"Он теперь не подходит к моей комнате." - заявила дочка. Она показала мне Мишку: "Куда его?"
Я протянула руки и Мишка упал в подставленные ладони. Улегся ко мне на колени. Как раньше.
Мишку мне подарили мои подруги, соседки по общежитию. Мишка тогда был новеньким, с блестящей шерстью, в коричневых пушистых штанишках. Стоил он целых восемнадцать рублей и я почти два месяца смотрела на него в местном универмаге. Мои летние босоножки стоили десятку. Стипендия, на которую многие умудрялись прожить целый месяц, - сорок рублей. Ну как же потратить почти половину стипендии на игрушку? Да и не ребенок я уже, через месяц замуж выхожу.
В детстве у меня, как у каждого счастливого ребенка, был свой мишка. Мой мишка был с коричневой шерстью на спине, желтой на животике, плюшевыми ладошками и носом. Он сердито рычал, но морда у него было добрая, так что я совсем не боялась его сердитого голоса. Он был чем-то похож на моего папу: тот тоже мог сердиться и говорить "страшным" голосом, но я его совсем не боялась. Мишка был моим любимцем. Я часто возила его с собой к бабушке и дедушке в гости. Не помню уже, какую игрушку я взяла с собой в тот злосчастный год, но мишка остался дома. В первый же день зимних каникул меня отправили на недельку к бабушке с дедушкой. Тогда-то и случилось это несчастье. Мой брат играл со спичками и уронил одну на вату, уложенную под елкой в снежный сугроб. Елка загорелась сверху донизу и в один миг. Ватные гирлянды свисали от макушки до Деда Мороза, стоявшего под елкой в ватном сугробе. А мишка мой сидел на подоконнике возде елки.
Пожар удалось потушить. Выгорела одна комната: огонь перекинулся на шторы, потом занавесы, оттуда на тахту, на ковер над тахтой...От жара полопались все елочные игрушки. Привезли меня домой лишь к началу занятий. Комнату уже заново оштукатурили и побелили, на тахте поменяли матрас, уже висели новые шторы и тюлевые занавесы.
Елки в нашем деме с тех пор не было. Я уезжала к бабушке с дедушкой, где для меня украшали елку, вешая по-старинке на нее мандарины, орехи, яблоки и конфеты. В первый же Новый год после пожара мой дядя дал мне полную коробку своих елочных игрушек. Потом уже, когда мой брат уехал учиться в Ленинград, родители купили маленькую пластмассовую елочку. Но это было совсем не так как раньше.
Мишка тогда обгорел, шерсть сгорела почти вся, остался только жестковатый подшерсток. Мама постирала его, привела как могла в порядок. Он сидел на подоконнике. Я посмотрела на него: это был совсем чужой мишка, другого цвета, жестский, плюшевые ладошки без ворса, а на носу дырка, заштопаная желтыми нитками. Это был не мой мишка, чужой, страшный, от него пахло пожаром. Я больше никогда с ним не играла. Нет, я не разрешала маме его выбросить, но он навсегда остался сидеть на подоконнике.
И вот я смотрела на Мишку. Новенького, с блестящей шерстью, в пушистых штанишках. Мишка гордо восседал на верхней полке, куда сажали самые дорогие игрушки. К нему был прикреплен ценник: "Пр-во ГДР. Цена 18 руб."
"Нет, она блаженная, бабы, - громко на весь универмаг вещала Людка, третья моя подружка, - вы гляньте! Ей замуж пора, а она куклу хочет."
Девчонки уговаривали меня долго. Предлагали серебряное колечко, янтарные бусы, свитерок, духи, фен "Аэлита", не помню что еще.
"Мишку! - упрямо повторяла я - В последний раз хочу игрушку для себя. Мишку!"
Через месяц я выходила замуж. Мне казалось это концом жизни, отказом от всяких глупостей. Замужем я должна буду притворяться взрослой. В общем, игрушку-то уж мне никто никогда не подарит.
"Мишку!"
"Кызым, ты покупать будешь или так?" - продавщице очень не хотелось лезть на верхнюю полку.
"Покупать!" - твердо сказала я.
Я протянула руки и Мишка упал в подставленные ладони. Он был очень мягкий, я прижала его к себе, зарылась лицом в мягкую шерстку.
"Рада?" - обняла меня Гаухария.
"Довольна, аба?" - справа подхватила меня под руку Зульфия.
"Чек, бабы, держите!" - сзади хлопнула меня по спине Людка.
Так Мишка стал моим.
"День рождения у тебя, кызым?" - спросила вахтер, окинув цепким взглядом моего Мишку. - "Подарили тебе, ай? Продавать будешь, нет ли, зачем тебе игрушка?"
"Не буду!" -испугалась я и, прижав к себе Мишку, побежала вверх по лестнице. "Я никому тебя не отдам!" - пообещала ему я.
Через два дня я уезжала домой. Уже был вывешен приказ по институту о переводе меня на заочное отделение. Уже наорал на меня секретарь нашего райкома, который, оказывается, заполнил и отослал все бумаги-рекомендации на мою Ленинскую стипендию. Я попрощалась с моими однокурсниками, которых я уже не увижу, так как они будут на преддипломной практике во время моей сессии.
Провожали меня мои верные подружки. Занесли вещи в вагон. Гаухария договорилась с татаркой-проводницей, что ко мне в купе не подсадят мужчину. Мы обнимались на перроне, уже было темно, горели фонари. Девчонки что-то говорили, я что-то отвечала. Мы понимали, что уже никогда не будем вместе пить чай в нашей комнате перед телевизором, что расстаемся, может быть, навсегда. Первой заплакала, обнимая меня, Зульфия, потом басом заголосила Людка, размазывая по лицу помаду. Гаухария расплакалась только когда объявили отправление.
Я сидела у окна в купе, обнимая Мишку, и ревела да самого Зеленодольска. Мишка смотрел на меня своими блестящими янтарными бусинами и тихонько меня утешал. Так тихо, что его слышала только я.
Я привезла его домой, познакомила с моим будущим мужем.
"Смотри, - сказала я ему, - он похож на тебя: у него желтые глаза, он добрый, даже ноги чуть-чуть косолапые."
"Чего это вдруг у меня косолапые ноги!" - обиделся он. Он ничего не понял. Мужчины редко бывают сентиментальными.
Через пять лет у нас родился сын. Я сразу же дала ему Мишку. Не подарила, а дала. Сначала, чтобы ему не было одиноко спать в такой большой кровати. Потом, чтобы у него всегда был товарищ для игр. Потом, чтобы было кому рассказывать свои маленькие секреты. Мишка стал его другом, но он все равно был моим Мишкой.
Мои двоюродные сестры привезли ему оранжевого с белым зайца с голубоглазым и совсем не заячим лицом. Заяц спал у стенки, Мишка с краю, а мой маленький пупсик посередине, среди друзей. На рассвете он приходил к нам в постель досыпать. Мне на голову плюхался Мишка, в лицо мужа падал Зайка, а сам хозяин заползал всередину, расталкивая нас локтями и коленками, и сразу же засыпал опять. Мы сердились на него, нам хотелось подольше поспать. Но уже через пять минут мы все впятером благополучно засыпали и, пригревшись, дружно сопели до первых аккордов государственного гимна гремящих из кухонного радио.
Сыну было десять лет, когда мы уезжали из нашего города навсегда.
"Мы не можем взять твои игрушки. - сказали мы ему. - Можно везти по двадцать килограмм багажа на человека, а нас скоро будет четверо, значит ты можешь рассчитывать только на пятнадцать килограмм."
Он был уже большой мальчик, он все понимал.
"А как же этот незнакомый ребенок, - он погладил меня по животу, - будет жить без игрушек, если ты и папа не сможете найти работу и у нас не будет денег?" - спросил он. И я разрешила ему взять две игрушки для себя и этого незнакомого ребенка. Из всех машин, конструкторов, роботов и любимых настольных игр он выбрал Мишку, Зайца и самого-самого навороченного робота-трансформера. Выбрать две из трех он не мог никак.
"Как хорошо, что это мой Мишка!" - подумала я.
"Заяц и трансформер - это две твои игрушки, - сказала я сыну, - а Мишка - мой."
Я протянула руки и Мишка упал в подставленные ладони. Он был очень мягкий, в штанишках, которые когда то были пушистыми. Я прижала его к себе, зарылась лицом в мягкую шерстку. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Как много дорогих и полезных вещей не смогли мы уложить в те "двадцать килограмм на человека"!
А Мишка поехал с нами в новую жизнь.
Незнакомый ребенок родился почти через месяц после приезда на новое место. "Вы можете надеяться, - сказали мне в госпитале, - но пока еще нет статистики выживания. Мы делаем все возможное." Я говорила с хирургом, высоким, красивым, увернным в себе, подписала разрешение на операцию. Еще раз посмотрела на маленький синий комочек в интенсивной терапии под табличкой "Привет, я - Лиллиан!". Потом поехала домой. У моста через Ярру я вышла из трамвая и медленно прошла до середины моста. Глядя на маленький буксир, тащивший баржу, груженную ящиками, я, как во сне, вынула из ушей мою самую любимую драгоценность: сережки с маленьким бриллиантом и большим овальным дымчатым топазом и бросила их в грязные воды Ярры. Этому меня когда-то научила Гаухария. Если есть у тебя заветное желание, то отдай самое дорогое из имущества и твое желание исполнится
Дома я легла на кровать не зажигая света. Муж был на курсах языка. Сын смотрел по телевизору бесконечные мультфильмы. Мне хотелось уснуть и проснуться недели через две, когда этот кошмар закончится. Рядом со мной плюхнулся Мишка, потом сын, а потом мой мальчик взял мои руки и обнял ими сначала себя, потом Мишку. Я зарылась лицом в мишкину мягкую шерстку и он промокнул мои слезы.
Мишку мы дали нашей девочке через год. Она уже ходила, держась за мебель или за чей-нибудь палец. Мишку ей дал папа. "Смотри, - сказал он, - у него желтые глазки, а ножки косолапые.Он добрый." Он посмотрел мне в глаза. Мужчины не сентиментальны, но с годами они становятся мудрыми, почти как женщины.
Мишка спал с моей девочкой, охраняя по ночам ее и маленького розового кролика, которого мы купили ей от имени большого братика в первый же день ее жизни. Розовый кролик и Мишка переехали вместе с хозяйкой из детской кроватки в нарядную белую кроватку для маленьких девочек с длинным до пола белым пологом и розовым покрывалом. Время шло и белая кроватка стала мала. Девочке нашей исполнилось тринадцать лет, и мы купили ей взрослую кровать.
Любимые игрушки давно сложены в коробки в кладовке. Там они будут ждать новых детей, которые, Б-г даст, когда-нибудь опять появятся в нашем доме. Самые нарядные фарфоровые куклы уселись на верхнюю полку - теперь они только для украшения; розовый кролик нашел себе место возле зеркала. А вот Мишка...
"Мам! - повторила дочка - Куда его?"
Мишка лежал у меня на коленях. Как раньше. Не его вина, что он уже не такой чистый, не все можно отмыть. И шерстка кое-где вытерлась и уже не блестит. И штанишки совсем не пушистые.
Моя дочка не синтементальна, она вся в папу. Но ведь люди меняются.