Утро было под стать овсянке - серое и комковатое. Виктор глубоко вздохнул и засунул в себя еще несколько ложек этой субстанции, а затем поднялся и подошел к окну. Оно было настоящее, что вообще-то считалось роскошью. Но только не в его случае. Роскошь, это когда открывается простор для глаз, когда между огромными комплексами жилых конгломератов - синева неба и зелень пустых пространств, испещренных разномастными точками полевых роботов. Роскошь, это в новых городах. А там, где живет он, окно выходило на грязную кирпичную стену. И все же эти пять минут между овсянкой и выходом из дома он любил. На голой стене тоже могут происходить занимательные вещи, если ты знаешь, как смотреть. Каждый день его пять минут приходились строго на период с 7.30 до 7.35. Он был пунктуальным, как и большая часть этого мира, а значит, в тоннель подземки нужно было спуститься ровно в 8.00, чтобы успеть на "крота", отправлявшегося в новый город ровно в 8.05. Но солнце было пунктуальным только отчасти. Оно двигалось в строгом соответствии с собственным графиком, не совпадавшим с графиком Виктора и всего остального человеческого мира. Поэтому каждый раз в 7.30 стена была немного другой.
Он пил кофе с запахом розмарина - еще одна утренняя блажь 58-летнего аскета - и смотрел, как выщербленный коричневый кирпич, покрытый остатками полувековой давности граффити, становится искрящимся золотистым слитком: минувшей ночью опустился густой туман, а потом слегка подморозило и тонкая блестящая пленка льда покрывала предметы на улице.
Мысли текли вяло, почти оставляя его к концу пятиминутки. Это был его способ медитации. Кофе и стена. Иногда ему удавалось остановить треклятый поток сознания на несколько секунд или даже целую минуту, потом все возвращалось на круги своя. Но сегодня он не рассчитывал, что такой миг настанет. Виктор практиковал это упражнение уже многие годы, но ему никогда не удавалось достичь успеха в этот день.
Сегодня было 30 ноября, последний день осени. Своего рода веха. Двадцать лет с того момента, как он сделал выбор и они окончательно порвали с Элизой. Он усмехнулся, глядя, как на вершину стены выбралась кошка, выгнула спину, оттопырив тощий зад, потягиваясь так, что задрожал кончик облезлого хвоста, зевнула и уставилась на солнце. У кошек перед Виктором было преимущество - они умели не думать в течение всей жизни. Он хотел бы научиться тому же, но чем сильнее приближался к решению своей задачи, тем чаще мучился от вопросов.
Он поставил кружку в умывальник, буркнул приказ роботу и вышел за дверь.
В подземке как всегда пахло плесенью и крысиным пометом. Эта часть города умирала, основная жизнь давно сосредоточилась в новых городах, а старые постепенно разрушались. Каждый год власти объединенной территории сообщали о том, что очередной квартал признан негодным для проживания, и тогда за дело брались строительные гиганты, которых какой-то журналист еще лет 25 назад прозвал гекатонхейерами - сторукими гигантами из сказаний минувших времен. Со временем от длинного слова осталось только "гек".
Геки были высотой в 20 метров и действительно имели множество конечностей, не только рук, но и тех, на которых передвигались. Они понемногу стирали с лица земли старые города. Кто-то посчитал, что если бы дать властям волю, то со всей работой можно было бы управиться лет за 5. Но всегда находились глупцы вроде Виктора, которые цеплялись за прошлое.
Его прошлое жило в квартире на третьем этаже с барахлящим лифтом, помоечным духом на лестнице и вечно забивающейся канализацией. Здесь он родился, вырос, на этом диване один за другим умерли его родители. Он не мог с ним расстаться, хотя массивное сооружение, пропитанное воспоминаниями о смерти, давно не использовалось по назначению. На этом диване до сих пор смотрели призрачный телевизор тени его родителей и он не решался мешать им, усаживаясь рядом. Призраки населяли весь старый город.
Поезд вышел из темных тоннелей и на 5 минут погрузился в другие, облицованные светоотражающими панелями. Здесь было светло, будто вываливаешься из темного прошлого в мифическое светлое будущее. Виктор спрашивал себя почти каждый день, что заставляет его вечерами вырываться из этого светлого нового мира и возвращаться в город призраков? Может, стена, которая вместе с солнцем жила по своему времени и оттого каждый день была немного другой?
На выходе из подземки он свернул влево на стоянку. У стен парковались маленькие общественные мобили, прозванные кем-то "ступами". Два колеса, батарея, стойка с двумя ручками на конце, небольшая корзинка для личных вещей впереди - действительно, похоже. У стойки со ступами - тысячи выставленных в ряд велотренажеров собирали с посетителей свою ежедневную плату: чтобы ехать, "ступу" нужно было сначала зарядить. Свободных тренажеров почти не было, но Виктору повезло, один освободился прямо перед ним. Какая-то молодая особа соскочила с сидения, уступая его, и улыбнулась Виктору, показав крупные, полупрозрачные зубы - он даже успел заметить под эмалью одного тонкую змейку нерва. Его передернуло - он терпеть не мог новомодного увлечения демонстрировать внутреннее строение своего тела. В этом, по его мнению, было нечто более омерзительное, чем крысы старого города. Велотренажер ответил, едва он нажал на педали:
-Доброе утро, Виктор, у нас есть 40 минут для общения, просмотра почты, рекомендаций, заказа меню на обед и всего прочего, - голос транслировался в его ушной приемник, он не отвлекал соседей, трудившихся на соседних аппаратах, но отвечать все равно приходилось устно, считывание мыслей в новых городах еще не освоили.
-Я хочу просто ехать, - буркнул он.
Прибор деликатно промолчал. В новом городе каждая железяка и едва ли не каждая кадка с растением были снабжены анализатором личности, но его это вечное узнавание раздражало. Он знал, что не его одного - многие из поколений, помнящих старые города, считали, что технологии сделали людей своего рода голыми. Однако это было уже не исправить. Старики уходят один за другим, а молодежь воспринимает стремительные изменения века, как нечто совершенно естественное.
"Парадокс современности, - подумал Виктор. - Чтобы совершить открытие или хотя бы внедрить новую разработку, нужно сперва усвоить огромное количество знаний, уже существующих. На это уходят годы, ученый подбирается к чему-то фундаментальному только после сорока лет, если конечно, речь не идет о гениях. И вот он привносит в мир еще что-то новое. Но оказывается, что вместе с ним тысячи других создавали другое, и мир менялся, пока он был погружен в работу. К 60 годам понимать жизнь становится все сложнее. К 70-ти ты безнадежно устареваешь. Не потому, что не можешь управлять роботами или отвечать на вопросы тренажеров. В этом-то нет ничего сложного. Но ты уже не понимаешь, как это все работает. Как будто год за годом погружаешься в сказку. Или галлюцинацию. Самое смешное, что я тоже часть механизма этой галлюцинации. Если мне удастся довести работу до конца, через 10 лет мир еще немного изменится. И тот, кто придумал непонятные мне голографические зубы, даже в общих чертах не сможет понять, как мы смогли добиться такого прогресса среди животных. Мир движется слишком быстро, это факт. Мы сами подталкиваем эту телегу. Но однажды она понесется так, что мы с нее просто свалимся".
Индикатор заряда батареи достиг максимума. Он отстегнул "ступу" от аппарата подзарядки и влился в поток, движущийся в город.
В лаборатории было тихо, его группа занимала внутреннее помещение площадью примерно 100 квадрратных метров. Это была его вотчина, однако она являлась лишь персонализированной вершиной научного айсберга, подводная часть которого содержала самое главное - базы данных и компьютерную начинку, позволявшие обрабатывать огромные потоки информации изо всех лабораторий сразу; а также 3D-пекарни - производственные комплексы, превращавшие их разработки из моделей в реально существующие вещи.
Виктор всегда приходил вовремя, но были в его команде и те, кто приходил еще раньше. Он называл из "одержимыми", хотя, по идее, одержимостью должен был бы страдать он - автор идеи. Он часто задерживался, работал ночью. Но никогда не оставался в лаборатории до самого утра. Максимум - отправлялся спать в гостиницу. Им двигало нечто подсознательное, иррациональное, едва уловимое разумом - он боялся, что новый город поглотит его душу и тогда он уже никогда не вернется в свою квартиру.
Что Габрриэль? - спросил он Пата, вечно всклокоченного итальянца с сонными глазами.
Решает, - ответил тот. - С самого утра.
И как?
Хорошо. Работает, как будильник. И нам спать не дает.
Габриэлю - потомку немецких овчарок и лабрадоров, было уже 24 года. Он был не первым генмодификатом, в котором наконец-то удалось реализовать основные принципы их "мини-революции", но кажется, самым успешным.
Они сумели перестроить речевой аппарат, благодаря чему Габриэль получил возможность издавать несколько тысяч отличающихся друг от друга звуков. Его позвонки в районе лопаток были укрупнены, видоизменены, дополнены несколькими костями, к которым подходили нервные волокна.
30 лет назад возможность изменить ДНК, создав устойчивое, передающееся по наследству сочетание генов, перевернуло не только жизнь еще не рожденного Габриэля. Тогда же аспиранту Виктору Манатрину пришлось сделать выбор - посвятить жизнь своей методике или отдать ее разработку другим, но отправиться со столь же увлеченной девушкой-спелеологом в ее нескончаемые путешествия в толщи земной коры. Он выбрал науку и сейчас у него есть только Габриэль и его разработки.
"В каком-то смысле мы с ним - оба генмодификаты. Его дети - продукт его клеток, моего интеллекта и человеческих технологий. А он сам - мое дитя в черной шерсти, рожденное от моего разума и собачьих генов. Мы оба размножаемся интеллектуально".
Создание дополнительной костной базы позволило укрепить на ее основе биопротез. И теперь у Габриэля из спины в районе холки росли две тонкие, похожие на щупальца, руки, каждая из которых оканчивалась четырьмя пальцами. Руки были покрыты розоватым тактильно-чувствительным пластиком, что раздражало черного пса.
Он знал только новый город и лабораторию, которую считал своим домом. И он очень много работал. Их задача была - стимулировать доли мозга, способные управлять одновременно шестью конечностями, добиться их развития и запечатлеть эту новую способность в структуре ДНК. Более, того, необходимо было понять, какая именно конфигурация конечностей наиболее перспективна, чтобы работать уже с настоящей плотью, а не биомеханикой.
Ты обещал новые руки, - упрекнул его пес, как только он вошел в комнатенку, где тот занимался.
Программа выдавала на экран логические задачи и он механической рукой записывал результат на экране или диктовал его вслух.
Знаю, обещал, - ответил Виктор, усаживаясь на пол. - Придется подождать.
Говоришь со мной как с ребенком. Я хочу знать причину.
Голос Габриэля не походил на человеческий, слова, которые он произносил, - тоже. Это был другой, особый язык, такой, который позволял собаке легко осваивать новые словестные конструкции, исходя из возможностей ее речевого аппарата. Еще одна находка его команды, суть которой состояла в том, что нет смысла учить человека говорить по-собачьи или собаку - на человеческом языке, это слишком сложно и бесперспективно. Однако если каждый из них будет знать язык другого, они будут понимать друг-друга, даже не умея разговаривать.
Конечно, это было не все. Программа в блоке внешней памяти Виктора анализировала услышанное и он в любой момент мог прибегнуть к помощи переводчика. В первые годы они создавали язык сами, обучая щенков самым элементарным словам. Затем вместе с ними придумывали названия предметам. Сегодня Габриэль мыслил значительно более абстрактно, чем это можно было представить еще 10 лет назад. Теперь он сам придумывал понятия. Часто они не имели ничего общего с человеческими, особенно это касалось эмоций и состояний психики. И тогда в общем тезаурусе появлялось слово на человеко-собачьем с общей фонетикой, которую способны были отчетливо распознать оба вида. Часто то, что обозначали такие слова, Виктор и его коллеги способны были осознать только в общих чертах. Но были и более доступные, например, глагол "йиыхгавр", смысл которого переводился как время от времени возникающее желание освободиться от второй пары конечностей, сопровождающееся зудом в плечах и лопатках.
Виктор был уверен, что его псу предстоит прожить еще как минимум 20 лет - еще одно из условий скачка эволюции, помимо гибких управляемых конечностей, приспособленных к сложным движениям, и возможности передавать свои мысли. 50 лет назад собаки в таком возрасте считались уникумами. Прогресс увеличил продолжительность жизни, но тем не менее, Габриэля нельзя было и близко сравнить с молодым мужчиной того же возраста. Пес был мужем, миновавшим расцвет своих лет, волевым, с твердым характером, готовым работать без устали над освоением новых и новых премудростей человеческого мира.
"Как получилось, что именно он оказался нашим едва ли не первым удачным экспериментом, - в который раз подумал Виктор, - безумное стечение обстоятельств, везение или что-то другое?"
-Почему тебе не нравятся розовые руки? - поинтересовался он.
-В кампусе некоторые считают это недостойным, - отозвался Габриэль.
Кампусом назывался собачий городок, где обитали такие же, как он, представители новой породы вперемешку с обычными собаками и другим зверьем. Он находился в нулевом ярусе огромного здания-города, на кольцевой стене и примыкал к зеленым землям для прогулок, садам, раскинутым на месте бывших городских кварталов, уничтоженных гекатонхейерами, к опытным цветникам, где на месте наиболее загрязненных районов города выращивались энергодеревья. Источником питания и материалом для роста становились неперерабатываемые отходы прошлых производств, прежде всего пластики. В таких местах, на бывших свалках, на заводах и т. д. создавались замкнутые циклы. Нано-организмы, микро-планктон, затем синтетическая трава и деревья, способные аккумулировать солнечный свет, перерабатывать его в энергию и по корневой системе делиться ею с энергоемкостями нового города.
-Не нравится цвет? - неуклюже пошутил Виктор.
Щека габриэля слегка дернулась. Это означало улыбку.
-Что-то именно в этой пластмассе дает запах... Из рук мне больше нравились черные.
-Но ты плохо ими справлялся, кроме того, то покрытие было куда менее чувствительным. Я просил решить этот вопрос, но приоритет у него низкий. Занимаемся не мы. Это покрытие - наиболее удачный передатчик ощущений на сегодня. Придется потерпеть.
Габрриэль отвернулся, уставившись на экран, где уже появилась новая задача. Виктор почувствовал желание погладить его тяжелую лобастую голову, почесать за ушами. Но удержался. В последние год-два Габриэль хоть и не просил Виктора оставить "собачьи нежности", и кажется даже получал удовольствие от возни с ребятишками, обожавшими все городское зверье, но в отношениях с лабораторным людом и даже с самим Виктором держался слегка отчужденно.
"Это не мой пес, а я не его хозяин, - подумал Виктор. - Мы стали коллегами, а визиты сюда - его работой. Чувство долга, желание учиться и может еще что-то вроде честолюбия - вот, что им движет. Он ведь прекрасно понимает, что мы делаем нечто очень важное для его рода. Ему приходится идти на жертвы, как с этой треклятой вонючей пластмассой. Мы говорим о ее замене уже почти год, но как мне доказать машине, определяющей приоритет разработок, что это важно? Она же не собачий психоаналитик. В ее программу просто не заложен учет взаимоотношений в их зооколлективе. Все развивается слишком быстро, чтобы в таком громоздком сооружении, как новый город, не возникали организационные трудности".
Ему было слегка досадно, что пес не может просто отбросить эту проблему в сторону и забыть о ней. В конце концов, не все получается так, как хочется.
-Что с потомством? - внезапно спросил Габриэль, и Виктор замер.
"Откуда... он узнал?"
-Оно... выжило. Все семеро. Откуда ты узнал?
-Вы были слишком напряжены. Я видел признаки. Я догадался.
Руки из розового полимера, на самом деле, были настоящим чудом. Они позволили протестировать реакции мозга и показали замечательную управляемость. Это значило, что биологический аналог, обладающий схожей конструкцией, с большой долей вероятности будет полностью подконтролен мозгу своих хозяев. Они поняли это в первые 3-4 месяца "обкатки" новых конечностей. А месяц назад в инкубаторе появились 7 слепых кутят - 4 девочки и 3 мальчика, с настоящими, а не механическими руками, покрытыми мокрой слипшейся шерсткой. У них были крупные головы с широкими мордами, их речевой аппарат был даже более развит, чем у Габриэля, но главное - руки слушались их просто отлично.
Это были его дети в той же мере, как детища Виктора и его группы. Однако псу ничего не сообщили: несколько предыдущих пометов на основе его ДНК вышли неудачными, большинство детенышей погибли, у остальных руки пришлось ампутировать. Он помнил этот момент почти 10-летней давности - стоящую над скулящими комочками черную массу мышц и костей, над которыми торчали два блестящих манипулятора. И его карие глаза, утонувшие в боли.
Тогда Виктор и сказал Габрриэлю, что новых детей без его согласия не будет. Но эти последние два года... он стал больше чем собака, понимающая язык человека и способная решать логические задачи. Кажется, теперь он все чаще понимал и человеческую душу. Генетический материал у Габрриэля брался постоянно, как и у пяти других "псов будущего" - так их прозвала ребятня. Они взяли клетки, изменили геном и запустили "инкубатор", ничего никому не сказав.
Почему? Потому что Виктору стало казаться, что одобрения пса он не получит.
-Ты не спросил, - голос животного казался бесстрастным, но на самом деле так не было.
-Тогда... давно, когда я тебе обещал... мне казалось, что твой разум слишком не развит, чтобы понять мои слова, - он говорил через силу. Будто пробирался через волны крови, прилившей к лицу. - Я сказал, потому что был слишком расстроен. Хотел успокоить себя, не думал, что ты поймешь и запомнишь.
Пес повернул к нему голову, заглянув в глаза.
-Но потом ты точно знал, что я способен понять. Слово было дано, я был способен понять, но ты не спросил.
-Я... не знаю. Мы шли к этому так долго. Вся моя жизнь... Мне 58 лет и у меня нет ни семьи, ни нормального дома, только то, что ты видишь вокруг, - он замолчал. Он не знал, зачем вдруг заговорил ТАК с животным. Габриэль очень умен, он настоящий собачий гений. Но он только пес и не более. Он не способен проникнуть в человеческую душу и разобраться в том, что там происходит. Не способен понять, каково это - отказаться от всего, чтобы сконцентрироваться на одной цели. Дойти почти до самого конца, а потом упереться в сущую ерунду - какой-то глупый моральный принцип, вынуждающий просить разрешение на генетический эксперимент у собаки! Которая, по сути, сама - всего лишь результат его прошлого эксперимента. 15 лет назад он бы рассмеялся при мысли о том, что может возникнуть такая ситуация. А сегодня его судит животное, и что хуже всего - он чувствует его правоту.
-Я не знаю, как тебе объяснить, мы никогда не говорили так сложно, думаю, половину понятий программа просто не переведет, - продолжил Виктор неожиданно для себя. - Мир стал слишком труден, в нем очень много нового. Мы не всегда справляемся с тем, что только недавно создали сами. Эта работа, моя работа, она на самом деле не имеет отношения в самым важным вещам. Мы не очищаем планету, не убираем старые города, не создаем новых устройств для свободного полета, не выращиваем пищу или топливо. Но к счастью для нас, у человечества есть возможность позволить себе поиски нового. Мы тратим время и ресурсы на то, что почти всегда оказывается ненужным. Но это просто форма познания... иногда среди тупиковых путей находятся верные. Они меняют нашу жизнь. Раньше... люди раньше думали в основном о себе. Сейчас тоже, но многие после создания новых городов стали чаще думать о других. Эти кампусы, и звериные поселки, где наша ребятня бегает рядом с вашей... Они прекрасны. Ты знаешь, я почти никогда не остаюсь здесь, возвращаюсь домой в квартиру родителей. Там мое прошлое, а здесь - наше общее будущее. Но когда прошлое исчезнет, когда гекатонхейеры сравняют с землей мой дом и на его месте возникнет очередной парк или построят продолжение нового города, что напомнит нам о том мире, из которого мы вышли? Напомнит, чтобы мы никогда не посмели в него вернуться...
А сейчас я чувствую, что почти вернулся... Тогда, когда не стал спрашивать у тебя разрешения. Я решил, что ты не имеешь права запретить мне делать то, что я хочу делать. Даже если речь идет о твоих потомках. Что я - твой создатель, а значит право решать есть только у меня. Сейчас я сожалею.
-Я бывал в старом городе, - пес отвел от него глаза и теперь снова смотрел на экран. - Старые стены пахнут крысами, и от этого пасть наполняется слюной. Однажды я убил одну... Вкус ее шерсти во рут много лет вызывает во мне тошноту.
-Крысы вредители, - пожал плечами Виктор. Ему было не понятно, почему пес говорит об этом.
-Прошлые мысли - тоже вредители. Жажда убивать - вредитель. Старым псам приходится сдерживать молодых, когда мы бежим вместе с оленем или кошкой. Привычки слишком сильны, когда тело поет молодой кровью. Может быть, и крысы вредители, они убивают и едят красное мясо. Но может быть, дело в том, что они еще не знают, что дОлжно, а что - нет. Брат не должен убивать. Люди дают вдоволь пищи. Брат должен помогать людям и любить всех. Твой выбор - не спросить меня, это твоя крыса, Вик. Твое недолжное. Ты должен был спросить - только так мы сможем бежать вместе без страха.
Он замолчал и смотрел на экран, как будто решая очередную задачу. Потом протянул руку и выбрал правильный вариант из предложенных.
-Ты веришь в Бога? - неожиданно для самого себя спросил Виктор у пса.
-Я бывал в ваших храмах. В них хорошо. Иногда, когда внутри тебя тихо-тихо, становится так же хорошо. Будто храм попал внутрь тебя. Разве можно не верить в то, что там чувствуешь?
Виктор встал с пола, пес смотрел на него снизу вверх. Он почувствовал, что сердце толкнулось в груди. Но не тоскливо, как это часто бывало, а радостно.
"Ему 23 года, но с точки зрения тела он примерно как я. Возраст, в котором часто думаешь о смерти... и о той жизни, которая осталась позади. Оцениваешь, была ли она напрасной. Он решает задачки на уровне интеллекта 10-летнего ребенка, его руки способны выполнять мелкую работу. Все эти способности и навыки не идут в сравнение с моими. Но даже не умный человек может быть добрым, любящим, мудрым. Он может не разбираться в математике, но понимать, что такое долг и честь, быть верным другом. То новое, что мы ему дали, помогает разуму развиваться. Гораздо быстрее, чем этот долгий путь преодолевали люди. Я разбудил его разум, а сейчас он помогает мне вылечить мою душу".
-Я буду помнить про крыс, Габриэль, - сказал он, - и я хочу бежать вместе без страха.