Аннотация: Кроссовер с великой поэмой "Махабхарата"
Он сам правил колесницей, его последний возничий был убит еще там, на Курукшетре. А для последней битвы Ашваттхаману не нужен был сута.
Хижина Вьясы представляла собой переплетение жердей и пальмовых листьев. Мудрец не вышел наружу. Но он ждал – Ашваттхаман это чувствовал.
- Мудрейший, - сказал он хрипло, - я пришел за советом. Я нарушил законы войны, я дважды нарушил их, напав на вражеский лагерь ночью и задействовав брахма-астру.
- Эта вспышка была ярче тысячи солнц, - проскрипел голос из хижины, - я тоже видел ее. Привлечение этой силы запрещено, разве ты не знал этого, сын Дроны?
- Знал, - сказал его собеседник, - но, видишь ли, мудрейший, наши враги сами разбили мост справедливости на тысячи осколков. Тебе известно, как погиб мой отец? Ему солгали о моей гибели, дав в этом слово чести, и он опустил оружие…
- Я знаю всё, - Вьяса выбрался из своего хлипкого жилища. Он был темнокож и доставал высокому арийцу всего лишь до подбородка. Однако Ашваттхаман давно не судил о людях по внешности.
- Враги идут за мной по пятам, - сказал он с усмешкой. - Братья Пандавы, потерявшие всех сыновей. Я пришел к тебе, чтобы попросить совета, а мне придется сражаться у тебя на глазах.
- Ты не посмеешь, - сказал мудрец, - ты не посмеешь еще раз выпустить на волю этот ужас.
- Я и так проклят, - ответил Ашваттхаман, - я убил женщину… Беременную женщину. В том лагере. Я хотел извести род Пандавов под корень.
- Ее ребенок жив, - проскрипел Вьяса, - ты проиграл.
- Кришна, - скрипнул зубами Ашваттхаман, - снова эта черная тень над миром.
- Ты должен идти, - сказал Вьяса, - я не дам вам сражаться здесь. Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман, опустив голову. - Сколько мне скитаться и где? И почему Пандавы, победившие нечестно, будут восхваляться в сказаниях, а обо мне будут вспоминать как об убийце женщины?
- В конце дороги ты найдешь покой, - хрипло сказал Вьяса, - это я тебе обещаю.
***
Он давно забыл, где оставил колесницу, и почему идет пешком, как нищий бродяга. Странные пейзажи сменялись один за другим, но Ашваттхаман, брахман-воин, их словно не видел. Вспышки памяти безжалостно показывали ему страшные картины прошлого, поле битвы, заваленное трупами людей, лошадей, слонов… Бхишма, полководец Кауравов, истыканный стрелами так, что его нельзя было положить на землю… Тело отца, покрытое стягом Хастинапура… Карна, символ отваги и чести, со стрелой в спине…
«Мост справедливости… На тысячи осколков…»
Правитель Хастинапура, убитый подлым, нечестным ударом… Это было последней каплей. Именно тогда Ашваттхаман поклялся отомстить так же, как это делали враги, – нечестно. Он смутно помнил себя, кричащего в черное небо запретные заклятия, вызволявшие силу огня. В небо, где он уже не видел Богов.
«В конце дороги ты найдешь покой».
Ашваттхаман не узнавал дороги. Он будто бы шел к западу, судя по солнцу, вокруг него расстилалась степь, а в конце пути должен быть океан.
Только что это за путь, на который направил его Вьяса, услышав грохот вражеских колесниц?
Ашваттхаман не помнил, что он ел, в каких речушках совершал омовение. В какую-то минуту он поднял голову и не увидел знакомых звезд.
- Эй, стой!
Странный язык, немного похожий на язык сакья… И сам воин тоже напоминал одного из тех бешеных конников, атака которых в предпоследний день битвы чуть было не принесла победу.
«Нам всегда не хватало какой-то минуты до победы… Минуты времени и лишнего десятка воинов. Бхишма говорил, что Боги против нас, но воевать его обязывала честь, как и моего отца. А мне просто нравились безумные Кауравы, гордые и вспыльчивые. Но прошлое стало сном, а теперь мне придется прозябать среди млеччхов, с тоской вспоминая страну Бхараты».
К конному млеччху присоединилось еще трое. Ашваттхаман выпрямился, опираясь на невесть откуда взявшийся посох, и окинул их взглядом. Тем самым взглядом, который мог порождать огонь.
Четверка воинов вернулась, еле сумев остановить взбесившихся коней. И с ними был пятый – пожилой человек в одежде, расшитой золотыми бляшками.
***
- Ты, наверное, колдун, - сказал старик-млеччх, - у тебя глаза, как два осколка горного хрусталя. Слушай, чародей, меня зовут Бор. И меня хочет воевать Ульфанг, прозванный Черным, чтоб ему почернеть в безымянной могиле. Если ты поможешь нам отбиться…
Посреди шатра лежала груда грубо сделанных украшений. И сидела девушка.
- У меня нет сыновей, - объяснил млеччх, - все погибли. Она у меня одна…
В родных краях Ашваттхамана подобное предложение было бы сочтено оскорблением. Но брахман, осквернивший себя убийством женщины, уже может не беспокоиться о варне.
«Неприкасаемый… Бродяга. Не всё ли равно, где остановиться. Может, это и есть тот предел, о котором говорил Вьяса. Предел погружения».
- Я помогу…
Эти млеччхи, в отличие от сакьев, не умели стрелять с коня. Они охотились с копьями, которыми очень хорошо владели. Ашваттхаман, хорошо изучивший тактику сакьев, начал обучать конницу Бора ее приемам, всегда приносившим успех.
Ульфанг потерпел сокрушительный разгром и поклялся никогда больше не причинять вреда стойбищам Бора. Старый вождь был, однако, немного разочарован, он ожидал огня с неба или еще какого-либо колдовства.
Ашваттхаман и не пытался объяснить ему того, что здесь, в этом странном мире высоких трав, синих гор на горизонте и, наверное, других Богов, его мантры почти утратили силу. То, что оставалось с ним, он щедро отдавал новым союзникам, принимая как искупление грубую простую жизнь и невозможность исполнения ведических обрядов.
Вскорости Бор умер. Его преемника тоже стали называть Бор, ибо вымолвить имя пришельца этим людям было не под силу. Степь стелилась под ноги коням, как зеленая скатерть, молчаливая женщина, которая была новому предводителю скорее служанкой, чем супругой, родила троих сыновей…
Засушливые ветры гнали кочевников на запад, и Ашваттхаман, ставший Бором, иногда размышлял, не есть ли это продолжение Пути, обещанное Вьясой.
Земли, в которые они пришли, были заняты. Там жили люди, высокие, белокурые – и жили оседло. Ульфанг, который опасался трогать кочевья Бора, решил сорвать свой злобный нрав на этих поселянах, но получил такой отпор, что не один день размышлял, уж не вернуться ли в сожженные суховеем степи.
У белокурых людей были союзники, о которых Ульфанг отозвался как о колдунах, посматривая при этом на Бора с ухмылочкой. Бор на ухмылку внимания не обратил и отправился на переговоры.
Гандхарвов он узнал сразу – в те времена, когда Бор звался еще Ашваттхаманом, ему доводилось видеть предводителя гандхарвов Читрасену. Узкие, чистые, словно светящиеся лица, сияющие глаза, мягкие волосы, чуть заостренные уши… У Читрасены были волосы цвета меди, и выступивший навстречу ему гандхарва тоже был медноволос.
Бор был приглашен в шатер для неспешной беседы, а вышел из шатра уже союзником медноволосого князя. Из долгого разговора, весьма удивившего его собеседника, который, после стычки с Ульфангом, был невысокого мнения о пришедших с востока племенах, Бор узнал о войне с самим Ниррити и понял, что именно здесь и будет предсказанный Вьясой конец его пути.
В походном лагере гандхарвов, под их мелодичное пение, Бор вспоминал свою былую жизнь. Он понимал, что сотворил зло, понимал, что, если другие нарушают установленные Богами законы, то это не причина поступать так самому, - и именно поэтому смертоносный век железа и бесчестья уже ступил в распахнутую дверь, шагая по заваленной трупами Курукшетре.
Но знал, что повторись всё – не поступил бы иначе.
***
- Эти эльдар, - сипел Ульфанг, - прокляты…
Он сидел на лавке в новом доме Бора. Народ Бора, повинуясь вождю, занял предоставленные им земли и начал жить оседло. Ульфанг никак не решался на это, хотя понимал, что жизнь кочевников в этой изрезанной реками, лесистой местности для них невозможна.
- Я это знаю точно, колдун. Мне рассказал один человечишка, который слышал об этом от слуги того, кого ты зовешь Ниррити, а эти нелюди – Морготом. Эльдар прокляты Творцами Мира за то, что они убивали себе подобных.
- Ты разве не убивал подобных себе, Ульфанг? - холодно спросил Бор. - Что-то я не вижу вокруг тебя сияния святости.
- Нам это разрешено, - оскалился Ульфанг.
- Кем и когда?
Старый кочевник задумался.
- Давно разрешено, - сказал наконец, - еще во времена, когда Солнце было молодым. Тогда к моим предкам приходил один из Творцов.
- И он сказал вам, - протянул Бор, - что человек, который служит ему, может считаться праведным, даже вступив на неправильный путь?
- Правильным считается путь, который приносит удачу, – сказал Ульфанг. - Этот человечишка говорил, что Властелин Севера даст нам во владение столько земли, что ее нельзя будет объехать конем.
Бор поднял на собеседника свои холодные прозрачные глаза, светлые, как горные кристаллы.
- Ульфанг, - сказал с улыбкой, - ты стар. Скоро земля будет нужна тебе лишь для того, чтобы выкопать в ней яму для твоих похорон. Убирайся вон – ты оскверняешь мой дом, ничтожный шакал. И помни – одно твое неосторожное движение, и гандхарвы будут знать об этом разговоре.
Больше Бор не видел Ульфанга живым, но присутствовал на его похоронах, которые справил старший сын вождя, Ульдор. Ульдор был в меру грустен и в меру доволен тем, что отцовская власть ныне переходит к нему. О проклятиях и слугах Властелина Севера он с Бором не заговаривал, и тот подумал, что сын всё же умнее отца.
Сам Бор тоже чувствовал приближение старости. Он был еще полон сил, а лук натягивал лучше молодых воинов. Но тоска по невозвратному прошлому сжигала брахмана-отщепенца всё сильней. Пока он бродил степями со своим кочевьем, он не так ощущал свое одиночество среди этих людей, незнакомых с Ведами. Гандхарвы, холодные и отстраненные, не подпускали к себе чужаков, хотя к местным светловолосым людям относились совершенно иначе. Бор, выросший в обществе, поделенном на варны, не обижался и счёл своим долгом предупредить одного из них о разговоре с Ульфангом. Шла подготовка к войне, и кто знал, какое завещание оставил сыновьям старый вождь…
Гандхарва, темноволосый и светлоглазый, кивнул головой. Отказаться от помощи Ульдора он с братьями не мог из-за малочисленности войска, но предупреждение пообещал запомнить. Этот эльда – как его называли на языке местных – нравился Бору больше остальных, в нем будто пульсировала знакомая боль неотвратимой ошибки, которую невозможно было не совершить.
- Сыновья Ульфанга присягнули моему брату Карантиру, - сказал он певуче, - я предупрежу его.
Потом задумчиво глянул на Бора.
- Ты не похож на остальных истерлингов, - сказал тихо, - такое впечатление, вождь Бор, что ты не из их народа. И твои воины выглядят более… прилично, и с людьми Амлаха вы ладите.
- Я издалека, - подтвердил Бор, - я проклят Богами и обречен скитаться по земле, потеряв отчизну и…
Он запнулся, не зная, как объяснить гандхарве боль от того, что он должен вести жизнь млеччха, извергнутого из общества.
- Я понял, - сказал гандхарва, которого звали Маглором, - ты потерял не только отчизну, но и привычное место в жизни. Потерял из-за…
- Преступления, - ответил Бор, - я нарушил законы войны…
Впервые он заговорил об этом с кем-то. Собственно, и говорить ничего не надо было – гандхарва понимал его с полуслова и словно видел жуткие картины, некогда впечатавшиеся в разум Ашваттхамана, носившего ныне чужое имя.
- Зло притягивает зло, - сказал Маглор, - и мы это знаем, может, и лучше других. Ты странный человек, Бор, и, видимо, действительно издалека. В той твоей битве те, кто считался праведными и добродетельными, победили нечестно, но не перестали считаться праведными и добродетельными. Твой мир изменился и вышвырнул тебя – последнего его защитника – из своих пределов. Может, это и к лучшему, ибо жить там ты бы не смог.
Так коротко и ясно Бору никто еще не пояснял, что с ним случилось. Жить в новом мире, где привычные понятия о порядочности и чести были вывернуты наизнанку, он действительно не смог бы. И с ясностью вспышки, той, что ярче тысячи солнц, он понял, что битва, к которой они готовятся, безнадежна, потому что гандхарвам не удастся вернуть себе безмятежный мир, о котором они тосковали, выливая душу в мелодичном пении, даже если каким-то чудом Ниррити, укрывшийся в мрачных подземельях Трехглавой Горы будет побежден.
Что ж, значит покой, обещанный Вьясой, уже близок. Бор начал готовиться к войне и объявил сбор своим лучникам. Он не думал о том, что с ними будет, хотя среди лучников были трое его сыновей, не думал о том, что будет с ним самим. В конце дороги он жаждал найти покой, и дорога его должна была закончиться на поле битвы, которое он почему-то представлял себе похожим на Курукшетру.
***
Они опоздали. Опоздали потому, что Ульдор тянул с выступлением, уверяя медноволосого гандхарву в том, что враги совершили обходной маневр и вот-вот ударят ему в спину. Промедление решило исход битвы – Бор сразу понял, что она уже догорала.
Но за его спиной заревели боевые рога - их тяжелый грозный звук, так не похожий на привычное гудение огромных раковин, пробился сквозь лязг мечей и крики сражающихся. Откуда-то с другого конца поля донесся ответ – чистый звонкий голос серебряной трубы, безнадежно одинокий и обреченный.
Бор со своим отрядом вклинился между гандхарвами и людьми Ульдора, смутно догадываясь, почему тот нарочито неумелым маневром пытается смешать ряды всадников, которыми командовал Маглор. Догадка оказалась верна – и, к счастью, первый удар не врага, но людей, ведомых братьями Ульдора, удалось отбить.
Оставив сыновей руководить схваткой, Бор всё-таки пробился к полюбившемуся ему гандхарве и увидел со вспышкой минутного злорадства, как Маглор одним ударом снес Ульдору голову. Странные сияющие глаза предводителя сверкнули гневом, когда Бор объяснил, что они фактически в окружении, и что его истерлинги еле сдерживают натиск недавних союзников.
- Фингон проиграл битву, - сказал гандхарва скорее себе, чем Бору, - Маэдрос хочет хотя бы вытащить его оттуда. Проклятые предатели – Ульдор нарочно задержал нас, а теперь вот обратил против нас оружие.
Это имя Бор слышал – гандхарвы часто упоминали о своем верховном предводителе, владетеле Хитлума, на соединение с войсками которого они, собственно, и шли. Он пожалел, что под его рукой нет хотя бы одной акшаухини воинов, и нет ратхинов, бойцов на колесницах, которых он мог бы повести на прорыв. По крайней мере, они могли бы вывезти правителя Хитлума из битвы, которая сейчас больше напоминала преддверие царства Ямы . На поле ревел зверь – жуткий рык твари доносился сюда с огромного расстояния, и Бор даже представить себе не мог его размеров и мощи. На том конце поля, откуда доносился звук трубы, светилось багряное зарево, тусклое и жутковатое. Бор вдруг понял, что не знает, ночь сейчас или день – так низко висели над головой свинцовые тучи.
«Я, наверное, умер, - подумал бывший брахман с холодной уверенностью, - да, я умер, а это ад для проклятых, преступивших закон».
- Я соберу своих конников, - сказал он Маглору, - и мы попытаемся прорваться на тот конец поля. В одной из битв, в которой я принимал участие, мы потеряли многих, но спасли полководца, который потом принес нам удачу.
- Да! – раздался совсем рядом звонкий голос медноволосого гандхарвы Маэдроса, - мы постараемся продержаться!
А затем предводитель сказал с благодарностью в голосе:
- Ты хороший человек, Бор, пришедший издалека…
- Мое имя Ашваттхаман, - сказал Бор и приложил рог к губам, сзывая воинов.
Но тут на противоположном конце поля словно выстрелил в небо столп белого пламени, и Ашваттхаман понял, что уже не нужно вести на прорыв конницу. Так же осветилось сияющим сполохом небо над Курукшетрой, когда ушел в небеса отважный Карна. Существо, такое же могучее духом, каким был сын Бога Солнца, покинуло этот мир.
- Поздно, - крикнул Маглор, - поздно!
Враг был везде – сзади напирали конники братьев Ульдора, а прямо на Ашваттхамана и оцепеневших гандхарвов бежали, размахивая странным оружием, дикого вида создания, похожие на пишачей. Губы брахмана зашевелились, язык будто сам выговаривал слова, призывающие запретную мощь огня, и вспышка всё же пришла, всплыла из глубин духа.
Но у этого мира были свои законы, и вместо безумной мощи пламени Ашваттхаману удалось создать лишь огневой заслон между отступавшими гандхарвами и новым противником. Исчерпав свои силы, он соскользнул с коня в пыль и пепел, чувствуя, как сам становится пеплом, растворяясь в дыму и золе
***
- Ты должен идти, - сказал Вьяса. - Бывший брахман, ты станешь вечным странником – такое на тебе лежит проклятие. Беги – до края мира.
- А он есть, этот край? - спросил Ашваттхаман. - Сколько мне скитаться и где?
- В конце дороги… - начал Вьяса.
- В конце дороги – лишь ад безнадежных битв, - сказал сын Дроны, - но это еще не самый худший ад для такого, как я.
- Тогда иди, куда хочешь, - сказал мудрец и скрылся в хижине.
Ашваттхаман улыбнулся и побрел по тропинке, ведущей на запад.