Мы начали присматриваться друг к другу еще в сборном пункте Баладжары, что в пригороде Баку , рядом с одноименной железнодорожной станцией, более всего похожим на концлагерь, в основном, из - за действий офицеров - краснопогонников, большей своей частью состоявших из местных. Так точно, все началось именно там. Постоянные построения, ненавидимая всеми команда - сесть, причем заставляли садиться на корточки, как в тюрьме, постоянные длительные обыски в унизительной и грубой форме.
В бригаде было три дыры - Жилой, Наргин и Говсаны, и если Жилой и Наргин были островами и с ними было все достаточно понятно, то Говсаны были курортным местечком, если бы они не были приличным гадюшником. И в бригаде был свой, живой, настоящий бог и называли его комбригом, и это было просто и понятно, как день и ночь на земле. Но обо всем этом коротко и по порядку, иначе потеряется смысл, а смысл должен быть, потому что никак иначе. И еще потому, что мы сначала попали в этот гадюшник, таков был план нашего бога, комбрига. В Говсанах размещались тылы бригады, и без бардака они существовать просто не могли, это было их сутью. И здесь была единственная в бригаде громадная казарма, ставшая на короткое время нашим домом. Все началось еще в войсковом приемнике войсковой части 21462, так точно, отсчет событий следует вести именно отсюда. Константина Гавермана, прибывшего с этим большим осенним призывом, а призыв был очень хороший, ребята были в основном из Поволжья, Подмосковья, Украины, Кубани, Ставрополья, вы понимаете, о чем я говорю, более 150 человек на бригаду, достаточно быстро окрестили армянским водителем, и это осталось за ним до конца службы. Хотя Константин был русским парнем, так как мама его была русской. Уникальный был парнишка, выросший без отца в славном городе Нальчике, в его особом районе, под названием еврейская колонка. В жестком карантине, под прикрытием курса молодого бойца, проходившем под руководством знаменитого старшего прапорщика Генюшева, Костя по вечерам мог часами отвлекать его от нашего воспитания, разговаривая с ним на редком лезгинском диалекте. С чего началось их знакомство? Да все произошло просто, старшина опрашивал заступающих в наряд дневальных, на предмет знания ими своих обязанностей, держа в руках, для пущей строгости, и сам открытый устав. Рядовой Гаверман, находившийся только всего три дня в строю, доложил все быстро и четко, но на родном языке старшины. Тот впал в легкий ступор, лезгин в этом призыве не было точно, он сам лично это проверял, ему нужен был помощник в каптерке. Что за наваждение? Он внимательно и критически осмотрел подтянутую фигуру солдата, ища, к чему бы придраться, но все обмундирование сидело как влитое, шумно вдохнул воздух, нагнулся даже, ища подвох, и проверяя швы на брюках, ничего не было ушито, но форма сидела идеально четко. На витиеватом старинном лезгинском диалекте, пусть разберет, если сможет, умник тоже нашелся, потребовал доложить все еще раз, уже по русски. Выслушал четкий ответ, подвоха нет, лезгинский язык хорошо знает, надо же, скорее всего действительно попался, наверное этот, вундеркинд. Слышал он как то, от знакомых старшин, что очень редко, но попадают и такие в славную советскую армию. Нужно будет доложить в политотдел, хотя нет, его могут и забрать досрочно, а с кем тогда поговоришь? Он терпеливо и внимательно присматривался целые сутки к дневальному, отдавал ему короткие, громкие, рубленые приказы на своем родном языке, солдат крутился как заводной. Отметил про себя, что такой на службе ни за что не пропадет, и в конце суточного наряда предложил ему перейти на должность его помощника, в каптерку. Гаверман умело, вежливо и тактично от предложения уклонился, сказал, что хочет получить полную подготовку, но вечерами всегда подходил к старшине по мелким делам, быстро починил ему ламповый радиоприемник, умело что - то там перепаяв, растягивал на колодке сапоги для многих молодых, успевших натереть ноги. Одним словом, в каптерку заходил как к себе домой, без уставного обращения, ему достаточно было только вопросительно взглянуть и получить молчаливый кивок.
У старшины карантина, правда, начинали недовольно топорщиться усы, когда еще совсем молодой и зеленый солдатик, с немецко - еврейской фамилией учил его, самого старшего прапорщика Генюшева, как правильно произносить отдельные слова на его родном языке. Он приходил в сильнейшее возбуждение, злился, но Константин, закончивший музыкальное училище и будучи педагогом по своей сути, умело менял тему. Он просил у старшины его старый далдам, на котором он ранее сам перетянул кожу, выходил в центр нашего большого спального помещения, еще там, в селении Говсаны, в старых тылах бригады, кто еще может быть помнит, и так начинал отбивать на нем, что Генюшев мог пустить слезу, после того как сбрасывал китель и начинал танцевать. Танцевал он неожиданно резко, быстро, со сложными поворотами, заводился не по детски. Но не это было целью нашего зеленого педагога, он в это время еще начинал и петь, а Костя был классным вокалом, с чистым и сильным голосом. Но пел он вполголоса, на неизвестном нам лезгинском, старшина начинал подпевать, и ему, разгоряченному быстрым танцем, и почувствовавшим себя на короткое время молодым, хотелось петь еще громче, чтобы отдавало эхо. Мы завороженно смотрели на славный танец нашего старшины со страшно строгим голосом, слева и справа горели большие газовые печи, было по домашнему тепло, и мы понимали, до нас медленно доходило, что у нашего старшины страшен только голос, его командный голос, требующий от нас беспрекословного повиновения, но в душе он был простым и добрым человеком. Заканчивался танец, усталый Генюшев благодарно смотрел на своего подчиненного, а тот тихим голосом продолжал повторять некоторые слова, те, которые только что звучали громко в песне. И тут до нашего старшины все таки доходило, что он был не прав и молодой солдат говорит на лезгинском языке даже лучше его, и он тут же, при нас , уже на русском, признавался перед всеми, да, виноват, подзабыл свой язык на чужбине. Уставший, он уходил в каптерку отдыхать, а Костя, в шаге сзади него, нес его инструмент, слушая последние на этот день указания. Дверь закрывалась до половины шестого утра, одному из командиров взводов, присутствовавших на этом славном вечере, передавалась просьба старшины провести за него вечернюю поверку. Сколько языков знал Константин, на самом деле сказать было трудно, он перебрасывался с Генюшевым и на армянском и на горско - еврейском, но короткими фразами, было видно, что старшине говорить было трудно, не хватало запаса слов. Знаю точно, что сначала Костя не знал азербайджанского, старшина пробовал сам его учить, но ученик умело уворачивался, грубый акцент его не устраивал, как потом он нам объяснял, для этого дела нужен лишь правильный, живой носитель языка. Ожидался приезд в карантин нового командира бригады подполковника Рзаева, старшина заметно волновался, у него была личная проблема, грозившая ему потерей авторитета, у него выцвела от жаркого бакинского солнца и, конечно же, от времени, некогда шикарная фуражка - бакинка, он не хотел подставляться и получать заслуженное замечание, и нужно было идти в вещевой склад за уставной фуражкой. Он вполголоса ругался, но выхода больше не было, пошив новой фуражки требовал времени, шилась она строго на заказ, и стоила двадцати рублей денег. Выручил его именно Константин, он увязался за старшиной на вещевой склад и выпросил у заведующего складом, носатого армянина, новый козырек фуражки, для очень нужного дела. Здоровенные прапора хлебнули уже перед этим делом по граненому стакану, и обсуждали какие то их общие дела. Гаверман незаметно втерся в их громкий, хозяйский разговор, перешел на беглый армянский, и рассказал, в мельчайших деталях, в мельчайших подробностях, один очень серьезный, очень умный, и очень смешной анекдот. Заведующий вещевым складом очень долго смеялся, несколько раз пытался упасть от смеха на цементный пол, потом также долго расспрашивал Костю, откуда он родом, и все никак не мог поверить, что тот не армянин, а русский. Нового козырька, как такового, отдельно не было, завсклада порывался дать еще одну фуражку, уже в подарок, Костя отказывался, и тогда козырек мощной рукой был оторван от тульи и отдан. Генюшев же, своей, не менее мощной рукой, вырвал подчиненного из объятий заведующего склада, чтобы наконец уйти. Вечером, пока старшина отдыхал, фуражка была полностью восстановлена, материал верха был перекрашен по особой технологии, за ночь фуражка высохла, был перешит уже новый козырек, переставлены новые пуговицы и кант. Ранним утром раздался радостный и изумленный рев старшины, он не верил своим глазам, перед ним была его новая бакинка. Долго и безуспешно пытаясь выведать технологию восстановления цвета ткани, но так и не получив вразумительного ответа, и выждав ровно один день, в очень строгой форме, чтобы соблюсти все нормы приличия, высоко и торжественно подняв брови, он объявил первую и единственную за весь карантин благодарность, и немного растерянно улыбнулся, или нам это тогда просто показалось. За образцовый и уставной, как подчеркнул старшина, внешний вид и хорошее знание обязанностей солдата и дневального по роте.
- Ты что, Константин, все - таки рассказал ему свой секрет? -
- Нет, я не мог этого сделать по той причине, что это не мой секрет, а секрет моего деда и я ему дал слово. -
Новый командир бригады в тот день не приехал, занятия шли непрерывно. Уставы, строевая, политические занятия, физическая подготовка, часть людей отправлялись на хозяйственные работы, все катилось отлаженной и быстрой чередой. Константин уже через неделю, показав четкий строевой шаг, и сделав на перекладине непринужденно легко и красиво, тридцать раз выход силой на две руки, и крутанув солнышко, быстро втерся в доверие к командиру автороты, и каждый день его просили на работы именно туда. Константин виновато извинялся перед нами, одевая истребованный им чистый танковый костюм, во мне, часто он говорил, живут два человека, один из них музыкант, а другой водитель.
Дни заканчивались долгожданной и желанной вечерней поверкой, как считалось, молитвой старшины, звучащей громким, резким и отчасти скрипучим голосом Генюшева.
Авдеев
Абдулмуслимов
Ачох
Беридзе
Бивол
Гавеман
Гаверман
Гартман
Баженов
Ибрагимов
Жаров
Буханов
Деревенский
Карташов
Лапушкин
Логинов
Мушлян
Наривончик
Николаенко
Османов
Попа
Попхадзе
Пухтерев
Ребенок
Степаненко
Цуцков
Харченко
Яковчук
Старшина зачитывал фамилии очень быстро, по особому, можно даже сказать, с заметным уважением к нам, вбивая их так, как резкими и сильными ударами вбивают гвозди, вбивал в расслабленное тело уходящего дня. Его острые глаза безошибочно выискивали в списке следующую фамилию, и не было ни одного случая, чтобы он прочел ее неправильно, или неумышленно исказил. Тон его голоса к исходу дня менялся ближе к нейтральному, или даже доброму, казалось, что он прощал нам на вечерней поверке, поверяя наши фамилии и наши дела, все дневные промахи и прегрешения, и готовил нас к спокойному и крепкому сну, чтобы на следующий день, ровно в шесть утра, своей громкой, резкой, гортанной и требовательной командой быстро поставить в строй.
- Двадцать минут до отбоя, разойдись! -
- Войсковой приемник, отбой! -
И два часа идеальной тишины, мы хорошо знали, не дай бог, кто - то начнет шуметь, смеяться. Все будут немедленно подняты и приведены в чувство строгим наказанием виновных. Только через два часа можно было потихоньку выйти в туалет, или, укрывшись шинелью, быстро покурить на улице в прохладной ночи.
Комбриг тихо приехал уже на другой день, за полчаса до обеда, и начал громить в хвост и гриву тылы бригады, а там было за что. Командование автомобильной и ремонтно - технической рот играло в карты, бойцы в смешанной и разнообразной форме уныло бродили по автопарку. Прапора - начальники складов горюче смазочных материалов, продовольственной фуражной службы, ракетно артиллерийского вооружения, инженерной, химической и вещевой служб, как тараканы, быстро разбежались в разные стороны. В одном из боксов командир бригады наткнулся и на Костю, он в это время навис над движком Уаза, двое автотехников, стояли около машины в засаленных и расстегнутых бушлатах, без погон, перекуривали и подавали ему ключи.
- Кто вы такие, ваши фамилии, звания и должности? Почему в таком виде, почему курите в мастерской? -
Прапора, ошалевшие от столь внезапного наезда, растерянно оправдывались, пытаясь даже застегнуться, но мешало полное отсутствие пуговиц. Костя, быстро спрыгнув на землю, принял строевую стойку и доложил:
- Товарищ подполковник, рядовой Гаверман, водитель, настраиваю двигатель после среднего ремонта. -
- Берите пример, обычный рядовой, а головой думает, переоделся для работы. Вам обоим по строгому выговору. -
Офицеры карантины только что убыли в поселок, на обед, до столовой было около двух километров. Генюшев успел всех нас одеть в шинели, чтобы меньше были видны недостатки формы, выстроить в двух шереножный строй и проверить наличие, сто пятьдесят человек смотрелись внушительно. Опытный старшина, громадного роста, в строевой форме, в длинной уставной шинели, новой, тщательно выглаженной, из хорошего офицерского сукна, с портупеей и офицерской сумкой, в идеально начищенных, явно нулевых сапогах , встретил комбрига четким, идеальным строевым точно на середине строя. Нарушением можно считать было только бакинку, но и комбриг был в точно такой же фуражке. И доклад был, мягко говоря, не совсем уставным, но старшина был явно не новичок в службе, обращаясь и докладывая не по званию, он одновременно представлял нам нового, недавно назначенного, командира нашей части.
- Товарищ командир бригады! Личный состав войскового приемника после занятий, проведенных по расписанию, готовится к обеду. Наличие проверено, в строю отсутствует рядовой Гаверман, находится в автороте. Старшина приемника старший прапорщик Генюшев. -
Комбриг поздоровался, мы все смотрели в этот момент на нашего старшину, выждав томительные две секунды, он слегка кивнул бакинкой, подавая нам команду. Четкое и слаженное приветствие, а сколько раз мы его репетировали, мама дорогая, да не счесть, порадовало комбрига, поздоровавшись за руку со старшиной, он начал отходить, менять тон на доброжелательный.
- Где все твои офицеры, не разбежались? И я не вижу в строю ни одного сержанта. -
- Офицеров отпустил на обед, товарищ командир бригады, они на довольствие здесь не становились. Сержанты в столовой, проверяют заготовку пищи, больше никому доверить нельзя. Заведующий столовой назначен недавно, еще нет опыта работы, прием пищи вынужденно организовали двумя заходами, не хватает посуды. -
Рзаев резко повернулся к начальнику оперативного отделения подполковнику Мухе.
- Этого деятеля, начпрода, срочно ко мне, я ему покажу, как мне очки втирать и щелкать каблуками. Он же мне недавно клялся, что все лично проверил. Немедленно найти и ко мне! -
- Как наше новое пополнение, старшина, что ты о них скажешь?
- Если мы их воспитаем, обучим, то будут отличные солдаты. -
- Тут ты прав, их нужно еще воспитать и обучить. Никто не мешает? И я приказал, никого на хозяйственные работы не назначать, вам довели мой приказ? -
- Так точно, всем довели, ваш приказ строго и неукоснительно выполняется. -
- Все уже переодеты в новую форму? -
- Так точно, не хватает только двух пар сапог, редкий размер, сорок шестой, я заранее их привез из ремонтного фонда своего дивизиона, так что люди не босиком. Вещевиков я уже прижал, ищут. -
- Передай им , что я уже в курсе, и что если они сапоги не найдут за три дня, я их так прижму, что горько пожалеют. -
Тут из - за спины комбрига появился Костя, он уже переоделся, старшина незаметным движением пальца показал, где ему остановиться, но комбриг заметил.
- А этого твоего я уже видел в автопарке, он там один занимался делом. Его выделили туда по необходимости? -
- Так точно, по очень крайней и самой острой необходимости, в последний раз. - , старший прапорщик Генюшев мог подобрать и вставить в разговор правильные слова, так как всей своей сутью чувствовал близкую опасность.
- Внешний вид у него уставной, какие у него успехи, может вам стоить его поощрить? -
- Товарищ командир бригады, он уже имеет от меня благодарность, считаю второе поощрение нецелесообразным. Разрешите отправить личный состав на обед. -
По лицу старшины, которое начало постепенно размягчаться, и возвращаться в нормальное, человеческое состояние, мы поняли, что у нас сегодня все хорошо. С громкой песней, а как же иначе, мы двинулись в направлении казармы и столовой. Комбриг начал приезжать в тылы бригады через день, сначала громил этот гадюшник, как он сам выражался, затем заходил к нам, отходил от гнева. С ним приезжали офицеры, проводили тесты по отбору операторов наведения и захвата в огневые дивизионы. Нам, водителям, а нас было всего шестьдесят человек, это уже точно не светило, был строгий приказ, нас всех назначать только по специальности. Мы снова занимались уже надоевшей строевой подготовкой, учили уставы, а Костя каждый день, на зависть нам, возил по территории на Уазе довольного командира автороты. Костя недовольно хмурился и снова загонял машину в бокс. Через несколько дней он с шиком подъехал к нам, был перерыв между занятиями, машину окружили, все с восторгом слушали тихий шепот движка. Открыл капот, из бардачка вынул алюминиевую кружку, из фляжки наполнил ее до верха водой, кружку поставил на воздушный фильтр работающего двигателя.
- Смотрите, поменял вкладыши, маховик, сцепление, залил хорошее свежее масло, а не мочу верблюда, зажигание выставлено без стробоскопа, пробоя проводов нет, свечи старые, но прокаленные и очищенные. На станке сбалансировал новый маховик, и это было самым главным, заводской брак не давал динамической уравновешенности. И все ребята, никаких фокусов, смотрите, увеличиваю обороты, уменьшаю, снова увеличиваю, динамическая балансировка в норме. На поверхности воды в кружке нет даже признаков ряби. Вот так должны будут работать движки у всех нас. -
- Костя, расскажешь сегодня вечером, где ты этому так научился? -
- Хорошо. Только сегодня отдам машину ротному, и он обещал дать на один вечер саксофон своего сына. Вечером я вам сыграю, и может быть, вам понравится, а завтра, так и быть, расскажу про мои машины. Угощайтесь вот , разделите на всех, это честно заработанный блок Мальборо, прямые поставки из Армении, давайте, у вас сейчас занятия, не буду отвлекать. -
Он с шиком уехал, оставив нас в самых расстроенных чувствах. До наших машин, а ими будут, как нас уже просветили, непременно Зилы и тяжелые Кразы, еще было очень далеко. Через неделю приемник заканчивался, нас распределяли по дивизионам, а их было пятнадцать, там нам должны были дать отстреляться, потом принять присягу в управлении части, а затем приехать снова сюда, уже на месячные сборы подготовки военных водителей. Мы открыто завидовали нашему Гаверману.
- Да, он уже настоящий армянский водитель. -
- Почему армянский, он же русский? -
- А по армянски как он лихо чешет, и сигареты почему оттуда! -
- Так он и лезгинский знает, но не лезгин же? -
Акустика громадного спального помещения нашей казармы была далека от идеальной, но Константина это не смутило. С разрешения старшины он залез на второй ярус кровати, вытащенной в проход. Мы сидели ровными рядами на табуретках, как в кинотеатре, старшина в первых рядах. Немного подержав трости во рту и распробовав саксофон, Костя начал играть, и очевидно, что у него был большой опыт и был даже свой план выступления. Мы, молодые солдаты, призванные, в основном, из малых сел и деревень, и понятия не имели о красивой живой музыке, а здесь перед нами находился профессионал, это было видно. Кто сидел поближе к старшине, рассказывали потом, что видели, как наш матерый лезгин плакал, не стесняясь своих слез, особенно в те моменты, когда саксофон сникал после бравурного подъема и начинал, затихая, издавать нежные и трогательные звуки, подражать плачу ребенка. Два часа, без перекуров, в абсолютной тишине, Гаверман будоражил наши души джазом, классикой, он держал нас в постоянном напряжении до тех пор, пока Генюшев не посмотрел на часы и не одел бакинку, подав сигнал музыканту. На высокой ноте саксофон трагически оборвался, минуту мы сидели в оцепенении, затем кинулись качать Костю на руках, кидать его вверх. Мне до сих пор помнится тот восторг, который я тогда испытал, и гордость, что судьба свела нас с таким великим человеком.
На следующий вечер в личное время мы, восемь самых близких к нему, сели на пол, в проходе между кроватями и Костя тихо рассказывал о своем детстве.
- Жили мы всегда трудно, у меня с трех лет уже не было отца. Мой дед, фронтовик, у него была фамилия Сунжин, из семьи терских, репрессированных казаков, продал свой старый Москвич, чтобы купить мне пианино и лучший в нашей еврейской колонке, а значит, и во всем Нальчике, золотой саксофон. Остался у деда только гараж, не далеко от дома, а жили мы по улице Суворова, и он не стал его продавать, а устроил в нем небольшую автомастерскую. Многие приезжали по вечерам и в выходные дни к нему, он помогал им в ремонте за небольшие деньги, а дед умел делать все. После школы и музыкалки я, быстро пообедав, шел не на улицу к друзьям, а к деду. А дед работал на ассенизаторской машине на базе десятилетнего Газ 51, и ее состояние было таким, что она смотрелась, как новая Волга. Дед охотно брал меня в рейсы, в кабине машины я переодевался в аккуратный синий комбинезон, как у деда, для маскировки, и он обещал научить всему, что знает он сам. Только не бросай музыку, требовал он, не бросай, с тебя выйдет толк, я это вижу. Насосы, вентили, шланги мне снились ночами, особенно после откачки двадцати сливных ям. Ремонтировали мы с ним все только сами, своими руками. Затем незаметно перешли к ходовой части, а только потом к двигателю и электрооборудованию. В жаркие летние дни выбирали погожий денек и красили машину, прямо на улице, около гаража. Большими, крупными деталями, допустим решали красить капот, хотя он и выглядел великолепно, но дед говорил, что будет еще лучше, аккуратно его снимали, шкурили, грунтовали и обливали из краскопульта тонким, тонким слоем краски, как туманом. Через два часа сушки под солнцем, без ветра обязательно, чтобы не садилась пыль, затем еще одним таким же тонким слоем. Дед знал в этом деле толк, деталь смотрелась лучше заводской, это, он говорил, из - за того, что у нас с тобой краска лучше, и мы красим для себя. В пятнадцать лет, еще без прав, я уже сел за руль, сразу начал ездить по городу, инспектора деда уважали, нас не трогали. Потом все чаще ездил один, по воскресеньям можно было бомбить. Дед давал мне листок с адресами, этим людям нужно помочь, говорил он, с них бери по троячку, это наша твердая такса. Первый раз это случилось на восьмое и девятое мая, он всегда исчезал из дома на эти дни, одевая старую военную солдатскую форму, наград у него не было. Возвращался уставший, с загоревшим лицом, но всегда светился от счастья. Три года назад его вызвали в военкомат и вручили солдатский орден Славы первой степени, все были в недоумении, больше наград у него не было, а тут сразу дали первую степень. Дед отмалчивался, иногда, очень редко, его выдавали некоторые оговорки, становилось понятно, что воевал, был трижды ранен, судили, три года рубил уголек в шахте под Воркутой, потом его амнистировали.
Я ездил с нашей бочкой по указанным адресам, люди всегда радостно встречали, и откачивал выгребные и сливные ямы. Даже самую грязную работу, говорил мой дед, нужно делать красиво, в чистой одежде, и с хорошим настроением. Мы с дедом собирали, откладывали деньги на легковую машину, это было нашей общей мечтой. Новую машину купить было невозможно, только с очень большой переплатой. Дед купил машину, когда я перешел в десятый класс, взял совсем почти свежую двадцать четвертую Волгу, правда, прилично битую, перевертыш. Ерунда, говорил он уверенно мне, с тобой мы ее быстро приведем в порядок. И действительно, за три месяца мы ее всю перебрали, восстановили, и так покрасили, что трудно было отвезти глаза, нежный белый цвет с небольшой голубизной. Дед очень умело подвел меня к самому главному, поймал на моих явных, пацанских желаниях, точно рассчитал время, чтобы я сам сильно захотел стать водителем. А затем, однажды, просто и тихо сказал, передав мне документы на Волгу, оформленные уже на мое имя, что машина теперь целиком моя, куда ему уже ездить, теперь ты сдавай на права и садись на нее. Но научись ездить на ней не только правильно, но еще и красиво, и не подводи меня, чтобы я за тебя не краснел. А эта машина очень крепкая, рабочая, она вытянет тебя в большой жизни в трудную минуту, и прокормит. Но закончи и музыкальную школу, это наша с твоей мамой мечта, музыка тебя будет вдохновлять всю жизнь. Так вот и получилось, что в жизни я только и умею, что играть и водить машину. После школы хотел поступать в институт, но мой дед сильно приболел, и не смог я его бросить. Получил права, работал днями на дедовой машине, а вечерами бомбил на своей белоснежной ласточке. Сначала дед ездил на бомбежку со мной, на переднем сиденье Волги, и учил меня, прямо на ходу, в движении показывал мне, кого можно смело брать, а кого лучше объехать стороной. Никогда не подъезжали к вокзалу и центральному рынку, там работали матерые бомбилы, дед строго запрещал, нам войны не нужно, говорил он, много и других хороших мест. Никогда нигде не стояли, мы не профессионалы, наш хлеб другой, мы отрабатывали поиск клиентов в движении. Как искать клиентов, да их видно уже за сто метров, допустим идут муж с женой, в руках по две сумки, значит идут с рынка, не взяли там такси, из - за того , что дорого, притормаживаю, открываю стекло, здороваюсь, спрашиваю, можно ли вас подвести, и тише добавляю, что возьму недорого, сколько дадите. Как правило, люди меньше рубля не давали, за один хороший вечер могло набежать до тридцати рублей. Затем я крутился уже сам, крутился почти полгода, без выходных, до самого последнего дня, даже в день призыва несколько часов бомбил. А что, машина очень красивая, просторная, внутри все шикарно, сиденья в бархате, людям нравилось, деньги шли хорошие. Потом помыл ее, загнал в гараж, движок законсервировал по всем правилам, аккумулятор отнес домой, дед обещал за ним следить. Три замка навесил на двери, друзей попросил присматривать. Все деньги оставил маме и деду, может быть им хватит. В армию пошел с желанием, посмотреть военную жизнь, а душа болит за своих, им никто не поможет. Дед с машины сошел, сказал, что без меня ему на ней теперь будет скучно, занялся пошивом одежды, он очень хороший портной. Хотел научить и меня, но не успели мы с ним, пришла повестка. Имея дело сразу с двумя машинами, скажу свое мнение, каждая из них была по своему хороша, у каждой были свои возможности, их нужно только знать, ну и беречь машину, обслуживать. Как музыканту мне легко было уловить появление посторонних стуков, мог услышать начало разрушения подшипника, и успеть вовремя загнать в него смазки. -
Константин скромничал, он умел еще и шикарно стричь, и шить, и умел хорошо ладить с людьми, всегда вел себя так, что никогда, и ни у кого, не возникало желания на него наехать.
По вечерам старшина и сержанты рассказывали о службе в тех дивизионах бригады, где им довелось побывать, о сложившихся там порядках, о состоянии автомобилей. Мы живо запоминали незнакомые нам названия населенных пунктов и номера дивизионов.
Селение Маштаги, Кюрдаханы, Бузовны, Марлакяны, дивизион на острове Жилой, Песчаный, сразу два дивизиона на острове Наргин, Шахова коса, остров Артема, пятьдесят вторая точка, Патандарт, управление бригады, АКП. Мы понимали, что все решит судьба, а она находилась в руках начальника штаба бригады полковника Семакина Алексея Митрофановича, слывшего крутым, но справедливым офицером, и готовы были служить везде, кроме нашего гадюшника в Говсанах.
Более всего, аж двенадцать водителей, куда попали и мы, были назначены в 13 технический дивизион на 52 точке со смешным позывным " Зоосад ". Казарма была далека от наших представлений, заселение было скученным, кровати в два яруса. Расстроенные деды, а их увольнялось девятнадцать человек, были озабочены не передачей нам машин, а дембельскими работами, из пиленого ракушечного камня они возводили громадную, прямо таки, китайскую стену вокруг автопарка. Техника была сильно ушатанной, с большим некомплектом аккумуляторов и навесного оборудования, разбросанной по всей обширной территории автопарка. Под ногами был ракушечный песок, сильные ветра срывали мелкие песчинки и все это оседало на автомобилях, забивало воздушные фильтра. Молодой командир автомобильного взвода, лейтенант Вшивцев, сам из двухгодичников, был веселым и добрым, но не мог добиться ни дисциплины, ни приведения техники в исправное состояние. Каждый выезд неизменно происходил с большой задержкой, в зависимости от того, какую технику нужно было привлечь, бортовые или седельные Кразы. Перетаскивали аккумуляторы, меняли навесное оборудование, очень часто заводили с буксира, одним словом, налицо присутствовал настоящий грустный бродячий цирк с участием военных водителей. Начались первые потери, так рядового Бивол прижали здоровенным фаркопом к стене, так как не сработали пневматические тормоза, повредили живот и спину. Парнишка надолго пропал в санчасти, после выписки пришел ослабевшим, водителем так и не стал. На базе " Зоосада " начались сборы подготовки водителей, занятий было мало, упор на ремонт техники, строительные работы, куда же без них. Под занавес сборов мы должны были пройти пятисот километровый марш, конечно это ахинея, топлива под это дело не было. Много было разных случаев из этого марша, вспоминаю один из них, слышал будучи дневальным. Начальник штаба " Зоосада " майор Казаков рассказывал своему командиру подполковнику Кошкину.
- Еду я с Гаверманом, нашим армянским водителем, вы его помните, все нормально, машину он чувствует, ведет уверенно. Но я то хорошо знаю наши машины, и понимаю, что все еще впереди, не расслабляюсь. Поворотники и стоп сигналы есть, но не работают, водитель об этом знает, идем со средней скоростью. На Сабунчинском круге, я только расслабился, как Краз резко остановился. Гаверман просит меня: - Товарищ майор, правого зеркала нет, посмотрите, нас кто - то прижал!, - Действительно, смотрю, что к правому переднему колесу притерлась копейка, очень сильно своим крылом вмялась, за рулем молодая женщина. Первая мысль, все , мы приехали, сейчас будет скандал, будут требовать деньги, вызовут ГАИ. И тут Гаверман выскакивает из машины, я выйти не могу, и начинает громко, по - азербайджанскому, что - то женщине говорить. Не знаю, что он ей наговорил, так как сам не понимаю, но она села за руль, подошли еще четверо водителей, оторвали ее машину от нашей, и она быстро уехала. Ничего не понимаю, но мы уезжаем с места ДТП. Спрашиваю Гавермана, что он такого ей наговорил, что она быстро уехала. - Сказал сущую правду, что сейчас приедет ГАИ, и будут спрашивать про купленные права, и нужно будет много денег, придется вызывать ее мужа. Угадал, машину она взяла без спроса мужа. - И дает мне двадцать пять рублей, она ему сама дала, чтобы он не вызывал автоинспекцию, вот они, и спрашивает, можно ли на них купить несколько зеркал, по городу трудно ездить. Ладно, едем дальше, начинаю успокаиваться, но оказалось, что еще рано. Идем вниз под горку, на малой скорости, все спокойно, и вижу, что по правой стороне дороги, а она узкая, сразу справа обрыв, без тротуара, идет человек. Пока он далеко, встречный ветер, он наклонил голову немного вперед, сам в шапке. И вот мы уже достаточно близко к нему приблизились, и чувствую, что мы его можем зацепить правым крылом. - Тормози! -, - Товарищ майор, тормозить давно начал, но тормозов уже нет, обрыв тормозных трубок! - Влево принять невозможно , плотный поток машин, справа приличный кювет. Мне нужно было прыгать с машины и оттолкнуть человека, а я начал ему кричать, а он не услышал. И вот так, на малом ходу, мы бьем правым передним крылом пешехода, и видно Гаверман немного сыграл влево рулем в самый последний момент. Человек падает и слава богу, что не к нам, не под колеса. В общем вот, товарищ подполковник, двадцать пять рублей, и я вам официально докладываю, что больше старшим машины без вашего письменного приказа я не поеду, так и знайте. У меня жена, двое детей, и я не хочу сидеть в тюрьме. А Гаверман молодец, толк будет, но нашей заслуги в этом мало. -
Сборы водителей закончились, старший призыв весь уволился, нас окончательно закрепили за машинами. Никаких поблажек после рейса, совершенно никаких. Допустим, приехали поздно, ночью со станции Эйбат получали ракеты, все нужно делать в целях маскировки в темное время суток, обязательно зачехлить груз. Выгрузка ракет не ладится, кран цепляет низко висящие провода, все происходит медленно. Уходить нужно колонной, по объездной дороге, мимо мусорного полигона, с большим крюком. Более опытные водители намеренно отстают от колонны и уходят вправо, на резкий подъем, через " Волчьи ворота ," мы за ними. И ехали уже напрямую, через центр город, а это было строго запрещено, но уже третий час утра, и скоро рассветет. Нас ловят гаишники, но что они могут сделать, дают машину сопровождения и провожают нас до селения Кала, потом отстают. Заезжаем в автопарк, идем в казарму, большое желание немного отоспаться. А в шесть утра общий подъем, и хорошо, если дежурный по группе будет из нашего дивизиона. А дивизионов три, и все офицеры разные, некоторые вникают в наши проблемы, а некоторые нет. Приходилось вставать со всеми и идти в автопарк, в свою машину, досыпать. Потери продолжаются, и мы, военные водилы, этому были живыми свидетелями. Так при моем выезде на разгрузку картошки с прибывшего на остров Артема вагона, рядовой Беридзе, щупловатый грузин с нашего призыва, попавший во второй дивизион, полез открывать люки, дышать было трудно. Открыл один люк, затем второй, и неизвестно по какой причине вылез на крышу. Головой дотянулся до контактного провода, разрядом прошило даже через панаму. Беридзе неловко, мешком упал на землю, не шевелился. Все в страхе бросились к нему, такого никто не ожидал. Что делать толком никто не знал, проверяли пульс, делали массаж грудной клетки, пробовали искусственное дыхание. Через несколько минут Беридзе очнулся, открыл глаза и, к всеобщей радости, немного заикаясь, но громко, сказал: - Вы почему стоите, а не работаете, нам выпишут штраф за простой вагона. - Парнишку я отвез в санчасть, затем его тихо переправили в госпиталь и впоследствии комиссовали.
Весь призыв, все двенадцать человек держались дружно, в обиду себя не давали. Дружили по настоящему, или нам так казалось. Подходил двухлетний срок нашей службы, мы возили большие и тяжелые ракеты, участвовали в тренировках огневых дивизионов, научились с первого раза, двигаясь задним ходом, безошибочно пристыковывать захваты длинных транспортно - заряжающих машин к копирам пусковых установок. Возили личный состав в караулы, белье на склады и из складов, таскали тяжелые прицепы по всему Апшеронскому полуострову, детей в садик и школу, жен офицеров с работы и на работу, одним словом движуха была сильной. Кто заслужил, съездили в краткосрочные отпуска, кто заслужил, то и успел отбыть срок на гауптвахте. Но призыв был хороший, сильный и дружный, это отмечали все. И мы гордились этим, но не все шло штатно и гладко, были и тяжелые жизненные ситуации, когда мы ничего не могли сделать. Плохо получилось за неделю до увольнения, водителей старались придержать, было много работы и нас планировали уволить всех вместе только двадцатого декабря, разгильдяев среди нас не было, так вышло. И вот тринадцатого декабря, число действительно непонятное, Гаверман и Николаенко, из Самары, кто помнит, получают утром приказ выдвинуться в управление части на бортовых Кразах, с задачей отбуксировать тяжелые кабины от высотомеров. Кабины не нашей бригады, а радиотехнического батальона, стоящего рядом с нашим АКП, старшие машин были от них. Тяжелую технику нужно было тащить в Астару, совсем близко к иранской границе. Дальше пошло все не по плану, хотя наши Кразы прибыли вовремя, технику сняли с колодок, давление воздуха в шинах было низкое. Начали подкачивать, две старые шины разорвались, дело шло к вечеру, а выезд задерживался, так как не был обеспечен заранее. Дежурного по части дергали с командного пункта корпуса, дежурный трепал нервы водителям, одним словом, все не задалось с самого начала. Под занавес, когда уже пристыковали дышла кабин к фаркопам, тормозные шланги и электрические разъемы, выяснилось, что на кабинах нет габаритных огней и стоп сигналов. Уже и со штаба корпуса давили, было уже шестнадцать часов, дежурный по части рвал и метал.
- Приказываю, персонально, вам и вам, немедленно выехать! В случае невыполнения моего приказа арестую на трое суток! -
Гаверман внимательно посмотрел на Николаенко, не обращая внимания на крики офицеров, служба есть служба, пожал плечами, вытащил свой военный билет, снял ремень, сесть за руль отказался. Николаенко, как потом уже пересказывали, тоже хотел отказаться, но не сумел. Из автороты быстро выдернули молодого водителя, и колонна из двух сцепок ушла на юг. Ушла в ночь, на свое несчастье. Гавермана арестовали и отправили на гауптвахту, а что там далеко ходить, она тут же, рядом с комнатой дежурного, при караульном помещении. Уже под утро начали приходить страшные новости. Колонна успела миновать штаб корпуса в Аляты - пристань и уйти еще пятьдесят километров в сторону границы. Как назло, у одного из прицепов еще раз рванула старая резина, вся в трещинах. Старший машины отважно спал, опытный Николаенко в темноте быстро выскочил из кабины. Скинул с борта тяжелую старую запаску вместе с диском, облил соляркой и зажег ее. Побежал к первой сцепке, узнать, какие принимаются меры, но добежать не успел, за спиной раздался сильный удар, легковая машина, не делая даже попыток торможения, на полном ходу влетела сзади в кабину высотомера. В машине были двое, но они уже были мертвые. Николаенко начал вытаскивать горящую запаску, чтобы еще раз обезопаситься, но не успел, через минуту влетела еще одна машина, в ней четверо, водитель успел немного притормозить, хотя и поздно. Все четверо с тяжелыми переломами и травмами. И начал медленно раскручиваться механизм гражданского следствия, Николаенко тут же арестовали, старших машин отпустили, так как нет такого понятия в уголовно - процессуальном кодексе, за все несет ответственность только водитель. Двадцатого декабря наш призыв уволили с военной службы, исключили из списков части. Мы рвались в аэропорт Бина, веселые, хотя и с тяжелым сердцем, но все таки больше веселые, улетали домой, ведь два года без дома, это не так уж и легко. Гаверман не полетел с нами, серьезный , мрачный и немного уже чужой, переодетый в присланную гражданку, в отличии от нас, сказал, что пока остается, у него еще здесь остались дела. Мы поняли, что он остался из - за Николаенко, чувствовал свою личную вину, ведь будь он в ту ночь рядом, все могло разрулиться и по другому. Но что он и мы тогда могли сделать, и нас уже ждали дома. Мы разлетелись по всему Союзу, обмениваясь домашними адресами и домашними телефонами, если они у кого тогда были, а Гаверман остался. Потом, с большим опозданием, ребята с пятьдесят второй точки писали, что Николаенко был под следствием до конца февраля, и его не посадили. Оправдание его стало возможным ввиду того, что в той первой роковой машине водитель и пассажир были в состоянии наркотического опьянения, а водитель второй машины принимал спиртное. Но это все, как вы понимаете, уже пересказы пересказов, какая роль при всем этом была у Гавермана, мы не знаем. Писали, что с пятьдесят второй точки они уехали вдвоем с Николаенко. Были даже слухи, что Костя ездил перед этим к себе домой, в Нальчик, и вернулся на своей красивой белоснежной ласточке. И что эту ласточку он отдал родственникам пассажиров второй машины, за отзыв судебных исков, но это тоже из разряда слухов. Мы перестали быть одним призывом, жизнь заставила играть уже по ее правилам. Пацаны, не судите нас строго, не повторив наш путь.