Среди наших давно бытует молва, что письменные признания - к беде,
 Наши знают точную цену словам, не лгут, не путешествуют по воде.
 Наши не ищут выхода или брода - слишком дешевый это для них прием,
 Из букв королевы они выкладывают "свобода", после вонзая колотый лед
 В самое сердце ее.
 Наши обычно молча ведут допросы, не пытают и не вкалывают скополамин.
 Ты сам додумаешь все, о чем они спросят, и непроизвольно выложишь это им.
 Наши не числятся в базах по отпечаткам, по документам и справкам их тоже нет.
 Есть суеверие, будто на их сетчатках выжжены звездные карты, маршруты комет,
 Координаты планет. 
 В конце марта у них начинает светиться кожа, наши бросают цифры и сверки смет,
 Бросают дома и офисы, расталкивая прохожих, идут туда, где из неба сочится свет, 
 Туда, где от жара небо порвется клочьями. Сбиваются в стаи особей так по сто.
 Наши становятся по двое вдоль обочин заброшенной трассы "Киев-Владивосток"
 И стоят живой посадочной полосой.
 В полночь свечение ярче, туман по пояс, их сердца уже ударяют как будто реже,
 Они стоят, словно ждут запоздавший поезд, и скоро небо наполнит огонь и скрежет,
 Словно сейчас прожектор прорежет темень, и поток упадет на этот ночной вокзал,
 Наши здесь могут стать собой хоть на время, Аргусу глядя в распахнутые глаза:
 "Заберите нас отсюда! Заберите назад!".
 Без ответа, тихо, и полночь вокруг безлюдна. Не прилетели, но это не в первый раз. 
 Наши пойдут отсюда по прежним будням, топча зеленой планеты морщины трасс,
 По ночной росе, из медвежьих ковшей прОлитой, идут пешком несколько тысяч миль,
 Превращаясь обратно в Петь, Антонов и Толиков, Татьян, Ирин, Ларочек и Людмил,
 Соглашаясь еще немного побыть людьми.