"Первое апреля - день удивительного подъема, день всех начал, первое двойное новолуние за последние двадцать три года. Идеальное время для прорыва, новых соглашений и повышения эффективности собственного труда...". Газета, за которую я отдала почти четверть стоимости моего жалкого завтрака, состоявшего из половинки рогалика с полупрозрачным слоем масла и стакана горячей воды, очевидно, пытается меня приободрить, но выглядит это крайне жалко. Интересный же способ они выбрали для извинений за совершеннейшую недостоверность погодных прогнозов!
Сами посудите, граждане отдают кучу заработанных денег всем этим бульварным писакам, которые только и могут, что рисовать фельетоны на модных певичек и шутить над ситуацией на востоке! Добрая треть достопочтенных отцов семейств и представить себе не может начало нового дня без чашки крепкого черного чая да парочки воняющих цинком газетных листов, после которых в голове ничего не прибавляется, а пальцы до вечера не ототрешь. Если бы мне хоть за что-нибудь платили такие деньжищи, я бы точно придумала, о чем написать в этих самых газетах и уж точно бы не стала обманывать честных людей. Вчера эти проходимцы черным по белому обещали солнце и легкий ветерок, а за окном с утра был град и холодно, как в самых северных Башерских портах. Ясное дело, что в Башерии я никогда не бывала. Честно говоря, я вообще никогда не покидала Арбон, если не считать две школьные поездки за город, последняя из которых состоялась за несколько дней до моего восьмилетия. Про Башерию я узнала исключительно благодаря отцу.
Мой отец - удивительный человек. Посудите сами, кто бы другой стал рассказывать малолетней сопливке про разные города и страны, кто бы стал учить её языкам, привозить ей из путешествий оленьи рога и ракушки, которым тысячи лет? У него добрые карие глаза с золотыми искорками, мозолистые крупные руки, колючая черная борода и редкие темные волосы с заметной проседью, собранные в низкий хвост. Он носит просторные серые рубашки, замшевые штаны, круглые очки с толстыми стеклами, рабочие ботинки со стальными пластинками на носках. Он печет вкусное овсяное печенье, никогда не читает газет, а еще бывал внутри множества гор. Его работа - железные руды и большие древние камни. Схемы и чертежи. Cера и копоть. Таких как он я больше не встречу. В январе мне исполнилось восемнадцать. Моего отца нет уже пять лет.
Я никогда не говорю о нем в прошедшем времени - отец для меня не умер, а ушел. Мать убеждает нас: люди не исчезают, не ходят сквозь стены, не бросают семью и нажитое добро. Но я чувствую, как в воздухе повисает немой вопрос, и ощущаю, как едкие сомнения разгрызают полотно мира, согревавшее нас долгие годы. И дыры эти я не смогу ни зашить, ни залатать. Некоторые всю жизнь ищут способ уйти, другие же просто растворяются в воздухе. Мы знаем о Земле, по которой ходим, гораздо меньше, чем она сама знает о нас, так отчего же мы думаем, что некто не может просто взять и исчезнуть, как иней с утренней травы, как густой туман после дождя? И почему этот некто не может однажды вернуться?
Я не слишком привязана к той части семьи, что осталась со мной. Меня изрядно раздражает некрасивая, вечно уставшая мать, а от четырех моих младших братьев и сестры только одни проблемы. Мне никогда не понять, зачем заводить такую прорву ртов, если ты не можешь обеспечить им мясо чаще чем раз в месяц. Нищета - вот что я ненавижу больше всего на свете.
Сегодняшний день должен стать одним из последних, когда я вынуждена терпеть на себе девятилетнюю, трижды перешитую юбку и пользоваться дешевым карандашом с погрызенным кончиком, не имея денег на нормальную авторучку. Сегодняшний день станет кульминацией, днем моего триумфа.
Три года назад, утомленная бесконечным голодом и очередями на скудное пособие по бедности, я взяла с себя слово раз и навсегда изменить свою жизнь. Вырасти и стать богатой: ездить в вагонах первого класса, носить шикарные платья со стразами вроде тех, что печатают во всяких модных журналах, каждый день есть мясо и шоколад. Я была достаточно умна, чтобы не бросится задирать ноги в ближайшее подпольное кабаре, и поступила на всеобщие секретарские курсы, начала овладевать полезной, как мне казалось, профессией. Через год я уже оказалась распределена в Министерство Информационного Контроля, где зависла в неведении с жалким жалованьем машинистки-секретаря четырнадцатого ранга почти на 19 месяцев. В прошлом ноябре я наконец-то получила ранговое повышение, но моих достижений все еще не хватало, чтобы выбраться из тесных офисных кладовок, переполненных злобными кудахчущими курицами, на верхние этажи - туда, где я смогу увидеть настоящих людей, где смогу встретить свою судьбу.
Я выглядываю из окна кафе и всматриваюсь в мокрый, грязный город. На противоположных концах южной площади Арбона, столицы Валдеи, стоят идеально симметрично два здания, определяющие самую суть, самый смысл существования этого места: мое Министерство и Вокзал Антрег, второй из трех главных вокзалов города. Я много думала, что именно замышляли архитекторы, строившие МИК, делая его таким, каким оно выглядит для нас, простых граждан и обывателей. Тяжелое здание поражает, запугивает путников своей грандиозностью: огромное многоэтажное сооружение, сложенное из кубов темно-серого камня, с небольшими многоуровневыми окнами много лет нависает над площадью черной тенью. Торец ведомства опирается на двенадцать огромных колосообразных столбов, двадцать шесть мраморных ступеней подъезда, привезенные около тридцати лет назад, сразу после революции, с далеких южных островов, именуемых ныне островами генерала Жаккара, надраиваются дважды в день: перед началом светового дня и в самом конце его, вне зависимости от праздников, погодных условий и военно-политической обстановки.
Роль моего ведомства определяется как ведущая и играющая особое значение для комфортного существования и процветания общества: при помощи социальных опросов мы собираем данные об интересах и настроениях народных масс, контролируем правдивость и политическую объективность периодических печатных изданий, литературных фабрик, а также раз в полугодие, в сентябре и в марте, мы опрашиваем отдельные торговые и общественные единицы с целью выявления асоциальных или общественно-дестабилизирующих признаков в поведении жителей города.
Меня дважды заставляли разучивать эту замороченную речь. Первый раз накануне дня, когда я, еще совсем неопытная, постучалась в дверь нашего отделения, и второй раз сразу после долгожданного повышения. Не думаю, что стоит уточнять тот факт, что даже я не воспринимаю собственные слова всерьез, но я знаю, что если какая-то структура была создана, значит так было нужно. В Арбоне гораздо проще жить не задавая лишних вопросов.
Иногда мне кажется, что вся моя жизнь - ничтожная, противоречивая канитель. Я возлагаю большие надежды на свою работу, но в глубине души не верю в нее и не люблю. Я жду возвращения отца, но сотню раз объясняла знакомым и соседям, почему его больше нет. Я молода, но чувствую, что чертовски устала, и будь моя воля, я бы бросила всё и всех, лишь бы только избавиться от этой треклятой судьбы. Но когда я уже всерьез решилась на побег, меня внезапно посетила Идея.
Я уже упоминала, что дважды в год вынуждена проводить опросы, которые должны выявить нарушителей в кругах обыкновенных граждан. Информация, получаемая от официантов, портье и мелких торговцев, тщательно шифруется и передается на верхние этажи, где жалобы попадают на рассмотрение специальной комиссии по контрпартийным свидетельствам. За два года я насмотрелась всякого: и на детей, строчащих доносы на собственных родителей, и на ревнивого влюбленного, обвинившего любовницу в государственной измене, и на владельцев доходных домов, избавлявшихся от жильцов после получения годовой ренты. Тьма грехов человеческих неисповедима. Вероятно, именно эта часть работы наиболее отвратительна мне все эти годы, но именно она теперь поможет мне выбраться наружу, в большой, светлый мир. Весенний опросный сезон, стартовавший в этом году двадцать восьмого марта, традиционно сопровождается небольшим соревнованием между сотрудницами, проводимым для того, чтобы выявить наиболее быстрых и трудоспособных из нас. Мой коварный план заключается в том, чтобы жестоко обмануть и начальство, и девочек за соседними столами. По счастливой случайности в моих руках оказался с десяток непронумерованных опросных листов, и я действительно решилась провести всю работу ранее положенного срока и выйти абсолютной победительницей. По крайней мере, так мне казалось до вчерашнего вечера, пока перед самым моим уходом с работы я не услышала визгливый, пронзительный голос своей ненавистной начальницы.
- Эй, Лизбет, голубушка, куда ты так торопишься? А ну подожди! Разве ты не слыхала, что я сейчас твоим подругам рассказывала? Мэй Бёрди уже неделю как покинула нас, чтобы исполнить свой долг перед обществом и произвести на свет нового гражданина. Я распределяю ее адреса между другими членами вашей рабочей группы.
Я закатила глаза и прикусила губу от досады. Черт бы побрал эту безмозглую дуру Мэй, которая ходила тут каждый день расфуфыренная, словно жена генерала. Она подцепила себе единственного стоящего парня на весь этаж, а теперь вот еще и работу ее заставляют брать на себя. Ну уж нет!
- Госпожа Борн, прошу прощения, но я уже взялась помочь Энни Кэмпбелл и забрала у нее два адреса!
Бестолковая,толстая и растрепанная Энни, сидевшая за соседним столом от меня, густо покраснела, пряча под стол некрасивую руку, сжимающую большое шоколадное печенье. Я давно для себя решила, что эта девушка никогда ничего не добьется.
- Дорогуша, о таких вещах ты вполне могла бы предупреждать меня, ведь именно я твоя непосредственная начальница. Впрочем, мы все знаем, насколько тяжело Энни даются ответственные задачи, - несчастная толстуха втянула пухлую голову в плечи, словно пытаясь спрятаться за собственной печатной машинкой, на лице её выступили крупные красные пятна.
- Разумеется, с тобой, Лизбет, такого никогда не случается. - Госпожа Борн насмешливо улыбнулась. - Я рада, что ты решила присоединится именно к нашему отделу. Такие исполнительные работницы, как ты, всегда ценны, поэтому, пожалуй, я дам тебе не два-три адреса как остальным девочкам, а всего один.
Ну что же за невезение! Остается только надеяться, что Швабра Борн, сумасшедшая министерская фанатичка, считающая единственным своим долгом в жизни наставление на путь истинный юных машинисток, стенографисток, секретарей и прочих невинных дев, попадающих под ее чуткое руководство, не выкинет очередной фортель, иначе мне точно придется не сладко. Настроение портилось все сильнее. Госпожа Борн достала из кармана широких шерстяных брюк наградную латунную табакерку, обернутую в листок бумаги, аккуратно развернула его, взяла остро заточенный графитовый карандаш, вывела угловато-машинным почерком: "Улица Победившей демократии, 7".
- Надеюсь, выполнение данного задание не доставит особенных трудностей - тебе ведь все равно нужно посетить госпожу цветочницу, чья лавка напротив места, в которое ты отправляешься!
Я с трудом сдержала улыбку: если бы старая карга только знала, как быстро я уговорила полоумную помощницу Мадам Жу подписать все бумаги.
Утром я сразу же направилась в кафе, рассудив, что в небольшой отсрочке моей победы над государственной системой есть даже некая изощренная польза. Документы будут сданы достаточно быстро, чтобы выиграть соревнование, однако все будет выглядеть правдоподобно и реалистично. Прошлая ночь была для меня тяжелой и мне требовалось нечто большее, чем подгоревшая рисовая каша в компании родственников. Из-за сильной грозы младшие постоянно просыпались, и мне приходилось их успокаивать, укачивая на руках и гладя по голове. Мать снова ушла работать в ночную смену. А под утро, едва мне удалось сомкнуть глаза, привиделся удивительный бред, точно на ветке старого дерева, растущего напротив нашего окна, сидела большая черная кошка с круглыми, как блюдца, оранжевыми глазами.
***
Рассчитавшись за завтрак, я быстрым шагом двигаюсь в сторону улицы Победившей демократии. Дом номер семь кажется мне весьма примечательным. Удивительно, как только я не обратила на него внимание раньше! Построенный из темного камня, богато украшенный имперской лепниной, изобилующей изображениями всего пантеона древних богов, он одной своей стороной выходит на многолюдную пешеходную улицу, другая же прячется в неприметный, тенистый переулок, местами увитый диким плющом.
На углу его, точно между двумя мирами, я замечаю красивый скульптурный портал, украшенный всевозможными каменными растениями и цветами, а в центре его зеленую дверь с изысканной центровиной из витражного стекла. Cправа от двери медными буквами выложена надпись: "Букинистический магазин профессора Й. Ибарры". Я нетерпеливо стучусь.
Дверь мне открывает пожилой мужчина в очках: не высокий и не низкий, плотного телосложения, волосы его, белые, точно снег, аккуратно подстрижены и зачесаны назад. Одет он старомодно, но дорого и на удивление празднично: на нем удлиненный черный сюртук с блестящими лацканами, брюки его могут похвастаться идеально четкими стрелками, туфли начищены до зеркального блеска. Бархатная красная бабочка украшает накрахмаленный воротник-стойку, он поднимает руку и рукав приоткрывает мне маленькие золотые запонки с выгравированными на них полумесяцами. Мне нравится незаметно изучать внешний облик людей и предметов. За долгие годы ученичества и секретарства я здорово отточила это умение. Иные подумают, что нет никакого толку запоминать такое количество информации, которое никогда тебе и не пригодится, но я так не считаю. Внешний вид человека может о многом сказать нам, многим обрадовать или, напротив, предупредить. Почему-то хорошо одетые люди крайне редко устраивают мне неприятности. В последние месяцы скучной рутины эта дурацкая привычка превратилась в своего рода изощренное хобби.
Джентльмен смотрит на меня приветливо. Я решаю, что самое время представиться.
- Добрый день. Меня зовут Лизбет Розенберг. Я из Министерства Информационного Контроля, заменяю Мэй Бёрди. Не могли бы вы заполнить все необходимые опросные бумаги?
Я улыбаюсь самой лучезарной из своих улыбок и протягиваю ему несколько свежих листов, еще пахнущих типографской краской. Он выглядит слегка обеспокоенным, но не сердитым, и жестом приглашает меня войти. Внутри магазина очень красиво: первый этаж сплошь состоит из длинных резных стеллажей и прилавков перед ними. В стеллажах этих - книги всех времен и народов, новые и старые. Некоторые переплеты украшены камнями или инкрустированы золотом, другие же выглядят совсем просто. Несколько гигантских томов лежат раскрытыми на центральной витрине - страницы внутри них пожелтевшие,подернутые волной времени, покрыты старинными гравюрами и раскрашены сверху акварелью. Мне очень нравятся книги, пускай в моей жизни их было не так уж много, да и таких красивых я точно никогда не видела. В помещении пахнет влажной бумагой, и, почему-то, мелом. На кассовом столе, справа от счетной машинки громоздится увесистый патефон, из которого раздаются ритмичные звуки военных маршей. Над входом перестукиваются и блестят, отражая грубый электрический свет, с десяток маленьких серебряных колокольчиков. Пожилой джентльмен представляется мне. Его зовут Йоахим Ибарра и он, к сожалению, сегодня очень занят, но мной вполне может заняться его ассистентка. Едва я только осознаю, что именно значит фраза "заняться мною", бархатистый женский голос зовет меня подняться наверх. Лестница в магазине - изысканная, но простая, с красивыми коваными перилами.
Поднимаясь, я не сразу вижу человека, встречающего меня наверху: сначала мне открываются худые лодыжки и ступни в черных чулках, обутые в туфли из темно-зеленого бархата, затем странное платье, напоминающее укороченный восточный костюм из тяжелой изумрудной парчи, совершенно старомодное, устаревшее не меньше четверти века тому назад, с очень широким расклешенным подолом ниже середины голени и приталенным, практически утянутым верхом, увенчанным глубокой линией декольте, со спущенными плечами, неприлично обнажающими высокую, пышную грудь. На шее у девушки болтается длинная золотая цепочка, пальцы её унизаны кольцами и перстнями. Я машинально одергиваю простое, темно-синее министерское платье. Мне начинает казаться, что я попала на неофициальный маскарад. Я тщетно пытаюсь определить возраст девушки, стоящей напротив, она выглядит гораздо старше и опытнее меня. Отец сказал бы, что в её чертах все напоминает о меди: её слегка волнистые волосы, не красные, как у Швабры Борн, не рыжие, как у моей сестренки Бо, и даже не каштановые, а именно медные. Cветящиеся, круглые, желтовато-зеленые глаза цвета едва окислившегося металла внимательно изучают меня. У нее бледное лицо в форме сердечка без единой веснушки, маленький вздернутый нос, губы её подкрашенные темным, кирпичным цветом. Асcистентка профессора Йоахимма Ибарры вовсе не красива и даже не очаровательна: черты её, слишком подвижные и живые, ежесекундно меняют выражение лица. Она начинает быстро говорить, рассказывая мне о чем-то совершенно неважном, и её пухлый, немного кукольный рот озаряет приятная, приветливая улыбка. Руки её тонкие, с крупными, неженскими ладонями, то вздымаются и машут, не уcпевая за чувствами обладательницы, то повисают вдоль туловища, как плети. Существо, стоящее передо мной, в гораздо большей степени напоминает фарфоровую фигурку или куклу, нежели живого человека из плоти и крови.
Она весело щебечет, уговаривая меня выпить с ней их замечательного восточного чая, и, наконец, замолкая, протягивает мне свою ладонь:
- Приятно познакомиться. Меня зовут Амбер Дейн!
Ее имя кажется мне смутно знакомым. Едва замешкавшись, я неловко отвечаю на рукопожатие:
- Лизбет Розенберг, очень приятно.
Её левая бровь на мгновение приподнимается.
- Лизбет? Это сокращение от Элизабет или от Элизабетта?
На секунду оторопев, я смотрю на нее во все глаза. Вероятно, это первый раз в моей жизни, когда кто-либо задает настолько бестактный вопрос.
- Простите, я, наверное, неправильно вас поняла. - Я решаю прикинуться дурочкой, - Любой знает, что имена длиннее двух слогов запрещены для всех, кроме отрекшихся членов императорской семьи, а четыре слога - это уже фактически преступление.
Она улыбается мне хитрой многозначительной улыбкой:
- Да, конечно, вы совершенно правы. Я просто хотела уточнить. У вас очень красивое имя, мне очень нравятся такие необычные, старые имена.
Она разворачивается и манит меня присесть с ней за длинный деревянный стол, занимающий добрую четверть комнаты. До меня доносится легкий, шелестящий шепот:
- Значит, все таки Элизабет.
Я решаю не поправлять чудаковатую ассистентку профессора. На сегодняшний день мне более чем достаточно странных людей, и мне было бы удобно побыстрее закончить с делами и отправиться обратно, на работу. Я присаживаюсь, кладя на стол свою рабочую записную книжку и стопку папок с бланками. На мгновение мне кажется, что за её спиной мелькает какая-то маленькая черная фигура, но я принимаю её за игру теней, отбрасываемых пятью различными шторами. Они в стихийном беспорядке навешанны на прочный кованый карниз над большим крестовидным окном, центральную часть которого занимает витражное стекло в полный человеческий рост.
- Мисс Дейн, я работаю секретарем тринадцатого ранга в Министерстве Информационного Контроля. Я думаю, вы осведомлены о том, что дважды в год мы проводим добровольное анкетирование всех торговцев, работающих в городе, на предмет выявления несанкционированных агитаций и нарушений порядка.
Я собираюсь прочитать ей стандартную речь о необходимости внимательно следить за ближними своими во избежание непредвиденных ситуаций, но она внезапно прерывает мою тираду:
- Достаточно! Того, что вы сказали для меня более чем достаточно! Боже, я и подумать не могла, что вы явитесь так рано! Разве опросный сезон начался не вчера? Наша точка считалась одной из самых удаленных, и, честно говоря, я не ждала бедняжку Мэй Бёрди раньше пятницы.
Я слегка напрягаюсь, она нечаянно задевает слишком опасную тему.
- Впрочем, мне совершенно неважно, почему именно вы изменили маршрут. Я разумеется, сейчас же заполню все бумаги, только вот незадача, боюсь, не смогу отдать их вам до завтрашнего утра.
Мне начинает казаться, что Амбер Дейн намеренно издевается надо мной, испытывая моё самообладание.
- Почему же Вам не отдать мне их сегодня же? Отделаться от государственных служащих побыстрее, разве не об этом мечтают все городские торговцы?
Она нервно хихикает:
- Понимаете, в общем, ваши документы же требуют не только подписей и заполнения бланков, но и подтверждения официальной печатью золотой сотни? Дело в том, что печати у нас нет.
31 марта 1919 года
Лизбет Розенберг
"Первое апреля - день удивительного подъема, день всех начал, первое двойное новолуние за последние двадцать три года. Идеальное время для прорыва, новых соглашений и повышения эффективности собственного труда...". Газета, за которую я отдала почти четверть стоимости моего жалкого завтрака, состоявшего из половинки рогалика с полупрозрачным слоем масла и стакана горячей воды, очевидно, пытается меня приободрить, но выглядит это крайне жалко. Интересный же способ они выбрали для извинений за совершеннейшую недостоверность погодных прогнозов!
Сами посудите, граждане отдают кучу заработанных денег всем этим бульварным писакам, которые только и могут, что рисовать фельетоны на модных певичек и шутить над ситуацией на востоке! Добрая треть достопочтенных отцов семейств и представить себе не может начало нового дня без чашки крепкого черного чая да парочки воняющих цинком газетных листов, после которых в голове ничего не прибавляется, а пальцы до вечера не ототрешь. Если бы мне хоть за что-нибудь платили такие деньжищи, я бы точно придумала, о чем написать в этих самых газетах и уж точно бы не стала обманывать честных людей. Вчера эти проходимцы черным по белому обещали солнце и легкий ветерок, а за окном с утра был град и холодно, как в самых северных Башерских портах. Ясное дело, что в Башерии я никогда не бывала. Честно говоря, я вообще никогда не покидала Арбон, если не считать две школьные поездки за город, последняя из которых состоялась за несколько дней до моего восьмилетия. Про Башерию я узнала исключительно благодаря отцу.
Мой отец - удивительный человек. Посудите сами, кто бы другой стал рассказывать малолетней сопливке про разные города и страны, кто бы стал учить её языкам, привозить ей из путешествий оленьи рога и ракушки, которым тысячи лет? У него добрые карие глаза с золотыми искорками, мозолистые крупные руки, колючая черная борода и редкие темные волосы с заметной проседью, собранные в низкий хвост. Он носит просторные серые рубашки, замшевые штаны, круглые очки с толстыми стеклами, рабочие ботинки со стальными пластинками на носках. Он печет вкусное овсяное печенье, никогда не читает газет, а еще бывал внутри множества гор. Его работа - железные руды и большие древние камни. Схемы и чертежи. Cера и копоть. Таких как он я больше не встречу. В январе мне исполнилось восемнадцать. Моего отца нет уже пять лет.
Я никогда не говорю о нем в прошедшем времени - отец для меня не умер, а ушел. Мать убеждает нас: люди не исчезают, не ходят сквозь стены, не бросают семью и нажитое добро. Но я чувствую, как в воздухе повисает немой вопрос, и ощущаю, как едкие сомнения разгрызают полотно мира, согревавшее нас долгие годы. И дыры эти я не смогу ни зашить, ни залатать. Некоторые всю жизнь ищут способ уйти, другие же просто растворяются в воздухе. Мы знаем о Земле, по которой ходим, гораздо меньше, чем она сама знает о нас, так отчего же мы думаем, что некто не может просто взять и исчезнуть, как иней с утренней травы, как густой туман после дождя? И почему этот некто не может однажды вернуться?
Я не слишком привязана к той части семьи, что осталась со мной. Меня изрядно раздражает некрасивая, вечно уставшая мать, а от четырех моих младших братьев и сестры только одни проблемы. Мне никогда не понять, зачем заводить такую прорву ртов, если ты не можешь обеспечить им мясо чаще чем раз в месяц. Нищета - вот что я ненавижу больше всего на свете.
Сегодняшний день должен стать одним из последних, когда я вынуждена терпеть на себе девятилетнюю, трижды перешитую юбку и пользоваться дешевым карандашом с погрызенным кончиком, не имея денег на нормальную авторучку. Сегодняшний день станет кульминацией, днем моего триумфа.
Три года назад, утомленная бесконечным голодом и очередями на скудное пособие по бедности, я взяла с себя слово раз и навсегда изменить свою жизнь. Вырасти и стать богатой: ездить в вагонах первого класса, носить шикарные платья со стразами вроде тех, что печатают во всяких модных журналах, каждый день есть мясо и шоколад. Я была достаточно умна, чтобы не бросится задирать ноги в ближайшее подпольное кабаре, и поступила на всеобщие секретарские курсы, начала овладевать полезной, как мне казалось, профессией. Через год я уже оказалась распределена в Министерство Информационного Контроля, где зависла в неведении с жалким жалованьем машинистки-секретаря четырнадцатого ранга почти на 19 месяцев. В прошлом ноябре я наконец-то получила ранговое повышение, но моих достижений все еще не хватало, чтобы выбраться из тесных офисных кладовок, переполненных злобными кудахчущими курицами, на верхние этажи - туда, где я смогу увидеть настоящих людей, где смогу встретить свою судьбу.
Я выглядываю из окна кафе и всматриваюсь в мокрый, грязный город. На противоположных концах южной площади Арбона, столицы Валдеи, стоят идеально симметрично два здания, определяющие самую суть, самый смысл существования этого места: мое Министерство и Вокзал Антрег, второй из трех главных вокзалов города. Я много думала, что именно замышляли архитекторы, строившие МИК, делая его таким, каким оно выглядит для нас, простых граждан и обывателей. Тяжелое здание поражает, запугивает путников своей грандиозностью: огромное многоэтажное сооружение, сложенное из кубов темно-серого камня, с небольшими многоуровневыми окнами много лет нависает над площадью черной тенью. Торец ведомства опирается на двенадцать огромных колосообразных столбов, двадцать шесть мраморных ступеней подъезда, привезенные около тридцати лет назад, сразу после революции, с далеких южных островов, именуемых ныне островами генерала Жаккара, надраиваются дважды в день: перед началом светового дня и в самом конце его, вне зависимости от праздников, погодных условий и военно-политической обстановки.
Роль моего ведомства определяется как ведущая и играющая особое значение для комфортного существования и процветания общества: при помощи социальных опросов мы собираем данные об интересах и настроениях народных масс, контролируем правдивость и политическую объективность периодических печатных изданий, литературных фабрик, а также раз в полугодие, в сентябре и в марте, мы опрашиваем отдельные торговые и общественные единицы с целью выявления асоциальных или общественно-дестабилизирующих признаков в поведении жителей города.
Меня дважды заставляли разучивать эту замороченную речь. Первый раз накануне дня, когда я, еще совсем неопытная, постучалась в дверь нашего отделения, и второй раз сразу после долгожданного повышения. Не думаю, что стоит уточнять тот факт, что даже я не воспринимаю собственные слова всерьез, но я знаю, что если какая-то структура была создана, значит так было нужно. В Арбоне гораздо проще жить не задавая лишних вопросов.
Иногда мне кажется, что вся моя жизнь - ничтожная, противоречивая канитель. Я возлагаю большие надежды на свою работу, но в глубине души не верю в нее и не люблю. Я жду возвращения отца, но сотню раз объясняла знакомым и соседям, почему его больше нет. Я молода, но чувствую, что чертовски устала, и будь моя воля, я бы бросила всё и всех, лишь бы только избавиться от этой треклятой судьбы. Но когда я уже всерьез решилась на побег, меня внезапно посетила Идея.
Я уже упоминала, что дважды в год вынуждена проводить опросы, которые должны выявить нарушителей в кругах обыкновенных граждан. Информация, получаемая от официантов, портье и мелких торговцев, тщательно шифруется и передается на верхние этажи, где жалобы попадают на рассмотрение специальной комиссии по контрпартийным свидетельствам. За два года я насмотрелась всякого: и на детей, строчащих доносы на собственных родителей, и на ревнивого влюбленного, обвинившего любовницу в государственной измене, и на владельцев доходных домов, избавлявшихся от жильцов после получения годовой ренты. Тьма грехов человеческих неисповедима. Вероятно, именно эта часть работы наиболее отвратительна мне все эти годы, но именно она теперь поможет мне выбраться наружу, в большой, светлый мир. Весенний опросный сезон, стартовавший в этом году двадцать восьмого марта, традиционно сопровождается небольшим соревнованием между сотрудницами, проводимым для того, чтобы выявить наиболее быстрых и трудоспособных из нас. Мой коварный план заключается в том, чтобы жестоко обмануть и начальство, и девочек за соседними столами. По счастливой случайности в моих руках оказался с десяток непронумерованных опросных листов, и я действительно решилась провести всю работу ранее положенного срока и выйти абсолютной победительницей. По крайней мере, так мне казалось до вчерашнего вечера, пока перед самым моим уходом с работы я не услышала визгливый, пронзительный голос своей ненавистной начальницы.
- Эй, Лизбет, голубушка, куда ты так торопишься? А ну подожди! Разве ты не слыхала, что я сейчас твоим подругам рассказывала? Мэй Бёрди уже неделю как покинула нас, чтобы исполнить свой долг перед обществом и произвести на свет нового гражданина. Я распределяю ее адреса между другими членами вашей рабочей группы.
Я закатила глаза и прикусила губу от досады. Черт бы побрал эту безмозглую дуру Мэй, которая ходила тут каждый день расфуфыренная, словно жена генерала. Она подцепила себе единственного стоящего парня на весь этаж, а теперь вот еще и работу ее заставляют брать на себя. Ну уж нет!
- Госпожа Борн, прошу прощения, но я уже взялась помочь Энни Кэмпбелл и забрала у нее два адреса!
Бестолковая,толстая и растрепанная Энни, сидевшая за соседним столом от меня, густо покраснела, пряча под стол некрасивую руку, сжимающую большое шоколадное печенье. Я давно для себя решила, что эта девушка никогда ничего не добьется.
- Дорогуша, о таких вещах ты вполне могла бы предупреждать меня, ведь именно я твоя непосредственная начальница. Впрочем, мы все знаем, насколько тяжело Энни даются ответственные задачи, - несчастная толстуха втянула пухлую голову в плечи, словно пытаясь спрятаться за собственной печатной машинкой, на лице её выступили крупные красные пятна.
- Разумеется, с тобой, Лизбет, такого никогда не случается. - Госпожа Борн насмешливо улыбнулась. - Я рада, что ты решила присоединится именно к нашему отделу. Такие исполнительные работницы, как ты, всегда ценны, поэтому, пожалуй, я дам тебе не два-три адреса как остальным девочкам, а всего один.
Ну что же за невезение! Остается только надеяться, что Швабра Борн, сумасшедшая министерская фанатичка, считающая единственным своим долгом в жизни наставление на путь истинный юных машинисток, стенографисток, секретарей и прочих невинных дев, попадающих под ее чуткое руководство, не выкинет очередной фортель, иначе мне точно придется не сладко. Настроение портилось все сильнее. Госпожа Борн достала из кармана широких шерстяных брюк наградную латунную табакерку, обернутую в листок бумаги, аккуратно развернула его, взяла остро заточенный графитовый карандаш, вывела угловато-машинным почерком: "Улица Победившей демократии, 7".
- Надеюсь, выполнение данного задание не доставит особенных трудностей - тебе ведь все равно нужно посетить госпожу цветочницу, чья лавка напротив места, в которое ты отправляешься!
Я с трудом сдержала улыбку: если бы старая карга только знала, как быстро я уговорила полоумную помощницу Мадам Жу подписать все бумаги.
Утром я сразу же направилась в кафе, рассудив, что в небольшой отсрочке моей победы над государственной системой есть даже некая изощренная польза. Документы будут сданы достаточно быстро, чтобы выиграть соревнование, однако все будет выглядеть правдоподобно и реалистично. Прошлая ночь была для меня тяжелой и мне требовалось нечто большее, чем подгоревшая рисовая каша в компании родственников. Из-за сильной грозы младшие постоянно просыпались, и мне приходилось их успокаивать, укачивая на руках и гладя по голове. Мать снова ушла работать в ночную смену. А под утро, едва мне удалось сомкнуть глаза, привиделся удивительный бред, точно на ветке старого дерева, растущего напротив нашего окна, сидела большая черная кошка с круглыми, как блюдца, оранжевыми глазами.
***
Рассчитавшись за завтрак, я быстрым шагом двигаюсь в сторону улицы Победившей демократии. Дом номер семь кажется мне весьма примечательным. Удивительно, как только я не обратила на него внимание раньше! Построенный из темного камня, богато украшенный имперской лепниной, изобилующей изображениями всего пантеона древних богов, он одной своей стороной выходит на многолюдную пешеходную улицу, другая же прячется в неприметный, тенистый переулок, местами увитый диким плющом.
На углу его, точно между двумя мирами, я замечаю красивый скульптурный портал, украшенный всевозможными каменными растениями и цветами, а в центре его зеленую дверь с изысканной центровиной из витражного стекла. Cправа от двери медными буквами выложена надпись: "Букинистический магазин профессора Й. Ибарры". Я нетерпеливо стучусь.
Дверь мне открывает пожилой мужчина в очках: не высокий и не низкий, плотного телосложения, волосы его, белые, точно снег, аккуратно подстрижены и зачесаны назад. Одет он старомодно, но дорого и на удивление празднично: на нем удлиненный черный сюртук с блестящими лацканами, брюки его могут похвастаться идеально четкими стрелками, туфли начищены до зеркального блеска. Бархатная красная бабочка украшает накрахмаленный воротник-стойку, он поднимает руку и рукав приоткрывает мне маленькие золотые запонки с выгравированными на них полумесяцами. Мне нравится незаметно изучать внешний облик людей и предметов. За долгие годы ученичества и секретарства я здорово отточила это умение. Иные подумают, что нет никакого толку запоминать такое количество информации, которое никогда тебе и не пригодится, но я так не считаю. Внешний вид человека может о многом сказать нам, многим обрадовать или, напротив, предупредить. Почему-то хорошо одетые люди крайне редко устраивают мне неприятности. В последние месяцы скучной рутины эта дурацкая привычка превратилась в своего рода изощренное хобби.
Джентльмен смотрит на меня приветливо. Я решаю, что самое время представиться.
- Добрый день. Меня зовут Лизбет Розенберг. Я из Министерства Информационного Контроля, заменяю Мэй Бёрди. Не могли бы вы заполнить все необходимые опросные бумаги?
Я улыбаюсь самой лучезарной из своих улыбок и протягиваю ему несколько свежих листов, еще пахнущих типографской краской. Он выглядит слегка обеспокоенным, но не сердитым, и жестом приглашает меня войти. Внутри магазина очень красиво: первый этаж сплошь состоит из длинных резных стеллажей и прилавков перед ними. В стеллажах этих - книги всех времен и народов, новые и старые. Некоторые переплеты украшены камнями или инкрустированы золотом, другие же выглядят совсем просто. Несколько гигантских томов лежат раскрытыми на центральной витрине - страницы внутри них пожелтевшие,подернутые волной времени, покрыты старинными гравюрами и раскрашены сверху акварелью. Мне очень нравятся книги, пускай в моей жизни их было не так уж много, да и таких красивых я точно никогда не видела. В помещении пахнет влажной бумагой, и, почему-то, мелом. На кассовом столе, справа от счетной машинки громоздится увесистый патефон, из которого раздаются ритмичные звуки военных маршей. Над входом перестукиваются и блестят, отражая грубый электрический свет, с десяток маленьких серебряных колокольчиков. Пожилой джентльмен представляется мне. Его зовут Йоахим Ибарра и он, к сожалению, сегодня очень занят, но мной вполне может заняться его ассистентка. Едва я только осознаю, что именно значит фраза "заняться мною", бархатистый женский голос зовет меня подняться наверх. Лестница в магазине - изысканная, но простая, с красивыми коваными перилами.
Поднимаясь, я не сразу вижу человека, встречающего меня наверху: сначала мне открываются худые лодыжки и ступни в черных чулках, обутые в туфли из темно-зеленого бархата, затем странное платье, напоминающее укороченный восточный костюм из тяжелой изумрудной парчи, совершенно старомодное, устаревшее не меньше четверти века тому назад, с очень широким расклешенным подолом ниже середины голени и приталенным, практически утянутым верхом, увенчанным глубокой линией декольте, со спущенными плечами, неприлично обнажающими высокую, пышную грудь. На шее у девушки болтается длинная золотая цепочка, пальцы её унизаны кольцами и перстнями. Я машинально одергиваю простое, темно-синее министерское платье. Мне начинает казаться, что я попала на неофициальный маскарад. Я тщетно пытаюсь определить возраст девушки, стоящей напротив, она выглядит гораздо старше и опытнее меня. Отец сказал бы, что в её чертах все напоминает о меди: её слегка волнистые волосы, не красные, как у Швабры Борн, не рыжие, как у моей сестренки Бо, и даже не каштановые, а именно медные. Cветящиеся, круглые, желтовато-зеленые глаза цвета едва окислившегося металла внимательно изучают меня. У нее бледное лицо в форме сердечка без единой веснушки, маленький вздернутый нос, губы её подкрашенные темным, кирпичным цветом. Асcистентка профессора Йоахимма Ибарры вовсе не красива и даже не очаровательна: черты её, слишком подвижные и живые, ежесекундно меняют выражение лица. Она начинает быстро говорить, рассказывая мне о чем-то совершенно неважном, и её пухлый, немного кукольный рот озаряет приятная, приветливая улыбка. Руки её тонкие, с крупными, неженскими ладонями, то вздымаются и машут, не уcпевая за чувствами обладательницы, то повисают вдоль туловища, как плети. Существо, стоящее передо мной, в гораздо большей степени напоминает фарфоровую фигурку или куклу, нежели живого человека из плоти и крови.
Она весело щебечет, уговаривая меня выпить с ней их замечательного восточного чая, и, наконец, замолкая, протягивает мне свою ладонь:
- Приятно познакомиться. Меня зовут Амбер Дейн!
Ее имя кажется мне смутно знакомым. Едва замешкавшись, я неловко отвечаю на рукопожатие:
- Лизбет Розенберг, очень приятно.
Её левая бровь на мгновение приподнимается.
- Лизбет? Это сокращение от Элизабет или от Элизабетта?
На секунду оторопев, я смотрю на нее во все глаза. Вероятно, это первый раз в моей жизни, когда кто-либо задает настолько бестактный вопрос.
- Простите, я, наверное, неправильно вас поняла. - Я решаю прикинуться дурочкой, - Любой знает, что имена длиннее двух слогов запрещены для всех, кроме отрекшихся членов императорской семьи, а четыре слога - это уже фактически преступление.
Она улыбается мне хитрой многозначительной улыбкой:
- Да, конечно, вы совершенно правы. Я просто хотела уточнить. У вас очень красивое имя, мне очень нравятся такие необычные, старые имена.
Она разворачивается и манит меня присесть с ней за длинный деревянный стол, занимающий добрую четверть комнаты. До меня доносится легкий, шелестящий шепот:
- Значит, все таки Элизабет.
Я решаю не поправлять чудаковатую ассистентку профессора. На сегодняшний день мне более чем достаточно странных людей, и мне было бы удобно побыстрее закончить с делами и отправиться обратно, на работу. Я присаживаюсь, кладя на стол свою рабочую записную книжку и стопку папок с бланками. На мгновение мне кажется, что за её спиной мелькает какая-то маленькая черная фигура, но я принимаю её за игру теней, отбрасываемых пятью различными шторами. Они в стихийном беспорядке навешанны на прочный кованый карниз над большим крестовидным окном, центральную часть которого занимает витражное стекло в полный человеческий рост.
- Мисс Дейн, я работаю секретарем тринадцатого ранга в Министерстве Информационного Контроля. Я думаю, вы осведомлены о том, что дважды в год мы проводим добровольное анкетирование всех торговцев, работающих в городе, на предмет выявления несанкционированных агитаций и нарушений порядка.
Я собираюсь прочитать ей стандартную речь о необходимости внимательно следить за ближними своими во избежание непредвиденных ситуаций, но она внезапно прерывает мою тираду:
- Достаточно! Того, что вы сказали для меня более чем достаточно! Боже, я и подумать не могла, что вы явитесь так рано! Разве опросный сезон начался не вчера? Наша точка считалась одной из самых удаленных, и, честно говоря, я не ждала бедняжку Мэй Бёрди раньше пятницы.
Я слегка напрягаюсь, она нечаянно задевает слишком опасную тему.
- Впрочем, мне совершенно неважно, почему именно вы изменили маршрут. Я разумеется, сейчас же заполню все бумаги, только вот незадача, боюсь, не смогу отдать их вам до завтрашнего утра.
Мне начинает казаться, что Амбер Дейн намеренно издевается надо мной, испытывая моё самообладание.
- Почему же Вам не отдать мне их сегодня же? Отделаться от государственных служащих побыстрее, разве не об этом мечтают все городские торговцы?
Она нервно хихикает:
- Понимаете, в общем, ваши документы же требуют не только подписей и заполнения бланков, но и подтверждения официальной печатью золотой сотни? Дело в том, что печати у нас нет.
Печать - наиважнейший предмет, главный подтверждающий инструмент торгового класса. Утрата её, в глазах закона, сравнима по тяжести с небольшим государственным преступлением. Предупреждая мои дальнейшие вопросы, она резво стрекочет:
- Вы только не подумайте, что мы её потеряли, совсем нет. Профессор пожилой и немного забывчивый человек. На днях он случайно положил её в вазу с цветами - она указывает рукой на букет желтых пионов, стоящий на подоконнике - и она просто немного подпортилась от воды.
Моё положение становится все более бедственным: к странной чудаковатой парочке, подпортившей мне утро, и отвратительной погоде прибавляется исчезнувшая печать. Как же я ненавижу лживых газетных писак, упорно прочивших мне удачу!
- Когда же я смогу получить назад свои документы? - не выдерживаю я.
- Я думаю, что вы вполне можете зайти завтра утром, к этому времени я точно все заполню, да и печать должны будут привезти. Мы открываемся в девять.
Оно провожает меня вниз, распахивает передо мной красивую зеленую дверь с витражным стеклом:
- Я была очень рада познакомится с вами!
Изо всех сил пытаясь выглядеть любезной, я благодарю за радушный прием, пожимаю ей руку и расстроенная отправляюсь восвояси.
***
В министерстве жизнь бьет ключом. Перепечатав и разложив по стопкам десяток каталожных файлов, я плетусь в общую столовую, на обед, после которого снова принимаюсь за работу. Она сегодня совершенно не спорится. Из-за рассохшейся старой ставни мне противно дует в спину. Я с тоской думаю о том, что дома, наверное, можно было найти теплый угол, где, накрывшись пушистым шерстяным пледом, я могла бы вздремнуть пару часов. Время ползет медленно, и когда рабочий день наконец-то заканчивается, я чувствую себя вымотанной и разбитой. На середине пути к дому, идя к остановке мимо парка героев Революции, я внезапно осознаю, что забыла в букинистическом магазине, который навещала с утра, нечто крайне важное - свою рабочую записную книжку. Я бросаюсь бегом через парк, надеясь, что в полседьмого вечера в лавке останется хотя бы один из двух чудаков, работающих там. От противоположного входа в парк до улицы Победившей демократии - недолго, быстрым шагом минут десять-пятнадцать, но я все равно бегу, совершенно неизящно перепрыгивая через коряги, отчаянно пытаясь срезать путь неведомыми лесными тропинками, тянущимися вдоль аллей. На улице зябко и ветрено, бег помогает мне согреться.
Перед нужным мне выходом в город мой каблук не выдерживает, и я поскальзываюсь на грязевой луже, оставшейся после утреннего дождя, и вылетаю прямиком на ухоженную мощеную дорожку. Платье моё безобразно испачкано, чулки порваны, и я чувствую, что в волосах запутались несколько тонких, по-весеннему голых веточек. C соседней скамейки на меня внимательно смотрят две пары глаз: синие и, уже знакомы, желто-зеленые. Чертыхаясь, я поднимаюсь на ноги. Амбер Дейн невинно улыбается, её спутник предлагает мне сигарету. Юноша, сопровождающий Амбер, едва ли сильно старше меня, что снова наводит на мысли о её возрасте. Щеголеватый молодой человек одет в васильково-синий костюм в нежно-розовую полоску и такую же розовую сорочку. Галстук на нем узкий, по последней моде, а белые ботинки напоминают популярную нынче университетскую обувь. Слегка опухшее лицо обрамляют рыжеватые светлые волосы, нос у него прямой, губы совсем немного женственные. Легкая помятость вовсе не портит его. Я нахожу юношу достаточно приятным.
- Элизабет, прошу тебя, познакомься, это Тедди Жаккар. Тедди, думаю тебе приятно будет познакомиться, с моей хорошей подругой - Элизабет Розенберг.
От неожиданности я теряю дар речи. Мало того, что эта нахалка назвала меня Элизабет, так она еще и представила меня своей подругой! Мне мучительно стыдно перед удивленным юношей, внимательно изучающим мой пострадавший наряд.
- Мисс Дейн, прошу прощения, сегодня я забыла у вас одну свою ценную вещь, есть ли шанс, что профессор все еще в лавке?
Она едва заметно ухмыляется, отвечая мне:
- Мне жаль, что вы собрались нас покинуть так быстро, Элизабет. Мистер Ибарра, скорее всего, еще на месте, а ваша записная книжка на большом столе наверху.
Я быстро прощаюсь и с извинениями бросаюсь прочь от них, к высоким входным воротам. Сзади до меня доносится кокетливый смешок Амбер Дейн:
- Тедди, дорогой, давайте мы больше не будем говорить с вами про эту ужасную войну! Меня совершенно не интересует восток и что там у них происходит!
Уже стемнело. Улица Победившей демократии выглядит совсем не такой доброжелательной и людной, как с утра. Я уже собираюсь постучаться в злосчастную зеленую дверь, когда та распахивается, и я нос к носу сталкиваюсь с двумя странными молодыми мужчинами вороватого вида. Один из них, широкоплечий, очень высокий блондин, одет в тесную выцветшую белую рубашку. Он бросает на меня яростный взгляд. Второй, пониже, проходит мимо, словно не обратив на меня ну никакого внимания. Его лицо я разглядеть не успеваю, но в руке его на мгновение появляется остриё ножа. В страхе я вжимаюсь в дверной косяк. Пугающая парочка следует до угла и затем исчезает, скрываясь в тени переулка.
Из магазина слышится скрипучий голос профессора:
- Негоже таким красивым молодым девушкам разгуливать по городу в такую темень, да еще и в таком виде. Неужели на вас напали?