- Я до сих пор жив, - констатирует гость и переходит из лежачего положения в сидячее. Наше обыкновенное приветствие, словно при последней встрече я оставила его умирать. Футболка-поло глупо сочетается с синим шезлонгом, только тот затертый и малость выцветший. - Ты заметила, что я шел по мосту, - без тени упрека продолжает Скай, не совместимый с негативом как я и общество. Пытается понять, возможен ли диалог и какое настроение кроется за молчаливостью. Неловко мне от тактичности и предупредительности, они неспроста. Боюсь поверить в визит по собственному желанию.
"По мосту" - в этом позитивном взгляде весь Скай. Некогда остров, безлюдный, сырой, но живописный, собирались соединить с берегом, только меценат умер, не успев воплотить задуманное. А я обрела тихое убежище с ничейным домиком. И научилась переходить на берег, не намочив подошв. Брод по груде железобетонных свай, пролетов и прочих деталей пропадал под водой лишь ранней весной. Странное впечатление оставлял этот проект, то ли зарождающийся, то ли умирающий. Жизнь на ранней стадии настолько неубедительна и близка к смерти.
Я предвидела этот визит. И надеялась, когда уходила проверять ивовые морды, что мое отсутствие охладит пыл Ская. Добрую половину улова выпустила обратно в озеро, а остаток золотистых карасей почистила и выпотрошила, в дурном настроении размышляя о вешнах, как иные думают о своих неизлечимых опухолях. Водятся ли они еще в этих краях? Или я сама стану одной из реликтов, может, уже стала, вот и потянуло Ская сюда на уровне инстинкта? Влажные, стеклянные рыбьи глаза постоянно напоминают о бессмысленном взгляде вешны, которую я видела однажды. Вглядываюсь, пытаюсь поймать внутри собственное отражение , но напрасно. Потом напоминаю себе, что это всего лишь рыбы.
Смахиваю нехорошие мысли. Их сменяют очередные.
- Она тебя подослала.
- Орианна не сделала этого хотя бы потому, что ты единственная нужна ей по-настоящему. Но мы виделись, и она верит, что ты вернешься по своей воле.
А я избегаю хотя бы приближаться к ее улице, когда приходится наведываться в город. Тем временем развожу огонь, раскладываю рыбу на мангале и солю. Крупные кристаллы колют кончики пальцев, от воды кожа истончилась, иссушилась. У вешны так не бывает, она похожа на земноводное.
- Ты мне не нравишься. Не вписываешься в пейзаж: слишком ухоженный и аккуратный.
Обыкновенно повсюду летают чайки, а сегодня вместо них ворон в отдалении неустанно тычет клювом в пластиковую бутылку. Раньше не встречала его на острове. И солнце не по-июньски злое, босые ноги замерзли до колен. Ни цвета в небе и воде, ни запаха в воздухе, неестественная, коробящая атмосфера.
- К ней не пойду, все еще не хочу видеть.
- Не в ней одной дело, Сара, - мягко настаивает Скай.
Иной раз он почти до раздражения позитивен и уверен - можно превозмочь любые обстоятельства. С ним не поспоришь: он слишком часто выбирался из ситуаций, где выживать - истинная наглость. Остался целехоньким после крушения самолета над океаном, потом чудом спасся от передачи на органы обеспеченным итальянцам. Орианна успела вовремя. О, она всех нас спасла. Но там, в ее славном приюте, Скай продолжил традицию попадать в переделки - чуть не загрызли беспризорные собаки, наведавшиеся к мусорным бакам. Пожалуй, жизнь - не чей-то замысел, а случайность с ничтожной долей вероятности.
Мое место следовало занять, навскидку, любопытной клептоманке, обожающей обшаривать чужие карманы и ящики, читать переписки других людей. Или энергетическому вампиру, которого не расшатывают проблемы ближних. Вместо любопытства или эмоционального голода я испытываю неискоренимую брезгливость ко всему чужому. К человеческому.
Но не к другу. Что ж, ведь и ему хватает на меня терпения.
Я читаю у него в глазах впервые за время разговора. Он нарочно не мигает, длинная линия губ спокойна, словно готовится к улыбке. Не могу дать команду "нет", это происходит независимо от нашей воли. Скай сосредоточен на последней, полузабытой, встрече, где пахнет водорослями и дымом. Ощущение безмятежного счастья. Я тоже испытывала это, когда мы валялись на полотенцах и читали Криса Уитакера, бессовестно радостные в душе, что сумели ненадолго улизнуть... Скай годами учит меня иметь наглость на счастье, когда другим плохо.
*
Приходилось вырываться из металлических в своей жесткости рук, кусаться и щипаться, а Орианна не реагировала на причиняемую боль, словно я не страшнее злой мухи: сама выдохнусь, тут и прихлопнут. После моих выкрутасов эта женщина выглядела по-прежнему непоколебимой, серые глаза глядели бойко, свидетельствуя о ясности мысли, толкающей Орианну к воплощению планов. Рутина никогда не приводила ее в уныние. Я довольствовалась съехавшим вниз пучком и потрепанными седыми локонами, сорванной пуговицей в лучшем случае. Орианна быстро приводила в порядок внешний вид и снова выглядела идеально.
Эти ужасные люди, добрые снаружи и отвратительные внутри... Подобные подаркам в рождественской обертке, развернув которые, обнаруживаются страшные сюрпризы как в фильме ужасов: отрезанные конечности, гробы, лезвия с запекшейся кровью. Почему, почему они находились повсюду? Среди мягкой мебели в бархатных чехлах и пейзажей в витиеватых рамах, на фоне шелковых штор и кафельного пола, в стерильной чистоте белоснежной ванной, на восхитительных текстурах жатого льна и пледов крупной вязки, перед белой беседкой и плетеными креслами на лужайке с амсонией, посконником и горцем. Всюду на меня обрушивался спам мыслей. Люди думали, никто не знает. Лелеяли собственную боль, как засохшую царапину, чтобы тайком сдирать багровую корочку и снова пускать кровь. Царапина зудела, постоянно напоминая о себе. Они сжимали пресс, задерживали дыхание, и без того слабое, похожее на ветер от лепестков, что роняют цветы. Я оказалась не способна терпеть, я кричала вместо них и крушила мебель, била стекло. Кричала вместо сломленной Нелли, к которой раньше каждый вечер приходила тень и заставляла играть с омерзительного вида игрушкой. После тень грозилась все-все рассказать матери, чтобы Нелли отругали или дали ремня. Следующим вечером мать уходила на смену, Нелли скулила в подушку, а тень появлялась снова и строго приказывала не ныть, иначе придется достать игрушку... Нелли понимала, что слезы не при чем, и уж она точно знала, что у тени есть лицо. Я кричу вместо Артура, который не переносил вида огня, спичек, углей, ярких ламп. Он непрестанно лепетал: считал до одиннадцати. Одиннадцать шрамов от сигарет и зажигалок насчитывалось у Артура на теле. Когда он ночевал под мостом, его нашла подвыпившая компания подростков и предложила согреться. Кричу вместо отказывающегося разговаривать парня, что на неделю застрял в горах, придавленный валуном. Чувствую, как разлагающаяся рука выделяет вонь и выпускает воздух, если надавить на пальцы. Ему пришлось самому отрезать руку, чтобы выбраться. Почему я должна знать, каково это?!
- Хочу к маме!
Эту мысль я выхватила из чужой головы. Она звучала спасительно, как молитва.
Неожиданно Орианна дрогнула. Быстро опомнилась, впечатала меня в стул с высоченной спинкой, завела руки за спину и связала. Затем привязала голову, чтобы я не могла ею вертеть, приклеила скотч на веки, чтобы не мигала. Напротив, колени к коленям, свободно сидел мальчик, по виду мой сверстник.
- Вы будете играть в гляделки, - ровным голосом сообщила Орианна и отошла читать книгу в кресле-качалке. Наверняка руководство, нечто практичное, вроде "Как собрать пыточное устройство из подручного материала".
Я ненавидела эту женщину, упертую и непреклонную. Снова и снова она вырывала меня из темных углов, из-под кровати и приводила к людям. "Ты здоровая, не душевнобольная девочка. Надо жить в реальном мире и привыкать к его законам", - учила она. Никаких капсул и уколов, которые давали в прошлом заведении! И страшные люди повсюду вместо забавных, что окружали раньше, зацикленных на единственной смешной мысли. Лысый и тощий Саид постоянно вспоминал булочки и йогурт из буфета, смутно запомнившаяся костлявая женщина с грудями чуть ли не до колен по-детски трогательно боялась уколов, у остальных в голове гулял ветер... Если я начинала бояться кого-нибудь, санитары тут же уводили этого человека, и мы больше не пересекались.
Противная Орианна!
А передо мной, как труп перед патологоанатомом, вскрывалась душа незнакомого мальчика. Нельзя сказать, что ребенок был разбит. Нет, он стал никем и ничем. Флегматичной оболочкой, под которой работал подобно вечной колыбели Ньютона страшный механизм. Без силы противодействия. Мальчик стремительно летел вниз в кромешной темноте, среди горящих обломков, падал во что-то еще более темное, ледяное, бездонное, как неизведанный космос. Там, в этом первобытном мраке, где не существовало воздуха, на него набрасывались бесформенные черные сгустки, клацая зубами. Он приходил в себя то ли на медицинской кушетке, то ли на операционном столе. Блестели острые инструменты, мальчик собирал на себе тусклые из-под хирургических очков взгляды. Это пробуждение длилось ничтожно мало, он быстро и больно умирал... И все начиналось сначала, с новыми подробностями.
Орианна не зря свела нас, как идеальных партнеров для игры в гляделки, хотя в тот раз я этого не поняла.
*
Лениво потягиваем лимонный чай из морозильника, похрустываем ледяной слюдой. Остров под вечерним куполом, внутри тепло. Берег пялится сотней огней, напрасно пытается дотянуться до нас лучами.
- Иногда я склоняюсь к мысли, что ты приставлен Орианной.
Это соответствует истине, однако Скай понимает, что я несколько о другом. Всегда есть место сомнению, даже читая человека как книгу.
- Нет, все по-настоящему, - твердо отрицает он. - Я откладывал с новостью, но тянуть некуда. Останусь насовсем.
- И что ты здесь потерял? - резко обрываю я. - Эй, мне нравится получать открытки из разных городов. Этого больше не будет?
- Сюда же не доставляет почта.
- Курьер сигналит с берега. Скай, одумайся, здесь нечего ловить. Этот клочок суши - не для тебя.
Он посмеивается, обещает купить качественные снасти и изучить повадки пресноводных рыб. Потом, серьезней, сообщает, что участвует в проекте по облагораживанию заповедной территории. Туризм, инвестиции. Ловит на слове и зеркалит, что остров - и не для меня, что я отдохну и приму верное решение.
- Чем ты занимаешься по вечерам?
Если честно, по вечерам охватывает мерзкое чувство одиночества. Желанное, но противное, если кажется непоправимым. Я чуть не спилась весной, а курить бросила недавно, в ожидании неминуемого приезда Ская. Ему нравится запах водорослей и древесного дыма. Теперь стараюсь пораньше заснуть, как следствие, просыпаться приходится на рассвете, словно есть, ради кого.
На берегу становится шумно: появляется компания на скутерах. Быстренько разводят костер и начинают жарить сосиски. Достигнув должной степени опьянения, кто-то обязательно направится вплавь к острову. Меня никогда не тревожат - ищут встречи с молодой вешной. Своеобразные игры в самого смелого... Особенно много пловцов наблюдалось весной, время, считавшееся наиболее подходящим.
Скоро до нас долетает что-то из Placebo, кавер или коллаборация. Грустно, что недостаточно хорошо помню слова, чтобы подпевать. Так давно не разговаривала, что не прочь и спеть. Завороженно наблюдаем, как мигает разными цветами переносная колонка. Удивительно, никто ее не загораживает. Взрыв лимонного доставляет боль, я непроизвольно вздрагиваю, Скай пододвигается ближе. Потом кто-то, похоже, меняет настройки, и мы все глубже погружаемся в перманентное синее мерцание.
Поднимаемся и обнимаемся. Странно, что мы ни разу не танцевали раньше. Скай жилистый, но мускулистый, бройлерные культуристы с ним не сравнимы. Объятия теплые, и они фатально поднимаются в градусах. Я собиралась начать убивать вечера с кем-нибудь другим - гиблая стадия отчаяния. Он берет мое лицо в ладони, проводит большими пальцами по скулам. Желает, чтобы я знала, что он чувствует. Темноты всегда недостаточно, чтобы закрасить его голубые глаза. Между нами нет секретов, я давно осведомлена о его любви, а ему известно об этом знании. Он не произносил вслух, а я надеялась, Скай не переступит черту, за которой платоническая любовь переходит в непредсказуемость. Но мальчик, с которым я познакомилась пятнадцать лет назад, изменился. Он не первый раз удивляет, вспоминаю я, пока мы летим вниз. И больше нет страха высоты.
*
Они читали газеты, макали печенье в чай, разгадывали кроссворды, дремали на террасе, но боль не затихала ни на мгновение. А я все чувствовала, но, в отличие от них, не привыкала. Жмурилась, отворачивалась, снова и снова пряталась. Орианна грозила на целый день посадить играть в гляделки со Скаем. С него сняли не все швы, поэтому позволяли оставаться в комнате. После попытки побега, позорнейшей в своей неудаче, Орианна так и поступила. Не следовало наряжаться мальчиком, надо было выйти из дома словно на прогулку. Тогда жильцы приюта, возможно, не обратили бы внимания.
Я кричала, хотя еще ничего не началось, но Орианна без труда привязала мое тощее детское тельце и ушла подальше от криков, оставив нас наедине. "Не хочу, не хочу", - повторяла я сквозь зубы. Скай сидел, живой, поправляющийся, и все равно что мертвый. Я опустила глаза на его бледный рот и острый подбородок, когда услышала:
- Не бойся, я о хорошем думаю.
Хотя поверить оказалось сложно, я заглянула ему в глаза, в голубые искры вокруг таинственного темного зрачка. Недавно там было холодно и черно, но все неприятное отступало. Раньше он жил с родителями у моря или другого крупного водоема, в белом доме с красной черепицей. Иногда они надували лодку и отплывали подальше - рыбачить. Мать тихо читала, медленно перелистывая страницы. Отец поглядывал на ее губы и шею, если не клевало. Скай засыпал прямо в лодке и просыпался дома, когда пахло жареной рыбой, а мама подпевала негромкому радио. Он прибегал на кухню, на уютные звуки, и обнаруживал обнимающихся родителей. Они замечали его и подзывали к себе.
Наверно, Орианне показалось странным, что не слыхать криков. Она осторожно приоткрыла дверь и заглянула в комнату.
- Хочу знать все о своих родителях, - бескомпромиссно заявила я. - Если расскажете, обещаю не сопротивляться.
Вид того, как это сбивало ее с равновесия, доставлял наивысшее удовольствие. В такие моменты я чувствовала, что контролирую ситуацию.
Некоторые обитатели мечтали о возвращении. Даже старуха Нелли надеялась, что заживет иначе, правильно, когда вернется к родителям. Застрявшая в темной комнате с тенью поломанная девочка.
*
Первое после совместной ночи утро говорит правду об отношениях между мужчиной и женщиной. Я долго лежу с закрытыми глазами, прислушиваясь к шумным чайкам, далеким сигналам автомобилей. Под пледом тепло, но воздух неприятно прохладный, голова замерзает, погода не из солнечных. Не хорошо просыпаться с ощущением, что над тобой нависла тень. Хотя в доме ничего не сообщает о присутствии постороннего. Привычный запах водорослей и дыма. С облегчением выдыхаю, как на бедро ложится твердая рука. Вскрикиваю от неожиданности, вскакиваю, спотыкаюсь из-за пледа и падаю на Ская. Он доволен, целует в шею, да и руки не церемонятся. Понимаю, что мужчина лежит совершенно голый, как и я сама. Хотя бы тонкий слой холодного воздуха - препятствием между телами, но Скай прижимается тесно, с голодом, не считывая отчаянные сигналы, что я пытаюсь передать. Укус, далеко не вожделеющий, приводит его в чувство. Он со стоном падает на подушки, вытягивает руки и выжидательно глядит.
- Не хочу, чтобы ты притворялся, ломал себя.
- Не понимаю.
Он кладет руки мне на талию, давая понять, что тон этого разговора не поднимется.
- Ты не обязан прятать боль за показной радостью из-за жалости, что я не вынесу...
Скай приподнимается, твердыми губами прикасается к моему лбу, целует щеки.
- Сара, я не притворяюсь. Ты очищаешь, забираешь все, что терзает, о чем нельзя сказать. Спасаешь. Понятно?
Я неловко смеюсь, переспрашиваю, убеждаю, что он, пожалуй, единственный на моей памяти, у кого закончились дурные воспоминания. Скай кивает и объясняет, что с ним я работала куда с большим рвением. Хочется выругаться, бить его по щекам: ну откуда, откуда он знает правду?! Никто из этих несчастных не понял, для чего я требовалась Орианне, и только Скай догадался.
- Ты ничего не должна, это я тебе обязан. И никогда не смогу отблагодарить должным образом.
Он называет меня русалкой, говорит, что любит, и кроме этого чувства больше ничего не имеет. Если мне достаточно.
Когда это хватало одной любви? Отталкиваю Ская, заворачиваюсь в первое попавшееся, в простынь или в полотенце.
- Ты все еще ничего не понимаешь, Скай. Я - мерзейшее создание, и если бы ты видел мою мать... Лучше уходи. Убирайся! - прогоняю я.
Смешно, но мы, сироты, слишком зависим от родителей. А он исчезает.
*
Я не помню, как попала в сумасшедший дом. Казалось, всегда там жила, воспитывалась людьми в белых халатах. Они не питали любви, но я читала сильное чувство долга. Мне нравился белый, он успокаивал почти как синий. Люди с прошлым крайне интересные создания, ведь оно - опора или болото. Я не обладала ни тем, ни другим. Потом, понятно, появилась Орианна и забрала меня в частный приют для оказавшихся в тяжелой жизненной ситуации. Позже мы со Скаем обсуждали, откуда взялась эта нереальная женщина и зачем занималась неблагодарным трудом: находила несчастных, с нечеловеческим терпением ставила на ноги сирот, ухаживала и за стариками. Из тех, кому никто не в состоянии помочь. Помню полтора десятка обитателей приюта, но нескольких она вырастила, выпустила в мир или успела похоронить задолго до нашего появления. Подобные ей люди, задуманы они природой или нет, видимо, должны существовать.
- Ну, смотри, я предупреждала, - напомнила Орианна.
Мы вдвоем ехали в автомобиле, за приютом остались присматривать наиболее дееспособные из наших. Всю дорогу она говорила о сейфе за зеркалом в мансарде, где хранятся документы и ценности, сообщила кодовое слово. И объясняла, что мы с ней - необычные... люди. Отцы наши - простые мужчины, а по материнской линии есть шанс унаследовать редкую способность. Будничным тоном Орианна наставляла, что я возьмусь спасать людей после нее и ни черта не замечала. Что мне тошно в роли наследницы! Я мечтала остаться в полном одиночестве и отдохнуть. Банально. Снова появилась мысль о побеге, за многие годы чужие переживания утомили настолько, что в какой-то момент я перестала сочувствовать. Поэтому людям не становилось легче. Орианну пугало, что, в отличие от нее, я слишком рано 'выдохлась'.
В детстве я не замечала, как здание уныло снаружи. Дикие яблони и клены тщетно старались оживить вид, но на покоцанных лавках под деревьями никто не сидел. Санитарка курила под козырьком, поджидая нас. Поднявшись по скользким ступеням, я с мурашками на спине попала в тень. Нас записали в журнал посетителей, Орианна заплатила и оставила в качестве залога водительское удостоверение. Санитарка деловито повела нас по коридорам с истоптанным линолеумом "под дерево", мимо аппаратов для инфузионного вливания. Через распахнутые двери открывались общие палаты. Кто-то сидел, не шелохнувшись, кто-то выполнял необъяснимо странные действия, беседовал с теми же системами... Где-то тихо плакали. Я содрогнулась.
Нас привели в душный коридор, где все двери стояли закрытыми. Одну из них санитарка открыла ключом с нелепой самодельной биркой из клочка того же линолеума. Сначала заглянула сама, а потом пригласила нас и тихо пустилась в быстрые объяснения, сообщая что-то о врожденных пороках развития, о неизлечимых болезнях. Я пыталась найти что-то обнадеживающее в потоке ее доклада, чтобы опереться и вынести то, что предстало глазам.
У нее оказалась пергаментного цвета кожа, словно ороговевшая, неестественно дряблая даже для любой старухи. Тонкие сосульки грудей висели низко под животом, разорванная сорочка не смущала ее. Ссутулившись, она вскочила, замельтешила перед нами, беспокойно заводила желтыми глазами в поисках чего-то, заглядывала за спины, то и дело убирая с лица толстые патлы волос.
- Уколов боится или ждет обеда, - пояснила санитарка.
В здании стоял своеобразный лекарственный дух, но здесь пахло иначе. Я с упавшим сердцем распознала душок грязной животины, осознавая, что не способна заглянуть в душу этого создания. Путь заблокировали или его не существовало.
- Она не злая теперь, а раньше из смирительной рубашки не вылезала. Наверно, гормоны заснули, возраст не тот. Надо сказать, и лечение не даром прошло! Какое-то время мы держали ее в общей палате. Странное, знаете ли, дело: она умиротворяюще действовала на окружающих.
Сдержав естественный порыв обнять, я сделала шаг и протянула руку. Больная склонила длинное лицо и потянула носом, принюхиваясь. Меня выворачивало от вида покачивающихся грудей. Кормила ли она молоком? Только я собралась сделать следующий шаг, как больная отскочила, взвизгнула и стала мелко дрожать, издавая невероятные звуки. Санитарка что-то взволнованно говорила о запрете на посещения.
- Пожалуйста, - пролепетала я, и Орианна прекрасно поняла, что делать.
Мы уходили быстро, неслись по коридорам, летели по трассе, потом Орианна еще долго не могла сбавить скорость, пока злобно не притормозила у автозаправочной станции.
- Она не человек? - убито спросила я.
- Любой доктор придумает синдром и лечение. Она не должна была попасть к людям. Это вешна. Возможно, у других народов называется иначе. В период фертильности вешна умеет принимать нормальный человеческий образ и являться мужчинам. Плодом такой шалости и стала ты.
- Но как она оказалась в этом заведении?
- Нам не дано понять этих существ. Возможно, она сообразила, что ты слишком похожа на людей и принесла к ним. Или сжалилась. А ее поймали и стали лечить. Насколько знаю, вешны редко донашивают детей, их репродуктивная система имеет особенности... А если и рожают, то могут сотворить с ребенком что угодно. Материнский инстинкт - не их качество. Но... Мы живы.
- Орианна, я, вообще, человек?
- Ты меня спрашиваешь? - горько ответила она. Лишь эта больная мозоль еще вызывала у нее, уставшей более меня, проблеск чувства. - Я такая же сирота, найденыш, которого воспитали сострадательные люди. Мне повезло, никто ни разу не упрекнул не только в происхождении, но и в сиротстве. Меня вешна подбросила в семью, откуда происходил мужчина, которого она выбрала. А он к этому моменту умер, и законная жена приняла меня, дала имя и воспитала вместе с родными детьми. Если ты сама не скажешь, никто и не поймет, мало ли сирот. И ведь, по сути, каждая сирота - ребенок вешны...
Не хотелось быть сильной, как Орианна. Хотелось уйти от всех страдающих глаз и погрузиться в собственную боль. И меня не задержали ни Скай, ни Орианна. Каждый имеет право ломать жизнь по собственному вкусу.
*
Что-то начинается, что-то заканчивается. Мне всегда хотелось являться продолжением. Но в документах - выдуманная фамилия и отчество.
Я просыпаюсь с поздним осенним рассветом, ставлю чайник со свистком и иду проверять морды. Свет врывается в этот тихий от предвкушения мир. Первые ивовые ловушки пусты, но я не унываю. Решение принято - пора помогать Орианне, не зря же мы с ней существуем. Иду к последней, и внутри две рыбы. Одну можно и отпустить... Тишину бесцеремонно рушит грохочущий экскаватор, останавливается возле развалин. Из кабины выглядывает Скай и машет. Потом говорит что-то водителю и спрыгивает на ходу. Бежит к острову, не разбирая, где мелководье, а где удобные для прохода местечки. Проваливается в воду с головой...
Я бегу к нему, мысленно твердя "Лишь бы не поранился!" Он выныривает и смеется, заметив, что я плыву навстречу. Сентябрьская вода все еще тепла. У нее словно вкус Ская, или это говорит тоска.
- Что происходит?
Хорошо в его руках, и мое удовольствие отражается в любимых голубых глазах.
- Ты ведь знала, что я обязательно вернусь? Присмотрел домик на острове, ввязался в туристический бизнес. Первым делом поставим мост, - бодро сообщает он. - Только с твоего позволения.
Я размышляю, стоит ли говорить свою новость сейчас или подождать? Скай подозрительно щурится, и кто из нас двоих читает мысли?
- Тебе известно, о чем я мечтала. Я стану и началом и продолжением одновременно, - бормочу ему в плечо. Он берет мое лицо в ладони, и то, что я читаю, еще не находила ни в одних глазах. Мы до наглого счастливы.