Над макушкой небо расколото как корыто,
 И массы туч на нем тяжелее тонны,
 Его зрачки так широко раскрыты,
 Словно в глаза закапали белладонну.
 Он расчетлив, упрям и смел, как другие Овны,
 И ты у него, как змея, на груди пригрета,
 Он кисло-сладкий колючий лесной крыжовник,
 За щекой леденцами прячет осколки лета.
 Все инъекции против него - плацебо,
 Музы пели, что он герой, а молва чернила...
 Его глаза отражают ночное небо,
 Впитывают темно-кобальтовые чернила.
 Шестеренки мелют века на простые числа,
 Ты мечтаешь ему присниться, неслышно, робко,
 А он машинально зипует архивы мыслей
 И выращивает стихи в черепной коробке.
 Монетки звенят мотивами Тарантино,
 С ним смеется всегда легко, говорится гладко,
 Его любовь в пожизненном карантине,
 Чтобы понять его, пришлось поменять раскладку.
 У него затяжной роман с несчастливой кодой,
 Тебе бы лето, он ставит на лед и зиму.
 Он - твоя доза страшной живой свободы.
 Твой личный аналог общей анестезии.
 Он тебя поет, ты его по ночам неволишь,
 Он тебя заражает своей бесшабашной форой,
 И времени на поцелуй у тебя всего лишь - 
 Промежуток между красками светофора.
 У его купидонов - пули, и бьют навылет.
 Но как только хватаешь за хвост эту злую долю -
 Он рассыпается облачком мокрой пыли,
 Щемящим, терпким запахом канифоли.
 Тебе бы его кричать, а не птицей биться, 
 Тебе бы с его щеки слизнуть сок черешни...
 Но когда ему в прошлый раз повезло влюбиться,
 То живущие позавидовали умершим...
 Ты больна им. Все в черно-розовом колорите.
 Непохоже ведь, что тебя так жестоко сглазили.
 Зарывайся лицом в его теплый колючий свитер
 И не бойся. Любовь будет быстрой... как эвтаназия.