Я выскользнул из комнаты через полуоткрытую дверь. Мне не хватило сил захлопнуть ее за собой.
Сделав всего несколько шагов. Я прислонился к стене, откинул голову, прижал ладони к мертвой поверхности и замер, прислушиваясь к тому, как холод медленно проникает в меня сквозь тонкий шелк, и я сам отчасти становлюсь камнем, штукатуркой, шершавой, неживой материей.
У него были длинные тонкие пальцы, всегда холодные. Они казались еще холоднее из-за обилия серебряных колец. На конце каждого пальца было вытатуировано по глазу. Когда он прикасался ко мне, даже в абсолютной темноте, всегда говорил: "Я вижу тебя. Всего". Я никогда не мог понять, что он имеет в виду, говоря "всего" - видит ли он меня и внутри тоже, включая биение моего страха и прерывистое течение мыслей? Мне часто казалось, что да. Видит; знает нехитрую механику моих мыслей, мои намерения. Так недалеко и непрочно простирающиеся во времени; мне казалось, что он знает обо мне больше меня самого, что это знание, такое же прямое, тяжелое, прохладное и металлическое, как он сам, и делает мое существование реальным, т.е. все постоянное и настоящее во мне возникает только из-за него. Это болезненно, но я начал думать, что без этого моя жизнь будет не просто пустой, - она будет отсутствовать.
Возражать ему было бесполезно: так или иначе, рано или поздно, никогда не применяя физической силы, он всегда добивался своего, но, кажется, не получал от этого никакой радости немедленно погружаясь в пучину рефлексии и отвлеченных рассуждений довольно мрачного толка. Наверное, ничего, кроме опосредованного и кратковременного физического удовольствия ему не было доступно из числа тех ощущений, которые привычно считать приятными. И если повернуться к нему спиной, не смотреть, не знать его, так или иначе не говорить, не приближаться, не трогать, ограничиться беспристрастным рассуждением - он не мог вызывать ничего, кроме жалости, подобно больному животному. И эта его манера все время прикасаться, когда после преодоления определенных барьеров это становится возможным...ощущать чужое тело хотя бы кончиками пальцев...
Он говорит, что умирает, что перед ним - пропасть. Знает ли он, что такое пропасть? - Боюсь, что знает...
Лежа усталый и податливый, смутно светящийся в темноте белесой, всюду непристойно гладкой кожей, он говорил, что хотел бы быть оборотнем, проводя жизнь, как животное в поисках тепла и пищи, принимая человеческий облик лишь для того, чтобы совокупляться; или ангелом, лишенным осознанных желаний, существующим по каким-то странным законам, живущим, как в бреду.
Я мог лишь догадываться, чем он занимается и как проводит дни, с кем разговаривает и...с кем делит постель в мое отсутствие. В последнем, в том, что он так поступает, я нисколько не сомневался.
Теперь мой мир в огне: его отравленные кольца намертво впились в мои пальцы. Мне кажется, что по стенам разбегаются трещины - это рушатся иллюзии. Я знаю, что как только последняя из них выпорхнет из моего сердца, как бабочка, я не смогу больше существовать. Смутный запах его кожи преследует меня всюду, подобно наваждению; если бы я только мог, то окружил бы себя его вещами - самыми обычными, незначительными, чтобы всегда казалось, что он всегда рядом - лишь на мгновение покинул меня, - и вот сейчас снова войдет в комнату, со взглядом, обращенным внутрь себя, с подведенными глазами и зрячими пальцами.
В слезах я спрашивал его:
- Ты ведь меня не бросишь? - но совершенно не помню, что он мне ответил; хотел переспросить - и не решался...
В злосчастный день я сделал ему этот подарок - большой тряпичный арлекин, сшитый сумасшедшей кукольницей. У него фарфоровая голова, у него печальное, чувственное лицо - полудетское-полуженское, крупные несчастливые губы, тонкие ноздри и странно раскрашенные глаза; человеческие волосы и одеяние из шелка ручной работы. На его пальцах - кольца, глаза открываются и закрываются. Чудовищная, невероятная кукла, размером подобная невысокому, стройному мальчику; вещь, почти как живое существо, - полная тайников, предназначенная для постоянного рассматривания и ощупывания - маленькая родинка цвета шоколада на бледной щеке, красноватый оттенок ресниц: я догадывался о множестве потайных карманов, со странными, многозначительными предметами внутри; мне кажется, что их секреты далеко не безобидны, что они намекают на грядущие несчастья, - но ведь ты можешь и не найти этих вещей, я и сам совершенно не уверен в их существовании, потому что не решаюсь внимательно обследовать куклу, настойчиво прикасаться к ней, точно это - податливое тело чужого любовника - в сущности, это так и есть.
Коробка для него, сделана на заказ. Кубический черный ящик, внутри которого игрушка ждала встречи с тобой в позе эмбриона, потому что предназначалась для тебя и, следовательно, пока еще не существовала, как нечто самостоятельное, могущее быть само по себе. Впрочем, сам я тоже не мог существовать подобным же образом, по причинам, так же связанным с тобой. Смутная мысль, что кукла - эманация кого-то из нас, или, что вернее, нас обоих, - может быть, хотя бы в этом тряпичном теле я смогу не расставаться с тобой.
Сначала ты был в недоумении. Потом все изменилось.
Ощупав грудь арлекина, ты нашел таинственную дверцу, скрытую под нежным нарядом, за ней - небольшой, лакированный черный ящичек, в нем - миниатюрная клетка, в которой, вместо птицы, было заперто механическое сердце. Ты хотел рассмотреть поближе ювелирную диковинку, но едва пальцы коснулись сердца, оно издало жалобный звон и приоткрылось, выпустив из себя несколько тонких, кроваво-красных лент и ты увидел уголок маленькой записки, которую прочел, уже по возможности уложив остальные находки обратно, и закрыв дверцу в игрушечном теле.
Записка была очень короткой, точно происшедшее требовало пояснений:
- Ах, Вы разбили мне сердце... - тонким, женственным почерком со старомодными завитушками.
Ты свернул полоску бумаги в трубочку и с тех пор носил на груди внутри одного из своих многочисленным медальонов, однажды ты даже показал мне эту записку, как нечто драгоценное, как доказательство взаимности...
Ты не расставался с куклой, ты говорил, что не можешь покидать его одного надолго, ты смотрел в его блестящие, почти человеческие глаза так, как смотрят в глаза самого дорогого существа. Насколько далеко это зашло я понял лишь тогда, когда ты показал мне серебряное обручальное кольцо - естественно, кольцо, рассчитанное на безымянный палец, подошло тебе только на большой, но это не имело значения. Ты пояснил с безмятежной улыбкой, что нашел кольцо, как ты выразился, в "тайном месте" куклы, а в ответ на мой недоуменный вопрос добавил, что "его медный глаз скрывал серебряное обручальное кольцо...кто бы мог подумать...кажется, это была его невинность..." Единственное, что я смог сказать, так это нечто вроде "в уме ли ты"...
Но что толку в разговорах, если человек, которого я люблю, охладел ко мне, влюбившись в куклу, которую я сам ему и подарил.
Сейчас, когда они лежат там, в комнате полной зеркал и их нежные шелковые одежды залиты красным, таким же, как следы, тянущиеся за мной, яркие и сочные, как разлом спелого граната, как мои неумело, но глубоко вспоротые запястья, я, дрожа от проникающего в меня холода, понимаю, что необходимо вернуться. Нелепо скользя слепыми липкими ладонями по стене, стараясь не упасть, потому что мне вряд ли уже хватит сил на то, чтобы подняться, приближаюсь ко все еще приоткрытой двери, вхожу в комнату и поворачиваю ключ в замке. Этот резкий металлический щелчок - самое холодное и окончательное, что доводилось мне слышать в жизни.
Вы лежите рядом, обнявшись, можно подумать, что ваша природа одинакова, что вы - существа одного порядка, но я затрудняюсь сказать, что это за порядок, каков он на самом деле. Твой халат распахнулся, и я вижу гладкое, мертвенно бледное бедро, выступающее из лепестков черного шелка, тонкой рукой в перстнях и браслетах ты прижимаешь к себе арлекина со смертельно вспоротым телом, так же точно, как и твое собственное; это объятие было твоим последним судорожным движением. Твои глаза не закрыты, слезы боли оставили влажные дорожки на лице. Я ложусь радом и обнимаю тебя, чувствуя, как капли скатываются и по моему лицу тоже.
Уверен, что когда и я больше не смогу дышать и мокрые полосы начнут подсыхать на моих щеках, странные, выпуклые, почти лаковые слезы вспухнут на глазах куклы и потекут из нарисованных глаз...