- Тяжела и неказиста жизнь сиамского артиста! - продекламировал Никки, застегивая очередную молнию на костюме.
Две вещи не дают мне жить нормально: вечная беда с одеждой и неиссякаемый оптимизм братца. И если одежду для сиамских близнецов можно сшить хотя бы на заказ, то заткнуть этот фонтан жизнелюбия...
- Может, пыхнем? - в зеркалах отразилась его довольная рожа.
- Если нас опять застукают... - я поморщился.
- Да брось! Помнишь тот уютный склепик? Куда реквизит свалили? - Никки закатил глаза. - Тихо, темно...
- ...И сыро.
- ...И сухо! Ну Ми-и-икки! - брат изобразил умильную рожицу.
- Тебе не в акробаты надо было идти, а в клоуны. - всю жизнь этот прохиндей вертит мной, как хочет. - Подай мои перчатки.
- Я бы и пошел... - еще одна рожица. - Да куда ж я от тебя. Ой, у тебя перчатка левая порвалась. Вот, мою возьми.
- А ты?
- Брось, - Никки махнул рукой, - Ты же нас обоих страхуешь. У тебя руки сильнее.
- Ладно, покатились тогда, веди.
Четыре поколения - целая династия - Задунайских служили в цирке. И все они были сиамскими близнецами. Ни у кого из них и в мыслях не было рушить семейную традицию. Ни у кого, кроме наших с Никки родителей. Так вышло, что одна из наших матерей полюбила одного из наших отцов, но замуж вышла за его брата. А ее сестра, в свою очередь, любила брата, а замуж вышла за другого брата (того, который первый). А отцы наши любили только цирк и водку. Они вообще частенько не различали, где чья жена, чем наши матери и пользовались. И когда в едином на двоих чреве завязался, так сказать, плод любви, установить чью-то непосредственную вину не удалось. Тогда-то и пробежала меж четырех ног наших отцов черная кошка: каждый из них желал точно знать, чей где сын. Тогда и решено было нас разделить, дабы, избежать внутрисемейного, а кое-где и внутриорганизменного конфликта. Проезжий факир с радостью согласился разделить нас. Как позже стало очевидно, опыт его в подобных делах был удручающе мал. Он распилил нас не вдоль, как следовало, а поперек. Таким образом, Никки и я оказались начисто лишены ног, системы пищеварения, а так же (что особенно печально) первичных половых признаков. Нижняя наша часть была сочтена поначалу нежизнеспособной, однако позже мы узнали из письма, написанного левой ногой, что она продолжила цирковую династию, взяв, впрочем, псевдоним. Так же в письме содержалась настоятельная просьба не запивать желтого полосатика молоком и несколько уменьшить количество потребляемого пива. Бурная переписка решила так же и ряд наших проблем. В том числе и проблему секса.
Однако нашу проблему передвижения пришлось решать самим. На ровной местности мы предпочитали передвигаться арабским колесом, однако место нынешнего нашего выступления к этому не располагало. Тут и там торчали ржавые кресты, копья оградок так же не обещали мягкого приземления. Общую, весьма угнетающую картину кладбища скрашивали только величавые сосны, скрывавшие могилы от яркой луны. Именно поэтому было решено перемещаться по воздуху, используя ровные ветви деревьев как перекладины. Несмотря на темноту, нам удалось развить весьма приличную скорость и я даже подумал, что казавшееся столь неудачным разделение сиамских близнецов имело и определенные приятные стороны. С одной стороны, нижняя наша часть отлично обходилась без головы. Пожалуй, это даже шло ей на пользу. С другой - отсутствие ног нисколько не мешало нам жить. Да и в ногах слишком просто запутаться, особенно по-пьяни. Кровеносная система у нас общая, однако на различные вещества и реагируем по-разному. Мне не раз приходилось тащить на себе в хлам пьяного Никки. Оттого и руки у меня сильнее. А тащить его вместе с ногами...
За этими мыслями я едва не прозевал нужный склеп. По совести говоря, это строение габаритами больше напоминало мавзолей. Соответственно, здесь и "похоронили" весь лишний реквизит. Каждому известно, что за одно только выступление среднестатистический иллюзионист производит трех-четырех голубей, одного кролика, десять-пятнадцать колод карт, а так же целый ворох конфетти и пестрого тряпья. И если голуби обычно разлетаются, а судьба кролика предрешена изначально, то что делать со всем остальным? Впрочем, остальные цирковые профессии производят различный хлам не менее интенсивно. Лет десять тому показывали в этих краях забавный номер: "Хомячок". На манеже построили "клетку для хомячка": колесо, лесенки, "кормушка", "поилка", "домик", горки - много всякого. И все это было соединено прозрачными пластиковыми трубами, по котором носился шустрый, юркий мальчонка. Он перебегал от одного снаряда к другому, и выделывал на них всякие забавные трюки. Номер пользовался успехом, но "хомячок", как в известном анекдоте, вымахал в медведя, и дело прикрыли. Однако части "клетки" заботливо завернули в непрозрачную пленку и рассовали по ящика - в ожидании нового "хомячка". Так что обширное "складское помещение" до верху было завалено ненужным реквизитом. И темень здесь стояла - хоть глаз выколи. Но плох тот акробат, что не умеет преодолевать трудности!
Путешествие наше закончилось в самом дальнем углу склепа. Мы лежали на животе на чем-то холодном и твердом. Вероятнее всего, на крышке саркофага. Никки чем-то зашуршал, чиркнул зажигалкой, и в воздухе запахло знакомым дымком. Судя по довольному сопению, ему похорошело почти сразу. Мне же понадобилось около двух минут. Мы договорились: он курит, я пью. Я берегу легкие, он - печень.
В голове потихоньку образовывалась приятная легкость. Казалось, еще немного, и голова, словно воздушный шарик, поднимет меня вверх. Я уже совсем было взлетел, когда локоть Никки больно воткнулся мне в бок.
- Мик, - зашептал он испуганно. - Тут кто-то есть.
- Нет здесь никого, кроме нас и твоих глюков. - буркнул я.
- Тут точно кто-то есть.
Снова чиркнуло колесико зажигалки. Огонек на секунду осветил стоящий передо мной ящик. На его боку был нарисован белый пудель, стоящий на задних лапах и жонглирующий горящими булавами. Одна такая булава лежала на ящике. У самых моих рук поблескивало разбитое стекло.
- Ой! - огонек потух. - Тут рука. Женская, вроде.
Приподнявшееся было настроение, стремительно покатилось под гору. Я зашарил перед собой, выискивая в темноте булаву.
- Дай зажигалку.
Булава ярко вспыхнула, осветив расчищенный пятачок среди деревяшек и ярких тряпок. Никки снова ахнул и задергался, давая мне место для обзора. Теперь мы оба выворачивались, как могли, чтобы смотреть в одну сторону. В углу, освещенная праздничным светом импровизированного факела и крытая до подбородка пестрым покрывалом, лежала женщина. Моему взору были доступны лишь точеный профиль и изящная рука, выпростанная из-под края покрывала. Женщина смотрела куда-то вверх и молчала. Только загадочно улыбалась и иногда на секунду прикрывала глаза.
Красивая женщина, способная молчать более одной минуты - мечта, как мне кажется, любого мужчины.
- Какая она милая! - выдохнул Никки. Его мысли, видимо, двигались в сходном направлении. - Ой.
- Тебя заело? - шикнул я на брата. - Что ты все время ойкаешь?
- У нее там это... - замялся он. - Тут только правая ее часть... - Никки сместился в сторону, тем самым, сдвигая и меня.
Он был прав. Левая сторона лица у прекрасной незнакомки отсутствовала. И, судя по тому, как лежало покрывало, ниже подбородка было то же самое. Мой взгляд вернулся к ее лицу. Она по-прежнему улыбалась, но теперь ее единственный глаз смотрел на меня.
- А ну и пусть! - решил я. - Она все равно совершенна!
- Говорить будешь ты. У тебя к этому делу язык лучше приспособлен. - Никки хлопнул меня по плечу. Я согласно кивнул.
Откуда-то сверху, трепеща крылышками, спустился мотылек. Его привлекла не булава, а блеск осколков на полу. Незнакомка следила за ним восхищенным взглядом. "Ах, - подумал я. - Будь у меня талант к стихосложению... Что ж, начну издалека, а там..."
Но едва я набрал воздуха в грудь, как где-то над нашими головами скрипнуло, грюкнуло и в отдушину под потолком влетела рассерженная сова. Раздался голос директора:
- Братья Задунайские! Ваш выход через пятнадцать минут! Повторяю! Братья Задунайские! Ваш выход через пятнадцать минут! Если опоздаете, я вас на тумбу натяну! Повторяю...
Сова утробно скрипнула и рухнула на пол пыльным чучелом. Булава шкваркнула и погасла. Воздух в груди оформился в патетическую речь:
- О прекрасная незнакомка! Долг зовет нас! Но мы непременно вернемся! Никки, покатились!
Времени было мало. Стуча конечностями, будто боевой конь, мы рванули к манежу. Примерно на середине пути мы опомнились и понеслись над кладбищем, распугивая летучих мышей. Отдельные их экземпляры достигали размеров откормленного кота, однако никто из ночных тварей не решался с нами связываться. Тем больше было мое удивление, когда я едва не ткнулся носом в каплеобразный предмет, висящий на ветке. В первое мгновение я с ужасом представил острые когти, впивающиеся мне в лицо, однако уже в следующее понял, что передо мной не упырь. На ветке, в трех секундах полета плашмя до земли, висела авоська. В авоське лежала голова. Голова открывала рот, но говорить не хотела, видимо, удрученная своим положением.
- Извините, - обратился я к голове. - Вы не знаете стихотворения о мотыльке, летящем к осколкам?
Голова перестала шлепать губами, на мгновение задумалась и продекламировала:
Лопнула лампочка, брызнуло стекло,
Но свет все равно горит
И влечет мотылька.
Осколки блестят, отражая луну.
Мотылек летит
И душа легка.
И если тот свет не погаснет сегодня,
Настанет ли утро
Для мотылька?
Или ночь не пройдет, любуясь полетом
Красивым, опасным и трудным,
Растянутым на века?
А свет не погаснет, согретый
Легким крылом.
Он будет гореть, пока
Влюблен в него мотылек, белый и чистый,
Наполнен огнем.
Покуда душа легка.
- Ах, как чудесно! Вот только так длинно, мне бы буквально в четыре строки...
- Торопитесь? - нахмурилась голова.
- Ой! - Никки подцепил авоську, и тут же пристроил голову на чьем-то надгробии. - Мы действительно торопимся!
На манеж мы выкатились взмыленные, но бодрые. Страховочная сеть уже была натянута, реквизит готов. Скольких нервов нам он нам стоил! Одна только берцовая кость для третьей перекладины чего стоила! А ведь не всякая кость годится. Самый лучший вариант - кость утопленника-самоубийцы, но ведь их хоронят за оградой. А за ограду нам весьма не рекомендуется. А кость простого утопленника выдержит нас, но не нашу Пышку. Словом, сей реквизит был буквально выстрадан нами у директора. Да и рамка была не простая. Хотелось бы, конечно, из серебра, на худой конец, из сплава, однако рабочие через одного - зомби...
Сонные зрители встретили нас овациями. Не удивительно: под куполом стоял крепкий кофейный дух. Дух был древним: его привезли сюда из Аравии около пятисот лет назад и захоронили вместе с хозяином. Хозяин воскрешению, увы, не подлежал и оттого дух скучал, отдыхая душой (прошу прощения за каламбур), тягая штангу. Оттого с каждым представление он лишь крепчал. Вон, у одной зрительницы даже дыхание перехватило - не иначе, сердечко ёк...
Поначалу представление шло вполне штатно, с поправкой на обстановку. Несколько разогревочных кульбитов прошли своим чередом, на очереди был наш коронный апфль. Несколько перекладин свободно располагались на разной высоте. Раскачиваемся на самой верхней, длинный прыжок, винт... моя рука соскальзывает с перекладины, полет... Дальше Никки должен был уцепиться за перекладину из утопленника, закрепленную чуть ниже. Я сгруппировался для сальто, но что-то пошло не так: мы падали прямо на рамку. Еще немного, и мы бы наконец выяснили, кого из нас двоих парализует в случае перелома позвоночника. Лично я склонялся к мнению, что паралич грозит нашей нижней части, но выяснять опытным путем не спешил. В последний момент я уцепился за страховочную перекладину, в плече что-то хрустнуло (а что вы хотите: плечо висельника для перекладины совершенно не годится!), но я все-таки выполнил этот бланж, что позволило брату вывести нас на задуманное сальто. Зрители были в восторге: со стороны, думаю, это смотрелось потрясающе.
- Никки, что случилось? - уже надежно повиснув на качелях, поинтересовался я.
- В первом ряду. Мальчишка. - Никки взглядом указал за пределы манежа.
Я чуть повернулся. Жуткий тип. И впрямь совсем мальчишка, но от его взгляда у меня по спине забегали мурашки, и в ногах появилась совершенно лишняя сейчас дрожь. Ноги я сейчас чувствовал совершенно отчетливо.
- Возможно, новенький... ну да ладно. Кланяемся и уходим.
Едва вывалившись за кулисы, мы растянулись на полу. Никки закинул руку за голову:
- Ты уже придумал, что скажешь ей?
Я молча лежал и смотрел вверх. Сквозь дыру в шатре проглядывала луна. В ее луче танцевало замысловатый танец голубиное перо.
На свет огня, не видного в ночи
Прекрасный нежный мотылек летит.
Летит на этот свет, пусть ночь темна.
Пусть это лишь в осколках отражается луна.
- Как думаешь, ей понравится?
Никки молчал. С чего бы вдруг? Я привстал на локтях и только тут понял, что меня смущало последние несколько минут. Из груди брата торчал нож. В открытых глазах его отражалась луна.