Я знаю, где именно это происходило: всегда не там, где нужно.
Не вовремя и не с теми.
И самое нестерпимое - я ведь всегда знал, как дОлжно.
Знал, что такое идеально и постоянно терпел. Терпел и терпел. Только зубы крошились и я, цинично улыбаясь, выплевывал маленькие костяные осколки. Желтоватые, похожие на песок. Напоминает о далеких белесых пляжах, над которыми никогда не встает солнце, о местах, в которых никогда не был и не побываю.
Все что у меня есть = память. И желание вбить в ладонь гвоздь. Ерунда: будет просто еще один шрам. Очередной. Безадресное позерство, как крик в пустое пространство. Камерный концерт в стране глухонемых... Мокрое лицо, засиженное холодными белыми мухами. Замерзшие пальцы. Холодно - всегда холодно. Это изнутри.
Временами возвращался к мысли: стоит ли как-то прощаться, обозначать момент ухода. Стоит ли. Точнее: если у меня право на это. Потом понял, потому что подумал с другой стороны, с правильной: у тебя...точнее у вас... своя жизнь, свои дела, меня там нет. Просто маленькая аккуратная дырка в памяти от безболезненного и безобидного удаления ненужного эпизода. Любые слова, которые могут донестись из этой дыры будут лишними, неуклюжими, вызывающими искреннее недоумение, как если бы случайный прохожий, которого вы, может быть, мельком видели год назад, вдруг подбежал к вам сегодня на улице и принялся горячо объясняться в любви, как обезумевшая тургеневская барышня или накрашенная надрывная потаскуха мужского пола. В любом случае, было бы дискомфортно. Не хочу мешать, поэтому молчание не то чтобы золото, а единственный выход, прибежище для нищих удачей. Т.е. выход без выхода. Потому что выход = выбор, а тут его нет.
Если бы кому-то было бы настолько нечего делать, что он решил бы написать мою биографию, сомнительное развлечение оказалось бы позорно коротким. Всего два слова: смотреть и помнить. Подумав, он мог бы приписать "боль", скомкать листок и выбросить в окно.
Но такого желающего не найдется, потому что, все-таки, лучше выбирать достойные занятия. Вообще, всегда лучше выбирать достойное. Потому я не выбран, не отношусь к некому множеству, принимаемому к рассмотрению. Это непосильный груз: знать, как нужно и не иметь к этому ни малейшего касательства, носить на себе печать уродства и отверженности, как позорный шрам, как сифилитические язвы, пожирающие остатки лица и грезить о красоте, сияющей, своим бритвенным светом, одно знание о котором царапает кожу изнутри и высекает слезы из моих похабных глаз, как бесполезные при свете дня искры..
Всегда чувствовать себя грязным, неприкасаемым, тем, что подлежит сокрытию, как неприличная тайна и приникать воспаленными глазами к трещинам и замочным скважинам реальности - только смотреть и никогда не дотрагиваться.
Кожа, если посмотреть на нее сквозь лупу, кажется рыхлой и ноздреватой. Отвратительно. Если присмотреться, на носовой перегородке видны красноватые полоски лопнувших сосудов, как нитки, протянутые под кожей. У меня часто идет носом кровь, вероятно от того, что глубоко вдыхал легкую белесую взвесь, чтобы хоть на время не думать о собственной непоправимой мерзости. Наивно полагать, будто что-то может измениться, это так же маловероятно, как то, что небо вдруг медленно опустится на землю, радуги превратятся в золото, а я обрету надежду от чего ко мне вернется утраченный дар речи, и запою как ангел, прозревающий разрушение преисподней и покаяние грешных душ. Всех. Оптом.
Мерзость. Она обступает со всех сторон. Самое страшное - это внутренние стороны, мерзость не снаружи, она собственная, состоящая из неинтересного лица, неуклюжих конечностей, мешанины уродливых, дурно пахнущих внутренностей. Точно знаю, что они дурно пахнут, потому что когда год назад вспорол себе живот, запах не понравился. Кровь била смешными фонтанчиками. Было очень больно. Остался кривой косой шрам: сверху слева - вниз направо. Нелепый указатель направления движения неизвестно к чему. Наверное, к недостигнутой цели. Я не самурай и не самоубийца. Просто слабосильный уродливый дурак, полный ненависти к себе.
Заставка на экране моего компьютера. Твое лицо в разных ракурсах. Поворот направо, поворот налево; почти прямо, взгляд немного исподлобья. Идеально. Как ни старался, не нашел ни одного недостатка. Возможно, даже наверняка, вы не согласитесь с моей точкой зрения. Но я все равно утверждаю, что это совершенно от кончиков волос, до узких ступней, до родинок и разбросанных по коже мелких шрамов, видимых только в реальности, но никак не на фото. Имею право, потому что это моя реальность и здесь я уже не нуждаюсь ни в вашем, ни в чьем либо еще разрешении или одобрении, чтобы утверждать что-либо в качестве неоспоримой истины. И так же как вы не можете повлиять на мою реальность, я не могу повлиять не его реальность. Не могу родиться в этой реальности. А, следовательно, не могу умереть. Отсутствую. Раз и навсегда. Это тягостное знание совершенно и неоспоримо, как все, что относится к этому существу. Я заперт внутри этого знания, так же, как в клетке собственного уродства. В тюрьме отвратительной кожи, неумелых пальцев, в сетях нелепых движений и шелесте неумных слов, в омерзительной насечке шрамов, подобных лестнице св. Иакова в том плане, что я поднимался по этим ступеням. Пока не оступился, как обычно, и не полетел кубарем вниз. В этом разница. Никаких видений или откровений. Только синяки и переломы.
Это печать: выходя на улицу, закрываю лицо волосами, темными очками, но не очень помогает, потому что все равно смотрят...если бы хватило решимости, то носил бы маску. Интересно, как смотрят на других? Как смотрят на него, когда он идет по улице один? Когда просыпается мутным утром в душной от ночи спальне под чьим-то медленным взглядом? - Этого я никогда не узнаю. Никогда. Слово, похожее на иглу, входящую в кожу. Шприц с ядом. Быстрая смерть все равно смерть. Быстрая или медленная она все равно остается смертью. Все равно остается. Все равно.
Смотрю на тебя и разбиваю очередное зеркало. Так дальше продолжаться не может. Я люблю тебя, а себя ненавижу. Поэтому твои чувства ко мне, точнее их отсутствие, понятны и близки...ну может быть разве что легкая досада или облачко отвращения в неотразимом изгибе губ....понятны твои чувства к другим и к себе самому. Вопросов нет. Все ответы аккуратно разложены по чистым полкам. Какое трогательное взаимопонимание, ты не находишь? Какое блестящее доказательство того, что понимание совершенно не обязательно ведет к чему-либо, не обязательно служит какой-либо основой и бла-бла-бла? Все может быть чем угодно: поводом для создания и поводом для разрушения. Все зыбко. Нет ничего прочного, за что можно было бы удержаться. Или почти ничего. Почти. Это предательское, скользкое, совершенное почти. Your servant here, he has been told to say it clear, to say it cold: It's over, it ain't going any further (с). Все-таки я напишу тебе сегодня. Отвечу на последнее сообщение. Это необходимо сделать. Это важно. Очень важно. Для одного уродливого мироздания, уж простите эгоизм. Изоляция учит одиночеству, а оно так или иначе упрямо ведет к эгоизму, потому что кроме вас самих нет никого внутри этого кокона, и, волей-неволей, привыкаешь к такой ситуации, пространство непоправимо искривляется. Написать. Написать сегодня. Трудно. Очень трудно. Что, что могу написать тебе? - ничего, кроме очередной калечной глупости, ничего кроме ментальной инвалидности, неловко облеченной в жалкие, какие-то стыдные от нелепости слова. Шайс. Фак оф. Аве Мария. Кока-кола воскресе с первой звездой мимо четверга. Аминь.
Тихая музыка доносится откуда-то слева и сверху. Осторожно наблюдаю, как ты ешь. Люди сидят за столиками и все что-то жуют или курят. Думаю, когда ты дожуёшь, тоже закуришь. Перехватываю твой взгляд, и, на какую-то секунду опережаю намерение: закуриваю две сигареты и одну и протягиваю тебе. Ты улыбаешься своей идеальной улыбкой, затягиваешься, и я заворожено смотрю, как продолговатое облачко дыма, немного похожее на шлейф, срывается с твоих губ. У тебя непропорционально большой, витиевато очерченный рот. Не удержавшись, тихо произношу, истязая обожженное кислотой горло:
- И тебе мучительно знакомы/ Сладкий дым бензоя, запах нарда/ Тонкость рук у юношей Содомы/ Змийность уст у женщин Леонардо.
Ты опускаешь ресницы и улыбаешься. Ты очень неуверен в себе и при этом самовлюблен до безумия. Ты любишь себя почти так же исступленно, как люблю тебя я. В этом у нас тоже негласное взаимопонимание - мы оба влюблены в тебя. Но ты, в отличие от меня, куда более счастливый влюбленный. И в этом разница. Не знаю, что можно сказать, про бензой и прочий нард, но, кажется, ты правда откуда-то из Содома и твой печальный рот изогнут именно змийно, как на картинах старых мастеров: верхняя губа немного опускается на нижнюю в середине. Наверное, эта линия есть тайный символ предательства и разврата. На все времена до конца мира. До конца. Смотрю на тебя и все сильнее хочется натянуть на свою голову мешок, спрятать лицо, укрыться в невидимости, чтобы ничто не мешало смотреть...чтобы забыться хоть на время и насладиться зрелищем без дрожи приближающейся истерики. Просто смотреть, как смотрят другие. Просто смотреть. Просто. Как мало простого.... и еще память, никогда не оставляющая в покое. Память с изящным кошельком из мелкой кольчуги с тысячей иголок в нем. Знаю, что каждая рано или поздно будет во мне. Будет. Столько вариантов. Под ногти, в язык, в носовую перегородку, во внутренние углы глаз... Но пока возможно, буду смотреть. Можно? Дрожь прокатывается быстрой холодной змеей, холодной и шершавой. Закрываю лицо руками. Ты смотришь вопросительно за тонкой вуалью ванильного дыма. Молча смотрю в ответ: просто пришла в голову мысль: а что если никогда больше тебя не увижу? Ледяная рука озноба крепко сжала жалкие внутренности, выжимая из них сопливую сукровицу. Молчать и пытаться улыбаться, опустить лицо, спрятаться в тени. Нет, не могу этого сказать. Спросить о чем ты думаешь? - но я же знаю о чем... точнее о ком и о чем, и зачем...равно как и когда...послушать ложь, нежно скользящую на коньках по поверхности слов, срывающихся с твоих губ. Такую легкую, воздушную грациозную, такую красивую, искреннюю ложь. Ты рассказываешь грустные вещи, от них так печально - нет, ничего страшного, просто ложь порой не справляется, не дотягивает пол-оборота в прыжке...и падает на зеркальный лед. Ты протягиваешь ей ладонь...узкую, теплую и сухую....помогаешь подняться... Кажется, запахло гнилым мясом, вязкий, густой запах, через который не прорваться обезумившим легким... как страшно, как страшно....закрываю все лицо руками, но через раздвинутые пальцы вижу твои глаза, они похожи на дождливую погоду, на коричневатый оттенок текущей воды, на вечерние блики на мокром асфальте, капает, капает отовсюду, ты везде и нигде, везде и нигде, ты всегда был здесь и больше уже не будешь, продолжая оставаться... я буду смотреть на фото и в мокрую землю, и в туман, схвативший небо неуловимыми ладонями, подобными твоему присутствию. Что если я тебя больше не увижу? Пальцы. Тонкие пальцы. Ты пересаживаешься на стул рядом со мной, твое лицо так близко, волосы пахнут дымом и ветром. Позволь, я прикурю твою сигарету, позволь, подам салфетку, позволь слушать дальше молча, точно верю тебе, позволь не дышать, когда ты кладешь голову мне на плечо, позволь выйти на улицу улыбаясь, позволь, как бы невзначай коснуться твоих губ своими, позволь отпустить твою руку - поверь, уже слишком темно, водитель будет торопиться, а я оступлюсь совсем случайно...let me fall...позволь мне.... let me fall if I must fall... но нет...фантазии нематериальны, не прочнее невесомого дыма, срывающегося с твоих волшебных губ...мироздание опасно сузилось до твоих глаз, губ и пальцев...давай выпьем зеленого чаю с жасмином...у аромата жасмина странный привкус падали, ты не находишь? Можно попросить тебя? - я бы хотел, чтобы ночью ты сварил мне кофе. Именно ночью, когда от позднего времени, от напряжения секунд станет закладывать уши. Слезы текут из глаз, ты не понимаешь, а я не могу остановить. Не прикасайся. Все оборачиваются и смотрят, как я заматываю всю свою голову шелковым шарфом - и только твои глаза не меняют выражения. Только за это я мог бы полюбить тебя....мог бы, если бы этого не случилось раньше...а если бы...если бы вообще ничего не случалось....если бы вообще никогда и ничего не случалось...никогда...если бы первозданный вакуум остался чистым и неизменным....у какой-то женщины, наблюдающей за нами, выпадает изо рта изуродованный зубами кусок мяса... секунду ты смотришь на нее своими влажными, вечно вопросительными глазами и начинаешь тонко истерически хохотать. Тебе не видно, что за шелковой стеной я широко улыбаюсь, но, думаю, ты и так это знаешь. Ты сильно сжимаешь мои пальцы.
На улице холодно: ты поднимаешь воротник и сильнее заматываешься в шарф. Сквозь шелковую завесу фонари красиво расплываются нежными кругами. Хочется лечь на землю и не двигаться. Пусть все закончится прямо сейчас. Если бы... Ты говоришь об учебе, о родителях, о знакомых, а я безмолвно угадываю каждую твою следующую реплику...с каждым шагом становится все страшнее, ложь уже не изящна, но она искренна и бездарна, как фарс в ярмарочном балагане, как истеричная марионетка на гуттаперчевых ниточках выморочного сна...и все же что-то горит внутри тебя, синий, холодный, мутный огонь над стоячей водой, запах болота и дымка, полная жужжания невидимых насекомых...ледяные осколки внутри меня начинают самопроизвольно двигаться...острые, отчетливые, точные, слово за словом...ты думаешь, вечность не существует? Ты думаешь это сложно? Миллионы раз мой калейдоскоп выкрикивает "вечность" в немыслимую, мертвую пустоту, выявленную твоим светом, как жестокий в своем совершенстве серебряный дагерротип...каждая складка...каждая морщина...каждая рана....впиться в этот свет, не дать погаснуть...перекресток всех времен здесь...нет прошлого, настоящего или будущего, в моей вселенной есть только вечное сегодня с застрявшей в нем кровоточащей занозой тебя... Мы продолжаем идти вперед и ореолы фонарей кажутся все нежнее через остывающий на ветру шелк.
Дома я надеваю шелковую полумаску - так легче...хоть немного легче...тебе это все еще кажется игрой...руки в крови, потому что я прибиваю свиные копыта к грубой доске длинными гвоздями...ты подходишь близко, и я улавливаю запах алкоголя...оборачиваюсь...Можно? - слегка прикасаюсь кончиками пальцев к твоим скулам, оставляя неровные кровавые полосы....ты улыбаешься, берешь с полки закопченный турок, быстро раскручиваешь и наливаешь воду...не знаю, но смутно догадываюсь. что будет много кофе, много перца, много гвоздики и/или корицы...нет...муската...скорее всего муската...по тому как варят кофе можно понять многое...будь моя воля, я бы всегда пил на песке и с перцем...трижды проваренный...а вот ты...ты...скорее всего нет....ты бы обязательно положил сахар...и скорее всего много...сливки - нет, подозревать в этом не совсем прилично...лавровый лист - нет, не похоже...Кислое...возможно что-то кислое...к сладкому и горькому...это вполне подходящий портрет амбивалентности и предательства...это похоже на портрет зеркала...сейчас лучше не смотреть...
Розоватая вода течет с моих рук в ржавую металлическую раковину...длинные гвозди опасно торчат из раздвоенных копыт и неровных от обрезков кожи культей. Я отхожу назад, давая тебе возможность свободно двигаться в поисках специй, чувствую, как маска прилипает к лицу - испарина мешается с остатками тяжелого макияжа, отодвигаю детали своей некро-инсталляции, собираю лишние гвозди, беру молоток за длинную ручку и резко размахнувшись бью тебя точно в висок. Задохнувшись, ты сгибаешься пополам, удивительным образом не опрокинув начавший закипать кофейник. Потерянный в чудовищной боли, ты сжимаешься на полу, мелкие судороги сотрясают твое совершенное тело, ты дрожишь, прикрыв висок пальцами. Наклонившись, я нежно убираю твою руку и, размахнувшись гораздо сильнее, превращаю небольшую, аккуратную рану в уродливое кровавое месиво. В этот момент кофе начинает издавать тихие журчащие звуки, наполняя кухню сильным теплым запахом - уменьшаю огонь, чтобы кофе хорошо прокипел, потом выключаю вовсе и даю постоять. А пока срезаю с твоего тела одежду, сворачиваю в большой бесформенный ком и выбрасываю в ведро. Наливаю кофе в маленькую чашку с иероглифом. Черт знает, что он обозначает. К счастью у тебя нет привычки добавлять сахар прямо в процессе приготовления - а то есть пытливые умы....нож пахнет лимоном...какая гадость...впрочем, совершенство ничто не может испортить...во всех смыслах...не прикасаясь, одними глазами изучаю тебя....каждую линию, оттенок, все изгибы, один за другим...как смертельно одиноко ...как томительно не иметь выхода....выбора....выдоха....
Сажусь поближе и говорю с тобой...извиняюсь...потому что понимаю, что ты, скорее всего, уже начинаешь скучать по тем, кого любишь, точно так же, как я уже скучаю по тебе...конечно, с моей стороны все это чудовищно эгоистично....но...но...ведь каждый делает то, что в его силах...мне кажется, что в твоих глазах все еще дрейфует странная влага, вгоняющая плавные приходы в мое сердце...один за другим...снова одеваю перчатки...я не решаюсь исследовать тебя обнаженными пальцами...ведь это не мимолетное прикосновение, не случайное скольжение желтых когтей по идеальной поверхности...это медленно, глубоко и немного страшно...разумеется это нельзя...но запретить некому...здесь нет ни одного зеркала, чтобы в очередной раз осыпать меня ужасом и отвращением...а потом остается совсем немного - найти способ и силы как-нибудь нелепо и мерзко прекратить самого себя, не потревожив маски на лице, без воплей и прыжков в окно...тоска и смерть могут стать обыденными занятиями, но мне кажется, куда важнее другое - и это самое важное - есть то, что никогда не может стать обыденным или привычным...а это значит, что ничто не кончается, никогда и ничто... одно сплошное, непрекращающееся, вечно длящееся сегодня......сквозь боль приходит видение мокрого асфальта с теплыми бликами фонарей, течет и капает отовсюду, ты везде и нигде, везде и нигде, ты всегда был здесь и больше уже не будешь, продолжая оставаться...сверху слева - вниз направо...все липкое ...такое липкое....
Ровно через восемнадцать часов обнаженные тела совершат свое предсказуемое путешествие и начнут покрываться красивой изморозью в унылых морозильниках, лишенные покровов, масок, мыслей, лживых слов....украшения украдены, кровь смыта...только синеватое кружево татуировок и остатки лака на ногтях...выбрасывая тонкие резиновые перчатки, женщина-врач скажет, что не очень понимает подобные вещи, но ни разу ей не доводилось видеть двух столь красивых людей...странно, но один зачем-то носил полумаску.... не доводилось видеть сразу...столь красивых.... в смысле не живых, ни мертвых...фраза получается двусмысленной, как будто бы они не живы и не мертвы одновременно... не мертвы, но и не живы....но...всегда есть какое-нибудь "НО"...