Аннотация: История о том, как рядовой Василий и авиатор Дмитрий изменили ход Восточно-Прусской операции и спасли Францию
Поиски Василием командующего армией. Встреча с генералом Епанчиным.
В дороге Василий узнал, что объявлена война с Германией. И когда в вагон поставили ещё четыре лошади, возражать уже нельзя было - время военное. Конские вагоны ночью в Гомеле подцепили к эшелону, идущему в Вильну. Так Василий очутился в Вильне, а не в Варшаве.
Поехал искать штаб армии верхом на Мемноне. Ехал и отмечал, что улицы все прямые. И обсажены липками, за которыми теснились бок о бок многоэтажные дома (- Впрямь, Москва!) Но ни палисадников, ни оград, только асфальтовые мостовые. А над мостовыми - огромные окна первых этажей, некоторые с массивными ставнями на крюках, а случались и венецианские - по три окна в одно. Сверху белых стен - громоздкие крыши, сверху красных крыш - ряды труб, сверху печных труб - голубые небеса. В голове Василия всё время вертелось: "А берут ли такие хоромы под постой или не берут?"
Навстречу Василию шли построенные порядком запасные. Экипажи остановились, пропуская их. Прохожие сошли с тротуаров. Мужчины кричали "Ура!", женщины осеняли крестом удаляющиеся к вокзалу тёмно-зелёные спины.
С боковых улиц, то и дело, выскакивали кучки горожан. На перекрёстках, сбившись в толпу, они разворачивали плакаты "Долой Германию!", "Да здравствует Россия!". Под пение "Спаси, Господи, люди твоя" и настороженные взгляды дворников, стоящих у ворот, ватаги пересекали проспект, углублялись в улочки. (- Ишь-ты, как на Красную горку! Чудачит народ!) А тень домов скрадывала громкие голоса, шум и пестроту трёхцветных флагов.
Тогда срывались с места пролетки, позванивая, продолжали свой путь конки. Из светлых вагончиков пассажиры продолжали махать вслед ушедшим манифестантам платочками и шляпами.
Может быть потому, что, кроме губернского Тамбова и уездного Козлова, Василию и в Москве удалось побывать (только, вот, не разглядел её как следует) ни дома, ни площади, ни магазины, ни автомобили странными ему не показались, а удивили люди, которые, живя в городе, ничем от его односельчан не отличались.
- Много горлодёров и шатающихся без дела. А тех вон двоих в шляпах-верховках, что бранятся, сельский староста денежным взыском наказал бы за то, что загинают такие вот матюки! Много здесь деревенских, которые только на себя вид принимают, горожанятся!
На его вопросы "Где у вас комендант?" или " Где тут штаб армии?" дворники только надувались, пряча кулаки под фартуки, или кивали на ближайший переулок (- Ишь, взглядка то воровская!) Свернув, по указанию добрых людей, Василий попадал в тупик. Он уж отчаялся.
(- Голова закрутилась!) Вдруг видит: ему навстречу щегольской экипаж катится. А везут его плавной, нетряской рысью кони редкой масти- гнедые с золотым отливом. А как глянул на генерала, что раскинулся на алом бархатном сиденье, так и потерялся: "Царь!" Но быстро пришёл в себя. Подобрал поводьями коня - дал ему осанку. Генерал сказал тихо слово, послушные вознице кони встали как вкопанные. И казацкий конвой встал, и офицеры, что до этого момента красовались на тихих аллюрах вокруг коляски. Василий вытянулся, повернул к генералу голову, приложился к козырьку. Тогда и заметил, что генерал с царём схожи только распушёнными усами и окатистыми лбами. На самом деле, угадал Василий природное сходство, потому что перед ним был генерал от инфантерии Николай Алексеевич Епанчин, связанный с русским Императором кровным родством.
- Хороша, братец, у тебя посадка! Да, и конь не плох. Чей такой?
А сам прищурые глаза с Мемнона не сводит. Сразу видно - любитель лошадей.
Пока Василий генералу о себе и Мемноне докладывал, тот только раз, мельком из-под опученных век ему в лицо глянул. По знаку барина адъютант Николаю Алексеевичу баульчик подал. Генерал из него сигаретку вытащил, вставил в мундштучек, а сам всё соображал:" Что ж с конём не так?" Наконец, понял: "Велю ветеринару жилы ему подрезать, чтобы хвост по-английски держал."
Сказал прямо, как всегда говорил - без вычур и затей: "Говоришь, братец, непродажному коню и цены нет?!" А у Василия в голове: "Да ничего такого я тебе не говорил. Что я - конский барышник?"
- А я вот тебе расписку для твоих тамбовских коноводчиков дам, что, мол, принял коня.
Тут Василий и смекнул, что генерал, может, и прост, но хитёр. И глаза у него поповские! Да с таким вельможей разве потягаешься?
Стал Василий шталмейстером штабной Третьего армейского корпуса конюшни. Но длилось это недолго - неделю, другую. А как вышли к границе, и начались германские дороги, Василия отправили посыльным в другие штабы.
31июля/13 августа. Район сосредоточения Третьего корпуса. Генерал Епанчин возвращается в свой штаб.
Тесна дорога - двум телегам нельзя рядом ехать, а улица крива.
Шёл со своей квартиры в свой штаб командир третьего армейского корпуса - генерал Епанчин Николай Алексеевич и думал: "Бывают ли правильные улицы в наших деревнях?"
- Что за день?! Как на качелях... Утром получил письмо по случаю. От товарища по учёному братству и, можно сказать, собрата по сословию - великого князя Н.М.
От нетерпения тут же перечитал - как воздуха глоток! Поднялся мыслями и духом - голова закружилась, да пора...в свой штаб возвращаться. К братству в обитель.
Настроение - вниз! Ух! Дух перехватило!
Что меня ждёт сегодня, завтра? Ах, заботы и хлопоты. Вязы и путы подчинения.
Ренненкампф то гоняет корпус взад и вперёд, то начинает требовать всего вдруг! Жилинский приказывает в нетерпении. Понятно, его французы суетят и торопят. А нас - корпусных их требования чехардой - совсем с толку сбили.
А в столице - одни интриги! Об этом в письме любезного Николая Михайловича. Как мы близки! Его, как и меня не допустили до дипломатии глупые сословные предрассудки и людская зависть. Есть такие, кто не может простить нашего презрения к их невежеству. Он так же, как и я, проницателен. Мы оба чувствуем социальный эфир - то, что еле доступно людям обыкновенным, даже укрыто от них. Мы не воспринимаем события глазами! А ощущаем их. Кожей - возбуждение электричества между людьми. Обонянием - озон побед. От неудач на губах остаётся чуть заметная горечь озола. Наши уши распознают потрескивание искр, перескакивающих с наэлектризованных тел на другие, оказавшиеся поблизости.
В письме - о мужике Григории Распутине. Этот авантюрист, несмотря на газетные сообщения, оказывается, выжил после покушения. В Тюмени врачи зашили его рваный живот, и он заторопился в столицу! А государю (это секрет) прислал телеграмму с требованием замириться с Германией. Начинается такими словами: "Верю, надеюсь на мирный покой..."
Эта маска меня очень интригует! Не может крестьянин с царём сблизиться! Такое пронырство, если и возможно, то только в приключениях писателя Клеменса Самуэля. Одному господину Суворину Алексею Сергеевичу всё ещё мерещится. что престол государев народом окружён. Чтобы наверх пробиться, человек нужен приближённый к власти или... партия.
Случайно ли, граф С. Ю. Витте, беседуя с иностранным корреспондентом, так нахваливает мужичка Распутина? Мол, всякое начинание этого человека - благое, и мы ему радуемся: и обществам трезвости, и народной газете, потому что" народу нужно живое слово".
В то время, как по рукам жителей столицы уже два года ходят гектографические отпечатки бесстыдных писем к "старцу Григорию", якобы, императрицы Александры Фёдоровны и великих княжон, мужичок уверен в счастье своём.
Что за покровитель у него, позволяющий не бояться скорой гибели от дерзкой самоуверенности? И что это развопились некоторые господа с думской трибуны на весь белый свет: глядите, мол, до чего нас довели! Вот и православная церковь попала в плен распутного проходимца! Спешат опозорить монархию, подрывают веру простолюдина в святость царя. Может быть, надеются, что козни облегчат им установление демократического правления?! А, ведь, кто за Гришкой стоит - легко додуматься!
Ах, жалость, что я - здесь, а интриги - там. Чего не знаешь - не разгадаешь. Придётся вам, господа столичные, подождать: для вас теперь только на том свете всё разгадается.
А что русский мужик до Selfqovernement (самоуправления) ещё не дорос - не чудо. Каждое животное живёт по естеству своему. Natura non facit saltum ( Природа не делает скачков) Это вам - не швейцарские кантоны, где ныне государственные дела решаются в собраниях всего народа. Наш-то от государственных интересов далёк!
Например, не может никак уразуметь мужицкий ум необходимость нынешнего похода. Зачем, мол, нам чужие земли? Как ему туполобому объяснить:" Sivis pacem, para bellum" ( Хочешь мира, готовься к войне)
Жаль, что император Александр Третий не продолжил преобразования своего отца. Он бы смог придать им русский характер, народный. Может быть, восстановил бы Земские соборы, уничтоженные Петром Первым?
А насчёт парламентаризма... С нашей ли рожей в собор к обедне?! Только про это - знай про себя, не проговаривайся! А не то - вмиг прослывёшь реакционером, заслужишь худую славу обер-прокурора Святейшего синода.
Так феномен - русский мужик или нет?! Мнения различны. Где уж тут понять, если даже столицы по-разному судят.
А я вот спросил одного: " Отчего ты так глуп?" И что ответил "o sancta simplicitas" (святая простота)?
- У нас вода такая!
Хотя, с другой стороны, собственный лакей озадачил - чуть столбняк на барина не нашёл. " Господа хорошие, - говорит, - этим военным походом яму себе готовите: не чёрт копал, сам попал! Нечего мужику на Европу пялиться! Ведь, все дела - от опыта. В чужом доме побывать, опосля того, в своём - гнилого бревна не увидать?!"
Вот сказал! Который день эти слова с ума нейдут. И есть в них, на удивление, и разум, и смысл. Может отослать суждение этого канальи в " Военный сборник"?
(Епанчин сотрудничал с этим журналом потому, что считал себя восприемником, когда-то там работавшего, военного писателя - Модеста Ивановича Богдановича. Но в то же время, и генерал- лейтенант Куропаткин нет-нет, да тоже напечатает что-нибудь в "Военном сборнике". Епанчину статьи не нравились. Он думал о них: "Лучше бы остановился на описании путешествий в Кашгарию, чем анализировать военные действия в Турецкой войне.")
Я мог бы отослать свои заметки о первых днях похода и в "Новое время", но уж больно неприятен С.А.С. - собственник газеты: прямо возбудитель гражданской вражды, противник всему новому и прогрессивному. И чего это дамы находят в его романах? Завязка - банальна: любовь, рождающая происки.
Кстати, князь Михаил пишет, что на днях возвращаются из Англии в Гатчину великий князь Михаил Александрович с женой. Не повезло им: потеряли 500 фунтов, выплаченные вперёд хозяевам за аренду Небворда - Хауза. Что за persona эта Наталья Сергеевна. Её отец, кажется, у московских купцов адвокатствует. Мятлев говорит: "Красотка". А другие: " Так хороша, что у мужчин голова мутится". Она и князя Михаила - нрава мягкого, поводливого словно чадом одурманила. Что ж, сюжет известный спокон - веку, и ныне - в моде: Клеопатра, очаровав Антония, добивается Египта. А бедному князю Михаилу, чтобы загладить свою вину перед венценосным братом за морганатический брак, одна дорога - на фронт. Жди беды от женщин!
Об общих знакомых в письме - только пол-страницы. Милые столичные дамы! ( Не помяни, Господи, прошлых согрешений моих, да и впредь то ж!) Изменили ли волей или неволей с началом войны себе в своих обычаях? Вот уж, не знаю. Но уверен в том, что ваша роль в обществе по-прежнему велика!
Государь управляет народом и страной, министры управляют - каждый своею частью. А кто даёт государю и министрам направление, заставляя идти правым, нужным путём?
Нынче, пишет князь, nouveaute ( новость в модах) - чаи распивать: чёрные и зелёные. Высшие жёлтые и красненькие. Внакладку, вприкуску, с позолотой. Пьют чай все: и qrande dame, и emancipee, и гувернантки. Если придворные дамы и министерши собираются на послеобеденный чай у Вырубовой, то зовут к столу " старца" Григория. Тогда за чаем шалфейным передвигаются епископы со своих мест в другие епархии. А за чаем мятным распределяются посты в Святейшем Синоде. Пьют широко, по-московски, между " Извольте откушать ещё чашечку!" возносятся из генералов-майоров в генералы-фельдмаршалы господа Протопоповы.
А в домах попроще за чаепитием плетут небылицы. И несутся тонкие и изящные смутки из дома в дом, с пересудами, толками, прибавками. Знакомая княгиня призналась как-то: "Почаевали и разъехались под утро. Потому что больше нашего, нигде не сплетничают!"
Ах, столица, тесная связь (прямо, химическая) событий и людей! Это - моё! Здесь же только телу - простор, хоть, и ценю армию за то, что даёт кадровым офицерам пристойные должности, а война (помилуй мя, Господи!) - устраивает карьеры, и всё же, душе моей - теснота!
Полёт - разведка на запад.
Аэроплан колыхнул желтоватыми крыльями, будто сбросил с себя силу, что тянула к земле, и взмыл под облака. Мотор из-за ветра не волом тянет, как обычно, а конём рвёт - порывами. Вот деревья стали ниже, а поля - короче. Всё, что на земле - умалилось, а сама она, словно, выступила и плоско скатертью разостлалась.
Авиатор направлял аппарат по солнцу - с востока на запад, строго над германской железной дорогой. Русская армия сейчас нуждалась в паровозах и вагонах. Найти их, а не войска противника была его задача.
Нынешняя война не пехотных ратей, а пулемётов и военных технологий. И для дела важнее прочих стали сведения о местонахождении паровозных депо и паровозов - броненосцев.
Устройство охраны железной дороги тоже интересовало командующего Неманской армией генерала фон Ренненкампфа, потому что в это самое время четыре русские кавалерийские дивизии ждали приказа обойти с севера, кругом, как охотники птицу, германцев и захватить важнейшую операционную линию, что питает сейчас их армию, и будет для неё, при случае, путём отступления.
Штаб Притвица 31 июля / 13 авг., Мариенбург.
"Будто стараются оттеснить меня от командования!"- тайно возмущался, спешащий к себе в комнату после совещания, командующий 8-й германской армией генерал фон Притвиц.
Ну вот, опять кто-то в его бумагах на столе копался!
Неспокойно генеральской душе. Неделя не прошла со вступления его в командование армией, а уж начал он чувствовать, что хотят его оплести: вьёт кто-то искусно кружево из враков, сплетен, ложных слухов.
- Я то - не тревожливая фрейлейн, которую всем легко испугать, да мои штабные засуетились. Участились звонки из Полевого Генштаба. И начальник - генерал-полковник Мольтке, будто не доверяя мне, узнаёт об обстановке у начальников корпусов.
- С этими тоже неспокойно. Кто-то подзадоривает генерала Франсуа на опасные для всего фронта действия. Да так хитро всё устраивает! Сердце " маленького генерала" взыгралось честолюбием. Ослеплённый, ничего не видит и не слышит. Разве только трубу, зовущую к атаке.
Притвиц не раз и не два, а трижды по телефону советовал Франсуа остерегаться торопливости и... дурного совета.
Тот - будто не понимал намёка. Бил тревогу в барабан, наскакивал на русские приграничные станции и заставы, докладывал в штаб, что русских в пух разбил.
А как русский авангард подошёл к границе, отряды Франсуа подались назад, и, уж, не соврать про успех, так сейчас - на Шлиффена ссылаться: действовал согласно инструкции генерала-фельдмаршала - провёл упреждающий удар по русскому развёртыванию.
Чем же оправдал потери в своём корпусе?! Победой воображаемой германской армии в подобной ситуации в застарелой (тринадцатилетней давности) военной игре Шлиффена.
- Знать бы наверняка, кто из штабных интригует, кто настраивает боевых генералов на неповиновение? Ох, уж эти подстрекатели: других губят, сами - в сторону.
- Известно, чего они добиваются - довести меня до крайности, когда всякая безделица тревожит. Начнутся суета и смятение, а там - и ошибка! Догадываюсь, кто этому обрадуется! Не случайно я назначен на Восток. Командующим над армией, план операции для которой не только не разработан в деталях, но и твёрдо не сформулирован.
И ещё... эти бесконечные телефонные звонки: то из Союза сельских хозяев, то из Союза германских промышленников. Были и из каких-то юнкерских комитетов. И все требуют от его армии активных действий в Восточной Пруссии!
Как это его возмущало!
- Это что же? Помыкать мной - потомственным воином-аристократом! Да кто они такие?! Безродные, от природы лишённые чести, мировоззрения простого: после Бога деньги - первые.
Вот с какими мыслями спешил уединиться в своей комнате командующий армией.
Старинные кресла и столы тёмного блеска в его временном жилище появились не случайно; любил, когда красивые вещи вокруг него устраивались уютно, и всё нужное оказывалось под рукой. Такая обстановка способствовала отрешению от внешности, сосредоточению внутри себя.
- Ну вот, тревога отпустила и стихла.
Позвонил и потребовал персидских апельсинов.
Безмерное поедание сладкого (для генерала сахаром и мёдом приправляли и чай, и морсы, и водку) не означало слабость, а особый приём, предложенный ему известным неврологом из Бреславля при упадке духа или нервической боли.
Чтобы не поддаться дрёме, встал и подошёл к окну.
- Вот и звёздочки показались. А, ведь, думал я в тот день, когда был удалён от двора, что звезда моя закатилась. И обидчик мой несудим.
Император Вильгельм Второй по примеру ненавистного Эдуарда Седьмого окружил себя новожалованными и новопроизведёнными. Да всё - из верхушки чиновников и евреев-финансистов. В немилости - родовитая военная аристократия!
Однажды глаза Притвица открылись: видит - Вильгельм подобен разочарованному юноше, которому всё наскучило, всё нипочём. При дворе - порча нравов, новые умствования и обычаи. Разрушается всё, ничего не созидается.
- Так больно и прискорбно - сердце разрывается.
- Перед развратом спину гнуть не стану,
Хоть роскошью он свой прикроет срам,
Не побегу за чернью по пятам
Кадить её тщеславному тирану.
Как он мучился в Берлине, ждал наития, Откровения пророков. Хотел подать прошение на отставку и уйти в какую-нибудь администрацию. Да Притвицы традиционно признавали во все времена только власть Верховного Главнокомандующего и никогда не подчинялись подозрительным гражданским комитетам. Были и такие при дворе, которые тоже, оказавшись не у дел, занялись политикой. Но ему - отпрыску старинного знатного рода претили парламентские занятия.
Притвиц вглядывается в ночное небо, удивляясь учёным, почему-то считавшим звёзды солнцами, а не землями. И читает вслух Иоганна Гёте.
- Отчего под ношей крестной,
Весь в крови, влачится правый?
Отчего везде бесчестный
Встречен почестью и славой?
- Но тогда я не впал в уныние. Промыслом Господним оказался здесь. Как и почему - уму человека недоступно. Но добрая цель ясна: своим полководческим умением - божественной искрой, что была вложена в меня при рождении, я докажу Берлину законное лидерство моего класса в предводительстве военной силы. Кайзер вновь востребует к себе старых, доблестных генералов. Что ж, род Притвицей не из ломливых: не потребуются упрашивания.
Не знающий шпиона Мольтке Младшего в собственном штабе (только тёмные слухи), Притвиц был хорошо уведомлён о том, что происходит "у них " вверху, искусным и ловким "своим" соглядатаем. У генералов всюду свои разведчики. А в разговорах с надёжными людьми, своё знание объяснял фамильной способностью видеть скрытые предметы и будущее в магнетических снах.
В одном из них, будто, привиделось ему, что начальник штаб - квартиры генерал-полковник Мольтке Младший ждёт от Притвица ошибочных решений, неуспешных и неумелых. Вот тогда, на радость шефа Притвица, будут посрамлены те генералы, что считают себя последователями не общепризнанного военного гения Шлиффена, а его предшественника на посту начальника генерального штаба Германии - генерал - фельдмаршала Мольтке Старшего.
Всякому известно, как обижается Мольтке Младший, когда его сравнивают с родственником: старика, мол, возносят, а его - ни во что ставят, и того не понимают генералы - оппозиционеры, что кампании 1866, 1870 -1871 годов, сделавшие его дядю знаменитым, остались в веке минувшем, сейчас - другое время. То, мол, попроще было для военачальника: не метался собакой дядюшка между генералами Генштаба, кайзером и помещиками-юнкерами в рейхстаге. Ни перед кем не заискивал.
А в другом сне представилось, что его - Притвица военная неудача послужит поводом Вильгельму Второму устранить надоевшего начальника штаб-квартиры. Будто бы, кайзер даже сказал одному верному ему лицу о Мольтке Младшем: "Пусть будет у нас как в древне - германском суде: либо он подтвердит своими способностями свои права Главнокомандующего, либо пусть от них отказывается. Я один буду руководить армией."
- И всё же я докажу Берлину!
Притвиц от сильного желания, подняв руки к груди и запустив пальцы в пальцы, сильно, до хруста их сжал.
- Не осталось в Берлине родовой знати, только - денежная и чиновная. Где оно - старое дворянство: герцоги, принцы, графы? Не поискав на родине Притвицев, не сыщешь во всей Германии. В Бреславле, в прусской провинции - Силезии, ещё сохранился собственный выезд. Здесь только и увидишь (глаз отдыхает!) хорошо подобранную упряжку резвых чистокровных лошадок с блестящей шёлковой шерстью.
В соседней комнате заработал аппарат Юза. И его стрекот и сам аппарат очень раздражали Притвица. И всё потому, что его изобретателем был еврей - англичанин.
Снова глянул на звёзды. Поёжился зябко.
- Померцали и вымеркли. Но я то верю в моё предопределение.
Бывают же такие тёмные ночи: кроме черноты ничего не видно.
За стеной, отослав оператора телеграфа Юза, сам сел за аппарат и ловко начал нажимать клавиши крупноголовый человек с короткой, странной стрижкой - без пробора и без висков. Отправляя в штаб - квартиру в Кобленц своё сообщение, очень торопился. Круглое, безволосое лицо его зарумянилось, будто морозом нащипало. Человек нервничал, подёргивал губами. Только две кругляшки очков на переносье бесстрастно белели.
Человек думал с досадой о Притвице и о себе: "Вот старый лис. Не вдруг даст себя провести. Но здесь, как в физике: не могут два тела одно и то же пространство занимать."
Штаб Притвитца. 2-е августа / 15-е августа. Бартенштейн.
Командующий армией генерал-полковник фон Притвиц стоял у окна смутный и скорбный.
На вопросы штабных, заглядывавших к его адъютанту" В каком духе?", тот вертел глазами, что означало: "Старик впал в хандру. "По непонятливости своей, он ошибался. Молчаливость Притвица означала его глубокую задумчивость.
Генерал пытался вне всякого опыта и рассуждения, только внутренней интуицией разгадать ход мыслей русского командования.
- Мы подталкивали их к выступлению - занимали их приграничные железнодорожные узлы. Германский полководец задал бы направление войскам по железной дороге. Это по правилам стратегической науки (если для русских существует такая наука). Они должны были выбрать какие-то из имеющихся у них трёх (всего то!) железнодорожных "входов" из России в Восточную Пруссию: у Вержблова, у Граева или у Млавы. По плану русского Генштаба на северном операционном направлении, от Вержблова должна разворачиваться Неманская армия, на среднем, от Граева - Наревская.
А агенты Хофмана божились, распинались, что нет там русских войск. Мол, казаки пылят вдоль своей границы, а мобилизация военных округов ещё не закончена. А на Нареве притоки разлились (нам - на руку, русским - плохо).
Я во всём сомневался и всего опасался: "Тут что-нибудь да не так! Могут появиться оттуда, откуда и не ждали! Не было никогда в действиях русских простого и здравого смысла. Всегда были безрассудны. Откуда же ждать выступления русских? Какая из двух армий двинется к границе первой? Где мне сосредотачивать свои корпуса?!"
- Нет, рекогносцировать неприятеля можно только кавалерией. Всё- то уланы высмотрят, опознают наглядно, " языка" возьмут.
Ох, не доверяю я агентам Хофмана-местечковым еврейчикам. Вымогатели, хитрецы. Я его предупреждал - все мошенники. Из-за своей жадности к деньгам - надуют. А он что? Говорит, что его не провести, что, мол, все их воровские ухватки знает. Сам-то он - плут продувной! Прежде, людей его племени не то, что в офицерский корпус, на ярмарки родного Бреславля не допускали.
Кто он? Чужая душа темна. Уж не новый ли Теодор Герцль? Нет, не Хофмана подозревать в сионистских заговорах - для них чувства и убеждения нужны. Да и зачем ему Палестина, ему Германию подавай!
- Противен мне этот человек. И самый вид, и голос его противен. Ничего тут с собой не поделать. Это - невольный грех, который отпускается.
- Вот и сейчас на совещании, зачем мне - командующему армией во всём противоречил? Только так, для спора, чтобы продемонстрировать свою разносторонность в познаниях и взглядах. И, ведь, глядит - глаза нараспашку, словно выспрашивает: "Как собираешься выворачиваться?" Да, и пользы от него мало. Любит разбираться в какой-нибудь задаче, кропая над ней старательно, а выходит, хоть и хитро, замысловато, а в дело не годится. У этого человека особенная, типично еврейская складка ума и мышления - шельмовская: дарований своих маловато, зато влезть в кого, выведать всё и самому использовать - хорошо получается. Людей не близко с ним знакомых удивляет его обо всём осведомлённость. Тех же, с кем он общается, раздражает манера Гофмана - не зная предмета, не сморгнув глазом, давать ориентировку каждому и в любом деле.
- Такие вот - сейчас в армии теснят нас-военных аристократов. Молодые честолюбцы - выпускники университетов. Дети чиновников и помещиков. В офицерском корпусе - эгоизм и материализм. Запрещены дуэли. Для меня армия всегда была мистической связью с моим родом и предками, для них она - чины и свои выгоды. Суетятся, как заболевшие вертячкой овцы.
Прислушался к уличным звукам. Церковный колокол зазванивал, будто не просто звал на службу, а сокрушался, оплакивая всё человечество.
А у Притвица - своя сердечная боль.
- Не люблю пения в лютеранской церкви. Нет в нём ни совершенства, ни красоты (не то, что в католической полифонии), зато - какое единение! Каков духовный подъём самих прихожан при этом.
Так и Германия: сливается в едином порыве покорить мир, забыв о различии национальностей, религий, классов общества, в какую-то организованно-целую германскую корпорацию. Хорошо ли это?
- Кажется мне, что всё зло от соседей! Спасать надо германскую цивилизацию от их влияния! Раздвинуть пределы государства, захватить земель дальше и больше.
- Соединённое королевство и Франция - наши исторические враги. А русских никто и никогда не любил, даже их собственные правители. Боялись, поэтому и приучили их исподволь к пьянству. Распойными подданными легче управлять. Никогда не стать русским новопросвятившимся народом. Поэтому нет к ним никакой жалости. А вот новорасчищенные земли Привислянского и литовских краёв станут для Империи лучшими приобретениями: это и пшеница, и уголь, и железо. А овёс - это край Эсто-Латышский. И трава. На Черноземье можно уместить две Германии, а хлеба собрать столько, сколько всей Европе нужно. Бессарабская губерния и Херсонская - милые края. Вот, где можно отдохнуть от ратных подвигов и заняться разведением винограда. Нравится мне сорт Рислинг за красоту: золотистые ягоды с просвечивающимися сквозь кожицу косточками. Можно будет заняться виноделием: курить белое вино тонкого аромата.
Притвиц смотрел, как на крыше пристройки дрались крыльями голуби.
Так же они шумели под окнами и вчера.
- И вот, наконец, вчера генерал Франсуа донёс, что русские дивизии группируются против Мазурских озёр и южнее Роминтенского леса. А севернее самокатчики изъездили все приграничные дороги в их Сувалкской губернии - нету никого. Штаб предположил, что выявлен правый фланг одной из двух русских армий. Отдал приказ войскам сосредоточиться к северу от Мазурских озёр - приготовиться к охвату противника.
И что же? По сегодняшним донесениям авиаторов - русские не собираются атаковать озерный край, а сосредотачиваются гораздо севернее. Отменить вчерашний приказ? Или скорректировать?
И воздушной разведке Притвиц тоже не доверял. Низко не спуститься - казаки хорошо стреляют. А с высоты как различить, кто пыль над дорогой поднимает: войска или беженцы? Аэропланы летают слишком высоко - огня с земли боятся. Пилоты говорят, что не так страшны ружейный и пулемётный, как артиллерийский из-за воздушных вихрей.
А если ещё и противник хитрит: войска на ходу только ночью или в те дневные часы, когда из - за восходящего с земли горячего воздуха, аппараты не летают?
С Z-5 забот много, и он высоко поднимается - фотографировать нельзя.
- Cердце ноет - прошли времена кавалерийской разведки!
Хофман, выказывая свою современность, предлагает всю кавалерию самокатчиками заменить.
- Нельзя прослыть отсталым от времени генералом. В германской армии нет места ретроградам. Конечно, я это понимаю. Чтобы быть впереди, вожаком, нужно принять преобразования в порядках и устройстве армии. Но кто бы знал, как эта новизна выводит из себя!
Хотя, и Притвиц не был чужд технических наук. Он чуть было не предложил военно - учёному комитету способ нарушения связи между русскими войсками: чтобы прервать электрическое телеграфное сообщение без проводов или проволоки, нужно между штабами противника распылять с Z-5 облаком крошку непроводчивого материала - смолы или стекла.
- Надо заставить командира Первого корпуса генерала Франсуа не ввязываться в бои на русской стороне. Нечего попусту расходовать силы, так его дивизии утратят всякую ударность.
- Ох, чувствую, что после того, как я отказался атаковать русских всем фронтом, генерал поведёт партизанскую войну. Ждёт, хитрец, что его отвага и решимость увлечёт за ним всю армию. А он окажется впереди всех.
И ещё была причина у Франсуа безумствовать. (Иное тайное дело всему миру ведомо!) Когда-то в учебной игре Генштаба в назидание другим, генерал - фельдмаршал фон Шлиффен принудил командира учебной армии Франсуа сдаться. С тех пор генерал рвался взять реванш.
- Эксцентрический человек! Думает, верно: " Мне б замстить обиду, и полно." Ишь, как вспетушился на совете, будто собирается вызвать меня к ссоре. Чего чудачит, будто не понимает, что такие генералы, как я и он - последние могикане. Мы должны, исповедуя верность своему сословию, держаться вместе, надеяться друг на друга. Это - в традициях Офицерского корпуса. Хотя, ушёл Мольтке Старший - умерли традиции!
Притвиц был готов простить Франсуа всё, даже то, что обиженный генерал общается с штаб - квартирой, минуя его - командующего армией. Только поворчал немного: " Что ж, теперь займёмся обоюдными донесениями, а дело - станет?"
Но, если генералу Франсуа дикообразные выходки прощались из-за принадлежности их обоих в силу знатности к высшему военному кругу, то к некоторым генералам своей Восьмой армии - потомственным военным из прусского юнкерства Притвиц относился с уважением.
Любил генерала Макензена (сына саксонского бюргера!), игнорируя привычку своего подчинённого поджимать полунасмешливо губы в разговоре. (- Наверное, это позволительно из- за двадцатилетней дружбы с Мольтке Младшим. Что ж, у живых людей должны быть слабые струны.) Про Макензена ходил среди офицеров анекдот: мол, такой служака, что и помрёт, но в отставку не пойдёт.
Главное, Притвиц чувствовал в этом генерале не только выучку, но ещё и способность к риску и маневру - инициативу!
А тех, в ком этих качеств не было, командующий армией презирал.
К ним, как раз, относились " ученики" Шлиффена (- Не ученики, а невольники!). Они сейчас - большинство в Офицерском корпусе. Поворотливые, бойкие, все с единой отметиной - лишены чувств. Огрубелые лица, жёсткие взгляды - бездарные труженики.
Генерал смотрит из окна на площадь внизу, мощённую одинаковыми булыжными окатышами.
- Все - один в один и в мыслях, и в делах. Истукановы головы!
Генерал гадал о планах непонятных русских, раздумывал, колебался.
"На все наши военные хитрости, Россия может ответить своей непредсказуемой глупостью", - предупреждал когда-то великий Бисмарк.
Притвицем владело безотчётное беспокойство, несмотря на то, что германский Генштаб знал план войны России.
При дворе кайзера считалось, что шпионство, как и всё другое, что послужит счастью Германии, дозволено.
Хитрость - ремесло экспертов Восточного отдела Генштаба. И большое художество.
Чего только не выдумывало их игривое воображение, чтобы добыть у русских бумаги с вожделенной надписью " Секретно". Вот образчик: чины Виленского таможного округа, друзья и сотрудники русского военного министра приглашались в королевские дворовые угодья на королевскую охоту. Русским гостям добираться было легко, благо Роминтенская пуща лежала вблизи русской границы. В охотничьем домике Вильгельма Второго побывал однажды(?) и председатель Комитета министров.
С весны до осени гремели в заповедном лесу выстрелы, гончие собаки облаивали преследуемого зверя. Красная дичь для охот свозилась в пущу отовсюду. Зубры - из Силезии. Целыми семьями косматошейные превращались в зубрятину. Эка важность, что и корова с телёнком - последним представителем этого дикого вида.
После охоты на ласковом королевском приёме, было так легко попасть в милость, получить монаршие подарки или даже цепь ордена Красного орла, если, побеседовав с кайзером, здравомыслящий гость делал полезное для себя суждение и заключения. Германским экспертам оставалось только прикармливать продажных русских чиновников и слушать.
Как не скрытно хранит свои секреты Главное Управление русского Генерального штаба, как не строга их пограничная стража, германские генералы обеспечились - наворовали документов довольно: имелись и результаты военных игр высшего комсостава, и записи переговоров Жилинского и Жофра, и планы стратегических развёртываний русских, а на отдельном листочке - изменения к ним и дополнения.
Притвиц ходил по кабинету туда и сюда, бессознательно поправляя вещи. Вот остановился у камина и щёлкнул по шапочке фарфорового китайца на полке. Опять подошел к окну.
Среди голубей выделялся один турман. Все белые, мохноногие, а он - хохлатый и рыжий. Больше всех вертелся, громче всех стучал голыми ногами по поливаной черепице.
- Дай- ка на тебя посмотреть. Распусти-ка крылья, голубок!
Генерал отвернулся от окна. Вот оно - решение! Шагнул решительно к дверям.
- Ишь, ты! Как китаец на камине раскивался. Значит, одобряешь мои мысли?
Размахнулись двери кабинета. Подскочившему адъютанту то ли послышалось, то ли почудилось: " Распусти-ка! Распусти-ка! А мы их подвяжем, да пленим тебя!"
На совещании штаба решено было, несмотря на возмущение молодых чинов штаба ("Как это не воспользоваться ситуацией: русские в состоянии движения, не укрепились, не создали организацию огня! Тем более, именно такие условия проигрывались в учебной игре Шлиффена!") не спешить с оперативным развёртыванием. Наступление русской Неманской армии ещё не вполне выяснилось. Вот и дать ей возможность выдвинуться. Даже подпустить к месту сосредоточения германской - реке Ангерапп. И атаковать в оба, тогда-то уж определимые, фланга. Окружить и уничтожить!
Возвращение Епанчина из штаба Ренненкампфа в свой штаб.
3/16 августа.
А в это время русский генерал Епанчин возвращался с военного совещания в свою империю - третий корпус - скучным и не в духе. А откуда браться хорошему настроению, если управление и подчинённые распущены. В конце концов, генерал решил: "Пусть у генерала - адъютанта Ренненкампфа - нашего доброго начальника голова по всем болит. У себя новоначальные порядки не потерплю, в третьем корпусе я - порядок."
Его разозлил сегодняшний случай в штабе. Разбирались в обстановке, уточняли детали, а как начали обсуждать проекты приказов, спросил дозволения высказаться старенький генерал, присутствующий на совете по особым своим заслугам. Слово дали - и затряс старик скобелевскими бокоушами, затараторил что-то бойко. Никто его не понял. Штаб - офицеры - не из Гвардии, конечно, а новоразумники из Академии от смеха щеки распыжили! Да мало ли на совещаниях вздорной болтовни случается. А куда деваться старым генералам?! Только в армию, в "почётные без особых обязанностей". Как не почтить седину! Изменили реформы армию! Да, что - армию! Даже в Гвардейских собраниях не осталось и следа от прежних спутников благосостояния: терпимости и учтивости. Новые умствования. Новые обычаи. Изменчивые времена!
Незаметно мысли вернулись к делам корпусным.
- Незадачливый для меня день! Не смог устроить себе кавалерию. Оказалось, что с таким начальником, как генерал Ренненкампф, бессильны давнишние связи, а осаниться и хмурить брови - бесполезно. Генерал-адъютант произвёл впечатление человека свободного и неподчинённого, иначе бы уважил обычаи и приличия. Оставил корпус без разведки и связи: мол, начинайте пока без 34-го Донского казачьего полка. Он пока в России останется по мобилизационным соображениям. О, как я зол! Ещё требует безусловного послушания!
Жалонеров ко мне приставьте, что б линию указывали, по которой мне завтра надо будет мои дивизии выравнивать! Сам - ни роду, ни племени! (Интересно знать, переправит ли, как нынче все его соотечественники, свою немецкую фамилию в русскую?)
А ловко же взмостился, не по заслугам! Я перед ним поклонничать не собираюсь. Не позволяет родство с русскими царями, хоть, и не в первых степенях и по боковой линии, но от общего родоначальника! Чего Вам, Фёдор Матвеевич?
Появление казачьего есаула конвойной сотни отвлекло генерала от беспокойных мыслей. Хорош есаул: и лицом пригож, и в поручениях - точный, надёжный.
- Не изволите, Ваше превосходительство, коли отнетили нас кавалерией, донцев послать неприятеля разведать? Безопасить Ваше превосходительство есть кому. А от нас - большая польза в боевом деле.
- Молчать! Мне решать! Я тут полный хозяин. Уж, в собственном штабе казачки мне указывать будут!
А сам с досадой думает: "Ну, есаул, дразнит как нарочно. Откуда только сведения про кавалерию? Не понравилось, что "казачками" обозвал. Вон, лицо от злости - то багровеет, то бледнеет. Ничего, поделом!"
Жаль, не услышит генерал Епанчин, как в это же, примерно, время на следующий день будет честить его по заслугам, сосланный "с лишью" за дерзость в передовой полк, казак. В дозоре, заметив первым, что оторвавшимся от соседей епанчинским дивизиям, грозит окружение, понесётся казачий есаул во весь опор в дивизионный штаб, брюзжа: "Чтобы напереду сидеть, надобно править уметь! Ишь, барин, не охота ему выступать в одном ряду со всеми! Пыр! Вперёд остальных! "
Листок из дневника рядового Василия, где он описывает события первого дня войны.
Старший ординарческой команды при корпусном штабе назначил меня в командировку в дивизию. Я доложился об этом генералу Епанчину. Он посоветовал случая не упускать. Это он мне про крест намекал. Дело было, когда генералу Мемнон приглянулся и загорелась у него душа. "Хочешь, - говорит, - крест за коня?"
(Как там Мемнон? Не сгубили бы коня за ненадобностью. Я ходил за ним добросовестно от Вильны до Вержблова, пока при конюшне генерала состоял и выезжал под верх его лошадей. Конюхи - пехотные солдаты - седлать не умеют.)
Значит, у самой границы генерал со мной попращался:" Христос с тобой, Василий." Потому, что в Эйдкунене его ждал, специально по чугунке доставленный, автомобиль. Оттуда германские шоссе начались.
Отрядили меня в штаб 27-й дивизии. Старший сказал:
- Растыкали людей. Никого нет. Ты поезжай! Мотайся у меня живее!
Я оказался при штабе дивизионного генерала Адариди.
В тот же день, как миновали столбы с прусскими орлами, такое началось!
Впереди слышу, вдруг дружно заколотили, как цепами на гумне. И тотчас вокруг нас воздух взрывами начало рвать. В поле землю местами опучило и выперло вверх чёрными столбами. Веришь, у меня ноги занемели, руки одеревенели. А как услышал сверху звук, ну, вроде, в печи сопит, а значит это, что следующая очередь снарядов приближается, так сильно захотелось куда-нибудь свильнуть, свернуться там и переждать.
Только откуда не возьмись - Черняй, чёрт:" Тут твоё место! Куда пентеришься?" Смехотное дело, а только я не от пальбы совсем оглохлый стал, а от его зыка. В ушах звон стоял - ничего не слышал. Вот такой начальник охотничьей команды - мужик вредоносный, хоть и в Японскую отличился, и значок " Разведчик" имеет.
В деревню вбежали прямо за немцем. Тот не остановился. Стараясь поспеть за ним, ушёл и 107-й. А 108-й и штаб 27-й дивизии генерала Адариди здесь раскошевались. Матлавка - название. Хороша деревня и не хороша - чужая: улица не тесна - идти можно было походным порядком, в центре - дома каменные, по окраинам - белёные хатки, крытые пучками расчёсанной соломы.
-Вольно!
...Но люди из колонны не расходились - драки ждали. Казалось, всё вокруг замерло враждебно, а жители не ушли - затаились.
Впереди деревни, в нескольких верстах шёл бой. Слышалась ружейная перестрелка и стрекот пулемётов. Но и резерву слегка влетело: прилетающая шрапнель щёлкала в воздухе, и из белых облачков сыпались пули и горячие осколки.
Солнце стало жарить. Сели солдаты под стены домов на поблёкшую от пыли придорожную траву. Поворачивали запотелые лица то на запад, где под раскатистый гул над гребнем холмистой возвышенности вставали чёрные столбы от разрывов, то на восток на дальнюю хатку, в которой остановился штаб, а около него сгрудились татарским станом провиантские и офицерские двуколки; а на самой дороге - батареи, в ожидании вызова на позицию. Там, от припёка солнца, воздух струился над землёй особенно: контуры домов и повозок мельтешили, играли. А лошади, будто, в воздухе парили.
Ветром вздуло пыль - мимо сидящих прошёл рысью разъезд. Казаки трунили:" Не пылить, ребята!" Навстречу казакам, к перевязочному пункту спешили санитары с носилками и санитарные двуколки: мелкие - тарантайки и большие, на которых раньше возили снопы с полей, а теперь раскачивались белые шатры с крестами.
Ружейная трескотня стала тише, реже рвались шрапнели. Стали слышны разговоры.
- Тошно сейчас уфимцам. Я, вот, между разрывами и "Отче наш", и "Богородицу", и "Верую" успел прочитать, а они там, небось, только "Аминь".
- Да. Там пальба сплошная - как кто успевает.
- Тошнее нам. Здесь скука одолевает. Только и заботы, что лопаткой голову прикрывать, а в бою - ничто не берёт.
Тем временем, батареи ушли из деревни не по дороге прямо, а, обойдя деревню вокруг, околицей, чтобы преследовать отходящих немцев артиллерийским огнём.
Солнце - мутный багровый шар, без лучей и блеска. А воздух - как во время лесных палов. И земля накаляется. И пот одолевает. Ну, и выдалось же лето - сухое, удушливое. Люди сдвинулись в тень домов, туда, где ещё вчера хозяйские куры по ямкам от солнца прятались; молодые яблоками хрустят, семейным - нельзя до Спаса - грех! К буханью пушек попривыкли понемногу, ведь с утра палили. Те, кто после японской, говорили даже, что тогда порох поразрывистей был.
Разговаривали о хлебах, о траве.
- Вы когда откосились?
- На Степана должны были.
- Сено в этом году хорошее - хоть попа корми.
- У нас на выселках которые, наметают стожки в десять копёнок и до осени отаву подкашивают. Слабое у них хозяйство: на току - бурьян, да крапива. А у нас - сильное. Обчество домохозяев! Мы можем и стожище в пятьсот возов организовать.