Николаев Игорь : другие произведения.

Дворянство (Ойкумена-3, главы 1-7)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Медленно и неотвратимо Ойкумена погружается в бездну грандиозной катастрофы, какой не случалось уже много веков. Ведь в стране два Императора, а это все равно, что ни одного. Скоро пламя разрушительной междоусобицы поглотит землю, уничтожая все на своем пути. Так будет... возможно. Ибо ничто не предопределено, а судьба - не приговор. Мечи покоятся в ножнах, а боевые штандарты не развернуты, и надежда уберечь хрупкий мир еще жива.
  
  
  Дворянство
  
  'У большинства любителей фэнтезийно-исторического взгляда на Средневековье и Ренессанс есть одна общая проблема, они не понимают, что насилие было постоянной константой жизни. Для дворянина (и не только) смерть от переизбытка железа в организме была профессиональным риском, который начинался с первых шагов и продолжался вплоть до отпевания (зачастую в отсутствие тела). Все было настолько естественно, что об этом даже не задумывались и уж тем более не сокрушались. Бароны или графы ( а так же церковные деятели всех мастей, от настоятелей до кардиналов) перемещались как минимум в сопровождении десятка-другого вооруженных слуг не из дворянской спеси, а из банального желания жить. Ведь удар мог быть нанесен внезапно и с любой стороны. Количество встреч, переговоров, а так же просто дорожных пересечений, закончившихся выносом тел, не поддаются счету. Спокойные времена отличались от неспокойных разве что общим количеством инцидентов и реакцией центральных властей на них'
  Кирилл Копылов
  
  'Почти все персонажи были на сложных щах, имели суровую судьбу (или, вернее, она имела их), тяжелое прошлое и опасное будущее'
  Иван Кошкин
  
  Пролог
  
  - Они мерзавцы, но не глупцы.
  С этими словами Раньян положил руки на пояс Елены. Жест выглядел интимно, едва ли не как прелюдия к поцелую, но бретер лишь 'усадил' ремень пониже на бедрах.
  - Ничего не должно болтаться, - назидательно указал Раньян и продолжил прерванную мысль. - Они не верят в то, что женщина может бросить им вызов и победить, но коль такое случилось, будут осторожны. И первым выставят самого слабого. Если он тебя убьет, ничьей чести не будет урона. Если же вдруг случится обратное, его пример послужит остальным на пользу.
  - Это хорошо? - спросила Елена.
  - Это не хорошо и не плохо. Это события, они просто есть. С одной стороны полезно наращивать усилия, идти от слабого к сильному. С другой - бои станут изматывать тебя, к сильнейшему противнику ты подойдешь уставшей. Возможно раненой.
  - Ты веришь в меня, - негромко заметила женщина и ответила на немой вопрос бретера. - Уверен, что я скрещу мечи со всеми.
  Раньян промолчал. Он забрал клинок Елены, женщина приподняла бровь, недоумевая, и бретер положил на стол большой сверток из прочной ткани, замотанный крепким шнуром. Сверток казался тяжелым и характерно брякнул металлом о доски, темные от времени и сырости.
  - Подарок, - сообщил Раньян, откладывая кригмессер Елены. - От ...
  Он не закончил, и так было ясно, кто расщедрился. Женщина быстро распутала шнуры. В светлой ткани хранились прямой обоюдоострый меч и кинжал с мощной, развитой гардой, а также боковой чашкой в виде ракушки. Ценные вещи доброй работы, целое состояние, жизнь и смерть, откованные в стали.
  Тем временем герольд за толстой решеткой надрывался, расписывая в высокохудожественной форме суть конфликта. Шум толпы проникал сквозь камень и дерево, отзывался в костях и нервах. Наполнял душу ожиданием. Судя по рокоту, похожему на шум прибоя в шторм, людей собралось порядочно. Кто-то пронзительно свистел, вопили торговцы сладким тростником и медовыми зернами, спеша распродать товар до начала действа. Словам глашатая аккомпанировали трубы и флейты, подчеркивая особо важные моменты. Сквозь музыкальный фон пробивались отдельные 'бесчестная особа сомнительных качеств...', 'презрев закон...' и прочие обстоятельства дела. Елена не слушала, сосредоточившись на даре.
  - Хорошая сталь, правильно уравновешен, - одобрил Раньян, поднимая меч на ребре ладони. - Но все же проверь, быть может, не стоит менять оружие перед боем.
  Елена взяла клинок, махнула пару раз, ответила:
  - В самый раз.
  - Тебе виднее, - бретер нахмурился, однако спорить не стал. Бойцу лучше знать, что ему больше по руке в схватке насмерть.
  Елена примерила кинжал, как он будет на поясе сзади, под левую руку. Неудобно, мешала чашка. Тогда женщина сунула его в левый сапог, вышло еще хуже, тяжелая гарда колебалась из стороны в сторону, несмотря на плотное голенище. Пришлось вернуться к первому варианту, и Раньян помог затянуть ремешки, прицепив ножны к широкому ремню. Елена повесила слева небольшой трапециевидный щит 'таргу' за специальный крючок. Второй кинжал, поменьше и попроще, вошел в правый сапог, как влитой.
  - Минуту... Чуть не забыла, - женщина воткнула в, с позволения сказать, прическу длинную заколку из полированного серебра. Сомнительная, на грани презрения уступка общественному мнению, осуждавшему непокрытость головы.
  Раньян поднял и хотел, было, зашнуровать ей высокий складчатый воротник рубашки
  - Оставь, - качнула головой женщина.
  - Может защитить горло от пореза, - напомнил Раньян.
  - К черту, - лаконично отрезала фехтовальщица.
  - Как скажешь, - пожал плечами Раньян.
  Елена смерила его взглядом, думая, что есть в мире истинные ценности, не подверженные времени. Что бы ни случилось, бретер будет неизменно стилен и зловещ, длинноволос, одет в черное и вообще похож на вампира-декадента или трагического мушкетера.
  Забавно... Раньян по прозвищу Чума, величайший бретер в своем поколении, помогает ей собраться на бой, как родной дочери. И, кажется, по-настоящему волнуется, хотя кто его знает, что за чувства на самом деле скрываются под маской со щегольски подстриженными усами и бородкой клинышком, смахивающей на 'эспаньолку'.
  - Кинжал, - сказал бретер. - Прибереги его напоследок.
  - Что?
  - Барбаза хорош, очень хорош, - терпеливо разъяснил мужчина. - Он не бретер, но учился у бретеров. Если дойдешь до схватки с ним, будет непросто.
  'Спасибо за 'если'' - хотела едко заметить женщина, но сдержалась.
  - Он привычен к бою против меча или меча со щитом, большим и малым. Но твой новый стиль... Непривычно. Неожиданно. Со стороны будет казаться, что ты измотана, уже не можешь держать щит и хватаешься за соломинку. Используй это.
  - Спасибо.
  Елена посмотрела в черные непроницаемые глаза бретера, похожие на полированный обсидиан
  - Как думаешь, он там? - вдруг спросила она. - Смотрит ли на... свою науку?
  - Возможно. Ему не нужно сидеть на трибуне, чтобы знать, - очень серьезно ответил Раньян.
  - Да, в самом деле, - вздохнула женщина. - Надеюсь, Артиго этого не видит.
  - С коронованного ублюдка станется притащить мальчика на трибуну, - проскрежетал бретер, машинально оглянувшись, не слышит ли кто. Елена пожалела, что наступила на больную мозоль.
  За решеткой взвыли трубы, указывая на то, что время пришло. Елена сглотнула, положила руку на щит, чувствуя привычную тяжесть и острый угол в бронзовой окантовке. Меч в правой руке показался громадным и увесистым, как двуручный топор поллэкс. Драться и, возможно - очень возможно! - умирать категорически не хотелось. До дрожи в руках и ногах.
  'Уходя - уходи' - вспомнила она слова Деда и сделала решительный шаг к решетке. На той стороне уже гремел ключами сторож, готовясь открыть дорогу поединщице.
  - Стой, - Раньян положил ей на плечо широкую ладонь в перчатке, тяжелую и твердую, как рука медной статуи.
  - Не отрывай мизинец от рукояти, - напомнил бретер. - Ты все-таки сбиваешься на разворот клинка 'двумя пальцами'. Рукоять надо брать плотно.
  - Да, я запомню, - пообещала Елена.
  Они замерли н мгновение, стоя бок о бок.
  - Не думай, не жди, не бойся, - вымолвил бретер, глядя в сторону. - Просто иди и убей их. Убей их всех.
  Елена молча кинула и сделала шаг, выходя из-под сводов каменной трибуны, под лучи заходящего солнца.
  Обычно арены делали круглыми, щедро засыпая мелким песком, но эта площадка была прямоугольной, скорее даже квадратной и мощеной гладким камнем. Судя по всему, здесь чаще играли театральные представления, чем бились на звонкой стали. Елена оценила бы длину сторон метров по пятнадцать, это хорошо, для маневров хватит. Трибуны возносились в три яруса, совсем как в цирке, первый этаж каменный, дальше дерево, под тентами для защиты от солнца. Сейчас тенты убрали, чтобы не мешать публике тенями.
  По традиции поединки божьего суда случались вечером, на закате, когда солнце уже коснулось горизонта, а луна только поднимается в серебряное небо. Елена развернулась на носках, оценивая, не бьют ли в глаза лучи небесных светил. Нет, не бьют, что хорошо, не нужно делать поправку в маневрах на то, кто кого развернет мордой против солнца.
  Снова завыла труба. Время тянулось, не заканчиваясь, как мед за ложкой. Сосредоточенная на грядущей смерти, Елена воспринимала окружающий мир урывками, как отражения в осколках зеркала. Вот королевская ложа под штандартом Закатного Юга и да, конечно юный Артиго Готдуа сидит по правую руку от короля-тетрарха. Мальчишка холен, причесан, одет в щегольской кафтанчик с изысканным золотым шитьем и, кажется, даже намазан какой-то косметикой, но в глазах по-прежнему застыл ужас, который, видимо, уже не растопить никакой любовью. Из-за широкого белого воротника гармошкой Елене показалось на мгновение, что голова мальчика отсечена и лежит на блюде. Женщина вздрогнула.
  Рожи, кругом гнусные рожи южного дворянства. Роскошь, драгоценности, одежда, чью стоимость меряют лишь в золоте. Пудра, парики, чепцы-сеточки с жемчужными нитями, высокие шляпы, расшитые символами юго-западного Двора - белое кольцо на красном фоне. Третий ярус был отдан в пользование низшим сословиям, а на бортиках и декоративных башенках расселись 'крикуны', что во всех подробностях описывали происходящее толпе за пределами арены. Совсем как спортивные комментаторы. Елена где-то слышала, что хороший 'крикун' ценился едва ли не дороже менестреля, потому что спеть песенку каждый сумеет, а пересказывать в реальном времени постановку заезжего театра или борцовский поединок, да так, чтобы слушатель будто сам поглядел - тут мастерство нужно.
  Взгляд споткнулся о знакомое лицо, Елена пропустила удар сердца. Вот уж кого не ожидала здесь увидеть, так это высокородную ловари Дессоль аусф Лекюйе-Аргрефф. Интересно, кто допустил беременную аристократку на кровавое зрелище?.. Баронесса Аргрефф чем-то напоминала Лив Тайлер времен 'Властелина Колец', только лицо чуть шире и к тому же отекло из-за тяжелой беременности, впрочем, благородные черты скрывались под слоем пудры. Длинные тяжелые волосы были убраны в сложную прическу, пронизанную десятками серебряных заколок, таких же, как единственное украшение Елены. Дессоль казалась сосредоточением холодной, высокомерной отстраненности. Лишь руки в кружевных перчатках стиснули веер, словно копейное древко, выдавая бурю чувств за напудренным фасадом. Елена большим усилием воли отказалась от хулиганского желания подмигнуть баронессе в хорошем стиле сальных кабацких шуток, дескать, жди полуночного часа...
  Дворянство молча созерцало, народ попроще шумел и умеренно кидался яблочными огрызками. Дудела труба. Теперь Елена, наконец, посмотрела на оппонентов, прозванных 'Четырехглавое Бэ'. Барбаза, главарь. Барбро, второе лицо в компании. Барка, основные 'кулаки'. И Баттести, самый молодой, туповатый и красивый. Все на одно лицо, как братья - чернявые, смуглые, волосы подстрижены с рыцарским понтом и лоснятся от масла. Одеты дорого и безвкусно, как наемники, которые хотят сойти за жандармов, отчасти даже получается, но все равно, не по доходам замах. Не бандиты в чистом виде, не бретеры, не солдаты удачи, не рутьеры или наемные убийцы, а все сразу, по обстоятельствам и наживе, под прикрытием худородных, но все же гербов нищей аристократии. Четверка собралась вокруг небольшого столика, похоже, вытащенного из какого-то приличного зала, на столешнице живописно и неярко сверкало вооружение.
  Суть вопроса была изложена глашатаем, однако все и так знали, что не поделили 'Четырехглавое' и заезжая то ли девица, то ли баба странного толку. Вызов и причина оного стали событием недели, его обсуждали по всей округе, далеко за пределами стен Пайт-Сокхайлхей, 'Чудесного Града', от крестьянских домов до зеркальных дворцов.
  Елена сделала несколько шагов, чувствуя пристальный взгляд Раньяна за спиной. Интересно, что сделает бретер, если тело спутницы все-таки ляжет в кровавую лужу на серый камень арены? Что-нибудь точно сделает, но ей это будет уже все равно. Милосердие на божьем поединке не полагается, более того, прямо осуждается, ведь превосходство одного бойца над другим есть явленная воля Господня, идти против нее глупо и опасно.
  Распорядитель предложил сторонам одуматься, примириться и не гневить Пантократора, ибо там, где спорят двое, неправ, по меньшей мере, один. А грех, в коем упорствуют под пристальным взглядом Господа нашего, утяжеляется троекратно против обычного.
  Четырехглавое отреагировало своеобразно, соответственно пристрастиям и положению в банде. Баттести показал непристойный жест и пообещал отодрать мужеподобную шлюху прямо в зад, на потеху общественности. Крикуны добросовестно пересказали обещание на все стороны света, вызвав ажиотаж за стенами, молодой убийца сразу стал героем-порнографом и звездой вечера для городской бедноты. Барка пообещал зарезать дуру не больно, по-божески. Барбро смачно и молча плюнул, кривя довольно красивое, породистое лицо. Он чем-то походил на Раньяна, видимо, оба происходили из одного региона, только бретер был светлее кожей.
  Барбаза, когда пришел его черед, проявил себя, как и положено главарю хитрожопой и успешной шайки, которая зарабатывает на крови, однако успешно лавирует меж законами, избегая палаческого топора. Он задвинул короткую, но прочувствованную речь, в которой советовал глупой женщине одуматься, не гневить Господа и заняться более соответствующими ее полу делами. Речь у южного бандита оказалась хорошей, без жаргонизмов, почти как у юриста или декламатора. Теперь одобрительно вопили не только быдломассы, но и относительно респектабельный третий ярус, где сидели цеховые мастера, купцы, а также прочие сливки общества без дворянских цепей.
  Елена повернула голову вправо, затем влево, разминая шею и трапециевидные мышцы. Женщина, разумеется, тщательно растянула перед боем каждую связку, но кипящий в крови адреналин требовал действия. Краем глаза Елена снова зацепила баронессу. Лицо Дессоль настолько побледнело, что, казалось, синева просвечивает сквозь штукатурный слой пудры.
  Внимание толпы сосредоточилось на поединщице, пришел ее через молвить слово перед боем или в отмену его. Елена вскинула голову, прислушалась к наступившей тишине. Все ждали, что скажет потерявшая разум женщина, точнее в каких выражениях станет юлить, изворачиваясь в нежелании сдохнуть под мечами. Елена повернулась к трибуне под красно-белым штандартом, перехватила рукоять правильно, двумя пальцами поверх перекрестия. Меч лежал в руке идеально, достойное изделие хорошего кузнеца, легкий, обоюдоострый, с защитными кольцами и гардой в виде слабо изогнутой S. Елена четко, как на тренировке, выполнила салют в сторону королевской ложи, обозначила поклон, развернулась к 'Четырехглавому' и сделала паузу. Теперь затихли все, напряжение, казалось, вибрировало, заставляя воздух колебаться, как в лютую жару.
  Елена чуть заметно улыбнулась, демонстрируя превосходство, которого на самом деле не чувствовала. Представила, как выглядит со стороны: молодая женщина, высокая, очень подтянутая - результат здорового образа жизни, умеренного питания и ежедневных тренировок. Черные обтягивающие штаны без гульфика, похожие на бриджи для верховой езды. Сапоги под колено на мягкой подошве и низком каблуке. Белая - хотя, учитывая специфику местной стирки, правильно было бы называть ее светло-серой - рубашка со свободными рукавами без прорезей, с нормальными пуговицами вместо шнурков и прочей лабуды. Черные же перчатки по локоть из плотной кожи с дополнительными накладками. И рыжие волосы, подстриженные чуть ниже ушей. Красиво, броско, вызывающе. Что ж, если плевать в коллективную морду общественности, лучше делать это эффектно.
  - Вы преступили законы божьи и людские, - сказала она, отметив прекрасную акустику арены. Крикуны с минимальными задержками повторяли ее слова, разнося по округе.
  - Я убью вас. И, к сожалению, смогу сделать это лишь один раз.
  Жребий брошен, мосты сожжены. Теперь, даже захоти женщина отступить, это было невозможно, вызов стал испытанием Божьего суда, в котором должен оказаться хотя бы один мертвец.
  Возможно, народ кругом орал и шумел, Елена этого не слышала, сосредоточившись на противнике. Баттести уже спешил ей навстречу, размахивая тяжелым тесаком, он явно рассчитывал закончить бой как можно быстрее, сметя более легкую и худощавую соперницу. Парня можно понять, выйти против женщины, да еще пред очами сливок общества - унизительно, прямо скажем.
  Елена шагнула ему навстречу, с идеально вертикальным корпусом, заложив левую руку за спину, прижав к боку локоть правой, вооруженной. Позади младшего коллеги орал и плевался Барка, но старшая двоица наоборот, хранила молчание, внимательно щурясь. Как и предсказывал Раньян, их самоуверенность не превращалась в глупость. Женщина кидает вызов опытной банде прожженных негодяев? Забавно. Нелепо. Но и любопытно, есть повод проявить осмотрительность.
  Баттести рубанул со всей дури, поединщица легким отшагом ушла от вражеского клинка и тут же качнулась обратно, ближе к противнику. Она вошла в 'Круг Смерти' оппонента, скользя на сильных ногах, как водомерка по воде, легко, с изящной грацией. Елена обозначила укол в лицо, Баттести довольно быстро и умело закрылся мессером, поставив клинок вертикально, Женщина сделала еще один шаг и крепко схватила противника за правую руку. Она увидела очень близко глаза противника, расширенные, непонимающие, полные безбрежного удивления в первую очередь от ощущения, что вместо мягких, слабых женских пальчиков на его запястье легли стальные наручники.
  
  Глупцы и ярмарочные борцы хватают за одежду. Их можно понять, так проще. Но для нас борьба - не забава и не кабацкий мордобой, а прелюдия к убийству. Поэтому любой захват всегда целится только 'в мясо'. Хватай врага так, словно твои пальцы это клещи, и ты жаждешь вырвать ими кусок его плоти. Тогда, если даже не сумеешь провести бросок или залом, ты хотя бы накажешь противника болью.
  
  Баттести потерял мгновение, пытаясь освободить руку, и этого было достаточно. Елена уколола сбоку и плашмя, в сердце, мгновенно отскочила, выходя за пределы досягаемости вражеского мессера, не выпуская из виду остальных 'Бэ'.
  Поначалу мало кто понял, что случилось, а те, кто понял, сохранили чувства при себе. Баттести отшатнулся, крестя воздух изогнутым клинком, отчаянно хрипя ругательства. Барбаза наклонился вперед, хмурая улыбка сразу покинула смуглое лицо. Елена сделала несколько шагов вправо-влево, двигаясь вдоль воображаемой дуги за пределами острия мессера.
  Громко хлопнула кожа о кожу. Елена, даже не оборачиваясь, знала, что Раньян скупо аплодирует, не снимая перчаток, оставаясь в тени, рядом с приоткрытой дверью. Баттести недоуменно оглянулся на черного бретера, открыл рот, чтобы сказать еще что-то, и тут почувствовал в полной мере, что с ним явно не все в порядке. Молодой убийца кинул взгляд в сторону товарищей, шевеля губами, с выражением растущего недоумения на скуластом лице. Затем потрогал небольшой разрез на кружевной рубахе, недоуменно потер пальцы, испачканные красным.
  - Ой, - с каким-то детским удивлением произнес он, чувствуя, как тяжелеет рукоять мессера в непослушной руке.
  Елена напала снова, словно призрак, давя немигающим взглядом, как змея в броске. Удар, отбив, а затем стремительное движение клинка, наискось разрубившее физиономию Баттести. Это было не слишком разумно, и Раньян предостерегал, что такие фокусы вредны для лезвия - зубы слишком твердые. Но Елена хотела, чтобы тварь мучилась, хотя бы недолго.
  И снова челночное движение назад, потому что даже рука умирающего способна убить.
  - Авава-баа... - просипел Баттести, шевеля синеющими губами, перечеркнутыми глубоким разрезом. Как будто все еще не осознал происходящего. А затем кригмессер упал, звучно лязгнув о камни. Смертельно раненый поединщик вопил и размахивал руками, словно никак не мог решить, то ли зажать рану меж ребер, то ли закрыть лицо. Жуткий, полный безнадежного отчаяния вой все не заканчивался, пока Елена не рассекла глотку Баттести до позвоночника.
  Она заученно вдохнула, прошлась, взмахнув клинком, будто тростинкой, чувствуя себя легко, словно птица в полете. Настолько, что пришлось несколько раз повторить самой себе, что еще ничего не закончилось, это лишь самое начало труднейшего поединка. Убить молодого дегенерата, пользуясь его самоуверенностью - не подвиг, не заслуга. Это просто убийство, и, чтобы выйти с арены, предстоит совершить еще три, одно другого тяжелее.
  В фильмах люди с перерезанным горлом умирают быстро и красиво, разве что с легким стоном. Баттести расставался с жизнью по-настоящему, то есть долго и отвратительно. Воздух со свистом вырывался из рассеченной глотки, крупное тело билось в судорогах, перекатываясь с боку на бок и не в силах перевернуться. А крови было столько, словно зарезали свинью, по всем правилам, подвесив на крюке, чтобы слить жидкость без остатка для колбасы и 'жарехи'. Елена отметила, что теперь здесь можно поскользнуться, следует быть осторожной.
  Третий человек, которого она убила в своей жизни. И первый, кого Хель положила, как настоящий фехтовальщик, острым клинком, один на один.
  Кажется, шум стоял запредельный, но в уши будто вату сунули, вопли, граничащие с коллективной истерикой, шли мимо сознания поединщицы. Сейчас ее волновало только одно - кто следующий? Барка или Барбро?
  Распорядитель оглянулся на королевскую ложу, растерянно пожал плечами и обменялся взглядами с экзархом. Согласно традициям следовало провозгласить 'Пантократор увидел', а служитель церкви должен был ответить 'Судья всех судей отмерил!', после чего поединок официально завершался. Но впервые было так, чтобы один вызвал нескольких, и суд развивался как цепь дуэлей. Баронесса Аргрефф все же сломала веер, щелчок тонких планок растаял на фоне воя толпы. Крикуны надрывались, расписывая происшедшее, описания катились дальше, от уха к уху, обрастая подробностями, и вот рыжая девка уже оторвала юноше голову безоружными руками, жадно высасывая кровь прямо из огрызка.
  Тело унесли, когда прекратились судороги, стало ясно, что чуда не случилось, и Баттести умер бесповоротно. Барка шагнул к центру арены, пригибаясь, вытягивая руки. Елена внимательно присмотрелась к вооружению второго оппонента - кулачный щит и узкий граненый клинок на сабельной рукояти с широкими 'усами' гарды. Такое оружие часто использовали рыцари, что в силу бедности не могли позволить себе настоящий 'пробойник' с рукоятью в полторы руки. И убийцы, действующие в группе. Очень удобная вещь против кольчуг и облегченных 'городских' бригандин.
  Вот это уже другое дело, манеры поединщика и выбор амуниции указывали на человека с пониманием и опытом. Здесь легкой победы ждать не стоит.
  Женщина подошла к краю багровой лужи, оставшейся после жмура. Сняла с пояса таргу, продев ладонь в петлю из плотной, твердой кожи, большой палец лег на 'таблетку' упора. Барка остановился на другом конце лужи, внимательно глядя в глаза рыжей. Боец походил на медведя, невысокий, пожалуй, на пару голов ниже соперницы, но кряжистый и широкий. Такие медленно бегают, зато легки на стремительных бросках. Меч и баклер он держал умело, легко, клинок все время был в движении, словно отсекая невидимую бахрому от круглого щита.
  Елена подняла таргу выше, глядя на противника поверх волнистого края, снова прижала локоть правой руки к боку, экономя силы. Начинать она не собиралась, предлагая сопернику проявить себя, сделать первый ход и, желательно, первую же оплошность. Барка принял вызов и сделал тот самый ход, едва не убив женщину первым же ударом.
  Он шагнул в кровавую лужу, глухо стуча о влажный камень металлическими подковками на сапогах, рубанул сверху, 'от кисти', звякнув клинком о бронзовую окантовку тарги. А затем сразу продолжил движение вперед, переводя удар в укол, целясь в лицо женщине. С круглым щитом такой фокус не прошел бы, а вот тарга едва не убила хозяйку - изгиб верхней кромки сработал, как направляющая, не позволяя сбросить клинок в сторону. Елена спаслась лишь скачком назад, но слишком медленно, получив самым концом граненого острия в левую скулу.
  Женщина побежала, не чинясь, разрывая дистанцию, Барка попробовал, было, догнать, но поединщица 'челночила', обозначала быстрые выпады, меняла направление. 'Бэ' номер два выдохся и дальше пошел шагом, стараясь загнать противницу в угол. Елена слизнула кровь, стекающую по щеке в уголок рта. Было очень больно, а в голову сами собой лезли подсчеты микробов, что собрались на кончике бронебойного шила. Шрам наверняка останется, пусть и не такой, как у ведьмачки. Но больше всего уязвила обида на собственную криворукость, ведь фехтовальщица прекрасно знала эту особенность тарги с ее специфическим профилем.
  Какой же этот шкаф быстрый...
  Барка наступал, явно пытаясь использовать бонус удачного дебюта на всю катушку. Поединщик снова ударил и ударил очень хорошо, сложной, быстрой, как молния, комбинацией. Сначала колющий удар в живот, который Елена остановила таргой, затем сразу укол сверху вниз поверх щита в лоб. И когда Елена подняла таргу выше, укол превратился в зигзагообразное движение, проходя под щитом. Снова женщину спасла только скорость вкупе с хорошо поставленной культурой движений, пресловутые Шаги, наука Чертежника. Изогнувшись немыслимым образом, Елена пропустила смертоносный выпад мимо, перевела изгиб в падение, спасаясь от удара баклером, перекатилась через плечо, едва не сломав поясницу торчащей рукоятью кинжала. Снова побежала ближе к центру арены. Барка топал за спиной, шипя ругательства и шумно хватая воздух мокрым ртом.
  Широченного дварфа надо было кончать, причем быстро, пока он ее не измотал. И даже если получится, он всего лишь второй из четырех, а мастерство противников повышается с каждым раундом. Елена перепрыгнула лужу и опустилась на колено, дав себе отдых, как боксер, которому отсчитывает секунды рефери. Барка догнал ее и попер словно кабан, напролом. Елена стиснула зубы и контратаковала, 'раскручивая' движение по заветам покойного Чертежника, от костей наружу.
  Легкий обоюдоострый меч упал по диагонали справа налево, метя по внутренней стороне бедра поединщика, удар был классичен до невозможности, расписан во всех фехтбухах Ойкумены, так же подробно, как и защита от него. На это, то есть на заученный тысячами повторений шаблон, Елена и рассчитывала. Распаленный первыми успехами и первой кровью, чувствуя слабость противницы, Барка не распознал уловку и среагировал как хороший фехтовальщик, прилежно изучавший науку боя. То есть парировал, низко опустив клинок своего недо-кончара, в скрежете столкнувшегося металла. Дальше по канону следовал ответный удар в голень или колено поединщицы, очень удобный из такой позиции, даже бронебойным мечом без хорошо выраженного лезвия. И добавить баклером в голову. А дальше предстоит лишь техническое добивание противницы, у которой самое меньшее сильный ушиб ноги, скорее всего разбитый сустав, а также перелом лицевых костей с выбитыми зубами.
  Барка двигался, как хорошо отлаженный механизм, в котором все колесики тщательно пригнаны друг к другу, движение одного наилучшим образом соответствует вращению других. Но рисунок идеальной комбинации сломался, потому что Елена на одном шаге выкинула вперед обе руки, с паузой в долю секунды, сначала меч, затем щит. Барка остановил меч поединщицы, и в тот момент когда следовало переводить парирование в контрудар, Елена заблокировала ему вооруженную руку таргой, точно поймав предплечье волнистым изгибом щита. Фехтовальщица смачно плюнула в бородатую физиономию, выиграв еще удар сердца у противника, что не ожидал вульгарного приема уличной драки от обычной бабы. Затем женщина сделала быстрый шаг назад, одновременно поднимая меч и протягивая конец обоюдоострого клинка через пах противника. Барка с пронзительным воплем согнулся, инстинктивно закрываясь, и Елена, продолжая выигрывать темп, закончила стремительный размен мощным уколом в колено. Целилась под коленную чашечку, а попала, судя по всему, точно в центр округлой костяшки, но и так получилось хорошо.
  Снова отбежать, выровнять дыхание, обождать, пока чуть успокоится бешено колотящееся за ребрами сердце. Пот стекал по лицу, мешаясь с кровью, жег рану под глазом, которая и так болела. Барка, наконец, потерял самообладание, орал и сквернословил, отказываясь понять и признать, что уже мертв, хотя еще движется. Он визжал, колотил мечом о баклер и призывал скверную бабу драться, как положено. Но движения его замедлились, потеряли смертоносную точность, чулки стремительно напитывались кровью, а ходить боец толком не мог, лишь прыгал на здоровой ноге, подволакивая уязвленную. Елена улыбнулась, как гиена, нарезая круги за пределами досягаемости Барки, в темных глазах рыжеволосой женщины мертвенными огоньками отразился серебряный свет восходящей луны. Барбаза и Барбро переглянулись, склонили головы, что-то обсуждая. Они как будто забыли про соратника, что бесновался посреди арены, Барка для них был уже мертв и списан, а живым требовалось посоветоваться, как загнать в могилу бешеную девку.
  Елена искоса поглядела на оставшуюся половину Четырехглавого. Еще двое, господи помилуй, и это бойцы совсем иного уровня, а она уже вымотана и ранена, пусть даже легко. И дважды - по-разному - использован козырный прием с блокировкой вооруженной руки противника, теперь про это можно забыть, придется искать что-то новое.
  Женщина сглотнула, чувствуя иссушающую жажду, крепче взялась за ременную петлю щита.
  - Легко ты не умрешь, - тихо пообещала она Барке, зная, что слова потеряются в шуме, не достигнут даже первых рядов, оставшись достоянием лишь двоих.
  'Дварф' бешено завыл, роняя клочья пены меж зубов. Снова заскакал на одной ноге, пытаясь допрыгать до фехтовальщицы.
  - Я тебе мочевой пузырь проткну, - так же негромко посулила женщина, легко сохраняя дистанцию, выжидая, чтобы противник утомил и здоровую ногу, окончательно потеряв мобильность.
  Барка выл, стремительно бледнея от кровопотери, народ вопил, крикуны орали на полный разрыв глотки, понимая, что настал их звездный час. Чопорные аристократы хлопали и топали, как черный люд, а третий ряд уже вовсю ставил настоящее золото, пренебрегая запретами осквернять божий суд презренной наживой.
  Вот и четыре мертвеца на счету, вернее три с половиной.
  - Я вас всех убью, - сказала Елена, подкрадываясь к Барке, выставив щит. Острие меча подрагивало, как осиное жало, целясь в живот 'дварфа'.
  - Всех.
  _________________________
  
  Тарга:
  https://marozzo.ru/research/weapon/scudo/targa/
  
  Часть I
  Странники
  Глава 1
  
  'История Лихолетья, Конца Времен или, как его чаще называли современники, Смертного Века, подобна драгоценному камню сложной огранки. Каждая сторона преломляет свет особенным образом, однако все они - часть целого.
  Типичный взгляд, сформированный плеядой выдающихся умов так называемой 'Старой Школы' категорично выводит на первый план роль личности в истории. Такой подход кажется нам чрезмерно узким, он, как луч фонаря, ярко выхватывает отдельные элементы, оставляя во тьме прочие. Однако кто рискнет отрицать историческую роль, скажем, князя Гайота или сестер Вартенслебен? Поэтому правы те, кто утверждает: вот были люди, чьи действия и безудержные амбиции уничтожили мир.
  Столь же известна и популярна история о том, как фамилия Алеинсэ организовала эффективный и эффектный заговор с целью вернуть долги, однако, посеяв ветер, островитяне пожали бурю, что пронеслась над континентом, не разбирая правых и виноватых. И это тоже правда, обоснованная множеством свидетельств.
  Мы также справедливо указываем, что катализатором выступил объективный процесс развития государства, абсолютистские тенденции собирания Ойкумены под знаменем императорской власти. И, как естественная реакция - противоборство аристократии, которая ощутила прямую и явственную угрозу своему положению со стороны Дома Готдуа. Да, семья Алеинсэ выступила наиболее решительно, столкнув первый камешек лавины, но разве она создала неустранимое в рамках властной парадигмы эпохи противоречие и напряжение?
  А теперь зададимся вопросом - какую роль сыграл в общих событиях долгосрочный кризис мелкой знати? Амбиции бономов, разумеется, выступили подобно кресалу, но искра упала на сухое топливо, которым стали тысячи и тысячи ловагов, фрельсов, обнищавших всадников и сержантов. Тех, кто с одной стороны были обязаны нести дорогостоящие повинности военного сословия, то есть нуждались в постоянном источнике дохода. С другой же - становились жертвами последовательной и крайне агрессивной политики концентрации земли в руках ишпанов и гастальдов. Представим, что семья Алеинсэ отказалась от своих планов, выбрав иную меру взыскания задолженностей. Как долго еще могло продолжаться и к каким последствиям привело бы дальнейшее разорение и деклассирование мелкопоместного дворянства, 'костей и мышц войны'?
  Заметим, что здесь (пока, о них речь впереди) не упомянуто крестьянство, оказавшееся даже под более тяжким прессом, нежели всадники, а также Церковь Пантократора, униженная, ограбленная, взывающая к справедливости и мщению.
  Наконец в последние годы мы стали свидетелями появления ряда крайне любопытных исследований относительно городской среды и ее влияния на Смутный Век. Введение в оборот ранее неизвестных источников показывает картину безжалостной, лишенной даже тени компромисса борьбы мелкого купечества с гильдиями почтенных негоциантов, а ремесленных советов, этих предвестников мануфактурной революции - с цехами, которые в описываемое время становились оплотом консервативного производства, в широком смысле 'старины', опирающейся, в том числе, на установившуюся практику слабой центральной власти. Новые исследователи показывают на многочисленных примерах, что сердце смуты, безусловно, билось в городах, откуда выходили марширующие колонны пехоты, где ковалось оружие и доспехи, а также рождались ассизы нового закона. И это тоже - правда.
  А истина заключается в том, что интересы гильдий, классов, сословий, цехов, так или иначе, приводили к одному - действиям конкретных людей, их мыслям и желаниям. Те, кто принимал решения и выполнял их, те, кто сражался и бежал от войны, храбрецы и жертвы безудержного насилия, выдающиеся личности, а также 'немое большинство' - все они сплели полотно Истории из множества разрозненных нитей собственных судеб. И в конечном итоге ни один свидетель тех событий - сильнейшие из сильных, знатнейшие из знатных - не мог сказать, что Лихолетье обошло его стороной'
  'Гибель Третьей Империи в письмах и воспоминаниях участников'
  Кафедра Летописной Истории в Чалатенайо, 12.19.19.1.8,
  II издание, по материалам рабочей группы 'Тла-Темохуа'
  
  'Сын мой, если ты читаешь эти строки, значит Единый счел мою жизнь завершенной, а душеприказчики исполнили волю, передав тебе сей архив. И ты, безусловно, теряешься в догадках - отчего твой отец, скупой на письма при жизни, доверяет тебе столь многое за гранью оной?
  Постараюсь ответить.
  Однажды, в самый темный час долгой зимней ночи я вспомнил Ее... Женщину с волосами цвета злого пламени, у которой было так много имен. Она приснилась мне, и образ Красной Королевы был жив и ярок, будто не минули десятилетия с того дня как я видел ее в последний раз. Все казалось так зримо, так явственно... Она молча смотрела на меня, улыбаясь едва заметно, краешками губ, той знаменитой и страшной улыбкой создания, что знает неизмеримо больше смертного. Улыбкой полубога или, что ближе к истине, демона, который смотрит на все и всех чуть наособицу, отстраненно. Не свысока, но скорее в мудрой печали того, кто видит множество дорог, закрытых для людей.
  Я проснулся и больше не смог найти покой. До самого рассвета чаша вина и шерстяной плед стали мне утешением. И они же, уберегая от ломоты в суставах, напомнили, что я стар. Уже очень, очень стар... И тогда душой моей овладела горечь сожаления. Сколько историй я записал в свое время, сколько баллад и сказаний сохранил для тех, кто придет после нас, чтобы вновь раздуть огонь. Пергамент, церы, папирус и бумага, все познало мое перо... Но для истории Разрушения не нашлось у меня ни вдохновения, ни чернил. Я не написал ни строчки о Разрушителях, а ведь пережил Их всех, и все Они стали тенями в моей памяти. Слабой, неверной памяти обычного человека, чьи пальцы уже с трудом держат перо, а жизнь по воле Божьей может прерваться в любое мгновение.
  Так я решил - следует посвятить остаток дней тому, чтобы, насколько это возможно, запечатлеть, наконец, свои воспоминания. После долгих колебаний я понял, что не в моем возрасте, не с моим здоровьем начинать великую хронику с прологом и моралью. Так было решено, что каждый день я посвящу какому-либо событию. Одно воспоминание, одно письмо, осколок прошлого, воскресший под медленным пером разбитого жизнью и горем старика, чья совесть отягощена несмываемыми грехами.
  Итак, я вверяю тебе мою память и мои слова. Распорядись ими по своему усмотрению, я же дам отчет Судье всех Судей в том, что сделал, а еще больше в том, чему позволил случиться бездействием...
  Сообразно логике я должен был бы начать эту повесть историей о том, как впервые увидел Их. Но разум упорно извлекает из пыльных чуланов памяти иное. Да... Иное. Не столько события, сколь их настроение, зловещие отблески, словно танец огненных отражений на полированной стали клинка.
  Начиналась первая весна в правление Императора Оттовио Готдуа-Алеинсэ, она выдалась дождливой и холодной. Внешне казалось, что смута, едва зажегшаяся в Мильвессе, затихла, будто искра в ночи, краткая вспышка слабого огня во тьме. Имперская власть стояла прочно, конные роты и наемные горские полки были многочисленны и храбры, впрочем, как всегда, а в казне Двора хватало средств на оплату воинства. Владетельные господа устраивали междоусобицы с большим, нежели обычно, рвением, но и в этом не было ничего из ряда вон выходящего, какой год обходился без малых войн сильных мира сего?
  И все же тревога повисла над мокрой землей, в которой гнило зерно, обещая верный голод. На небе взошла комета, яркостью бросившая вызов Луне, а чудовища старого мира вновь объявились в лесах, пробираясь в поисках человечьей плоти на улицы сел и городов. Гиены стали особенно свирепы, и не один благородный господин сложил голову, решив поохотиться в недобрый час, а дикие свиньи будто выучили повадки давно сгинувшего волчьего племени, начав собираться в хищные стаи, опасные даже для конных воинов.
  Старики говорили меж собой, что с прихода зимы не родился ни один мяур, и год начался с дурных знамений, а вслед за старыми суеверный шепот подхватывали молодые. Говаривали, что Император малолетен и слаб. Что вместо забот о делах Ойкумены он проводит дни напролет в несдержанных распутствах, кои позорны и для мужей, чьи волосы покрыты сединой, не говоря о юноше тринадцати лет. Что Регентский совет правит вместо Императора, обогащая лишь проклятый Остров Соленой Крови. Что юный Артиго из семьи Готдуа жив, скрываясь от многочисленных врагов, и некоторые во всеуслышание именовали его Самозванцем, а другие, оглядываясь, возносили молитвы за спасение истинного Императора от козней нечестивцев и клятвопреступников.
  Обыватели, как водится в преддверии смутных времен, ждали Посланника и Пророка, а кое-кто якобы даже видел их. Говорили также - и то была истина, кою могу засвидетельствовать самолично - что монета продолжает легчать, и серебра в грошах ныне едва ли две трети веса против восьми десятых, положенных издавна. Но то лишь полбеды, ибо даже плохие, негодные деньги стали редки, так что как встарь, разные люди и господа с купцами обменивают вещи на другие вещи и письменные обещания, а звон благородного металла не радует кошели месяцами.
  Немало всего было сказано в ту ненастную, жестокую весну. Многие слухи, разумеется, были плодом суеверной фантазии. А некоторые - истинной правдой.
  Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
  'Первое письмо сыну, о грезах былого, о долженствующем и суровой весне Первого Года'
  
  * * *
  
  'Хочу ли я вернуться?'
  Брызги стекали по лицу, будто слезы. Или капли крови. При желании можно выбрать символизм на любой вкус. Курцио, как многие аристократы Острова, в юности увлекался стихосложением и не без основания полагал, что достиг некоторого искусства в составлении метафор.
  Впрочем... нет. Лишенная соли пресная вода казалась сладкой, а без горечи не бывает ни слез, ни крови.
  'Хочу ли я вернуться домой?' - повторил безмолвный вопрос Курцио. - 'И где нынче место, которое мог бы я назвать домом?..'
  Как издавна было заведено, лишь один город есть на Соленом Острове. Названия их одинаковы - Сальтолучард - и в этом заключена мрачная игра слов, потому что 'соль' созвучна 'крови', имея общий корень. Прочие же места именуются 'поселениями', даже если они больше иной королевской столицы. И, что крайне важно, островная аристократия - не землевладельцы. Никто из них не носит приставку 'аусф', что так желанна для материкового дворянства. Член семьи Алеинсэ вправе обладать чем угодно, включая людей, однако не может назвать своим, а тем более передать по наследству ни единого клочка земли за пределами родового поместья. Священный Остров, что был создан непосредственно левой и правой дланями Иштена и Эрдега, может принадлежать только Семье. Это мудрый устав, он, в числе прочего, позволил Алеинсэ пройти нелегким путем, сохранив и приумножив, пока иные теряли и тратили. Но, боги милостивые и всеблагие, как же зачастую мешают древние законы! И сколь приятно бывает ощутить себя вдали от строгого устава, даже если цена этого - опала.
  Курцио ссутулился на камне, глядя, как собирается шторм. Свинцовая вода свирепым зверем кидалась на старый волнорез, увенчанный заброшенным маяком. Фонтаны серо-черной воды с ревом вздымались к небу, где солнце прорывалось через рваные тучи. Грохот стоял такой, что можно декламировать классические песнопения, и на расстоянии двух вытянутых рук уже ничего не было слышно. Ярость моря штурмовала угрюмую стойкость камня, как было за тысячелетия до сего дня и продолжится тысячелетиями позже. Весна в этом году выдалась ранней и очень холодной, учитывая, что зима на континенте обошлась почти без снега, это сулило верный голод. Снова 'пустой' год... Остров голодать не будет, а вот на 'плоской земле', судя по всему, скоро начнут выносить на холод стариков и убивать новорожденных.
  Такова жизнь...
  Приближающаяся буря наполняла душу Курцио смиренной печалью, в такие минуты островитянин хотел завести у себя дома небольшую рощицу, что-нибудь лиственное, с густыми кронами. Чтобы можно было посидеть в полутьме, а может и прилечь на плотный ковер опавшей листвы, вдыхая сырой, чистый запах леса, размышляя о грустном и духоподъемном.
  Пустые мечты... На соленой почве не растет ничего крупнее желтого кустарника, чахлых елей и несъедобного шиповника, которые способны расколоть корнями даже гранит. Все остальное приходится высаживать в специальные кадушки или ванны с обогащенной почвой. Хороший способ ненавязчиво продемонстрировать богатство, но философские мысли избегают ухоженного порядка.
  Что ж, тем ценнее будут воспоминания о времени, которое член Тайного Совета проведет здесь, недалеко от столицы и очень далеко от дома.
  Курцио вздохнул, вытер лицо, мокрое от брызг, оглянулся назад, скользнув ленивым взглядом по небольшой усадьбе. С одной стороны, пора было возвращаться в тепло и сухость дома, с другой, Курцио любил смотреть на буйство стихий, это помогало в разрешении сложных вопросов и неприятных ситуаций. В критический момент островитянин представлял себя ужасающей волной, которая уничтожает все на своем пути, крушит дерево кораблей, разбрасывает камни неосторожно вынесенных поближе к морю домов. Волной, что забирает все, оставляя лишь голый берег, не в силу жестокости, а воплощая естественный ход вещей.
  От дома спешил слуга, быстро перебирая тонкими ножками в обтягивающих чулках, оскальзываясь на петляющей дорожке, выложенной плоскими камнями. Курцио снова вздохнул, предвидя явление какой-то новой заботы, ненужной и несвоевременной, в противном случае домоправитель не осмелился бы нарушить созерцательный покой господина. Хотя, с другой стороны, заботы - это возможности. А Двое свидетели, возможность чего-либо сейчас пришлась бы кстати опальному члену Совета.
  - Ха, - негромко выдохнул себе под нос Курцио, заметив другого человека, что размашисто шагал за торопящимся домоправителем.
  На мгновение островитянину показалось, что, видимо, жизнь его подошла к завершению, ибо в дом явился особый исполнитель, чья рука направлена Тайным Советом. Но прежде чем Курцио успел хотя бы вздрогнуть, он узнал тяжеловатую, грузную с виду фигуру, которая легко ступала по мокрым камням, будто с детства привыкла ходить непрямыми дорогами средь крутых утесов.
  Курцио встал, не быстро и не медленно, в самый раз для того, чтобы показать - он чтит гостя, однако не проявляет подобострастной спешки. Привычно и незаметно оценил, как выглядит со стороны, не слишком ли вымокла расшитая ткань, не утратила ли благородных очертаний лакированная прическа. Отослал небрежным взмахом руки слугу, прежде чем тот успел вымолвить хоть слово. Судя по одежде гостя, визит был сугубо неофициальным, и Курцио сразу подчеркнул, что понимает и принимает это, общаясь один на один, без посредников и свидетелей.
  - Достопочтенный, - поприветствовал островитянин горского князя. - Я крайне рад вашему визиту. Двери моего дома всегда открыты для вас.
  Гайот, начальник охраны Двора, обозначил церемонный поклон, довольно глубокий для тех, кто заявляет 'мы преклоняемся лишь перед Луной и горами!'. Коснувшись области сердца пальцами левой руки, он вымолвил слова древнего приветствия глубоким, хорошо поставленным голосом, почти лишенным варварского акцента:
  - Я пришел с миром, и мир ожидаю встретить в доме твоем, сын достойных родителей Алеинсэ-Мальт-Монвузен.
  Мгновение Курцио размышлял над тем, как следует понимать ремарку. То ли князь так ненавязчиво подчеркивает довольно-таки низкое положение собеседника, то ли просто не курсе кое-каких нюансов островной жизни. Наконец решил, что пусть окажется верным второе, хотя бы временно. Со стороны короткая заминка была незаметной и выглядела совершенно естественно. Островитянин поклонился в ответ со словами:
  - Сообразно нашей традиции шторм предвещает доброе дело с хорошим исходом. Двое благоволят этой встрече.
  Будто сопровождая речь дворянина, очередная волна разбилась с оглушительным грохотом о башню маяка. Казалось, дрожь камня отдалась даже в мягких подошвах из козлиной кожи. Гость едва заметно улыбнулся.
  - У нас нет морей, а на горных озерах ненастье выглядит иначе, - сообщил горец, вставая рядом, и высокий Курцио оказался вровень с плечом варварского князя. - Но есть сходное поверье насчет союза, что заключается на вершине горы под восемью злыми ветрами, светом луны и присмотром духов. Мы прибегаем к нему, подтверждая кровавой клятвой союзы тухумов или собирая хасэ, чтобы выступить единым войском на большую войну.
  - И вы тоже... прибегали?
  - И я тоже.
  Снова Курцио на мгновение задумался, гадая, что хочет сказать гость, открыто поминая старые верования. Все знали, что горские дикари в большинстве своем язычники, хотя внешне соблюдают правила веры в Единого или Двоих. Все также знали, что это категорически не одобряется за пределами Столпов Земли, то есть срединных гор. Возможно, слова князя что-то значили. А возможно и нет. С варварами всегда было сложно, зачастую их бесхитростность выглядела столь прямо, что создавала впечатление самых изощренных интриг, а временами 'каменные люди' оказывались более гибкими, нежели беспозвоночные змеи океанских глубин.
  - Тогда, если вы не торопитесь, давайте поглядим на то, как беснуются ветер, небо и вода, - нейтрально предложил Курцио. - Оно чуждо нам обоим и в то же время напоминает, как я погляжу, родные края.
  - Соглашусь, - церемонно качнул подбородком князь.
  И вот уже два человека замерли, глядя на шторм. Курцио отсчитывал удары сердца, выжидая достаточное время, чтобы с одной стороны создать иллюзию сопричастности к чему-то сокровенному, с другой же не утомить собеседника ожиданием сверх меры. И попутно развлекал себя мыслью, не занят ли гость тем же самым? Князь Гайот слыл человеком полностью лишенным жалости, дивно свирепым, однако умным на грани мудрости.
  Когда порывы яростного ветра обрели холодную остроту, как ледяные клинки, Курцио прикинул, что сейчас его прическа расплывется даже несмотря на водостойкий лак и решил заканчивать с любованием природой.
  'Надо заказывать парик' - подумал он, а вслух произнес:
  - Прошу вас, будьте моим гостем. Горячее вино с травами согреет нас и убережет от простуды.
  - И снова соглашусь, - прогудел князь. - Истинно говорят, ваша мудрость соперничает лишь с вашим же сладкоречием!
  Курцио сдержанно улыбнулся, опять усомнившись, не вышучивает ли его дикарь, с виду похожий на туповатого лавочника в простом и некрасивом платье, который зачем-то повесил через плечо толстую серебряную цепь.
  
  - Весна в этом году обещает быть суровой, - предположил князь, шумно хлебая из кубка.
  Курцио кивнул, обозначая согласие, пригубил вино, густое, с привкусом крови из жил только что добытого зверя. Вкус был, скажем прямо, так себе, но такую бурду ценили горцы, считая подлинно мужским хлебовом, а островитянин не видел смысла переводить изысканные напитки на того, кто все равно не оценит тонкий букет.
  Комната в доме, занятом Курцио на время пребывания в Мильвессе, была отделана в древних традициях. Собственно говоря, сравнить ее можно было скорее с башней - очень высокий потолок на первом уровне, винтовая лестница без перил поднимается вдоль стен ко второму, где расположены библиотека и рабочий кабинет. Из мебели главным образом стеллажи со свитками, а также некоторыми диковинками, памятными для владельца. Каменный пол украшен сложной мозаикой, имитирующей спил гигантского дуба. Такое убранство мог позволить лишь очень богатый человек, и Курцио снова напомнил себе, что следует навести справки, кто это был и куда сгинул во время осенних событий. А главное - остались ли живые родственники. Было бы неловко, явись кто-нибудь с претензиями или даже, чего доброго, за сатисфакцией.
  Хотя здесь имелись стол и стулья, хозяин садиться не стал, а князь последовал его примеру. Курцио все тем же движением - будто стряхнул капли воды с кончиков пальцев - отослал прислужника, намеревавшегося долить вино из серебряного кувшина в чашу гостя. Собеседники остались одни. Островитянин привез слуг с родины и мог быть уверенным, что ничьи уши не приникли к замочным скважинам.
  - Что это? - спросил Гайот, заинтересованно глядя на стеллаж, где расположились странные вещи, которые выглядели чужеродно и загадочно среди неброской роскоши дома.
  Курцио не смог сдержать легкую гримасу. Ему было неприятно, что кто-то заметил предметы, о которых сам владелец подзабыл, кроме того напитавшаяся влагой одежда липла к телу, причиняя неудобство. Князь, одетый в куртку и плотные штаны из промасленной кожи, видимо никаких тягот не испытывал.
  - Это источник многих бед моей семьи, - сказал Курцио, в конце концов.
  - Вы позволите взглянуть? - князь проявил благовоспитанность, хозяин дома оценил это.
  Курцио взял один из предметов, тот, что заинтересовал горца, нечто похожее на обломок весла чуть короче мужской руки. Темное дерево казалось отполированным и тяжелым, словно железо. На гладкой поверхности можно было разобрать следы загадочных письмен, сглаженных временем и тысячами прикосновений. По обе стороны уплощенного корпуса шли ряды углублений, в нескольких сохранились остатки материала, похожего на застывшую смолу. Из одного отверстия торчало нечто вроде стеклянного зуба, глянцево-черного, как волны пресноводного моря в ненастье. Островитянин коснулся этого зуба кончиком мизинца, помня, что камень на сколе будет поострее любой бритвы, даже тех, что точат гравировальными иглами.
  Курцио молча протянул 'весло' горцу, и тот внимательно осмотрел артефакт.
  - Похоже на то, что кто-то хотел сделать меч, не имея ни крупицы металла, даже меди, - предположил князь. - И это было в очень жарких краях. Режущая кромка из таких стекляшек мало полезна и против стеганой брони. А уж на кольчуге и зерцальном доспехе будет крошиться как обычное стекло. Зато голую плоть разрежет до кости.
  - Мой прапрадед думал так же, - согласился Курцио. - Надо сказать, в давние времена ветвь Мальтов была очень богата, имела собственную пристань, склад, торговый флаг, а также хорошую долю в Арсенале [1].
  - О, - Гайот выразил подобающее моменту удивление.
  - Да. Но патриарх, чье имя забыто потомками, был увлечен некой идеей...
  Курцио вспомнил, с каким восторгом он впервые тронул диковинку много лет назад, еще не зная о том, как связаны семейство Мальт и бесполезная деревяшка.
  - Он, в числе прочего, имел торговлю с северо-востоком. Возил туда соль и железо. Обратно моржовые зубы, пурпур из костей океанских тварей. Бессловесных и верных наемников из тамошних дикарей, что по сей день воюют медью и костью. От дикарей же он услышал истории о телах странных людей и обломках кораблей, что приносили время от времени злые волны. Некоторые предметы попали в коллекцию Мальтов. Надо полагать, они были заколдованы и отравили разум прапрадеда, поэтому он решил, что где-то на свете есть другие обитаемые земли, за пределами Ойкумены.
  Князь не сумел удержаться и сдавленно фыркнул, Курцио даже не стал морщиться от столь вопиющего проявления неуважения, он прекрасно понимал горца. Островитянин взял дубинку из рук гостя, положил обратно, на стеллаж, рядом с головой детской игрушки-качалки в виде лошади. Накрыл тряпицей, словно сам по себе вид старой вещи огорчал хозяина.
  - Рассуждения пращура, надо сказать, представлялись на первый взгляд разумными. Обломки и трупы выносило холодное течение, что огибает север Ойкумены. Значит, если пройти в обратном направлении по тому же течению, отыщется источник. Те самые загадочные земли, где водятся бронзовокожие люди, что не знают металла и строят корабли-плоты.
  - Ну-у-у... - задумался князь. - Да, звучит разумно. Вроде бы...
  - Дело кончилось тем, что прапрадед вложил все достояние семьи в организацию экспедиции. Галеры не годились для столь дальнего плавания, поэтому он снарядил только парусные многомачтовики, которые обошлись в целое состояние. С шаманами-лоцманами из диких северян два десятка кораблей двинулись в бесконечный океан...
  Курцио помолчал. Затем подошел к столу и щедро плеснул вина, долив чашу так, что темная жидкость остановилась вровень с краями, обложенными тонкой золотой проволокой. Когда островитянин глотнул, дикарское вино полилось в глотку, словно кровь, лишенная хмеля. Курцио с отстраненным удивлением понял, что давняя сказка вновь причиняет боль, как в те времена, когда юный Кацци узнал, отчего фамилия Мальт вызывает у прочих Алеинсэ только жалостливое презрение.
  - Надо полагать, эта история не имеет счастливого завершения, - тактично предположил князь, решив, что пауза затягивается.
  - Увы, да, - Курцио будто очнулся и утопил гримасу в новом глотке вина. - Собственно, это и есть конец повести. Флот исчез, волны не вернули даже ломаной щепки. Зато четырем поколениям отныне было чем заняться, по крупицам восстанавливая мощь рода.
  'И все равно не получилось, даже после того как двойная фамилия стала трехзвенной, включив материковых Монвузенов...'
  Впрочем, последнее островитянин лишь подумал, надежно схронив мысль за крепко сомкнутыми зубами.
  - А другие... предметы? Остальная коллекция?
  - Давно распроданы, вместе с прочими ценностями, - равнодушно сказал островитянин. - Обычно рискованные вложения можно востребовать спустя год после внесения, но, учитывая особенные условия, Торговый Совет установил мораторий в три года. А затем продлил до пяти. Однако, в конце концов, стало ясно, что никто не вернется и тем более не приведет назад корабли, груженые под завязку серебром, золотом и прочими ценностями. Тогда соучастники, вложившиеся в экспедицию и постройку судов под гарантию имени Мальтов, явились требовать паи назад. Эта дубинка-меч последнее, что осталось. За нее давали хорошие деньги, но прадед заповедовал, чтобы она всегда хранилась в семье, напоминая о разумной осторожности.
  - Понимаю. Это был мудрый человек.
  - Да. У вас желающим странного и бесполезного предлагают найти 'пятое королевство'. А у нас отправляют на поиски 'флота Мальтов'.
  - Зачем вы рассказали мне эту историю? - прямо задал вопрос князь.
  - Вы спросили, - слегка улыбнулся островитянин. - На Сальтолучарде ее знает каждый. Для меня в ней нет урона, а вам, думаю, было интересно.
  - Было. Но я не просил таких подробностей. А вам эти воспоминания радости не доставили, - проницательно заметил Гайот. - Так зачем тогда?
  Курцио поправил воротник, облегающий синим полукружием по-мужицки широкие плечи, едва ли достойные утонченного аристократа.
  - Для создания доверительного настроения, - прямо сказал хозяин силой захваченного дома. - Любезный, вы слишком занятый человек, чтобы устраивать ни к чему не обязывающие визиты к опальному члену Совета. Вам что-то нужно, притом сильно и без отлагательств. Но вас гнетет сомнение. Я постарался немного растопить лед, надеюсь, достаточно, чтобы вы назвали суть дела прямо.
  - Умно, - Гайот склонил голову, демонстрируя понимание и сдержанное одобрение. - Вижу, что слухи о вас не обманывают.
  - И что же про меня рассказывают? - полюбопытствовал Курцио.
  - Зависит от рассказчика.
  - Давайте сделаем так, перескажите самую энергичную характеристику, - попросил Курцио. - И перейдем к делу.
  - Самую энергичную?
  - Грубую. Хамскую. Злую. Я их, можно сказать, коллекционирую, - пояснил хозяин.
  - Что ж... - князь нахмурился, вспоминая или имитируя воспоминание. - Звучало это примерно как 'скользкий негодяй, который протиснется в задницу без капли масла и насыплет там пригоршню своей дрянной соли'.
  - О, вот это интересно, такого еще не слышал. Запомню. Итак?
  - Для начала, быть может, у вас найдется что-то более... приятное? - подталкивая события, Гайот посмотрел на чашу с вином и скривился в неподдельном отвращении.
  - Я думал, вы живете по заветам праотцов, - искренне удивился Курцио. - Не возжелай плодов лозы сладкой, ибо тепло порождает слабость и все такое.
  - Да, праотцы завещали потомкам надевать шкуры, выделанные руками трудолюбивых женщин, пожирать сырые сердца, вырванные из груди врагов. Разбивать черепа дубинами, не проливая кровь на священные горы. И мыться дважды в жизни, при рождении и после смерти, потому что все несчастья от распущенности. Но я все же предпочитаю носить хорошее сукно, убивать острой сталью, принимать ванну хотя бы раз в неделю. И пить нормальные вина, а не перебродившую мочу козлов. Подозреваю, достойные предки делали бы то же самое, будь у них деньги.
  - Сейчас нам принесут что-нибудь более соответствующее моменту, - Курцио не сдержал улыбку и позвонил в маленький колокольчик. - Тогда и потолкуем о вещах значимых. Насколько я понимаю, у вас... у нас возникли определенные затруднения, и вероятно потребуется некоторая помощь?
  - Помощь, совет, быть может что-то более значимое, - князь сразу принял строгий и прямой тон деловых людей, - Например, ваша библиотека. Но сначала я хотел бы побеседовать о семейных традициях Сальтолучарда. Иначе, боюсь, в очень скором будущем наши затруднения многократно увеличатся.
  Дождавшись перемены вин, Гайот выхлебал сразу пол-чаши, щурясь от удовольствия.
  - Другое дело, - подытожил он.
  - Я весь внимание, - напомнил Курцио.
  - Так вот. Регентский совет относится к Императору как... это странно... - Гайот пошевелил пальцами, словно вывязывая слова, будто пряжу. Курцио промолчал, не намереваясь облегчать собеседнику жизнь, подсказывая нужное.
  - Это... безразличие. Они смотрят на мальчишку, будто на охотничьего сокола. Единственное, что им нужно, его подписи на эдиктах и скорейшее зачатие наследника. Выглядит...
  - Странно? - на сей раз Курцио решил немного помочь.
  - Отвратительно и неправильно, - выдохнул князь с неприкрытой злостью.
  - Отчего же? - в словах Курцио не имелось ни капли осуждения или угрозы, лишь искреннее любопытство.
  - Мы у себя на Столпах, в общем, плевали на господ 'плоской земли', - честно сообщил князь. - Но для прочих Император это владыка мира, в его жилах течет кровь предержателя. Он дворянин всех дворян, ответственный пред богами за благополучие Ойкумены.
  Курцио вежливо сделал вид, что не заметил 'богов', а также то, что собеседник явно имел в виду отнюдь не Двоих.
  - Можно не верить в сказки монахов, но хотя бы честь сословия требует уважения к верховному сюзерену!
  Князь, не сдержавшись, хватил кулаком по стеллажу, так, что свитки подпрыгнули, а дерево жалобно заскрипело.
  - Уважения, мать их! Потому что если все видят, как ты не уважаешь того, кто выше, низшие перестают уважать и тебя! А Мильвесс уже полнится слухами о том, что регенты не почтительно просят аудиенции, но вызывают к себе Императора, будто прислугу или секретаря. Что мальчишка в неизбывном горе и плачет о несправедливости советников, а слезы его взывают к Пантократору и прольются гневом Господним на всех людей. Что юный Император не просыхает, начиная день с бутылки крепленого вина, и предпочитает мужские объятия женским!
  - А это так? - приподнял бровь Курцио.
  - Конечно, нет! - рявкнул князь. - Слава богам, встает у него лишь на женский зад. Но парень робок и труслив, словно девица, которой исподтишка вложили в молитвослов гравюрку с хером. И немудрено, в тринадцать то лет! А ваши советники требуют от него как можно быстрее заделать ребенка той страшной кобыле. Но с таким напором, боюсь, они скорее привьют ему полную немощь! Даже у Шотана возникли вопросы, а этот упырь, кажется, родился уставшим от жизни, разучившись удивляться.
  Курцио сохранил на лице выражение сдержанного интереса, про себя же подумал, что слово 'упырь' забавно звучит в устах того, кто неукоснительно придерживался старинного обычая горцев убивать на месте того, кто вздумает брать пленных или не поспешит сжечь дом врага.
  - Вартенслебен же прямо заявил регентам, что так они приведут Мильвесс к новой смуте, - продолжал меж тем Гайот. - Однако его слова прозвучали, как глас вопиющего посреди океана. У вас так принято? Или мы чего-то не знаем насчет ваших обычаев? Залить столицу кровью проблемы не составляет, но к чему эти излишества?
  Курцио прошелся вдоль стены, мимолетно проведя ладонью по гладкой ступеньке лестницы. Бледное лицо островного убийцы ничего не выражало, скрывая напряженную работу мысли. Этот разговор сам по себе не являлся изменой, Курцио был удален от Двора и вопросов управления Империей, однако не вычеркнут из списков Тайного Совета. Затворничество не было домашним арестом, и формально дворянин из рода Мальтов оставался на службе.
  Формально...
  Практически же имелось много нюансов, которые следовало учитывать, и кое-какие могли привести к мягкому платку на шее, традиционному способу вождей Алеинсэ продемонстрировать категорическое недоверие и нежелание дальнейшего существования провинившегося.
  - То, что я скажу вам, в сущности, не является каким-либо секретом, - произнес Курцио в тот момент, когда князь, наконец, решил, что визит лишь отнял напрасно время. - Об этом знает каждый, кто сколь-нибудь долго ведет дела с нами, кто видел, что сокрыто за пыльными камнями стен домов Соленого Острова. Но все же... - Курцио обозначил пальцами неопределенную фигуру, словно повернул ключ в невидимой скважине. - Не стоит предавать широкой огласке мои слова. Некоторые вещи по природе своей любят тишину. И если вы сошлетесь на меня в беседе с посторонними... я буду... весьма недоволен этим.
  - Что ж, кто-нибудь не столь разумный, как я, услышал бы в ваших словах тень угрозы, то есть недвусмысленное оскорбление, - князь вернул островитянину скупую улыбку. - Хорошо, что у меня изощренный слух, который отличает угрозу от дружеской просьбы.
  Хозяин и гость снова обменялись приторными улыбками. Курцио не понравилась ремарка насчет 'просьбы', но придраться было не к чему, формально горец проявил безупречную вежливость.
  - Дело в том, друг мой, что 'Оттовио' в переводе со старых диалектов значит 'восьмой', - начал островитянин. - И это влечет некоторые любопытные последствия...
  _________________________
  
  Арсенал - крупнейшая в мире верфь, объединенная со складом, точнее складским комплексом. Все корабли Сальтолучарда строятся по единым шаблонам, часть сразу отправляется на хранение в разобранном виде. При необходимости, как правило, для военных операций, Остров может в считанные недели нарастить флот, введя в строй несколько десятков галер. У крупных судовладельцев такие суда играют роль недвижимого имущества для обеспечения ссуд и прочих обязательств.
  
  Глава 2
  
  'Для великих событий и людей неизменно изобилие свидетелей. Все они, безусловно, заранее предчувствовали, ожидали, знали. Прозревали прошлое и будущее, испытывали мистические озарения. Все они сразу и безоговорочно ощущали важность исторического момента и величие участников, о чем не преминули впоследствии многословно и велеречиво сообщить устно и письменно, особенно в прошениях о наградах, а также наследуемых привилегиях. Несть числа тем, кто носил меч за Раньяном Хранителем, подавал стрелы Гамилле цин Ферна, точил клинок Дьявольской Хель и подсказывал особо удачные рифмы лично мне. Это забавно, учитывая, что прозванный Чумой доверял меч лишь верному слуге, Могильщица рыцарей и Госпожа стрел никому не позволяли даже касаться своих убийственных принадлежностей, а про себя умолчу, дабы не превращать письмо в жалостливую повесть о зависти недоброжелателей, коя изрядно утомляла меня и отравляла жизнь.
  Собственно, к чему это все... Множество людей оставили воспоминания о Ней, и те летописи не блещут разнообразием. Авторы, за редчайшими исключениями, повторяют о смертной тени, что стояла у Нее за левым плечом, об удивительных знамениях, о том, как с первого взгляда ощутили великое предназначение Хель.
  Могу ответственно написать, что эти, прости Господь, 'свидетели' безбожно лгут. Она была совершенно... обыденной. Настолько, что это даже странно, учитывая последующие события. Молодая женщина, несколько выше и сильнее обычного, но в пределах разумного. Она держалась замкнуто, временами робко. Ей были неподвластны колдовство, астрологическая наука и даже простое гадание, Ее взгляд не обжигал потусторонним холодом, а речи не отличались ни глубиной, ни значительностью, Хель будто измеряла каждую фразу, каждый поступок на невидимых весах, избегая опрометчивого. В общем, ни словом, ни делом Она не отличалась от, скажем, рыцарской дочери, что в отсутствие сына получила воспитание наследницы и защитницы родового имени. Разве что... При долгом общении начинало казаться: Хель самую малость не от мира сего, как вырезанная из бумаги фигура, что лежит поверх гравюры - часть композиции, но не рисунка. Будто эта женщина смотрела на всех нас через невидимое стекло, странным и непостижимым образом преломляющее свет. Будто Хель знала такое, что мы давно успели забыть, а возможно еще не узнали. И сие действительно казалось зловещим, но, повторюсь, эта сторона Ее натуры открывалась лишь наиболее близким спутникам.
  Впрочем, справедливости ради следует отметить, что я мог и упустить какие-либо аспекты, ибо наша первая встреча произошла в своеобразных обстоятельствах'
  Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
  'Третье письмо сыну, о первой встрече и последствиях неумеренного азарта'
  
  * * *
  
  Было холодно и сурово. Хотя осень лишь готовилась показать сволочное рыло, на перевале уже правила вошедшая в крепкую силу зима. Зима выстудила, припорошила снегом черную землю и серый камень, загудела меж скал пронизывающим ветром, который, будто вампир, незаметно высасывал тепло через плащи и шерстяные куртки. Здесь, средь гор, небо казалось удивительно чистым, удивляло прозрачностью, а звезды сияли словно бриллиантовая пыль - в долинах и тем более городах такого не встретишь. Но впечатление портил красный цвет, заливший небесную полусферу. В лучах солнца отблеск зловещей кометы был почти незаметен, но стоило взойти луне, ее серебристый свет будто усиливал, напитывал новыми оттенками кровавые тона.
  - Словно город подожгли, - подумал вслух Кадфаль и поежился, затем добавил. - И пребольшой город.
  Елена посмотрела на громадные пики, что казались такими близкими - зрение обманывали прозрачный воздух, отсутствие ориентиров и перспектива. Южная оконечность горного массива, что возвышался в центре Ойкумены, почти сразу начиналась с гигантов сродни Эльбрусу. Без промежуточного звена в виде сопок и прочего рельефа умеренной высоты.
  Раньян поправил воротник плаща и толстый шарф под ним, задрал голову, цепким взором оценивая дорогу через перевал. На взгляд Елены пора уже было располагаться на привал и организовывать ночевку, ведь до темноты оставалась половина стражи, то есть пара часов, как раз хватит, чтобы не спеша, однако и без лишнего промедления обустроить лагерь, запасти топлива. Горы за последние месяцы стали весьма опасны, ходили слухи о всяческой нежити, что выползает из бездонных нор под багровые лучи солнца мертвых. Опять же всегда есть риск натолкнуться на местных, которые совсем озверели без хлеба на своих Столпах.
  - Еще пройдем, - вынес решение бретер и сдвинул ремень, пересекавший наискось широкую грудь. - Вон туда, скальный гребень защитит от ветра.
  - Да, хорошее место, - согласился молчавший весь день Насильник. - Пойду, гляну.
  Он ускорил шаг, обогнав колонну из шести человек при трех лошадях, затопал вперед. Елена снова подумала, насколько у искупителя форма не совпадает с содержанием. Насильник выглядел как типичный японский пенсионер, отдавший жизнь и здоровье любимой фирме, ни дать, ни взять - старик, готовый в любое мгновение рассыпаться от собственной ветхости. Но забавный дедушка был неутомим и вынослив, как терминатор. Когда сама Елена чувствовала, что уже готова свалиться от усталости, Насильник бодро семенил дальше мелкими, но частыми шажками, придерживая на плече неизменное копье. Видимо сказывалась привычка к многолетним странствиям исключительно пешком.
  Кадфаль уступал соратнику в выносливости, однако, не намного. Холод, казалось, тоже был не властен над искупителями, они часто вешали кожаную обувь на шею - для сбережения - и шли в чем-то наподобие тапочек, сплетенных из лыка и соломы, вроде лаптей. Хватало такой обувки не дольше чем на день, однако ее всегда можно было купить по две пары за осьмушку грошика у любого встречного крестьянина или, на худой конец, сделать самому. Елена попробовала как-то походить в таких лаптях и не сумела, требовался какой-то особый 'щадящий' шаг, иначе соломенные тапки разваливались за час ходьбы или даже быстрее.
  Здесь, на перевале, снега было немного, его сдувал злой ветер, так что форсировать сугробы не приходилось. Елена посмотрела на лошадку, везущую Артиго. Животное казалось бодрее и веселее наездника. Мальчишка то ли задремал в седле, то ли полностью ушел в себя. Подобное состояние случалось у него все чаще, и это беспокоило взрослых, но, как на грех, педагогов среди них не имелось. Да и было чем заняться помимо воспитательных мероприятий, по совести говоря.
  - Возвращается, - прокомментировал Кадфаль, глядя на идущую в обратном направлении фигуру Насильника. Раньян еще раз молча поправил ремень, удерживающий ножны за спиной. Длинная рукоять турнирного меча наискось указывала в багровое небо над левым ухом.
  - Видать нашел чего, - подумал вслух Грималь, не отходя от лошадей с поклажей.
  - И, похоже, не опасное, - отозвался Кадфаль, однако на всякий случай махнул дубиной, словно разминая суставы.
  Насильник и в самом деле не особо торопился, будто скользя поверх сухого, рассыпчатого снега плавными шагами. Елена, которая также носила короткий меч за спиной, покосилась на Раньяна, в отличие от мужчины расстегнула медную пряжку ремня, сняла ножны и проверила, как выходит клинок. Холодная сталь шла туго, пришлось сделать несколько энергичных движений, как велосипедисту с насосом. Артиго даже не поднял голову, клюя породистым носом в такт лошадиной поступи.
  - Там дурачок какой-то, - сообщил Насильник, махнув рукой по ходу движения маленького отряда. - Замерзает. При нем женщина, если поумнее, то не намного.
  - Не опасные? - подозрительно осведомился Раньян.
  - Вроде нет, - пожал худыми плечами Насильник. - Дурные, но безвредные. Кажется.
  За минувшие недели Елена уже научилась более-менее читать по непроницаемому лицу бретера. Очевидно, в этот момент Раньяна осаждали неприятные мысли о засадах, коварных подставах и прочих дорожных опасностях. Насильник, видимо, понял то же, что и Елена, поэтому добавил:
  - Негде там засидки устраивать.
  Раньян кинул взгляд направо, туда, где открывалась не то, чтобы пропасть, но спуск такой крутизны, что зависнуть на нем сумел бы разве что ниндзя или альпинист. Посмотрел налево, где поднимался чуть более пологий, но все же склон, обросший скособоченными деревцами, которые жадно впивались корнями в почву, немногим уступавшую по твердости камню. Глянул вперед и решительно шагнул дальше. Елена последовала за ним, не скрывая ни меч, ни решимость им воспользоваться. На малолюдной дороге продемонстрировать готовность к отпору было полезнее, чем казаться благожелательным путником. Так надежнее.
  Поднимаясь немного выше дорога, вернее широкая тропа - едва-едва разойтись двум лошадям - делала поворот и образовывала что-то вроде площадки, частично прикрытой от ветра скальным выступом. Судя по следам давних кострищ и вырубленным окрест деревцам, путники издавна оценили удобство поворота, регулярно здесь ночуя.
  - И в самом деле, дурачок, - довольно громко сообщил Кадфаль, глядя на пару, что топталась у одного из черных пятен, будто давным-давно остывшие угли могли согреть.
  Елена молча подняла брови, даже Артиго вышел из своей кататонии, исподлобья уставившись на встречных путников. Одним из них был мужчина, абсолютно голый, если не считать грязной тряпки, символически прикрывающей срам, и столь же символических кожаных ботинок. Символических, потому что прорех и дыр на обуви имелось как бы не больше чем кожи. Елена поморщилась, представив, во что превратились ноги 'дурачка' без носков и портянок в задубевших от холода ботинках. 'Дурачок' был, как и следовало ожидать от человека в его положении, синим, несчастным, страдальца колотила дрожь, а пальцы уже не разгибались, скрючившись, как птичьи лапы.
  Полярного нудиста сопровождала женщина, по-своему не менее колоритная. Одежды на ней имелось куда больше, фактически снаряжена путница была добротно, по погоде, хоть и без изысков. Елена дала бы женщине лет двадцать, вряд ли больше, но взгляд у нее был намного старше, очень внимательный, жесткий и столь же подозрительный, как у Раньяна. Лицо довольно симпатичное, однако нижняя челюсть казалась чуть широковата. Примечательнее всего была татуировка, сделанная бледно-синими чернилами. Она изображала хитрый орнамент, который начинался у правого виска и занимал часть лба, охватывал нижнее веко и опускался по щеке и челюсти до самой шеи. Елена, более-менее набравшаяся криминальной мудрости в Мильвессе. сразу отметила, что качество татуировки стоит, по крайней мере, на два уровня выше типичной росписи. Здесь приложил руку настоящий мастер с настоящей краской, и стоила такая работа недешево.
  В руках татуированная женщина держала вещь, вполне подходящую для города, скорее даже усадьбы благородного землевладельца, однако совершенно неуместную в диких местах, где волков не встретить исключительно потому, что классические псовые вымерли столетия назад, а именно - небольшой пулевой арбалет с винтовым натяжением. Баллестр очень качественной, можно сказать изысканной работы лежал в руках владелицы уверенно, с характерной для профессионала кажущейся небрежностью. Стреляло казалось игрушечным, но Елена знала, что свинцовая пулька на близком расстоянии могла больно ушибить или сломать ребро даже сквозь одежду, а попав, скажем в лоб, и убить.
  Некоторое время две разнокалиберные группы молча и недоброжелательно смотрели друг на друга. Нудист явно замерзал, он застыл в нелепой позе, сжав руки на груди в попытке сохранить хоть немного тепла; кончики носа, ушей и прочие выступающие части тела уже побелели. Арбалетчица исподлобья оценивала, кто из новоприбывших кажется ей более опасным.
  - Дурень, - громко беззлобно сообщил Кадфаль, реализуя свой уникальный талант разряжать любую напряженность парой неожиданных фраз. - Кто ж так делает? Руки надобно совать к мудям, там самое нутряное тепло сосредоточено, остывает позже всего. А пальцы надо угревать и беречь до последнего.
  Голый мужик дико посмотрел на искупителя, постучал зубами и неожиданно последовал мудрому совету. Раньян молча глянул на встречных, затем на небо, где огромная предзакатная луна отражала кровавый свет кометы, будто залитая красной акварелью. Ветер утих, лишь изредка овевая лица, покусывая холодком.
  - Привал, - наконец скомандовал бретер, помолчал, и устало добавил. - Дайте этому лишенцу одеяло.
  Арбалетчица уставилась в лицо рутьеру и после долгой паузы неровно, будто через силу опустила оружие.
  - Вечер добрый, - сказала она чуть хрипловатым, низким голосом.
  - Ага, - буркнул Кадфаль. - И вам не хворать.
  - У меня есть ворона, - неожиданно вымолвила татуированная амазонка. - Подстрелила утром, - женщина повела плечом, демонстрируя дорожный мешок на кожаной лямке, тощий, не отягощенный поклажей. - Остыла, но еще не заледенела.
  - Ворона, это хорошо! - обрадовался Кадфаль и хлопнул по сумке, что висела на веревке, заменявшей искупителю пояс. - А у нас мука и сольца есть. Отварим птичку с затирухой, вполне даже сытыми приляжем.
  Арбалетчица еще несколько мгновений постояла в напряженной позе готовности, затем выдохнула и разрядила оружие, аккуратно спустив кожаную тетиву. Елена задвинула клинок в ножны, поняв, что сегодня кровопролития не будет.
  Это была не первая и, увы, скорее всего не последняя ночевка под открытым небом, которая выпала на долю небольшого отряда, поэтому все уже представляли, что и кому следует делать. К привалу готовились быстро и обстоятельно. Елена занялась ребенком, Грималь расседлывал и освобождал от поклажи лошадей, попутно бурча, что жратвы скотинкам осталось на пару дней. Между делом он размотал и кинул холодному страдальцу самое большое и теплое одеяло. Искупители сложили оружие, достали из седельных портупей топорики и отправились добывать топливо на всю ночь. Раньян полез на скальный выступ, озирать окрестности и думать, как дальше жить. Обильная щетина начала уже поглощать его бородку с усами, а бритвенный набор обменяли на мешочек с мукой в последней деревне, что встретился на пути, поэтому выглядел бретер не мефистофелевским персонажем, а странствующим бомжом.
  Затрещали деревца под напором железа. Артиго молча смотрел на Елену, и женщина в очередной - вероятно тысячу первый - раз пожалела, что совершенно не представляет, как обходиться с детьми. Хотя здравый смысл подсказывал, что традиционная педагогика здесь дала бы сбой - дворянские отпрыски не похожи на обычных, а сын высшей аристократии вообще казался пришельцем с другой планеты.
  - Ты откуда такой, жалкое создание? - полюбопытствовал между делом Кадфаль. - Неужто дьяволопоклонник? Я слышал, они себя холодом насмерть замаривают, к адским кущам готовятся, там же холодно.
  - Гаваль быр-быр-быр, - неожиданно и почти членораздельно сообщил нудист, проглотив фамилию. Он малость отогрелся, перестал лязгать зубами как заводной щелкунчик и смотрел на компанию со смесью надежды и опаски в глазах. - Менестрель и сказитель. К вашим услугам-м-м-м... Бр-р-р.
  Окончание фразы опять было смазано приступом лютой дрожи. Кадфаль хмыкнул и ушел в полутьму за новой порцией веток. Насильник притащил целое деревцо, вывороченное с корнями то ли ветром, то ли осыпавшейся землей со склона. За топливом приходилось идти далеко, так что процесс заготовки развивался не быстро. Раньян вдоволь насмотрелся, мягко спрыгнул вниз, занялся Артиго и костром. Меч бретер так и не снял. Елена, воспользовавшись подменой, присоединилась к искупителям. Еще чуть погодя заготовкой древесины озаботилась и арбалетчица, так что дело пошло споро, искупители рубили, женщины таскали. Солнце зашло, но красная луна и отсвет кровавого неба давали хорошее освещение, чтобы не заблудиться и не сломать ноги, хотя бродить в багрово-красной полутьме было и жутковато.
  - Не понимаю, - выдохнул Насильник, опустив топор и утирая пот с морщинистого лба. - Как тут еще не вырубили все начисто? Холодно же, древесина растет медленно и мелко. А люди бродят.
  - Тут обычно ходят торговцы, - неожиданно отозвалась арбалетчица. - Они считают перегоны так, чтобы здесь не ночевать. Место недоброе. Говорят, иногда ураган усиливается настолько, что людей и волов сдувает в пропасть. А если миновать перевал за день не выходит, берут запас горючего камня и побольше, чтобы жечь огонь до утра как в кузне.
  - Недоброе? - уточнил Кадфаль. - Съедают кого, поди?
  Женщина молча пожала плечами, на том разговор затих. Всем хотелось быстрее согреться у доброго костра, поэтому тратить время на дальнейшие беседы не стали. Из довольно тонких и кривых стволиков хорошей нодьи не получилось, но тепло до утра и возможность приготовить что-нибудь горячее путникам была обеспечена.
  Пока ощипывали и варили тощую ворону (Елена отметила, что птица была убита одним попаданием точно в голову) неугомонный Кадфаль развлек всех историей о том, как в его краях ворон солят, подают в кабаках и вообще долгое время хранят живыми, перекусывая артерию. Под конец флегматичный и молчаливый Грималь не выдержал, с трудом подавил рвотный позыв и категорично потребовал от рассказчика замолчать.
  - Ну и хрен с вами, - добродушно отозвался искупитель, готовя 'затируху'. Он сунул в мешочек с мукой влажные ладони, затем потер над котелком с кипящим супом из ощипанной птицы. Повторил операцию несколько раз, посыпая бульон мелкими катышками, попросил. - Кинь сольцы, будь добр.
  Насильник молча подал глиняный горшочек с солью, на том ужин был готов. Навара с птицы получилось не густо, бульон вышел пустым, наесться чисто символически. Зато можно было еще один вечер приберечь остатки провизии.
   Далеко в стороне заливисто и тоскливо хором подвывали какие-то голосистые твари непонятного Елене происхождения. Ледяной ветер - неизменный спутник горных дорог - будто смилостивившись над путешественниками, неожиданно стих, уменьшился до состояния терпимого сквозняка. Это было хорошо, даже очень здорово, Елена всерьез предполагала, что еще одна-две таких ночевки под открытым небом и кто-нибудь подхватит воспаление чего-то легочного. А лечить пневмонию или бронхит попросту нечем. Что еще хуже, Елена чувствовала легкие, пока едва заметные приступы тянущей боли в низу живота, верный предвестник ежемесячного недомогания.
  Артиго молча хлебал жидкий и пустой суп серебряной ложкой. Первые дни вынужденного странствия юный Готдуа демонстративно воротил нос от еды нормальных людей. Раньян сильно по этому поводу нервничал, но Елена, апеллируя к своему опыту медика, категорично заявила, что а) несколько дней поста ребенку не повредят б) еще ни один человек не заморил себя голодом перед миской с едой. Так и вышло. На третий день мальчишка пожевал ячменный хлеб, на четвертый брезгливо съел пару ложек пшенной каши, а дальше питался наравне со всеми, пусть и с видом фальшивомонетчика, которому подносят чашку расплавленного свинца.
  Тихонько всхрапывали кони, жующие пайку из соломы с присыпкой из ржаной муки. Кормление расточительное, но с овсом у путников было плохо, а без лошадей дорога в слабообжитых местах легко могла оказаться смертельной.
  - Кто вы? - холодно и лаконично спросил Раньян, когда первый голод был худо-бедно утолен. - Откуда?
  - Я Гаваль быр-быр-быр, - повторил облагодетельствованный нудист. Теперь Елена заподозрила, что он специально выговаривает фамилию как можно неразборчивее. - Странствую, пою, рассказываю назидательные и высоконравственные истории с моралью и поучительными наставлениями.
  Теперь, когда страдалец отогрелся и утратил сине-белый цвет мороженой курицы, он оказался совсем юн и довольно симпатичен. Лет семнадцать-восемнадцать, очень похож на актера - имя Елена забыла - что играл Ихтиандра в советском фильме. Черты лица казались несимметричными, но ровно в той степени, чтобы это привлекало внимание, однако не отталкивало. Глаза при свете костра блестели как драгоценные камни, взгляд казался удивительно открытым, на грани доверчивости. В прошлой жизни Елена назвала бы его 'бисененом', сейчас же отметила, что парень должен безумно нравиться женщинам, притом независимо от возраста. Девушкам - в силу объективной красоты, зрелым - кажущейся хрупкостью, очарованием стремительно проходящей юности.
  - Гамилла цин Ферна, - скупо вымолвила арбалетчица.
  О, благородная дама, подумала Елена. Может и не врет, учитывая качество рисунка. Хотя, с другой стороны, лекарке не приходилось слышать, чтобы дворяне, пусть и худородные, размалевывали себя, хотя бы и задорого. Раньян задумчиво посмотрел на татуировку, на арбалет, снова на татуировку и с неожиданным уважением сказал:
  - Мое почтение, госпожа стрел.
  Женщина кивнула с выражением не то скорби, не то раздражения на лице. Затем, явно через силу произнесла:
  - Увы, больше не госпожа...
  Елена посмотрела на спутников, понимая, что упускает нечто вполне очевидное для всех остальных, но промолчала, решив, что выяснит позже.
  - Ограбили? - иронически спросил Кадфаль, глядя на Ихтиандра. - Или проигрался?
  Тот шмыгнул носом, выпростал из-под одеяла руку и растер кончик отмороженного носа.
  - Проигрался, - досадливо ответила вместо него Гамилла. - Вчистую.
  - Глупо садиться за игру в дороге, - хмыкнул искупитель, протирая дубину шерстяной тряпочкой, будто та нуждалась в чистке. - Самый верный способ отправиться по миру без штанов. А вы, любезная, кем ему приходитесь, дозвольте полюбопытствовать?
  'Госпожа стрел' измерила Кадфаля мрачным и долгим взглядом, но все же ответила:
  - Охраняю. На договоре.
  - Как то не похоже, - хмыкнул квадратный искупитель. - Если б мы не подоспели, твоим подопечным можно было бы ворон приманивать. Они мерзлятину любят. Стук-постук. клювом тюк.
  Рассказчик назидательных и высоконравственных историй что-то буркнул из глубин одеяла, кажется, согласился с весьма низкой оценкой профессиональных качеств охраны. После этого арбалетчица не стерпела и энергично, зло выпалила:
  - Мне заплатили за охрану. Я охраняю. Если наниматель тупой как бревно, играет на честное слово и спускает все до нитки, это его заботы. За приведение дурака в здравый рассудок мне не платили.
  Елена отметила, что женщина говорит как образованный человек, с хорошей дикцией и безошибочно выстраивая длинные фразы. Похоже приставка 'цин' здесь была вполне заслужена.
  - На честное слово? - теперь все мужчины дружно посмотрели на Гаваля как на круглого идиота. Тот молча потупился, а вот охранницу разобрало всерьез.
  - Фарт ему идет, видите ли! - выпалила она. - Я трижды говорила, бросай, уходи, но нет! Сначала торбу, потом коня, затем одежду. И лиру напоследок.
  - Но это же 'Галеры', - буквально пискнул Гаваль. - Не простая зернь в стакане, тут не обманешь! Никакой ловкости рук, исключительно сила ума...
  Гамилла совершенно по-мужицки сплюнула, стараясь не попасть в огонь и промолчала, но ее грубоватое лицо исчерпывающе выразило все, что арбалетчица думала об умственных способностях нанимателя.
  - А чего же ты его не бросила? - практически заинтересовался Насильник. - С таким проще самому по миру пойти, чем заработать.
  - Мне заплатили за охрану. На неделю вперед. Я охраняю, - исчерпывающе отрезала Гамилла. - Пока наниматель живой.
  - Понятно. А где это вас разули, раздели? - уточнил Раньян. - Не хотелось бы встретиться с такими... мастерами игры.
  - Они далеко впереди, - скривила бледные губы татуированная 'госпожа стрел'. - С лишней лошадью то еще быстрее пойдут. Не догоним, даже если очень захочется.
  Елена отметила это изящно, как бы небрежно вставленное 'догоним' во множественном числе, но промолчала. В трудной дороге люди обычно сбиваются вместе, почему бы и нет, если 'госпожа' и дальше будет так ловко бить ворон для похлебки? А на равнине пути-дорожки естественным образом разойдутся.
  Повисла тишина, прерываемая треском горящих веток, шорохом ветра и далеким воем. В горной флоре было много смолы, так что дерево горело жарко и долго. Насильник взял малый котелок и пошел за чистым снегом, чтобы нагреть еще воды. Елена попыталась вспомнить научное объяснение, почему нельзя утолять жажду снегом, однако на ум ничего не пришло. Нельзя и все. Желтый отсвет и пляшущие тени расцвечивали мрачное лицо Раньяна, как двухцветную маску. Ночами бретер обычно стоял на первой, самой длинной страже. Артиго, как обычно же, молча забрался к Елене под одеяло, угрелся и засопел.
  Холодный воздух высокогорья неприятно сушил носоглотку. Елена подумала, что всем тут нужна ванна или хотя бы обтирание 'борщевиком', стирка у хороших прачек, на худой конец прожарка одежды и снаряжения, а то и до вшей можно добродиться. Так, слушая далекий вой непонятных тварей, чувствуя пустой желудок и уколы тянущей боли в животе, она заснула.
  _________________________
  
  'Галеры' - это на самом деле игра викингов 'Дальдоза', но изображает абордаж, а не дружеское состязание гребцов.
  
  
  Глава 3
  
  В горах светало рано. Елена дежурила последней, то есть, вставала первой. Прежде чем разбудить коллег, она оживила костер щедрой охапкой веток, растопила снег для питья людей и лошадей, а также обтирания физиономии мокрой тряпицей. Жуя комочек смолы, заменяющий зубную пасту, дежурная по лагерю постояла немного на высоком камне, совсем как Раньян давешним вечером, глядя на величественные горы и думая о жизни. Лунный диск - гигантское зеркало для кровавой кометы - уползал с неба, так что воздух утратил красный оттенок, а мир стал желтовато-серым.
  
  Ойкумена пользовалась календарем, привязанным к сельскохозяйственному циклу трехполья, на девятнадцать месяцев по двадцать дней, и счет времени напрямую с земным не соотносился. Однако по сочетанию природных и погодных условий Елена решила для себя, что переворот в столице произошел примерно в конце октября, а теперь, соответственно, приближались декабрь и солнцестояние.
  Перебравшись через море-озеро, путники оказались перед выбором: а что, собственно, делать дальше? Искупителям было по большому счету все равно, они следовали за Хель, отказываясь сообщать, кто и зачем обязал их такой службой. Елена плохо знала географию обитаемого мира, а Грималь шел за хозяином, так что бремя выбора пало на Раньяна. Мечник принял на первый взгляд странное решение - отправляться на юго-запад, к границе королевств закатного и восходного Юга, огибая по кромке серединные горы. Странное, потому что каждый шаг приближал беглецов к острову Сальтолучард и его правящей фамилии, кровно заинтересованной в смерти Артиго Готдуа. Но по-своему логичное, ведь при связи, осуществляемой голубями, воронами, а также гонцами на лошадях (и лишь в исключительных случаях магическим способом) имеет значение близость к городам и оживленным дорогам, а не условная географическая точка. В таком контексте решение мечника было адекватным, Раньян хотел затеряться подальше от столицы в 'серой' зоне на пересечении границ сразу трех огромных регионов, где понятие 'организованная власть' оставалось крайне условным даже в спокойное время.
  План имел хорошие шансы на успех, но, увы, как и любой замысел столкнулся с проблемами реализации. Для кочевой жизни требовались деньги, а также - крайне желательно - сезон получше, не канун суровой зимы. Кроме того глашатаи с обещаниями благ и вознаграждений за любые сведения о местонахождении блудного принца, начали забираться и в глухие сельские районы, заставляя беглецов уходить еще дальше. Так что первая часть идеи - оперативно сбросить с хвоста преследователей - удалась, но будущее зияло неопределенностью...
  
  В котелке оставалось еще на четверть вороньей затирухи, бульон, конечно, замерз, так что Елена заодно растопила и его. На шум разворошенных углей и звяканье металла проснулся Насильник. Он, как обычно в молчании, обтер лицо снегом и залез в походную сумку. Что интересно, в походе искупители не утруждали себя специальными молитвами, не совершали обряды и вообще были бы неотличимы от бродяг, если бы не подчеркнутая бедность в сочетании с хорошим оружием. Насильник достал несколько сушеных рыбок и начал колотить их рукоятью ножа, сбивая чешую, делая чуть более пригодными к жеванию. Размочалив сушеную плоть, искупитель порвал ее на отдельные волоконца и забросил в котелок, смешав рыбу с птичьими костями. Гастрономический ужас, подумала Елена, но белок есть белок. Сыты будем, не помрем или как-то так.
  Артиго проснулся и как обычно сел мрачным совенком, лишь глаза блестели между шапкой и шарфом. Девятилетний мальчишка, оторванный от удобств дворцовой жизни, вел себя как человек, окончательно покинувший мыслями бренный мир. С одной стороны это было удобно, неприятностей в дороге мальчик почти не доставлял. Однако... Елена подозревала, что с головой малолетний наследник гигантской империи не очень дружил и ранее. Теперь же - после гибели матери, встречи с подземным чудовищем, крови и убийств, коим стал очевидцем - юный Готдуа все больше походил на аутиста. И, что самое печальное, не было ни времени, ни сил как-то разбираться с душевным состоянием бастарда. Или не бастарда?..
  - Доброе утро, почтенные спутники! - жизнерадостно провозгласил Гаваль с непонятной фамилией. А вот его спутница, несмотря на разделенный ужин и ночлег, держалась куда более осторожно и настороженно, левая рука Гамиллы все время находилась близ охотничьего кинжала с обломанным наполовину клинком.
  Гаваль, Гамилла, подумала Елена, еще Грималь. Прямо какой-то парад 'Г' и 'ал'.
  Лагерь оживал. Раньян сматывал покрывала, которые на ночь растянули вокруг огня в качестве экранов для отражения тепла. Досыпая чистый снег в котелок, Елена подумала, что надо как-то подтягивать юридическую грамотность. Можно ли называть 'бастардом' ребенка, втайне зачатого безродным рубакой с хорошей генетикой и физиономией еще не спившегося Атоса? А бог его знает... Упомянутый рубака, тем временем, закончил с покрывалами, а теперь достал черствые лепешки и мазал их маслом из горшочка с кожаной покрышкой и шнурочком. День предстоял трудный, хотелось бы до заката пройти, наконец, треклятый перевал, так что днем планировали шагать без остановок и отсутствие обеда компенсировали завтраком.
  Пройти зону гор и снегов. И наконец-то вымыться. Черт с ним, с менингитом, бронхитом и остановками сердца, Елена была готова плескаться хоть в ледяном ручье.
  Ели быстро, собирались энергично. Гаваль мрачнел на глазах и в конце концов, движимые милосердием, искупители быстро собрали ему из разрозненных предметов более-менее годный дорожный набор.
  - Отработаешь историями, - посулил Кадфаль, и сказитель радостно закивал.
  Лекарка с Грималем посадили на коня Артиго, слуга накинул поверх мальчишеского плаща еще и плед, закрепил костяной пряжкой. Теперь господин мира походил на круглую связку тряпья, которую можно было катить в любом направлении. Зато не мерз. Елена перекинула через плечо двойной мешок, похожий на распоротую посередине наволочку, закрепила под мышкой ременную петлю, так, что получилось некое подобие однолямочного рюкзака из грубой рогожи. Надо будет сделать понягу, когда отряд выйдет к лесам поприличнее. Елена машинально тронула поясной ремень и вощеный тубус, в котором хранилась грамота гильдии медиков и аптекарей. Самая ценная вещь и страховой полис на случай вольного плавания.
  - Только чтобы никаких назиданий и моралей, - уточнил культурную программу Кадфаль, разливая остатки кипяченой воды из котелка по стеклянным фляжкам. На высоте все время хотелось пить, видимо из-за сухого воздуха. - Только веселые сказы о героях и подвигах!
  - Еще про любовь, - подсказал Грималь, заматывая походную скатку в кусок медвежьей шкуры и обвязывая веревкой с медным кольцом для фиксации узла. - Благородную, с красивостями.
  При слове 'любовь' Раньян досадливо повел плечами, но смолчал, пристраивая за спиной длинные ножны.
  - Трепаться про любовь он умеет, - хмыкнула Гамилла, женщина перебирала свинцовые шарики в поясной сумке. Глядя на это Елена снова подумала, что надо по примеру неизвестного здесь дона Руматы ввести в моду карманы.
  - А можно про любовь с трагическими завершениями? - спросил Гаваль, перекручивая выданный шаперон из капюшона в шапку.
  - Можно, - согласился, подумав, Кадфаль и строго добавил. - Только никакого непотребства.
  - Про чувства светлые и возвышенные, - внес уточнение Насильник.
  Гаваля такой заказ немного смутил, однако бродячий менестрель принял вызов.
  - Пошли, - сказал Раньян, и объединившаяся группа тронулась в колонну по одному.
  Путь оказался неожиданно легким, настолько, что Елена стала даже немного опасаться этой легкости, как бы судьба не решила компенсировать новыми испытаниями. Во-первых, шли теперь главным образом под горку, подъемы встречались не часто и длились недолго. Во-вторых, не слишком лютовал ветер, да и в целом было теплее, чем всю минувшую неделю. В-третьих, каменистая, витая дорога оказалась почти свободна от снега. Шли бодро, не останавливаясь под светом песочного солнца.
  По краям тропы иногда встречался бесполезный мусор, черепки, лошадиные и еще чьи-то кости. Дважды попадались мертвецы, голые, замерзшие и обгрызенные мелкими хищниками. Вид покойников обнадеживал - на телах не было заметных ран, следовательно, их не убили какие-нибудь бандиты, а скосили напасти более естественного характера.
  Ближе к полудню сделали короткий привал, только чтобы напоить лошадей. Гаваль добросовестно отрабатывал кормление веселыми песенками, а также сказаниями, рискуя сорвать горло. Елена решила, что красивый парень вряд ли настоящий певец, голоса и уверенности недоставало. Скорее просто горожанин с хорошей памятью, который нахватался разрозненного культурного багажа. Но почему бы и нет? В трудные времена каждый зарабатывает, как получится.
  - Ты обещал мне наставника, - тихо напомнила она Раньяну, убедившись, что никто больше их не слышит.
  - Обещал, - согласился бретер.
  - И где он?
  Раньян посмотрел налево и направо, всем видом демонстрируя ущербность идеи поиска фехтмейстера на горной тропе. Но все же добавил:
  - Он появится.
  - Точно?
  - Да.
  - Когда?
  - Когда придет время. Скоро.
  Елена внимательно поглядела на собеседника, отметив запавшие глаза с темными кругами. Раньян сильно сдал за пару минувших недель - ночевки под открытым небом, хронический недосып и тяжкие думы плохо сказались на обычно подтянутом до щеголеватости бретере. Женщина больше ничего не говорила, переместившись в хвост колонны, ближе к молчаливому Артиго.
  Пока день шел, а Гаваль трепался, арбалетчица подстрелила еще двух птиц неизвестной Елене породы, чуть поменьше ворон, однако для супа вполне пригодных. Кооперация странников давала свои плоды. Ближе к вечеру суровая природа начала терять зимнюю суровость. Снега убывало, жухлой травы прибывало, далеко впереди уже виднелась равнина с холмами сопок. Пейзаж напоминал Северный Кавказ или Шотландию. Подбирались осторожные сумерки.
  - А хорошо управились, - подумал вслух Кадфаль. - Думал, в три перехода к равнине выйдем. А то и четыре.
  Гаваль разулся и критически осмотрел на весу драные башмаки, дневной переход убил их окончательно. Менестрель тяжело вздохнул и, сильно размахнувшись, отправил ботинки в далекий полет.
  - Ну и дурень, - прокомментировал Грималь. - Можно было пустить на кожаные заплатки. Иль нашлепки. Или продать.
  - Городской, - ответил вместо пиита Кадфаль. - 'Правило ладони' не знает.
  - Какое правило? - похоже, Гаваль с непроизносимой фамилией и в самом деле не знал.
  - Если чего-то сохранилось хотя бы на ладонь, значит, это еще сгодится. Деревяшка, шкура, кусок материи, ножа обломок, что угодно. Правило ладони.
  - А... - Гаваль задумчиво посмотрел в ту сторону, куда закинул ботинки. Судя по лицу, в менестреле боролись алчность и форс. Форс победил.
  - И угораздило же к такому дурню наняться, - тихонько пробормотала Гамилла.
  - Я освобождаю тебя от службы, - высокопарно заявил менестрель. - Женщина, ты более не должна рисковать жизнью бок о бок со мной!
  - Ага, и, небось, денежки за службу вернуть? - фыркнула арбалетчица. - За три оставшихся дня?
  - Ну... да, - сконфузился пиит.
  Гамилла с великолепным пренебрежением игнорировала ремарку нанимателя, всем видом показывая, сколь тщетны его потуги вырваться из пут взаимной ответственности.
  Елена втянула носом воздух. Сухость высокогорья определенно смягчилась, этак недолго и к дождю прийти.
  - Не ужарел? - спросила она Артиго. Тот услышал со второго раза и помотал головой, дескать, нет.
  Игрушек тебе, что ли, каких найти, подумала Елена. Хороший вопрос, а во что играют принцы? Если вообще играют... Про жизнь бономов ходили разные слухи, все как один весьма причудливые.
  Дорога тянулась и тянулась не слишком крутыми загибами, лошадиные копыта в ровном, успокаивающем ритме топали по холодной земле. Солнце двинулось к закату, багровые краски снова начали вытеснять желтизну с неба. За весь день путники не встретили ни души, что было, впрочем, объяснимо - 'пассажиропоток' замирал до весны.
  Кадфаль бормотал под нос, прикидывая, как бы похитрее и вкуснее приготовить добытых птиц на сон грядущий. Ему ответил Грималь, проявив недюжинное знание походной гастрономии. Собеседники быстро пришли к тому, что если на привале окажется глина или хотя бы грязь, то ворон можно без особых ухищрений запечь в обмазке. А если нет...
  - Дымок, - прервал кулинарный диспут Насильник, щуря и без того узкие глаза. Старик, похоже, был дальнозорким, поэтому видел как орел. - Прямо по ходу.
  - Да, может те, кто обыграл... его? - арбалетчица тоже прищурилась и закрутила винт баллестра. Чтобы не растягивать струну, Гамилла держала оружие боеготовым, однако не взведенным. Грималь хмыкнул и достал веревочную пращу. Что любопытно, слуга бретера сам на памяти Елены длинным клинком не пользовался.
  - Места обжитые, - указал Кадфаль. - Дорогой ходят, пусть и не часто. Впереди вон, развилка, дряни по обочинам накидали. Видать, селяне какие-то.
  - Может, кабак? - понадеялся Гаваль, словно у менестреля были деньги.
  Странники накоротке посовещались, как действовать. Вариантов имелось три. Первый - дать крюк, обходя подозрительный дым. Второй - располагаться на очередную ночевку, а к источнику дыма подойти на рассвете (или опять же обойти, мало ли чего). Третий - шагать навстречу судьбе, рассчитывая обрести ночлег в тепле, может даже под крышей. Решили идти.
  
  Хотя логичнее было бы встретить здесь трактир или даже гостиницу для миновавших перевал, странники, в конце концов, увидели полуразрушенный замок. В свое (и, судя по всему, очень давнее) время это был хороший замок, пусть и маленький - одна жилая башня, похожая на шахматную ладью, и несколько пристроек, окруженных стеной. Но то ли укрепление не раз штурмовали, то ли много лет от случая к случаю разбирали на строительный камень, а скорее всего и то, и другое - в общем, от некогда мощного сооружения осталась кривобокая башня и пара домов, больше похожих на скотные дворы или овощные базы. Местные жители активно промышляли огородом, над замком витал специфический и стойкий запах репы, желудевого хлеба, чего-то квашеного, а также вареной капусты, неизменного спутника сельской кухни любого достатка.
  - Ждите здесь, - отрывисто приказал Раньян и пошел вперед, туда, где у пустой арки без ворот его ждало несколько мужчин примерно одинаковой степени оборванности. Они побросали нехитрую работу и собрались в плотную группу. Гендерное разнообразие создавала одна хрупкая девушка, которая походила бы на обычную крестьянку, кабы не руки, слишком белые и гладкие для простолюдинки. Елена уже давно обратила внимание, что сельская девочка может выглядеть сколь угодно юной, но руки у нее почти всегда будут старушечьи, изуродованные тяжкой работой. Городских женщин жизнь старила тоже быстро, но все же не столь ужасно.
  - Нас не побьют? - тревожно спросил Гаваль.
  Новоприбывших и местных разделяло с полсотни метров. Раньян говорил о чем-то с предводителем, разговор казался вполне мирным, но в дороге может случиться, что угодно, поэтому все были настороже и глядели друг на друга с нескрываемым подозрением.
  - Да не должны бы, - рассудила Гамилла, впрочем, не спеша разрядить баллестр.
  Елена лишь криво улыбнулась, она предполагала, что бретер, Кадфаль и Насильник могли бы каждый в одного без особых усилий разогнать местных. Впрочем, бог его знает, какие удивительные таланты могли скрываться у замковых, не говоря о паре возможных лучников, поэтому женщина отступила на шаг, приготовила ножны.
  Наконец Раньян обернулся и махнул рукой, дескать, консенсус достигнут.
  - Не, не побьют, - солидно сказал Кадфаль. - А капустка на сон грядущий очень пользительна для живота.
  - Ага, - мрачно фыркнул депрессивный Грималь, пользуясь отсутствием господина. - Поутру как раз пользительно пронесет...
  Он оглянулся на юного императора, скривился и шлепнул себя по губам.
  
  Семейство замковладельцев состояло из пожилого, но еще крепкого фрельса и его дочки, той самой бледной тоненькой девушки лет четырнадцати. 'Фрельс' шел за 'бароном' и считался первой ступенью в лестнице настоящего дворянства. Все, что ниже уже относилось к презренной черни. Судя по всему, эта семья бедствовала и работала чуть ли не бок о бок с крестьянами, которым сдавала в аренду родовую землю. Однако сей факт гости дружно и тактично 'не заметили'. А хозяева не сказать, чтобы горячо порадовались гостям, но приняли в целом радушно, отчасти из долга гостеприимства, отчасти в расчете на хорошую беседу и новости. Как оказалось, сюда дошли слухи о смене власти, однако без всяких деталей, и провинциальные дворяне жаждали подробностей.
  В самой башне, по-видимому, давно никто не жил, она выполняла представительские и защитные - на крайний случай - функции. Приезжих разместили в господском доме, где не было даже камина, его заменяла универсальная полусферическая печь, сложенная буквально из камней и глины в центре зала. Впрочем, путники, наконец, отогрелись и отмылись, пусть едва теплой водой. Причем они оказались не единственными гостями дома. Здесь уже расположился одинокий странник, по лицу типичный горец, одетый, впрочем, как рядовой наемник в поиске работы. Он был, кажется, ранен в ногу и по большей части молча лежал на охапке соломы. Помощи горец не просил, так что все его дружно (и вежливо) игнорировали.
  Прислуживали гостям лично хозяин и дочь, притом все опять-таки дружно сделали вид, что это великая милость и знак уважения со стороны хозяев, а не отсутствие слуг. Хозяева, в свою очередь, с достоинством приняли серебряную монету от Раньяна - упаси боже, не плату, а честную бескорыстную благодарность. И после ужина бретер удовлетворил, наконец, тоску фрельса по новостям, очень аккуратно и регулярно ссылаясь на выдуманных описателей и рассказчиков, чтобы не дай бог, не сойти за очевидца. Елена же снова погрузилась в раздумья.
  Она уже не раз слышала в разных вариациях, что мелкое служилое дворянство переживает скверные времена, причем повсеместно и далеко не первый год, скорее даже не десятилетие. Судя по всему, марксов тезис о накоплении и концентрации капитала безотказно работал и здесь. Богатые землевладельцы становились все богаче, умножая владения, выкупая, а то и забирая наделы у менее удачливых коллег. А 'всадники' попроще терпели нужду, их родовые земли уходили в залог, а затем и распродавались. В лучшем случае обедневший рыцарь оказывался на положении ловага, то есть фактически наемника, который имел символическое земельное владение - только чтобы числиться в сословии - а жил за счет хлебного содержания магната, исполняя волю господина. Но это в лучшем. Остальные падали ниже и ниже, превращаясь в настоящих рутьеров, сержантов, а то и просто бандитов и прочий деклассированный элемент. Глобально исправить или хотя бы смягчить ситуацию могла бы хорошая, большая война, то есть грабеж и обширное перераспределение собственности в масштабах хотя бы королевства, но таковой не было уже почти столетие и не предвиделось.
  Но слышать - одно, а видеть своими глазами - совсем иное дело. Старый фрельс был настоящим рыцарем, представителем фамилии с трехвековой родословной подлиннее, чем у иного графа. Однако всех различий с податными крестьянами у него был разве что герб на поясной бляхе. Рыцарь одевался как простолюдин, ел как простолюдин, работал наравне с простолюдинами. И явно страшно нуждался, одеваясь в гордость вместо богатого платья.
  Пока Елена думала о марксизме и политэкономии, мужчины углубились в разговоры о мужском, то есть военном. Фрельс рассказывал о грядущих неприятностях.
  Весной должен был состояться ежегодный воинский смотр округи - традиционный повод для приличных людей собраться, порешать накопившиеся вопросы, от помолвок и любительских турниров до поединков чести. А самое главное, военнообязанные кавалеристы должны продемонстрировать снаряжение и навыки, соответствующие их положению. Ведь коли не можешь служить сообразно статусу - не можешь быть дворянином. В уходящем году мероприятие прошло тяжко, непросто, с какими-то эксцессами, о которых фрельс говорить не хотел. А смотр грядущий обещал форменную катастрофу. Слишком много долгов, слишком мало денег, слишком дорогое снаряжение. Дело шло к тому, что мелкопоместные дворяне уже массово не смогут выйти 'конно, оружно, доспешно', то есть встанет вопрос об исключении из сословных списков. Сам фрельс, несмотря на бедственное положение, этого почему-то не боялся, но соседей по-дружески жалел.
  Слово за слово, оказалось, что среди приезжих мало кто понимает, сколько стоит быть рыцарем.
  - Ну, давайте считать, - для большей выразительности старый фрельс даже подтянул рукава изношенной куртки на многочисленных шнурках. - Полный зерцальный доспех, то графская утеха. У нас все попроще будет. Железная шапка, стеганый поддоспешник с ватой, без тряпок. Бригандина или кольчуга, - он загибал пальцы, чтобы не упустить ничего. - Перчатки хотя бы кольчужные. Щит, если доспех вовсе худой. Копья, годные против конного и пешего, три штуки, если обычные, шесть, если по южному обычаю, высверленные в середине для облегчения. Топорик или клевец, а еще булава или шестопер. Попону стеганую для лошадки. Седло, если хорошее, в пятую часть стоимости коня легко станет, а то и дороже, но без него нельзя, копье требует посадки. Слуга, чтобы чистил оружие и доспех, одежду стирал, все такое. И спутников снарядить, хоть одного, лучше двух. Даже если монетку к монетке считать, пуд серебра уходит, как пальцами щелкнуть.
  Елена быстро пересчитала вес драгметалла на серебряные копы, перевела на свое содержание тюремного медика и не сдержала возглас изумления. Она, конечно, представляла, что снаряжение конного латника строит дорого, но масштабы финансового бедствия осознала только сейчас. Сумма, прямо скажем, внушала.
  - Немало, - заметил Гаваль, его красивая и небритая физиономия щурилась в мечтательной гримасе, кажется, в мыслях самопровозглашенный певец уже вовсю тратил шальное серебро.
  - А если сэкономить?
  - Можно и в половину уложиться, коль припрет, но это... совсем уж... 'ослиный рыцарь' какой-то получится.
  Фрельс поморщился, качнул головой. Судя по его мине, семь-восемь килограммов доброго серебра были нищебродской суммой, которой могло хватить разве что гопнику с палкой.
  - А если снаряжаться по-графски? Или выше? - не унималась Елена, заинтересованная военной математикой.
  Фрельс почесал затылок в некотором замешательстве, однако зачитал по памяти:
  - Насчет жандармов писано в ассизах так. Пусть каждый воин будет вооружен доброй кирасой, мечом, поножами, шлемом с забралом и хорошо, если шлем отделан серебром. О копьях же говорить не станем, ибо они должны быть, как и пажи, что понесут за воином его снаряжение. Также следует иметь не менее трех лошадей для себя самого, для своего пажа и боевого спутника. Лучше же будет завести по четыре или пять коней каждому, один для боя, один ему на замену, один для повседневных путешествий и два под багаж. Спутнику же... спутнику...
  Он сбился и пошевелил губами, будто вспоминая, но тут внезапно подал голос Насильник, явно знакомый с предметом не понаслышке:
  - Спутнику же следует иметь во владении шлем без украшения серебром, короткий меч или кинжал, а также топор или родственное орудие. Такое же снаряжение стоит купить еще хотя бы для двух конных воинов, ибо не пристало человеку копья идти в бой, имея лишь избранного спутника одесную. Если из брони воины могут надеть лишь кольчугу, должно прилагать к ней корсеты, набранные из железных пластин, нашитых на кожаную или тканую основу.
  Елена спрятала улыбку в поднятом воротнике, она давно поняла, что самурай-копьеносец в прошлой жизни был дворянином и конным воином. А, судя по длинной цитате, приведенной без единой заминки, отнюдь не рядовым.
  - Эх, как звучит, - мечтательно выговорил Кадфаль. - Музыка для ушей. Серебром отделанное... не меньше трех лошадей... живут же люди!
  - Это да, - согласился фрельс. - Итого на круг хорошая броня с оружием и прочее снаряжение... сундук для доспеха там... два с лишком, три пуда серебра выходит.
  - Это всего? - уточнила на всякий случай Елена.
  - О, нет, конечно, - печально улыбнулся хозяин. - По лошадям счет отдельный.
  - И почем нынче конь? - практично заинтересовался Насильник. - Помнится, раньше хороший за четверть пуда шел.
  Фрельс с готовностью ответил, кажется, немолодой уже рыцарь истосковался по разговору со знающим человеком. Из диалога Елена уяснила, что нынче стоимость хорошего боевого коня составляет примерно пять килограммов серебра, можно и дешевле, но либо искать надо, либо животное с изъяном или просто в возрасте. На эти деньги лекарка могла бы год снимать даже не комнату, а целый этаж в хорошем доме, на полном пансионе с ежедневной курицей на столе, говядиной и бараниной по выходным и праздникам, прачкой, а также местом в конюшне. Элитный дестрие, на которого не стыдно сесть жандарму в полном латном доспехе, шел за тридцать килограммов, а то и полцентнера. Зверь войны 'премиум-класса' стоил около семидесяти, а в исключительных случаях - для герцогов и королей - под сотню.
  - Да-а-а... - протянула Елена. - Тяжела жизнь рыцарская.
  Она все еще пыталась выстроить в голове систему воинской стоимости и осознать, как человек может заплатить центнер лунного металла (или соответственно десять кило золота) за привилегию хорошо подраться и получить в физиономию, путь даже через отделанное серебром забрало.
  - Но это разовые траты, - уточнила Елена. - Доспех ведь служит долго?
  - Служит, а как же, - покладисто согласился фрельс. - Но лошади стареют, умирают и погибают, снаряжение всяко изнашивается. А ежели в сшибке ляжешь, теряешь сразу все, да еще и выкуп надо платить. Есть, конечно, вояки, из которых земля дух никогда не вышибала, но я таких не встречал. Каждый хоть раз из седла да вылетает. И великая милость, если сюзерен выкупает тебя из плена... а может и не выкупить, у него же свои траты.
  Что ж, теперь становилась более-менее очевидна природа сословной катастрофы. Даже если выкатывать суммы такого порядка не регулярно, а по мере износа амуниции, это все равно больно. И дальше наверняка раскручивается механизм типичного ростовщичества и кулачества: займ, проблемы, снова займ, работа на проценты, долговая кабала и в итоге 'ваше очко уходит в зрительный зал'. Шутка была глупая, но запала в душу после того как маленькая Лена принесла ее домой с улицы и получила хорошую трепку. Очевидно, глобальный процесс долго развивался и сейчас вошел в финальную стадию, когда классовое обеднение приняло характер лавины.
  Интересно, почему хозяин разваленного замка так спокоен?.. Фрельс не был похож на человека, готового положить на бочку даже четверть пуда серебра. Но весеннего парада явно не опасался. Непонятно.
  - Поэтому воевать надо пехом, - высказал неожиданное и веское мнение до того молчавший горец. Голос у него был хриплый, неприятный, как от хронически застуженного горла. - Так понадежнее будет. И подешевле.
  - Если пехом, это уже не рыцарь получается, - возразил Кадфаль. - Недоразумение прям, а не рыцарь.
  - Ну да, ну да, - горец усмехнулся, вроде и не обидно, а все же с какой-то потаенной иронией. - Грамот не полагается, деревень и прочих кормлений.
  - Все так, господин хороший, - с достоинством отозвался старший рыцарь. - Конный воин есть соль земли, кость войска. И ему для прокормления и сборов много чего требуется. А пешцы...
  Он скривился, но промолчал, то ли не желая обидеть хворого гостя, то ли, в самом деле, ни единого доброго слова для пеших у фрельса не нашлось, Горец улыбнулся, будто имел, что сказать, притом до крайности обидное, но тоже смолчал. Насильник и рыцарь углубились в обсуждение каких-то оружейных нюансов. В тепле и с животом, полным капустного супа хотелось задремать. В свете печи скакали тени по лицу фрельсовой дочери, которая лущила горох как обычная кухарка.
  - Эй, подруга? - негромко позвал безымянный горец.
  - Меня зовут не 'Эй', - машинально поправила Елена. - И я тебе не подруга.
  Она и сама поразилась: фраза проскочила, как намыленная, абсолютно естественно. Привычка взвешивать каждое слово и по возможности не спускать ни капли неуважения стала второй натурой. Здесь человек - то, как он себя держит и ведет.
  - Извини, - мужчина поднял руки ладонями вверх, словно подчеркивая миролюбие. - Не хотел.
  - А чего хотел?
  Она не смотрела в сторону бретера, но почувствовала, как тот едва заметно подтянулся и напрягся. Близость одного из лучших мечников обитаемого мира временами сильно ободряла и успокаивала. Елена не обманывалась, Раньяна интересовали только ее медицинские таланты и два искусных воина, что сопровождали дьявольскую Хель. Но симбиоз временно устраивал обе стороны, за исключением того, что женщина пока не дождалась обещанных уроков фехтовального искусства.
  - Ты, вроде говорили, лечить можешь?
  Елена такого разговора совершенно не помнила, но решила, что отрицать смысла нет.
  - Могу подуть и приложить подорожник, - грубовато отозвалась она.
  - А, понятно. У меня нога, - буркнул горец. - Болит...
  - Зашиб? Порезал?
  Елена почувствовала укол стыда из-за ленивого нежелания смотреть, что приключилось с упомянутой ногой. Но с другой стороны, клятву гиппопотама она не приносила, равно как и любую иную. Имеет право не бросаться с ланцетом наперевес ко всякому страждущему.
  - Стрела, - еще кислее поморщился раненый. - Продирался через подлесок, хотел дорогу срезать. А там самострел настороженный... Хоть и маленький, на лису ставленый, но противный. И стрела гадская, наконечник раздвоенный, а древко то ли надломано было, то ли надпилено. Сломалось, в общем. Наконечник засел, без куска мяса не вытащить.
  На Пустошах такими вещами не баловались, использовали нормальные наконечники, листовидные или граненые. Поэтому как тащить 'подлые' стрелы Елена даже не представляла, о чем и не преминула сообщить. Горец пригорюнился. К разговору прислушалась арбалетчица, заинтересованная упоминанием стрел. Раньян же наоборот, расслабился, опустил голову на плотно свернутое одеяло. Артиго забрался к нему под бок, как обычный крестьянский ребенок, молча глядел на огонь, стены и людей вокруг.
  Грустно, подумала Елена, как грустно... Отец, который никогда не сможет рассказать сыну о своем отцовстве. Сын, хранимый отцовской любовью, который никогда об этом не узнает, полагая, что его сопровождает обычный рутьер-наемник.
  - Жаль, - вздохнул горец и уточнил с надеждой. - Может, глянешь все-таки? Порежешь там, что нужно, - он хлопнул по тощему кошельку на поясе. - Денег не шибко у меня, врать не буду, но цены знаю, на это хватит, - он еще немного помолчал и признался. - Боюсь, огневица разойдется. Железо в ране ядом истекать начинает, это каждому известно.
  - Надобно крепленым вином залить, - солидно подсказал Гаваль, у которого уши, судя по всему, не уступали кошачьим. - Оно яды вымывает из ран. Или водкой.
  Елена с трудом удержалась от улыбки, памятуя, кто привнес в этот мир традицию дезинфекции крепким алкоголем. Сколько минуло с той поры... уже не месяцев, а полных лет? Захотелось увидеть Шарлея и даже Сантели - чуть-чуть, самую малость. Интересно, как они там? Живы ли?
  Горец смотрел на нее с надеждой. Елена подумала немного и сжалилась над беднягой, не забывая и про деньги:
  - Завтра поутру глянем.
  Она подняла руку, упреждая возражение, пояснила:
  - Если раньше не умер, одну ночь переживешь. Чтобы резать, нужен хороший свет и твердая рука. А еще чистые тряпки, кипяток и прочее. С рассветом приготовимся и сделаю, что смогу.
  - Славно! - горец ощутимо приободрился. - Я добро не забуду!
  - Ты про денежки лучше не забудь, - подсказала Гамилла и обратилась уже к Елене. - Я такие стрелы не использовала и не вытаскивала. Недостойная вещь.
  Она добавила еще специфический южный жаргонизм, который можно было перевести как 'западло'. А Елена вторично сделала себе зарубку на памяти - уточнить (потом) кто такие 'господа стрел', каково значение татуировки, почему к арбалетчице относятся с уважением все, от бретера до рыцаря.
  - Но видела, как их тащат, - продолжила Гамилла, и Елена приподнялась на локте, слушая очень внимательно.
  - Нужна ивовая палочка...
  Гамилла кратко, но понятно расписала несложное приспособление, которое требовалось загнать в рану по стреле так, чтобы прикрыть зазубрины, затем привязать к древку и вытащить. Подстреленный не сдержал зубовного скрипа, очевидно, имел живое воображение и со всей наглядностью представил себе процедуру. Елена внимательно слушала, запоминая науку и после недолгих раздумий решила:
  - Попробуем. Завтра, при свете.
  _________________________
  
  В перечислении амуниции я опирался главным образом на бургундские ордонансы середины XV века. Со стоимостью сложнее, надо понимать, что цены дико скакали в зависимости от региона и времени. Но в целом снаряжение условного 'общеевропейского' рыцаря стоило в диапазоне 10-40 килограммов серебра.
  Глава 4
  
  'Нам всегда хочется, чтобы враги были хуже нас. Мы должны чувствовать неоспоримую праведность и нравственное превосходство нашего дела, естественную справедливость нашей победы и, разумеется, действий, что ведут к означенной победе. Необходимо, чтобы любая низость, сотворенная нашими приспешниками, казалась актом если не милосердия и добродетели, то хотя бы достоинства. И поистине счастлив тот, чьи враги действительно соответствуют демоническому образу, который мы рисуем в мыслях и речах, для себя и других'
  Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
  'Шестое письмо сыну, кое содержит философское размышление об эфемерной природе зла'
  
  В отличие от Флессы, которая жила поближе ко Двору, герцог Вартенслебен, обосновавшись в столице, снял дом наособицу от Мильвесса. Скорее не дом, а усадьбу за городскими стенами. В таком выборе таились как достоинства, так и недостатки, одного не отнять - место хорошо подходило для встречи, о которой не следовало бы знать посторонним. Четверо аристократов могли быть почти уверены, что их камерное собрание останется в тайне. Почти, ведь неизбежны и предсказуемы лишь восход и закат.
  Пол из тщательно пригнанных друг к другу каменных плит был отполирован до зеркального блеска. В нем отражались четыре размытые фигуры, как живописные наброски, в которые щедро плеснули воды. Круглый зал предназначался для званых обедов и ужинов, однако нынешний владелец был крайне воздержан в еде и превратил помещение в большой кабинет для работы. Выбор оказался удачен, полукруглая стена с обширными окнами выходила на солнечную сторону, здесь можно было читать и писать от заката до рассвета, не зажигая ламп и свечей.
  - Благодарю вас, любезный герцог, за то, что оказали нам честь и проявили гостеприимство, - сказал Курцио ставя в центр круглого стола шкатулку, простую, без резьбы и украшений, но с хорошим замком. Судя по форме и характерным отметинам на гладком дереве, шкатулка была потайным ящичком для ценных бумаг. Такие встраивали в бюро и столы, чтобы хозяин - и только он - всегда имел легкий доступ к особо важным документам.
  - Благословен будь этот дом, - прогудел князь Гайот, удобно развалившись в деревянном кресле. - И его щедрый, гостеприимный хозяин.
  Граф Шотан ограничился молчаливым поклоном.
  - Благодарю вас, дорогие гости, - брюзгливо отозвался герцог Вартенслебен, покосившись на шкатулку. - Для меня и моего скромного дома честь принять вас под этой крышей. Отведайте вина, надеюсь, оно не слишком горчит и не оскорбит ваш изысканный вкус.
  В устах герцога ритуальная фраза звучала как-то по-особенному выхолощено, безжизненно. Лакеям было приказано даже не приближаться к залу, ни одно слово, произнесенное здесь, не предназначалось для сторонних ушей. Поэтому бокалы и небольшие кувшинчики с вином были заранее наполнены и стояли в чашах с колотым льдом.
  Курцио не преминул воспользоваться приглашением и сделал глоток, отметив, что зеленое вино хорошо, весьма хорошо, но могло быть и чуть лучше. Глотнул еще раз, люто завидуя Вартенслебену. Откуда старик берет столь изысканную посуду? Стекла в мире хватает, мастеров тонкой работы с ним - тоже, но прекрасные, ажурные бокалы с герцогского стола были уникальны и достойны императорской трапезы. Глядя на столь изысканные вещи поневоле начинаешь верить сказкам о договоре с дьяволом, ведь без помощи Темного ювелира нельзя получить настолько чистую - без единого пузырька и мельчайшего изъяна - стеклянную массу и так умело растворить в ней соли золота и свинца, порождая неповторимую игру света.
  Сам герцог от вина воздержался и, как обычно, с миной хронического меланхолика сунул нос в бутылочку с пряностями, которая висела на тонкой шее с обилием дряблых морщин. Глядя на Вартенслебена Курцио мстительно подумал, что Удолар сильно переменился за минувший год. Пожалуй, очень сильно. Величественная старость отступала, сдавая позиции дряхлой немощи. Еще весной герцога можно было представить в доспехе на поле боя, хоть и с некоторым усилием. Сейчас уже нет, Вартенслебен, пожалуй, свалится под тяжестью горжета, не говоря о кирасе. Очевидно, недалек час, когда старик отправится в ад, потому что сколь бы легкой мерой не измеряли его грехи, уравновесить их невозможно. Вартенслебен умрет, а Курцио по-прежнему будет наслаждаться жизнью и вином, пусть из безыскусного серебра. Хотя драгоценную посуду можно и выкупить... Лакеи обычно склонны потихоньку распродавать имущество почивших господ.
  Что ж, подумал Курцио, будем надеяться, разум Вартенслебена в лучшем состоянии, чем его изношенное тело.
  Герцог чихнул, вытер длинный нос в пигментных пятнышках, отпустил перцовую бутылочку, позволив драгоценному сосуду повиснуть на золотой цепочке. Удолар посмотрел на Курцио, буквально скользнул мимолетным взглядом, и островитянин сразу подобрался, отставил бокал. Глаза Вартенслебена были не по возрасту чистыми и внимательными. Никаких старческих пятен, бельм, яркие точки зрачков смотрели на мир с прищуром опытного хищника.
  - Дозвольте полюбопытствовать, - запустил пробный шар Курцио. - Как здоровье вашей любезной дочери?
  Он намеренно не уточнил, которой дочери, чтобы оставить разговору пространство для развития и маневра. Собравшиеся здесь аристократы слишком отличались во всем, от происхождения до темперамента, друг другу не доверяли, а соответственно предпочитали больше слушать, чем говорить. Требовалось как-то сдвинуть эту льдину, предоставить быстрому течению растопить холодную материю.
  - Благодарю, неплохо, - кивнул герцог с машинальной церемонностью, однако развивать тему не стал. Голос у Вартенслебена звучал под стать его внешности, глухо, со старческим дребезжанием.
  Курцио сдержал кривую гримасу и еще раз оглядел собрание.
  Сторонний наблюдатель был бы удивлен выбором компании. Курцио - эмиссар Сальтолучарда, опальный и отстраненный Регентским советом, но сохранивший как остроту ума, так и некоторые связи. Князь Гайот - начальник охраны Двора (но не персоны Императора) и полка горской пехоты в Мильвессе. 'Солдатский' граф Шотан, командир и владелец лучшей на Восходе конной роты, которая занималась особыми делами в интересах Острова и Регентского совета. Герцог Вартенслебен, личность во всех отношениях могущественная и влиятельная. Четверка непохожих людей, которых, однако, роднила одна черта - изначальные надежды на большее, чем они получили в итоге переворота.
  Граф сел, пригубил из бокала и совершенно по-мещански закинул ногу на ногу, будто какой-то лавочник. Впрочем, в его исполнении даже этот грубый, почти мужицкий жест выглядел стильно и высокомерно. Шотан относился к тем людям, которых Пантократор одарил сверх меры во всем.
  - Следовало встретиться в охотничьем домике, - сказал он, и то были первые слова, произнесенные 'солдатским графом' с момента приветствия. - Как я и предлагал. Еще до вечера всем в Мильвессе будет известно, что некие особы изволили встретиться кулуарно, без подобающей компании, слуг, вина, игр и женщин.
  Курцио отметил, что женщин граф указал на последнем месте. Мелочь, но такие вроде бы незначительные пустяки рисуют образ человека.
  - Встреча не есть комплот, - скупо улыбнулся князь. - Мало ли поводов для беседы может найтись у людей чести?
  - Мне ли указывать вам, насколько в действительности мало таких поводов? - вернул еще более лаконичную улыбку граф.
  - И то верно, - князь обозначил салют бокалом, будто признавая истинность слов собеседника.
  О, Иштэн и Эрдег, отцы мира и времени, насколько же проще обсуждать сугубо деловые вопросы со своими, тоскливо подумал Курцио. Многовековая традиция и этикет Острова сами по себе превращают разговор в четко регламентированное действо, где каждый участник знает свое место, любое слово может быть высказанным. Материковые люди суетливы, недисциплинированны, а главное - совершенно не умеют слушать кого-либо кроме себя. Но, увы, как говорят на родине, приходится лепить из той глины, что привозит глиномес.
  - Господа, - на правах посредника Курцио мягко взял бразды в свои руки, внешне кажущиеся изнеженными и безвольными. - Будьте снисходительны к моей провинциальности, и я позволю себе говорить прямо.
  - Ой, да бросьте, почтенный, - махнул рукой князь. - Кто из нас тут не провинциал?
  Герцог надменно задрал подбородок, граф едва заметно двинул скульптурно идеальной челюстью, которая была выбрита до чистоты и гладкости мрамора.
  - Господа, - фыркнул князь Гайот, от чьего внимания не укрылось явное недовольство собеседников. - Ну, ей-богу или богов, кому как нравится, - он отвесил легкий поклон в сторону двоебожника Курцио. - Моя семья еще два поколения назад считала за подвиг разграбить деревеньку какого-нибудь дворянчика с равнины. Герцогство Малэрсид пошло бы с молотка в уплату долгов, что щедро накопили и передали в наследство предки. Если бы его нынешний владетель брезговал испачкать руки в чужой крови. А вы, любезный граф, насколько я помню, вообще презрели удел магната и землевладельца, дав клятву жить лишь с рыцарского копья. Потому что три фамильные деревеньки для второго сына это курам на смех.
  - Четыре деревеньки, - поправил Шотан с непроницаемым лицом. - И я был третьим сыном.
  Князь сделал паузу, словно дав собеседникам возможность обдумать услышанное, не слишком долго, впрочем. Курцио выдержал каменное лицо, но в душе отметил дипломатическое искусство князя, со стороны кажущегося тупым мясником. Гайот начал перечисление с себя, так что истина не слишком ужалила болезненное самолюбие аристократов и не вызвала мгновенное отторжение. Шотан, кажется, вообще принял происходящее со сдержанной иронией, хотя именно от него Курцио ждал самой нервной реакции.
  - За каждым из нас выстроилась длинная череда родовитых предков, но дали они нам лишь возможности. А сделали мы себя сами. И поэтому лучше многих понимаем, что на свете нет ничего такого, чего нельзя потерять.
  Князь шумно перевел дух, Курцио разрывался между желанием аплодировать и отравить Гайота. Отравить, потому что князь с великолепным пренебрежением сломал весь план разговора, который они вдвоем столь тщательно продумали. Аплодировать, потому что, судя по всему, энергичная и демонстративно-откровенная речь горца в итоге оказалась куда эффективнее.
  - Словесные кружева пусть заплетают манерные вырожденцы приматоры. А мы люди дела, - завершил мысль Гайот. - Так что давайте говорить по делу.
  Граф молча поправил длинную лакированную прядь, изысканно и намеренно выбившуюся из прически. Поправил кружевной отворот рукава, чтобы ажурный край доходил до середины кисти и ни на волос дальше. Вежливо, но холодно заметил:
  - Я ценю откровенность. Ценю ваше чувство юмора, оно... прямолинейно и потому весьма оригинально. Но пока не вижу предмета беседы.
  - Вот и славно, - не смутился князь. - А предмет прост. Друзья мои, есть возможность потерять все. Или, по крайней мере, многое.
  В наступившей тишине раздалось несколько хлопков - герцог Вартенслебен скупо аплодировал.
  - Блестящая речь, - вымолвил он. - Что ж, не скажу за... друзей, но мое внимание вы привлекли. Пока, во всяком случае.
  Князь молча взглянул на островитянина, дескать, передаю эстафету.
  - Дела стоят дороже слов, - сказал Курцио, принимая передачу. - Но записанные слова иногда оказываются дороже любых дел. Господа, извольте обратить внимание...
  Курцио снял с шеи небольшой ключик на стальной цепочке, отпер шкатулку. Достал на свет божий стопку одинаковых листов бумаги, ровно обрезанных и очень хорошего качества. Желтоватая поверхность была покрыта мелкими буковками и числами, от края до края, почти без полей. Почерк на всех листках был один и тот же.
  - Прошу.
  - Что это? - безэмоционально спросил граф, не делая даже попытки взять хотя бы один лист. В противовес ему герцог двинул бровью и, кажется, не на шутку заинтересовался.
  - Это копии некоторых документов и отчетов, которые сейчас на рассмотрении вашего казначейства и наших Советов. В частности монетного, а также Совета золота и серебра. Полагаю, вам известно, что глава последнего вчера прибыла в столицу, чтобы провести некоторую ревизию и урегулировать болезненные вопросы оплаты наиболее 'горячих' счетов.
  - Счета интересуют меня ровно постольку, поскольку они оплачиваются, - с тем же безразличием сообщил граф. - У короны нет долгов передо мной или моей ротой.
  - Будут, - коротко пообещал Курцио, которому надоел показной декаданс наемника, возомнившего себя аристократом высшей пробы. - И здесь написано, откуда они возьмутся.
  Он положил перед графом отдельный лист, и чуть было не добавил 'если вы умеете читать'. Шотан поджал губы, бледные и четко обрисованные, как у статуи, но лист взял. А герцог достал из складок белой мантии монокль на ручке из драгоценной кости северного морского зверя.
  Несколько минут в кабинете царила тишина, прерываемая лишь слабым, едва заметным шелестом. Несмотря на репутацию человека, который пишет клинком по телам врагов, Шотан читал на удивление бегло, работать с документами он умел. В едва уловимый момент отношение 'солдатского графа' к записанному переменилось. Он чуть выпрямился и поджал губы. Курцио воздержался от улыбки, хотя искушение было велико. Островитянин даже знал, на какой именно строчке Шотан из брезгливого слушателя стал внимательным участником.
  - Это более чем интересно, не буду скрывать. Но кое-какие числа требуют проверки, - сказал, наконец, Вартенслебен, положив монокль на стол, выложенный тончайшими плитками гематита.
  - Увы, эти бумаги должны остаться со мной, - отозвался Курцио с показным сожалением. - Пришлось немало потрудиться, чтобы добыть копии, ведь мое влияние нынче уже не то, что прежде.
  Он встретил несколько удивленный взгляд герцога и графа прямо, с непроницаемой улыбкой. Добавил:
  - Мы ведь договорились называть вещи своими именами, не так ли? Нет позора в том, чтобы отметить очевидное.
  - Да, действительно, - согласился Вартенслебен.
  - И потому копии эти после нашей беседы я, скорее всего, уничтожу. Пепел тайны не выдает.
  - Понимаю. Тогда... - герцог достал из внутреннего кармана мантии небольшую записную книжку со свинцовым карандашом в переплете. - Вы не будете возражать, если я сделаю несколько заметок своей рукой и на моей бумаге?
  - Нисколько.
  Граф Шотан встал, мягко и пружинисто, как гиена, достаточно сытая, чтобы не бросаться на окружающих, однако не настолько, чтобы тяжесть в животе забрала хоть малую толику хищной ловкости. Курцио лишь сейчас подумал, что у Шотана абсолютно чистое лицо, ни единого шрама, даже легонькой черточки. То есть либо молва про его подвиги лжет, либо граф действительно продал душу за неуязвимость, либо он просто великий боец на любом оружии. Шотан молча взял из чаши бокал вина, рассыпав кристаллики подтаявшего льда, однако едва пригубил.
  - Хорошо, - сказал граф. - Раз мы говорим откровенно, как боевые товарищи, мародеры, упивающиеся кислым вином из краденого бочонка... Скажу прямо. Я заинтересован. Было ясно, что у Регентского совета дела идут не столь хорошо, однако я не предполагал, что... настолько.
  - Да уж, - герцог перелистнул страничку блокнота. - В былые времена, лет тридцать назад я бы заломил руки с воплем 'Господи, спаси нас и помилуй!'. Сейчас просто спрошу: как вы настолько запустили дела?
  Граф Шотан так и не сел, прислонившись плечом к резной панели и скрестив руки на груди. Однако слушал он, судя по виду, крайне внимательно.
  - Наши проблемы оказались... несколько глубже, чем ожидалось, - с этими словами Курцио расправил длинные свободные рукава, вдохнул, готовя легкие и глотку к не слишком короткому монологу.
  Граф и герцог (а несколько ранее и князь) не обладали всеми сведениями относительно того как обстоят дела в Ойкумене, однако в силу положения знали существенно больше обычного мещанина или даже чиновника. А неизвестное могли домыслить, опираясь на слухи, донесения шпионов и другие источники. Чего им на самом деле не хватало, так это обобщения, того, что далекая Хель назвала бы 'комплексным, системным взглядом'. Именно этот взгляд Курцио предоставил сейчас визави, подкрепив слова тайными отчетами и финансовыми сводками.
  
  Давным-давно Империя не только называлась, но и была фактически 'империей', где закон един на восемь сторон света, а слово Императора, произнесенное утром, еще до заката становилось обязательным к исполнению в самых далеких уголках мира. Четыре главных провинции назывались 'королевствами' символически, в качестве отголоска стародавних времен, когда императоры собрали мировую державу, нагнув под свое колено твердые шеи независимых владык и упразднив старые порядки. Но та великая страна погибла, и 'королевства' опять стали королевствами, живущими в целом своей жизнью, подчиняющимися столице в ограниченных вопросах, да и то не всегда.
  Смену императора короли-тетрархи восприняли с пониманием и одобрением, их даже не пришлось дорого покупать - замашки молодого Готдуа, приценивающегося к единовластию, не нравились никому. Королевским дворам было достаточно и того, что все вернется к старому порядку. Но... людям всегда хочется больше. Когда стало ясно, что новая ветвь династии держится за трон не столь уж крепко, местная власть начала показывать зубы.
  Семья Алеинсэ вложила большие деньги в подготовку заговора, в том числе и обеспечение его вооруженной силой. Требовалось умножить силы императорского Двора и перекупить их верность. Укрепить военное присутствие в крупных городах, растоптать любое неповиновение новой ветви династии Готдуа. Но это великое напряжение сил замышлялось как временное, а по достижению целей, разумеется, следовало разжать хватку. Аккуратно, палец за пальцем, но убрать стальную перчатку с финансовых жил империи. А расходы на людей войны включить в общий счет, который Алеинсэ намеревались взыскать с Короны, уже по-родственному, распоряжаясь казной напрямую.
  Теперь красивый план сломался, разбитый стечением обстоятельств, которые никто не мог предвидеть.
  
  - Артиго Готдуа, - вымолвил Шотан, и слова упали тяжело, будто камень в пруд.
  Курцио расставил ноги шире и скрестил руки на груди, явно готовясь дать отповедь, но граф поднял вверх ладонь миролюбивым жестом, и выглядело это поистине неожиданно. Так, что Курцио запнулся и чуть не подавился уже готовыми вырваться резкими словами.
  - Да, я знаю, что вы здесь не при чем, - сказал Шотан, резко и зло. - Знаю и то, что вы не поддержали такой образ действий после, оттого и находитесь в опале. Мой гнев обращен не в вашу сторону.
  Курцио молча склонил голову, чуть набок, так чтобы это выглядело не поклоном, а скорее вежливым признанием.
  - Черт возьми, как можно было позволить Артиго старшему и Малиссе пользоваться такой свободой?! - рявкнул граф, на мгновение выглянув из-за брони аристократической холодности, как оскаленный мародер из горящего дома. - Хватило бы одной фразы, и мои люди задержали бы их, всех троих. Откуда такая глупость?!
  - Это не глупость, - вздохнул Курцио. - Это проблема любого сложного плана. Слишком много людей, которые должны совершить слишком много взаимоувязанных действий, притом зачастую не подозревая об этой увязанности. Наши эмиссары перекрыли все возможные пути отступления для Готдуа-Пиэвиелльэ, а те нашли еще один, который никто предусмотреть не мог. Так же как никто не предусмотрел, что родители готовы пожертвовать собой.
  - И теперь проклятый мальчишка бродит черт знает где, в империи фактическое двоевластие, к счастью, не все еще это поняли. Многократный рост дворянских междоусобиц и граничных конфликтов. Империю трясет по швам. Каждый паршивый барон возомнил себя хозяином жизни.
  Курцио, который в запутанной системе рангов семьи Алеинсэ носил староимперский титул 'али-ишпан', соответствующий как раз барону, поджал губы, однако не стал конфликтовать и сказал:
  - Это так. Но, к сожалению, в том лишь половина беды.
  Он снова запустил руку в шкатулку, и тут Вартенслебен исчерпывающе подтвердил свою репутацию одного из умнейших людей Ойкумены. Причем сделал он это лишь одним словом, но вложил в него бездну смыслов с искусством человека, десятилетиями постигающего науку плетения речей.
  - Хлеб?
  
  Да, хлеб. Один голодный год в масштабах Ойкумены ничего не значил, как и два подряд. Даже многолетний недород - что временами случалось - как правило, ограничивался одним регионом. Кто-то умирал, кто-то богател или разорялся, но обширный и условно единый рынок так или иначе позволял манипулировать поставками, компенсируя недород. Собственно задачей Императора - самой главной, на которой и держался авторитет имперской власти - как раз были чрезвычайные меры на случай большого голода, происходившего раз в десять-двенадцать лет.
  
  - Вот сводки от хлеботорговцев, - Курцио слегка встряхнул бумажным листом и положил его в центр стола. - Цены и заготовки по главным городам и королевским столицам за десять лет. А это, - следующая бумага легла рядом с первой. - Ожидания на будущий год.
  - У нас есть такая служба? - удивился граф.
  - Нет, но Остров собирает сведения круглогодично. Сальтолучард, в числе прочего, крупнейший перевозчик зерна морскими путями. Для увеличения прибыли мы всегда должны знать, где стоит дорого, а где дешево. Где покупать и куда продавать.
  - Понятно.
  - Последние шесть лет выдались тяжелыми, но терпимыми. В каждом королевстве случилось хотя бы два 'тощих' года подряд, однако они не накладывались друг на друга, и покойный Готдуа хорошо справлялся.
  - Уж не этим ли вы купили часть поддержки материкового купечества и аристократии? - сардонически усмехнулся Шотан. - Магнаты 'Золотого пояса', которым твердые цены, обязанность складировать долю хлебных заготовок и столичные комиты были как нож в горле?
  - Я воздержусь от комментариев, - сумрачно отозвался Курцио. - Продолжим?
  - Да, - граф поморщился и с явным усилием закончил. - Будьте любезны, я внимательно слушаю.
  - Но сейчас все сведения, что стекаются в Совет Зерна и Вина, буквально вопиют: на следующий год хлеба не будет. Нигде.
  - Подтверждаю, - герцог указал карандашом на бумаги островитянина. - Как владетель приморского города и порта. Вчера я получил письмо от младшей дочери. Она ведет семейные дела в Малэрсиде и пишет, что во всей закатной части Ойкумены, хоть на севере, хоть на юге, хлеба на продажу нет. По любой цене.
  - Я видел Флессу... - Шотан переглянулся с Гайотом, и оба качнули головами, будто вспоминая что-то. - Очень решительная и разумная девица, несмотря на юный возраст. Неужели она не решилась на конфискации?
  - Решилась, - усмехнулся герцог со сдержанной гордостью. - Вплоть до взятия заложников из купеческих семей.
  - И что? Неужели не сработало?
  - На этот раз нет.
  - Простите, не верю. Подобное невозможно.
  - Я бы согласился с вами, - герцог совершенно не оскорбился, и это лучше всего демонстрировало значимость ситуации. - Как показывает практика, веревка на шее заставляет купцов отказаться даже от пятикратной прибыли. Но здесь речь о таких суммах, что гильдии хлеботорговцев идут на любые жертвы. Они готовы сжигать склады и бросать резиденции, но не продавать зерно, придерживая товар до лета.
  - Так... - Шотан скрестил пальцы обеих рук, отодвинулся от резной панели. - О какой же наценке идет речь? Десятикратная?
  - Любезный, вы не поняли, - терпеливо объяснил Курцио. - Весной все и каждый поймут то, что сейчас знает ограниченный круг лиц, в том числе присутствующие здесь. Урожай пропал. Везде. Хлеба не будет. Нигде. И зерно утратит цену как некий установленный эквивалент товара. Продавец сможет требовать все. Обмен по весу зерна на серебро. Продажу в рабство жен и детей. Все, что угодно.
  Шотан вздохнул, повел головой, будто у него затекли шейные мышцы и плечи.
  - Да, - вымолвил он после некоторого молчания. - В недобрый час вы решили убивать Императора.
  - Это была не моя идея, - недовольно отрезал Курцио. - Я стоял за то, чтобы медленно задушить молодого Готдуа долговой петлей. Да, это потребовало бы многих лет, и деньги нам возвращал бы, скорее всего, сын, а может и внук покойного. Но Алеинсэ может позволить себе роскошь не торопиться. Однако я был в меньшинстве, увы. Справедливости ради следует заметить, что никто не мог предвидеть такую осень и зиму. Мало снега, много дождей, голая земля, в которой зерно или гниет, или вымерзает без снежного покрывала. И так по всей Ойкумене.
  - Отпишу Флессе, чтобы утопила всех астрологов Малэрсида, - пробормотал Вартенслебен, делая короткую пометку в книжечке. - Один вред от них, хоть бы раз предсказали что-нибудь в точности... хуже магов.
  - Ваше право, - согласился Курцио. - Но мне кажется, лучше им платить, чтобы они во всеуслышание предсказывали вещи, полезные для владетеля. Это обходится не слишком дорого и бывает очень своевременно.
  - Или так, - проворчал герцог.
  - Давайте уточним, - лицо графа Шотана казалось неподвижной маской. - Итак, насколько я понимаю, великий Голод неизбежен. Империя балансирует на грани всеобщей смуты. Если Регентский совет уменьшит войско до прежней численности, мы получим гражданскую войну, как во времена всевластия королей. Если не распустит, получим ту же войну, пытаясь собрать деньги на его содержание. Есть еще возможность освободить служилых людей до лета и тем сэкономить хотя бы треть расходов, но это не выход, потому что толком собрать воинов после уже не удастся. Я ничего не упустил?
  - Увы, нет.
  - А теперь мы подходим к самому интересному, - оскалился в недоброй усмешке Вартенслебен. - О какой сумме идет речь? Будьте любезны, дайте последний из ваших документов. Если зрение меня не обманывает, я вижу там пометку следующего года. Полагаю, это роспись запланированных трат?
  - Не обманывает, - согласился Курцио, выполняя пожелание.
  - Какая прелесть, - пробормотал Вартенслебен, пробежав глазами по мелко исписанному листу, затем передал его графу. Шотан вчитывался намного дольше, едва заметно шевеля губами, а после буквально швырнул бумагу по столу.
  - Два миллиона, - хмыкнул герцог, выстукивая карандашом незатейливый ритм. - И, насколько я понимаю, в казне такой суммы нет. Да что там, я просто уверен.
  Гайот прикрыл лицо широкой ладонью без перстней и даже без привычных для горцев шелковых лент, спрятал в руке ироничную улыбку, припоминая разговор, состоявшийся несколькими днями ранее в доме Курцио. Тогда князь сказал те же слова, правда, с другой интонацией.
  
  * * *
  
  - Два миллиона?! - Гайот помолчал, борясь с желанием по-детски прикусить губу. - Этого не может быть.
  - Увы, - скривил губы Курцио. - Может. Обратите внимание на вот эти строчки, они отчеркнуты красным. В настоящий момент на содержании имперской короны находится две с половиной тысячи жандармов. Каждый получает годового жалования в среднем сто двадцать пять золотых мерков. Десять тысяч прочей кавалерии с годовым жалованием около шестидесяти мерков на одного всадника. Горской пехоты - девять тысяч, годовое содержание двадцать пять мерков. Обычной пехоты и особой стражи двадцать пять тысяч, содержание от двух до двенадцати мерков. Итого миллион семьсот тысяч золотых. С поправкой на неизбежное воровство и незапланированные траты, два миллиона. Это сумма, в которую обходится власть Алеинсэ над Ойкуменой.
  - Но это же немыслимо много! - покачал головой князь. - Мы как будто ведем сражение насмерть.
  - А вы думали, перевороты стоят дешево?
  - Нет, конечно, но, получается, вы запланировали на будущий год сохранение и преумножение вооруженной силы. Зачем? Сальтолучарду некуда девать деньги? Ведь все уже сделано!
  - Вы как будто против военных расходов? - иронически улыбнулся Курцио.
  - Я категорически люблю военные расходы! - Гайот перешел, было, на повышенный тон, но опомнился и понизил голос. - Нет ничего лучше честной денежки за добрую пехотную работу. Но... сколько расходовала казна прежде?
  - С учетом личных доходов Императора от ярмарки, имперская казна тратила за год около четырехсот пятидесяти тысяч мерков.
  - Полмиллиона золотых, - повторил Гайот. - И это на все, от почтовой службы до содержания резиденций Его Величества.
  - Да, так и есть.
  - И вы говорите, что Островные казначеи намерены потратить в будущем году только на войско два миллиона. Я никогда не был мытарем, но даже мне ясно, что такую сумму невозможно собрать. А это значит, что кому-то не заплатят.
  - Совершенно верно.
  
  * * *
  
  - Значит, кому-то не заплатят, - сухим, неприятным голосом отметил граф, и князь улыбнулся еще шире, впрочем, стараясь делать это незаметно. Но следующая ремарка последовала не от Курцио, как можно было бы ожидать, а со стороны герцога. Он заполнил очередную страницу книжечки, поднял карандаш, словно указку, и резко выпалил, уже не заботясь о приличиях:
  - А я же предупреждал... Я говорил!
  - Говорили, - согласился Курцио.
  - Вы не послушали! - бросил Вартенслебен.
  - Они не послушали, - Курцио четко выделил интонацией слово 'они'. - И я до последнего старался их переубедить. Но Тайный Совет решил по-своему.
  Вартенслебен швырнул на стол карандаш, выразив одним жестом всю глубину ярости, охватившей герцога. Курцио, не позволяя разговору перерасти в обмен жаркими репликами, вышел в геометрический центр диспозиции, приковав общее внимание.
  - Господа, собственно ради этого мы собрали здесь этот маленький... - Курцио позволил себе ироническую улыбку. - Комплот. Потому что, как совершенно справедливо заметил мой любезный друг, господин Гайот, мы относимся к людям, которые привыкли сами брать за горло судьбу. А дело вполне может развернуться так, что судьба возьмет за горло нас. И хорошо бы этому воспрепятствовать.
  - Совместно и батьку бить легче? - хмуро и по-плебейски пошутил Вартенслебен.
  - Да.
  - Итак, Сальтолучарду и Двору следует каким-то чудесным образом найти два миллиона золотых, - констатировал Шотан. - Верно?
  - Два с половиной миллиона, - уточнил Курцио. - Ведь от текущих расходов Двор не освобожден.
  - По меньшей мере, три, - буркнул Вартенслебен, снова откупорив бутылочку с перцем, чтобы прочистить легкие. - Не будем забывать, что Соленому острову придется оплачивать уже сделанные долги. И если купеческим гильдиям можно показать хер, то банковским домам приматоров сказать 'кому должен, от всей души прощаю' уже не выйдет. Высшая аристократия держит нейтралитет, но только до тех пор, пока Алеинсэ платят хотя бы проценты. А учитывая, что год будет очень тяжелым, приписывать и воровать станут как в последний день, сколько ни вешай. Три миллиона, и это по самой низкой планке.
  Курцио молча склонил голову, дескать, все так и есть. И подумал, что герцог, конечно, телом ослаб, но разум старика по-прежнему остер. Удолар может оказаться полезнейшим союзником. Или наоборот. Впрочем, это решится в ближайшем будущем, возможно сейчас, в этом зале.
  - Что ж... - Вартенслебен глубоко затянулся из бутылочки, обменялся взглядами с Шотаном. - Я проверю ваши числа, но в целом картина совпадает с той, что вижу я. Благодарю за то, что заполнили кое-какие белые пятна, например я был уверен, что жандармов на содержании гораздо меньше. А горской пехоты, наоборот, по крайней мере, тысяч двенадцать.
  - Мы рассчитывали на пятнадцать, - признался Курцио. - Это решило бы много проблем и позволило сэкономить на коннице. Пикинеры и алебардисты Столпов дисциплинированны, организованны, а главное - их нельзя перекупить. И самый дорогой пехотинец дешевле самого дешевого кавалериста. Очень хорошее вложение военного капитала. Но, к сожалению, Столпы увязли в собственной междоусобице, так что нанять удалось лишь девять тысяч. Восемнадцать полков и двадцать семь отдельных отрядов без собственных знамен.
  Шотан презрительно скривил губы, однако решил, что сейчас не тот момент, чтобы демонстрировать мнение прирожденного рыцаря и командира рыцарей о грязных пешцах. Заметив на себе дружный взгляд всех присутствующих, князь Гайот пожал плечами, сказав:
  - Что поделать, не всем нравится порядок, когда наниматель заключает договор с тухумом, а уже союз родов выставляет полк. Многие хотели бы продавать силу прямо, как обычные наемники. Чтобы вразумить этих 'многих' потребуется... некоторое время. И войска.
  - Ну, так и продавали бы, - проворчал герцог. Как принято у людей. Вот полк, вот деньги, к чему так усложнять?
  - Но это же роняет цену, - терпеливо объяснил князь. - К тому же правильный порядок гарантирует нанимателю, что наша пехота не побежит с поля боя. Ведь отряд дезертиров уже не сможет вернуться домой, к семьям, там их будет ждать позор и бесчестье. За эту устойчивость вы и платите, не так ли?
  Шотан постучал ногтем по бокалу, в котором почти не осталось вина. Тонкое стекло отозвалось мелодичным звоном, привлекая внимание.
  - Это очень интересно, - сообщил граф. - И я должен принести самые искренние извинения вам, любезный...
  Шотан склонил голову в сторону Курцио, и островитянин отметил, что высокопоставленный наемник не упомянул его титул. Возможно, вспомнил свою ремарку насчет паршивых баронов и решил не усугублять.
  - Легко могу представить, как все описанное может угрожать любому из вас, - продолжил Шотан. - Но я не землевладелец. У меня нет имущества, которое могла бы уничтожить война и смута. Наоборот, чем больше войны, тем больше работы и денег для кавалерии. Так что... я жду продолжения.
  - Да, мы снова отвлеклись, - решил Вартенслебен. - Так что вы хотите нам предложить? К чему этот обширный и познавательный экскурс в грядущие беды и бюджетную политику Регентского совета?
  Курцио снова ощутил себя в центре внимания. Шотан смотрел уже без высокомерного пренебрежения, да и герцог был живо заинтересован. Полдела, считай, сделано. Но полдела, соответственно, еще впереди.
  - А вот здесь, господа, - сказал островитянин. - Следует сказать пару слов о моей семье, юном Императоре Оттовио и о средствах, которыми придется наполнять пустую казну Империи...
  _________________________
  
  Ойкумена лежит в южном полушарии, поэтому ее география 'перевернута' относительно нашей, южная оконечность ближе к полюсу. Но север омывается холодным и быстрым течением, несмотря на близость к экватору. Поэтому наиболее теплым и плодородным регионом является середина материка, разделенная массивом гор. Она именуется 'золотым поясом' - по цвету спелого зерна.
  Комит - комиссар и специальный порученец. В данном случае контролер, который должен организовывать закупки и следить за 'голодными складами', из которых в случае голода крестьянам выдаются беспроцентные ссуды зерном.
  
  
  Глава 5
  
  С утра поднялся холодный, сырой ветер. Не столь уж далекий перевал заволокло белесой дымкой, и Елена подумала, что Пантократор во всех атрибутах на стороне беглецов. Задержись там компания еще хотя бы на день, и сутки пути легко превратились бы в неделю. Снежная буря в комплекте с заканчивающимися припасами, а также общей усталостью... Врагу пожелаешь, а себе категорически нет. Кажется, беглецы проскочили буквально в последний момент перед снегопадами, которые сделают основные тропы непроходимыми до весны, так что если кто-то и шел по их следам, теперь уже не идет.
  Умываясь холодной водой, женщина покосилась в хмурое небо, словно за ней мог наблюдать всевидящий глаз Пантократора. Поношенная рубаха трепетала на ветру как парус, а ведь еще месяц назад сидела едва ли не в обтяжку. Что ж, по крайней мере, здесь не нужно следить за избытком веса и соблюдать диету. В Ойкумене надо приложить недюжинные усилия, чтобы разъесться, а не похудеть.
  Вытираясь полотенцем, которое от износа и времени было тонким, редким, как марля, Елена поймала на себе внимательный, хоть и пугливый взгляд фрельсовой дочки. Девчонка смотрела главным образом на волосы гостьи. Елена хмыкнула, подумав, что действительно кажется странной - черная краска начала сходить, открывая темно-рыжий природный цвет. Путешественница выглядела как пегая ворона, однако внешний вид сейчас был последним, что волновало лекарку.
  Девочка была не слишком симпатичной, но удивительно милой. Наверное, она никогда не видела самостоятельных, коротко стриженых сестер по гендеру и воспринимала Елену как диво дивное. Лекарка не удержалась от мелкого хулиганства и подмигнула дочке, та запунцовела, прижала к груди корзинку с луком, который требовалось отнести в сухой погреб на зиму. Развернулась и побежала, только замелькали вытертые до бледности сапожки не по размеру, надо полагать, принадлежавшие матери.
  Отец, не обращая внимания на женщин, тюкал инструментом, который походил на топор с развернутым на девяносто градусов полотном. Фрельс вместе с двумя крестьянами рубил капусту на 'плашки', то есть пополам, для заквашивания на зиму. Соли не хватало, так что квасили, пересыпая рубленые куски ржаной мукой с небольшой примесью каменной соли. Судя по наполняющимся деревянным корытам, хотя бы в этом доме голодать весной не будут. Капуста истекала соком и характерным запахом.
  Завтрак разогревали в котле, на обед в честь гостей (и явно рассчитывая получить еще монету) готовили царское блюдо - юрму - курицу, вываренную в рыбном бульоне, по меркам здешней бедности это было равнозначно барану, приготовленному в изысканных подливах. Елена уже чувствовала, как желудок бурчит, в нетерпении ожидая угощения. И тут в бурчание вклинился укол боли.
  - Твою... - прошипела женщина, сгибаясь и прикладывая к животу ладонь.
  Как же не вовремя! Слава богу, они в обжитых и умеренно теплых краях, здесь можно запасти и настирать гигиенических тряпок. Хотелось материться, во всеуслышание проклинать матушку природу и всех богов оптом за то, что настолько плохо спроектировали женскую анатомию. Или физиологию...
  Кое-как распрямившись, она взяла кувшин с водой и отправилась умывать Артиго. Боль вроде отпускала, однако идти было нелегко, колени гнулись, будто деревяшки на гвоздиках. Неподалеку Кадфаль молился, кажется впервые с того дня как искупители вошли в жизнь Елены, еще именовавшейся Люнной. Квадратный брат разложил крошечный коврик и отбивал поклоны, будто мусульманин. Рядом с ним Насильник делал странные пассы, чем-то неуловимо смахивающие на китайское у-шу, а еще на приемы скелетного дыхания от покойного Чертежника. Елена уже замечала пару раз что-то подобное и все забывала выспросить - это хитрая молитва или церковная гимнастика.
  Артиго сидел под присмотром Грималя на большом камне с заботливо подстеленным одеялом. Раньян таскал напиленные дрова от навеса к старому пеньку, намереваясь переколоть их. Менестрель жестоко торговался о чем-то с пейзанином, который чесал в затылке, переминался с ноги на ногу и в целом казался простодушным увальнем, но судя по напряженности переговоров, свой интерес понимал хорошо.
  - Подними голову, - сказала Елена принцу и сама поразилась, насколько жестко, недружелюбно прозвучали слова. - Пожалуйста.
  Мальчик послушно исполнил указание. Грималь понял, что Артиго в правильных руках и ушел по своим делам.
  - Вот, - незаметно подошедшая дочь фрельса застенчиво протянула крошечную завитушку мыла, явно отрезанную от куска побольше.
  - Спасибо, - искренне поблагодарила лекарка. Она только сейчас заметила, что у девочки обильная россыпь веснушек при темных от рождения волосах. Редкое сочетание.
  Артиго молчал и жмурился, пока Елена протирала ему рожицу мокрым полотенцем. Женщина, повинуясь мгновенному порыву, взъерошила парню волосы, и мальчик вздрогнул, будто его ударили.
  - Эй, ты чего? - не поняла Елена, глядя в дико расширенные зрачки парня.
  Артиго замер, напряженный, как взведенный арбалет и одновременно закаменевший. В его теле будто напряглась до предела каждая мышца. Губы дрожали, а лицо побледнело. Елена посмотрела на руку, затем на взлохмаченную голову и начала что-то понимать. Видимо это было каким-то невероятно грубым вторжением в 'личное пространство' или нарушением этикета, который с младенчества вбивали в голову Артиго. А может и то, и другое сразу.
  - Извини, - пробормотала Елена, чувствуя себя дурой в стране сумасшедших.
  Мальчишка глядел на нее снизу вверх, не мигая, похожий на куклу с фарфоровым лицом. Елена опустилась на колени, так, чтобы роли поменялись. Твердая земля неприятно холодила суставы, живот тянуло, лекарка с большим усилием воздерживалась от гримасы боли. Но чутье подсказывало ей, что наступает очень значимый момент. Елена сделала что-то важное и неправильное. Может быть связанное с этикетом, может быть завернутое на личных тараканах в голове принца, но если сейчас все спустить на тормозах, 'это' останется как намертво забитый в отношения гвоздь.
  - Если я протяну тебе руку, ты сможешь до нее дотронуться? - спросила она, думая, что если ничего не понятно, идти лучше наиболее простым путем.
  Он помолчал, затем медленно, будто преодолевая напряжение, кивнул. Елена также медленно вытянула руку, представляя себе, что хочет погладить уличного и напуганного котика. Спокойное, очень дружелюбное движение, ничего, что можно было бы истолковать как угрозу. Пальцы у Артиго были дрожащие и холодные. Подождав мгновение, Елена 'установила тактильный контакт', то есть по-прежнему медленно и аккуратно сжала ладонь. Рука у медички была не большая, но лапка Артиго утонула в ней почти целиком. Громко стукнул топор - бретер приступил к рубке. Принц вздрогнул, нервно глянул по сторонам.
  - Я из очень далеких мест, - тихо и медленно проговорила Елена. - Я выучила некоторые ваши правила, но многое мне пока неизвестно. Если я что-то делаю не так, это потому, что я не знаю, как должно быть.
  Он снова качнул головой, вроде чуть увереннее и спокойнее, но могло и показаться. Хорошо, кажется, общение налаживается. Медицина и психология... вот, что нужно было учить, но кто же знал? Попаданец свой удел не выбирает. Ни к селу, ни к городу вспомнился юмористический рассказ о книжном черве, который всю жизнь готовился попасть в сорок первый год к товарищу Сталину, заполняя память бесчисленными знаниями относительно подготовки к Великой отечественной, а оказался в рядах французов при Аустерлице.
  - Там, откуда я родом...
  '... нет дворян, и дети растут нормально!..' - нет, конечно, так говорить нельзя.
  - ... не было таких благородных особ. У нас все просто. Я поступила, как привыкла.
  Она подумала и добавила:
  - Извини... те. Да, я знаю, что тебя следует называть 'вы'. 'Ваше Величество'. Но...
  - Высочество.
  - Что?
  На самом деле она прекрасно расслышала, но уцепилась за кажущуюся возможность еще чуть-чуть разговорить юного аутиста.
  - 'Ваше Императорское Величество', это правильное обращение к императору, - очень ясно, с великолепной дикцией выговорил принц, будто не один час тренировался. Его речь поразительно контрастировала с односложными репликами, пожалуй, впервые за все время бегства парень сказал что-то длиннее пары слов. Елена готова была расплыться в улыбке - есть контакт! - но следующая фраза повергла в ступор.
  - Но ты подлого, низкого происхождения и наверняка этого не знала.
  Ах, ты ж мелкий паршивец, подумала Елена, чувствуя, что свирепеет. Подлое происхождение, значит... Да ты мне жизнью обязан, причем дважды. Захотелось отвесить Артиго настоящую оплеуху, но тут особенно громко треснуло расколотое полено, и Елена опомнилась. Нет, надо спокойнее и терпимее...
  - Я не император... пока, - Артиго не заметил перемену в отношении женщины и продолжил рассуждение. - Прежде ко мне следовало обращаться 'ваша светлость'. Но это тоже не годится, ведь мои родители покинули мир и сейчас я первый в семье, - мальчишка будто проглотил тяжелую мысль и вернулся к деловитому тону. - Поэтому наиболее правильным является 'Ваше Высочество'. Да...
  Он задумался на мгновение и уверенно закончил:
  - Да, это правильнее всего. Обращайся ко мне 'Ваше Высочество'. И укажи остальным, чтобы они соблюдали достодолжный порядок. Кроме того, этот рутьер и его слуга больше не должны так грубо меня одевать и раздевать. Я привык к другому обращению. И еда. Я хочу другую еду. Мне должны подавать первому, остальные могут есть после того как я отведаю кушанье.
  - Это все? - глупо спросила лекарка, механически считая, сколько раз юный аристократ повторил 'должны'.
  - Да. Остальное я пожелаю в свое время.
  Елена оторопело смотрела на мальчишку и видела - в его поведении нет ни капли наигранности. Бог знает, что было тому причиной, но у принца как по рубильнику включился режим дворянского высокомерия и абсолютной уверенности, что ему все должны по природе вещей.
  - Может, помягче? - предложил оказавшийся рядом Пантин. Елена не удостоила его даже взглядом, недобро уставившись в темные зрачки принца. Наверное, стоило как-то промолчать, смягчить, сделать поправку и проявить понимание. Наверное. Стоило. Но Елена не захотела, и тому было много причин, которые сплелись воедино, как связка проволоки под молотом кузнеца.
  - Во-первых, мы скрываемся. Скрываемся, чтобы тебя, дурака, не убили, - тихо и отчетливо сказала она. - Мы выдаем тебя за обычного городского парня. И обращаться к тебе 'Ваше Высочество' - верный способ всех погубить. Тебя в первую очередь.
  Мальчик сглотнул, но взгляд не отвел.
  - Во-вторых...
  Елена чувствовала, что ее понесло, но остановиться уже не могла, да и не особо хотела. Пантин укоризненно покачал головой, воздержался от комментариев и ушел к фрельсовой дочери. Она вместе с Гамиллой и менестрелем как раз помогали выползти на свет божий раненому горцу.
  - Во-вторых, мы единственная преграда между тобой и смертью. Твой...
  Она чуть было не сказала 'отец' и осеклась в последнее мгновение.
  - Твой спаситель многим пожертвовал, чтобы сохранить твою жизнь. И еще многим пожертвует. Это достойно хотя бы капли уважения и благодарности. Так что прикрути фитилек и веди себя как человек, а не высокородная свинья. Все понял?
  Она была готова к истерике, топанью ногами, прочим эксцессам избалованного барчука, однако ничего не произошло. Артиго склонил голову и как-то разом осел, ушел в себя, глаза его потухли, зрачки расфокусировались, глядя сквозь Елену в бесконечную даль. Принц за пару секунд стал похож на куклу, из которой выпустили часть воздуха.
  - Вставай, и пойдем - резко, уже без сантиментов потребовала женщина. - Надо тебя вымыть по-человечески
  Артиго сглотнул и вздрогнул, но сохранил гробовое молчание, даже не засопел. Промолчал он и пока Елена мыла его в старой купальне, больше похожей на душевую кабинку, сколоченную из серых от времени и древоточца досок. Мойщица ожидала увидеть на худом теле принца следы побоев, как у Флессы, это объяснило бы заторможенность и явную неадекватность мальчишки. Но нет, если его и наказывали, вбивая правила сословного поведения, случалось это редко и не сильно.
  - Мастерица! - позвал со стороны дома горец. - Пора меня лечить!
  - Жди, - отрезала Елена. - Видишь, пока занята. Сейчас приду.
  Пантин, как за ним водилось, снова появился будто из ниоткуда, подав Елене выстиранную рубашку и штаны для мальчика.
  - Я попросил нагреть воды, чтобы лечить, - сообщил мужчина. - Котел просто горячий и котелок поменьше с кипятком, правильно?
  - Да, все верно, - кивнула Елена, завязывая шнурки на детской рубашке. Артиго не умел с ними обращаться, он вряд ли когда-либо одевался самостоятельно, проще было все завязать самой, чем ждать, пока неловкие пальцы мальчишки управятся с трудной задачей.
  - И еще я развел соли, не слишком мелкой, каменной, одну часть на десять частей воды, - закончил отчет Пантин.
  - Тоже верно, - согласилась медичка, затянув последний узел. Артиго уставился в одну точку на деревянной стене, безвольно выполняя все указания мойщицы.
  Гаваль и Грималь помогали брести будущему пациенту и энергично обсуждали комету.
  - Это колдовской змей с хвостом огненным! - толковал оруженосец бретера. - Послан за грехи наши тяжкие, предвещает ужасы, бедствия, мор, глад и пляшущих скелетов! Но есть еще у людей возможность одуматься и не грешить, есть!
  Странно, подумала Елена, в местных легендах практически отсутствует фигура дракона. Иногда встречается нечто условно похожее, но сугубо на втором-третьем плане. Вместо огнедышащих рептилоидов героические рыцари забарывали чертей и ледяных демонов. Еще одно доказательство того, что мир Ойкумены заселялся не выходцами с Земли. Наверное...
  - Это не дракон, а небесное тело загадочной, но воздушной природы, - вещал Гаваль. - Иначе оно давно упало бы с неба на твердь земную. И проходит она по небосводу каждые полтора столетия, о том давно в умных книгах писано. Каждый раз проходит, а низменный плебс будоражится, конец дней и божью кару ждет.
  - Да сам ты умная книга! - горячился богобоязненный слуга. - Вот прям случайно так вышло, что...
  Он резко замолчал, бросил косой взгляд на мальчишку и даже хлопнул себя по челюсти, будто замыкая уста понадежнее. Гаваль недоуменно посмотрел на внезапно капитулировавшего оппонента, пожал худыми плечами.
  Елена испытывала жгучий стыд за срыв и обиду на саму себя за педагогическую промашку, судя по всему, катастрофическую. Постфактум было понятно, что Артиго как раз и попытался общаться по-человечески, просто он не знал, что можно разговаривать как-то иначе. Следовало поддержать разговор, укрепить едва-едва наметившееся доверие и начать крошечными шажочками подготавливать принца к другой жизни. А теперь уже поздно. Видимо, поздно.
  А ей это вообще все надо?.. Хороший вопрос.
  - Все хорошо? - громко спросил Раньян. Фрельсова дочь поднесла ему глиняную кружку горохового пива, и с расстегнутой рубахой, а также колуном на плече, все еще небритый мечник был похож на сурового пирата.
  - Да, - коротко ответила Елена, покосившись на вымытого и переодетого Артиго.
  Раньян скупо, едва заметно покачал головой, и в глубине темных глаз промелькнула нешуточная боль. Мелькнула и пропала бесследно. Бретер вздохнул и сказал:
  - Пойдем завтракать.
  Но завтрак Елена отложила, чтобы провести операцию на пустой желудок и твердую руку. Опять же, если пациент умрет или истечет кровью под скальпелем, будет, чем заесть стресс. Гаваль ретировался, сославшись на то, что не выносит крови. Менестрель таки сумел выменять плед на музыкальный инструмент, грубый, но функциональный - деревянную дощечку размером примерно в две ладони с металлическими скобками. Отойдя за кривой забор, он стал практиковаться, наигрывая коротенькие и простые мелодии
  - Да ты охренел, чувырла, - без особой злости заметил Кадфаль, проходя мимо. - Чужое раздариваешь?
  - В первом же городе наиграю и напою отдачу, - вполне уверенно пообещал Гаваль. - А там и что поприличнее прикуплю. Я про инструмент, - поспешил уточнить он.
  - Смотри, - беззлобно и в то же время очень веско пообещал искупитель. - А то мы тебя самого продадим. На такого сладкого мальчика покупатели всегда найдутся.
  Кадфаль пару секунд смотрел на потерявшего дар речи менестреля, затем фыркнул, не в силах больше удерживаться от смеха, гулко хлопнул Гаваля по плечу так, что казалось, еще немного и юношу вбило бы в землю.
  - Да не боись! - искренне посмеялся кубический дубиноносец. - Я пошутил.
  Он резко посерьезнел и доверительно пообещал, склонившись к уху менестреля:
  - Но если не расплатишься, мы тебя все равно продадим.
  И пошел к рубильщикам капусты, оставив Гаваля мучительно гадать, сколько в этой шутке было настоящей шутки.
  - Веселые вы люди, - сказал горец, кривя губы в болезненной гримасе. Он сел на пенек, где прежде сидел Артиго, с негромким шипением вытянул ногу.
  - Да, не жалуемся, - отозвалась Елена, деловито проверяя воду, чистые тряпки и котелок с кипятком для дезинфекции инструментов. Во 'вьетнамском сундучке' еще оставался виноградный спирт, но медичка старалась не тратить дефицитные лекарства, помня, что их запас пополнить не удастся еще долго.
  - Ремень, что ли, прикуси, - посоветовала Гамилла на правах добровольной ассистентки.
  - Гы, - невнятно буркнул горец.
  - Ну, дело твое, пожала плечами Елена, разматывая побуревшую от крови повязку.
  Медичка была готова к нагноению и прочим эффектам, однако рана оказалась чистой, с умеренным воспалением и отеком. Все обстояло в точности согласно описанию раненого: засевший чуть выше колена наконечник на сломанном древке. Елена из чистой мстительности - вспомнив грубое 'эй' - пошатала обломок, вызвав зубовный скрежет раненого.
  - Ну что, приступим, - он достала вырезанную Пантином рогульку. Горец закатил глаза и побелел.
  - А может, вина? - попросил он, мгновенно растеряв гонор и пафос. - Это... для храбрости и чтобы не больно. Чарочку побольше.
  - Можно и вина, - согласилась Елена. - Только учти, от него у тебя жилы расширятся, кровотечение будет сильнее. Если что не так пойдет, можешь алым истечь.
  Горец немного подумал и, когда Елена уж собралась попросить у местных вина, покачал головой.
  - Режьте так. Перетерплю.
  При свете неяркого солнца у него оказалось довольно молодое, но сильно побитое жизнью лицо. Елена предположила, что лет ему от двадцати пяти до тридцати, вряд ли старше. Нос очень характерный, мощный, с горбинкой, был перебит у переносицы, что делало его окончательно похожим на попугайский клюв. Левое ухо расплющено в блин давним ударом, никаких косичек, голова бритая, так, что видно несколько шрамов. Мужчина носил бороду по северному обычаю, примерно такую же отращивал Сантели - щеки выбриты, зато шея обросла. Черная поросль уже серебрилась нитями ранней седины. Одет он был тоже в сборную солянку по континентальной 'моде', без кушака, а на животе, горизонтально, носил в деревянных ножнах большой, типично горский кинжал с рукоятью в виде буквы 'Н'.
  - Как зовут? - спросила женщина, правя скальпель на самом мелкозернистом камне, смочив поверхность водой.
  Она ждала снова чего-нибудь с 'г' и 'валями', а то и молчания, но горец хмуро ответил:
  - Марьядек из Керазетов
  - Ищешь удачи на равнинах? - Елена, в общем, не ждала ответ, скорее занимала время, пока готовилась. Она смыла мокрую каменную пыль с маленького клинка и полила рану тонкой струйкой из кувшина с теплой водой, вымывая сгустки крови.
  - Я думала, все ваши в наемных отрядах служат, за доброе серебро. Сними ботинок, а то сейчас в него кровь натечет.
  - Надоели горы, - с неожиданной прямотой заявил Марьядек. - Надоели бараны и дедовские алебарды. Надоели рода, тухумы и старейшины. Надоело, что еще имени своего не выучил, а жену тебе давно подобрали и уже выкуп ее семье должен. Надоело, что служить можно лишь в полку, а жалованья четверть доли получаешь, остальное тухуму засылают. Надоело, что где голова брата и свата лежит, там и твоя лечь должна, хотя на дне ты их видал, козлодеров. Так что я решил - хватит. Моя судьба в моих руках.
  Елена сначала не поняла про дно, затем вспомнила, что у горцев не приняты обычные похороны или сожжение покойников. Мертвеца по возможности обезглавливали, череп вываривали до голой кости, чтобы положить в родовой склеп, а тело бросали в реку - пусть уносит как можно дальше быстрым течением. Втихую поговаривали, что из котла с вареной головой должны были отпить по кружке все участники процесса.
  - Ладно, приступим, чего воду толочь, - решилась Елена.
  Марьядек витиевато, энергично выругался и стиснул зубы, готовясь к боли.
  - Мне что делать? - спросила Гамилла.
  - Перетяни вот здесь шнуром и тут держи, - указала медичка и сделала первый надрез, чтобы немного расширить рану и увереннее вставить рогульку.
  Марьядек богохульно посулил найти мерзавца, который насторожил самострел, и вставить наконечник ему в зад, однако держался горец хорошо, ногой не дергал. Пантин смывал кровь, бегущую алыми струйками по волосатой ноге, арбалетчица довольно ловко помогала и, надо думать, мотала на ус практику. Пахло костром и подгоревшей кашей на завтрак, а также вкусным курино-рыбным бульоном от томящейся в печи юрмы. Крестьяне продолжали возиться с капустой, теперь среди них прибавилось женщин. Всего на заквашивании работало десяток пейзан или около того. Фрельсова дочь обносила их разбавленным пивом и попутно кормила поджарых куриц, что шатались где угодно и клевали все подряд. Птицы были спортивны, подтянуты и раза в два мельче земных. Гостей угощали завтраком на столе, который вытащили из дома во двор, чтобы не дышать гарью внутри. Раньян выспрашивал дорогу, фрельс чертил условную карту угольком прямо на столешнице.
  Операция много времени не отняла, приспособление себя оправдало, хотя в принципе аккуратная работа скальпелем привела бы к тому же результату.
  - На память, - Елена вручила белому, как мел горцу черный раздвоенный наконечник. - Говорят, талисман можно сделать на удачу.
  - П-п-продам, - пообещал Марьядек. - И деньги пропью. За то, чтобы сдохла паскуда.
  - Тогда давай сюда, - Гамилла без стеснения забрала железку из слабых пальцев раненого. - В счет оплаты пойдет. Сами продадим.
  Елена хотела едко пошутить насчет самоназначенного казначея, но была слишком занята постоперационной обработкой.
  - Так... - вслух задумалась она. - Тебе здесь отлежаться дадут?
  - Дадут. Рады не будут, но хозяин старый устав чтит, хворого за околицу не выбросит.
  - Тогда сейчас шить не буду, не дай Параклет нагноение под швом начнется. Без меня или другого хорошего лекаря рану не вычистить, так что ногу можно будет пилить сразу.
  Пациент шумно сглотнул и дерганым движением вытер со лба обильный пот.
  - Продез...промоем сейчас от яда, перевяжу начисто. Повязку будешь менять раз в день, только прокипяченную и только вымытыми руками. С мылом. Я покажу как. Понял?
  Марьядек закивал.
  - Если через три дня гноя не будет, можно еще раз промыть и тогда уж зашить. И чтобы снова все прокипятить перед шитьем. Если будет, рану раскрыть, чтобы все вытекало свободно, дважды в день промывать соленым раствором. Пару недель погноит да пройдет. Отделаешься шрамом.
  - А если не пройдет?
  - Тогда можешь искать пилу.
  Елена взяла плошку с крепким солевым раствором, который намеревалась использовать вместо спирта для финальной дезинфекции.
  - Будет больно.
  - Вот это новость так новость, - выдавил сквозь зубы Марьядек, зажмуриваясь.
  Закончив, Елена тщательно отмыла инструмент и руки.
  - Пять грошей.
  - Б-будет, - пробормотал измученный горец. - Отлежусь чуть-чуть и отпорю.
  - Чего?
  - В кошеле с-с-столько нет. М-м-много. Заначка в поясе за-а-ашита.
  - Ясно.
  Елена оставила пациента полежать и занялась укладкой медицинского набора. Гамилла куда-то делась, наверное, отправилась проверять как там Гаваль, которого арбалетчица охраняла по договору еще то ли день, то ли два.
  - Глотни, - Пантин дал медичке флягу из настоящего серебра, грубоватой работы, но вместительную. Елена машинально глотнула, внутри оказался не алкоголь, как следовало бы ожидать, но сладкий отвар с привкусом лакрицы и шиповника.
  - Спасибо, - поблагодарила женщина, возвращая флягу.
  - Всегда пожалуйста, - ответил Пантин, завинчивая крышку в виде шутовского колпачка.
  - Устала, - пожаловалась Елена, вытягивая руки, внимательно глядя на пальцы с обстриженными едва ли не под корень ногтями. - Хочу маникюр, увлажняющий крем, пилинг-скраб и масло для кутикул. А еще нормальные прокладки вместо мудацких трусов. Готова убить за прокладки. Но их нет, и не будет.
  - Должно быть непросто.
  - Я привыкла.
  Сказав это, Елена с ужасающей отчетливостью поняла, что так и есть - она привыкла. Блага родного мира казались слишком далекими, несбыточными, как сказка об удивительных странах, которых нет ни на одной карте и где никогда не доведется побывать...
  - Это было напрасно, - Пантин укоризненно покачал головой.
  - Что? - женщина посмотрела на него, хмурясь, будто не могла вспомнить что-то важное.
  - Злые слова, сказанные юному Артиго. Они были напрасны.
  - Может быть, - Елена странно качнула головой, потерла висок, стараясь припомнить, когда же она называла собеседнику имя принца. - Может... Он...
  - Ты была несправедлива.
  - Неужели? - саркастически поинтересовалась женщина, в ее тоне отчетливо читалось 'а твое какое дело?'
  - Да, - Пантин вообще не обратил внимания на сарказм и говорил с прежней мудрой печалью. - Ты устала. Устала бежать. Устала бояться. Устала переживать свое несовершенство. Избавиться от усталости, хотя бы облегчить ее - разумное и понятное желание. Но делить их с другим человеком, сваливать на него без согласия половину своей ноши... Заставлять его страдать вместе с тобой... В этом не было ни мудрости, ни достоинства.
  - Он мелкий и противный уродец, - прямо сказала Елена то, что до сих пор лишь думала. - Дворянчик, не способный на благодарность.
  Она помолчала и резко вымолвила с решительностью, которой сама испугалась мгновение спустя:
  - Он мне не нужен. Я бы их оставила, но Раньян обещал...
  Она снова осеклась. Что-то здесь было не так... назойливая мысль билась под крышкой черепа как слабый, едва заметно жужжащий комарик, что и не жалит, и заснуть не дает.
  - Возможно. Но разве его в том вина? Мальчика с младых ногтей растили в знании, что есть высшие люди, настоящие люди, только и достойные так называться. А также все остальные. Он не умеет общаться с теми, кого привык считать ниже себя. Он даже не понимает, что с вами можно говорить как с равными. Пока не понимает. В душе он все еще маленький аристократ, ровня королям, который окружен слугами и ждет, что скоро его мучения закончатся.
  - Что ж, его ждет неприятный сюрприз, - фыркнула Елена и спросила напрямик. - А это моя забота? - а затем сама же ответила. - Да нисколько. Он жив лишь потому, что его оте...
  Она замолкла под спокойным взглядом серых глаз.
  Серых глаз.
  Глаз.
  Елена посмотрела на Пантина еще раз, усталая грусть на ее лице сменилась безмерным удивлением, затем ужасом на грани паники, женщина в одном слитном движении шагнула в сторону и выхватила нож.
  - Ты кто вообще такой?! - отрывисто выпалила она, сжимая рукоять.
  Пантин, греющий воду. Пантин, помогающий с дровами и готовкой. Пантин, вырезающий рогульку для операции. Пантин, принесший одежду для Артиго. Теперь, сфокусировав на чужаке внимание, удерживая его в памяти, Елена видела, что немолодой и седой мужчина уже давно с ними, начиная от... тут память давала сбой. Человек просто появился, был рядом какое-то время, и это казалось абсолютно естественным, а стоило отвести взгляд, пришелец сразу забывался.
  Сверкнуло ужасным острием копье Насильника, Кадфаль поднял над головой дубину, готовый вколотить незваного гостя в землю.
  - Отвечай! - голос Елены дрогнул, казалось, она вот-вот сорвется в истерику. Теперь женщина видела глаза чужака, похожие на бельма слепца. Светло-серые белки переходили в белесые радужки неправильной формы, лишенные зрачков, но видел пришелец, судя по всему, отлично. Подобные глаза Елена уже видела, только цветовая гамма была иной. Ее руки предательски дрогнули, боль в животе усилилась, будто в мочевой пузырь ткнули ржавой иглой.
  - Я Пантин, - Пантин слабо усмехнулся. - Я уже говорил.
  Кто знает, чем все закончилось бы, Елена балансировала на грани истерики, готовая сорваться то ли в бегство, то ли в бешеную атаку, но в эту секунду между ней и Пантином встал подбежавший Раньян. Бретер склонился на одно колено перед незваным гостем, держа свой меч у основания клинка, рукоятью вверх, словно распятие.
  - Наставник, - коротко вымолвил бретер с почтением, которого Елена никогда у него не видела и даже не предполагала, что подобное возможно.
  - Горшечник, сын горшечника, - склонил голову Пантин. - Ты позвал меня.
  - Да, позвал.
  - Что ж, я пришел.
  - У меня есть для тебя ученик.
  - Я вижу. Прямо скажем, не лучший из возможных.
  Елена сглотнула.
  - Глаза... - выдавила она. - Твои глаза...
  - Здравствуй, Хель, - тот, кто назвал себя Пантином, обозначил слабую улыбку на загорелом не по сезону лице. - А также Люнна, Вэндера... Может быть, правильнее было бы называть тебя истинным именем?
  - Ты его не знаешь, - огрызнулась женщина. Смертоубийство вроде бы откладывалось, пришелец, хотя имел глаза, сходные с кровавыми бельмами черной твари, нападать, кажется, не собирался. Кто это? Догадка трепетала крыльями, как бабочка, совсем рядом.
  - Я-то знаю, - чуть шире улыбнулся сероглазый. - Это тебе оно не известно. Или ты впрямь думала, что тебя зовут Еленой?
  Он резко щелкнул пальцами, словно переключая беседу на другой канал.
  - Сейчас не обо мне вам следует беспокоиться, - сообщил пришелец.
  Он показал в сторону, туда, где, казалось, не было ничего кроме серой и унылой равнины с холмами. Елена отступила еще на шаг, потом на два, припомнив, как стремительно двигалась адская ведьма. Лишь после этого развернулась в четверть оборота, скосила взгляд, присматриваясь.
  Из-за ближайшего холма выдвигалась небольшая - десятка полтора лошадей - кавалькада. Без телег и пешего сопровождения, зато над головами всадников сердитый ветер полоскал двухвостый прапор.
  - Вон там ваши заботы, - опустил руку Пантин.
  _________________________
  
  Музыкальный инструмент называется 'калимба':
  www.youtube.com/watch?v=XzSeCOOlGis&
  
  
  Глава 6
  
  Елена предполагала, что сейчас начнется маленькая война, грабеж, набег или нечто подобное. В мире, где любой человек с оружием априори представляет угрозу, несколько всадников - это повод для тревоги. Но судя по реакции фрельса, ничего по-настоящему страшного не произошло. Пока, во всяком случае...
  Всадники приближались неспешной рысью, ветерок развевал прапор, уже можно было разглядеть его конструкцию: прямоугольник в рамке с эмблемой плюс два очень длинных хвоста с абстрактным шитьем. Символика Елене была, разумеется, не знакома, но судя по 'башенной' короне с простыми зубцами, сюда заехал барон, видимо со свитой.
  Елена подумала немного и незаметно ступила за спину Пантина, порадовавшись, что меч остался в доме. Если дойдет до драки, найдется, кому выступить ударной силой, нет нужды провоцировать диких и наверняка агрессивных мужичков видом женщины с оружием. Она опустила глаза, сложила руки на животе и ссутулилась, приняв самый безобидный и серый вид.
  - Вот свезло, так свезло, - негромко подумал вслух Кадфаль. - Ну, Пантократор отмерит по своему промыслу.
  Кавалькада подъехала ближе. Никто не доставал мечи, нормальных копий у всадников совсем не было, только джериды, которые можно и кидать, и вонзать в легкую пехоту, главным образом преследуя. Следовательно, бой не предполагался, очевидно, имел место визит вежливости. Хотя... посмотрев искоса на фрельса, Елена подумала, что вряд ли. Кислая мина рыцаря, которую он даже не пытался скрывать, надежно указывала, что гости не только незваные, но и неприятные.
  Искупители как-то незаметно и в то же время ловко сманеврировали, и Елена оказалась в 'коробочке', прикрытая с трех сторон. Грималь так же ловко закрыл собой Артиго, а Гамилла решительно заступила перед менестрелем, не то, чтобы положив ладонь на рукоять кинжала, скорее держа поблизости. Очевидно, обязанности телохранителя в пределах оплаченного срока женщина собиралась выполнять добросовестно. Пока разворачивалось это тихое и на сторонний взгляд беспорядочное коловращение, кавалеристы подъехали совсем близко.
  - Мир дому сему! - зычно провозгласил предводитель. Его лошадь, будто ставя точку в короткой речи, звучно стукнула копытом в камешек. - Да благословит Пантократор хозяев и всех добрых людей, что собрались в его стенах.
  Барон выглядел просто и, можно сказать, 'по-домашнему'. На нем не было никаких особенных знаков и украшений, даже цепь отсутствовала. Довольно молодой, со стрижкой под классический 'горшок' на два пальцы выше ушей, без хвостов и косичек, с очень тонкими усиками, больше похожими на кошачьи. Лицо по-своему даже приятное, взгляд умный и внимательный. Всадник не сверкал металлом доспехов или хотя бы кольчуги, на нем была серая куртка вроде флисовой, с нашивками из более плотной ткани на воротнике и обшлагах. Судя по тому, как сидела куртка, это была облегченная бригандина, то есть совсем уж беспечным всадник не был. И пуговицы! Елена заметила, что барон использует в одежде главным образом пуговицы вместо шнурков, это уже настроило женщину благожелательно к нему.
  Его спутники выглядели примерно так же, добротно собранные, хорошо (для глухой провинции) одетые, не воинствуют открыто, но и далеко не безоружны. За исключением, пожалуй, одного. Этот держался замыкающим и снаряжен был так, словно прямо сейчас планировал отправиться в какой-нибудь крестовый поход. Даже на лекарский не слишком искушенный взгляд, кавалерист был крайне боевит. Кольчуга с пластинчатыми вставками, хороший шлем с забралом (хоть и не отделанный серебром), латные перчатки-'варежки' без отдельных пальцев. Треугольный щит у седла, копье, разукрашенное спиральными полосами в три цвета. На контрасте с прочими воинами казалось, что это не человек, а самоходная витрина рыцарской амуниции. Только щит был странный - голая провощенная кожа на деревянной основе, ни единого росчерка, нет даже крошечной эмблемы. Елена украдкой оглянулась по сторонам и заметила, что фрельс, увидев 'выставочного' побледнел, даже чуть вздрогнул.
  Пауза неловко затягивалась. Крестьяне куда-то подевались, оставив нехитрый инструмент. Капуста мокла в корытах. Наконец фрельс шагнул вперед и с явной неприязнью, но вежливым четверть-поклоном вымолвил:
  - Приветствую, Ваша милость, господин Бональд из Ашей.
  Да, точно барон, к ним обращаются таким образом. Звучит почти как 'Дональд', только ударение на втором слоге.
  Веснушчатая дочь фрельса замерла, стиснув корзинку побелевшими пальцами. Господин Бональд подождал несколько мгновений, словно подчеркивая, что здесь он самый главный и определяет ход событий. Затем плавными, нарочито замедленными движениями перекинул ногу через седло и спрыгнул с лошади, чей повод сразу принял один из спутников.
  Острый, внимательный взгляд барона как будто просканировал невидимым лучом искупителей и Раньяна, в сторону Гамиллы пришелец глянул скорее с любопытством, менестрель, одетый как чучело, вызвал тень презрительной улыбки. Елену барон, похоже, совсем не заметил, что было только к лучшему, социальная мимикрия, вроде бы, удалась.
  Грималь, пользуясь моментом, без всяких вежливостей схватил Артиго на руки и понес в дом, закрывая собой. Барон проводил слугу взглядом, и Елене тот взгляд категорически не понравился, слишком внимательный и острый, в нем явственно читалась работа мысли: откуда здесь ребенок не крестьянского вида, почему ребенка спешат унести, какое отношение он имеет к разношерстной компании. Раньян этот взгляд тоже заметил, однако нужно было, как Елене, пообщаться с бретером несколько недель, чтобы прочитать на холодно невыразительном лице тень тревоги и недовольства.
  Елена ждала крепкого рукопожатия, но господа обнялись, явно по необходимости, хлопая друг друга по спинам и обозначая любезные поцелуи, как положено братьям по сословию. Целовали, разумеется, воздух. Фрельс натянуто предложил отведать скудное угощение, барон со всей вежливостью отказался, сославшись на дела, спешные и неотложные, ведь хорошее застолье означает в первую очередь достойную беседу, а что за беседа накоротке? В другой раз всенепременнейшим образом.
  Языком Бональд молол хорошо. Риторских уроков он явно не брал, но практиковался в речах долго, слова вылетали как стрелы у отменного лучника. Конники частично спешились, однако не пересекали невидимую черту, условный траверз, проходящий через господина. Судя по символике и нашивкам, человека три-четыре относились к мелкому рыцарству, остальные типичные сержанты. Явной агрессии не чувствовалось, но столь годная свита сама по себе внушала опасливое уважение.
  - Мой почтенный господин, я вижу, вы благословлены долгом гостеприимства. Но все же позвольте отнять немного вашего времени, - весьма учтиво попросил Бональд из Ашей. У него даже не было с собой меча, вместо длинномера на ремне висел кинжал с треугольным и очень широким в основании - не меньше ладони - клинком.
  Фрельс опять как будто с трудом оторвал взгляд от разряженного кавалериста и сосредоточился на вежливом собеседнике.
  - Да, - машинально сказал он. - Позволю... Разумеется, позволю.
  - Турнирный меч, - барон заметил, что Раньян все еще держал в руках оружие. - Редкий клинок в наших краях. Соблаговолите ли назвать себя?
  - Меня звать Дотта, - мрачно отозвался Раньян, обозначая довольно ловкий и куртуазный поклон. - Дотта с севера. Я не имею чести носить благородную фамилию.
  - А оружие дворянина, - приподнял бровь его милость. - И весьма дорогое.
  - Ассизы не запрещают простолюдинам владеть дорогим оружием, - снова поклонился Раньян. - Это подарок.
  - Ценный дар, - продолжал хмуриться Бональд, и в воздухе повисло невысказанное, однако явно подразумеваемое 'слишком ценный'.
  - Я охранник на жаловании, Ваша милость. Встретил одного господина, которого сильно потрепали неблагоприятные обстоятельства и дорога. Я помог ему, он же счел возможным отблагодарить меня оружием.
  - И как же звали того щедрого господина?
  Фрельс недовольно поджал губы, но смолчал, ему не нравился допрос гостей, однако барон пока не перешел неких границ.
  - Арфей.
  - Просто Арфей? - сощурился Бональд.
  - Он не стал назваться полным именем, а я не спрашивал. Если достойный господин считает нужным сохранять инкогнито, негоже покушаться на его намерение.
  - Хорошие слова, - одобрил Бональд. - И что же за услуга? Или это тоже тайна?
  - Нет, Ваша милость. Я нашел его, раненого, истекающего кровью на дороге. Согрел, разведя костер, поделился припасами, перевязал раны. Затем помог добраться в город и найти хорошего лекаря. Он счел себя обязанным и дал мне меч.
  - На северной дороге, надо полагать?
  - Да.
  - Какая самоотверженность, - саркастически протянул барон. - Редкая честность в наши дни. Я бы скорее поверил в историю с обобранным трупом. Или ударом кинжала в спину.
  - Да, к сожалению, в наши дни бывает и такое, - Раньян склонил голову, возможно, чтобы длинные пряди скрыли выражение лица бретера.
  Горец, прислонившись к забору, тихо заматывал повязку, как будто все происходящее раненого совершенно не касалось. Барон повернул к нему голову и внезапно с недоброй ухмылкой сказал:
  - Ходили слухи, в лесу к востоку отсюда насторожили самострелы на браконьера. Хитрая была сволочь, все ловушки обходил. А от самострела не сбежал. Бьюсь об заклад, если тряпку размотать, рана будет очень приметная.
  Елена опустила голову ниже, чтобы никто не заметил кривую ухмылку. Что-то подобное она и предполагала, охотники ставили бы надежные, проверенные силки, а не сложный самострел с дорогой стрелой.
  - Упал, на ножик наткнулся, - отозвался Марьядек с подходящей мрачностью. Немного подумал и добавил. - Ваша милость.
  - Я бы попросил не учинять допрос, - с очень заметной неуверенностью сказал фрельс, и Елена только сейчас припомнила, что так и не расслышала его имени накануне. - Это мои гости, я не видел от них дурных поступков и не слышал дурных речей. Отсюда и пока долг не призовет их дальше в путь, они под моей крышей и защитой.
  - О, мой любезный друг, они вроде как не под крышей, - улыбнулся барон. Скверно улыбнулся, нехорошо, однако Елена почему-то не чувствовала угрозу и настоящую опасность. Как будто его милость играл представление для одного зрителя.
  - Так что обычай и буква закона оказались бы соблюдены в точности.
  - Буква, но не дух. Так что, все же...
  - Будь по-вашему, - Бональд развел руками, дескать, не могу отказать.
  Хитрый жук, подумала Елена, хитрый и остроязычный. Ловко у него получилось на голых словах все вывернуть так, будто это не фрельс в своем праве дать убежище гостю против которого нет явных улик, а барон делает снисхождение, отступившись. Опасный человек. Хорошо, что Грималь уже скрылся в доме, унося Артиго. Хотя... возможно как раз наоборот, это могло возбудить интерес и подозрение, впрочем, что сделано, то сделано.
  - Признаться, я недолго и по делу, - барон перешел на какой-то мещанский тон, без всяких 'вашеств' и прочих любезностей. Он встал так, чтобы оказаться не лицом к лицу, а скорее бок о бок с фрельсом, несколько более доверительно.
  - Что вы хотите? - столь же прямо спросил фрельс. С его дочери можно было ваять или писать аллегорическую фигуру тревожной нимфы, и Елена готова была бы побиться об заклад: что у девочки на лице, то у старого землевладельца в душе. Но почему?.. Какой смысл в этом представлении? И отчего фрельс так неуверенно, тревожно косится на разряженного конника? Причем тот, кажется. в свою очередь как-то что-то переживает, во всяком случае явно избегает прямого взгляда, то и дело нервически дергает поводья, вынуждая коня тревожиться, бить копытом и всхрапывать.
  - Я хотел удостовериться, что ваш достаток соответствует притязаниям, - прямо сказал барон, будто по чурке топором вдарил. - Как добрый сосед и как верховод-воевода, разумеется.
  Фрельс аж задохнулся от возмущения, но Бональд перехватил инициативу и ковал железо слов будто водяной молот.
  - Время проходит быстро. Зимние дни коротки, ночи долги, а весна подкрадывается незаметно. Я не вижу добрых коней... - барон красноречиво посмотрел на скелетообразнуюый конструкцию, продуваемую со всех сторон света, видимо это и была конюшня. - По чести говоря, я и одного то коня там не вижу. Сомневаюсь также, что в доме ждут своего часа прочная кольчуга с медной бляхой почтенного цеха, копье, щит, седло и все остальные непременные атрибуты.
  Вот же златоуст, поневоле восхитилась Елена. Навострился молоть языком... Или, быть может, часто повторяет одно и то же. Кажется, прямо сейчас на ее глазах предметно разыгрывалась драма мелкопоместного рыцарства. И, надо полагать, сейчас же станет ясно, отчего фрельс был так спокоен, когда речь шла о весеннем смотре. Наличие отсутствия имущества барон ведь отметил в точности.
  Фрельс развернулся и отступил на шаг, будто нахождение бок-бок с бароном причиняло настоящую боль. Выпрямился, как древко пики, отставил назад левую ногу, словно готовился к рывку. Всякая неуверенность слетела, будто паутина под ветром.
  - Не тебе считать моих коней! - рявкнул старый воин, разом отбросив учтивость. - И не тебе заглядывать в мои сундуки!
  - Это правда, - не стушевался Бональд. - Но держать ответ перед Его Сиятельством придется мне! Время долгого мира заканчивается. Не сегодня-завтра граф спросит: наследник имени Ашей, где мой отряд и добрые воины в нем? Настало время защитить наши старинные привилегии, ведь давние соперники так и норовят перевернуть межевые и пограничные знаки. Что мне сказать ему?
  - Что сказать графу, твоя забота! - прорычал фрельс, решительно и энергично. - Наши предки установили правила, и установили их мудро. Что годилось им, то правильно для нас! Моя служба в этом году закончена, все дни сочтены исправно. И до того, как растает снег в следующем, я свободен от обязательств! Вот настанет время смотра, тогда и поговорим. А пока...
  Елена отметила, что когда речь зашла о смотре, голос рыцаря чуть заметно дрогнул, самую малость, но все же. Кажется, заметил это и барон, его простоватое, однако не лишенное приятности лицо скривилось в усмешке.
  - А пока убирайся! - сжал кулаки фрельс.
  - Недобро принимаешь ты гостей, - Бональд сложил руки на груди, тоже отставил стопу назад. - Не по старым обычаям, не по вежеству и чину.
  - Когда гость забывает о приличиях, ему показывают на дверь! - не остался в долгу рыцарь.
  Казалось, Бональд в эту же минуту сточит зубы до десен, оскорбление выдалось нешуточным, Елена чуть ли не слышала скрежет эмали, но барон сдержался, улыбнулся через силу и выговорил:
  - Оставим раздоры. Если я не проявил соответствующую вежливость и в запале переступил некие границы, тому виной горячность, а не желание оскорбить.
  Бональдовы спутники переглядывались, видимо, не очень понимая, как им следует действовать. Барон явно избегал признания вины и тем более открытого извинения, но и фрельс не казался расположен к боданию до упора. Возможно, потенциал переговоров еще не был исчерпан. Пантин мягко пригладил короткую бородку, чуть прищурился с видом скорбным, но как-то абстрактно, будто жалел в целом о неправде рода людского. Абсолютно белые усы и борода казались еще светлее на фоне загорелого лица. И, кажется, никто не смущался видом его нечеловеческих глаз, впрочем, лекарка сомневалась, что чужаки вообще замечают колдуна. Для чего, имея такие способности, вообще браться за меч? Что-то не так с этими воинами-магами.
  - Друг мой, - сделал еще один заход Бональд. - Стоит ли противиться неизбежному?
  Фрельс выглядел так, что не оставалось сомнений, будь у него меч, скорее всего уже началась бы схватка. Но рыцарь молчал и вроде бы даже слушал, пусть и казалось, что сейчас из ушей повалит дым с искрами.
  А не такой уж ты и хороший переговорщик, заключила Елена, исподтишка глядя на барона. Надо было заходить издалека, мягче и, разумеется, без свидетелей. А тут серьезное толковище, да при наблюдателях, чудо, что еще не сорвалось в скандал. Хотя... может так и задумано? Да, уж точно не ей критиковать постороннего человека за недостаток дипломатических навыков.
  Пока Елена переживала укол стыда при воспоминании о недавнем воспитании Артиго, ситуация опять накалилась. Лекарка прослушала, какое предложение негромко, почти задушевно сделал барон, однако реакция фрельса последовала мгновенно.
  - Да ты в своем уме?! - буквально проревел старый воин. - Мы никогда не служили рутьерами и не станем впредь!
  - Не рутьерами. Участь ловага тоже почетна и так можно сохранить... - запротестовал Бональд, пытаясь спасти положение, но было уже поздно. Фрельс загорелся бешеной яростью как овин, полный сена, куда бросили факел.
  - Ловаг, рутьер, какая разница! - орал малиновый от натуги фрельс так, что казалось, его сейчас хватит удар. - Да хоть бетьяр! Все едино! Это моя земля, семнадцать поколений сражались за нее и в нее же уходили пеплом!
  - Ты сохранишь удел, - сделал последнюю попытку барон. Его свита подобралась, те, кто спешился, встали плечом к плечу, конные тоже что-то сделали, Елена, будучи очень плохим всадником, не поняла, что, но лошади тоже насторожились, перебирая копытами.
  - Да, не всю, но достаточно, чтобы твои дети сохранили титул. Мне не нужно разорять тебя, мне нужно...
  - Поганый ублюдок! - вопиял фрельс, потрясая кулаками. - Ты хочешь забрать мое владение, оставить мне жалкий клочок, чтобы я мог едва развернуться на пятке! А меня превратишь в наемника! Так запомни, не бывать этому! Ты пришел ко мне, будто змея, прокрался, расточая слова о дружбе, сам же хотел опозорить меня перед семьей, гостями и слугами!
  - У тебя нет слуг, - оскорбительно и с явным превосходством рассмеялся барон, откидывая ныне бесполезную сдержанность.
  - Зато у меня есть то, чего никогда не обрести тебе, твоим детям и детям твоих детей! - прорычал фрельс, поднимая сжатый кулак, не угрожая побоями, а скорее обозначая весомость речей. Презрительная усмешка сразу покинула баронскую физиономию, кажется, Бональд понял, о чем намеревался сказать дальше рыцарь.
  - У меня есть честь, - громко, с расстановкой отчеканил фрельс. - Мой род, тянущийся через три столетия без перерывов. Я живу в прошлом и будущем, как наследник и отец. Я дворянин по земле и крови, вот чего никогда не будет у вас. У Ашей из канатчиков, купивших родовитую жену и место в чужой прихожей за воровское золото. Бароны чернильницы!
  Бональд страшно побледнел и рефлекторно схватился за рукоять кинжала, Фрельс дико усмехнулся и раскинул руки, будто предлагая себя в жертву. Дочка вскрикнула и бросилась к отцу, но ее перехватила Гамилла, швырнула в объятия менестреля, чтобы веснушчатая не натворила глупостей.
  - Что, убьешь меня? - рассмеялся фрельс.
  - О, нет, - симпатичное лицо барона скривилось в жутковатой гримасе, он с трудом удерживал себя в руках, но все-таки удерживал. - Я тебя даже на поединок чести не вызову, любезный. Не хочешь отдать часть, сохранив сердцевину? Тогда потеряешь все.
  - Меня не вывести из сословия, - надменно сказал фрельс. - Тебе не собрать тринадцать благородных людей, которые взяли бы на душу грех неправильного судейства. А военный сбор только весной. Я буду к нему готов.
  - И ты думаешь, ваша махинация удастся? - не скрывая издевки, рассмеялся Бональд. - О, Пантократор, какая наивность...
  Он оборвал смех, разом, будто хлопнул окованной железом крышкой сундука.
  - Собрать вскладчину серебро, купить полный набор снаряжения и передавать его друг другу по очереди, проходя смотр. Менять упряжь и накидку, перекрашивать щит, хорошая задумка.
  Теперь побледнел фрельс. Отступил на шаг, будто закрываясь от убийственных слов.
  - Эй! - без всякого почтения и даже не оглядываясь, махнул барон.
  Медленно переступая, так, словно рука всадника была не тверда, конь вышел, неся того самого бойца в хорошем снаряжении. Кавалерист отворачивался, глядел подчеркнуто в сторону и вообще являл полную картину нечистой совести.
  - Кость земли, соль войска, - хмыкнул горец, впрочем, без особой язвительности. - Ну, понятно все теперь.
  - Как же так... - с этими словами фрельс шагнул вперед, глядя снизу вверх. Его лица женщина не видела, но судя по фигуре, старик уже был придавлен осознанием катастрофы, однако еще неистово надеялся, что свершится чудо.
  - Как же... так? Неужели ты нас продал?..
  - О, нет, - барон ответил вместо молчаливого всадника. - Он вас не продавал. Он вас обворовал. Купил амуницию и коня, на все деньги, что вы собрали. А после сбежал. Ну... - теперь Бональд оглянулся. - Не слишком далеко, правда. Теперь ему стыдно за свое недостойное поведение, и очень хочется не повиснуть на первом же дереве.
  - Ты не сможешь...
  - Конечно, смогу, он ведь даже не оруженосец. Вот объеду оставшихся, кто из вас поучаствовал в этой махинации, покажу его всем, а затем уже непременно повешу...
  Всадник, укравший коня и доспехи, оказался уже третьим человеком, который за время не слишком длинной беседы поменял цвет, став белым, но если барон и фрельс бледнели от ярости, этого беднягу разукрасил ужас.
  - ... Или нет, - добавил Бональд. - Посмотрим. Зависит от готовности свидетельствовать во имя торжества истины. - А теперь пошел вон.
  Повинуясь новому жесту, предатель натянул поводья, вынуждая лошадь попятиться, вернулся на второй план. Баронская свита теперь неприкрыто ухмылялась, торжествуя. Гаваль отпустил темноволосую дочь фрельса, девочка уже никуда не торопилась бежать, разбитая и униженная недобрыми вестями.
  - Я... - фрельс поджал губы. На мгновение даже показалось, что он готов пойти на мировую в свете, так сказать, вновь открывшихся обстоятельств. Но гордость дворянина по крови и земле возобладала.
  - Ты ничего не получишь, - с железной решимостью вымолвил старик, заложив руки за спину. - Ничего. По весне я выйду перед строем равных мне, верхом и с подобающим вооружением. Ты будешь посрамлен.
  Кадфаль сердито засопел и стиснул палицу обеими руками, казалось, заскрипели твердые волокна. Оставалось непонятным, что так задело искупителя.
  - По весне ты в лучшем случае перезаложишь все, что можно, и соберешь неполный набор с худой клячей, - издевательски прокомментировал барон. Очевидно, Бональд отказался от попыток прийти к соглашению и теперь неприкрыто насмехался. - А я перед людьми чести обвиню всех вас.
  На лице воровского конника под откинутым забралом отразилось невероятное облегчение.
  - Покупатель, продавец, а еще кто-нибудь из вашей четверки наверняка согласится свидетельствовать против остальных. Этого будет достаточно, чтобы собрать дворянскую Апеллу.
  - Тринадцать достойных людей, - следовало отдать фрельсу должное, он все-таки держал удар. - Они отметут свидетельства безродных и обвинение, вырванное угрозами. Апелла твою сторону не примет. Я дворянин, а ты гиена, подбирающая объедки.
  - Примет, примет, - ухмыльнулся барон. - Ведь нигде не сказано, что Апелла не может собираться из ловагов. И ты мог бы войти в нее, окажись немного умнее. А так еще до первого сенокоса перестанешь быть человеком чести.
  - Я всегда им останусь! - рыкнул фрельс, ударяя себя кулаком в грудь. - Честь нельзя дать или забрать по росчерку пера. И коли вам удастся купить Апеллу, есть еще суд! Суд защитит мои права.
  - Какой суд? - искренне, с душой рассмеялся 'чернильный' дворянин. - Прокуроры и судьи нынче играют во всеобщую игру, делят имущество и власть, пока в Мильвессе шатко. Правосудие можно получить, но за него требуется платить. У меня есть, на что купить себе немного справедливости. А тебе?
  - Я буду жаловаться, - не сдавался фрельс. - Я дойду до...
  - И куда ты пойдешь? - уже не стесняясь, перебил его барон. - Император далеко, ему с престола не видно. У короля-тетрарха свои заботы, он вендетту Эйме-Дорбо и одноглазой шлюхи Карнавон прекратить не может, так что, того гляди, королевская столица запылает. Куда ему до суетных забот нашей глуши! Регентский совет продался островным, пусть не суются к нам со своими капитуляриями. Граф меня любит и ценит. Ему нужны порядок и войско на постоянной службе, я их даю, исправно и действенно. Я всем нужен и всем полезен, а ты нищий гордец.
  Фрельс пошевелил губами, будто проговаривая про себя невероятно изощренные оскорбления и аргументы, но вслух выдавил только:
  - Убирайся.
  - Как скажешь, - согласился барон и приказал своим. - По коням, мы уезжаем. Но помни... - Бональд снова развернулся всем корпусом к фрельсу. - Я пришел к тебе с открытым сердцем и честным предложением, а ты плюнул в них. Я дал тебе возможность по-прежнему называть себя человеком чести. Ты же в ответ оскорбил и унизил меня перед моими спутниками, а также перед безродным и пришлым людом.
  - Убирайся, - повторил фрельс, он казался опустошенным и явно потерял весь запал гнева.
  - Но я добр, - осклабился барон, игнорируя требование, чувствуя силу. - Я дам тебе возможность искупить грех спесивости. Сейчас мы отправимся на закат, навестим следующего в списке махинаторов. Разумеется, верхом, однако без спешки. Найди клячу, если таковая еще осталась в этом хозяйстве. Может, найдется мул. Нет мула, садись на осла или очень быстро беги. Если догонишь нас до середины дневной стражи, я все-таки позволю тебе остаться ловагом и даже владеть этой развалиной, что именуется замком. Справишься до заката - оставлю тебя хоть безродным, но арендатором. И даже твою дочку выдам замуж повыгоднее, ведь я добрый! Эйме-Дорбо завели правильный обычай выдавать за своих лучников тела и охраны девиц из хороших семей, но без особых притязаний. Жене вредно иметь большие амбиции.
  Дочь жалобно пискнула, и Гаваль снова обнял ее, прижав крепче.
  Барон кинул еще один внимательный взгляд на дом, где скрылись Грималь и Артиго. Задержался на мгновение, словно раздумывая, и Елена отчетливо поняла: если сейчас Бональд что-нибудь скажет, сделает, даст хоть легчайший повод Раньяну, это слово или действие станет последним в жизни 'чернильного'. А затем уже пойдет рубилово до последнего человека, потому что свите надо мстить за патрона, а странникам в свою очередь выпускать живыми свидетелей никак нельзя.
  Обошлось. Одним движением барон взлетел в седло, несколько мгновений казалось, что он еще плюнет напоследок, но нет, сдержался от плебейского жеста. Всадники потянулись дальше, вытягиваясь в колонну по двое. Фрельс какое-то время постоял, глядя себе под ноги, плечи его опускались. Дочь наконец вырвалась и, подбежав, обняла отца, что-то неразборчиво заговорила. Они оба, тесно и безрадостно обнявшись, зашаркали к дому, не обращая внимания на окружающих.
  - Обошлось, - на удивление сердито констатировал Кадфаль. - Но задерживаться тут не стоит. Пора в путь.
  - Но как же... - выдавил Гаваль, но арбалетчица, уже не чинясь, отвесила ему подзатыльник и прикрикнула, что-то про задницу, которую следует взять в руки.
  - А мы им разве... - пробормотала Елена, более машинально, чем по зову души. - Никак?..
  - Никак, - сумрачно сказал Пантин.
  - Но мы...
  - Мы уйдем, так или иначе. А они, - Пантин указал в сторону дома. - Останутся. Наедине с последствиями нашего заступничества.
  - Как будто бежим, - сердито сказала женщина.
  - Так и есть, - серьезно вымолвил сероглазый. - И надо бежать очень быстро. Графство небольшое, но дороги здесь плохие. Следует идти на юг, к границе владений.
  Раньян со стуком вдвинул меч в ножны, размашисто пошел к дому, очевидно, проверять, как там Артиго.
  - Заберите меня отсюда, - удивительно вежливо попросил горец, подтягиваясь на жердине забора. - Я не буду в тягость.
  - Да ты едва ходишь, - скривилась Елена.
  - Костыль сделаю, - предложил Марьядек, прочно утвердившись на здоровой ноге. - Вы с поклажей и дитем, совсем быстро не пойдете, я за вами угонюсь. Здесь мне оставаться никак нельзя.
  - И зачем ты нам нужен? - отрывисто спросил Насильник. - Одноногий браконьер?
  - Я теперь увечный боец, но все же боец. Половина воина это лучше чем никакого воина. А еще я умею ставить ловушки и добывать еду в лесу. Здесь промысел скверный, живность повыбили, но всякая мелочь еще ловится, кто до весны не залег.
  - Собирайся, - лаконично приговорил Насильник, что любопытно, ни капли не интересуясь мнением спутников и при молчаливом согласии Кадфаля. - Я помогу с костылем, но чапать с ним будешь сам, мы не ждем отставших.
  - И отдашь лекарке все деньги. Те, что в поясе, тоже, - Гамилла, как выяснилось, обстановку отслеживала хорошо и слышала все, что нужно.
  - Тогда хоть на лошади дайте время от времени проехать, - пробурчал горец, но без напора, судя по виду, он бы согласился и одеждой расплачиваться, только бы взяли с собой и дали греться у костра под охраной.
  
  * * *
  
  - Все-таки зря не помогли, - пробормотала себе под нос Елена. Ей было стыдно, и хоть здравый смысл подсказывал, что здесь ничегошеньки исправить нельзя, стыду это не мешало
  Собрались быстро, вышли без промедления. Раньян молча положил на стол еще две монеты, фрельс кивком поблагодарил, на том прощание и состоялось. Путники захватили с собой овощей в дорогу и сваренную курицу, так что продовольственный кризис отодвинулся на несколько дней.
  - Надо было... - повторила женщина.
  Звучало жалко, бесполезно, как обещание всех побить после проигранной драки. Елену расслышал Кадфаль и повел себя неожиданно. Искупитель втянул щеки, двинул челюстями, будто высасывал всю влагу, что мог собрать, затем смачно плюнул на обочину и тихо выругался.
  - Ты чего? - не поняла Елена.
  - Бла-а-агаро-о-одство, - протянул искупитель с невероятным презрением. И плюнул вторично со словами. - Бедненький фрельс, душа прямо рвется от горя. Паскуда...
  - Да что с тобой?! - резко вымолвила лекарка.
  - Она не понимает, - куда тише и спокойнее заметил Насильник, идущий как обычно, мелкими и частыми шажками, на груди копейщика болтались связанные шнурком лапти. - Брат, она не сталкивалась с рыцарями и не возделывала пашню. Она, в самом деле, не понимает.
  Кадфаль шевельнул челюстями так, будто собирался плюнуть в третий раз, но сдержался. И спросил:
  - Несчастненький рыцарь, взгляд орлиный, сердце из цельного благородства выковано, правильно? Так ведь кажется со стороны?
  - Ну... да, - в душе лекарки боролись два чувства, с одной стороны естественное возмущение, с другой подозрение, что здесь не все так очевидно, иначе прямой как древко искупитель не ерничал бы.
  - Благородство! - фыркнул Кадфаль. - А вот скажи, Хель... ты видела ихнее хозяйство, а?
  - Да.
  - Как думаешь, даст оно пуд серебра в год чистого прибытку?
  - Ну-у-у... - Елена задумалась. Доходность городских промыслов она, благодаря мильвесской школе жизни, худо-бедно прикинуть могла. Но сельское хозяйство...
  - Я тебе подскажу. Никак не даст. Полпуда - может. Если год окажется удачный, зима будет теплой и снежной. И только если все, что даст земля, обратить в деньги, ни грошика на прокорм селянам не оставить.
  В голове Елены забрезжило понимание, к чему ведет искупитель, пока слабенько, будто искорка в ночи. Гнилая такая искорка, больше похожая на блуждающий огонь среди болот.
  - И вот скажи мне, мастерица ножа и микстуры, как думаешь, уделит благородный фрельс хотя бы котелочек серебра на прокорм для своих? Или будет выжимать из них все до капли, до последней луковицы и яблочка, чтобы снарядиться к смотру как положено? Чтобы заплатить хоть чуть-чуть долги, в которые он залезет сейчас еще глубже?
  - Но есть же правила, законы. Здесь же нет крепостных! - попробовала спорить Елена.
  - Зако-о-он? - ехидно протянул Кадфаль. - Так ты ж его с утра видела. Во всей красе, со всех сторон. Иль не понравилась нажранная харя справедливости?
  Елена сглотнула и опустила глаза под ноги, на утоптанную землю дороги.
  - Ну, так что насчет фрельса то, - не унимался разошедшийся Кадфаль. - Обменяет он свои триста лет благородной родословной на сытые желудки грязного быдла? Или все-таки нет? Или заморит голодом, но серебро найдет?
  Елена молчала. Болел живот, а на душе было гадостно, будто плеснули ведро нечистот.
  - Молчишь, - невесело и без всякого торжества констатировал искупитель. - А скажи тогда, какая разница для бедолаг, что сейчас в холодной земле деревянными тяпками ковыряются, кто с них шкуру по весне спустит, достойный фрельс или недостойный барон? Обоим ведь одно и то же надобно. Ровно одно и то же.
  - Барон лучше, - вдруг сказала Гамилла. - У него арендаторов и батраков много, ему не нужно давиться за каждый грошик. Может позволить себе обирать всех так, чтобы оставалось немного. Не по доброте, а чтобы чуть жирка наросло, его на будущий год срезать можно. А у фрельса нет резона думать о будущих годах, они когда еще наступят, владение же надо сохранить сейчас.
  Насильник, не останавливаясь, пристукнул древком копья, будто ставя точку и соглашаясь.
  - Просто один оказался не слишком оборотистый, - закруглил мысль Кадфаль. - А потому бедненький, несчастненький, с грязным быдлом кушать приходится, сиротинушке, дочка руками господскими, белыми дерьмо куриное выгребает. А другой чуть хитрее да подлее, на добром коне и со свитой по горам-долам скачет. Но повернись судьба чуть по-иному, ты бы разницы оборотной и не заметила. Барон был бы гордый и честный, а фрельс давился бы спесью и подлостью на все свои триста лет родословной...
  - Хватит, - негромко и веско попросил Насильник. - Достаточно.
  - Хватит, так хватит, - Кадфаль все же сплюнул еще раз.
  - Ты из крестьян? - осенило Елену. - Он, - она указала на старого копьеносца. - Рыцарь. А ты нет. Ты все это видел сам, ведь так? Снизу... от земли?
  Кадфаль промолчал, но молчание то было красноречивее любых слов.
  - Достаточно, - все так же негромко попросил, скорее, мягко приказал Насильник. - Сегодня было сказано много разных слов. А после долгих речей лучше всего помолчать.
  Он перехватил копье поудобнее, зашагал быстрее. Ускорился и Кадфаль, двигаясь неожиданно ловко для своей кубической формы. Позади стучала клюка горца, который и в самом деле неплохо держал темп.
  Снова путь, снова странствия, подумала Елена. Снова жизнь в опасности, полная неизвестность впереди. Но теперь с ними Пантин, загадочный, страшноватый и, надо полагать, вечером быть разговору по душам. Больше всего женщину интересовало сказанное Пантином: 'думала, что тебя зовут Еленой?'. Ведь она совершенно точно знала, что никогда и никому здесь не открывала свое земное имя.
  
  
  Глава 7
  
  'Мы, приближенные, друзья, слуги Артиго Непреклонного и Оттовио Доблестного, те, кто разжег Войну Гнева, мы ненавидели друг друга, неистово, всепоглощающе. Но - удивительное дело - эта же ненависть сближала нас. Чтобы истребить врага, следовало познать его силу и слабость, изучить лучше, чем ростовщик, дающий в рост золото, изучает будущего должника. А знание ведет к пониманию. И, в конце концов, заклятый враг становился ближе и понятнее иного соратника.
  Мои друзья и мои враги давно покоятся в могилах... те, кому повезло обрести могилу или склеп для черепа с богобоязненной гравировкой. Но в моей памяти все они теперь лишь безмолвные тени. Тени, которые терпеливо ждут за гранью смерти, чтобы, наконец, принять в свои ряды последнего солдата давно погибших армий'
  Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
  'Девятое письмо сыну, о наших врагах и ненависти...'
  
  - Вина? - Курцио больше исполнял ритуал, нежели спрашивал, но внезапный ответ чуть сбил его с толку.
  - Воды, - сухо и холодно, как убийственный зимний ветер, отозвалась Юло, глава Совета золота и серебра.
  - Изволь, - Курцио возблагодарил сам себя за предусмотрительность и умеренность. Он пил мало вина, предпочитая южное пиво и чистую воду, поэтому графин с водой из глубокой скважины всегда находился в пределах досягаемости.
  Посуда островного деятеля, конечно, уступала вартенслебеновской, но тоже была достойна высоких особ, так что подать Юло изысканный бокал в серебряной оплетке оказалось не зазорно. Женщина сделала медленный и мелкий глоток, уставившись на Курцио тяжелым и непроницаемым взглядом. Это выглядело по-настоящему зло и жутко, учитывая, что правый глаз женщины был широко раскрыт, а левый наоборот, прикрыт черепашьими веками, да к тому же ощутимо косил. Юло изменила привычкам и вместо громадного парика, с не менее огромной лентой, остриглась почти налысо, оставив лишь короткий ежик. На людях вызывающая прическа скрывалась под изящной шапочкой, но сейчас в лучах послеполуденного солнца голова женщины серебрилась первой сединой.
  Почему она не подправит лицо волшебством, подумал Курцио. Да, недешево, прямо скажем, не больше десяти магов во всей Ойкумене способны на такое. Но человек ее уровня может себе это позволить. И, повинуясь некоему наитию, островитянин решил сломать давнюю традицию, а также заранее выверенный план тяжелой беседы. Курцио слегка улыбнулся и прямо спросил:
  - Сейчас ты выступаешь как глава своего Совета, как чрезвычайный посланник Сальтолучарда или как мой старый друг?
  - Откровенно, - с прежней сухостью отозвалась Юло, моргнув тяжелыми веками, как мудрая черепаха открытого моря. - И прямо. Не похоже на тебя.
  - Увы, - с той же улыбкой ответил Курцио. - Наверное, я слишком долго был на материке и общался с людьми Большой земли.
  - Да. Это испортило твои манеры, - согласилась Юло, постукивая кончиком длинного ногтя по гигантским жемчужинам, собранным в изысканное ожерелье.
  Курцио вдруг припомнил, что такие диковины добывают лишь в очень глубоких расщелинах, где обитают хищные спруты и есть даже негласное знание: каждый серебристый шарик оплачен жизнями хотя бы трех ныряльщиков. То есть Юло надела на длинную изящную шею по меньшей мере три десятка мертвецов. Как это мило перекликается с обычаем континентальной аристократии рядиться в одежду из пряжи пауков-людоедов.
  - Считай, что я выступаю в трех ипостасях разом, - продолжила она, складывая руки на животе, прикрывая золотую пряжку тканого ремня.
  - Здесь следовало бы уточнить, содержание какой духовной субстанции превалирует, - заметил Курцио. - Но это, видимо, было бы уже лишнее.
  - Именно. Но раз мы приняли за факт падение твоих манер, пожалуй, и я позволю себе роскошь... - Юло пошевелила пальцами в воздухе, будто выбирая нужное слово из пылинок, танцующих в желтом луче. - Прямоты.
  Она встала, шурша драгоценной тканью платья, сшитого по континентальной моде с прямым силуэтом, без вычурных бантов и широких юбок, похожих на распущенные паруса. Подошла к высокому - от пола до потолка - застекленному окну во всю стену немалой залы. Курцио встал чуть позади, он и так знал, что видит Юло.
  У Императора было семь резиденций, которые традиционно именовались по цветам радуги, считалось, что повелитель мира чередует их по настроению, времени года и общим тяготам. От Красной - для празднеств и дней всеобщего процветания - до Фиолетовой, что предназначалась для управления державой в годину великих бедствий и войн. В действительности использовались лишь три - Желтая, Зеленая и Синяя, остальные уж много лет как были отданы под архивы и другие вспомогательные службы Двора. Например, Оранжевая стала центром почтового сообщения, а Голубая не так давно сгорела дотла, превратив в пепел счетные книги великих ярмарок Мильвесса и реестр лесов Короны.
  Юный Император пока избрал своей резиденцией Синий дворец, формально - на время зимы и во исполнение траура по безвременно умершему предшественнику. Фактически это был скорее домашний арест, чтобы мальчишка не мешал серьезным делам, находился где-нибудь на отшибе, но в то же время поблизости от Мильвесса, в легкой досягаемости курьеров с бумагами для высочайшего одобрения и сиятельной подписи. Синий дворец был меньше всех и больше походил на усадьбу какого-нибудь приматора в густом парке. Место считалось 'скорбным', но Курцио нравилось - относительно малолюдно, тихо, настоящий лес вокруг, хоть и не строевой. Помимо прочего здесь имелась хорошая тренировочная площадка с небольшим манежем, а также арбалетным тиром. Тут можно было упражняться во всех искусствах тела, от вольтижировки до борьбы. Но сейчас отменный дестрие скучал, роя копытом песок арены. Охрана замерла, устремив алебарды к небу. На зеленом прямоугольнике, засаженном особой, 'вечной' травой, две фигуры сходились и расходились в пешем поединке на мечах. Толстое и в то же время прозрачное стекло глушило лязг металла, поэтому бой шел беззвучно. Впрочем, было очевидно, что фигурка поменьше владеет оружием очень плохо, но прилежно старается.
  Юло понаблюдала за схваткой и сказала, не оборачиваясь:
  - Итак? Я готова тебя выслушать. И заметь, я не жду твоих оправданий, а сама предлагаю высказаться. Цени это и не злоупотребляй последними каплями моего доверия.
  Курцио отступил на шаг, заложил руки за спину. В такие моменты нарочитая вычурность, неудобство парадного платья Сальтолучарда ощущались особенно остро. К тому же выглядело глупо, учитывая, что женщина оделась по континентальной моде.
  - А знаешь... Забавно, - сказал мужчина. Курцио понимал, что бежит по волнам, даже не скованным льдом, но решил: в данном случае можно рискнуть по образу князя Гайота. Если от тебя ждут одного, сделай другое, но аккуратно, не слишком перебарщивая.
  - Что здесь кажется забавным? - все так же, не оборачиваясь, спросила женщина.
  - Сколько лет прошло... - задумчиво сказал Курцио. - Когда-то мальчик и девочка, а затем юноша и девушка мечтали. Одинокие, никому не нужные, изгои в собственных семьях. И куда привели те мечты? В столицу мира. Я бы сказал, это поэтично.
  Юло развернулась на четверть и смерила Курцио строгим взглядом, в котором сквозила ирония на грани сарказма.
  - Друг мой, изгоем был ты. А я всего лишь уродливым ребенком, итогом смешения двоюродной и троюродной крови в пяти поколениях. И это ты мечтал, я лишь слушала, потому что ты единственный по-доброму общался с косоглазой длинношеей уродиной. С другой стороны косоглазая уродина была единственной, кто дружил с юным и нищим Мальтом...
  Она вздохнула, на сей раз с искренностью, бог знает, напускной или подлинной.
  - Что ж, будем считать, ты успешно провел смычком по струне ностальгии. Я не стану милосерднее, но выслушаю все, что ты скажешь. Однако не трать мое время попусту.
  Юло снова вздохнула и сделала шаг к собеседнику.
  - Курц, ну почему ты такой дурак? - вдруг спросила она, уже почти как настоящий человек. - Ведь все так хорошо шло... Еще пара лет и ты стал бы моим помощником, вторым человеком в Совете Золота. А затем... кто знает... Женщине дожем не бывать, но ты смог бы. И мы вдвоем...
  Она красноречиво развела руками. Курцио с грустью повторил ее жест и сказал:
  - Потому что иногда следует сунуть принципы туда, где лежат тряпки для нужника. А иногда нет. Я тогда сделал выбор, и, быть может, Двое направили меня.
  - Я слушаю. Что за убогий заговор вы организовали?
  Лицо женщины превратилось в невыразительную маску, глаза застыли, как раскрашенные шарики мрамора. Стало ясно, что струна печальной ностальгии замерла, и пришло время говорить строго по делу.
  - Это не заговор, - серьезно и рассудительно вымолвил Курцио. - Это скорее объединение разумных и неравнодушных людей, которые стремятся заглянуть в будущее. Предугадать его и по возможности изваять, как скульпторы.
  - Претенциозно. Пока вы лишь разозлили достойного учителя, которого, кстати, мы выписали с далекого юга, лучшего из лучших. Он, к слову, собирается вызвать хамского графа на поединок чести.
  Курцио искренне фыркнул, не сдерживая улыбку.
  - Лжебог ему в помощь, - развеселился мужчина. - Если вы цените этого наставника, лучше отговорите. Шотан воспользуется правом выбора оружия и прикончит глупца.
  - Да?.. - Юло на мгновение задумалась. - Похоже, ты ценишь этого выскочку.
  - Заветы предков, - со значением вымолвил Курцио. - Знать пользу всякого инструмента, счесть ее и применить во благо. Возможно, ты обратила внимание на то, что наш... убогий заговор объединил очень интересный круг людей. Но прежде чем перейти к нему я позволю себе задать вопрос.
  - Спрашивай.
  - Сколько денег в казне Сальтолучарда? В данный момент.
  - Курц, ты рехнулся? - без обиняков осведомилась Юло. - Напоминаю, ты в опале и с учетом последних выходок имеешь хорошие шансы вернуться домой с платком на шее.
  - Формально я все еще член Тайного Совета, пусть и на правах особого советника. Никто не освобождал меня от обязанностей и прав, а они были перечислены вполне ясно. Я могу задавать подобные вопросы, на свой страх и риск, рассчитывая, что их обоснованность будет одобрена после Советом... или его представителями.
  - ХитрО, - согласилась женщина. Едва слышно шурша платьем она прошла вглубь зала и грациозно опустилась на кресло-банкетку. Перед Юло, таким образом, оказался изящный столик с доской для игры в 'Галеры', очень популярный аксессуар в этом году. Мильвесс быстро перенимал привычки новых хозяев, от одежды и яств до модных безделушек.
  - Что ж, спрашивай, - позволила женщина. - Со всем пониманием возможных последствий.
  - Достопочтенная госпожа, глава Совета золота и серебра, сколько золота сейчас хранится в подвалах Сальтолучарда?
  - Двести тридцать девять полных 'сухих' бочек, - без промедления ответила Юло.
  Курцио на мгновение прикрыл глаза, переводя чистый вес благородного металла в стандартные 'хорошие' мерки, затем сглотнул, только этим и выдав чувства. Что, впрочем, не укрылось от взгляда Юло.
  - Да, - коротко ответила она на невысказанный вопрос. - Казна несколько... поиздержалась.
  - Полмиллиона золотых, - проговорил скорее для себя Курцио. - Я думал, мы располагаем хотя бы миллионом. Хотя бы. Значит, Правило пятой части нарушено?
  - Формально нарушено, - в словах Юло сквозил холод строгого знания. - Под нашей дланью сейчас около восемнадцати процентов всего золота мира.
  Курцио налил бокал воды, маскируя за естественным движением момент некоторой растерянности. Разумеется, Юло прекрасно поняла маневр собеседника, саркастически улыбнувшись.
  - Что ж, - сказал Курцио, отпив крошечный глоток. - Пожалуй, так даже лучше.
  Юло приподняла бровь над выпученным глазом, левый, сощуренный, остался неподвижен, словно вся орбита была парализована.
  - Понятно, - Курцио деловито потер ладони, как гончар, готовящийся опустить пальцы на ком глины. Или массажист, согревающий холодные руки.
  - Мотивы на самом деле очень просты, - с той же деловитостью сказал он, сел напротив Юло, так, что между собеседниками оказалась доска 'Галер'.
  - Кстати... забавно, - усмехнулся мужчина, разворачивая доску в виде двух кораблей, связанных бортами. - У нас это игра про дружеское состязание гребцов, которые прыгают с весла на весло. Материковые превратили ее в жестокий абордаж. Это говорит об их ущербности и злобе или о нашей репутации в их глазах?
  Юло промолчала, гипнотизируя мужчину немигающим взглядом.
  - Итак, - Курцио набрал полную ладонь фишек и выставил одну из них на стол. - Первое. Смена власти не прошла гладко, болото материкового дворянства взбаламутилось снизу доверху. Это проблема, причем дорогостоящая.
  Юло на сторонний взгляд очень мягко улыбнулась. Курцио сторонним не был, поэтому выставил следующую шашку чуть быстрее.
  - Второе. Приближается голод. Скорее даже Голод, - он отчетливо выделил заглавную букву. - И я полагаю, что в силу первой проблемы 'голодные' склады пусты, не так ли? Их наверняка уже вовсю растаскивают, а оставшееся разграбят по весне. Комиты не выполняют свои обязанности, потому что в неустойчивой ситуации боятся давить на высокородных особ и купеческие гильдии. Если очередному 'оку и длани' имперской короны намекнут, как легко в наши дни отравиться несвежей бараниной или несколько раз упасть на собственный кинжал, кто его защитит? Никто. Я прав?
  Юло молчала, но молчание то было весьма... красноречиво, скажем так.
  - Третье, - деревянный кружочек со стуком опустился на полированную столешницу. - Чтобы удержать власть, чтобы не дать Империи развалиться по отдельным королевствам, чтобы хоть как-то организовать хлебное распределение, нужны войска. Многочисленные войска, которым надо хорошо платить, иначе их будут перекупать за хлеб и золото. Нужна армия. И она есть.
  Курцио задумчиво покачал кулаком с зажатыми фишками, как бы давая женщине время обдумать услышанное, затем выставил четвертую шашку.
  - Но денег, чтобы ей платить, нет.
  Курцио в свою очередь приподнял бровь, глядя на Юло.
  - Пока все звучит вполне разумно, - согласилась она.
  - Тогда продолжим.
  Новая фишка легла в общий стройный ряд.
  - Пятое. Наш отчий дом платить не будет. Даже если бы Совет и решил нарушить устои, денег на то, чтобы закрыть недостачу, нет. И сразу шестое. Я помню не столь уж давний разговор, относительно того, что вселенная может сгореть в огне междоусобицы. Судя по тому, как суетятся все наши здесь, видимо стало ясно очевидное - сейчас не тот момент, чтобы отсиживаться за проливом. Не так ли? Если континент не будет исправно поставлять хлеб и корабельный лес, семья Алеинсэ крепко потеряет в лоске. На рыбе мы уже не выживем, море вокруг Острова опустошено столетиями неограниченного лова.
  И снова Юло красноречиво промолчала.
  - Седьмое. Приматоры затаились и выжидают, чем все это закончится. 'Старая' аристократия демонстрирует, что не отрицает, но и не принимает безоговорочно новую власть. Таким образом, они подталкивают нас к выплате прежних долгов. Это крючок, с которого сорваться, к сожалению, нельзя, - Курцио продолжил выкладывать кругляши. - Из всего вышесказанного следует простой и очевидный вывод: деньги надо достать. Любой ценой. Причем закладываться сразу на несколько лет. Так что никакие разовые сборы не помогут. Надо повышать налоги. Но если Двор и Регентский совет просто разошлют по градам и весям императорский эдикт о повышении старых податей и введении новых, Ойкумена сразу взорвется всеобщим бунтом. И наше великое войско в нем утонет, как песчинка в море.
  Юло изобразила беззвучные и медленные аплодисменты, прищуренный глаз почти закрылся, так что глава Совета золота и серебра сейчас казалась мудрой и зловещей лягушкой. Курцио подкинул девятую и последнюю фишку, поймал, выставил к прочим, замкнув ряд.
  - А это значит, что вы будете созывать Сенат. Притом быстро, очень быстро. Необходимо собрать их, объяснить, что происходит, поработать с выборными представителями, раздать со всей щедростью угрозы и взятки, добиться всеобщего согласия, хотя бы номинального. И одобрить новые подати голосами всех сословий.
  - Последний раз Сенат собирали больше двух столетий назад, - Юло выговорила это с неопределенной интонацией, во всяком случае, прозвучало не как отрицание. - И даже тогда все выглядело как пародия.
  - То есть это будет первый настоящий созыв за все время после Бедствия, - резюмировал Курцио. - Дай бог уложиться за год. И даже в таком случае придется задерживать жалованье солдатам.
  - У тебя кончились флажки, - заметила женщина.
  - Да, действительно, - согласился Курцио. - Однако некоторые умные мысли в запасе еще остались. Я заинтересовал тебя? Продолжать?
  - Изволь. По-прежнему не вижу связи между возможным созывом Сената и вашими сомнительными махинациями. Это выглядит скорее как попытка вытащить рыбу из чужих сетей в бурю. И не сомневайся, в Совет уже летят десятки доносов.
  - Дескать, в тот суровый час, когда Алеинсэ должны сплотиться пред лицом угрозы, - с готовностью подхватил Курцио. - Блудный сын устраивает заговоры за спиной регентов.
  - Именно так.
  - На самом деле они ошибаются. Вы ошибаетесь, - уточнил подозреваемый заговорщик. - Мои соображения сугубо практичны и благородны.
  - Надо же, какая оригинальная комбинация, - делано удивилась женщина. - Благородство и практичность соединяются как вода и масло. Или ты чудо-алхимик и нашел способ сочетать несочетаемое?
  - Да, - развел руками мужчина. - Я волшебник. Смотри.
  Он встал и прошелся, жестикулируя на ходу.
  - Собрать Сенат - дело непростое. Добиться от него общего решения - вдвойне сложно, а поскольку речь пойдет о налогах, проще достать луну с неба. Главное препятствие - наша репутация. После всего... случившегося будет непросто убедить всех, что Регентский совет хочет денег ради всеобщего блага, а не для того, чтобы наполнить сундуки Острова. Тем более, что совет именно этого и хочет в числе прочего. И здесь нам понадобится Император.
  - У нас он есть.
  - Нет, у нас марионетка, про которую все уже открыто говорят, что это кукла на веревочках, свитых из рыболовной лески. У нас есть мальчишка, который пока еще не возненавидел регентов исключительно в силу божьего промысла. У нас есть восьмой сын, который не умеет ничего и в первую очередь не умеет выглядеть, говорить и просто ходить как Император, повелитель мира.
  - И что с того?
  - Вы будете просить и требовать денег для блага Империи и Ойкумены, потому что эти сущности неразделимы... для Большой земли, но мы скромно умолчим о такой мелочи. Значит нужно показать Императора, и не издалека, словно тряпичную куклу на палке. Ему придется общаться с выборными, давать им какие-то гарантии, обещать привилегии, в конце концов, символизировать власть. А что, если парень вдруг пожалуется или хотя бы обмолвится кому-нибудь о недовольстве своим положением? Если он просто будет не уверен, робок и боязлив? Если он в конце концов открыто возмутится?
  - Это было бы нехорошо, - согласилась Юло.
  - Но именно к этому дело идет. Вы заперли Оттовио в самой дальней резиденции, отрезали его от всех вопросов управления Империей. Плохо учите неинтересным ему вещам. Вы обходитесь с ним как с мелким дворянчиком Сальтолучарда. Скроете вы его от Сената или покажете в нынешнем виде, и то, и другое не годится.
  - Но тут на палубу с кинжалами в зубах поднимаетесь вы?
  - Да. Граф Шотан, пример для бедных дворян, которые мечтают заслужить привилегии и богатство службой. Причем службой Империи, а не тетрархам и герцогам, что готовы разорвать Ойкумену. Князь Гайот, который будет угоден низким сословиям, потому что горец - такой же дикарь как обычный лавочник или ремесленник. Герцог Вартенслебен, почтенный и уважаемый представитель бономов. И, наконец, я, скромный сын Сальтолучарда, всем известный умеренными взглядами и добрым отношением к Большой земле.
  - Прямо-таки сказочная свита, олицетворение всех достоинств.
  - Да. Мы мудрые воспитатели, что стоят за спиной молодого, но умного, сильного, искушенного в воинских искусствах и науках правителя. Который может и на турнир выйти, и обсудить с выборными сложные вопросы. Например, как ограничить ссудный процент. Можно ли заменять 'личными' налогами поборы с 'дымов'. Как обуздать откупщиков и гарантировать, что деньги, собранные на 'голодные' нужды, не осядут в сундуках воров. И так далее. В наших руках Оттовио станет...
  - Строптивым, - закончила вместо него женщина. - Самонадеянным. Неуправляемым. То есть настоящим императором. Чего доброго, придется с ним договариваться, убеждать и обосновывать. Зачем это нам?
  - Семья Алеинсэ ныне похожа на человека, который стоит на двух льдинах и никак не решится выбрать. А лед меж тем расходится, причем довольно быстро. Совет и дож хотят вести дела по заветам старины, но чтобы золото в сундуки лилось по-новому. А так не получится. Или мы придерживаемся старых устоев и держим оборону от всего мира, выдаивая из него золото и серебро. В этом случае Оттовио, согласно традиции, должен быть доволен тем, что живет в хорошем доме, имеет слуг, уважение и каждый день ест мясо, а не соленую рыбу. Или мы правим Империей напрямую, но тогда и вести себя надо по-имперски. Как настоящие правители. И Оттовио уже не восьмой сын бесполезной ветви Алеинсэ, а вождь и предержатель единого мира. Приматоры, бономы, низшие сословия, столица, купеческие гильдии, цеха, они смотрят на нас и видят безумно богатых, но все же провинциальных дворянчиков, которые гуляют не по чину. А скоро может прийти понимание, что амбиции нам и не по силам. Этого допустить нельзя. Нам нужен сильный и умный Император, который не будет скрипеть зубами от ненависти при слове 'Сальтолучард'.
  - И ты вознесешься до императорского престола, отыграв все потери.
  - Я скромен, - развел руками Курцио. - И довольствуюсь малым. Возможность быть незаметным советником, связующим звеном между Большой землей и Островом вполне меня устроит.
  Глава казначейства Сальтолучарда не спеша выпила половину бокала, смакуя вкус чистой воды. На Острове такую было не достать, как ни очищай, жидкость все равно едва заметно отдавала морской солью или была полностью лишена вкуса.
  - Я поняла твой замысел, - сказала Юло, впрочем, одобрения в ее словах не слышалось. - Кстати, - она резко сменила предмет беседы. - Как вы собираетесь привить ему интерес к наукам? Чтобы свободно говорить с негоциантами, убеждать их в необходимости новых податей, мало прочитать Клекена Ровийского, хотя очень полезно. Надобно владеть их промыслом, разбираться в счетных книгах и деньгах.
  - О... - на этот раз улыбка Курцио обещала увлекательную загадку. - Думаю, у нас получится заинтересовать Оттовио материями, на первый взгляд скучными, можно даже сказать тоскливыми.
  Юло долго и внимательно смотрела на собеседника, затем вдруг хмыкнула понимающе.
  - Так вот для кого вы купили срочный магический перенос...
  
  * * *
  
  - А теперь следует посвятить немного времени книгам.
  - Удолар... - Оттовио осекся и поправил сам себя. - Ваша светлость. Или Светлейший?..
  - Ваша светлость. Но если вы желаете подчеркнуть уважение к собеседнику, выделить его перед остальными и к тому же показать приверженность старине, можно сказать: 'Светлейший и могущественный государь'.
  Удолар поймал себя на том, что смотрит на молодого Императора чуть ли не с отеческой мягкостью. Старею, подумал герцог, а может быть сказывается привычка жить к клетке с пауками. После общения с хищными тварями, у которых от людей только лица, достаточно посмотреть на обычного хорошего человека, и душа становится мягче воска.
  Общеизвестным было, что Алеинсэ с большой неохотой разбавляют густой ихор Повелителей Волн жидкой красной водичкой материковых людей. То есть практикуют близкородственные браки, намного ближе, чем допускает Церковь Пантократора. Так оберегалось имущество и чистота крови одной из самых старых семей Ойкумены. Но все имеет свою цену, и за столетия такой практики избранность Алеинсэ начала явственно отражаться на их лицах. Да и не только лицах. Шепотом поговаривали, что в благородных домах Острова уже едва ли не половина младенцев рождаются мертвыми или умирают в первые дни жизни, в то время как на континенте смерть забирала не больше трети безродных новорожденных и лишь каждого пятого в богатых семьях.
  Однако Оттовио тяжкий удел обошел стороной, видимо сказалась более здоровая кровь от побочной ветви Готдуа. Четырнадцатилетний парень был непривычно смугл, но при этом его волосы отливали редким оттенком золотого и темно-рыжего, а брови казались почти белыми. Лицо было чистым, взгляд серых глаз выдавал природный ум, впрочем, не отточенный изощренными упражнениями. Нос казался немного широковат, но в пределах нормы.
  Несчастна будет его жена, подумал герцог. Если в этот сосуд еще влить каплю мужественности (чем занимается кровавый, но знающий свое дело ублюдок Шотан), то первые красавицы Мильвесса начнут безжалостно травить друг друга в борьбе за милостивое внимание правителя, и не только ради выгоды.
  Но для этого предстоит еще много поработать.
  У вас на Большой земле такое странное двойное поименование, - пожаловался юный император.
  - Так повелось с давних пор, мой господин, - со светской непринужденностью объяснил Вартенслебен. - В Старой Империи изначально не имелось разрядной системы дворянства. Были простолюдины, люди чести и маги, на этом разделение общества заканчивалось. Со временем же, однако, все усложнялось, причем в разных королевствах складывалось по-разному. Императоры стремились ввести единый устав, однако не решились упразднить сложившиеся традиции. В результате я одновременно герцог, надор и гастальд. А любезный граф Шотан тоже гастальд, но уже фо-ишпан. Ловаг - малоземельный воинствующий дворянин, но при этом 'ловари' также называют и баронессу, в память о временах Бедствия, когда жены и дочери, оставшиеся без мужей и отцов, сами защищали свои владения, как настоящие воины.
  - Сложно, - повторил Оттовио с тоскливой безнадежностью.
  - Да, это так, - против ожиданий не стал спорить герцог. - Но Вам придется постичь эти тонкости, мой повелитель. Их, и многое иное.
  Оттовио вскинулся, было, на слове 'придется', но промолчал, слушая дальше. Он уже привык, что речи герцога оказываются полезны и разумны.
  - Великие державы собираются мечами воинов. Но удерживают и сохраняют их силой пера и счетных таблиц. Мой господин, Вы стоите на плечах титанов, которые объединили Ойкумену, но то, что было собрано, всегда может быть разрушено. Вам предстоит править державой в трудные времена, и следует ждать их во всеоружии.
  Вартенслебен перевел дух, внимательно следя за реакцией юного собеседника. Оттовио слушал, хоть и выражал всем видом неприятие концепции императора-счетовода.
  - Впрочем, Ваш новый наставник расскажет об этом лучше меня, - скромно улыбнулся герцог.
  - Ладно, - фыркнул с нескрываемым раздражением Оттовио. - Где этот ... учитель?..
  Вартенслебен не стал прибегать к колокольчику и громко хлопнул в ладоши. Негромкий звук разнесся по анфиладе комнат дворца, отражаясь от резных панелей, хрусталя и драгоценной мебели из давно исчезнувшего черного дуба. Будто продолжение эха звонко цокнули каблуки, и в библиотеку ступила высокая фигура. Поначалу Оттовио не обратил на нее внимание, он тоскливо озирал уходящие под потолок шкафы, а также стойки для хранения записей старого образца, из многометровых лент папируса. Император впадал в ужас от одной мысли, что все это придется хотя бы листать, а еще, не дайте боги, заучивать. Насколько интереснее было учиться оружейной премудрости у боевитого графа... Затем Оттовио не разглядел вошедшего, потому что тот стоял в проеме двери, за которой открывалась застекленная галерея и светило дневное солнце, а в библиотеке не было окон, лишь гроздья магических ламп под потолком - солнечный свет вреден для старых инкунабул и папируса.
  - Ваше Императорское Величество.
  Услышав мягкий женский голос, Оттовио застыл с непроизвольно раскрывшимся ртом.
  - Позвольте представить Вам мою старшую дочь, - церемонно поклонился герцог. - Биэль аусф Вартенслебен. Она столь искушена в разных науках, что заслужила от восхищенных подданных прозвище Затворница.
  - Для меня великая честь быть представленной Его Величеству, - с этими словами Биэль Вартенслебен шагнула под свет ламп, и Оттовио с трудом подобрал челюсть.
  Маркизу нельзя было назвать красивой, она уже миновала пору юности, Кое-кто даже назвал бы ее стареющей. Но в Биэль удивительным образом чувствовалась порода. Сплав здоровья - телесного и душевного, величественного достоинства, а также гордости, не переходящей в спесивую гордыню. Ее осанке мог бы позавидовать вышколенный охранник государева тела. Темное платье удивляло нарочитой простотой и высоким, под горло воротником на серебряных пуговицах вместо глубоких декольте в облаках кружев. Из украшений женщина носила лишь серьги красного золота и тонкий нарукавный браслет с гербом Вартенслебенов. Лицо, пожалуй, можно было назвать бледноватым и чрезмерно широким, а веки несколько припухшими, но это скрадывалось мягким светом ламп и большими, непроницаемо темными глазами.
  В общем, восьмой сын, прямо скажем, не избалованный женским вниманием, воочию узрел квинтэссенцию понятия 'высокий стиль'.
  Оттовио сглотнул и подобрался, выпрямившись, насколько мог. Сглотнул еще раз, пытаясь увлажнить сразу пересохшее горло, понимая, что если он сейчас попробует что-нибудь сказать, выйдет лишь жалкое, недостойное Императора блеяние и сипение. Биэль улыбнулась, и то была удивительно мягкая, доброжелательная улыбка, в нее хотелось завернуться, как в теплое одеяло, утонуть в ней, как... как в материнской любви, которая дает все, ничего не требуя взамен. Оттовио сразу понял, что ему не нужно стесняться своего несовершенства, что эта женщина его не осмеет за спиной и даже не подумает скверную мысль.
  - Я... - он кашлянул, прочищая горло. - Я рад приветствовать... - он запнулся на мгновение, вспоминая недавние слова герцога. - Вас... Светлейшая и могущественная государыня.
  - О, Вы учтивы и знакомы со старыми обычаями, - Биэль подошла ближе и выполнила безукоризненный реверанс. - Я прошу Вас оказать мне честь и показать сокровища этой библиотеки. Я мечтала увидеть их с той поры, как выучилась читать.
  - Да, безусловно, безусловно, - торопливо согласился Оттовио и протянул руку. - Позвольте показать... Вот это... это...
  - Свитки Партидов, - хорошо скрываемый огонь жадного любопытства замерцал в глазах женщины. - Давным-давно важные записи делались на листах папируса, которые затем склеивали, так получались ленты длиной до десяти саженей.
  - О, да-да, - быстро согласился Оттовио. - Вот, давайте глянем...
  - Кстати, что любопытно, - Биэль позволила торопливому юнцу увлечь себя к рядам стоек с огромными рулонами в лакированных футлярах. - Во времена Старой Империи писцам не полагалось сидеть. Все записи делались стоя, поэтому их, увы, так сложно разобрать... Иногда просто невозможно.
  Женщина вздохнула с непритворным сожалением, а Император с трудом удержался от обещания, заставить всех писцов Мильвесса разбирать старые буквицы днем и ночью. Биэль как бы незаметно, очень естественно перевела разговор с папируса на тему Партидов и Диабала, то есть законодательства Ойкумены и его двойственной природы, совмещения норм Старой и современной Империи. Вартенслебен незаметно улыбнулся и столь же незаметно вышел, намереваясь сообщить неожиданным союзникам, что проблема увлечения юного императора науками проблемой больше не является.
  
  * * *
  
  - Что ж...
  Юло неожиданно улыбнулась, без прежнего высокомерного превосходства или жалости, с пониманием и даже толикой одобрения.
  - Может получиться. Но! - она строго подняла два пальца - Никаких детей! Ни тени возможного скандала! Нам нужна скорая помолвка, и это не обсуждается. Династию следует прибить к трону покрепче, а наследники - лучшие гвозди. Поэтому траур продлится ни днем дольше, чем требуют приличия. Затем помолвка, опять же короткая, насколько выйдет. И дети. Много детей без остановки.
  Курцио выдержал образ невозмутимого интригана до конца, как совершенный актер, но в душе ликовал. Последние фразы Юло свидетельствовали о том, что план ее заинтересовал и островной эмиссар получил одобрение на пробу пера.
  - Это вряд ли, - качнул головой Курцио. - Если Оттовио хотя бы шевельнет пальцем не в том направлении, останется без руки. В переносном смысле, разумеется. Не та семья, не та женщина.
  - А, - понимающе кивнула собеседница. - Прелесть недоступного идеала. Желание заслужить внимание и одобрение единственно возможным способом, то есть через прилежную учебу.
  - И настоящая аристократка, которая научит парня хотя бы не заикаться в присутствии женщин соответствующего круга.
  - Рискованно. Но... - Юло выдержала паузу, очень долгу, нарочито зловещую, то ли еще раз высчитывая перспективы, то ли просто удерживая Курцио на крючке ради удовольствия и назидания. - Пробуйте. Распиши подробно все соображения на пергаменте, я передам их Совету. Обдумаем, что из этого может получиться.
  
  
  ...
  
  А продолжение за денежку и здесь:
  https://author.today/work/148038
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"