Жандармский полковник Александр Петрович Яковлев не испытывал ненависти к подследственным. В октябре 1908 года он приехал из Санкт-Петербурга в город N и терпеливо вел дознание, стягивая в свои руки дело о тайной типографии.
Александр Петрович давно заметил, что даже активные заговорщики не рвались из уюта комнат в непогодную стынь ноября. Рискуя быть арестованными, сидели по домам, у камелька. "Все-таки человек по природе своей эгоист, - думал он. - Скажет, что готов положить жизнь за народ, а дождя с мокрым снегом боится".
Некоторые арестованные признавались, что являются членами союза социалистов-революционеров. Полковник уже знал, что бомбистов среди них нет. Так называемый "союз эсэров", который Александр Петрович не принимал всерьез, тысячами неуловимых щупальцев, словно медуза, скользил по империи, там и сям являя то типографию, то агитаторов - неопытных, не имеющих понятия о скрытной деятельности. Полковник Яковлев без труда вылавливал их и отсекал от группы - самую мелкую часть провинциальных господинчиков и барышень, в основном, бывших студентов и курсисток. "Поэзия борьбы - поют с чужого голоса, фантазеры!"
Поздно вечером в кабинет помощника прокурора, который временно занимал Александр Петрович, ввели последнего допрашиваемого.
Эсэр Кольцов сел, устало отвалился на спинку стула. Полковник отметил про себя, что в его позе нет развязности или наглого самодовольства. Гладко выбритое лицо казалось изнуренным болезнью.
Наблюдательность - первейшее качество жандарма. Александр Петрович усмехнулся, разглядывая нелепый покрой верхнего платья задержанного. Узкое и очень короткое пальто не имело пуговиц и блестело, переливаясь в зеленоватом свете настольной лампы, словно серебряная тафта; бесформенные синие брюки из грубой ткани плотно облегали ноги. Еще более странной полковнику показалась обувь: белые короткие ботинки были перетянуты поперек ступней мерцающими лентами. "Циркач!"
Александр Петрович давно составил себе мнение об эсэрах. Эти люди значительно проще и открытее социал-демократов - обыкновенные русские обыватели: наивны и непредусмотрительны.
Напротив, поиск и аресты социал-демократов усложняла почти военная дисциплина, возможно, разработанная германским ведомством военной разведки. Надо сказать, они мастерски уходили от филеров, а пойманные, так же великолепно отвирались.
Странный Кольцов, видимо, чувствовал сильное недомогание. Его серое лицо блестело и временами как-то волнообразно подергивалось. Легкие, как пух, короткие светлые волосы стояли одуванчиком над красными ушами и лысеющим теменем.
Александр Петрович, всегда очень внимательный к душевному состоянию допрашиваемого, решил было отложить допрос, хотя и собирался вести его в форме доверительной беседы.
- Вам плохо? - спросил он мягко. - Сейчас вас отведут в амбулаторию. Доктор даст лекарство.
- Не надо, - едва слышно прошептал мужчина. - Позвольте мне посидеть. Мне нужно отдышаться.
- О, разумеется!
Не выказывая досады, полковник бросил взгляд на циферблат часов. Стоявшие в простенке между окнами, огромные и важные, они напоминали ему лакированный черный гроб. Он встал. Обходя вокруг стола, почувствовал запах, исходящий от Кольцова: великолепные духи - энергичный, манящий аромат. "Однако этот молодец и по женской части не промах", - подумал он весело. Ключиком отпер стеклянную дверь, подвел длинную стрелку на две минуты вперед. Запирая футляр, увидел в стекле отражение лица Кольцова. Нет, не похож он на героя романов: вялый рот, взгляд в себя, свойственный замкнутым натурам.
Александр Петрович не спеша занял свое кресло за столом, выдвинул верхний ящик и положил перед собой предмет, отобранный у Кольцова в момент ареста. Блестящий овал в форме сильно сплюснутого яйца напоминал карманный хронометр. На передней стенке имелась стеклянная крышка, но под ней была серая, матовая поверхность, без единого знака, напоминающего цифербрат.
- Скажите, что это такое? - спросил полковник, с добродушным любопытством протягивая "часы" их хозяину.
- Мобильник, средство личной связи, - глухо ответил Кольцов и вдруг бешено закашлялся.
Его глаза покраснели и выкатились из орбит. Эсэр прохрипел:
- Я умираю!
Александр Петрович схватил колокольчик, позвонил. Но едва в комнату вошел дежурный жандарм, Кольцов умоляюще поднял ладони.
- Нет-нет! Не отсылайте меня! Я принял решение... Я расскажу вам все...
Александр Петрович кивнул дежурному:
- Принеси нам, милейший, два стакана чаю с лимоном и бисквитов.
Не глядя на "милейшего", отпустил его взмахом пальцев.
"Если в самом деле, - подумал полковник, - Кольцов скажет нечто важное, то не имеет значения, умрет он прямо сейчас или надолго сляжет".
- Мне трудно собраться с мыслями, - прошептал эсер. - Задавайте вопросы...
Видимо, у Кольцова чахотка - болезнь неопытных бунтарей. Изведут себя и близких нелепыми мыслями о свободе и вместо того, чтобы закончить курс в университете, затем найти хорошее место и умно жениться, мечутся, никому не нужные, гонимые всяким порядочным обществом. Лишние люди!
Сейчас перед ним сидел больной, усталый и к тому же сломленный человек. На мгновение сочувствие коснулось души жандарма, но тут же голос долга заглушил его.
- Какое отношение вы имеете к типографии Ратковского?
- Я с ним не знаком...
- Скажем иначе. Знакомо ли вам имя Фанни Блюменштейн?
- Да. Это хозяйка кондитерской, милая женщина. Но при чем здесь?..
- У нее замечательные крекеры, нэс па?
- Да. Спрашивайте еще... Скорее!
- Кого вы видели в кондитерской позавчера утром, до того как вас препроводили сюда?
- Я не знаю этих людей. Но если это важно...
- Очень важно.
- Я могу их подробно описать.
- Продолжайте!
- Дайте мне лист бумаги.
Александр Петрович вынул из верхнего ящика и положил на зеленое сукно ближе к краю стола белый листок и немецкий, остро зачиненный карандаш.
- Прошу вас!
Арестованный придвинулся к столу, отодвинул рукавом странные "часы", словно они его не интересовали, и закрыл глаза, покусывая губу. Вдруг навалился грудью на стол и быстро, буквально несколькими штрихами набросал рисунок - шесть мужских портретов.
- Вот!
Александр Петрович взял бумагу, развернул к себе. Выдержка опытного жандарма помогла сохранить невозмутимость, но внутренне он вскрикнул. Перед ним были поразительно ярко и точно в мгновенном движении схваченные черты отлично знакомых лиц! С карикатурным преувеличением, но не сатирически, были изображены Крестовский, Ягодин, Алферов, Коэн и еще двое незнакомцев, видимо, не имеющих отношения к делу, но оставшихся в цепкой памяти Кольцова.
- Спрашивайте еще! - сказал эсэр хрипло и облизал губы, словно у него во рту пересохло.
Полковник поднял на него взгляд. Мужчина сидел, закрыв глаза, и тяжело дышал. Лицо его словно набухло. Багровые пятна выступили над бровями, а глаза заплыли раздувшейся плотью век. Это напоминало какую-то неизвестную болезнь. Но то, что сделал сейчас этот человек, означало провал боевой группы.
- Спрашивайте еще! - голос эсера звучал глухо, но настойчиво. Видимо, он собрался с силами.
Что заставляет этих людей предавать друг друга, думал Александр Петрович. Против законных властей их толкают убеждения, но почему они так скоро отказываются от них?
Нет, Александр Петрович не испытывал ненависти к этим людям.
- Что вам известно о Балькове?
- Иннокентии Степановиче?
- Именно так-с!
- Бальков - мыльный пузырь. Так же чист, прозрачен и невесом. У него есть невеста, дочь фабриканта Полякова. Именно она втянула жениха в печатание статей против правительства.
- Вот как?
Кольцов напрягся и заговорил скороговоркой:
- Бальков обмолвился, что она пишет ему письма каждый день. Если вы пошлете к его квартирной хозяйке, наверняка у нее найдется несколько штук. Возможно, в них есть нужная вам информация. Пребойкая девица. О таких говорят "палец в рот..."
Кольцов закашлялся, подавившись то ли смехом, то ли слюной. Со свистом втягивая воздух, отдышался и зло сказал:
- Дальше! Не тяните. Я могу умереть в любую секунду!
Александр Петрович внимательно смотрел на него. Лицо мужчины то серело, то розовело и покрывалось багровыми пятнами. Глаза снова вылезли из массы лица, остро блестели и бегали, отыскивая над головой полковника ускользающую мысль. На умирающего Кольцов не походил, слишком много энергичного движения появилось в его лице. Он подергивал плечами и вскидывал колени, и тогда из-под брюк выглядывали ярко-оранжевые носки. "Шут!"
Александру Петровичу доводилось видеть людей при смерти. Агония, как правило, не давала возможности говорить, и последние мысли человека направлялись или на мучительные боли, или на божественное. Иногда человек умирал внезапно. Но допрашиваемый твердит о смерти уже полтора часа. Отправить его в лазарет все-таки придется.
И вдруг Кольцов засмеялся, неряшливо хрюкая носом:
- А не желаете ли получить от меня список неблагонадежных? Нет проблем! Пожалуйста!
Александр Петрович улыбнулся. Молча смотрел на мужчину, ожидая, когда минует приступ истерической храбрости.
- Сейчас я начеркаю вам сотню фамилий и адресов - и в этом захолустном городишке, будь он неладен! - и в Санкт-Петербурге. Будьте любезны! Только что вы с ними сделаете?
- Они получат по заслугам, - ответил Александр Петрович, - как бунтовщики.
Кольцов подпрыгнул на стуле и закричал, срываясь на фальцет:
- Ах, бунтовщики?! Да знаете ли вы, уважаемый господинчик, что такое русские бунтовщики?! Нет, вы этого еще не знаете! Вы ничего не знаете! Потому что вы болтун и служака! Они наймут адвокатов и через годик-другой выйдут на свободу.
- Все будет по закону. Например, Алекса Коэна вы уже отправили на каторгу.
- Не знаю никакого Алекса. Но это и не важно. Вы, господа либералы, вы виноваты во всей этой грязной возне! Вы - вместо решительных действий няньчитесь с этой швалью! Чем нежнее вы душите революционеров, тем сильнее они становятся. Вы - виноваты в гибели России!
Александр Петрович слышал, как наливается театральным пафосом и звенит голос Кольцова. Удивился, не совсем понимая, чем спровоцирован приступ.
- Продолжайте!
- Ах, Господи, Боже мой! Если бы вы знали!.. Если бы я мог!..
- Я слушаю вас, говорите!
- Хорошо, согласен! Я вспомню всех и запишу. Но с условием.
- О, не беспокойтесь! Ваше имя нигде упомянуто не будет. Никто из ваших друзей ничего о нашем разговоре не узнает. Ваше инкогнито будет полностью соблюдено.
- Плевал я на инкогнито! И эти твари мне не друзья!
- Ого! - Полковник дернул щекой, но сдержался. - Однако они вам крепко насолили. Я прав?
- Нет.
Полковник заговорил мягким, журчащим голосом, которого боялся прокурор, а подследственные принимали за доброжелательность:
- Честь верноподданного дороже мнения этих презренных людишек. Вот бумага и перо. Кстати, у вас очень интересные часы. Видимо, индийской работы?
- Индийской? Ха-ха-ха! Нет, - китайской. В нынешней России китайское: и Приамурье, и Сибирь, и железные дороги, и мобильная связь...
- Успокойтесь, голубчик. Выпейте чаю! У нас прекрасный цейлонский чай.
- Погодите. Я еще не сказал моего условия.
- Слушаю. Да не дрожите вы так!
В голосе полковника слышалась армейская простота, импонирующая любому мужчине - офицерская душа нараспашку. И все же он чувствовал, что внушает Кольцову страх.
- Успокойтесь. Вы исполняете свой долг. Ничего страшного не произойдет.
- Вот именно - ничего! - вскрикнул Кольцов. - А я хочу, чтобы произошло.
Кольцов перевел дыхание, видимо, смиряя бешено колотящееся сердце, и отчеканил:
- Вы обязаны уничтожить этих людей. Физически.
- Как вы сказали?
Полковник дотронулся указательным пальцем до усов и тут же отвел руку. Кольцов не обратил внимания на жест, но секретарь, через неплотно прикрытую дверь увидел растерянность полковника и насторожился.
- Перейдем к делу! - Кольцов мотнул головой, словно теперь знал, как поступить. - Людей, перечисленных в первом списке, необходимо устранить физически. Я требую, чтобы их убили - тихо, без огласки. Можно отравить, подкупив прислугу. Ваши патологоанатомы и следователи гроша ломаного не стоят; можно похитить и утопить - естественная смерть в реке, или...
- Да что с вами, голубчик! - рассмеялся полковник жестким, сухим смешком. - То вы рассуждаете о всеобщей благодати и конституции, то жаждете крови.
Кольцов глотнул острым кадыком и заговорил быстро, задыхаясь:
- Если бы вы хоть что-нибудь понимали в происходящем, я много интересного рассказал бы вам. Но ведь вы, господин полковник, не видите дальше собственного носа! Для вас эти люди - так, ерунда, мелкие нарушители закона. А я знаю, куда они ведут Россию!
- Да-да! Не спорю. Пишите, голубчик, пишите.
- Я не шучу. Клянитесь, что уничтожите всех без исключения!
- Они получат по заслугам, не сомневайтесь! - Полковник поднял ладонь и легко стукнул по столу, убеждая в своей искренности.
- Послушайте, вы, либерал! - Кольцов с ненавистью упер взгляд в стальные глаза полковника. - Этих людей надо убивать. Вы понимаете? У-би-вать!
- Ну-ну! Так уж и убивать! В конце-концов Россия не Азия и...
- Я устал! Дайте мне бумагу, чернила и отведите в камеру или что тут у вас. Я напишу все, что смогу вспомнить. Пусть мне принесут карты Санкт-Петербурга и Москвы.
- Санкт-Петербурга? - переспросил Александр Петрович, напрягаясь в предчувствии удачи - этот сумасшедший имеет связи в столице!
- Да. И Томска. И подшивки столичных газет за 1903-1908 годы. И еще списки студентов Петербургского университета, замеченных в политических выступлениях. За последние три года. Возможно, увидев знакомые фамилии, я вспомню еще что-нибудь...
Чтобы сохранить в тайне появление нового секретного агента, полковник Яковлев отправил Кольцова вместе с арестованными "товарищами". Невероятные списки этого сумасшедшего содержали две сотни фамилий и против каждой - пояснения, когда и где данный имярек совершит то-то и то-то.
Умеющий использовать неожиданные повороты, Александр Петрович ясно понимал, что Кольцов сумасшедший, но все-таки будет полезен. Играя роль революционера, он сможет кое-что иногда прояснить, подтвердить или внести необходимую дезинформацию. По крайней мере, в его искреннюю неприязнь к революционерам можно верить.
Вечером следующего дня из пересыльной тюрьмы пришла депеша.
Александр Петрович сорвал печать с конверта и, читая, встал из-за стола. "При переходе из железнодорожного вагона на перрон, - сообщал начальник конвоя, - Кольцов исчез..."
... В конце мая 1915 года в Санкт-Петербурге стояли теплые дни. Субботним вечером, после ужина Александр Петрович надел бархатный домашний халат и поднялся наверх, в свой кабинет. Лампа цветного венецианского стекла, зажженная горничной Наташей, мягко освещала уютный письменный стол, за которым так приятно провести вечер, сделать выписки из журналов или просто почитать.
Полковник интересовался наукой. В юности обожал Жюля Верна, любил фантазии Уэллса. Новые сообщения о страшном метеорите, упавшем в сибирской глуши летом 1908 года, его чрезвычайно занимали.
В ту августовскую ночь, семь лет назад, когда появился сумасшедший Кольцов, - он это хорошо помнил! - на востоке петербургского неба стояло зарево, словно вестник Апокалипсиса.
Именно в том году, глубокой осенью Александр Петрович, с помощью списков Кольцова, уничтожил нелегальную типографию организации эсэров. Голос этого странного человека иногда звучал в памяти полковника, словно предупреждая о чем-то. Сам Кольцов исчез внезапно и необъяснимо. Конвойные были уверены, что Кольцов облился азотной кислотой. "Таял на глазах! - дружно твердили растерянные солдаты. - И так кричал в смертной муке! А тело пучилось, как будто бы растворяясь прямо в воздухе ..."
Насчет азотной кислоты они не правы, думал полковник. Сумасшедший Кольцов мог бы облиться сильнейшим растворителем, но у конвойных, державших бьющееся в конвульсиях тело, ладони имели термический ожог, а не химический. Оторванная кисть руки у одного из солдат была словно бритвой срезана.
"О чем толковал этот безумный господинчик?" - вспоминал Александр Петрович. Нервное лицо Кольцова и его настойчивый голос не отпускали, твердя, предупреждая о катастрофе.
В списках, составленных Кольцовым, были две сотни мещан и каких-то дворян, прежде не замеченных в неблагонадежности. Против каждой фамилии стояла дата и действие, которое совершит этот человек. Полковник, обладая великолепной памятью, мог перечислить наизусть деяния, предсказанные Кольцовым на ближайшие годы.
Что это было - бред сумасшедшего или месть? Вопреки требованию Кольцова, он не арестовал никого.
Полковник достал из ящика бюро аккуратно сложенные листки. Безграмотно написанные строчки издевательски кривлялись. Отчего это у предателей всегда плохой почерк, думал Александр Петрович. Разгладив лист, отчеркнул ногтем фамилию Рубин - бесцветный участник студенческих волнений. Ничего интересного. Парня отправили на германский фронт по мобилизации. Однако в декабре 1914 года Григорий Рубин застрелил офицера и увел роту солдат с участка фронта, где немцы, не получив отпора, заняли важную переправу через реку.
На некоторое время полковник потерял его из виду, и вдруг узнал в арестованном вчера "товарище Валентине" напористого, черноволосого Рубина. Дезертировав с фронта, он под чужим именем устроился в контору Путиловского завода и организовал стачку. Его удалось схватить вместе с подпевалами - все трое числились в списке Кольцова!
Недавно удалось поймать некого Моисеенко, застрелившего двоих жандармов при ограблении банковского кассира. И что же? В списке Кольцова Моисеенко числился как будущий убийца шефа жандармского управления Новгородской губернии.
Полковник растворил окно и закурил сигару. Ароматный дым потянулся в сад, весенний ветер дохнул сиренью и близкой грозой. На душе было неспокойно. Мысль сорвалась и, неуправляемая, вдруг нарисовала нелепую картину гибели мира.
Отречение Государя от престола, как предсказал Кольцов? Невозможно! Братание с немцами на фронте и поражение России в войне? Бред! Мы сильны, как никогда. Россия вынесла нашествие диких монгольских орд, отбилась от Наполеона, которому не чета эти еврейские мальчики.
Полковник резко поднялся, взял с полки томик Пушкина, снова уселся в кресло, отгоняя тяжелые мысли. Вечер пройдет в тишине (жена с тещей уехали в театр).
Через десять страниц он захлопнул книгу. Читать не мог. Безумные глаза и страстные предсказания исчезнувшего Кольцова не выходили из головы. Полковник задумался...