Порой я не могу оторвать свою голову от подушки, или могу спать по три часа в сутки, но не ощущать усталости. Не могу сформулировать ни единой мысли, или не могу остановиться. Иногда мне жизненно необходимо движение, во мне словно тысячи килогерц чистейшей энергии. Иногда мне тяжело просто дышать. Моя жизнь сплошные взлёты и падения. Меня поражает это, заставляя задуматься. Мы ведь все не от мира сего - все мы, в той или иной степени сумасшедшие. Иначе мы были бы слепы и глухи к музам в наших умах. Ведь, что такое искусство? Это способность рушить стены, стирая границы между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь. "Жизнь течёт изнутри вовне. Следуя этой мысли, ты сам станешь истиной"...
Парни уходят на улицу немного развеяться, а я остаюсь один на один с инструментом. Что я играла в своей темноте? Мне ведь знакома та мелодия, я слышала её прежде - "Fly", композитора Ludovico Einaudi. Некоторое противоречие, заставляет меня замереть. Эта композиция написана не так давно. Но я не помню, чтобы, когда-либо играла на клавишных, ВООБЩЕ. Я не умею.
Я осторожно кладу руки на клавиши, и лейтмотив оживает в памяти. Откуда я вообще знаю, этот мотив, если не играла? В смысле, прямо сейчас руки ложатся на клавиши, как по наитию, точно по нотам. Ловлю себя на том, что моё дыхание поверхностно, но осмеливаюсь проиграть два такта. За ними ещё четыре, и ещё... Я не понимаю. Просто не понимаю, как такое возможно. Я не могла играть эту музыку, но играю. Это просто чертовски невозможно! Эта аксиома, поглощает меня непонятными, нервными стенаниями внутри.
- Ты что продала свою душу дьяволу? - раздаётся усмешка за моей спиной. Я подпрыгиваю на месте, отнимаю руки от инструмента и прижимаю ладошки к груди, как маленькая. - Это уже раз пятый за неделю, не меньше, когда тебе удаётся меня удивить.
Обернувшись, примечаю странное запутанное выражение на лице Рафа.
- Если мы удивляемся часто - дар знания придёт, - вырвались из меня бабушкины слова. Я не узнаю свой голос, он казался ужасно искажённым. И, кажется, напрочь, забываю, кому и что говорю. Парень подходи ближе ко мне, рассматривая клавиши, и облокачивается на колонку рядом.
- Что ещё ты можешь? Выдавать соло риффы одинаково круто с любой руки? - потешается Раф, - Тогда я пойму Сашку, я сам влюблюсь в тебя.
Я внутренне содрогаюсь. Он был бы расторопнее со словами, если бы знал, что я амбидекстр. А он, злой как Нерон, Ирод и шторм вместе взятые, но я подозреваю у него свои причины на это. Впрочем, если его не травить, он вполне себе ничего. Может с ним и можно ужиться в мире.
- Ладно, и когда я услышу твой голос?
А вообще, навряд ли конечно.
- Ты уже его слышишь, - говорю я, подчёркнуто саркастично.
- Да, я в жизни не поверю, что ты не умеешь петь, - заявляет Гордеев, слишком резко, заставляя меня хмуриться.
- Почему это?
- Потому что. Неважно. Так в чём сложность?
- В том, что я не пою, надо полагать.
- Не пою и не умею, это разные вещи.
- Так или иначе: нет.
Раф щурится, подозрительно на меня смотря.
- Бесишь.
- Стараюсь.
Слева от меня проскальзывает тень и усаживается на инструмент. Вздрогнув, гляжу на чёрную птицу.
- Ох, ну здравствуй, - усмехаюсь я немного неуклюже. Гордеев с подозрением смотрит на ворона. На меня. На ворона.
- Хм. Да ты точно ведьма, вон даже вороны к тебе слетаются. Что, шабаш намечается?
В зал возвращаются ребята, и доморощенного Нерона подзывает Колян.
Я озираюсь, зная прекрасно, что это не простой ворон.
Сашка вновь садится за синтезатор, и удивляется пернатому гостю.
- Это чего такое?
- Это Хэн-йэту - она нагваль.
- В смысле? - хмурится Саша, метая взгляд между татумом и мной.
- После Осеннего равноденствия ночи становятся длиннее, а дни короче. Это Время Падающих Листьев. Ворон, проводник в мир мёртвых. И раз он здесь, значит где-то тут...
- Это вроде... хранителя? - догадывается парень.
- Да, татум - это тотемное животное, в нём заключен дух-хранитель, тероморфный двойник - нагваль.
- Значит это твоя ворона?
Я ловлю его изучающий взгляд, а сама борюсь с внезапно сжавшей меня немотой.
- Нет, - бросаю я через силу. От парня, моё замешательство не проходит вскользь - он выжидающе удерживает мой взгляд. Я не сдерживаю глубокого вздоха, когда ворона вспорхнув, перелетает на моё левое плечо.
Я слегка чешу чёрное оперение на грудке, смотря в вороньи колдовские глаза.
- Считается, что смерть одного, приводит к смерти другого. Это, конечно же, трансценденция, но в этом есть смысл.
Кто-то прочищает горло около моего уха.
- А что с ним случилось?
Меня до краёв наполняет скорбь и неистовая тоска, на грани с обжигающей болью, потому я даже не пугаюсь. Повернувшись, смотрю в своё расплывчатое отражение в синих глазах. Оно напоминает мне о том времени, где на моём детском плече сидел молодой ворон. О времени, что скрыто на чёрной карте памяти.
Становится тяжело дышать, и чернота выходит из области тьмы в реальность - дегтярная чернота кутает меня в глухой саван, заслоняя от меня этот прекрасный долбанный мир.
- Демоны существуют, Рафаэль, - говорю я в черноту, не ведая, слышит ли он мои слова, или чернота пожирает их, питаясь моей болью. - "Мы создаем зло среди нас. Мы создаем его; и потом пытаемся называть его дьявол, Сатана, зло. Но его создает человек. Дьявола нет. Человек создает дьявола".
- Уоллес Черный Олень, - уточняет цитату, низкий глубокий голос, - Я потерял тебя, мышка.
Саван разрывается, ослепляя меня светом на краткий миг. Я резко оборачиваюсь, а Хэн-йэту, тут же перелетает к Косте.
- Я тоже, - шепчу я себе под нос, отвернувшись.
Я тоже себя потеряла. Ведь я и есть эта тьма.