Никонов Александр Викторович. Так искренно, так нежно

Так искренно, так нежно...

Спустя сколько лет

Спустя сколько лет на веранде в Вырице моей жене он рассказывает своё первое воспоминание обо мне: "После торжественной линейки, в классе, я его сразу приметил: волосы длинные, голливудская улыбка, белая рубашка, громкий голос, шутки, смех, девчонки вокруг! Ну, думаю - конкурент!" Один из двух верхних, крупных передних зубов у меня был тогда сломан, рукава рубашки, из-за моих слишком длинных рук, были мне как всегда коротки, а к громкости моего голоса до сих пор спокойно относится только моя жена. Но я молчу. Я не возражаю. Я вспоминаю... Тогда он представлялся Дэном и выглядел каждый день новым, только что распакованным другом куклы Барби. Ощущение чуждости было очевидно для нас обоих. Откуда же эта перемена чувств - к разности и далее. Всё дело в четырёх остановках метро, за компанию, один раз каждый будний день, в течение шести месяцев. "Площадь Восстания", "Владимирская", "Пушкинская", на "Технологическом институте", в просторечии "Техноложке", мы выходили. Он пересаживался и ехал в "Купчино", я поднимался наверх. Из нашего класса только Катя Антонова возвращалась домой на метро, но она пересаживалась на "Восстания". Одной остановки мало, четыре - вполне достаточно.

Спустя сколько лет мне легко представить, как я вижу её в первый раз. Она стоит перед комиссией, защищая реферат по истории на переводном/вступительном экзамене в 10 класс. Наташа Морозова. Высокая девушка в странной юбке. Точнее юбка была самой обычной: лёгкой, летней, в мелкий, пёстрый цветочек на тёмном фоне, но почему-то натянута она была, оголяя коленки, по самую грудь. Девушка от волнения была в полуобморочном состоянии, и казалось, что юбка просто опередила её. В марте, сидя на полу своей комнаты, Наташка ответит мне про неё так:

-- Ничего безумного. Обычная юбка с завышенной талией.

Обычная юбка... Один раз в моей жизни.

Прозрение случилось в сентябре, на спецкурсе по истории. Мы занимались в маленьком кабинете английского, парты которого стояли вдоль стен, лицом к центру. Морозова сидела напротив: льняные волосы до плеч, серо-голубые глаза, тонкие длинные руки. Просто, легко, гармонично, чувственно. Чуть-чуть угловато. Как будто наивно. От её одежды ничего не требовалось скрыть кроме наготы. Тем более подчеркнуть, оттенить... При этом одевалась она замечательно! Эти немыслимые ежедневные свободные плотные сарафаны: синий, зелёный, чёрный. Эти обтягивающие свитера в один цвет или тонкую неяркую полоску. Эти накинутые бежевые рубашки. Эта белая короткая шубка нараспашку. И ещё рюкзачок - маленький вельветовый с тремя металлическими ключиками на французской булавке, которыми ничего не открыть.

Спустя сколько лет, если я сяду в вагоне метро на пол, или сладковатый привкус холодного воздуха, от почти ещё неощутимого солнечного тепла, остановит, подскажет, и я узнаю до мелочей ту погоду, тот дневной город - она первая откликнется в моей памяти. Это странно. Вроде бы всё тоже в равной степени относится и к Дэну, и к Морозовой, и ко мне самому, а первой откликается она - Катя Потёмкина. Небольшой рост, что-то мальчишеское, огромные карие глаза, крупный нос, тонкая улыбка, тёмные волосы, всегда казавшиеся немного спутанными. Джинсы, мешковатые свитера, серая дублёнка и синий берет. Простые ботиночки и кожаный рюкзак. Но главное - её потрясающая естественность, стихийность, выразительность. Её интонации. Самая простая фраза - "Морозова, пойдём покурим" - сказанная ею, очаровывала, поднимала уголки моих губ. Она единственная в моей жизни, кого не обобщала сигарета, а лёгкая грубоватость речи только усиливала шарм, сочетаясь удивительным образом с трогательностью и нескрываемой беззащитностью.

Первый раз мы с Дэном увидели её во вторник, между двумя уроками спецкурса по литературе. За минуту до конца последней перемены она вошла с Морозовой в маленький кабинет, где мы сидели, быстро подошла к нашей парте и без лишних слов знакомства сказала Дэну:

- Дай плеер на урок.

И он дал.

Мой первый поцелуй

Потёмкина стала приезжать почти каждый день. Хотя сама училась на "Ладожской", а жила на "Удельной". Непонятно почему её появления казались мне само собой разумеющимися. Может, из-за дэновской плейбойской самоуверенности, распространившейся как-то и на меня? Может быть, я считал, что она приезжает к Морозовой? В общем, казалось абсолютно нормальным выйти с последнего урока и увидеть её сидящей на подоконнике или на полу, в крайнем случае, курящей на улице у школы: "Вы на метро...Ну, я с вами..." И мы идём: я, Потёмкина, Антонова и Дэн, иногда ещё кто-нибудь, проводя всю совместную дорогу в несмолкаемых разговорах, шутках, подколках. В метро нам особенно нравилось втаскивать выходящую на "Восстания" Антонову обратно в поезд, в последний момент схватив её за коричневую дублёнку. Если мы были в большом азарте, на следующей остановке повторялось тоже самое. Антонова ругалась на нас, но не всерьёз. Дэн ей нравился, казалось, она ему тоже. Казалось до тех пор, пока он не поцеловал Потёмкину в полупустом вагоне метро, неожиданно наклонившись между мной и Антоновой, и оборвав на полуслове нашу обыкновенную, ежедневную болтовню.

E⁷

Они всё решили глазами. Они были бесстыдней любой порнографии, возвышеннее любого стихотворения о любви. Всё самое откровенное и чувственное, что может произойти между мужчиной и женщиной, было передо мной в одном их поцелуе. И мне стало трудно дышать.

Пусть будет - "выбежала". Не столько от ревности, или того, что была её остановка, а потому что выбежать хотел я. Но не было повода, формального, чтобы не мучиться завтра ненужными объяснениями. А у неё он был. Двери открылись, и Антонова стремительно выбежала из вагона в сторону перехода на "Маяковскую". Секунд тридцать я смотрел ей вслед, потом три остановки на свое собственное отражение и вестибюли возникавших станций. Когда поезд выехал на "Техноложку", я почему-то сказал: "Выходим...", - хотя Дэн и Потёмкина уже повернулись к дверям. Выйдя из поезда, мы попрощались. Потёмкина была Дэну по плечо, и, обняв его, легко поместилась у него под рукой, как под крылом. Они были счастливы. Дэну ответная влюблённость была привычна, Потёмкиной - нет, поэтому она смотрела на меня чуть-чуть виновато.

Почему мы не включили свет

Я боялся ненужных объяснений? На следующий день Дэн вообще не пришёл в школу. И через день тоже. Потом была экскурсия всем классом в музей-квартиру Достоевского, на которую он взял Потёмкину с собой. Я был рад этому, но в первой же комнате он тихо сказал мне: "Мы передумали. Расскажешь завтра, чего тут было". Влюблённые не нуждаются в друзьях, вообще, в других людях. Я проходил это потом много раз - в том числе с каждой следующей его девушкой. Это нормально. Это объяснимо. Но хорошей истории из этого не получится. Я уверен. Потому что тогда всё было по-другому. Дэн пришёл в школу и в середине второго урока, сидя со мной за одной партой, шёпотом предложил: "Давай закосим алгебру. У Потёмкиной четыре урока - сделаем ей сюрпрайз!"

Это было сумасбродной идеей. Дэн плохо представлял, где находится её школа, хотя знал номер. К тому же у нас было мало времени. Но нам очень хотелось её удивить! Думаю именно поэтому в тот момент, когда мы поднимались на "Ладожской" вверх, Потёмкина благополучно проехала мимо нас вниз на параллельном эскалаторе. "Катька!" - дёрнул я Дэна, провожая её взглядом, и мы заорали на два голоса,- "Потёмкина! Потёмкина!" Она не слышала. Ступени нашего эскалатора были пусты и мы побежали им навстречу, то есть почти на месте, продолжая истошно кричать её фамилию. Наконец, она обернулась, вынимая из ушей "ракушки" дэновского плеера.

- Жди нас внизу! - крикнул ей Дэн, тыча в нужном направлении указательным пальцем, в качестве сурдоперевода, и мы резко остановились. Но его рюкзак - модный, чёрный, адидасовский рюкзак с большими белыми буквами streetball, который он так не любил класть на пол, слетев с плеча, продолжил движение и ещё ступенек пятнадцать катился вниз, почти как нарисованный на нём оранжевый баскетбольный мяч.

- Подберём его наверху,- садясь на ступеньку, спокойно сказал Дэн.

Потом, когда мы не виделись с Морозовой три года, и было три часа ночи, в момент её десятисекундного замешательства от нашего появления у неё на пороге, я, вдруг увидел, поймал в её взгляде - она тоже всё помнит. Помнит с самого начала, с того момента, как мы также неожиданно оказались у её дверей, подобрав наверху эскалатора дэновский рюкзак, и спустившись вниз к Потёмкиной, которая, обнимая Дэна, выпалила:

- Вы с ума сошли! А если бы мы разминулись? Хорошо, что у Сашки такой громкий голос, только он может переорать плеер!

- Это комплимент? - спросил я.

- Это констатация факта, - ответила она и, усевшись на массивную скамью в середине вестибюля, спросила, - Какие планы?

- Да, собственно никаких,- произнёс Дэн.

И тогда она сказала:

- Давайте зависнем у Морозовой.

Подъезд был таким же обыкновенным, как и три года спустя: узким, старым, грязноватым, со стёртыми ступенями, неработающим лифтом и надписями на стенах первого этажа. Двери и звонок тоже не изменились. Даже стояли мы также: Дэн - слева, я - справа, только за спиной Потёмкиной, которая на вопрос "Кто там?", смеясь от какой-то очередной нашей шуточки, ответила: "Морозова, пусти воды напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде!"

В три часа ночи она была удивлена сильнее, но и в тот раз мы остались довольны произведённым эффектом. Наташка помогла нам повесить куртки и провела в большую, светлую комнату - родительскую и гостиную одновременно.

- А я тут "Каспера" по видику смотрю,- сказала она, подходя к телевизору.

- Не выключай, не выключай!- закричала Потёмкина,- Сейчас будет мой любимый момент! Перемотай немного. Вот! Вот! Этот мальчик здесь такой лапочка! А, Морозова?

- Вы чай будете? Кстати, М.Б. про вас спрашивала.

М.Б. - это Марина Борисовна, наша классная руководительница и учитель литературы.

В тот день мы прожили у Морозовой до вечера: болтали, пили чай с хлебом, бегали по квартире, кидаясь диванными подушками. Когда ещё по-зимнему рано стемнело, Наташка помыла кружки и сказала:

- Сейчас родители придут. Пойдёмте ко мне в комнату.

И мы пошли. Войдя туда, Дэн с Потёмкиной тут же скинули тапки и забрались с ногами на наташкину кровать. Морозова села на подоконник единственного в комнате окна, в котором был виден вариант классического питерского пейзажа - кусочек улицы, большой брандмауэр, кусочек двора. Комнату едва освещал только жёлто-белый уличный фонарь. Свет никто не включил. В этом было что-то доверительно-чувственное, непривычное для меня, поэтому, садясь на доставшийся мне тёмный венский стул, я перевернул его спинкой вперёд.

- Ты же на гитаре играешь,- сказала мне Морозова,- Вот, послушай.

Она нагнулась к письменному столу, стоявшему в углу рядом с окном, два или три раза перемотала уже вставленную в магнитофон кассету и, снова сказав "вот", опять возвратилась спиной к откосу окна. Это была самопальная, домашняя запись. Мужской голос в динамике произнёс: "Я тут разучил новую песню - сейчас тебе сыграю..." Удивительно, но именно так я впервые услышал "Белую реку" Шевчука, хотя клип на неё вовсю крутили по "NBN". Когда грязным ля-минором песня кончилась, Наташка снова наклонилась к столу и, нажав "STOP", спросила:

- Ну, как?

- Да, нормально,- ответил я,- такой средний уровень.

- Просто я в этом ничего не смыслю,- совершенно не расстроившись моему спокойному ответу, произнесла она,- Это мой парень. Он в Москве живёт. Мы в Туапсе познакомились. У нас дом в Туапсе у бабушки.

- А у нас дом в Крыму,- отозвался из темноты Дэн,- Я в Крыму полдетства провёл. Туапсе тоже на Чёрном море?

- Тоже. Краснодарский край, недалеко от Сочи.

И она стала рассказывать, как у них этим летом всё началось. Я никогда не был в Туапсе. По-моему, там горы или холмы, но, слушая Морозову, я почему-то представил себе пустынный степной берег, бесконечный песчаный пляж, редкие летние домики и её с жёлто-коричневым загаром и белыми-белыми выгоревшими волосами. Может, всё дело в звукописи названия - к горам оно не подходит, а может, в том странном, весь день нараставшем во мне чувстве сбывшейся мечты, хотя никакой внятной мечты, на самом деле, не было.

-... и вот теперь он тусуется в своей Москве, учится там на режиссёра, звонит мне почти каждый вечер, кассету прислал, на зимних каникулах уговаривал приехать. А у самого однокомнатная квартира с одной кроватью. Я ему говорю: "Сначала вторую кровать купи - тогда подумаю!" Но на самом деле родители не отпустят. Может быть, он весной сюда приедет,- закончила Наташка.

- Морозова, блин, ты давай - когда он звонит, включай всё своё обаяние,- проговорила Потёмкина,- не терпится посмотреть на парня с такой рок-н-рольной фамилией - ни имени не надо, ни прозвища!

- Да? А какая у него фамилия?- с лёгким оттенком ревности спросил Дэн.

- О!- иронично произнесла Морозова,- Сюр!

Родители действительно пришли. Я узнал об этом первым, когда мы стали собираться домой. После тёмной комнаты свет в прихожей казался особенно ярким и резким. Наташкин отец стоял возле вешалки - высокий, худощавый мужчина с проседью и усами. Я поздоровался. И тогда он начал на меня орать. У него была нервная работа и красивая дочь. Я на него не обиделся, только растерялся.

- Почему вы не включили свет?! - постоянно повторял он,- Почему вы не включили свет?!

Я оглянулся в сторону комнаты, где остались Морозова, Потёмкина и Дэн, но оттуда никто не выходил, а щель под дверью была по-прежнему тёмной.

- Почему вы не включили свет?! - не унимался наташкин отец.

Я молчал. Её мама пыталась его успокоить. Чем больше он орал, тем бредовее всё это в целом выглядело. Но абсурднее всего было то, что и без его истерических воплей, ещё там, в комнате, я задавал себе внутри подобный вопрос.

Хорошо, что у Потёмкиной развязались шнурки

Сейчас я выскажу утверждение, которое покажется верхом самоуверенности любому питерскому жителю. И дело не только в глобальном изменении климата, которым столь усердно занимают наши уши и души, а в самой природе этого места, где никакие прогнозы погоды не оправдываются, если, конечно, не содержат в себе три-четыре её варианта, никакие народные приметы не работают. Бог любит режиссировать наши жизни без посредников, и погода его главный приём. Не поэтому ли мы, в священном испуге от подобной прямоты, так часто водружаем скульптуры ангелов на колонны, кровли соборов и прочее. Но, тем не менее, я утверждаю - 4 марта в Питере всегда зимний день: холодный, бесснежный и, чаще всего, ясный. Даже если зимы вообще не было. Исключение случилось только в прошлом году, и до вчерашнего дня я думал, что изменение климата, действительно, стало глобальным... Но всё вернулось на круги своя, поэтому Диня меня опередил. Только я собрался набрать его номер, как телефон запиликал. "Я нажал на кнопку и перешёл на ?ты?..."

- Привет!

- Привет! Слушай: смотрю вчера в интернете прогноз - 0...+1, пасмурно, мокрый снег. С утра выезжаю - -10, холодно и ясно. Как тебе это удалось?

Я не отвечаю на его вопрос, а просто говорю:

- С днём рожденья!

E⁷

В общем, как вы уже, наверное, догадались, тогда на следующий день было холодно, бесснежно и ясно. И это был день рождения Дэна. Я был уверен в приглашении, в продолжении, в том, что Морозова, я и Дэн пробудем в школе не дольше одного урока - до приезда Потёмкиной - и всю дорогу думал, как выкрутиться с подарком и надо ли будет вернуться домой за гитарой.

На историю Дэн опоздал, поэтому только на первой перемене я смог выпалить ему в ухо:

- Поздравляюсднёмрожденьяжелаюсчастьявличнойжизнипух! - не удержавшись и растрепав рукой его, как всегда ровную, модельную стрижку.

- Тихо, тихо, блин, Саня! - немного нарочито отскакивая от меня, проговорил он, - Дай лучше в качестве подарка домашку по литре скатать. М.Б. меня точно сегодня спросит.

И всё. То есть, он собирался учиться и никуда не приглашал. Я растерялся и четыре урока ещё на что-то надеялся, пока из окна кабинета химии не увидел Дэна, покидающим школу. До конца учебного дня я ещё кое-как продержался, а по дороге домой захандрил окончательно. Оказавшись в своём подъезде, я поднялся по лестнице и остановился перед дверью в квартиру. Дома никого не было, кроме телефона, потому что он звонил. Без всяких вразумительных причин я решил не входить, пока он не перестанет. Телефон звонил. Я облокотился на дверь. Телефон звонил. Я упрямо ждал. Телефон звонил, звонил и звонил! От того, что у Потёмкиной развязались шнурки.

Я бы мог написать, что у меня лопнуло терпение, или красивее, что я почувствовал - это она, точнее они с Морозовой... Но на самом деле, вдруг, с непостижимой скоростью я вынул из кармана ключи, открыл дверь, бросил в прихожей рюкзак, стянул левый ботинок, допрыгал на одной ноге до комнаты, снял трубку, сказал "алло!" и услышал голос Потёмкиной:

- Саня!.. Ай, блин! Шандец! Я башкой об телефон треснулась, пока тебя ждала! В смысле, пока ждала, когда ты ответишь, смотрю - шнурки развязались! Думаю - завяжу и повешу трубку, а ты - "алло!" Я выпрямилась и башкой об автомат! Наташка, посмотри у меня крови нет? - и после паузы, - Дэн ждёт нас у себя в Купчино на день рожденья. Велел мне, чтобы я тебя пригласила, и дал таксофонную карточку. А на ней всего три единицы, так что рожай быстрее - идёшь или нет?

- А подарок? - смутился я.

- Морозова, слышишь? Ему нас недостаточно, чтобы согласиться! Подарок требует! - засмеялась она, - Бери гитару и встретимся через полчаса на "Техноложке", в светлом вестибюле у эскалатора. Успеешь?

- Обижаешь! - неуклюже попытался парировать я её ироническую атаку.

- Обожаю! - опять засмеялась она и повесила трубку.

Секунд десять я слушал гудки, потом тоже положил трубку, быстро сунул гитару в большой полиэтиленовый мешок из-под какой-то давнишней маминой шубы, замотал его на кухне чёрной резинкой, поднял в прихожей с пола на обувницу рюкзак, одел ботинок и вышел, окрылённый и опьянённый самым издевательским и лучшим приглашением на день рождения в моей жизни.

Дэновская "двушка", в которой он жил со своими родителями, находилась на одиннадцатом этаже серого четырнадцатиэтажного дома, стоявшего наискосок от метро, через пустырь за ларьками. Он так и объяснил Потёмкиной: "Выйдите наверх, пройдёте автобусное кольцо, ларьки и просто поверни голову вправо".

- Вроде бы, ничего сложного, - перекрикивая гул поезда, везущего нас в Купчино, комментировала она его объяснение,- но не забывайте, что у меня "топографический дебилизм"! Я и в трёх соснах заблудиться могу!

В подобных ситуациях простые объяснения меня тоже часто настораживают, но тут всё, действительно, оказалось элементарно. Правда, только до подъезда, так как он был закрыт на кодовый замок, о котором Дэн ни словом не обмолвился. Я хотел попытаться угадать комбинацию, но Морозова с Потёмкиной отстранили меня и взяли дело в свои девичьи руки. Однако, дело это не пошло. Замок был старый, с пластмассовыми чёрными кнопками, три-четыре из которых, обычно, были более стёртыми от использования, что и выдавало код, но в данном случае это не сработало. Девчонки упрямо перебирали различные сочетания цифр, но замок не поддавался. Потёмкина рассердилась, стукнула ладонью в дверь и крикнула в направлении одиннадцатого этажа:

- Дэн, блин, fuck you! Придурок обаятельный! Какой код?!

- Подержи, - сказал я и, дав Морозовой гитару, нажал, почти не глядя, 4-6-9. Эти цифры были едва заметно написаны простым карандашом в левом верхнем углу двери. Замок щёлкнул. Потёмкина с Морозовой смотрели на меня, как ни одна другая девушка до этого, с восхищением. Сердце моё учащённо забилось, но я не подал виду и, взяв у Наташки обратно гитару, произнёс:

- Бонд. Джеймс Бонд.

Квартира Дэна была неуютной, пафосной. Например, в комнате, где он спал и, где для нас в тот день был накрыт стол, почти всё пространство занимал зелёно-синий, "дутый", с глянцевым отливом комплект из двух огромных кресел и такого же избыточного дивана, на книжных полках мебельной стенки стояли увесистые нечитанные тома, а на потолке висела хрустально-позолоченная люстра, которую потом я частично разбил лихим взмахом подушки. К тому же в его квартире я впервые оказался вблизи микроволновки, электрочайника, музыкального центра, цветного телевизора и видеомагнитофона одновременно, что только усилило первое напряжённое впечатление. Но на три года эта квартира стала для меня вторым домом. Я любил приезжать туда, к Дэну, сидеть, а часто и ночевать в этих ужасных креслах, превращавшихся в мою кровать с помощью нехитрой банкетки, есть приготовленные его мамой острые, наваристые, мясные супы из большой, глубокой тарелки с пышными, полуобнажёнными женщинами на дне, или смотреть по видику вместе с ним какую-нибудь американскую фигню, обжигаясь горячим чаем из небьющейся, белой кружки, утверждавшей нехитрой английской надписью с сердечком, что я люблю кофе.

- Какого хрена ты не сказал про код?! - начала Потёмкина свою поздравительную речь к Дэну, когда мы первый раз оказались в этой самой квартире.

- Что-то странное, не помню, когда у нас дверь в подъезд вообще закрывалась,- стал оправдываться он с недоумённой улыбкой, картинно подняв руки. Удивительно, но потом это подтвердилось, потому что с тех пор, когда бы я не приезжал к нему, подъезд, действительно, всегда был нараспашку.

- Врёшь! - выразила Катька общее мнение,- Но в честь дня рождения я тебя прощаю!- и поцеловала Дэна, на мгновение очаровательно встав на цыпочки.

- На этом официальная часть закончена,- обнаглев от своего успеха одиннадцатью этажами ниже, объявил я и заглянул в комнату, где был накрыт стол.

Дэновские родители всё приготовили и оставили его встречать гостей, что меня как-то сразу к ним расположило, вопреки общей обстановке в квартире. Потёмкина, я и Морозова сняли куртки и обувь, Дэн разогрел в микроволновке курицу, и праздник начался. Мы веселились от души, ели наготовленные вкусности, смотрели фотки, пели втроём Дэну песни Чижа, "ДДТ", "Чайфов" и ГО, выяснив, что у него по части русского рока огромный пробел в образовании, и попробовали, в качестве дегустации, уникальный крымский ликёр из лепестков роз, нарушив запрет дэновских родителей. Апофеозом происходящего стал праздничный торт. Когда Потёмкина с Морозовой внесли его с шестнадцатью горящими свечами в тёмную комнату, я стал отчаянно бить по струнам, хаотично перебирая мажорные аккорды, и мы втроём запели, точнее почти заорали:

- Happy birthday to you! Happy birthday to you! Happy birthday...

- Тихо, тихо! - прервала всё Катька и за одно словосочетание, пройдя интонационный путь от Мерилин Монро до Егора Летова, пропела,- ...Mister presiДЭ-Э-ЭН!!!

- Happy birthday to you-у-у-оу-оу-у бам-бара-бара-бам! - грянули мы вместе, и Дэн изо всех сил дунул на свечи, которые тут же погасли, все кроме одной. Воздуха в лёгких у него уже не было, и он, без тени сомнения, просто плюнул в неё и в торт! Наступила полная темнота, среди которой с одинаковым веселием и восторгом я закричал "Ура!", Морозова: "Дэн, ты плюнул в торт?!", а Потёмкина просто: "Придурок!"

Это был пижонский плевок, и теперь, если Диня в очередной раз хмурит брови, когда я кладу чай в заварочный чайник рукой, или твердит мне о гигиенической необходимости бритья мужских подмышек, я вспоминаю его выпендрёжную влюблённость в Потёмкину - так непохожую на мою.

Большая плитка шоколада "Tarragona"

Лёд потрескался очень быстро. Хотя солнце было ещё совсем слабым, хватило двух ясных дней, чтобы он крупными льдинами поплыл по Неве, задевая гранитные набережные и ломаясь, там внизу, подо мной, об опоры Литейного моста: неровно и с тихим треском, как когда-то шоколад в руках Морозовой на этом же самом месте. Я оказался тут случайно и не испытывал никакой ностальгии, просто любовался своим прошлым: наташкиными красноватыми обветренными пальцами, плотно сжатыми губами Потёмкиной, с торчащим между ними куском шоколада, который она выхватила ртом у отвернувшегося на мгновение Дэна, тем, как он бросился за ней с криком "Ловите эту ворону!", а потом его смешно сдвинутыми бровями, когда он пытался, мучая шоколадную обёртку, догадаться, как делают бумажные самолётики. Шоколад был молочный, большая плитка с цельным фундуком, назывался "Tarragona" и стоил дорого, во всяком случае, для меня, чьи карманные деньги ненамного превышали стоимость свежего номера "Спорт-экспресса".

- Какой срок хранения у шоколада?- спросила Морозова, когда мы ещё стояли на набережной и смотрели, как чайки с гордым видом плывут на торчащих из воды ветках чёрного топляка, похожего на скелет огромной рыбы.

- Морозова, ты не способна хранить шоколад, - с ироничной улыбкой произнесла Потёмкина, немного навалившись на гранитный парапет, чтобы выглянуть из-за Дэна.

- А зачем тебе срок хранения шоколада? - спросил я Наташку.

- Сюр вчера звонил. Сказал, что будет каждую неделю покупать для меня плитку "Таррагона", пока я не приеду.

- Тогда есть смысл не приезжать подольше...

- Точно, - подхватил Дэн, - До восемнадцатилетия. Как раз папа отпустит.

- Смеются, приколисты, блин, - нарочито сочувственно произнесла Потёмкина, снова выглядывая из-за Дэна, - Не понимают, как он на тебя действует! Да, Морозова?

- Сюр или шоколад? - уточнил я.

Чуть-чуть приподняв брови и уголки губ, Морозова насмешливо поглядела на меня и произнесла: "Таррагона", - с провокационным ожиданием ответа. Ей нравилась моя мальчишеская ревность, и в этом я почувствовал лёгкий намёк на взаимность, оттого больше всего на свете в тот момент мне захотелось, чтобы в кармане моей чёрной куртки, рюкзаке или, на худой конец, дома, в шкафчике над кухонным столом, оказалась большая плитка молочного шоколада с фундуком: в золочёной фольге и коричневой обёртке. Абсолютно по-детски я хотел чуда, и вместо того, чтобы попытаться придумать, как раздобыть "Таррагону", неуклюже проговорил:

- А я "Tablerone" люблю. Названия похожи, - и вынул руку из кармана, потому что шоколада там не было, или потому что Дэн с силой потянул меня за рукав.

- Блин, я забыл объявление для "Рекламы-Шанс" у метро в специальный ящик бросить! Саня, давай сгоняем? Девчонки, подождите нас здесь! Мы - быстро! - проговорил он, и буквально перетащив меня через дорогу в неположенном месте, на бегу спросил, - Узнаем?

- Чего? - не понял я.

- Как он на неё действует.

Не останавливаясь, Дэн вынул из кармана свой мягкий, коричневый бумажник и сказал:

- Должно хватить. Последние барыши от ножниц по металлу, - он, по предложению отца, зарабатывал себе карманные деньги продажей через газету всяких ненужных вещей, оставшихся после распада отцовской строительной фирмы, - А у тебя что-нибудь есть?

У меня денег не было.

Мне не хотелось, чтобы Дэн покупал шоколад, но бежать нравилось, потому что нравился сам Дэн. Его порывистость и решительность увлекали. Я чувствовал - он взрослеет быстрее меня. Это будоражило. Наверное, поэтому я держался за ним следом только один квартал, а потом взял рюкзак с плеча в руку, стремительно набрал скорость и пошёл на обгон. Он тоже прибавил. Мы неслись между прохожими на перегонки, как сумасшедшие. Быстроту моих ног он компенсировал безрассудностью на перекрёстках. И всё-таки у ларьков я был первым. Почти врезавшись в ближайший из них, я тут же отыскал за стеклом "Таррагону" и ткнул пальцем:

- Вот!

- Бл-и-и-ин! Четырёхсот рублей не хватает! - простонал Дэн, и рванул к другому ларьку, - Тоже самое!

- Давай у выхода из метро посмотрим!

- Тут его вообще нет!

- Может, в булочную у школы?

- Долго! Догадаются! Весь эффект пропадёт! - и тогда его осенило, - Займём у Лиманской! Я телефон помню - позвоню ей с таксофона! Беги к подъезду!

Лидка Лиманская была нашей одноклассницей и жила в угловом доме, напротив метро. В её подъезде был домофон, но номер квартиры мы не знали. Поэтому таксофон был единственным шансом. Возле лидкиного дома я был через тридцать секунд, ещё пару минут ждал. За это время я подготовил две фразы. Одна была: "Лидка, всё - теперь мы болеем только за Шумахера!" - если Лиманская выйдет и даст деньги (она истово поддерживала этого самодовольного немца из "Формулы - 1"); другая: "Даже у твоей самоуверенности должен быть предел!", если прибежит Дэн. Ни та, ни другая фраза мне не понадобились. Когда дверь в подъезд запищала и открылась, из неё, неожиданно для меня, вышла очень красивая незнакомая девушка, чем-то напоминавшая героиню изящных японских гравюр. Она протянула мне четыре мятых голубых сторублёвых бумажки и, улыбаясь, спросила:

- У сестры в классе все такие сумасшедшие?

- Нет, только тот, кто вам звонил,- ответил я, плохо понимая, что происходит, добавил "спасибо", взял деньги и побежал к метро, крича сначала про себя, а потом в голос - Дэну: "Минута! Сестра! Телефон! Невозможно!"

Ни за какие деньги нельзя купить большую плитку шоколада "Таррагона", о которой потом стоило бы написать целую главу. Дэновский азарт, эффектность сюрприза, наш безрассудный бег, неожиданная сестра Лиманской сделали её такой. Когда мы уже были готовы на всех парах вылететь обратно на набережную к девчонкам, Дэн снова схватил меня за рукав и, запыхавшись, проговорил, протягивая мне "Таррагону":

- Стой... Отдышись... Держим вместе... Выходим, как ни в чём не бывало... И ещё давай вот эту, ту, что нам по NBN-у вчера понравилась.

Я взял одной рукой свою сторону шоколадки, мы обняли друг друга за плечи и вышли на набережную, громко запев:

Здесь можно петь и смеяться, и пальцы купать в жемчугах,

Можно гулять по бульварам, и сетью лукавых улыбок,

Можно в девичьих глазах наловить перламутровых рыбок,

И на базаре потом их по рублю продавать!

В этой безумной... В этой безумной...

В этой безумной любви, мы, конечно, утопим друг друга.

И будем вместе лежать, как две морские звезды!

Влюблённость и школьная карточка

Каждый день мы гуляли по городу. Объяснить это довольно просто. Во-первых, мы жили в разных его частях: я на Садовой, Морозова у Финбана, Дэн в Купчино, Катька на Удельной. Во-вторых, дома у кого-нибудь из нас мы зависали только, когда там не было родителей. Чаще всего это происходило в наташкиной квартире, но обычно такие возможности были довольно короткими. Многочисленных кафе, всяких там "Чайных ложек" тогда ещё не расплодилось, редкие клубы и дискотеки известные нам (помню, многие с придыханием говорили про какой-то "Candy man") гремели тошнотворной попсой. Добавьте к этому раннюю весну вокруг, непозволявшую целый день проваляться на травке где-нибудь в Таврике, и останутся только два варианта: найти какой-нибудь тёплый просторный парадняк со спокойными жильцами или каждый день отправляться на новую прогулку по городу.

Выбор произошёл как-то сам собой. Всё началось с того, что три дня мы безуспешно помогали Потёмкиной искать по магазинам замшевые голубые ботинки, как из песни Элвиса. Именно в процессе этого поиска, постепенно, движение по городу стало для нас ежедневной формой наших свиданий. Если мы прогуливали школу, то встречались на "Техноложке" и отправлялись, туда, куда вдруг приходило в голову. Если учились, то после уроков дожидались Катьку и шли на Неву, а оттуда - в любую сторону.

В конце доэлектронноцифровой эпохи всё, что нам нужно было для наших городских путешествий, кроме собственных ног - школьная карточка: маленький неказистый бумажный проездной билет. Стоил он очень дёшево, убирался для сохранности в прозрачный пластиковый футляр, позволял ездить, сколько хочешь на любом городском транспорте, и каждый месяц был нового цвета. Влюблённость и школьная карточка заворожили меня городом, в котором я прожил до этого всю свою юную жизнь.

E⁷

Питер принадлежал нам. Великие архитектурные шедевры и купчинские спальные коробки; блистательные шумные проспекты с головокружительными перспективами и странные, обшарпанные улицы: то узкие, то короткие, то без всяких названий, то всё вместе; строгие, распахнутые настежь набережные Невы и гулкие, изнаночные анфилады проходных дворов-колодцев. Несуразные места, открыточные виды, необыкновенные уголки, образы-штампы...

Толкаешь на Миллионной ветхую дверь подъезда - за ней узкая лестничная клетка. Слева от нижнего пролёта - тесный проход-коридор, по которому ты попадаешь на такую свободную парадную лестницу, что от неожиданности делаешь глубокий вдох. Но главное - в открытом просвете выхода на набережную, как в иконостасной раме с полукруглым верхом, колокольня Петропавловки с беззвучно трубящим ангелом на шпиле.

Или в знаменитом египетском доме на Захарьевской, мимо огромных "фараонов", покрашенных едкой советской синей краской, поднимаешься на последний этаж, потом по железной лестнице, открыв люк, залезаешь на чердак и через слуховое окно - на крышу. Стараясь не греметь кровлей, переходишь на соседний дом, где по ржавым ступенькам забираешься на старую вышку пожарного наблюдения, которую все почему-то называли "колабашка". Хочется что-нибудь крикнуть под стать захватывающему чувству полёта и крепко держаться за полуразрушенные перила. Холодный ветер путает волосы, а вокруг на все четыре стороны, меняющий имена, но сохраняющий стойкую верность прозвищу, город, в котором нужно жить пешеходом.

Любовь рвётся в пространство, потому это лучший способ познания мира. Ей не сидится долго взаперти, ведь никто не ставит светильник под стол, но на стол - и светит всем.

Искренние, волнующие, нежные, странные чувства, которые мы испытывали друг к другу, любовью не были. Но они были ей созвучны - в том числе нашим неугомонным кружением по Питеру. Хотя, может быть, я придаю ему значение только из-за того, что одновременно с ним выходила из своего дома на Гороховой, садилась в любой автобус, троллейбус, трамвай, доезжала до кольца и возвращалась домой пешком, впитывая Питер, моя будущая жена.

Он твой навсегда

Теперь уже совершенно ясно, что Дэн с самого начала занял своё особое место в моей жизни, став первым - и потому главным - моим другом. До встречи с ним представление о дружбе у меня было каким-то надрывным, растущим из выражения "друг познаётся в беде". Причём в беде непременно большой, романтической, на грани жизни и смерти, как у Высоцкого в "Песне о друге". Оттого сначала мне и в голову не приходило, что именно между мной и Дэном есть что-то прочное. Всё казалось слишком простым и лёгким. Даже среди одноклассников долгое время никто не называл нас друзьями. Чуткая Потёмкина сделала это первой. Помню, была середина урока. Марина Борисовна попросила меня намочить тряпку для доски, поэтому я вышел из кабинета. Катька сидела на подоконнике, вполоборота ко мне. Я обрадовался, тремя шагами пересёк маленькую рекреацию флигеля и произнёс:

- Потёмкина, ура! А ты чего так рано?

Вот тогда-то она и сказала:

- Твой друг - сука.

Катька сделала акцент на последнем слове, вся моя дальнейшая жизнь - на предпоследнем, а я в тот момент - на первом. Оно обожгло меня своим разделением, ведь я ощущал себя, Дэна, Потёмкину и Морозову чем-то цельным, сплочённым. Катька была слишком влюблена, слишком обижена, чтобы думать о моих переживаниях, но при этом, повернувшись ко мне, заметила:

- Ты пачкаешь джинсы тряпкой...

Я опомнился, подошёл к двери учительского туалета и быстро открыл её полученным от М.Б. ключом. Никогда в своей жизни я не споласкивал тряпку для доски так тщательно, но не придумал ничего лучше "Подожди нас до конца урока..."

Сначала она не ответила, но когда я уже входил обратно в класс, коротко и сдержанно произнесла:

- Он подкатывает к Морозовой.

Если меня спрашивают, в чём секрет постоянства нашей с Диней дружбы, я обычно отвечаю так: "У нас просто слишком разные вкусы по части девушек. Когда один влюблялся, другой всегда спрашивал себя в душе: "Что он в ней нашёл?"" Звучит красиво, но для того чтобы это было правдой нужно добавить одну фразу: "А Потёмкина с Морозовой - исключение, которое только подтверждает правило". Ещё ни разу я её не произнёс, потому что влюблены мы в них были настолько по-разному, что Диня узнает о моём чувстве, только прочитав эту повесть. Он был влюблён в Катьку с Наташкой по очереди, я - одновременно. Он действовал, очаровывал, добивался, я наблюдал, любовался, томился. Я знал о его чувствах, он о моих не догадывался. Он всё разрушил, я до сих пор пытаюсь хоть что-то сохранить...

Мы должны были соперничать, ревновать, противостоять, а стали лучшими друзьями. Уже тогда, хотя поначалу и неосознанно, я ощущал, что друг без друга даже в одних и тех же девушек мы не были бы влюблены столь ярко, интенсивно и пронзительно.

Только раз в своей жизни -- после урока литературы, с которого началась эта глава, я бросил Дэну по-настоящему злой вызов. И выиграл, став бессмысленным обладателем одного из трёх маленьких ключиков, прикреплённых Морозовой французской булавкой к своему рюкзачку.

Когда Дэн первый раз попросил у неё один из них? В понедельник, потому что урок химии был последним. Мы сидели на задней парте в средней колонке, а Морозова рядом с нами, через проход, с дэновской стороны. Тетрадь по химии Дэн забыл дома, поэтому в начале урока он вырвал чистый листок из другой тетрадки. Погода была ясной. Тёплые солнечные лучи сквозь большие окна заливали своим светом класс и создавали совершенно нерабочее настроение. Записав тему и продиктованное химичкой определение, Дэн поглядел на Морозову, на её рюкзачок, лежавший внизу возле парты, перевернул листок обратной стороной и, написав "Наташка! Подари один ключик!", незаметно передал его ей. Она вернула листок почти сразу. На дэновскую просьбу, написанную его красивым, крупным, с правильным наклоном почерком, своим мелким, бисерным Наташка коротко ответила: "Не-а!" "Что, жалко?" - вывел Дэн и возвратил ей листок. "Я кому попало свои ключики не даю!" - снова отказала она. "Это я-то кто попало?!" - возмутился Дэн. "А кто тебя знает?" - насмешничала Морозова. "Сашка. А тебя?" - попытался быть нестандартным Дэн. "Меня никто. Тебя не учили, что нельзя брать вещи от неизвестных?" - не уступала Морозова. "А, по-моему, с тобой всё ясно!" - притворно обиделся Дэн. "А вот с тобой - нет!" - парировала Наташка и улыбнулась, возвращая ему листок. Дэн демонстративно перевернул его темой урока кверху и минут на десять нарочито погрузился в учёбу. Потом это ему снова надоело, он возвратил листок в обратное положение и опять что-то написал. Но отдал его не Морозовой, а мне. Под их перепиской я прочитал:

Учиться влом! Урок - тоска!

Морозова меня отшила!

От последней строчки к их диалогу была проведена стрелочка. Я на минуту задумался, а потом закончил четверостишье так:

Не стоит горевать пока,

Ведь это сделано так мило.

Дэн прочитал мой ответ и написал новые две строчки:

Учиться - лень! Облом! Тоска!

Карету! Дайте мне карету!

На этот раз я дописал четверостишье тут же:

Чуть-чуть осталось до звонка!

Хандрить причин, по-моему, нету!

Дэн решил переменить тему:

Но как же раздобыть мне ключ?

Какой ты мне предложишь способ?

"Так... Сейчас... Что-нибудь та-та-та-та-та-та могуч..." - подумал я. Но в это время заиграл звонок. Он у нас в школе был музыкальным. Дэн быстро встал, убирая в рюкзак ручку и учебник.

- А, листок? - спросил я.

- Оставь у себя. Завтра допишем, - ответил он.

Я сложил листок пополам и вложил его в конец тетради по химии. На три года.

С того урока Дэн каждый день стал пытаться всяческими просьбами и уговорами заполучить от Наташки один из её ключиков. Но она не поддавалась, явно испытывая удовольствие от его настойчивости и своего упрямства. Потёмкина иронично комментировала их словесные перепалки примерно так:

- Дэн у тебя нет шансов. Морозова у нас непокобелима! Тем более у неё перед глазами мой печальный опыт! - и целовала его, смешливо глядя ему в глаза.

Мне всё это так нравилось... В тот день когда она первой назвала Дэна моим другом, ключики по-прежнему были в целости и сохранности на морозовском рюкзачке. Он пролежал ими вверх на парте впереди меня всю "Географию", которую Наташка и Дэн прогуляли, выясняя отношения с Потёмкиной. Мне было обидно и больно, потому что всё, что им требовалось от меня в этот момент - перетащить наташкин и дэновский рюкзаки на перемене с "Географии" на "Алгебру". Я так и сделал, а потом подошёл к окну и выглянул во двор. Потёмкина и Дэн стояли в тени возле бывшей немецкой лютеранской церкви св. Анны, в которой тогда ещё находился знаменитый кинотеатр "Спартак". Они о чём-то говорили и целовались. Морозова в нескольких шагах от них грелась на солнышке и курила с Кешей из 11^а.

- Помирились, - подумал я, - У Дэна всегда всё получается. Пришёл, увидел, победил, точнее убедил...

Кабинет "Алгебры", как обычно перед уроком, был пуст. Никто из нашего класса не хотел прожить дополнительные пятнадцать минут на глазах математички Анны Павловны Шердер. И если бы она не сидела за своим столом, удивляясь моему непривычному присутствию, я бы, наверное, просто крикнул им в закрытое окно, что-нибудь вроде: "Есть ещё я! Мои чувства!" Но это было невозможно. Поэтому, увидев, как Дэн и Морозова направились обратно в школу, я, гремя стульями, пролез через две колонки парт, подошёл к наташкиному рюкзачку и снял с французской булавки один из ключиков. Сев на своё место, я прицепил его к связке своих ключей от квартиры и демонстративно положил её на парту между мной и Дэном. Он и Наташка вошли в класс со звонком. Садясь рядом со мной, Дэн бросил взгляд на ключик и сказал:

- Спасибо за рюкзак.

Воспользовавшись тем, что Анна Павловна всё ещё не начинала урок, я повернулся к Морозовой и, стараясь не греметь связкой, показал ей свой трофей. Я ждал, что она удивится, разозлится или потребует вернуть ключик, но она просто наклонила голову набок, улыбнулась и произнесла:

- Он твой навсегда.

Как же она была хороша - эта фраза! Я ликовал, и сев нормально за партой, тихо, но гордо прошептал Дэну:

- Учись!

- Учусь, - хмыкнул он, - Алгебре!

Когда потом нашей школе исполнилось 100 лет, мы подвозили Морозову домой на дининой "десятке" после большой встречи выпускников в "Мюзик-холле". Говорили ни о чём. Сидя на переднем сиденье, я сунул руку в карман пальто и обнаружил ключи от маминой квартиры на Садовой: "Как?.. А! Вчера же к ней ездил вешать полки..." Вынув связку, я повернулся к Наташке, преодолевая сопротивление ремня безопасности, и показал ей тот самый ключик:

- Он мой навсегда?..

- Навсегда, -- улыбаясь, ответила она,-- Как Дэн.

Всё идёт по плану

"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Эту знаменитую толстовскую фразу из "Анны Карениной" мои родители, не сговариваясь, очень любили повторять после развода. Мол, всё рухнуло, но зато их жизнь сложна, драматична и неповторима. Мне было восемь лет, и я мало, что помню об их отношениях, но легко могу написать об этом рассказ или повесть, несильно разминувшись с реальностью их семейной жизни. Одни несчастные отношения мало чем отличаются от других. Ссоры скучны. Измены пусты. Стремление прикрыть их иллюзией экзистенциального драматизма банально.

Неповторимы именно счастливые семьи. Взаимная любовь, которая никогда не перестаёт, даже обыкновенному, утреннему, супружескому чаю с бутербродами придаёт величие, поэтическую интенсивность, духовную глубину. А сколько об этом написано книг? Кроме "Субботы" Макьюэна ничего не приходит на ум.

После урока литературы из предыдущей главы Дэн и Потёмкина выясняли отношения почти каждый день. Удивительным образом Морозова всегда умудрялась оставаться эдакой невинной причиной их раздора. Я то бестолково пытался всех вразумить, то делал вид, что ничего не происходит, то просто хандрил. Когда всё кончилось, я переживал больше всех, сначала отдавая себе отчёт в этом, а потом как-то подсознательно. Поэтому период их ссор, долгое время казался мне некой драматической кульминацией. Теперь же я не могу отчётливо вспомнить даже ту из них, после которой надрывно рыдал в таксофонной будке у Петропавловки. Они оказались настолько банальными, что потеряли для меня всякое значение, выгорели в лучах моего последующего счастья, в отличие от всего остального, что было между мной, Потёмкиной, Морозовой и Дэном. Размышляя об этом, я понимаю: наш последний день, который мы провели в питерском пригороде Лисий Нос, не мог быть другим. Эта повесть не могла закончиться как-то иначе.

Е⁷

В городе весна уже хозяйничала во всю: газоны высохли, ветер кружил по улицам сладковатый запах набухающих почек, и только в хмурых, узких переулках и тёмных углах, куда не попадало солнце, ещё можно было встретить слежавшиеся, грязные остатки снега вперемешку с песком, которым зимой посыпали тротуары.

Отправиться в Лисий нос предложил Дэн. Осенью он был там один раз: ездил с родителями смотреть, где его сестра с мужем строят дом. Ещё вчера решив прогулять школу, мы, как обычно, встретились утром на "Техноложке". Морозова могла бы дождаться нас на вокзале, ведь он находился в двух шагах от её дома, но традицию решено было не нарушать. Доехав до "Площади Ленина", мы вылезли на Финляндский и сели в электричку. Я тащил подмышкой гитару, всё в том же полиэтиленовом пакете из-под маминой шубы, и туристский коврик-гармошку, в просторечии именуемый "пенка". У Дэна в рюкзаке булькал цветастый китайский термос со сладким чаем, и бесшумно лежали бутерброды. Девчонки были налегке.

День выдался солнечным. Примерно через полчаса мы были на месте. Платформа сразу удивила нас коркой льда. После того как электричка с гулом уехала дальше, мы огляделись. Повсюду, кроме шоссейного и уличного асфальта лежал снег. В отличие от Питера, тут весна только начиналась.

- Ну, ты, Дэн, блин, Сусанин!- поёживаясь, с улыбкой проговорила Потёмкина.

--Без паники,-- бодро ответил Дэн,-- Сейчас я выведу вас к заливу, и мы точно найдём там оттаявшее место для нашего импровизированного пикника.

-- Импровизимнего,-- уточнил я.

Хотя вряд ли Дэн мог назвать пикник "импровизированным" -- это слово не из его тогдашнего лексикона. Скорее он просто сказал "... нашего пикника", а я добавил "импровизированного", а Потёмкина уточнила "импровизимнего"...

По единственной знакомой Дэну улице мы дошли почти до самого берега. От залива нас отделял ряд пустующих дач, прохода между которыми не наблюдалось.

- Проводник у нас хреновый, несмотря на то, что новый,- подкольнула Морозова Дэна.

- Стебовый экспромт,- одобрительно произнёс я.

- Это не экспромт, а две строчки из какой-то надрывной песни про войну в Афганистане,- ответила Наташка,- Мне её Сюр в Туапсе как-то пел.

- В качестве серенады? Романтично!- хмыкнул я.

Проваливаясь по щиколотку в снег, Дэн подошёл к серому, некрашеному, покосившемуся забору.

-- Давайте через участок. Хозяев вроде нет, -- проговорил он,-- Шурик, принимай девчонок с той стороны, а я их тут подсажу.

По его продавленным следам я подошёл к штакетнику, аккуратно перенёс на ту сторону гитару и "пенку", а потом перелез сам, оказавшись в снегу уже по колено. Дэн передал мне свой рюкзак, и стал помогать Потёмкиной. Когда Катька влезла на забор, он начал угрожающе шататься.

-- Саня, блин, лови меня! Шандец, щас всё рухнет!-- завопила она.

Я скинул вязаные перчатки, на которые налип снег, и, попав руками под распахнутую дублёнку, подхватил Потёмкину за талию, помогая ей плавно спрыгнуть вниз. Благодаря её свободному, бордовому свитеру мои руки съехали с талии вверх, к подмышкам, и я почувствовал под пальцами катькин лифчик. Сердце у меня отчётливо забилось в грудную клетку, потому что до этого я брал её разве, что за руку или за плечо.

- Теперь Наташка!- проговорил Дэн.

Опираясь на него, и весело ворча "Дэн, ёлы-палы, с тобой не соскучишься", Морозова влезла на забор. Я также как и Потёмкину, подхватил её за талию, но её чёрно-белая шубка, к сожалению, была застёгнута...

С другой стороны участка один заборный столб сгнил и повалился, так что ещё раз перелезать нам не пришлось. Распахнувшееся перед нами пространство залива было засыпано снегом. Только слева, на некотором расстоянии от нас, возле вычерчивающих береговую линию дач, виднелся островок бледно-жёлтого сухостоя высокой, прибрежной травы и несколько голых кустов.

- Ну вот, я же говорил, что найдём место,- радостно сказал Дэн, махая рукой в сторону этой куцей растительности,- Давайте туда!

Он поправил на плече рюкзак и сделал решительный шаг с поваленного штакетника, на котором мы все стояли. Мгновение - и Дэн уже торчал перед нами по пояс в снегу. Девчонки звонко рассмеялись, я попытался изобразить что-то сочувственно-ироническое.

- Дэн, может, прикончим твои бутерброды тут?- предложила Морозова, и это был голос разума.

- Давай сюда рюкзак и вылезай,- поддержала её Потёмкина.

Мне тоже идти никуда не хотелось. Уж лучше было бы снова помогать девчонкам перелезать через забор. Но вместо этого я оглянулся, сделал шаг назад и с короткого разбега, стараясь оторваться как можно выше, прыгнул к Дэну, растопырив в разные стороны гитару и "пенку" и прокричав что-то вроде "Ура!"

- Психи, блин, оба!- выпалила Потёмкина, и они с Морозовой последовали за мной.

- Мы протопчем вам дорогу,- сказал я, поднимаясь на ноги.

Дэн подошёл ко мне, и мы, плечом к плечу, направились к намеченному бесснежному оазису. Идти было тяжело, но снег мы утаптывали добросовестно. Девчонки шли сзади, упражняясь в остроумии по поводу наших усилий и безрассудного упрямства. Когда мы, наконец, добрались, джинсы и обувь у нас с Дэном были мокрыми от сырого снега.

Я расстелил свой туристский коврик, мы все вместе уселись на него и быстро съели дэновские бутерброды, запивая их чаем из крышки термоса. Но даже горячий чай нам с Дэном не сильно помог - из-за мокрой одежды и обуви мы начали замерзать.

- Надо разжечь костёр и подсушиться,- наивно предложил Дэн.

Он нарвал травяной сухостой, взял у девчонок зажигалку и в течение минут двадцати пытался развести огонь. У меня больше всего мёрзли ноги, поэтому я снял обувь и носки, поставил их поближе к предполагаемому костру, а вместо них натянул перчатки, как рассеянный с улицы Бассейной. Оставив бесполезные попытки запалить отсыревшую прошлогоднюю траву Морозовой и Потёмкиной, и продрогнув окончательно, Дэн улёгся на "пенку". Поджав к животу ноги, он попытался хоть как-то согреться. Я кое-как встал рядом с ним и распаковал гитару. Чтобы отогнать холод, я решил сыграть что-нибудь эмоциональное, на секунду задумался, а потом зажал "Am", ударил по струнам и запел: "А границы ключ переломлен пополам..." На припеве Потёмкина отвлеклась от негоревшего костра и посмотрела на нас. Дэн, по-прежнему скукожившись, лежал на "пенке", я высился над ним в мокрых джинсах, с перчатками на голых ступнях и путано зажимая струны мёрзлыми пальцами абсурдно орал: "Всё идёт по плану!.. Всё идёт по плану!.."

Катька начала хохотать. Морозова подняла голову. Дэн сел. Я забыл слова второго куплета. Через секунду мы хохотали уже все вместе. Именно это нас с Дэном хоть как-то согрело.

В обратной электричке народу было немного. После "Ланской" в нашем моторном вагоне вообще никого не осталось. Мы с Дэном отогрелись окончательно и шутили наперебой по поводу импровизированного пикника.

- Саня, срокнроль чего-нибудь,- попросила Потёмкина.

Я достал из пакета гитару и сыграл сначала что-то чайфовское, потом шевчуковского "Фому", а уже на подъезде к вокзалу мы все вместе затянули "О любви" Чижа. В конце второго куплета электричка прибыла на Финляндский. Двери открылись. Мы решили допеть песню и только потом выйти. На последней строчке - "А сейчас пора спать..." - свет в вагоне погас.

- О-го! Спасибо! В тему!- поблагодарил Дэн, повернувшись в сторону динамика громкой связи.

- Прямо клип!- добавила Потёмкина.

- Давайте тогда ещё "Вечную молодость",- предложила Морозова,- Для полного драйва!

- В каморке, что за актовым залом,- сразу начал я.

- Репетировал школьный ансамбль,- подхватили Потёмкина, Морозова и Дэн,- Вокально-инструментальный, под названием "Молодость"...

Ударник, ритм, соло и бас,

И конечно "ионика".

Руководителем был учитель пения,

Он умел играть на баяне.

Хей!

Я выдал забойный проигрыш, беспощадно лупя по струнам.

Ещё была солистка Леночка,..

Потёмкина с бравадой показала большим пальцем на себя.

Та, что училась на год младше.

У неё была склонность к завышениям,..

Катька изобразила беззвучное "У-о-у!" и подняла глаза вверх.

Она была влюблена в ударника...

Потёмкина указала на Дэна. Он подхватил её пантомиму и коротко, но экспрессивно показал игру на барабанах.

Ударнику нравилась Оля,..

Дэн указал на Морозову.

Та, что играла на "ионике".

Как известно, Оле снился соло-гитарист, и я уже готов был его изобразить, но в этот момент Потёмкина буркнула то ли вопросительное "Олю?!", то ли злое "Бля!", ткнула Дэна кулаком в плечо, вскочила со скамейки и ринулась к выходу.

- Ты чего?! Это же прикол! Песня!- бросаясь ей вдогонку, оправдывался Дэн.

Наташка последовала за ними, уронив на пол гитарный пакет и "пенку". Пока я подымал упавшие вещи, все трое были уже на платформе. Безжалостно стуча гитарой о вагонные скамейки, я выскочил в тамбур. Но в этот момент двери электрички закрылись, и она медленно поползла в депо.

Логичнее всего было бы рвануть стоп-кран, но вместо этого я побежал по вагонам, пытаясь таким образом продолжить погоню за Потёмкиной, Дэном и Морозовой. Влетев в очередной тамбур, я увидел, что одну из дверных створок, выходящих на платформу, заклинило, и она осталась открытой. Вытянув вперёд руки с гитарой, полиэтиленовым мешком и "пенкой", я выпрыгнул на платформу, не удержал равновесие и с гитарным грохотом и звоном растянулся на асфальте. К счастью массовые изделия Ленинградского завода музыкальных инструментов всегда были одними из самых прочных в мире.

Сначала я встал на четвереньки, а потом сел, пытаясь восстановить сбитое от падения дыхание. Джинсы на правом колене были разорваны, я чувствовал, как из него по голени течёт кровь. Одна из ладоней "горела". Повернув голову, я посмотрел в сторону вокзала. Возле ближайшей урны какой-то доходяга отвлёкся от собирания бутылок. Ни Потёмкиной, ни Морозовой, ни Дэна не было. "Ничего, помирятся",- уже привычно подумал я. В это время у входа в метро Дэн, наконец, сделал выбор и первый раз попытался поцеловать Морозову...

Вот, в принципе, и всё. Несмотря на то, что они втроём ещё несколько раз выясняли отношения, первое окончание этой повести - смысловое - произошло там, на Финляндском вокзале. Но было ещё и второе, внутри меня... Именно из-за него последняя глава этой повести называется "Вступление". Продолжение следует. Никакой ностальгии!

Вступление (Александровский сад в 1999 году)

Посвящается Маше

"Геракл" смотрел не в ту сторону, классиков отвлекал фонтан,

"Медный всадник" пытался в Неву сигануть с трамплина.

Только "Флора" помнит о том, как к нам

ты шла, не спеша, по аллее длинной.

Это было похоже на пушкинский стих, но дым

от горящих в Шушарах торфяников напоминал про Блока.
И воланчик, летавший тудым-сюдым,

между мной и твоей подругой, был в аут отбит неловко.

Петербургский порывистый бриз трепыхал подол,

делая юбку твою то свободной, то тесной.

Но не вызвав ответных чувств улетел под об-

лака, сосчитав по пути колонны Адмиралтейства.

Как обычно в июле город не спал, потому что ночь

была как в Царстве Небесном - белое время суток.

Ты пришла по аллее, интуитивно точ-

но прожив Всевышнюю режиссуру.

Музыка для повести

-- О любви (Чиж и С^о);

-- Глазища (ДДТ);

-- Не дай мне повод (Чайф);

-- Внеплановый концерт (Чайф);

-- Мама, она больше не может (Чайф);

-- Эльдорадо (Ва-Банкъ);

-- Ветер вырывает из рук последние деньги (Чиж и С^о);

-- Ленинград (ДДТ);

-- Белая река (ДДТ);

-- Всё идёт по плану (Гражданская оборона);

-- Вечная молодость (Чиж и С^о);

-- Фома (ДДТ).

зима 2006 - осень 2013.

Комментарии: 2, последний от 15/03/2015. © Copyright Никонов Александр Викторович (Nikonovi79@mail.ru) Размещен: 16/12/2013, изменен: 11/04/2014. 61k. Статистика. Глава: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:

Никонов Александр Викторович : другие произведения.

Так искренно, так нежно