Скипетр жертвы
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Следователь, расставляющий капкан для убийцы, постепенно обнаруживает, что сам в капкане. Здесь нет особо острого сюжета. Реальное расследование реального дела.
|
Николай Николаев
ЖЕРТВЫ И ИХ ВЛАСТЕЛИНЫ
Скипетр жертвы.
Небольшой уральский городок Гусиноозерск напоминал издали сказочный остров. Окруженный со всех сторон глубокими и чистыми озерами, он, казалось бы, вполне подходил для того, чтобы населявший его народ смог исполнить здесь все свои чаяния и мечты.
Только вот сказочность свою он терял при ближайшем рассмотрении. Огненные черепицы уютных домиков превращались в ржавые листы железа, не совсем добротно прикрывающие крыши уже отживших свой век неопрятных домов. Зеленые кущи -- в разрозненные, с жидкой кроной пыльные тополя. И даже золотые, поблескивающие под солнцем луковицы церкви -- в латаные--перелатаные купола, едва покрытые облезлой желтой краской.
Пожалуй, церковь, стоявшая в центре города, была главным его украшением и гордостью, если не считать окружавшие город озера.
Кого-то из приезжих больше привлекала возможность хорошенько повеселиться на природе, взяв все от скромного уральского лета.
Другие же устремлялись в церковь в поисках душевного утешения. Но и те, и другие, пользуясь случаем, посещали местное кладбище, укрытое в небольшом, уцелевшем на окраине городка лесу.
Шли туда по той простой причине, что городской музей обладал очень бедной коллекцией художественного чугунного литья - продукта местного народного промысла.
В отличие же от музея на кладбище всё - надгробные памятники и плиты, скамейки и чугунные решетки - говорило о том, что этот городок славился художественным чугунным литьем, и что когда-то жили в нем исконные мастера.
Кладбище располагалось на возвышенности. И местные жители называли кладбище просто - "гора".
"Один только у нас путь, - говорили они. - На гору". Или: "Правду нам только на горе остается искать". И всем было ясно, что речь идет о кладбище.
***
28 апреля 1997 года в 13 часов 35 минут, сразу после обеда, Матвей Бумажников, следователь Гусиноозерской городской прокуратуры, зашел в центральный универмаг города.
Он уже несколько дней заходил сюда в обеденный перерыв и прицеливался к немецкому плащу из синей непромокаемой ткани. Ему, аккурат, такой плащ был нужен. Сегодня он решился его примерить. Но, как он и предполагал, плащ на нём сидел мешковато. Если и можно было закрыть глаза на то, что полы его чуть ли не доходили до башмаков, то с длиной рукавов, почти скрывавших вытянутые пальцы, мириться было никак нельзя.
Продавщица, молоденькая девчонка, поглядывала на него сначала издали. А затем, видя, как мается покупатель, разглядывая себя в зеркало, подошла и по-хозяйски стала разглаживать складки на плаще, поправлять пояс.
- Берите. Прямо как на Вас сшито,- сказала она после некоторого раздумья, угадав тайную надежду Матвея, что все-таки он хорош в этом плаще.
И Матвей сдался. Одним махом к плащу он купил еще шляпу и кашне. Раньше он ни разу в жизни не покупал себе шляпу. Но уж если менять свой облик - так менять его кардинально. Так решил Матвей.
На работу он вернулся уже совсем другим человеком, держа в руке сверток со своей старой, уже изрядно потертой кожаной курткой.
Бросив сверток в своем кабинете, он первым делом зашел в приемную прокурора, чтобы поинтересоваться у секретаря, нет ли для него почты. Ему очень нравилась эта молодая женщина. Стройная, смешливая шатенка, весьма аккуратно исполняющая обязанности заведующей канцелярией и, видимо, превосходная домохозяйка и мать. Обычно, в конце рабочего дня, ее муж, забрав дочку из детского сада, заходил и за ней. Он оценивающе поглядывая на снующих по прокуратуре Матвея и прокурора, ждал, пока его жена соберется. Домой они возвращались уже всем дружным семейством.
Увидев Бумажникова, чрезвычайно серьезно и солидно вошедшего в приемную в новом плаще и в шляпе, Людмила Александровна всплеснула руками и разулыбалась.
- Матвей Николаевич! Вам не идет эта шляпа! - она подошла к смущенному от такой встречи Бумажникову и стала поправлять на его голове шляпу. - Нет, - сказала она затем решительно. - Вашему типу лица больше подойдет, скорее, берет, но никак не шляпа.
И уже не в силах скрывать свою улыбку, прыснула со смеху.
Расстроенный Матвей, забрав у секретаря какие-то бумажки, направился к себе. Меланхолично погрузившись в свои думы, он едва не столкнулся в дверях с прокурором Маракуниным, который был постарше Бумажникова лет на десять, но выглядел довольно молодцевато. Благодаря своей густой кудрявой шевелюре, он скорее подходил к роли разбитного опера, нежели к солидной должности прокурора.
Впрочем, его внушительная комплекция сглаживала впечатление от его несколько легкомысленной шевелюры.
Кинув быстрый взгляд на следователя, с высоты своего почти двухметрового роста, Маракунин, поправляя и без того повязанный безукоризненно галстук, проследовал в свой кабинет, бросив на ходу: - Зайди ко мне, Матвей Николаевич.
***
Томясь в ожидании, когда Маракунин закончит разговор по телефону, Матвей, усевшись за приставной столик, перекладывал свои бумаги из папки в папку. Он не знал, с какого дела прокурор начнет, как он ожидал, нелицеприятный разговор. Ему так и не удалось вытащить на допрос главного инженера машиностроительного завода по делу о несчастном случае на производстве. Не увез он в областной центр и материалы на психиатрическую экспертизу по убийству Исламовым своего отчима - не было автомашины. Вылёживалась в сейфе целая кипа недооформленных материалов по самоубийцам. Одним словом, было о чем поговорить.
Обо всех этих и других неувязках по уголовным делам у него уже был серьезный разговор с прокурором.
Однако сейчас Маракунин, положив телефонную трубку и покосившись на разложенные следователем бумаги, начал с другого.
- Я только что из милиции. Там готовится к выезду оперативная группа. Буквально, тридцать-сорок минут тому назад обнаружили труп на улице Игната Петелина. Труп, судя по-всему, криминальный.
Прокурор с выражением досады на лице повернул голову к окну и продолжил:
- Думаю, что совсем скоро машина с оперативной группой и судебномедицинским экспертом прибудет за тобой. Так что, Матвей Николаевич, вперед, за работу.
Маракунин, умолкнув, опустил голову в свои бумаги. И когда Матвей уже был у выхода, как бы нехотя произнес:
- И посерьезнее, пожалуйста, посерьезнее проведи осмотр. Тщательно и скрупулезно. А то ты любишь по верхушкам скакать.
***
Убийство было совершено в одном из домов частного сектора, занимавшего еще немалую часть городка. На улице, названной в честь одного из местных мастеров-литейщиков, Игната Петелина.
Старожилы говорят, что в семидесятых годах 19-го века приезжал в Гусиноозерск управитель Уральских горных заводов вместе с управляющими Билимбаевского и Златоустовского заводов. Проходя по цехам завода, залюбовались работой одного из мастеров - Игната Петелина.
- А сможешь ты отлить из чугуна вот такого жука? - поинтересовался один из управляющих и показал висевший у него на часовой цепочке брелок - золотой жук-скарабей в натуральную величину.
Целый день посвятил мастер работе над чугунным жуком. От управляющего посыльный не один раз прибегал справляться о результатах работы. Мастер не поднимал головы от заказа. Полностью ушел в работу. И вот в конце дня, когда гости засобирались уезжать, Игнат предъявил им вместе с золотым оригиналом и своего чугунного жука. Он был на такой же цепочке, только чугунной. И еще петелинский чугунный жук отличался от золотого тем, что золотой жук был цельный, а у петелинского, чугунного, лапки и голова шевелились, когда начинаешь крутить потаенное колесико. Удивлению господ не было предела. Изделие вошло в прейскурант завода и в дальнейшем мастеру Петелину поручались одни из самых сложных заказов, поступавших даже из императорского двора. Его поделки разошлись по всей стране и пользовались большим успехом на самых знаменитых ярмарках. Ни одному из потомков знаменитого мастера, а фамилия Петелиных в этом маленьком городке была одна из самых распространенных, приблизиться в творческом успехе к своему знаменитому предку уже не удалось. Да и память о своем знаменитом родственнике у многих уже просто стерлась. Кто-то считал, что улица названа в честь красного партизана, замученного белогвардейцами. Кто-то полагал, что Игнат Петелин - герой Великой Отечественной войны, сражавшийся в составе Уральского танкового добровольческого корпуса. А кому-то уличная табличка с этой фамилией совершенно ни о чем не говорила.
Хозяин злосчастного дома, где разыгралась трагедия, хорошо знал, кто такой Игнат Петелин.
***
Матвей, прибыв на место, продолжал ощущать в душе неприятный осадок от встречи с прокурором. Тяжко вздохнув, он дал задание участковому и оперуполномоченному провести поквартирный обход по прилегающим улицам с целью установления возможных свидетелей и очевидцев преступления.
Вместе с криминалистом и судебно-медицинским экспертом приступил к осмотру места происшествия-неказистого домика, обшитого почерневшими от ветхости досками.
Дом ничем не напоминал человеческое жильё. Составленный из некрашеных досок пол, горы грязных бутылок из-под спиртного, часть которых была явно с помойки, какой-то металлический хлам, обломки инструментов, которые также были собраны, видимо, на всякий случай. Полное отсутствие какой-либо мебели. Исключение составляла лишь убогая панцирная кровать в углу. Здесь все говорило о том, что это, по крайней мере, временное прибежище. Но никак не жилое помещение.
Низко висящая в комнате лампочка, покрытая заметным слоем пыли, служила единственным источником света для обитателя этого дома, так как имеющееся окно было грубо заколочено снаружи досками.
В ходе осмотра пришлось выбить эти доски, так как пробивающиеся в щели между досками желтые струи солнца лишь золотили поднятую участниками осмотра пыль, оставляя углы этой берлоги в густом мраке.
Со слов участкового инспектора Матвей уже знал, что потерпевшим является Захаров Павел Сергеевич, 49 лет от роду, нигде не работавший. Два раза в этом году доставлялся в медицинский вытрезвитель. Не судимый. Был одиноким человеком. От соседей жалоб на него не поступало.
Захаров лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Рядом с головой на подушке валялась спортивная черного цвета шапочка из тонкой шерсти.
Матвей согнал со спины погибшего рыжую кошку, безуспешно пытавшуюся согреть хозяина, и приступил к осмотру одежды.
Брюки, пиджак, туфли на ногах - все было испачкано уже подсохшей кровью. Судебномедицинский эксперт Корольков, постоянно ухмылявшийся молодой мужчина, осмотрел труп, дал предварительное заключение: множественные закрытые переломы ребер, закрытая черепно-мозговая травма, переломы костей носа. Смерть наступила за 24-30 часов до начала осмотра.
- Обратите внимание, Матвей Николаевич, - заметил, улыбаясь Корольков, - на подошвах обуви потерпевшего кровь.
Матвей уже обратил на это внимание. Было понятно, что Захаров умер от полученных ранений не сразу. Он какое-то время жил и даже ходил.
- Вскрытие покажет, - продолжил свое наблюдение судебный медик, - мог ли он сам потоптаться по своей крови.
Матвей уже при беглом осмотре места происшествия понял - ничего, что сразу бы указывало на убийцу - пока нет. Предстояла рутинная и довольно грязная работа.
Он внимательно, все еще надеясь, что дело перейдет в разряд легкораскрываемых, осмотрел косяки дверей, подоконники. Криминалист старательно обработал специальным порошком эти поверхности и выявил несколько хороших отпечатков пальцев.
Обследовав дом, Матвей приступил к осмотру прилегающей территории.
- А вот вам и орудие убийства! - сообщил глазастый Корольков, осматривавший вместе со следователем двор дома. Он осторожно, чтобы не испортить возможные отпечатки пальцев, поднял валявшийся у поленницы какой-то металлический предмет. Им оказалась чугунная отливка - что-то вроде трости. Возможно, фрагмент какого-то декоративного ограждения.
Матвей при ближайшем рассмотрении обнаружил на этой трости следы бурого вещества, возможно крови. Находку он передал криминалисту, попросив тщательно упаковать вещественное доказательство.
"Уже что-то", - подумал он, довольный ходом поиска. Следственная практика составляла почти треть его жизненного опыта. А прожил Матвей ни много - ни мало, тридцать лет. Он давно уже понял, что есть дела раскрываемые, а есть и глухие. В последнем случае - хоть в лепешку расшибись, но дело не раскроешь. Во всяком случае - при существующей технико-криминалистической оснащенности следствия. Прокурор Маракунин, возможно, был в свое время неплохим следователем. Однако все дела, которые он раскрыл, мог раскрыть любой добросовестный следователь, не имея при этом семи пядей во лбу. Он мог бы сегодня поставить Маракунина на место. Прокурор он довольно слабенький. Вместо того чтобы организовать работу прокуратуры по всем направлениям прокурорского надзора, Маракунин, по сути дела, отстранился от надзора за милицией, за исполнением законодательства в сфере охраны интересов несовершеннолетних, не интересовался судебными решениями и состоянием следствия и дознания. Он лишь оставил себе общий надзор, позволявший ему постоянно находиться в разъездах, решать какие-то одному ему ведомые дела. То он рыбу с местных озер добывает для областного начальства, то какую-то скульптурку чугунного литья ищет для коллекционера из областной прокуратуры. Да, можно было бы, конечно, прокурора поставить на место.
Но Матвею просто не хотелось серьезно заводиться по, в общем-то, справедливому замечанию Маракунина. Действительно, он как подчиненный сам давал прокурору повод для предъявления претензий.
"Мне надо обратить внимание на одну свою черту - подумал Матвей, довольный, что кое-что по делу уже есть. - Я тяжеловат на подъем. Мелькнет в голове мысль о необходимости проведения какого-то действия - пестую ее в сознании, нахожу причину, чтобы отложить действие, а потом забываю. Опасное качество". Матвей достал еще целую пачку сигарет, аккуратно потянул за красную полоску, распечатав сигареты. Закурил. "В то же время - Матвей с удовольствием затянулся, сделав первый за этот день глоток дыма, - бросаться сразу за выполнение - то же глупо. Бестолковая суета какая-то получится. На бумагу, наверное, надо первоначально излагать такие мысли и потом не забывать включать эти действия в план. Еще ошибка: план составляю наспех, нечетко. Поэтому, в действительности, работаю не по плану. То, что намечено по плану - не выполняю. План надо очень четко и продуманно составлять, так, чтобы каждый пункт строго выполнялся".
Матвей остановил свой взгляд на уцелевшем в тени глухого забора островке снега. Кругом деревья распускают листья, а тут, в тени, еще зима.
К исходу первого часа осмотра Матвей уже определился - дело это, скорее всего, он раскроет.
Осмотрев тщательно место происшествия, он имел: пустой флакон из-под одеколона "Ермак", коричневые ворсинки - явно не кошки - с одежды потерпевшего, фрагмент вдавленного следа обуви на жирном черноземе в прилегающем к дому огороде. У поленницы имелась дорожка кровавых следов в виде брызг.
Все обнаруженные следы, а также другую мелочь, которая в дальнейшем, возможно, будет иметь отношение к делу, следователь с помощью криминалиста изъял, соблюдая все необходимые меры предосторожности.
Хлопнула калитка. Подошел, сверкая начищенными до блеска сапогами, участковый Дадаев. Следом за ним семенила еще крепкая старушка, строго поглядывавшая на собравшихся в доме мужчин.
Чувствуя к себе неприязнь следователя, Дадаев, опустив взгляд на свои густые, черные, по - чапаевски лихие усы, представил свою спутницу:
- Акулова Надежда Ивановна.
- Кто Вы? Соседка? Родственница? - спросил ее следователь, старательно не замечая Дадаева.
- Я жила с Захаровым, - неожиданно совсем несмело пробормотала старушка. - Когда-то. А в последнее время просто заходила к нему. Проведать. Здоровье у него уж очень плохое стало. Это я позвонила в милицию и сообщила обо всем. Сегодня после обеда зашла к нему - а он мертвый.
- Когда Вы его видели в последний раз?
- Сегодня у нас что? Двадцать восьмое апреля? Значит, видела его в последний раз двадцать седьмого. Когда он мне открыл дверь, я увидела, что он избит. На лице у него была кровь. Видно было, что чувствовал он себя плохо. Я спросила: "Кто тебя?" Он ответил: "Сосед" и махнул рукой, как - будто не желая разговаривать больше на эту тему. Когда я вызвалась сходить в милицию, он мне сказал, чтобы я не вмешивалась в это дело. Так же не велел вызывать скорую помощь. Я подмела у него пол и ушла.
- Сегодня Вы заметили у него дополнительные повреждения? - допытывался Матвей, почувствовав нестыковку этих показаний с предварительным заключением эксперта. И еще эта кровь на подошвах обуви потерпевшего. Всё-таки, вряд ли мог разгуливать по квартире человек с имевшимися у него травмами.
Акулова покосилась на мертвого Захарова и неуверенно произнесла:
- Не знаю. Вроде бы на лице и прибавился синячок. Не знаю, врать не буду.
- Ну, а какие-нибудь изменения в обстановке квартиры не отметили?
- Нет. Вот только ключи исчезли. Вроде бы, я оставляла на столике связку ключей от дома. Они всегда на видном месте лежали. Сейчас я их не вижу.
Следователь повернулся к оперуполномоченному Беспалову:
- Дима, ключи никто не брал?
- Нет, - хмуро ответил опер. Ему уже порядком надоела, как ему казалось, толкотня на одном месте. - В одежде убитого также ничего нет.
- А еще что-нибудь заметили? - продолжал допытываться у Акуловой следователь.
- Крышка погреба на кухне была открыта. Я закрыла ее.
Матвей подошел к крышке подполья и приподнял ее.
- Ого!- удивился он.- Метра три глубина будет.
Хозяин квартиры использовал подполье явно не по назначению. Лестница стояла в куче различного мусора, хлама. Захаров не утруждал себя походами на помойку. Вываливал все сюда.
- Если бы Захаров упал в эту яму, то смог бы он выбраться с полученными ранениями? - Матвей повернулся к Королькову.
- Может быть, - уклончиво ответил судебный медик. - После вскрытия трупа все станет ясно.
- Ну, что у нас с соседями? - обратился затем Матвей к Дадаеву.
- Дом номер семьдесят два. Хозяин Воронцов Алексей. Двадцать семь лет. Живет с женой и пятилетним сыном. Судим за кражу и угон машины, - Дадаев повел усами и, убедившись, что с ними все в порядке, продолжал: - Дом номер шестьдесят восемь. Костюков Семен. Сорок восемь лет. Живет с женой. Пенсионер по инвалидности и, пожалуй, единственный человек, общавшийся с пострадавшим.
Участковый поправил козырек своей форменной фуражки и без того безукоризненно ровно надвинутой на глаза.
Матвей понял причину своей неприязни к нему. Дадаев работал всегда ровно, четко, планомерно зарабатывая очередную звездочку на погоны. Именно этой холодной расчетливости в достижении конкретной, практической цели, пусть она будет и не такой высокой - а всего лишь одоление очередной служебной ступеньки, ему, Матвею, всегда и не хватало. Да, прокурор, конечно, во многом прав в своих критических выпадах против него.
"Ну ладно, ладно,- остановил себя Матвей, доставая из пачки очередную сигарету. - Если я еще буду себя самого постоянно шпынять... Надо все-таки не забывать поддерживать себя психологически. Каждый видит со своей колокольни и у каждого свой интерес. Прокурору важны лишь показатели. Он и не видит, насколько я профессионален и какими путями иду в раскрытии преступления. Он раскрывал дело своими методами. Я - своими. Несмотря на общую методику в расследовании убийства, всё-таки, сколько следователей - столько и подходов к делу".
Оставив понятых в доме, следователь вместе с оперуполномоченным вышел во двор. Матвей решил докурить сигарету в спокойной обстановке.
"Во многом прокурор, конечно же, прав. Он действительно скачет по верхушкам. Когда у тебя в производстве с десяток уголовных дел, которые надо закончить в срок, да куча материалов по самоубийствам, которые также требуют тщательной проверки, поневоле следствие будет поверхностным. Но следователь он все же неплохой. Дело свое знает. И уж осмотр места происшествия он проводит как положено. Если другое следственное действие - допрос, очную ставку, предъявление обвинения - можно переделать, то некачественные первоначальные следственные действия, особенно недобросовестно проведенный осмотр места происшествия, означают заведомо загубленное дело. Запутанные следы, не увиденные и не изъятые вещественные доказательства, как правило, уходят навсегда и безвозвратно".
- Ну что ж, - сказал Матвей, бросив сигарету и наполняясь решимостью раскрыть это убийство во что бы то ни стало. - Начнем с Воронцова. Он у нас судимый.
Вместе с участковым и оперуполномоченным они отправились проверять соседей.
Воронцов занимал половину дома N72. В другой половине дома жила его бабка - Кириллова Галина. Дома потерпевшего Захарова и Воронцова стояли рядом. Их отделял забор с наполовину выдранными штакетинами. Матвей заметил, что вдавленный след на земле, обнаруженный в огороде Воронцова, обращен в сторону дома Захарова. Видно было, что в этом месте через забор перелезали не один раз. Верхушки штакетин обломаны. Надо понимать, для удобства перелезания. Со стороны дома Захарова к забору подкатан березовый чурбан. Кто-то использовал его в качестве вспомогательного средства.
На дверях воронцовского дома висел замок. Кириллова, суетясь и беспрестанно охая, сообщила им, что внук уже с неделю не живет здесь. Уехал то ли к родственникам жены, то ли к своей матери в Екатеринбург.
Матвею показалось подозрительным поведение Кирилловой. Уж очень она суетилась.
- Ну что, бабка, скрываешь его, наверное?- грубовато спросил у Кирилловой. - За что Лешка Захарова-то убил?
Матвей жестом попросил капитана погодить.
- Не знаю. Ничего я не знаю, - заволновалась Кириллова. - Он взрослый уже. Пусть сам отвечает за свои поступки.
Матвей направил участкового за представителем общественности.
Когда взломали замок на двери и прошли в квартиру, то сразу бросились в глаза следы недавнего пиршества на кухне. В пепельнице высилась гора окурков. Но в целом в квартире была чистота и порядок.
Осматривая вещи из гардероба Воронцова, Матвей обратил внимание на группу бурых пятен на правой штанине брюк - видимо, это была кровь. Просунув руку в карман телогрейки, он извлек оттуда связку ключей.
- Они. Они самые, - обрадовалась подошедшая Акулова. Она внимательно следила за действиями следователя. Взяв в руки ключи, она пояснила: - Вот ключ от замка на входной двери. Этот - от замка на двери в прихожую, а этот - бесполезный, замка его уже давно нет. Я сама все замки покупала.
Следователь и оперуполномоченный переглянулись. Беспалов пригрозил вертящейся неподалеку Кирилловой:
- Ты что, бабка, врешь! - "Неделю как уехал!" Смотри у меня! - он вперил свой свирепый взгляд прямо в лицо старой женщины.
- Не знаю. Ничего не знаю! - отрезала Кириллова. - Я живу своей жизнью. Они - своей. Друг к другу почти не заходили. Раньше слышала музыку отсюда. А вот уже неделю, как тишина. Поэтому я и решила, что они уехали.
Матвей понял, что ничего нового сейчас он для себя уже не получит.
"И всё-таки, - подумал он,- как это неприятно, что справедливый приговор мне выносит человек, которого я не уважаю. Который в принципе не достоин уважения. "Скачешь по верхушкам". И ведь как метко сказал!". Матвей мысленно сопоставил себя с Маракуниным. "Да, Маракунин цепкий, хваткий. Его можно назвать умным человеком. Нет, скорее, не умным, а хитрым, знающим, что ему нужно в этой жизни и видящим конкретные пути достижения своей цели. Хотя цели-то эти - власть в конечном итоге и только. Ну, а ведь я-то! Действительно скачу по верхушкам!" Матвей вспомнил упреки Кудина, зонального прокурора из прокуратуры области, куда он отвозил на утверждение недавнее дело областной подсудности. "Сроки! Сроки! - воскликнул тогда Кудин, недовольно переворачивая последнюю страницу в томе уголовного дела.- Вы съели все возможные сроки, отпущенные Вам для расследования дела. И, несмотря на растянутость следствия, убийцу вы не дожали, не раскололи полностью. Прочитав дело, я остаюсь в сомнении - а он ли убийца? Может быть, действительно, убийца - посторонний дядя?"
"Я не добиваю до конца дело",- подумал Матвей. - Вот в чем моя беда. Я берусь сразу за все и ничего до конца не довожу. Рассеиваю свои силы. Надо уметь видеть самое главное на настоящий момент. И бить, бить в эту одну точку. Я просто иной раз боюсь, а хотя надо сказать прямо, ленюсь долго концентрировать усилие мысли. Я не ощущаю необходимость работать над каким-то вопросом до конца, пока вопрос полностью не исчерпан - только верхушки и верхушки".
Матвей вздохнул. Не видя больше необходимости в своем присутствии здесь, он дал задание криминалисту на поиск отпечатков пальцев и вскоре уехал в прокуратуру.
***
Прокуратура города Гусиноозерска занимала одну из квартир на первом этаже в старинном двухэтажном здании из добротного красного кирпича, расположенном напротив церкви. Когда-то, еще в середине 19-го века, в этом доме жил управляющий Гусиноозерского литейного завода. Дела у него шли неважно. На заводе пробовали отливать из чугуна мелкие бытовые вещи - какую-то посуду, ступочки, пестики, вальки. Но рабочие, в основном бывшие местные крестьяне и рыбаки, с трудом осваивали новый промысел. Возможно, завод и совсем бы захирел, пока не направил хозяин Демидов в Гусиноозерск нового управляющего - бывшего оружейного мастера из Тулы Трофима Архипова. По просьбе нового управляющего на Гусиноозерский литейный завод были выписаны мастеровые из Тулы, Ижевска, Кушвы. А затем уже, когда сформировалась своя школа художественного чугунного литья, формовщики, модельщики, рисовальщики, скульпторы стали готовиться здесь же. А точнее, в том здании, где в последние годы разместилась городская прокуратура. После того, как из дома съехал нерадивый управляющий, там была размещена школа для мастеровых. Это уж в последующие годы, когда литейный завод стал чахнуть, в здании размещались то типография местной газеты, то магазин, а в последние годы - жилые квартиры. Одну из таких квартир и заняла городская прокуратура.
Вернувшись в свой рабочий кабинет, Матвей вынес постановление о розыске Воронцова и на этом свой рабочий день закончил.
"Сомнений нет, - думал он, направляясь к автостанции, - Убийство совершил Воронцов. Пострадавший сам сказал Акуловой, что его избил сосед. Ближайшие соседи - Воронцов и Костюков. Соседи через дорогу - пожилые, запуганные женщины. Они вообще вне подозрений. Костюков? Инвалид. Живет с женой. Ведет замкнутый образ жизни. Не пьет, не дебоширит. Ничего ни от кого ему не надо. Лишь бы его не трогали. Захарова же все характеризуют как безобидного, тихого человека. Он не стал бы завязывать сам какую-то ссору или драку"
"Кровь на штанине, ключи в телогрейке, внезапное исчезновение, да еще отрицательная характеристика личности Воронцова - его судимость, тунеядство, семейные скандалы, выпивки-все это о чем-то говорит", - продолжал свои размышления Матвей, уже трясясь в стареньком автобусе, направлявшемся от автостанции на Молебку, дальний и конечный пункт маршрута.
"Хотя в то же время участковый заверяет, что ему трудно поверить в то, что Воронцов способен на убийство. При всех своих минусах Воронцов - мягкий по характеру, спокойный, хорошо ладит с участковым. Трудности в работе были из-за того, что у него дорожная инспекция изъяла водительские документы".
Матвей задумчиво глядел из окна автобуса на проплывающие мимо одноэтажные, сложенные из аккуратно обточенных камней или кирпича домики. Многие здания были ещё явно дореволюционной постройки. Архитектура центральной части городка не была нарушена в ходе последующего строительства. В основном новостройки располагались на окраинах. К чести властей города, никто не проявлял поспешности при сносе старинных строений. Хотя и восстанавливать нуждавшиеся в реконструкции здания так же никто не торопился. Поэтому ни у одного Матвея при виде этих старинных улиц рождалась ассоциация с улицами горемычной Помпеи, откопанной из пепла любознательными потомками. О том, что это, все-таки, современный городок, говорили уличные растяжки да стены, щедро расцвеченные многочисленными агитационными листовками, призывающими отдать свой голос самому достойному кандидату в мэры - действующему мэру города Кравченко.
Но вот автобус миновал исторический центр, и побежали аккуратно крашеные частные деревянные домики, перестраиваемые каждым новым поколением на свой лад.
"А Воронцов и не убивал Захарова. Побил его, не рассчитав при этом своих сил, - удачной, как ему показалось, догадкой заключил Матвей цепь своих размышлений. - Все просто. И, пожалуй, я это дело раскрою. Всё не так уж плохо. Мне просто всегда не хватало цепкости. Поменьше сомнений. Профессия следователя всё-таки предполагает напор и еще раз напор. Мне надо переломить себя. Встряхнуться, чтобы не выслушивать маракуниных и говорить себе при этом - а ведь они правы!"
Пустой у церкви автобус постепенно заполнялся и ближе к магазину "У Ивана" он уже не тянул, а, видимо, катился по инерции под уклон, тяжело, грозя завалиться на бок, преодолевая поворот.
Продавец винного магазина Иван, давший неофициальное название своему магазину, наверное, был самым популярным человеком в городке. Достаточно было сказать: "Сегодня у Ивана сухарь", как сразу становилось ясно, что в магазине сегодня торгуют только сухим вином и делать там нечего. Надо искать другие торговые точки с настоящим, более крепким напитком. Но местная власть народ не обижала. Мэр города отлично был осведомлен, что не вино было в почете у местного населения. Поэтому, чего-чего, а водки для людей всегда в этом городе хватало.
Иван фигурировал во многих бывальщинах и местных анекдотах. Какой-то лихой деятель укусил здесь за палец милиционера, пытавшегося навести порядок в пьяной, обезумевшей от спиртного, толпе мужиков. У кого-то здесь кто-то отобрал бутылку водки, дав повод для развития целой цепи сложных и долговременных взаимоотношений немалой части населения города.
"И все же с задержанием и допросом Воронцова надо поспешить. Что он скажет?", - думал Матвей, глядя, как почти половина автобуса повалила к выходу на остановке у винного магазина.
Матвею не терпелось выйти из этого, как обычно бывает на первоначальной стадии расследования убийства, психологически напряженного аврального состояния, вызванного неопределенностью ситуации.
***
На следующее утро Матвей, открыв сейф и окинув взглядом его содержимое, со щемящей душу тоской понял, что грядет гроза. Бог с ними, с самоубийцами. Тощие материалы по ним еще немного потерпят. Но вот выглядывавший из - под свежих материалов скромный томик уголовного дела по убийству Селянина уже числится в статистических отчетах как успешно законченное им и переданное в суд. В действительности же обвинительное заключение по нему он еще не написал, дело прокурору для утверждения не передал. И похоже, холодок пробрал Матвея, срок содержания убийцы под стражей уже истек.
Матвей поспешно выдернул злосчастное дело из кипы бумаг и судорожно перелистывая страницы, нашел нужный документ. Нет. Слава Богу! Срок содержания под стражей еще не истек. Но все равно, быть грозе!
"И всё-таки,- подумал Матвей, решив закурить, -почему у меня постоянно какие-то проблемы? Не с одним, так с другим делом?"
Сделав долгожданную затяжку, он успокоился и стал прохаживаться по кабинету из угла в угол, погрузившись в свои мысли. " Можно так вработаться, так освоить навыки своей профессии, что день будет мелькать как миг. Работать будешь автоматически. Сознание твое не будет терзаться текущими проблемами. Какая-то часть сознания по накатанной колее будет двигать огромную телегу работы, другая же часть, более значительная, которая будет всё больше и больше освобождаться, позволит тебе выполнять работу не аврально, лишь бы - как бы, а творчески, идти новыми дорогами. Да и вообще, позволит приподняться над этими буднями и направить энергию души для работы над тайнами Духа. Да, это я, пожалуй, запишу", - Матвей понял, что именно этой догадки ему не хватало, чтобы прийти к какому-то компромиссу между докучливыми служебными обязанностями и так необходимым ему состоянием душевного равновесия. Сделав несколько размашистых и трудночитаемых каракулей на странице настольного календаря, он снова заходил по кабинету. "Получается своеобразный парадокс: чтобы избежать многочисленных треволнений жизни, которые так терзают душу, не давая сосредоточиться на чем-то подлинно важном, надо полностью погрузиться в эти суетные волнения и постараться не захлебнуться в них, а выплыть, оторваться и воспарить над ними и таким образом преодолеть этот житейский океан".
Размышления Матвея были прерваны несмелым стуком в дверь.
Вошедший был высоким, плотного телосложения, молодым человеком. Впечатление о некоторой его суровости, вызванное широкими скулами и тяжелым подбородком, скрадывалось легкомысленно растрепанным рыжим стожком на голове. Он робко поздоровался и представился: "Воронцов".
- Я слышал, - начал он, сжимая в руках свою спортивную вязаную шапочку, меня подозревают в убийстве Захарова и ищут.
Матвей, внимательно вглядываясь в лицо Воронцова, предложил ему присесть. Он ничего не сказал Воронцову. Он ждал, всем своим видом подчеркивая важность появления его у следователя. Конечно же, эта преувеличенная скромность и униженное теребление в руках головного убора, Матвею говорили не о смиренности вошедшего, а лишь о его определенной выучке и опыте нахождения в местах лишения свободы под лагерным начальством.
- Я не убивал Захарова, - произнес тихо, но твердо Воронцов, взглянув прямо в глаза следователю.
- А кто ж тогда? - с деланным удивлением произнес Матвей.
- Не знаю, - снова опустил глаза Воронцов. - Двадцать шестого апреля я вернулся из магазина домой в двадцать часов. Пошел за водой на колонку. Краем глаза видел, что со двора Захарова вышел какой-то незнакомый мне мужчина, который торопливо ушел к автобусной остановке. Когда я проходил с ведрами обратно, то услышал стоны, доносившиеся со двора Захарова. Я зашел во двор и увидел Захарова, пытавшегося подняться с земли. Он был весь в крови. Я помог ему войти в дом. Вот тогда-то я, видимо, испачкался его кровью.
Матвей цепко, в упор смотрел в лицо Воронцову. Отдавая должное большой достоверности его версии, он мгновенно оценил все имеющиеся у следствия улики против Воронцова. Их не было. Воронцов избрал самый лучший в его положении способ защиты.
Может быть, действительно, здесь замешан какой-то таинственный убийца, незаметно и неизвестно откуда появившийся и также таинственно исчезнувший? Какие-то темные дела, счеты. А после совершенного злодеяния где-то отсиживается, следит за каждым шагом следователя?
Вот так убийства и остаются нераскрытыми - в погоне за призрачными тенями. А убийца-то, вот он. Свой, доморощенный. Сидит перед следователем и делает слабые попытки ускользнуть от ответственности. Напился, подрался... Откуда здесь взяться невиданным страстям!
Матвей продолжал внимательно слушать Воронцова. Однако при этом он делал вид, что смотрит в окно. Стал перебирать какие-то бумаги в столе. Очень кстати заглянула в поисках сигареты помощник прокурора Дементьева, ветеран прокуратуры. Матвей перекинулся с ней несколькими ничего не значащими фразами. Потом снова повернулся к примолкнувшему Воронцову и подбодрил его: - Продолжай, продолжай.
У него в голове уже созрел план дальнейшего допроса. Выслушав свободный рассказ Воронцова, он спрятал кое-какие бумаги в сейф, закрыл его на ключ, показывая всем своим видом, что, наконец - то, готов уделить внимание Воронцову.
Посмотрев ему в глаза, Матвей произнес:
- Что-то я тебя, Алексей не понял. Или не расслышал. Так ты не убивал, вроде? Так, что-ли, получается?
- Да. Я не убивал Захарова и к его убийству никакого отношения не имею.
- Ну и занесло тебя, Алексей, - посочувствовал Матвей Воронцову. - Ну, я понимаю, если какое-нибудь таинственное, загадочное убийство. Преступник неизвестен и вообще ничего не ясно, а следствие наугад примеряет на всех роль обвиняемого. Но здесь ведь не то. Не тот случай, когда ты можешь рассчитывать списать свое преступление на чужого дядю.
- Ну не брать же мне на себя чужое дело, -возмутился Воронцов.
- А тебя к этому никто и не принуждает. И вообще, я с тобой разговариваю пока как с человеком, а не как с убийцей, бегающим от следствия. Я понимаю, из-за чего все произошло. Почему ты именно так поступил, а не иначе. Пока ты бегал, я собрал все, какие можно было собрать в этом случае, документы: твои характеристики и справки с места жительства. Побеседовал с твоими соседями и твоей матерью. Я знаю о тебе много. Ты и не представляешь, как много на сегодняшний день я о тебе знаю. Наверное, больше, чем о себе самом. Во всяком случае, я знаю, что просто так на человека руку ты не поднимешь. Ведь человек не букашка какая-то. Взял и придавил. Для того, чтобы это случилось, надо много, очень много факторов. Да чтобы они еще в определенном сочетании совпали. Ну, как у тебя, например.
Воронцов, склонив голову, внимательно слушал следователя, перебирая шапку в руках.
Матвей продолжал:
- Первая твоя судимость - это, конечно, чистой воды мальчишеская глупость. Как следствие твоей безнадзорности. Матери одной с пацаном трудно было сладить, что и говорить. Наверное, тебе тогда можно было просто дать хорошей березовой каши, чтобы впредь неповадно было так бездумно с чужими вещами обращаться.
Матвей задумчиво посмотрел в окно и преувеличенно внимательно проследил взглядом улетевшего с церковного купола грача: - Да и заявительнице, Семеновой, не надо было, наверное, сразу в суд бежать с заявлением на пацана.
Воронцов с досадой махнул рукой, вспоминая прошлое:
- Из-за ее сына все произошло. Она побоялась, что я на него плохо повлияю. И вот таким способом решила избавиться от меня.
Матвей достал из сейфа толстый том какого-то, не имеющего к расследуемому факту отношения старого приостановленного дела. Полистал его, как будто разыскивая какой-то документ.
- Вот смотри, - остановился он, вспоминая недавнюю краткую встречу с бывшей учительницей Воронцова и откровенно его обманывая, - характеристика на тебя из школы. Старательно учился. Был послушным, тихим. Рос без отца. Тяжело, конечно, было твоей матери одной с тобой. Охотно выполнял разовые поручения, - следователь оторвался от бумажки. Встретившись с учительницей, он так и ограничился устной беседой и надлежащим образом оформленную характеристику получить из школы не успел. - А как Валентина Степановна, твой классный руководитель, расстроилась, когда я сообщил ей о случившемся. "Такой хороший парень был", - говорит. Так она жалела, что ты под суд мальчишкой попал. И вот снова. Такая, видно, судьба.
Воронцов потупился. Матвей замолчал.
- Не просто, не просто все, Алексей, - вздохнул он, подвигая Воронцову чистый лист бумаги и ручку. - Ты напиши здесь все, как произошло. Честно. Правдиво.
Матвей встал из-за стола и вышел из кабинета, оставив Воронцова одного. "Кажется, все-таки, это он убийца, - подумал Матвей, довольный ходом следствия. - И все-таки, я верно определяю свои слабые стороны,- вернулся он к своим размышлениям, прохаживаясь в коридоре перед дверью своего кабинета,- Я верно намечаю пути их преодоления, и как будто бы стараюсь их придерживаться. Но годы идут, а я ничуть не продвинулся вперед. Так и остаюсь, скажем прямо, начинающим следователем. Так и не могу найти свое лицо. Что же мне мешает? Чего не хватает? - Матвей достал сигарету, закурил. - Какая-то рыхлость в действиях. Нет жесткости, злости в достижении результата, настоящей целеустремленности".
И тут Матвея осенила догадка: "Да я же не хочу по - настоящему результата! Поэтому, как я ни стараюсь, я действую как будто в ограниченной сфере, нахожусь в каком-то коконе, не в силах вылупиться, расколоть скорлупу и выпрямиться во весь свой рост. Вот это, пожалуй, главное".
В прокуратуру торопливо вошла, стуча каблучками, Галина Клементьева, следователь милиции. Даже милицейскую форму она умудрилась так подобрать для своей стройной фигурки, что Матвею трудно было даже и представить, что какая-то другая одежда могла лучше подчеркнуть все ее женские прелести. Судя по томику уголовного дела в ее руках - идет к прокурору за санкцией на арест или обыск, либо дело закончила и несет его на утверждение. Увидев Матвея, она лучезарно ему улыбнулась и приветливо поздоровалась. И не сбавляя темпа, прошла в приемную. В райотделе и в прокуратуре все знали, что она любовница прокурора. Ее муж, дежурный капитан Клементьев Павел, говорят, даже подрался на этой почве с прокурором. Но потом развелся с женой и как-то быстро успокоился и нашел себе новую жену - паспортистку Светлану, у которой уже был пятилетний сынишка от первого брака.
"Женщина. А ведь ради женщины, той, самой лучшей и самой прекрасной, встреча с которой еще впереди, я и уехал из своего дома, я поступил в институт, осваивал профессию, чтобы быть на высоте, когда встречу ее. Вот что мной двигало, когда мне было 17 лет". Матвей грустно улыбнулся. Гормоны, игравшие в молодой крови определили его профессию и, в общем-то, его судьбу, установив ему жизненную программу на десятилетия вперед. Память услужливо подсунула неприятную мысль о том, что его запутанные отношения с Ниной Токмаковой требуют скорейшего разрешения. Он старательно прятал эту мысль куда-то далеко в уголок своего сознания, прикрываясь рабочими делами. Но понимание, что в их отношениях он должен поставить жирную точку, тяжелой необходимостью, мрачной тенью, постоянно следовало за ним. Матвей вернулся в кабинет.
Выбросив в форточку окурок, он взял у Воронцова лист, который уже был исписан с одной стороны и углубился в чтение. Воронцов писал, что он не совершал убийства Захарова, а только помог потерпевшему пройти в дом.
- Вот что, Алексей, - уже несколько раздраженно обратился Матвей к Воронцову, - ты, конечно, волен давать какие угодно показания. И я все исправно запишу. Любое твое вранье. Уж такая моя обязанность. Можешь вообще не давать показания. Конституция тебе это позволяет. Но и разъяснить тебе все - тоже моя обязанность, а не корысть какая-то. Я скажу тебе один раз и к этому уже больше не вернусь. И кусай тогда свой локоть. А это - ой как не удобно!
Матвей перевел дух. Он был не столько раздражен, сколько озабочен возможным осложнением дела. Раздражение было только напускным и предназначалось для Воронцова.
- Я тебе сейчас не буду выкладывать все доказательства, но скажу, что потерпевший Захаров успел назвать тебя одной гражданке. Ты ведь догадываешься, о ком идет речь?
- Да знаю! - с досадой поморщился Воронцов. -Акулова, пьянчужка эта.
- Ну, Акулова - не Акулова, а факт такой есть,- успокоился Матвей. - Поэтому-то я и отдал распоряжение милиции немедленно тебя разыскать и доставить - сам знаешь куда. Ведь ты судимый. А вопрос с клеткой для судимых решается довольно просто.
- Да знаю, - нехотя ответил Воронцов. - Закроют в подвал, и сиди на одной капусте.
- Так вот, Алексей, - Матвей повысил голос и продолжал уже строго, даже жестко, - я с тобой трачу здесь время, вместо того, чтобы принять к тебе более решительные меры только потому, что жаль мне тебя, извини, дурака. Ведь опять ты по своей дурости вляпался на новый срок. Знаю, что никакого расчета, корысти у тебя не было. Дурость одна только. Да и потерпевший своим поведением, надо сказать, похвалы не заслуживает. Не так ли, Алексей?
- Да, - признался Воронцов. Лицо его просветлело. Какая у меня корысть. Сам всегда потерпевшему давал то хлеб, то суп. Пиджак свой старый вот как-то отдал. У него же ничего не было.
У Матвея рассеялись всякие сомнения в виновности Воронцова. Преступление совершил он. Не хватает только самой малости, чтобы добиться от него признания.
- Кровь, говоришь, на твоей одежде от того, что помогал Захарову? А я эту кровь в расчет и не принимал. А вот ключи... - Матвей сделал многозначительную паузу.
- Как у тебя ключи в кармане оказались? - он сделал на ключах особый акцент, как будто это был самый главный козырь. Хотя он знал, что Воронцову ничего не стоит сказать, что ключи он положил в свой карман, когда уходил от Захарова, машинально.
Воронцов замялся, не зная, что сказать. И, наконец, ответил:
- Не знаю, как они оказались в кармане. Не помню.
- Ну, вот видишь, - укорил его следователь. - Я же вижу, что ты парень хороший. На убийство не пойдешь. Но подраться, я вижу, ты можешь. Конечно, ты не станешь бить порядочного, ни в чем не повинного человека. Я это понимаю. Но вот по делу у меня пока получается, что ты избил ни в чем не повинного человека, а тот после этого и умер. И мне надо тебя арестовывать за убийство. А убийства-то, может быть, никакого и нет. Так, наподдавал хорошенько за что-то. А тот возьми и умри. А если потерпевший в какой-то мере виноват, то и статья Уголовного Кодекса уже будет другая. По которой я тебя могу и не арестовывать. И я ведь чувствую, что это так. Но ты молчишь. Не хочешь мне, и главным образом себе, помочь.
И уже видя, как колеблется Воронцов, Матвей надавил:
- Вообщем, давай, Алексей, говори, из-за чего ссора у вас получилась? Что Захаров-то натворил?
- Да дрова он у меня воровал, - решился, наконец, Воронцов. - Я двадцать шестого апреля, вечером, зашел к Захарову, чтобы разобраться насчет дров. А он пьяный. Я ему показываю на свои дрова в его поленнице - их же сразу видно - и говорю, что это мои дрова. А он схватил палку и ударил меня по колену. Я вскипел, не выдержал, ударил его несколько раз кулаком по лицу. Он и упал. Я помог ему добраться до кровати. Вот и все.
Этого было маловато. Но Матвей понимал, что главное за что-то зацепиться, а там будет достаточно средств и времени для того, чтобы вытянуть из него оставшуюся информацию. Теперь Воронцов от него не уйдет.
- Ну, вот и все, - подтвердил он. - Больше я от тебя ничего не требую. История-то выеденного яйца не стоит.
Матвей тут же составил постановление о привлечении Воронцова в качестве обвиняемого и ознакомил его с постановлением.
- Убийство в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного неправомерным поведением потерпевшего, - подытожил следователь. - Наказание тебе будет не строгим.
Подписав протокол, Воронцов робко поинтересовался:
- Сейчас в камеру, Матвей Николаевич? Вещи я с собой взял.
Матвей задержал на нем свой взгляд и через минуту произнес:
- Я тебя отпускаю. На подписку о невыезде. Иди и не подведи меня.
В такие мгновения он как никогда чувствовал удовлетворение от своей работы.
***
Последующие два часа у Матвея были выбиты из его планомерной работы выездом на место обнаружения трупа семнадцатилетнего паренька. Но там все было ясно. Самоубийство. Детдомовский мальчишка, только что устроившийся учеником литейщика застрелился в аллее городского сквера из самодельного пистолета, пустив себе пулю в сердце. В комнате общежития, куда поселился этот паренек, Матвей обнаружил записную книжку со стихами несчастного юноши, размышлениями о бренности жизни и безысходности. Передав новый материал на регистрацию секретарю, Матвей, с тяжелым сердцем поспешил к судебно-медицинскому эксперту. Корольков должен был уже подготовить свое заключение о причинах смерти Захарова.
Матвей каждый раз, когда предполагал встретиться с Корольковым, настраивал себя на необходимость как-то реагировать на его специфические шуточки. Он давно уже обратил внимание, общаясь с судебными медиками, что все-таки специфика работы, необходимость постоянно работать с трупами, накладывает особенный отпечаток на этих людей. Все они производили на него впечатление людей немного странных, если не сумасшедших.
- А, безымянные служители власти! - приветствовал весело Корольков зашедшего в секционную следователя. - Заходи, заходи, Матвей Николаевич. Я уже заканчиваю Портнягина, - он кивнул на лежавший на столе обугленный труп рабочего Портнягина. Матвей выезжал на это происшествие на машиностроительном заводе и принимал участие в извлечении из вагранки этого бедолаги. Тот залез в остывающую печь, чтобы собрать предназначавши -еся к сожжению бесплатные талоны на молоко и обеды. Работяга не успел вылезти, отравился газами. А жар остывающих углей сработал не хуже печи гриль.
Корольков, ловко и аккуратно стянув с рук резиновые перчатки, закурил папиросу. Предложил беломорину и Матвею, зная, что Матвей частенько пытается бросить курить и поэтому иногда бывает без курева. Но Матвей отказался. Окинув беглым взглядом секционную, он вспомнил очередную шутку Королькова, когда они вместе тряслись в милицейском УАЗике в пути на место происшествия. Тогда Корольков на полном серьезе доказывал Матвею, что он потомок знаменитого заводчика Демидова. А, следовательно, имеет право претендовать на многие заводские здания в городе Гусинозерске. В том числе и на здание морга, в котором раньше располагалась покрасочная, где маляры покрывали своей знаменитой черной краской отлитые из чугуна скульптуры.
"Открою свой частный морг, - мечтал Корольков. - Увеличу количество секционных помещений, расширю штат сотрудников и пошло-поехало!"
- Что у нас с Захаровым? - поинтересовался Матвей, оборвав увиденные в своем представлении бесчисленные, переходящие из одной в другую анфилады секционного помещения.
- А что? - Корольков с преувеличенным удовольствием затянулся папиросой и затем пояснил: - Обычная картина для продолжительного избиения: многочисленные ушибы лица, переломы ребер, носа. Смертельной явилась травма головы - перелом основания черепа. Подтверждается версия о причинении этой травмы той штуковиной, которую ты в своем постановлении обозвал металлическим пестиком, - Корольков усмехнулся. - Биологи тоже закончили свою работу, передали мне для тебя свое заключение. Кажется, волос или ворсинка какого-то животного обнаружилась на одежде потерпевшего. Работать тебе есть над чем, подытожил эксперт, остановив свой взгляд на заглянувшем в секционную двенадцатилетнем сыне медрегистратора.
Указывая пальцем на пузырящуюся пену на губах покойного Портнягина, мальчик испуганно воскликнул:
- Ой, что это, что это?
Корольков, смеясь, объяснил ему это явление. Мальчишка с отвращением сплюнул и вышел из секционной.
- Ну что? Пойдем, выдам тебе документы, - предложил эксперт, видя нетерпение следователя, все это время безуспешно пытавшегося обойти взглядом несчастного подростка-самоубийцу, дожидавшегося своей очереди на каталке в углу секционной. Корольков сунул недокуренную папиросу в обугленный рот лежавшего на столе бедолаги Портнягина и направился к выходу. Уже в дверях Корольков, оглянувшись на дымившуюся папиросу, рассмеялся, чрезвычайно довольный своей шутке.
***
В целом Матвей был удовлетворен ходом дела. Он понимал, что теперь-то, когда он зацепился за Воронцова, дело не повиснет нераскрытым. Поздно вечером, после работы, он купил в буфете железнодорожной станции - там был богатый своим разнообразием табачный киоск - на пробу кубинскую сигару.
Заварив кофе, он, не спеша, с удовольствием раскурил сигару. Это была его первая в жизни сигара. Его поздний приход остался незамеченным соседкой по квартире, и Матвей был рад этому. Пожилая женщина, занимавшая вторую в их коммунальной двухкомнатной квартире комнату, нередко выговаривала Матвею за его привычку курить в квартире. Поэтому Матвей старался не попадаться ей на глаза. Он давно хотел попробовать, что это такое - кубинская сигара. После третьей затяжки он почувствовал, что табак овладел им. Он погасил в комнате свет и стоя у раскрытого окна, просто глядел с высоты своего последнего, пятого этажа, на высившуюся среди темных одноэтажных строений белую громадину церкви, на ровную гладь раскинувшегося до горизонта озера, которому, чтобы добраться до Матвея, не хватило каких-то двух улиц. Солоноватый привкус скрученных табачных листьев удачно сочетался с ароматом начинавших свое цветение яблонь и ночной влагой, поднимающейся с проснувшихся после зимней спячки озер, вкрадчиво вползающих в его темную комнату сквозь раскрытое окно.
В какой-то момент Матвей вдруг почувствовал, как неожиданно, озарив пробуждением и дав кратковременный миг душевного успокоения, с него спала пелена этой бестолковой суеты. Суеты вокруг трупа Захарова, который и при жизни-то мало чем отличался от мертвеца, вокруг этого жалкого убийцы Воронцова. Прокурора, мечтающего, наверное, стать генеральным прокурором и более аморального, чем Воронцов. Да еще это позорное его, Матвея, уклонение от серьезного, окончательного разговора с Ниной, необходимость которого влачилась за ним вроде бы незаметным, но довольно тяжелым душевным грузом.
Матвей понимал, что эта радость избавления от тесной и кривой маски, которую жизнь заставляет его примерять каждый день, снова и снова - мимолетна.
Но он не знал, как возможно обойтись без этой маски, обязанность носить которую налагает на него общество. Кем он еще может быть, как не следователем? И почему такие, как прокурор Маракунин могут его в чем-то упрекнуть? И почему, самое главное, он готов согласиться с этим Маракуниным? Согласиться в том, что он плох. Согласиться в том, что он несостоятелен? И ведь он прав, прав. Я несостоятелен как следователь. Я чувствую это. Самое главное, потому, что я и не хочу быть следователем. Но ведь я не хочу кем-то быть вообще. Я сам не знаю, что я хочу. Пожалуй, лучше сказать так". И он снова с досадой вспомнил Токмакову Нину.
Как-то, еще в начале апреля, возвращаясь домой через заводской сквер, он залюбовался идущей по соседней тропинке молодой женщиной. Она легкой и в то же время уверенной походкой направлялась от заводской проходной к центральной площади, придерживая рукой небольшую сумочку, висевшую у нее на плече. Роскошные черные, до плеч локоны, коротенькая легкая белая курточка и в меру тесная в талии юбка до колен, ничуть не скрывали ни ее стройных ног, ни ее сексуальности. Матвей, залюбовавшись ее походкой, невольно последовал в том же направлении, перейдя на ту же дорожку.
Женщина лукаво несколько раз искоса посмотрела на него, а затем остановилась и, разулыбавшись, стала поджидать Матвея. " Не иначе, как за маньяка меня приняла",- заволновался Матвей и стал безуспешно подыскивать взглядом какую-нибудь боковую дорожку, чтобы скрыться. Так он приблизился к женщине.
- Матвей! Ты ли это? Здравствуй! Как я рада тебя видеть! - воскликнула женщина, схватив Матвея за руки и прижавшись к нему, подставила ему свою щеку для поцелуя. Матвея, как молния озарила. Это же Нинка Токмакова!
Нину он знал с детства. Она была на два года младше его и жила с ним в одном поселке на соседней улице. Все их семейство было чужим в поселке и странным.
Валера, Нинкин отец, высокий, худощавый брюнет, держался особняком от остальных поселковых мужиков. Был явным чудаком и немного сумасшедшим. Как и всех здесь, в целинном поселке, судьба занесла его сюда в погоне за лучшей долей в конце пятидесятых годов. Однако в отличие от других: механизаторов, скотников, пастухов, он нигде не работал, держал на удивление другим жителям свору породистых пуделей. Продавал щенков где-то в городе, выезжая туда время от времени на своей единственной в поселке "Волге". Этому, правда, никто не завидовал. Всем было известно, что Валера постоянно враждовал и дрался со своей женой, такой же высокой и худощавой чудачкой Валентиной, которая, впрочем, мужу ни в чем не давала спуску. Валера нередко ходил в синяках, а мужики со смехом пересказывали, как Валентина босая гоняла Валеру по улице, колотя его по спине своими туфлями. А за ними вдогонку с веселым лаем неслась целая свора молодых пуделят, выпущенных мстительной Валентиной из псарни. Она единственная в поселке разгуливала по улице в брюках и на высоких каблуках, невзирая на деревенскую грязь, да еще в рыжем нелепом парике. Она нигде не работала, числилась домохозяйкой. Правда, никакого хозяйства у них не было. Ни кур, ни другой домашней живности. И у них единственной в поселке семье, двор не был огорожен и, поскольку дом стоял на окраине поселка, то продолжался прямо в казахскую степь. Не было у них и никаких дворовых построек, кроме псарни. Несмотря на это, а может быть, как раз и поэтому, Нинка выросла в очень хозяйственную и расчетливую женщину. Она была очень красивой и надменной девочкой. Правда, когда Нина была еще совсем маленькой, в пятилетнем возрасте, она качалась на качелях в соседнем дворе и налетела на приблизившуюся к качелям корову. Рогом ей поранило щеку. На всю жизнь у нее остался небольшой шрам на правой щеке. Лицо он ей, в общем-то, не портил, но создавалось впечатление, что она постоянно усмехается. Матвей знал, что Нина окончила в Челябинске какой-то институт и, получив специальность экономиста, работала где-то в области. Знал, что у нее есть муж, дети.
Они долго в тот вечер стояли на дорожке и оживленно, воодушевленные очевидной взаимной симпатией, говорили. В какой-то момент Матвей заметил, что Нина начинает ежиться под достаточно свежим ветерком и в то же время явно не желает прерывать их разговор; испытывая некоторые колебания, он пригласил ее к себе домой.
- И это что? Вы хотите мне сказать, что здесь живет старший следователь городской прокуратуры? - она замерла на пороге комнаты, картинно подбоченясь, как модель на подиуме, не выпуская из рук сумочку и куртку.
- А что? Кровать есть, что еще надо? - произнес Матвей без всякой задней мысли, обводя взглядом свою пустынную, лишенную какого-либо барахла, комнату.
- А что? Что еще надо? - повторила она за Матвеем, цинично улыбаясь.- Ты считаешь, что если мы дружим с тобой с детства, то меня можно вести в такую берлогу?
Матвей молчал, подавленный ее напором, не находя, что сказать, оставаясь под впечатлением еще недавних таких радостных эмоций от их встречи.
- Вот что, Мотя, - так его называла только мать в детстве, да приятели, радовавшиеся, что он обижается на это. Нина взяла его под руку и уже ласково и многообещающе добавила: - Идем-ка ко мне. Я гляжу, тут у тебя и чаю-то попить не из чего.
Матвей не заставил себя долго уговаривать. Аромат дорогих духов и тепло ее плеча опьянили его.
На следующее утро он едва успел заскочить к себе перед работой, чтобы побриться да захватить взятые на дом рабочие бумаги.
Еще задолго до окончания рабочего дня Нина позвонила ему на работу.
- Пойдешь домой, купи по дороге хлеба,-распорядилась она. - Да захвати из своей берлоги бритву, чтобы не бегать, как сегодня.
Чувствуя, как он замялся, она добавила:
- Надеюсь, Мотя, ты не испортишь всё своей безалаберностью.
"А чего я собственно боюсь", - подумал тогда Матвей, положив трубку.
И уже в новом качестве, облаченный в подаренный Нинкой домашний халат, он утопал в мягком кресле. Дети, две маленькие девочки, тихо занимались своими делами в соседней комнате.
Перед ним на катающемся столике - приготовленные хозяйкой разносолы. Уж готовить - то Нина, готовила, мастерски! Что тут говорить. Матвей, уплетая горячую пиццу и, уставившись в огромный экран плазменного телевизора, ждал, когда закончится этот медовый месяц.
Работая начальником экономического отдела машиностроительного завода, Нина зарабатывала очень прилично. В отличие от своего мужа Михаила. Тот работал на автопредприятии слесарем. Когда-то водил Камаз, но за пьянки его перевели на более спокойную работу, где Михаил окончательно дал волю своей слабости, денег домой не приносил. Наоборот, норовил что-нибудь утащить на пропой. Долго терпеть Нинка это не стала. В один прекрасный день она скидала в спортивную сумку какое-то Мишкино барахло и выкинула сумку на лестничную площадку, а затем взашей вытолкала следом и мужа. И это несмотря на их двух дочек!
"Ну вот, наконец-то!" - подумал Матвей с облегчением, когда Нина попросила его соорудить на лоджии незамысловатую полочку, на которую можно будет выставить на летний период горшочки с цветами. В Нинкиной четырехкомнатной квартире мужику, на взгляд Матвея, делать уже было нечего. Все подогнано, все на своем месте. Дорогие двери не скрипят, пластиковые окна простоят лет сто, наверное, не нуждаясь в догляде. Импортная сантехника, однозначно, переживет Матвея.
- Да, руки у тебя растут не из того места! - не скрывая своего огорчения, констатировала Нина, когда Матвей, распиливая доску, подпилил и пластиковый подоконник на лоджии. И видя, как искренне огорчился и Матвей, она потрепала своими ухоженными пальцами его прическу, успокаивая: - Ну, ладно, ладно, не обижайся. Я не говорила бы так, если бы не знала, что ты силен в другом.
Так и не в силах скрыть свою досаду, она собрала уже подогнанные Матвеем доски и снесла их на помойку.
- Каждый, все-таки, должен заниматься своим делом, - пояснила она обиженному Матвею.- Слесарь слесарить, а следователь - раскрывать преступление.
В один из апрельских вечеров, наводя порядок на теперь уже его столе, в выделенной ему под рабочий кабинет комнате, она натолкнулась на его литературные опусы.
- Ты, я смотрю, Мотя, поэт у нас, - произнесла она задумчиво. И добавила: - Это конечно, лучше, чем водку глушить. Но ты не обижайся, стихи твои - жалкий лепет.
Матвей совершенно не был готов обсуждать свои литературные опыты. Стихами он уже давно не увлекался, а свою папку с бумагами достал, чтобы определиться - либо он сейчас приступает к подготовке исследования - в виде отдельного, серьезного трактата - о самоубийцах. Материал он уже собрал довольно приличный. Либо закончит научную статью по психологии проведения отдельных следственных действий, которую он уже давно начал, но не мог никак закончить. Не зная, куда деваться от такой прямой критики, Матвей с напускным равнодушием, вертя в руках какую-то газетку, расположился на диване.
- Все, сколько - нибудь значительные литераторы, успевали проявить свое дарование еще в детстве. Тебе 30 лет, Мотя, и тебе это не дано. Чем раньше ты это поймешь, тем лучше будет для тебя и твоих близких.
Нина отложила в стороны бумаги и присев на диван рядом с Матвеем, доверчиво положила на плечо ему свою голову, нежно поглаживая своими пальцами его ладонь. Матвею ничего не оставалось, как забыть свою обиду и, обняв Нину, прижать ее к себе.
- Похождения вашего Маракунина и его пьянки стали в городе уже притчей во языцех. Не думаю, что он долго продержится здесь. И кого ставить здесь прокурором? Неужто, эту вашу бабушку Дементьеву? Или направлять сюда кого-то пришлого, который навряд ли чем-то будет лучше тебя? Зато потребует для себя новую квартиру. Ты работаешь и не видишь, что ты через пять минут уже прокурор. Соберись, выложись на все сто, отбрось все лишнее и не распыляйся. Не упускай свой шанс чего-то добиться в этой жизни.
И совсем уж ласково и тихо добавила: - Я же, с детьми, доверилась тебе и рассчитываю на твою состоятельность.
Но вскоре он ушел от нее. Просто, возвращаясь с работы, не дошел до ее дома, а вернулся в свою, как говорила Нина, берлогу, купив по дороге новую бритву и зубную щетку.
Матвей заходил по довольно просторной для холостяка комнате. "Я живу, как живется. Надеясь на то, что все само прояснится. Хотя..." Матвей подошел к столу и сделал несколько глотков из большой фарфоровой кружки густого, уже остывшего кофе, снова раскурил сигару. И продолжил мерить шагами свое пустынное помещение. От стены к кровати, от кровати к столу... "Хотя... Никак нельзя сказать, что у меня нет своей идеологии. Она как раз есть! И, пожалуй, квинтэссенция ее в том, что в мире все преходяще и мало что есть, ради чего можно было бы отдать свою душу".
Мрак уже покрывал весь город. Только непонятно откуда взявшийся "УАЗик" на какие-то мгновения разорвал эту тишину. Отчаянно ревя своим изношенным движком, он развернулся, выхватив снопом света черные окна домов, застывшие деревья и, скользнув белой полосой по стене над головой Матвея, торопливо куда-то сгинул, сверкнув на прощанье отраженным светом на луковицах церкви.
Закашлявшись, Матвей затушил скуренную наполовину сигару и спрятал ее в прикроватную тумбочку. Угнетенный никотином мозг не позволил ему быстро отключиться.
Перед тем, как заснуть, он долго ворочался, сожалея, что день прошел впустую. Его уже не радовала перспектива ближайшего завершения дела по убийству Захарова. Он знал, что не успеет он еще закончить это дело, как появятся новые, аналогичные дела. Другой Воронцов допивает сейчас свою бутылку водки и пойдет резать своего Захарова. И не он, так другой следователь будет бегать, чтобы упрятать убийцу в тюрьму на несколько лет. Дурная бесконечность.
Вскоре он окунулся в мир сумбурных и тревожных снов.
Всю ночь, во сне Матвей таскал трупы. Один за другим, из машины в морг, из машины - в морг. Холодные и еще теплые. Старики и дети. Мужчины и женщины. У одного из них, недавнем самоубийце, мальчишке - детдомовце, вдруг открылись глаза, и он в упор посмотрел Матвею в лицо. Матвей вздрогнул и очнулся ото сна. Заворочавшись, чтобы стряхнуть с себя неприятное оцепенение от тревожного сна, он поцеловал крестик на своей шее. Однако успокоения не наступило. Он понял, что сейчас его душевной силы не хватает, чтобы поднять свою веру и подняться вместе с ней над этой жизнью, над своими тревогами и страхами. Немного подумав и безуспешно поборовшись с искушением, он открыл дверцу тумбочки и достал оттуда початую бутылку молдавского коньяка. Сделав пару хороших глотков "Квинта", поставил ее обратно. Через несколько минут он почувствовал успокоение и, наконец, заснул.