Счастье само подсело к Гоше Минакову, зубрившему матанализ на зеленой скамейке, в сквере.
Гоша узнал его не сразу. Отодвигаясь на край, ближе к урне, старался не слушать болтливой старушенции в черных кружевах - от тяжелого запаха ее духов у Гоши щипало в носу.
Нахальная старушка по имени Диктатура Викторовна перехватила инициативу и рассказала Гоше обо всех своих дворянско-купеческих предках. У Гоши мучительно чесалась правая ступня, но между дедом-полковником и только что родившейся мамой старушка чихнула. Гоша вскочил, но исчезнуть не успел: Диктатура схватила его за рукав. Вырваться Гоше не удалось, в результате чего он оказался владельцем роскошной трехкомнатной квартиры...
В то благословенное утро престарелая Диктатура Викторовна предложила студенту Минакову подписать договор пожизненного содержания. Ее одинокая душа жаждала покровительства, словно ничейная кошка - ласки.
Конечно, старушка предъявила паспорт. Студент увидел дату ее рождения и - вспотел. Под ложечкой сладко сжалось, словно Гоша проглотил алмаз. Глотал Минаков, по большей части, пустые супчики в дешевом кафе да обидные слова девушек, не желающих дружить с общежитским парнем.
"Будь ты благословен - год тысяча девятьсот двадцатый!" - Гоша мгновенно прикинул: через три месяца румяная бабуля отметит восемьдесят девятую осень жизни. Кадык на нищей студенческой шее двинулся, проталкивая радость в желудок.
- Вы чудесно выглядите! - сказал Гоша петушиным от счастья голосом. - Больше шестидесяти лет, вам, бабушка, никто не даст!
- Вы так думаете? - кокетливо прищурилась старуха, спрятала паспорт в бюстгальтер и погрозила ему ноготком. - Тем хуже для вас, юноша. Я надеюсь прожить еще годик, а то и два.
- Да хоть десять! - воскликнул студент. "Пускай живет, старая! Куда спешить? Договор о пожизненном содержании - это вам не брачный контракт - расторгнуть его невозможно. Почти..."
Гоша был счастлив. С той секунды, когда трясущийся крючок старушкиной подписи лег на линейку Договора, гражданка Сучкина Д.В. вместе с ее трехкомнатной квартирой стала собственностью Минакова Г.В., студента третьего курса Академии связи, круглого отличника, члена партии "Единая Россия".
Квартира была роскошная: холл метров двадцати, три комнаты, кухня размером с небольшой дансинг, где не только танцевать, но и ночевать можно всей студенческой братией. Похоже, так оно и будет после новоселья. Далее - ванная с мраморным полом, два балкона. И вся эта роскошь - под четырехметровыми потолками, отягощенными фруктово-цветочными венками старинной лепнины. За такую квартиру Гоша готов был жениться на ком угодно - со всеми вытекающими...
Чтобы отпраздновать событие, Диктатура Викторовна накрыла чай в гостиной. Позвякивая ложкой о звонкий фарфор, принялась рассказывать про свою первую любовь. О чем еще говорить в ее возрасте? До тридцати лет женщины говорят о мужчинах, до сорока - о детях, после пятидесяти о том, что здоровья уже нет, а в конце восьмого десятка вспоминают раннюю юность.
Гоша аккуратно поддакивал, любуясь видом на набережную. Крюков канал, осененный драгоценным звоном Никольской колокольни, стыл в гранитном ложе. Вжикнул белый катер и унесся к перекрестку семи мостов. Черные воды взволновали золото опавшей листвы.
- ...И это еще не все! - ворковала старуха. - Я вам сейчас про соседей такое расскажу!..
"Ах! Что мне ваши соседи! - думал Гоша. - Два балкона, и лифт, и комнаты по тридцать метров каждая! А лепнина по карнизу - "арт-нуво" начала двадцатого века!.."
Как чудесно, как справедливо, устроена жизнь, думал Минаков. Одинокие старушки оставляют роскошные квартиры заботливым юношам, которые нежно и терпеливо ухаживают за бабулями и с печалью благодарного умиления провожают их в последний путь...
- Но теперь у меня есть покровитель, - сказала Диктатура и погладила его по рукаву застиранного свитера. - Ведь вы не нарушите условий нашего контракта?
- Ни за что на свете! - твердо сказал Минаков. - Я буду приходить к вам каждый день.
- И еще забыла вас попросить, голубчик. Завтра проводите меня в церковь.
- С удовольствием!
По дороге в свою общагу Минаков припомнил все пункты договора пожизненного содержания, подписанного у нотариуса. Старуха не требовала ничего лишнего: носи продукты, убирай, стирай на машинке, готовь скромную еду. "Много ли нужно милой бабушке!" - подумал он с нежностью и решил покупать овощи и мясо только на рынке, а к Новому году сделать хороший ремонт.
И тут новый приступ эйфории толкнул его в сердце: ведь он не только получил в собственность квартиру ценой тридцать миллионов рублей, но и обставил конкурентов из местной риэлторской конторы. Глупцы! Профаны! Эти аферисты упустили восхитительную старушку! "Квартиру, - поправил себя Георгий. - Ею завладел человек тонкой наблюдательности, живого ума и деловой хватки, то есть я!"
Ровно через неделю после подписания договора Гоша заметил, что старушка начала заговариваться, хотя была по-прежнему весела и бодра. Она вспоминала князя Черемисского, запершего в стенном шкафу свою любовницу, бриллианты, замурованные кем-то из княжьей родни прямо в стену, строила Георгию глазки и рассуждала о любви.
Гоша посмеивался: старуха опять забыла, сколько ей лет, но, согласитесь, она пожила вволю - девяносто - это же вам не пятьдесят пять трудовых плюс двенадцать - президентское "время дожития"!
Полоумная Диктатура Викторовна его не раздражала. Ему легко и спокойно мечталось, и за вежливой улыбкой он не прятал брезгливого нетерпения души.
Гоша содрал старые обои и принялся скоблить стены. Однако обновление интерьера стоило дорого, старушка ела много, со вкусом и ждала ко Дню рождения новый телевизор. Все это требовало денег. Минаков оформил академку и устроился менеджером в торговую фирму.
Каждый вечер после работы усталый Гоша взбирался на стремянку и колупал лепнину под потолком. Диктатура ждала внизу, с веником и совочком, рваные обои скручивала и совала в помойное ведро, которое измученный студент выносил во двор уже после полуночи.
Время летело к Новому году. Ремонт и замена сантехники обошлись Гоше в сумму, которую он составил из займов у всех знакомых, клянясь жизнью и подписью, что отдаст с процентами. Старуха пела романсы, аккомпанируя себе на рояле, а Георгий бегал с мешками снеди.
Соседи по лестнице с Минаковым не здоровались, однако, глядели на него с интересом, словно заключили пари, кто вымрет раньше - парень или старуха.
* * *
Тридцать первого декабря Минаков пер по лестнице мешок с овощами и две банки масляной краски - последний штрих по плинтусам. Навстречу шла соседка с пустым мусорным ведром - противная болтливая тетка.
- Ах, молодой человек! - запищала она, вцепившись в рукав его куртки свободной от ведра рукой. - Вы чудесно ухаживаете за Диктатурой. Бог вознаградит вас!
- Уже вознаградил. - Гоша остановился и вежливо отцепил от себя сплетницу - ворковать с досужими дурами он не любил и знакомства с соседками пресекал.
Тетка захлопнула рот, взглянула на него с любопытством умной крысы и нырнула в свою квартиру. Сквозняком вынесло запах жареного лука, мужской хохот, свист и тонкий истерический визг.
- Бездарен наш народ, - сказал Гоша. - Работать никто не хочет! Почему было не взять над бабкой шефство? Теперь квартира моя, а зависти у пипла - как нефти в Эмиратах.
Усталый Минаков сунул ключ в замочную скважину и понял, что на двери стоит новый замок, - это было странно. Гоша позвонил, услышал шарканье, в глазок кто-то посмотрел. Все стихло.
В квартиру его не впустили. Поторчав на лестнице, Гоша решил, что Диктатура окончательно спятила. Он вызвал неотложку, участкового полицая и сел на широкий подоконник - ждать. За старинным венецианским окном сверкали огни, люди торопились домой. Лилово смеркалось.
Первым прибыл участковый. Выслушав Минакова, он сказал:
- Зря вы врачей вызвали. Бабка ваша совершенно здорова. Вы у нее третий.
- Не понял...
- Гражданка Сучкина заключает договоры пожизненного содержания с разными доверчивыми простаками и расторгает их, вытянув денежки у спонсора.
- Э, нет! - воскликнул Минаков. - Расторгнуть наш договор невозможно! У меня есть все чеки и доказательства... Ничего не выйдет!
Дверь соседки по лестничной площадке клацнула и отворилась. Бусинки умных глаз крысино блеснули на узком лице. Видимо, женщина подслушивала, потому что сразу вмешалась в разговор:
- Диктатура уже месяц жалуется соседям, что вы ее принуждаете к сексуальному сожительству.
Участковый сунул Гоше листок бумаги. Красивым наклоном в украшении знаков препинания было расписано, как монстр Минаков Г.В. пытался (неоднократно) изнасиловать Сучкину Д.В., "в чем получил решительный отпор, и за что поклялся свести в могилу как можно раньше".
Во дворе грохнул салют, и закричали "ура!" Гоша опустился на подоконник - ноги словно растаяли в холодной воде.
- Эх, молодой человек! - повторил участковый. - Вы бы хоть с местными риэлторами потолковали! Старуха-то жила за ваш счет, а теперь еще получит с вас за моральный вред. Не сомневаюсь, что она успела "снять побои" и подготовить свидетелей.
- А-а-а! Мошенница! - взревел Гоша, омерзительные сценки изнасилования мелькали в его опухшем мозгу, не давая собрать мыслительный процесс. - Я в суд подам! Я... я...
- Она уже подала, - сказала умная крыса и захлопнула дверь.
- О боже! - застонал Гоша. - Девяносто лет - и такая прыть!
- Каких девяносто? - удивился полицейский. - Она четыре года как на пенсию вышла.
- А как же паспорт?.. - И вдруг Минакову открылась хитрая конструкция мегеры.
Гоша закрыл глаза. "Люди! - хотелось ему крикнуть. - За доверчивость мы платим дороже, чем за любую форму глупости! Кроме материальных потерь нас ждет моральный упадок и безнадежная, выжигающая душу злость на самого себя".
Полицейский пожелал ему удачи и ушел. Все было кончено.
На улице грохотала канонада, небо расцветало фонтанами красно-зелено-золотых салютов. Восторженные голоса орали и пели. Мир был счастлив.
Гоша спустился с лестницы, вышел из парадной и медленно побрел через двор, забитый лакированными гробами автомобилей. Под великолепной аркой двора громоздились баки с мусором и ненужными вещами, подобно студенту Минакову, выброшенными в подворотню жизни. Свернув под арку, Гоша остановился и со стоном упер горячий лоб в ледяную от ветра стену.
Гнусно завоняла помойка. Гоша заплакал.
Мимо прошла компания - веселые девчонки и рослый красавец в красной шубе, шапке и белой бороде - завтра же Новый год...
- Ах, если бы я был Дедом Морозом! - воскликнул Гоша, умирая от тоски.
- Хоть килограмм! - заорал над ухом радостный бас.
Гоша глянул через плечо. Парень в красной шубе сдернул с нарумяненного лица белую бороду и протянул ее Гоше вместе с колпаком.
- Бери! Для хорошего человека ничего не жалко!
Девицы запищали. Парень снял красный халат и оказался голым до пояса. Джинсы и валенки он оставил себе, "шубу" протянул Минакову.
Компания покатилась дальше и исчезла в парадной. Гоша проводил их взглядом, опомнился, швырнул мешок с картошкой, все еще оттягивающий руку. Банки тупо грохнули об асфальт, беспощадные, как бомбы, а черные шарики картофеля раскатились по мокрому снегу.
Держать удар судьбы - на эшафоте, под улюлюканье ошалевшей от крови толпы - о, да! Гордо поднять голову и крикнуть врагам что-нибудь такое! Но в гулком одиночестве проходного двора - хоть визжи и катайся по земле, - кому ты нужен? Кому интересно твое горе?!
- Двадцать пять рублей за кило!.. - вдруг кольнула мысль, - больно жирно швыряться картошкой в положении нищего, бездомного студента-второгодника.
Гоша надел бороду, колпак, просунул руки в рукава "шубы", оказавшейся атласным халатом. Стало тепло. Он вытер слезы рукавом, наступил на слишком длинную полу, собрал картофель в надорванный пакет. Закатившуюся за бак картофелину потюкал ногой - не достать! В общаге уже все перепились, так что Дед Мороз с картошкой будет кстати.
Под ногами хрустнули куски алебастровых цветов, которые еще вчера Гоша своими глупыми руками отколупнул из карниза Диктатуриной спальни - из угла, "глядящего на Палестину", как сказала бабка, подметая осколки в совочек.
Гоша с размаху раздавил округлый, как человеческая задница, лепной персик - вот тебе! В каблук вонзился острый камень, и Гоша тотчас опомнился: шагать с прощальным втыком в каблуке будет совершенно невозможно.
Он бережно устроил картошку рядом с банками краски, наклонился, придерживая подол, снял полуботинок. На каблуке что-то блестело. Гоша поднес туфель к глазам, ловя желтый свет фонаря. Поковырял ногтем подошву.
Впившиеся в мягкий сношенный каблук блестели четыре крупных стекляшки драгоценной старинной огранки...
* * *
Диктатура Сучкина так и не узнала, что бриллианты, во время гражданской войны замурованные бывшим, но истинным, хозяином квартиры, достались лопуху Гоше. Все-таки жизнь устроена справедливо!
Как влияют крупные бриллианты на круглых отличников Академии связи - это уже другая история.