Полковник Лаки мог стать великим человеком, если бы не был удивительным котом. Он был рожден в доме преуспевших во время революции буржуа, однако всё в нем было аристократическое, изысканное, ставившее его на голову выше сородичей. Он был крупный, раза в два больше нормальной дворовой кошки, с огромными шестипалыми лапами и высокими рысьими ушами, каждое из которых венчала острая, стремящаяся в небо кисточка. Морда у него была не игривая и не глупая, и даже не нахально-наглая, как бывает у других котов. Она была умной, немного насмешливой, словно он знал тысячу величайших секретов человечества, однако ему и в голову не приходит поделится ими с окружающими. Его роль - смотреть со стороны, подмечать, а затем хранить человеческие тайны в глубине своих янтарных глаз. Они у него единственные не вязались с общей величественностью облика - хитрые, раскосые. Когда он просыпался или думал о чем-то, наблюдая за происходящим за окном с чьих-нибудь гостеприимных коленей, он сощуривал свои удивительные глаза и слегка высовывал кончик острого, розового языка, обнажая длинные белые клыки, замирая до тех пор, пока его не прогонят.
Происхождение, возраст и странное имя Полковника, являвшего собой безмолвную, обожаемую тень своей хозяйки, долгое время оставались для меня одной из самых неразрешимых загадок нашей организации, пока однажды, в который раз уклоняясь от слетевшей по мановению кошачьей лапы книги, я громко и выразительно не обзываю его вшивым герцогом и вонючим аристократом. Обиженный, он чинно выходит из комнаты, высоко задрав пушистый хвост. Агнесса, сидящая в кресле напротив меня и вяжущая очередного карманного ангелочка, быстро поднимает глаза. Отхлебнув глоток приторного восточного чая из нескончаемых запасов Чайного Клуба и прокашлявшись, я тщетно пытаюсь избавиться от резкого привкуса корицы на нёбе. Смирившись, поворачиваю к ней голову. Сразу все становится понятно.
В её взгляде читается немой вопрос.
- Что? - спрашиваю я, поднимая увесистый том в синем кожаном переплете.
- Так ты знаешь? Откуда? Она ненавидит рассказывать об этом, - её пальцы, не замирая ни на секунду, танцуют сложный танец с двумя серебряными спицами и мотком белой шерсти.
Слишком много вопросов, слишком мало ответов, а я ничего не умею из того, что пригодилось бы тут: ни ангелочков вязать, ни соединять нити истории в своей голове, отличая правду от вымысла.
Решив не юлить на этот раз, я потягиваюсь и спокойно отвечаю:
- Я не знаю. Расскажи, пожалуйста.
Она на мгновение замирает, движением головы отбрасывает со лба несколько длинных светлых прядей, затем слегка подается вперед, раскачивая свое старое дубовое кресло. Её пальцы продолжают метаться, увлекая за собой крученую белую нить.
- Это случилось пять лет назад, в последние дни весны, когда мы еще не учились в пансионе, как раз перед летними каникулами. В доме Амбер тогда еще жила кошка её покойной бабушки, той самой Дороти-старьевщицы, о которой так любит вспоминать моя мадам Жу. Её звали Лола. Амбер любила её не так сильно, как Полковника, но наше детство связано с ней. Эта кошка была немного странной. Она вечно бродила по соседским домам и участкам, точно по своим, постоянно что-то разыскивала. Дома я иногда выливала ей свое молоко с медом в блюдце и ставила на подоконник. Мне нравилось, когда она приходила ко мне. Я связала ей маленького ангела на ошейник.
- Она тоже носила ошейник? Как Полковник Лаки?
- Да, но Амбер одевает его на Полковника, чтобы выйти с ним на прогулку, а на нее его одевали, чтобы не выпускать. Они привязывали ее к батарее за этот ошейник.
Мои глаза расширяются от удивления.
- И... она не сопротивлялась? Она же могла оцарапать или укусить?
- Я была у них дома множество раз. Лола никогда не пыталась обидеть человека, кем бы он ни был. Она была очень... отрешенная.
Я нервно сглатываю, внизу проигрыватель упорно пиликает очередной военный марш, пальцы Агнессы перебирают серебряные палочки, клубок почти не уменьшился с начала нашего разговора. Часы на площади бьют полдень.
- Батарея находится в прихожей дома, там вечный сквозняк, поэтому она очень горячая. Веревки были совсем короткими, не длиннее полутора ладоней. Они привязывали их к ошейнику с двух сторон. Плед или тряпка, повешенные на эту батарею, всегда противно пахли и обжигали руки. Лоле быстро становилось горячо, и она начинала тихо пищать и выть. Страшные были звуки. Я много раз просила маму забрать кошку себе, но мама говорила, что она, как и Амбер, принадлежит этому дому. Она оказалась права.
Мне становится тошно от этой истории, от мутной жижи в моей чашке, от марша, играющего из патефона, от спиц и ангелов, от красного кресла Агнессы. Но больше всего мне противно от себя самой. От того, что спросила, от того, что вовремя не подумала о том, что есть вопросы, на которые лучше не просить ответов. Мои ноздри щекочет кошмарный запах моего детства - запах горящего мяса, запах паленых волос. Горячая кошачья шерсть, наверное, пахнет похоже. Давно забытые образы: гигантский серый дом, утыканный множеством труб, черный дым, коптящий днем и ночью, голоса из радиоприемников, призывающие объединится во имя всеобщего блага, большие гербовые гобелены, тлеющие на ветру. Я не люблю огонь, он не согревает меня, глядя на его танцующие языки, на угли пепелища, я всегда ясно вижу тени Валдейской Империи. Империи, которой больше нет. Мать называет это последними мгновениями войны. Я никогда не пыталась вообразить себе, какой была ее кульминация.
Я возвращаюсь обратно из воспоминаний на черный стул с бархатной зеленой обивкой. Агнесса словно не заметила моего исчезновения. Она мерно покачивается, солнце путается в безумном клубке разноцветного легкого тюля и тяжелых гардин. Внизу пьяный Оскар заигрывает с покупательницей, пытаясь продать ей очередной бесполезный прошлогодний журнал мод. Он говорит очень громко, почти нараспев, перекрикивая патриотическое "Слава буржуа за ряды ваши плотные...", льющееся из патефона, и, несмотря на старые, толстые стены нашего умного дома, до меня доносятся отголоски их беседы.
- Она правда пыталась избежать этого, - девушка в кресле-качалке внимательно смотрит на меня почти круглыми серо-голубыми глазами. Я вздрагиваю, возвращаясь к нашей беседе.
- Амбер много раз отвязывала ее. Ее находили и наказывали их обеих. Однажды она всю ночь просидела в прихожей на сквозняке, загораживая своим телом кошку от батареи. На утро она свалилась с воспалением легких и три недели не ходила в школу, а к батарее стали прикладывать лист фанеры.
Агнесса едва заметно улыбается. Её рот сложно назвать красивым: он широкий и крупный, не слишком выразительный, губы недостаточно пухлые, однако сочетание очень светлых глаз, белой кожи и золотистых волос делает ее похожей на одного из тех ангелочков, что она плетет. То ли двадцатилетняя девушка, то ли четырнадцатилетний мальчик. Высокое, худенькое, угловатое тело. Её волосы - самое красивое в ней. Пряди, струящиеся по спине, пряди, выхваченные лучом полуденного солнца, случайно пробравшемся через многослойные занавеси окон, её искрящееся золотое руно. Общий образ часто увлекает нас прочь от обнаружения мелких недостатков. Я открыто разглядываю её, но мне совсем не стыдно.
- Так вот, примерно четыре года назад в столице появился очень интересный человек, а у папы - новый деловой партнер. Он приехал с юга: высокий, седой, чрезвычайно богатый. Ему было шестьдесят пять лет. Он снимал дом через два квартала отсюда, рядом с парком героев революции.
Центральным парком, машинально поправляю я про себя. Амбер Дейн всегда называет его Центральным парком.
- Анри Фольд был очень добр к нам, особенно к Амбер. Он приезжал на ужины, и в его портфеле всегда находились подарки для нас: нитки и куклы для меня, книги и конфеты для Амбер. Кстати, именно он увлек ее литературой. Он был очень образованным человеком, библиотека в его доме была точно не меньше этой.
Я медленно обвожу взглядом длинные ряды резных шкафов, напичканных разноцветными корешками.
- Он постоянно давал ей разные книжки: приключения, исторические повести, стихи. Мне тоже нравилось читать, но для нее чтение было своего рода терапией, попыткой справится с внутренним одиночеством. Иногда он приходил в дневное время, по работе, и, если отец в этот момент проверял конторы, он ждал его в зеленом кабинете, читая в большом кожаном кресле. Завидев его машину, Амбер всегда прибегала к нам, и мы шли на диван, в кабинет, где я вязала, а она читала подаренные им книги. Они могли подолгу сидеть в одной комнате, не разговаривая. Мне кажется, он был единственным человеком в её жизни, с которым ей нравилось молчать. Когда папа возвращался, она вскакивала и неслась вниз, снова превращаясь в прежнюю себя: громкую, кокетливую, фонтанирующую мыслями и идеями.
Я задыхаюсь от того, как сильно мне хочется поправить свою собеседницу. Для меня Амбер не громкая и не фонтанирующая! Она жестокий манипулятор и шантажист. Она водит за нос всех, кто ее окружает! Она эгоистка, заполняет собой любое пространство, высасывает воздух из всего, к чему прикасается. Только ее идеи имеют право на существование, только ее жизнь и комфорт имеют значение в этом чертовом клубе!
Мне приходится сцепить пальцы, чтобы сдержаться. Агнесса, не подозревая о том, что творится внутри меня, продолжает рассказывать:
- У его дома постоянно толпились всякие люди, папа тогда говорил, что, когда я вырасту, Анри Фольд станет одним из самых богатых и влиятельных людей в Арбоне. Он тогда вкладывал деньги во многие предприятия, в том числе и в наши бумаги. Они часто пересекались с папой и Мистером Дейном по работе. Своих детей у него не было, он жил один. В марте, перед "Днем Освобождения", у Дейнов должен был состоятся ужин, на который все мы были приглашены. Я же уже упоминала, что Мистер Фольд очень любил нас, девочек? На этот раз, представляешь, он пришел не один, а с котом.
Я поперхнулась.
- С котом?!
- Именно! У него дома жил такой большой черный кот. Очень пушистый! Вылитый Полковник, только без беленьких лапок и грудки. Он торжественно вручил его нам, и мы побежали знакомить его с Лолой. Она, как обычно, была привязана к батарее. Амбер ослабила веревку и собралась её выпустить, но в гостиной что-то прогремело. Мы побежали посмотреть, что случилось.
До меня доносились обрывки фраз "я проверил документы... просмотр военной корреспонденции... противоречит политике партии... анти-гуманистично..." Мы бежали по бесконечным и одинаковым коридорам особняка Дейнов, старые канделябры горели холодным электрическим светом, от которого глаза постоянно слезились. Амбер бежала впереди, я за ней. В тот день на ней было пышное красное платье с вышитым жемчужным воротничком и белые сандалии, которые противно скрипели от быстрого бега.
Бедный Мистер Фольд был загнан в угол, в круг наших родителей, его загорелое лицо побледнело, он нервно бормотал:
- Это ошибка. Я не знаю этого человека. Между нами нет и не было связи. Он отказался от меня, отказался... Я не тот, за кого вы меня принимаете!
Мадам Дейн глядела на него узкими, злыми глазами, медленно покачивая своим большим, тучным телом, как змея перед броском:
- Эта гнида почти год морочила нам голову! Его нужно срочно сдать властям!
- Флора, вы не так поняли! Прошу Вас, выслушайте меня!
Мои родители смотрели в пол, будто бы их совсем не касалось происходящее в этой комнате. Мистер Дейн говорил по телефону. В тот момент мне показалась, что из комнаты за несколько минут высосали весь воздух, а вместе с ним души мамы и папы.
Амбер пошатнулась. Прислонившись к резному косяку, она взяла меня за руку и тихо сказала:
- Это всё.
Больше мы ни о чем не говорили в тот день. Машина из министерства контроля приехала минут через двадцать. В ней было трое человек в белых мундирах и синих шапках. Они надели на Мистера Фольда наручники и увезли.
***
Я слушаю её почти не дыша, всем телом ощущая напряжение в воздухе. Глаза Агнессы блестят, по щеке катится крупная слеза, и, падая, разбивается о серебряную спицу. Брызги попадают на тонкое платье из голубого шифона, оставляя на нем темные следы. Даже патефон сейчас звучит очень отстраненно, точно играет на улице, а не в доме.
- Его кота нашли спустя пару часов в кладовой, поедающим окорок. Экономка Дейнов сама утопила его, уничтожая последние следы присутствия Анри Фольда в доме. А в середине мая уже не молодая Лола родила. Фактически, это стало последним, что она сделала в жизни - даже маленький Полковник Лаки был гигантским котейкой и забрал у матери все силы. Спустя полтора месяца после родов она сбежала и не вернулась, то ли не выдержав выкармливание жадного малыша, то ли скучая по отцу своего котенка. Через неделю её обнаружили мертвой в парке. Она встретилась там со стаей бродячих собак.
История происхождения Полковника Лаки и его возраст перестают быть для меня загадкой, однако я до сих пор не понимаю почему его так назвали. Спрашивать напрямую мне не хочется, и я решаю задать наводящий вопрос:
- И родители спокойно разрешили Амбер оставить котенка от кота, которого они сами утопили?
- Они не знают, что он от него, Лола сбегала на улицу слишком часто. Никто не знает, кроме нас. Она недолюбливала других животных, но кот Мистера Фольда ей сразу понравился, я почувствовала это. И она ему. Я поначалу сомневалась, что это возможно, что любовь между двумя существами может зародиться так быстро, но когда Полковник подрос у меня не осталось сомнений.
Я киваю, отмечая про себя, что Агнесса Бертрам-Дельмаc, вероятно, совсем не представляет себе физиологию кошек, применяя к ним теорию о любви c первого взгляда.
- В общем, с тех пор он всегда с Амбер, и дома, и тут. Он тоже гулящий, но его не смеют привязывать, да и по дому он толком не ходит - она запирается с ним у себя.
Большие часы показывают двенадцать тридцать. Вокруг нас щебечут колокольчики звонка, слышен скрип открывающейся двери и шорох шагов по паркету: Амбер с Полковником возвратились с прогулки.
Я смотрю в упор на девушку в кресле-качалке и задаю вопрос, который уже несколько минут жжет моё нутро. Тот, который нельзя не задать.
- А ты знаешь, что случилось с Анри Фольдом?
Внизу Амбер громко спорит с Оскаром касательно продажи беллетристики и журналов в величайшем, по ее мнению, книжном магазине Арбона. Их голоса полны жизни, они звенят, оживляя и разряжая атмосферу вокруг большого стола на втором этаже. Солнце в окне сползло и теперь освещает только наши с Агнессой руки, её вязание, нижние полки книг, серебряные спицы, подаренное мамой золотое колечко, маленького вязаного Ангела, покоящегося в её ладонях точно в колыбели. Она отворачивается от меня к окну, слегка поморщившись:
- Мы никогда его больше не видели. Службы контроля конфисковали его имущество без вреда для бизнеса отца. Он оказался бывшим монархистом. Дезертир со званием и орденами, отрекшийся от Императора за несколько недель до свержения. После революции он сбежал на юг и поменял имя. Говорят, он заговорил через три дня допросов и его расстреляли. Такой вот он был везучий полковник.