изучающему взгляду было понятно - не узнал.
  - Мы с вами недели две назад в Крым в одном вагоне ехали, - напомнила я.
  - Правда? - он опять попытался вспомнить. Не вспомнил.
  - Меня Семён зовут. А вас, Лера мне сказала, Люба. Правильно?
  - Правильно, - согласилась я, не совсем понимая, при чём тут Лера.
  - Вам понравилось, как тут кормят? - спросил мужчина, усаживаясь.
  - Хорошо кормят. И вегетарианские обеды есть, я посмотрела, очень аппетитные.
  - Люба, вот об этом я и хотел поговорить. Скажите, а какую рекламную компанию можно придумать, чтобы продавать наши вегетарианские обеды? Вы можете мне что-нибудь предложить?
  - Предложить? Я? - да с чего он решил, что я буду ему что-либо предлагать? Это он так знакомиться, что ли? Странный всё-же мужик. Хотя - симпатичный. Есть в нём что-то такое... И глаза эти синие...
  - Ну, вы же хотите работать у нас директором по рекламе, так ведь? Или Лера что-то напутала?
  И тут до меня дошло! Семён - это Семён Олегович, генеральный. А Любаша - это его дочка! А я - та самая стервозная баба, что строила их в плацкарте! М-да, кажется мои шансы войти в эту компанию снижаются... Впрочем, он же меня пока не вспомнил! Буду шансы повышать. И я включила Любовь Сергеевну.
  - Знаете, я бы предложила разместить ссылки на тематических сайтах, тех, которые о здоровом питании, о самопознании и прочем. Журналы задействовать соответствующие, опять же, через Интернет-навигацию продвигать эту еду. Текст только надо составить в соответствующем ключе. В Москве, я уверена, миллионы вегетарианцев и спрос на вегетарианские обеды будет. Не знаю, есть ли какие-нибудь тематические выставки, если есть, можно дегустацию организовать, этим нужно будет заняться...
  - Папка, папка, вот ты где! Лера сказала, ты в кафетерии с новой сотрудницей знакомишься, - перебил меня звонкий девчачий голос.
  К нашему столу подошла Любаша и уставилась на меня во все глаза. Ну всё, я пропала. Уж она-то меня узнала.
  - Здравствуйте! А я вас знаю, - сказала девочка. - Вы та сердитая тётенька из поезда. Папка, ты помнишь, она на нас ругалась, что я как Вуди смеюсь? Помнишь?
  - Любаша, "она" в присутствии человека говорить некрасиво, - сказал Семён. Выражение его глаз менялось. Вот теперь он меня вспомнил. И что теперь?
  - Ладно, не буду говорить. А как вас зовут?
  - Как и тебя, Люба.
  - Люба, а можно тебе "ты" говорить?
  - Конечно, можно!
  Я понравилась девочке? Невероятно! Так, может, я всё-таки им обоим понравлюсь? Мне очень хочется им понравиться. И Любаше... и Семёну.
   - Люба, а ты в поезде сердитая была и серого цвета. А сейчас ты розовая, - заявила Любаша.
  - Правда? - я не знала, как реагировать на странный комплимент. Это она про мой цвет лица? В смысле, я посвежела?
  - Любаша людей в цвете видит, - негромко объяснил Семён.
  - В цвете? Как это? - удивилась я.
  - Ну, что-то вроде излучения ауры. Она видит.
  - Любаш, а ты какого цвета? - спросила я.
  - Я тоже немножко розовая, а ещё сиреневая и голубая. А папка голубой и зелёный тоже, по-разному.
  - Здорово! - восхитилась я. Это же надо, видеть мир в таких красках! - Любаша, наверно, поэтому ты так хорошо рисуешь! Я видела твои рисунки в переговорной, мне очень понравилось.
  - Ты мне тоже нравишься! Можно, я твой портрет нарисую? - сказала эта невероятная девочка. И тут же ошарашила меня ещё сильнее:
  - Папка, а правда, Люба красивая!
  - Красивая, - согласился он.
  - И ещё, правда же, она на нашу маму немножко похожа!
  - Похожа? - переспросил Семён и принялся меня разглядывать с ещё большим вниманием. Хотя, куда уж больше - и так во время нашего разговора с Любашей он не сводил с меня глаз.
  Я почувствовала, как колотится сердце, и жар заливает лицо.
  Так я прошла собеседование, или нет?
  И почему я тогда, в вагоне, сто лет, нет, целую жизнь тому назад, я решила, что Семён рохля и слабак? Он совсем не слабак. И не рохля...
  Если он вот так посмотрит на меня ещё минуту, я не знаю, что со мной будет.
  Нет, я знаю, что со мной будет. Но тогда я точно не стану здесь работать: я же давала себе зарок личную работу не совмещать.
  Да плевать на все зароки! Я зарекалась, я и отрекусь. Кажется, я влюбилась.
  - Папа, а давай позовём Любу к нам в гости! Я ей аквариум с рыбками покажу, и Тёпу!
  - Тёпа - это хомяк, - объяснил Семён. Какие же всё-таки яркие у него глаза! - Люба, ты пойдёшь к нам в гости? Мы приглашаем.
  - Пойдём, Люба, пойдём!
  Конечно, пойду. Уже иду.
  И навстречу мне поднимается солнце.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"