В лубяной избушке на лесной опушке жили-были лиса да заяц. Заяц вставал ранешенько, печку топил, кашу варил, а лиса целыми днями на печи нежилась да покрикивала:
― Эй, косой! Чайку принеси! Да с пряничком!
И только крошки с печи на пол сыпались.
Заяц весь день хлопочет: капусты надрать, наквасить, дров нарубить. Этакую рыжую прорву поди прокорми, а чуть обед запоздал - как оскалится да прищурится, зайца дрожь до костей пробирает.
Вот вышли у них все припасы. Косой три дня не ел, только лису кормил. От голода уши никнут, лапы дрожат, самого по ветру шатает, да и лиса начала на него совсем уж хищно поглядывать. Делать нечего, и так и сяк ― смерть, и пошел заяц лисе еду искать.
Вот идет он по лесу, а навстречу бобер.
― Куда идешь, косой? Вон как тебя шатает.
― Да вот еда в доме кончилась, добывать иду.
― Ну так пошли вместе кору драть! Вдвоем веселее! ― бобер радостный, вокруг осинки вьется, зубы точит.
― Да какую кору! ― махнул лапой заяц. ― Лиса ее не ест. Как увидит, что только себе еды притащил - враз меня слопает. Вот если тебя в гости позвать...
Ничего не ответил бобер, только почесал в затылке, да в воду нырнул.
Идет заяц дальше, навстречу ― белка.
― Куда идешь, зайчик? Что грустный такой?
― Есть в доме нечего, ― вздыхает косой.
― Ой, бедненький! Хочешь, орехов отсыплю?
Покачал головой заяц, а потом тихо спросил:
― Может, сама занесешь?
― Ну уж нет, ― зацокала, засмеялась белка и взлетела на самую вершину дуба. ― Ищи дураков, самим к лисе в пасть лезть. Побегу, всем расскажу, ― и унеслась прочь по верхушкам деревьев, только заяц ее и видел.
Идет он дальше, слезы роняет, и никто ему больше слова не скажет, все зверье у него с пути разбегается. Идет, гложет ивовый прутик с горькой корой и жалуется-причитает, что пришла-де лиса к нему в гости, да так и осталась, и что он, заяц, целыми днями крутится по хозяйству, а лиса и пальцем не шевельнет, только покрикивает да глазом голодным косит. А теперь, видно, и вовсе съест. И не заметил заяц, как кончился лес, и что идет он по деревенской улице. Вокруг собаки заходятся лаем, дети пальцами тычут, машины по лужам гоняют, брызгают грязью из-под колес, а навстречу ему ― петушок-золотой гребешок. Перья блестят, шпоры звенят, глаза черным жемчугом отливают.
― Что, зайчик, плачешь? ― спрашивает петух и голову набок клонит.
Собаки тут же замолкли и разбежались по подворотням, дети за юбки попрятались. А заяц огляделся, испугался, подпрыгнул, чтобы бежать, а потом вспомнил, что все одно смерть, что тут, что у лисы в пасти, и только лапой махнул:
― Дома есть нечего, а на печи лиса-нахлебница злющая. Если еды не достану ― меня съест.
― Так уж и съест? ― не верит петух.
― И не подавится, ― заяц сморгнул слезу. ― И идти теперь мне, получается, некуда. Хочет кто-нибудь зайца? ― и посмотрел вокруг, на притихших детей.
― А если ее прогнать? ― петух ковырнул шпорой грязь. ― Сам не пробовал?
― Прогонишь ее. Разве что вон собаки, ― заяц с сомнением заглянул в подворотню.
Петух покачал головой.
― Эти только брехать умеют. Пойдем-ка, я тебя провожу. С лисой твоей потолкую.
А заяц вспомнил, что в лесу было, как звери его невзлюбили, и залопотал:
― Что ты, что ты, Петя. Она ж тебя съест.
― Авось подавится, ― петух вытащил из изгороди шест покрепче, подпоясался толстой веревкой, мешок еды взвалил на плечо и, звеня шпорами, потопал в лес, а заяц потрусил следом.
Заячья избушка встретила их темными окнами.
― Может, она ушла? ― прошептал петух.
― Где там, ― всхлипнул заяц. ― Она с печи не слезает.
― И говоришь, там есть нечего?
― Я уходил - воды полведра оставалось.
― Ку... хм. ― Петух хотел кукарекнуть, но вовремя прикрыл клюв крылом. Нагреб под куст кучу сухой травы, перья встопорщил и устроился на ночлег. ― Тогда будем ждать.
― А почему ты лису не боишься? ― заяц свернулся в комок, прижимая дрожащие уши.
― А чего ее, лентяйку, бояться? ― петух гордо выпятил грудь. ― Есть захочет ― выйдет, тут-то мы ее и потреплем!
Заяц еще сильнее затрясся, но ничего не поделаешь: пристроился к петуху под теплый бок, закрыл глаза и всю ночь видел во сне яростный лисий оскал и голодный прищур. Три дня и три ночи прожили они во дворе, с дома глаз не спуская. Заяц отъелся, шерсть залоснилась, глаза заблестели, ― так и хочет бежать, лису из избы дубьем гнать. А петух не дает, велит зайцу помалкивать, ходить тихо и ждать терпеливо.
На третью ночь приоткрылась со скрипом дверь, и на крыльце показалась лиса, ― от голода еле лапы волочит. Шерсть не блестит, а клоками висит, пузо к хребту прилипло. Увидала зайца да петуха ― аж слюной подавилась. Пасть раззявила, когти выпустила, да как прыгнет на них! Заяц от страха чуть не вскочил на березу. А лиса о порог запнулась, лапы подогнулись, и кубарем скатилась с крыльца прямо под ноги петуху.
Петух как закричит ― аж листья с кустов во все стороны полетели. Как шестом ее вытянет ― лиса хвост поджала, глаза хвостом прикрыла, да как рванет к лесу! Бежит ― не слышит, лежит ― не дышит. А петух крыльями бьет-стучит, шпорами дерет-звенит, шестом колотит, веревкой крутит, лису в лес гонит да приговаривает:
― Поди прочь, ленивая! Ишь, чего захотела! Будет, будет тебе курятинки задарма!
Так и прогнал. А петух с зайцем зашли в дом и шестом да веревкой крепко-накрепко дверь заперли. Как ни стучалась потом лиса, как ни грозилась ― не пустили ее петух да заяц. Так и остались вдвоем жить-поживать, да добра наживать. Зайчик по хозяйству хлопочет, петух дом сторожит, песни поет да сказки рассказывает.