Белый холл залит солнцем. Спускаясь по лестнице, считаю ступени.
"Раз, два
Это не только слова
Три, четыре
Меня нету в этом мире
Пять, шесть
У меня для вас весть
Семь, восемь
Как наступит осень
Девять, десять
Он нас всех повесит"
Ступени бесконечны, я вслух играю в считалку, но ступени не кончаются. Где-то зовёт мама, меня зовут, но ступеням нет конца. Это не моя считалочка.
Темнеет, я спотыкаюсь.
Ломает, на грани с болью. Я падаю - лечу, кажется, целую бесконечность, с самой вершины небес. Падаю стремительно, чёрной птицей, и камнем вниз...
Хочу плакать - слёзы навзрыд, и тысячи пронзительных вороньих кликов отвечают мне.
Хочу кричать - я разбиваю пространство сна...
И стая вторит мой крик.
Хочу ничего не ощущать, но я задыхаюсь от боли.
Белоснежный снег принимает меня в свои чертоги, взрываясь фонтаном пуха от силы моего падения, и кровь.
Чёрное море крови.
Холодное бесстрастное лицо, смотрит на меня льдинками глаз. Я клокочу от ярости, и, распахивая чёрные крылья, возвышаюсь над ним...
"Когда-нибудь я прокляну твой дух на индейском кладбище, и ты сляжешь замертво..."
... Боль. Страсть. Страх. Всё смешивается, словно в клубок.
"Тори..."
И вороньё смолкает. Мягкие прикосновения, унимают страдания. Я складываю свои крылья смерти. Я слышу лунную колыбельную. Мелодия приятно гудит нараспев. И тепло накрывает мои губы, стирая боль, захлёстывая невообразимым спектром чувств. Нежные прикосновения, посылают трепетную дрожь по телу с ощущением полёта, срывая сладострастный стон с моих губ и в этот миг, я понимаю, что это, не сон...
Открыв глаза, застаю Рафа, нежно покрывающего мои губы поцелуем. Одна его рука вплетается в мои волосы, мягко касаясь шеи, другая скользит по талии, тёплой ладонью. Он тяжело дышит, я сама просто задыхаюсь и мои ногти, вонзаются в его спину. Я отвечаю на его поцелуй, сама о том, даже не подозревая. Он обхватывает ладонями моё лицо, чуть приоткрывает глаза, оставляя их под сенью ресниц. Застывает, и пару раз моргнув, хмурится.
Он взметает взгляд в мои глаза и медленно блуждает взглядом, рассеянным и отрешённым. Его глаза мутные, потрясённые... чёрные. Чёрные, как уголь, чужие глаза. Мои лёгкие горят. Снег кругом. Оскал чужого жестокого лица походит на рот разрезанный до ушей. Смеётся. Бьётся меня по лицу, я падаю в снег, ударяясь головой о дерево.
Я подрываюсь как ошпаренная, жадно хватая воздух. Я напряжена до судороги. Замираю и тут же падаю на спину. Меня прошибает тяжёлая дрожь, одежда липнет к телу. О, Господи.
- Только сон, это только сон...
Я стараюсь выровнять дыхание и обезумевшее сердце, таит надежду, что это, в самом деле, только сон. Всего лишь слишком реалистичный сон... Сон во сне. Я сто лет снов не видела, с чего бы это вдруг?
Прячу голову под подушкой. Самое сложное это оторвать свою башку от подушки. С этого начинается моя ежедневная война. Особенно жестоко вставать, если вчера ты уснула невесть, во сколько и не в самом удачном состоянии. Швыряю подушку в стену. Иначе я никогда не встану. Открываю один глаз. Переворачиваюсь и снова прячусь, под вторую подушку. Стоило сразу от обеих избавиться.
- У тебя пять минут, ровно пять минут на то, чтоб объяснить мне, что это было. И только попробуй мне сказать, о чём я!
Пытаясь сесть, я почти сползаю с дивана на пол, всё ещё слишком потрясённая, чтобы контролировать своё гудящее тело. Вижу Солу, но в душе не знаю, откуда она здесь, и почему я спала пару мгновений назад. Но судя по её взгляду на меня (а за такой взгляд, в средневековье без сомнений сжигали на хрен на костре), я что-то натворила. Память подбрасывает мне лишь какую-то психоделику.
Сола протягивает мне стакан и таблетку.
- Какого чёрта, тут делал Гордеев, а?
- Слава матери земле, ты тоже его видела? - я, в самом деле, вздыхаю с облегчением, - А то я уж было подумала, что вообще до ручки дошла...
Забираю стакан, ни разу не соображая, что это за таблетка, такая, но запиваю её водой. Улавливаю лёгкий запах мужского одеколона. Очень, к слову сказать, знакомый.
- Какая-то у вас странная модель отношений, не находишь? - забавляется Сола, - Два года вы убивали друг друга, и тут на тебе! Тор, ну а если он тебе небезразличен, то на кой ты мозг ему компостируешь?
- Сколько я спала?
- Сутки. И походу не одна. Нет, я всё, конечно, понимаю, но мне-то врать, зачем?
- Я не вру, я... что?
Смотрю на Солу, и пытаюсь переварить услышанное. Он был здесь, она его видела... и обрывки памяти - не бред. Не целиком, по крайней мере. Он что все сутки здесь был?
- Погоди-ка...
Запах не оставляет меня в покое, предавая словам Солы, больше значения, чем может представить мой разум, и предавая меня чёртовой анафеме. Волосы, одежда, подушка - вот что впитало его запах.
- Ага. Знаешь, как это называется?
- Долбаный стокгольмский синдром, это называется, - бормочу я, и, не удерживая вымученного стона от её взгляда, прячу лицо под подушкой. - Не смотри так, я не знаю, что тебе сказать. И это не то, что ты думаешь!
Хотя, сама я лично пока ещё не в курсе, о чём думать. Я вообще ещё не проснулась до конца.
- Да просветили уже. А мне ты почему не призналась, что у тебя бессонница?
- Я думала, само пройдёт, - бормотание, глухой вибрацией пронизывает подушку, и пуховый щит исчезает с моего покрасневшего лица.
- Чувства, тоже думала, сами пройдут?
- Боже, Сол, не еби мне голову! Ничего я не думала! - срываюсь я, не совсем понимая почему, но подушкой в Солу швыряю со всей дури, и вскакиваю с дивана. - Я вообще не разбираюсь во всей этой фигне, ясно? Тогда Сол, это было впервые, я никогда прежде не позволяла, даже прикоснуться к себе, ничего не чувствовала кроме кружения дерьмовых спутанных эмоций внутри, даже и не думала ни о ком! Моя больная башка, всегда всё переворачивала неправильно! Так, чёрт возьми, где я ошиблась, два года назад?!
Я со стоном вскидываю голову в белый потолок. Меня пробирает дрожью до самых пальцев ног, от вопроса, что кружит в мыслях. Почему он остался? Он спокойно мог сказать Мише, и Раевский тотчас бы примчался ко мне, но... Почему-то не сделал этого.
- По-моему, ты утрируешь, - вздыхает подруга, - Как обычно. Просто объясни ему всё.
Я вскипаю от этого, так резко, что сама себе поражаюсь.
- Утрирую? Да сними ты, на хрен, эти розовые очки! Ты хоть представляешь, что будет, если он узнает всё? Что я больна! - выговариваю я в сердцах, - Дерьмо! Во многом я даже самой себе признаться не могу, чтобы не погрязнуть в грёбаной атаке!
- Не знаю, - её брови рисуют взволнованные линии, - Я не знаю, что тебе сказать. Мне вообще кажется, что всё не так.
- Вот тебе, сколько лет? - развожу я руками, не снискав ничего лучше в ответ на её вопиющий критинизм, кроме безопасного и разумного критицизма: - Жизнь - не долбаная сказка, Сол - повзрослей! Она не соткана из ванильных статусов в сети, маленьких розочек и грёбаной сахарной ваты. Нет никаких чудес. Жизнь - она не такая, в ней нет красоты, в ней нет надежды, и чудесного спасения! Она жестока и бесчестна!
Мой голос охрип, и причиняет мне боль. Сола удивлённо вскидывает брови.
- Вот чёрт, а я всегда знала, что ты влюбилась в него! И раз уж за два года это не прошло, что дальше будет? В петлю полезешь?
Бью себя ладонью в лоб. Уверена, скоро набью себе синяк.
- Кто ты? Кто?! Где моя здравомыслящая подруга?!
До Солы так и не дошло, что в большинстве своём, я - это не я. Это болезнь, таблетки, грёбаный дьявол в котелке, что угодно ещё. И сколько бы она не валандалась со мной, ей ни в жизнь не понять, от чего вся моя подлунная не более чем долбаная мимикрия - дилогия бесконечной казни египетской. Я отталкиваю от себя людей, убеждаю, сама себя, чёрте, в чём вообще, и терплю разочарования, потому что не умею по-другому. Для меня любовь - болезнь, потому что желание и боль - форма, совокупность, и следствие, одного и того же чувства. Не потому что мазохистка, а просто все мои желания идут крахом неминуемо причиняя боль и страдания. И не только мне. Поэтому самая ужасная проблема связанная со мной - влюбиться. Если меня не понимают - это, не проблема. Если я вывожу из себя, бросаясь громкими нелестными словами - тоже не беда. Самое дерьмовое - это влюбиться. Вот она - проблема. Потому что если такое случится, выражение от любви до ненависти, один шаг - будет иметь буквальное значение. Я - человек, который по щелчку пальцев, может соорудить у себя в голове логическую цепочку из иллюзий, заблуждений и прочих мнимых инсинуаций, и захотеть из-за неё немножечко сдохнуть. Так о чём тут вообще можно говорить? У меня непростое прошлое и у меня нет будущего, потому что я даже не помню событий дней минувших. А то, что помню, сводит меня с ума, и я начинаю стремительно деградировать внутри своей дерьмовой плюралистической системы, по дешёвому сценарию больной драмы. И в конечном итоге, какой-нибудь док, тратит своё драгоценное время, воскрешая меня. Снова.
- Кстати, здравомыслящая моя... - припоминаю я слова некоторых агрессоров, - А ты, часом, не охренела ли?
Судя по взгляду на меня - да. Причём прямо сейчас от моего заявления.
- С чего ради?
- Три слова: Ты. Миша. Партизаны. Ни о чём не говорит? - спрашиваю я наводящим тоном.
- О, ты об этом... - Сола пожимает плечами, опустив взгляд в пол, - Я хотела сказать... мы хотели. Но перед тем как я уехала на каникулы в Грецию, мы с Мишей поссорились, и я уже не думаю, что... Что ты так смотришь? - замечает она недоумение на моём лице, - Да ладно, этого стоило ожидать. Когда зашёл разговор, что я улечу на всё лето, Мишу как муха, какая, покусала. Или остаёшься, говорит, или не возвращайся.
- Нет, я поняла, что вы поругались, - киваю я, - но не думала, что настолько.
Подруга усмехается несколько опечаленно.
- Ну, а что нам теперь, глотки друг другу перегрызть? Не получилось, и не получилось. Если он мне не доверяет уже сейчас, то чего потом ждать?
- Не тебе, - возражаю я, зная прекрасно, что это такое, зная систему изнутри, в разрезе изучив самостоятельно все теории великой и ужасной Империи Самообмана, - Он не тебе не доверяет, он себе не доверяет. Поверь мне, если нет уверенности в себе, её не будет вообще, ни в ком и ни в чём. Точно-точно тебе говорю. А тебе, прям, вот очень нужно было туда?
- Очень, - уверяет меня Сола, - Я же говорила тебе про гранит науки, Тор. Курсы, семинары, конференции, я реально готовилась, зная, что просто мне не будет, особенно первый год обучения. Там реально жёсткий отсев, мало поступить, попробуй ещё удержаться. А Мише, словно невдомёк, что я не столько отдыхала, сколько училась.
Я улыбаюсь ей, и чувствую, что это неуместно, но не могу стереть эту дебильную улыбку.
- Да будет тебе прибедняться, ты, вообще, я думала, в столицу укатишь учиться.
- Я тоже так думала. Может потом.
Сола поддаётся лёгкой меланхолии, а в моей голове раскручивается некая рулетка револьвера, судя по габаритам "Магнум" сорок пятого калибра, с запалом в тысячи три килоджоулей.
- А что за хрень ты мне дала? - интересуюсь я, ибо явственно чувствую, что всё просто СуперПуперАфигенски!!! Вот и с чего бы это спрашивается?
- Не знаю, - тихо смеётся Сола, - но выглядишь лучше, чем до неё
- Тебе Гордеев это дал?
- Ну да, - разводит она руками, - Кофе будешь?
- И сказал, чтобы я это выпила, когда проснусь? - допытываюсь я, и чует моё сердце - чашка кофе меня прикончит.
- Ну, вроде того. - Сола показывает мне жёлтый стикер с пометкой: "Выпей меня". - Я догадливая.
Нет, ну, это просто фатальный трабл!
- Ага-ага, - киваю я, с улыбкой на лице, - Ты дура, это наркота.
Она где стояла, там и села.
- Какая ещё наркота?..
- Не знаю. Амфетамин, экстази, может, ещё какая дрянь.
- И что теперь будет? - шепчет Сола, с шарами по полтиннику.
- Боюсь, дорогая моя, ничего хорошего.
- Ничего хорошего, это как в последнее время, или как пару лет тому назад? - осведомляется она, затая дыхание.
- Второе.
Сола пулей несётся к шкафчику, за моими лекарствами видать, но это навряд ли нас спасёт. Скорее наоборот.
- Сдурела что ли? - упрекаю я. Док в перспективе, роняет руки по швам, сознавая всю степень неизбежности.
- Тор, прости, я не подумала даже, он же... - далее речитатив приобретает греческо-нелитературный характер, на минуту точно.
- Но зачем? - поражается она, выговорившись.
- Я ж тебя предупреждала, что он всеми силами выбьет из меня встречный ход.
А ведь у меня пропадали таблетки...
Выхватываю у Солы препараты. Сгребаю всё, что имею с полок в сумку, пока мозг в темпе обрабатывает вспыхнувшую идею. Когда этот фитиль догорает, я уже точно знаю, чего хочу, одета и, обуваясь в прихожей, ищу смартфон по карманам.
- Тор, ты куда? - верещит Сола, но я уже не слушаю её, видя цель и не видя препятствий. Я убью его. Я просто убью его.
- Проверю кое-что. - На том конце провода тем временем отвечают на мой звонок. - Саш, салют! Можешь услугу мне оказать?
- Конечно, а что такое? - кажется, я его озадачила, впрочем, об этом я могу подумать позже.
- У тебя мама фармацевт, верно?
***
Считаю ступеньки, мотаясь туда-сюда, по лестнице горбольницы между вторым и третьим этажом. Насчитала уже семь сотен, а энергия, падла, фонтаном хлещет. В наушниках новый альбом "He Is Legend", а мне всё мало. Чтобы выплеснуть этот дикий взрыв, мне нужна гитара и усилок помощнее.
Амбре хлорки просто врезает мне в нос с каждым вдохом. Белые стены, просто кительно-белые!
Чёрт знает, какой пункт: ненавижу белый цвет!
Сола машет мне рукой, из больничного холла. Отсчитывая ещё десяток ступеней, спускаюсь и залетаю в коридор за подругой. Я, клянусь, грёбаный шторм. И походу, с ума сойду, если не выплесну этот ядерный океан. Минуточку, я уже сошла с ума.
Саша крутит форматный лист в руке.
- Ну и что это? - спрашиваю я, звуча так, словно милю пробежала.
- На вот, почитай, - протягивает он распечатку, - я даже пытаться не буду. А теперь скажите мне дамы, откуда это у вас, а главное зачем? У меня мама, так на меня посмотрела, что...
- Лабораторка, я же говорила - исследование провожу, - отмахивается Сола, увлечённо бегая глазами по листу вместе со мной. Даже моих скудных познаний в области медицины и торговых наименований препаратов, оказывается достаточно, чтобы сообразить - это не мои лекарства.
- А она тебе случайно не сказала, что оболочка не соответствует самим препаратам? - интересуюсь я, отдавая распечатку Соле. Парень, усмехается, задирая очки на макушку, и трёт глаза ладонью.
- То, что она мне сказала, вслух говорить неприлично, но я еле отмазался.
Я ловлю себя на мысли, что без очков он выглядит совсем иначе, будто другой человек, я даже теряюсь на краткий миг. Не могу сказать, что очки его портят, просто без них он совершенно другой: черты лица выразительнее, платиново-серые глаза ярче, но чувство такое, словно чего-то недостаёт. Просто наверно привыкла видеть его в очках.
- Уверена? - спрашивает Сола, внимательно наблюдая за мной. Я вырываю лист из её рук, вновь пробегаюсь по результатам анализа.
- Уже нет.
Если бы Гордеев захотел сыграть со мной эту злую шутку, то морочиться бы не стал и просто подложил пустышки. Я не думаю, что он настолько озверел, чтобы играть с медикаментами, это вообще-то очень опасно, и даже смертельно. Инна? Она могла придумать способ запихать меня в больницу, погуманнее, ей незачем доводить меня до грани - два амбала, джип, и да здравствует госпиталь для сломанных душ! Но кто? Кто мог это сделать, не провизор же, не поставщик, и тем более не изготовитель препаратов. Таких ошибок не допускают. Дважды. Оба набора лекарств разных партий, более того одни куплены в штатах, а вторые заказывает Инна вот уже тучу лет. Их по факту заменили после того, как я вернулась. С другой стороны, ухудшения состояния у меня начались перед Новым Годом, я вполне могла всё это время принимать неправильные препараты. Если честно, уверена только в одном - мне страшно.
Сминаю распечатку в кулаке и, выходя на улицу из больницы, выкидываю её в урну. Прикуриваю сигарету, переживая взятие на абордаж нейронов мозга, чёртовой наркотой. Что-то не так, что-то не так... быть может моя мамань неспроста столь гипер-маниакально-опекаемая? Она ведь феодалка...
Нервно куря, я будто чужими пальцами набираю номер телефона.
- Привет, - выпаливаю я в суматохе, и дыхание замирает, от возгласа:
- Виктория!
- Отвлекаю? - спрашиваю я, слыша, как Инна прочищает горло.
- Нет. Что стряслось? - Слышу гулкий стук каблуков, и посторонние голоса - видимо совещание, и она вынуждена выйти из переговорной. - Ты бы не позвонила, будь всё в порядке.
- А у тебя?
- Вик, что случилось? - Строгость в тоне голоса трепещет волнением. Не понимаю эту женщину, то она лёд, то мать.
- Ничего. Просто... хотела узнать, как у тебя дела.
- Не увиливай, что ты натворила?
Я отхожу подальше от ребят, и только тогда спрашиваю:
- Где ты препараты заказываешь?
- А что не так? - переспрашивает она.
- Ничего, просто мне нужно заказать ещё, вот и интересуюсь.
- Да, где угодно, - отвечает она более расслабленно, - рецепт у тебя есть. Что случилось? - настаивает она, и меня бесит, что она права - я бы не позвонила из-за такой ерунды.
- Я играла на рояле когда-нибудь? - уже задав вопрос, понимаю, что не знаю зачем, и откуда это взялось в мыслях. Тишина образовывается буквально гробовая.
- Что? - шепчет она, и потрясение в её голосе, выбивает меня из колеи.
- Неважно. Пока.
Я бросаю трубку, чувствуя себя разобранной на детали. Собравшись с мыслями, возвращаюсь к ребятам.
Да нет, бред. Мало кто вообще знает, что я её дочь, у нас даже фамилии разные. А вдруг не бред? Не скажет же она мне, что её конкуренты прессуют, а если бы и поступали такого рода угрозы - два амбала, джип, и привет столица! Она не из тех, кто рискует, а лучший способ защитить своё, держать на виду.
- Подбросить? - спрашивает нас Саша, крутя ключи от машины в руке. Сола, качает головой.
- Меня не надо, я тут неподалёку живу. А ты...
- Я помню Сол, - выставляю я ладонь.
Да-да - не чудить, ехать домой и баиньки. Вот только, какие теперь, к чёрту, баиньки? Я не хочу спать, я хочу сломать что-нибудь. В моей голове, клянусь, поселился зелёный здоровяк, и исступлённо ревёт: "ХАЛК - ЗОЛ! ХАЛК - КРУШИТЬ!!!"
Сола, окидывает меня внимательным взглядом, задерживается на сигарете в моих пальцах. В любое другое время, она бы уже избавила меня от "раковой палочки", но прямо сейчас, я опаснее рака, и потому Сола молчит, на сей счёт.
Где-то на полпути, Саша всё-таки спрашивает:
- Тебе точно уже лучше?
- Хороший вопрос... - усмехаюсь я, и это звучит жестоко, - Вообще, да.
Вообще, я под кайфом, но тебе я об этом не скажу...
На глаза попадается бита - торчит из-под пассажирского сидения, вся такая заманчивая. Не спрашивая, зачем она Сашке, итак ясно, что не для бейсбола, вытаскиваю оную, раздумывая, но едва ли трезво. Одно я знаю точно - Ауди, свою, он не скоро восстановит.
- Ты случаем не в курсе, где сейчас Гордеев может быть?
- Вроде бы на точке, что-то они там с Коляном делают, по части примочек. А что?
Отвлекаясь от дороги, парень вскидывает бровь, переводя взгляд то на меня, то на биту в моих руках.
- Водить умеешь?
- Ну, да.
Резко выворачивая руль, наплевав на двойную сплошную, парень гонит в обратную сторону. Это немного приводит меня в чувства.
- Саш...
Но он молчит, лишь прибавляет звук на магнитоле, и топит в сторону загородной трассы. Замиксованные под драмм "Бринги" выносят стереосистему, а я чувствую, что Сашка чего-то удумал, но мне нравится, движуха мне сейчас не помешает, иначе пизда Гордеевской тачке.
- Сам миксовал?
Сашка кивает, несясь по трассе. Спустя минут пять, я понимаю, куда он едет. Трек на территории заброшенного автопарка. Какие-то ремонтные цеха и само административное здание сгорели чёрте когда, но так и не были восстановлены. Однако есть в нашем краю такая субкультура, как золотая молодёжь, и эти мажоры, детки богатых мам и пап быстро сообразили, что раз есть большая асфальтированная территория, то можно грамотно этим воспользоваться, и устроили заезды. Сейчас, это целый гоночный клуб, главное быть его членом, или знакомым того, кто им является.
- И как ты в эту тусовку затесался?
- Ты знала, что в этом городе, - улыбается Сашка, - и в пригороде тоже - нет такого места, где бы я ни играл?
- Теперь, знаю.
На территории, скопление народа и машин. С противоположных сторон, друг на против друга ряды железных закопчённых былым пожарищем, ангаров. Блочное двухэтажное здание администрации без стёкол опалено до уровня окон на втором. Если бы не бочки с огнём расставленные по территории, и не осветительные плафоны на столбах здесь было бы дико жутко. Особенно зная, что за небольшой полосой рощи в которую упирается бывший автопарк, городское кладбище, причём именно та её часть, которой хренова туча лет и покошенные надгробия утонули в чертополохе и забвении.
Чёртовы цветные звёздочки в глазах, мешают мне видеть всю картину, но меня это не волнует. Сашка выскакивает из машины, не глуша мотор.
- Садись за руль, - распоряжается он, и обходит машину, пока я перебираюсь через коробку передач.
Скольжу ладонями по рулю, а у самой сердце долбится в горле.
Вдох - выдох.
Всё замедляется, и я слышу только своё дыхание. Я не знаю что это - страх или возбуждение. Я всегда страстно любила водить, и делала это быстро, особенно в таком, вот, состоянии. Без понятия, что видит Сашка на моём лице, но смотрит предвкушающее. Снимает очки, бросает их на приборную панель, и отстукивает барабанную дробь пальцами, пока моя ладонь подрагивает на рычаге скоростей, а я накручиваю газ, готовясь сорваться на старт.
- Давай.
В пол педаль, и стрелка ложится спустя несколько секунд. Перед глазами кислотный звездопад, мчится прямо на нас.
- Что у тебя под капотом? Движок от истребителя?! - перекрикиваю я рёв мотора и музыку, выворачивая руль и уходя в занос на повороте.
Сотка за десять секунд для этой машины предел мечтаний, но это какого-то происходит!
- Кто тебе права выдал? - смеясь, парирует он, - Сатана?
- Я в NFS переиграла! - отшучиваюсь я, и мне, чёрт возьми, мало, но если не остановлюсь, сожгу ему движку к чертям. Потому делая ещё один круг, я глушу мотор.
- Походу резину под замену... - бормочу я, ощущая запах оной. Сашка, бодро выпрыгивает из салона, глянув на колёса, отмахивается.
- Не, нормально.
Но я клянусь, палёная резина въедается мне в ноздри. Впрочем, этот запах преследует меня с самого начала лета, и в этом нет ничего удивительного.
Грохочет музыка, весёлый гам, запах машинного масла и бензина, приняли меня в свои чертоги, стоило только влиться в эту тусовку под открытым небом. Сашка, прошмыгивая мимо всех, мимолётно приветствуя каких-то людей, сдаётся мне, точно знает цель. Видимо, ему нужен пульт, и он без проблем его находит.
По-дружески пожав руку ди-джея у пульта, он перекидывается с ним парой слов, и тот отдаёт ему наушники и уступает своё место. Но на самом деле, это Саша на своём месте, в своей тарелке, вот где его мир - между иглой и пластинкой.
Иногда мне кажется мы помешанные, наш мир сплошное веретено, мы же и дня не можем прожить без музыки, как графоманы без пера.
Я слышу знакомый мотив, и под руками Сашки он звучит иначе, сложнее, острее.
Небо цвета огня,
Осада в закат - вечный Асгард!
Если хочешь, убей!
Но после...
По следам бьёт пылающий град,
Плевать что - меч или мина!
Хочешь, убей в один снаряд -
Все после сгорят в корнях исполина!
А пока, полководцы бросают кости
В играх сил, лелея красный восход,
Хель в корнях Иггдрасиль, в гроб
Снова. Вбивает. Гвозди!!!
И даже наплевать, что это пел ещё Сэм. Это моя песня, моя музыка, и я живу этим, дышу, и я так вижу мир, ощущая прилив сил от одного лишь осознания, что за рупор я сжимаю в руках. И это вовсе не послание "Эвтерпе", как многие думают, за нехваткой фантазии, позабыв к чёрту, что рок, в любом своём проявлении - рупор, крича в который, не проповедовать бунт - кощунство. И этот крик, о вечном, о том, что было, есть и будет, нравится нам это или нет, потому что люди так устроены - мы всегда будем любить, и всегда будем воевать. Эта песня о войне. Сквозь призму скандинавской мифологии, правда, ведь Асгард - небесный город, Хель - царица мира мёртвых, а Иггдрасиль - исполинский ясень, в виде, которого, скандинавы олицетворяли вселенную. А в адрес "Эвтерпы" я за всё время не написала ни единой строчки. Может только о нём между строк... Как и у меня, у моей музыки может быть двойное дно.
И всё это совсем неважно сейчас, когда осенняя прохлада, предвкушает освобождение. К чёрту терапевтический туман и вязкость мыслей. И Гордеева туда же! Идеал направляет нас по жизни подобно путеводной полярной звезде, не так ли? Что ж, это ощущение запредельно, идеальное. Больше мне не нужен стоп и я чувствую себя такой живой. И это просто потрясающе: идеи мелькают одна за другой, завораживают, обольщают, соблазняют, как будто наблюдаешь за падающими звёздами в ожидании увидеть самую яркую.
В танце или в беседе о чём угодно, с кем угодно, вселенная предоставляет мне сияющее настроение, во всём своём великолепие. Стеснение как рукой сняло, и правильные слова и нужные жесты тут как тут. Малоинтересные люди и события вдруг приобретают невероятный интерес, яркость, страсть. Вместо привычной искусственной терапевтической модели восприятия, меня одолевают непреодолимые желания, будоражащие, навязчивые желания, настоящие и живые - естественные.
И я до мозга костей преисполнена ощущением лёгкости, силы, эйфории... всемогущества. Кажется, я способна совершить всё, всё что угодно - разверзнуть руками бескрайний океан. Вокруг октябрь, а в моей душе расцветает июль...
Мы уехали оттуда, только в середине ночи. Петляя по дорогам, и наслаждаясь музыкой, я задаю сто какой-то вопрос:
― А как ты решился вообще? Мы же едва не распались!
- Да я вообще не в курсе был! ― оживлённо отвечает парень, ― Я же ещё по весне уехал в Краснодарский край на заработки, ну понимаешь да, Сочи Анапа, курорты, вечеринки, откуда у меня тачка, думаешь? Ну и ты прикинь, я только с юга приехал, а Маринка мне такая, едва ли не с порога: "Ты будешь играть в "ДиП"! Представь себе, им нужен то ли клавишник, то ли диджей", ― передразнивает он сестру, от чего мне сложно не рассмеяться, ― Я ещё стою и думаю, какой на хуй "ДиП"? Где рок, где я...
- Ну, здрасти! ― смеюсь я, ― А сэмплы? А сведение, мастеринг...
- Я думал для вас это едва ли не личное оскорбление, если честно, ― произносит он, косясь на меня.
- Обижаешь, мы же не говнори какие-то, для нас никогда электроника чужда не была.
- Лучше? ― спрашивает он, смотря на меня с лёгкой улыбкой. Я киваю в ответ, не зная даже, как себя чувствую, но точно парю, где-то выше неба.
- Слава богу. А то я тебя не узнал, ― заявляет он, вызывая во мне смесь удивления и недоверия. ―Я тебя вроде как другой совсем помнил. Что? ― разводит он руками, на мгновение, отпуская руль, заметив, видать, мою реакцию, ― Если ты не знала меня, то не значит, что я тебя не знал. А вообще клёвая черта, умение веселиться без алкоголя.
- Да я вообще-то никогда без алкоголя не веселилась. Раньше.
О, тормози Тори, тормози, твоё "раньше" он может и не понять. Куда уж кажется раньше, когда тебе всего восемнадцать? На самом деле даже там, где возрастной порог всегда упирался в двадцать один год, мне ничего не мешало подправить жизнь градусом. Кому к чёрту нужны парни, если всегда есть рок и текила? Вообще, смешного мало, конечно.
- Слушай, а почему Тори? ― интересуется он, ― Нет понятно, Тори - Виктория, но всё-таки? Я редко слышал, чтобы тебя просто Викой звали.
Я пожимаю плечами, думая, что ему ответить.
- Вообще, это отец мой придумал, просто в американском паспорте у меня индейское имя и звучит оно немного странно.
Сашка вскидывает брови, украдкой поглядывая на меня, уточняет:
- Так это, правда? У тебя индейские корни?
- Аяши Ви Хэнви, ― приподнимаю я руку, раскрыв ладонь, и перевожу для него: ― Маленькая Солнечная Луна.
- То есть мама русская, а отец...
- Нет, бабушка была из племени, ― исправляю я, ― А дед русский - родился здесь, а вырос в Америке, когда семья эмигрировала туда.
- Получается, у вас все в семье русскоговорящие?
Я киваю в ответ, и только тогда понимаю, что напрасно мы в эту степь ускакали. Нет, едем мы куда надо, а вот разговор этот стрёмный.
- А это сложно? Сразу на двух языках учиться говорить?
Вот и что мне сказать ему? Что я и не училась? А если и училась, то не помню? Вот она - стена.
- Понятия не имею. Я маленькая была, чёрт его знает, как мне было... - нахожусь я с ответом.
Больше мы не касаемся этой темы, потому что Сашку заинтересовала культура, он до самого моего дома расспрашивает об этом. Вообще говорить об индейской культуре можно бесконечно. В первую очередь, правда, следует иметь в виду, что большинство индейских племён Северной Америки никогда и не имело, какой-то оформленной системы религиозных верований. Это, не религия в полном смысле понимания, эту культуру невозможно чётко и последовательно изложить, как например христианство или иудаизм. Порой множество мифов и легенд переплетается в одну паутину. Всё зависит от самих людей, племени, времени, и среды обитания. Да много от чего. Даже, тоже христианство, повлияло на культуру и традиции. Одни племена, например, верят в существование высшей божественной сущности, другие ― нет. Это всё может показаться, непонятным и сложным. Но на самом-то деле, всё просто. И культура очень интересна и во многом прозрачна и чиста, в равной степени, как и таинственна. Особенное место, конечно же, занимают сны, сердце и табак. Вообще трудно конечно, передать ту степень воздействия и влияния, которую имеют на североамериканских индейцев откровения, видения и сновидения, а также другие подобные мимолётные отблески сознания человека. На Западе же стали придавать значение снам только после выхода в свет работы Фрейда "Смысл и значение сновидений". Ведь именно Фрейд, назвал сны "самым прямым и лёгким путём в подсознание", значение которого стали понимать, наконец, даже мыслящие сугубо рационально, а потому зачастую поверхностно западные люди. У индейцев никогда не было недоверия и скептицизма относительно значения снов и видений. Индейцы, как показывают их многочисленные ритуалы, обладают гораздо большим воображением, интуицией и внутренним видением по сравнению с белыми людьми. Юнг в своей книге "Воспоминания, сны, размышления" описывает своё посещение одного из племён пуэбло в штате Нью-Мексико. Хотя его жители почти не имели тех предметов, наличие которых в окружающем их мире рассматривается как признак благополучия и которые поэтому представляют соответствующую ценность, они считали братьями, как друг друга, так и всех остальных людей, даже несмотря на то, что те относились к ним далеко не по-братски. Когда Юнг беседовал с вождём пуэбло Таос, тот сказал ему: "Американцы хотят уничтожить нашу веру. Почему они не оставят нас в покое? Ведь то, что мы делаем, мы делаем не только для себя, но и для них. Мы делаем это для всего мира. Каждому это идёт на пользу". Вождь называл себя "посланником солнца на земле, земным солнцем". Далее Юнг пишет: "Тогда я понял, на чем основано глубокое чувство собственного достоинства, присущее каждому индейцу, это величавое спокойствие и уверенность. Их жизнь наполнена вселенским, космическим смыслом. Если отбросить в сторону наши отговорки и оправдания, мы увидим, что наша жизнь, основанная лишь на рационализме и доводах здравого смысла, является на самом деле бедной и пустой. Мы с усмешкой относимся к "наивности" индейцев из чувства зависти; нам нужно выставить их в подобном свете, чтобы ещё раз похвастаться перед собой тем, какие мы умные, иначе мы бы обнаружили, какой обеднённой и приземлённой является наша жизнь. Знание не обогащает нас; оно уводит нас все дальше от того таинственного и непостижимого мира, откуда мы родом и который однажды был нашим домом по праву рождения" Вождь индейцев сказал Юнгу слова, которые страшны своей правдивостью и действительно раскрывают человеку глаза: "Посмотри, какими ожесточёнными и озабоченными выглядят белые люди. Их губы сжаты, нос заострён, все лицо покрыто складками и морщинами. В их взгляде всегда озабоченность; они все время что-то ищут. А что они ищут? Им всегда что-то надо, всегда чего-то не хватает; они всегда беспокойны и напряжены. Нам непонятно, чего они хотят. Мы их не понимаем. Нам кажется, что они просто сумасшедшие". Юнг спросил его, почему он так думает. "Они говорят, что думают головой", ― ответил вождь. "Ну а как же иначе? А чем думаете вы?" ― удивлённо спросил его Юнг. "Вот чем", ― сказал вождь, показывая на сердце".
― Каждая частичка ― это целый культ, ― рассуждаю я, ища ключи от квартиры в куртке, ― таинство. Хотя, индейцы, предпочитают думать об этом мире, а не о каком-то ином. В отличие от западного человека, которого как религия, так и постулаты социализма и коммунизма призывают сконцентрировать внимание на "счастливом завтра", а не на "плохом сегодня", индейца не интересуют картинки совершенного человеческого общества. Он не утопист. Он живёт сегодняшним днём и хочет получить от него максимум возможного.
Уже светает, и Саша, остановившись у моего подъезда, обращает внимание на красную тесёмку в рунах, обвивающую моё запястье.
― И ты что, прям закоренелая язычница?
― Нет. Можно, по сути, хоть в Макаронного Монстра верить, и ничего от этого, по большому счёту, не изменится, ― говорю я, выходя из машины.
― И в кого веришь ты? ― интересуется Саша, облокотившись на крышу "Тойоты".
― Не знаю. Наверное, в какого-то долбаного демиурга, который играет в "Симс", ― потешаюсь я. ― До завтра Саш, и спасибо, что вытащил из болота.
Хотя, пожалуй, всё дело в Гордееве и весёлой пилюле, но об этом говорить не стоит. Вот и думай, то ли юмор у некоторых дерьмовый, то ли смекалка работает на ура. Вот только, знал бы он, что всё могло кончиться плохо, и не только для его "Ауди" - со мной такие фокусы проворачивать опасно, я спонтанное самовозгорание. То, что я не натворила ничего, не иначе чудо, ведь меня не остановить, если я не в себе. А я не в себе, кажется до сих пор, и мне это нравится, даже если рассвет украдёт этот рай.
― До сегодня, ― отвечает парень, косясь в рассветное небо, с лёгкой улыбкой.