Ее жизнь никогда не представлялась мне ни особенно значимой, ни любопытной. Поучительного в ней, сколько можно судить по некоторым дошедшим до нас сведениям, тоже не было ничего. Да и что могло быть такого особенного в скромном и размеренном бытии Консуэлы Веласкес, что возбуждало бы общий интерес. Любопытство или мимолетное желание задуматься о странностях человеческой судьбы?.. - Воистину ничего. Перебрав множество воспоминаний и свидетельств о ней самых разных людей, я не нашел ничего, что было бы отмечено печатью незаурядности. Консуэла Веласкес во всех отношениях была женщиной как все. Ничего приметного, ничего выдающегося. Ее биография от "младых ногтей" до глубокой старости скудна и уныла, как безжизненные плоскогорья мексиканской Гвадалахары, - ее горячей, мертвенно-выжженной родины. Бедна на события, как жизнь страдальца-монаха, посвятившего себя посту и молитвам, а на досуге - возделыванию крошечного участка земли, где произрастают простые и неприхотливые плоды - картофель, бобы, кукуруза... Если прав был персонаж Хемингуэя, утверждавший, что человеку нужно найти в жизни то, что нельзя потерять, то этот маленький огородец в самой знойной и засушливой части Мексики и был тем искомым, к чему бессознательно стремилась ее душа. Существование без вкуса, запаха и цвета, малоинтересное и незначительное, как жизнеописание какой-нибудь прачки из трущоб Мехико. Оно было для нее так же притягательно, как для некоторых жизнь, полная бурь и приключений. Вопрос в том, чего взыскует ваша душа...
Великий скептик Вольтер - вспоминайте "Кандида", вспоминайте! - призывал не предаваться искушениям мира, а скромно возделывать свой сад. Да только ли Вольтер упрашивал, уговаривал и убеждал! По общепринятому мнению, мирские смятения рано или поздно оканчиваются тихой пристанью и одной-единственной картофелиной на обед. В силу не только нравственного, но и физиологического отвращения к свойственным молодости излишествам.
Святой Бенедикт, основатель монашеского ордена своего имени, прославился обстоятельным перечнем самых важных и необходимых с его точки зрения правил жизни. Он их скрупулезно насчитал более ста. Все они сводятся к умеренности и житейской невзыскательности. Это ему принадлежат знаменитые слова: если для утоления жажды достаточно одного стакана вина, то зачем пить два? Если для насыщения хватает одного куска хлеба, зачем есть больше? Святые Франциск Ассизский и Фома Аквинский, негасимые светочи средневековой философии и средневекового послушничества, вели скромную, почти монашескую жизнь.
Сократ был одним из первых, кто усомнился в целесообразности накопления. Проходя по базару в Афинах, он воскликнул: "Сколько же есть вещей, без которых можно прожить!" Он никогда не уставал повторять древние ямбы - их цитирует в одном из своих философских сочинений Аристотель -
"И серебро, и пурпурная мантия
На сцене хороши, а в жизни ни к чему..."
Великий трагик древности Еврипид, разочаровавшись в житейских соблазнах, удалился в конце жизни в заброшенную пещеру на острове Саламин и провел там свои последние годы. Скромный и нешумный образ жизни вели философы Кант и Шопенгауэр. У последнего в комнате из ценных вещей были лишь книги, статуэтка Будды и шестнадцать гравюр - самое существенное его достояние...
Жизнь как она есть, - жизнь телесная, материальная, есть страшное оскорбление для человека, унижение его нравственного достоинства. Если сказать прямее и грубее, то жизнь - это враг человека, его вечное наказание и истязание.
"Есть два средства, - писал Лев Толстой, - не чувствовать материальной нужды: одно - умерять свои потребности, другое - увеличивать доход. Первое само по себе всегда нравственно, второе само по себе всегда безнравственно..."
"Одну цель ставил себе Сиддхартха, одну-единственную: освободиться - освободиться от жажды, освободиться от желаний, освободиться от мечты, освободиться от радости и горя"...
Освобождение от отвратительных телесных желаний - не единственная ли цель побуждений и притязаний человека? Жажды и голода, усилий воли и тела, мечты и с трудом поддающемусяся формулировке стремлению, порою совсем неясному, как таинственный остров Сирен в бушующем море. Или, напротив, чрезмерно видимому во всех его сказочных подробностях и прекрасному, как мираж, как волшебные сады среди иссушающей душу и тело пустыни...
Но это все философы, скажете вы. Люди вообще довольно странные, а в смысле житейских советов и вовсе чудаковатые. Все, что ими предлагается для повседневного пользования, противоречит человеческой натуре. Не лучше ли молча ей покориться и не мучить себя и окружающих бессмысленными рецептами?..
Как жить и как относиться к жизни есть дело сугубо личное и общих установлений не выносящее. "Гуртом хорошо только батьку бить", гласит украинская поговорка. В вопросах нравственности коллективизм точно так же вреден, как и в вопросах любви. Невозможно всем любить одно и то же, есть и исключения из правил. И еще большой вопрос, что чему довлеет - правило исключению или наоборот.
Так и наша героиня Консуэла Веласкес.
Судьба определила ей для рождения, как будто с детских пелен уготовила ей существование тихое и незаметное, маленький провинциальный городок Санотлан эль Гранде в Мексике. В этом полуиспанском-полуиндейском поселении она и родилась двадцать второго ноября одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года. Впрочем, в некоторых ее биографиях значится другая дата: двадцать девятое августа того же тысяча девятьсот двадцать четвертого года...
Первые несколько лет жизни маленькая Консуэла провела на родине, пока не переехала вместе с родителями в показавшийся ей большим и шумным город Гвадалахару. Нет достоверных сведений, в каком году случилось великое семейное переселение, и чем оно было вызвано. В самом деле, должна же быть веская причина смены места жительства семьи с маленьким ребенком на руках? То есть, в самое неподходящее для кардинальных перемен время.
Но история умалчивает и об этом. Как и обо всем, что связано с прошлым и настоящим семейства Веласкес. Оно не вызывает у нее, истории, особого, повышенного интереса. Единственное, что она милостиво сохранила для потомков, - имена отца и матери нашей героини. Ими были достопочтенный Исаак Веласкес дель Вальес и его законная супруга - следует очень длинное и витиеватое имя - Мария де Хесус Торрес Артис де Веласкес. Отец - выходец из старинного дворянского рода, давшего миру великого испанского художника Диего Родригеса Веласкеса. О матери же Консуэлы мы ничего не знаем, кроме того, что она была добропорядочной и хозяйственной женщиной...
Трудно сказать, из каких соображений предки дона Исаака покинули Испанию в должно быть еще незапамятные времена. Вероятно, одной из причин эмиграции в Мексику была бедность и стремление разбогатеть в славившейся своими несметными сокровищами земле инков.
Род Веласкесов был издавна небогат. В 1601 году от Рождества Христова маленького мальчика, будущего художника Диего Веласкеса, его отец дон Педро определил на учебу в художественную школу некоего Франсиско Эррера, а затем - к мастеру Пачеко. Этот Пачеко был известным в Севилье художником и учителем живописи. Заниматься каким-либо ремеслом, в том числе и художественным, дворянам тогда было строго воспрещено. Когда вся Севилья узнала, что сын дона Родригеса поступил в ремесленники, это вызвало настоящий переполох. Но делать было нечего. Семья была бедна, и надо было с молодых лет учиться зарабатывать на жизнь.
В комнате Консуэлы Веласкес, когда она уже была стара и проживала в собственном доме в столице страны городе Мехико, висела копия автопортрета ее знаменитого прадеда.
Картина располагалась на стене, сразу же за роялем, на котором семидесятилетняя Консуэла импровизировала каждое утро. Мне довелось наблюдать эту сцену, сцену ее неторопливой игры на рояле, в одном телевизионном репортаже, посвященном юбилею доньи Консуэлы. Как и в молодости, она сосредоточенно, целиком уйдя в себя, перебирала клавиши старого инструмента, а за ее спиной угрюмо взирал на телезрителей ее прославленный предок. Он был в темном камзоле и светлом жабо - его излюбленное сочетание цветов, - и в глаза бросалась невероятная тяжесть его еще молодого, оливково-смуглого лица. Такими бывают лица у профессиональных убийц или у людей, отягощенных тайным, не знающим прощения пороком. И - странно! - при всей разнице их лиц, выражение необыкновенной тяжести было у них общим. Некрасивое, старчески-грубое лицо доньи Консуэлы повторяло лик ее прадеда. Такое подобие не могло быть случайным или мнимым. Нужны были общие мотивы, одинаковая оценка жизни и похожее в ней существование, чтобы их родственность проявилась так явственно.
Трудно объяснить, чем было вызвано столь своеобразное выражение лица дона Диего. Преступником он никогда не был, ни тайным, ни явным. Напротив, все его знавшие в один голос утверждают, что дон Диего Веласкес был сеньором воспитанным, любезным и обходительным. Он никогда ни с кем не враждовал и не ссорился. Только однажды была зафиксирована незначительная размолвка между ним и одним влиятельным царедворцем, маркизом Мальпика по поводу некоторых деталей дворцовой службы. Это было в пору наивысшего влияния Веласкеса при дворе испанского короля Филиппа 1У. Биографы, впрочем, подчеркивают некоторые своеобразные черты характера художника: "был он человеком, не любившим патетических жестов, очень молчаливым, и сумел прожить жизнь без приключений и судорожных порывов".
Благодаря ничтожно малому количеству сведений о Консуэле Веласкес, ее характер вполне можно вылепить из дошедших до нас рассказов о доне Диего. Внешнее сходство, повторим еще раз, обязательно сопровождается сходством внутренним, эзотерическим.
Известно, что Диего Веласкесу было десять лет отроду, когда отец отдал его в учение живописцу Эррера. Консуэла же впервые села за рояль, когда ей было всего четыре года. Дон Диего, как утверждают современники, не любил делать эскизы для своих будущих работ, он принимался писать их сразу, без подготовки, "alla prima" - свободной кистью. Юная Консуэла Веласкес могла часами сидеть за роялем, импровизируя разные мелодии. Осмысленные музыкальные произведения рождались у нее случайно, из безобидного утреннего треньканья. То есть, без заранее обдуманного плана или серьезного замысла.
Заметив усиливающуюся тягу девочки к музыке, родители отдали ее в музыкальное училище. Она окончила его, когда ей исполнилось пятнадцать лет, а дальше в биографии Консуэлы опять наступает полоса неясностей и противоречий. По одним сведениям, девочка больше никогда и нигде музыке не училась. Ее композиторское дарование было скорее врожденным, чем воспитанным - как у певчей птицы. Другие же, напротив, утверждают, что после окончания музыкального училища Консуэла еще два года училась в Музыкальной академии в Гвадалахаре. После чего переехала в Мехико, где окончила фортепианное отделение Национальной консерватории и несколько лет работала солисткой оркестра Национального радио.
Эти же люди - их смело можно назвать академиками и консерваторами, сторонниками искусства "воспитанного" в отличие от "дикого", импровизационного, - доказывают, что самое знаменитое свое сочинение, "Be same mucho", Консуэла написала в двадцать пять лет, уже будучи солисткой оркестра. Мы же склоняемся к мнению, что юная Консуэла была самоучкой и скептически относилась к обязательным правилам в искусстве. Можно представить, с какой завистью и неодобрением относились к все более возраставшей славе Консуэлы ретрограды и сторонники "ученой" музыки! Она в их среде никогда не считалась профессионалом. Такой себе серенькой любительницей, у которой нет-нет да и прорвется иногда интересная мелодия.
Нечто подобное вызову Консуэлы, брошенному ею тогдашним авторитетам, имело место и в жизни ее знаменитого прадеда. Дон Диего Веласкес был прославленным портретистом. Один из его завистников, итальянский живописец Кардуччи, публично обвинил его в неумении писать жанровые картины и требующие специфического мастерства полотна на мифологические и античные сюжеты. Чтобы доказать королю свою профессиональную пригодность, Веласкес принял участие в объявленном конкурсе на лучшую живописную работу. Тема картины была задана самим королем Филиппом 1У: изгнание морисков из Испании. И Веласкес одержал блестящую победу, посрамив своих недоброжелателей! Это был, так сказать, публичный акт его торжества.
В творческой судьбе Веласкеса таких "актов", впрочем, было не так уж много. Это был один из немногих художников своего времени, практически неизвестных широкой публике. Он был в полном смысле этого слова придворным живописцем. То есть - физически и творчески существовавшим исключительно в стенах королевского дворца в Мадриде. "Большую часть своей жизни, - пишет его биограф, - он проводил во дворце, среди своих работ". Во время первой поездки в Италию в 1629 году Веласкес с изумлением обнаружил, что родина великих живописцев ничего о нем не знает. В Италии - о, ужас! - даже не слышали о таком художнике, как Диего Веласкес! Через двадцать лет он снова приезжает в божественную Италию. И что же? На этот раз его встречают с поистине королевскими почестями, но не как прославленного живописца, а... как личного друга короля Филиппа.
Вынужденная творческая аскеза была единственным психологически неприемлемым моментом в его жизни. Его жажда публичности, известности проявляла себя порой карикатурным образом.
С согласия короля конный портрет Филиппа 1У работы Веласкеса был выставлен в Мадриде для публичного осмотра на... паперти собора Сан-Фелипе. Выставочных залов в Испании в ту пору не существовало, и показать свои работы живописцу было больше негде. Жизнь без признания, без всеобщей известности для художника сущая мука. Но только не для Диего и только не для Консуэлы. Они - каждый в свое время - существовали в искусстве согласно библейской мудрости: "довольствуйся тем, что у тебя есть, и ты будешь счастлив".
Но что же такое, в конце концов, был этот Диего Веласкес?
"Отсутствие усилий в его творчестве, - писал о нем в замечательной работе "Введение к Веласкесу" испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, - в сочетании с жизнью без каких-либо приключений и тревог". И в другом месте: "... слава Веласкеса было всегда наделена чертами некой аномалии. У нее, славы, есть врожденный порок. Она не связана с возможностью видеть его произведения".
А что же слава юной донны Консуэлы? Ее всемирная известность многократно превосходит славу дона Диего, но черты некоторой аномалии, известной ущербности тоже, как говорится, налицо.
Песня "Be same mucho", принесшая Консуэле Веласкес мировую славу, была написана ею в шестнадцать лет. Она только что окончила музыкальное училище. Консуэла написала песню случайно, в своей обычной манере, хаотично импровизируя дома на рояле. А вот дальше происходит нечто необыкновенное. И, вероятно, вызвавшее бы полное понимание этой девушки, почти девочки, со стороны дона Диего.
"Консуэла, - мысленно спрашиваю я, не доверяя собственным о ней измышлениям. - Что у тебя было дальше, когда ты написала "Be same", - эту песню, сводившую всех с ума? Люди говорят о тебе разное..."
"Ах, muchacho*, - отвечаешь ты. - Какая разница, что случилось с девушкой, когда ей всего шестнадцать лет! Если ты мужчина и сам любил, ты должен понимать, что происходит в молодом сердце!"
"Ты увиливаешь от ответа, - смеюсь я. - Я тебя не спрашиваю, что творилось у тебя в душе, мне интересно, что в твоей жизни было дальше..."
"Ты чересчур допытлив, muchacho", - хмуришься ты, все ниже склоняясь над роялем. Твои узкие, морщинистые руки, очень сухие и подвижные от ежедневных упражнений в музыке, все в темных пигментных пятнышках, торопливо и нервно пробегают по клавишам. Он помнит тебя в молодости, этот старый рояль, исторгавший из своих звенящих, сипящих, постукивающих молоточками недр все мелодии, сочиненные Консуэлой. Их у нее за всю ее многолетнюю жизнь накопилось огромное количество. Она писала для кинофильмов и спектаклей, для оркестров и фольклорных ансамблей, но они проходили по ее жизни, как случайные спутники. Попутчики самого главного сочинения в ее жизни, - страдальчески нежного и безответного "Be same mucho"... "И как об этом не рассказать, muchacho, когда ты спрашиваешь, что же было дальше?"
"Ты права, Консуэла, - думаю я, исподволь наблюдая за легкими движениями ее рук. Вот она сыграла что-то осмысленное и тотчас торопливо ушла, покинула едва наметившуюся мелодию. Она показалась ей неинтересной? Банальной? Цитатной?.. Вот случайно снова вспыхнула тема "Be same", но ты ее точно так же торопливо отвергла, словно стесняешься назойливости, с какой она приходит снова и снова, хотя прошло уже больше полувека... - Ты права, Консуэла, мой допрос нужно начинать не с конца, а с самого начала твоей жизни, когда ты сама еще не знала, что ты собираешься написать".
Но о чем, собственно говоря, можно спрашивать пожилую женщину, бережно, как зеницу ока, хранившую тайну своего сердца? Сердце женщины и сердце художника есть две совпадающие прямые, и тайна одной есть невысказанная тайна другого.
- "Расскажи о своей любви, донья Консуэла, - несколько официально, словно боясь напороться на резкий и категорический отказ, спрашиваю я. - О любви, когда ты писала "Be same"...
"Ах, amigo, - понятливо усмехается она, переходя от избытка охватившей ее нежности на уменьшительное словечко "дружок". - Любовь - замечательная вещь, когда требуется написать хорошую музыку. Но она не обязательно такая в жизни. В жизни, nino**, любовь не значит ничего хорошего, она - обязанность. А я больше всего на свете не люблю обязанностей", - неожиданно затряслась от смеха всем своим худощавым, старческим телом Консуэла Веласкес.
Люди говорят, вспомнил я, - что Консуэла никого не любила, когда писала "Be same mucho". Значит, это была не любовь, а страстное, непреодолимое желание любви. Представление любви, как высшего счастья и единственной потребности. Если это так, и я не ошибаюсь в моих предположениях, - подумал я, - то очень легко сделать вывод, что же было в ее жизни потом. Не в банальном смысле чередования трудов и дней, а в убывании тяги к любви. Тяги, пресекаемой, несмотря на молодость, если не разумом, то неким внутренним запретом, необъяснимым и бескомпромиссным.
Случайный шедевр Консуэлы Веласкес, песня "Be same mucho" поначалу жила, как произведение уличной музыкальной культуры.
"Ах, muchacho, - мечтательно улыбается донья Консуэла, на минуту приостанавливая торопливый бег пальцев по клавишам. - Это было так удивительно! Представь себе знойный и душный летний вечер, площадь Гарибальди в Мехико. Это было такое замечательное место, - словно колеблясь в определении площади, где началась ее всемирная слава, улыбается Консуэла. - Такое... Словом, там росли очень старые, тенистые деревья, сквозь которые с трудом пробивался электрический свет. Даже фонари на площади светили не так ярко, чтобы не мешать влюбленным, - смеется Консуэла. - И там была такая "Tenampa", старейшая cantina*** в Мехико, где собирались бродячие певцы, игравшие на гитаре и певшие до самого утра. И еще там была замечательно непринужденная ambiente****, - атмосфера, которая сопровождала каждую новую песню, каждого исполнителя и каждого посетителя таверны. Там-то, - ностальгически вздыхает Консуэла, - и прозвучала в первый раз "Be same mucho"...
Я это все знаю. Читал и слышал от самых разных людей, собирающих сведения о Консуэле Веласкес и коллекционирующих ее произведения. Меня же интересует совсем другое: метафизика ее жизни и любви.
За столь сложным (напоминающим ненавистное научное!) определением скрывается, в сущности, простое любопытство. Что двигало в ее творческих и женских побуждениях Консуэлой Веласкес? Почему, например, она отказывается объяснить, как сложилась ее жизнь после того, как песня "Be same mucho" для изюминки, для мексиканского колорита впервые прозвучала в одном американском кинофильме? И как внезапно, к вящему удивлению самой Консуэлы, она стала самой популярной песней Америки. Попала в хит-парад лучших песен прошедшего, 1945 года. На заключительном концерте ее спел сам знаменитый Джимми Даррелл, лучший исполнитель эстрадных мелодий в Соединенных Штатах да и во всей Америке...
Донья Консуэла только усмехается, когда говорит о внезапно свалившейся на нее славе. "Ты не поверишь,muchacho, - снисходительно качает она головой, - какая буря началась после этого концерта! Мне предлагали миллионные контракты в Голливуде. Приглашали сниматься в кино, участвовать в самых престижных международных конкурсах. Но я от всего отказалась, muchacho", - легкомысленно улыбается она, и на мгновение передо мной воскресает прежняя Консуэла Веласкес. Та Консуэла, которая поразила мое воображение легкой, улыбчивой красотой много лет назад, когда я впервые увидел ее на цветной обложке пестрого иностранного журнала. Она была настоящей испанской красавицей, эта донна Консуэла! Темноликая и черноволосая, с правильными, словно изваянными рукой выдающегося скульптура чертами, она была красива красотой женщин южной Европы. В ней, этой красоте, причудливо смешались самые привлекательные черты Рима и Мавритании. Ясность лица, присущая воспитанной, цивилизованной женщине и темные, как небо перед грозой, огромные, выразительные глаза дикарки.
"Как ты могла, Консуэла! - воскликнул я, едва сдерживая волнение. - Как ты могла отказаться от того, что тебе предлагали, ведь это же было признание. Признание твоего таланта, твоей музыкальной гениальности!.."
"Ты не muchacho, - внезапно рассердилась Консуэла. - Она с треском захлопнула крышку рояля и минуту оскорбленно на меня взирала, гневно тряся по-куриному тощим, морщинистым зобом. - Ты не muchacho, ты - recadero!"***** Как ты можешь упрекать Консуэлу в том, чего ты не понимаешь! Ты не понимаешь Консуэлу, а я-то думала, что нашла в тебе союзника и друга!"
"Но почему, - окончательно растерялся я. - Разве я сказал что-нибудь обидное? Я ведь хотел как лучше: ты не должна была потерять то, что тебе принадлежит по праву - славу, деньги... Любовь, наконец..."
И только тут я понял, что наступил на самое больное место. Таким местом для Консуэлы была - любовь...
Она вдруг осеклась и умолкла, будто ей насильно заклеили рот пластырем, и молча вышла из комнаты.
Я, конечно, слышал многочисленные сплетни об ее любви к американскому киноактеру Грегори Пеку. Но не думал, что ее любовь была так глубока и что она сопровождала ее на протяжении всей ее жизни. Откровенно говоря, я и в любовь ее к нему не очень-то верил...
О любовных похождениях красавца Грегори Пека не говорили в ту пору только ленивые и нелюбопытные. С его именем в пятидесятые годы прошлого века связывали всех более или менее красивых женщин. Нет ничего удивительного, что в любовный список Пека попала и Консуэла Веласкес. Но никто и никогда не видел их вместе. Даже рядом, даже поблизости друг от друга... Говорили, что ей предлагали сниматься с ним в одном кинофильме, но проект по каким-то причинам не был осуществлен, - если такое предложение вообще имело место...
На счету у Грегори Пека значится сорок пять самых разных кинофильмов, где он с неизменным успехом сыграл одну и ту же приносившую ему бешеный успех роль - роль красавца-мужчины, олицетворяющего так называемое "моральное сознание". В переводе на обычный язык это означало приверженность героя тогдашним пуританским установкам: делай то, что тебе не хочется, и не делай того, что тебе хочется позарез. Если такой герой любит - то любит навсегда, и любовная интрижка обязательно заканчивается браком. Если же не любит, то и сюжета никакого нет: моральность не позволяет нашему герою грешить с кем попало... В это трудно поверить, но такой была Америка после Второй мировой войны.
Из сорока пяти фильмов Грегори Пека я, можно сказать, не видел ничего. Если не считать снятого в 1969 году кинофильма "Золото Маккены" (и увидевшего свет в Советском Союзе примерно в те же годы, что было само по себе удивительно). Но этот фильм и героя Грегори Пека я почему-то не запомнил. Зато хорошо помню кинофильм "Снега Килиманджаро" режиссера Занука по рассказу любимого писателя моей юности Хемингуэя.
Сам Хемингуэй к герою Грегори Пека и кинофильму относился довольно скептически, пренебрежительно обозвав его "Снегами Занука". Этот фильм был снят в 1952 году, а я его впервые увидел году, кажется, в шестьдесят пятом. А потом еще один раз посмотрел год спустя в кинотеатре повторного фильма в Ленинграде, в глухом, медвежьем углу Петроградской стороны. И был ужасно разочарован и самим фильмом, и игрой Грегори Пека. Его герой был ненавистно манерен и глуп. Актер натужно пытался выдавить из себя нечто значительное, но у него ничего не получалось. Такие роли, где переживание ничем себя не выдает, хорошо умел играть советский киноактер Иннокентий Смоктуновский. Но Пеку профессионального мастерства явно не хватало, и он никак не мог добиться желаемой достоверности.
Третий фильм с участием Грегори Пека, который я помню, был "Римские каникулы". Он мне понравился, потому что он был весь такой непритязательный и современный (в этом кинофильме, например, я впервые увидел мотороллер, по тем временам, чудо дорожной техники). И еще потому, что партнершей Пека в картине была очаровательная Одри Хепберн, и у них была такая легкая, восхитительно-жизнерадостная любовь, которой всем интуитивно хотелось подражать. Даже понимая, что в жизни такой любви не бывает, и что это не более, чем кинематографическая иллюзия.
Одри Хепберн стала потом его любовницей. Но не надолго, словно подтверждая сказанное выше: искусство - это вымысел, которому не следует подражать в реальной жизни.
Знаменитых женщин у Грегори Пека было несколько. Первой его женой была известная финская актриса, красавица Грета Конен. Он любил также легендарную Ингрид Бергман и уже упоминавшуюся Одри Хепберн. Но второй и последней женой Грегори Пека стала не актриса, а французская журналистка, сотрудница парижского еженедельника "Франс-суар" Вероника Пассани. Ради завтрака с Пеком, когда он в очередной раз поссорился с женой и пребывал в дурном расположении духа, она отказалась от интервью с кумиром тогдашних интеллектуалов, писателем и философом Жан-Полем Сартром. Факт, подтверждающий глубинную, недоступную для интеллекта биологическую сущность любви.
Но у Консуэлы Веласкес было все наоборот, такая она была незаурядная женщина. В неполные двадцать лет она была мудрее многих зрелых и талантливых женщин, окружавших Грегори Пека. Это и было то, чем откровенно гордилась донья Консуэла в старости и непонимание чего с моей стороны повергло ее в такую неописуемую ярость.
Когда она вернулась в гостиную после небольшого перерыва - надо было дать себе время успокоиться, - на ее лице опять играла знакомая доброжелательная улыбка.
"Я ничего не понял из твой истории, Консуэла, - встретил я ее с легким вздохом; вздохом, говорившим скорее о сожалении, чем о раскаянии. - Но я всецело доверяюсь твоему чутью, твоей женской интуиции, - примирительно добавил я, рассчитывая, как всегда в сложных ситуациях, на женское всепрощение.
И я не ошибся. Она вернулась с небольшим подносом, на котором дымились две чашки кофе. Поставила его на столик возле рояля, знаком пригласила сесть. В глубоком кресле было приятно попивать крепкий и пахучий бразильский кофе и слушать неторопливые речи доньи Консуэлы. Она, кажется, вознамерилась окончательно сбить меня с толку.
"Нет ничего проще, чем понять женщину, - начала она с довольно странного заявления. До сих пор, насколько мне известно, принято было восхищаться женской непредсказуемостью и загадочностью, отличавшую представительниц прекрасного пола от нас, мужчин. - Просто вы, мужчины, предпочитаете материальную сторону дела, а для нас, женщин, в любви она не всегда оказывается решающей".
"Да-да, я слышал, - охотно киваю я, вспомнив провансальских поэтов с их определениями любви - "fin amor" ("любовь возвышенная") и "fol amor" ("любовь глупая, чувственная")".
"Не торопись с выводами, muchacho, - насмешливо прищурилась Консуэла. - Я такая же женщина, как все. Ты знаешь, - доверительно продолжала она. - Когда поднялась эта волна первого успеха, я сказала себе: стоп, Консуэла! Ни к чему хорошему это тебя не приведет. Возвращайся в Мехико, в свою далекую Гвадалахару, - куда угодно, только подальше от обрушившейся на тебя подобно горной лавине славы. От ее внешних признаков, muchacho. Потому что подлинная слава не зависит от количества аплодисментов и выпитых на приемах коктейлей. Подлинная слава - это любовь. Если она становится мечтой, а не исполнением..."
Много лет спустя я часто вспоминал странные слова, сказанные Консуэлой Веласкес. И делал вид, что очень хорошо понимаю их значение. Когда чего-либо не понимаешь, решающим становится твое представление. И мне уже кажется, что в выдумках провансальцев было так же мало правды, как и вымысла. И что правду следует искать не в возвышенных теориях, а в жизни и отношении к ней самой Консуэлы Веласкес.
А что же сама Консуэла?.. Много лет спустя после нашей мнимой встречи она была так же привлекательна и волнующа, как и тогда, когда я вел с нею наш странный, вымышленный диалог. Это случилось незадолго до ее смерти. Она умерла в январе 2005 года в трехэтажном особняке в Мехико, в комнате с портретом ее далекого предка дона Диего Родригеса Веласкеса. В комнате, где стоял ее старый рояль, помнивший ее легкомысленные импровизации, - все ее музыкальные сочинения, написанные ею на протяжении жизни.
После бегства из Соединенных Штатов, - бегства от любви и славы, она вышла замуж за простого и открытого человека. И прожила с ним долгую, очень долгую жизнь. Не знаю, вдохновлял ли ее этот мужчина, пожелавший остаться неизвестным, в ее искусстве. Скорее всего, он был ей нужен не для вдохновения и творчества, а для собственно жизни. Простой и естественной, какой часто не хватает людям, наделенным избыточными творческими способностями. Теперь я понимаю, что это и было подлинной целью долгой аскезы Консуэлы Веласкес. Она жила все эти годы в Мехико любовью, не связанной с конкретными личностями и обстоятельствами. Любовью вообще, если таковая еще возможна в нынешнем мире. Признать ее существование фактическим заставляет подлинная и уникальная жизнь Консуэлы Веласкес. Единственной из известных нам женщин, отказавшейся от славы ради тихого и безбурного существования. "При отсутствии усилий в творчестве, в сочетании с жизнью без каких-либо приключений и тревог"...
История мирового искусства, - прочел я в одной ученой книге, - есть движение от "человека наслаждающегося" к "человеку сомневающемуся", а затем и к "человеку отрицающему".
Жизнь Диего и Консуэлы Веласкес является вольной или невольной иллюстрацией этой старой, столь же горькой, сколь и справедливой истины.