Nolofinve : другие произведения.

Львовские тайны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Львов конца 19 века. В древнем городе происходят странные вещи. Врач-психиатр, потрясенный гибелью друзей, пытается разгадать тайну загадочной троицы, прибывшей во Львов на призрачном поезде, но и сам попадает в беду.Фанфик по львовскому циклу рассказов Ст. Грабинского. Призраки древнего города всецело принадлежат ему.
  Алоиз Будник, железнодорожник. История болезни.
  
  Каждый день я встречаю поезда. Особенно мне нравится встречать поезда из Вены, когда оттуда приезжают важные господа. Я стою у сигнального колокола, наблюдаю за теми, кто выходит из вагонов, завидую им — они побывали там, куда мне никогда не попасть. Хотя я и ежедневно встречаю поезда.
  
  Я человек простой, господин доктор, и очень вам благодарен, что вы не берете с меня денег. Такой дорогой врач мне не по карману, но понимаете — жена... Она совсем рехнулась, говорит, я потеряю работу. Сунула мне в карман все наши сбережения и выпроводила к вам.
  
  Но я не сумасшедший, господин доктор, я извиняюсь. Я не нуждаюсь в психиатре — все, о чем я расскажу, произошло на самом деле.
  
  Значит, в прошлом году я работал сигнальщиком на Львовском вокзале. Как и сейчас. И тоже встречал поезда. Из Вены и из других мест.
  
  Стоял я, господин доктор, у колокола. Стоял и смотрел, я извиняюсь, как из вагонов по ступенькам спускаются дамы и барышни. Это очень занимательное зрелище — панна выглянет из тамбура, повертит головкой в изящной шляпке, найдет взглядом своего кавалера, потом немного поднимет юбки, совсем немного, чтобы было видно ножку у щиколотки. На ножке или красивая туфелька, или сапожок — шнурованный, высокий, облегает ножку, как перчатка. Барышня руку к кавалеру протянет, наклонится вперед, прямо грудью вперед, вы понимаете меня, господин доктор? Порой эта грудь касается лба того, кто панну встречает. А то и губ. И ничего, господин доктор, что груди обтянуты дорогой тканью, если бы они были, я извиняюсь, голые, было бы не так интересно.
  
  Значит, смотрю я на поезд из Вены, когда вдруг на станции поднялся шум. Начальник наш, господин Ольхович, выскочил на перрон и кричит мне — «Сигналь, пся крев! Сигналь машинисту!»
  
  Ну, тут и я уже увидел, чего они испугались. Я, господин доктор, стоял у самого паровоза и видел собственными глазами, как по этому же пути подходит к станции еще один состав.
  
  Он шел навстречу, в направлении Вены. Я руку к колоколу протянул, да так и застыл. И машинист обомлел, но куда же ему деваться? Это мы потом поняли, что видели призрак, а так — ну, поезд и поезд, совсем как настоящий.
  
  И прошел он по занятому пути, господин доктор. Как привидение. И остановился — венский поезд будто заволок серый туман.
  
  А колокол сигнальный только дзынь-дзынь... Сигнал прибытия.
  
  И начали выходить пассажиры. Я перекреститься хотел, но не смог, рука к штанине приросла.
  
  Вышла из вагона старая дама. Уродливая, я извиняюсь, как глад и мор одновременно. Представьте только: в черном платье с глубоким декольте, шея худая, морщинистая, груди высохшие, как пустые мешочки. И на поводке ведет пса не пса, а что-то белое и вроде голое. Нет, не обезьяна, я извиняюсь. Что-то голое и белое, и скалится оно, как выходец из ада.
  
  А следом за старой дамой выходит девушка. Молодая и красивая, только голова у нее свернута назад... Ну да, будто шея сломана.
  
  Как я заметил, что она красивая? А я на лицо, я извиняюсь, никогда не смотрю. Только на ноги и на грудь. Ноги и грудь у этой барышни были первый класс.
  
  И третий за ними идет — мужчина. Тоже весь в черном, на голове черная шляпа. И лицо черное. Нет, не негр, я извиняюсь, видал я негров, когда к нам цирк из Кракова приезжал.
  
  Вышли они на перрон и исчезли в толпе. И поезд их растаял в воздухе. А колокол снова сам по себе — дзынь-дзынь.
  
  И это все, кроме меня, видело еще шесть человек рабочих и сам господин Ольхович. Только он никогда в этом не признается.
  
  ***
  
  
  Влад Громашевский, известный во Львове психиатр, поморщился и закрыл историю болезни. Еще один эротоман. Ноги и грудь... А то, что у женщины свернута шея, ему не важно.
  
  Нет, пациенты бывают весьма интересны. Но сейчас Владу было не до сексуального маньяка Будника с его призрачными поездами.
  
  Громашевский думал о том, что уже довольно давно не видел двух своих лучших друзей.
  В университете их называли «тремя мушкетерами», и после его окончания судьба развела приятелей не очень далеко. По крайней мере, раз в неделю они всегда обедали вместе в «Зеленом олене» — преуспевающий адвокат Ян Марцинкевич, частный детектив Лесь Розумчак и он, Влад.
  
  Влад был очень привязан к своим приятелям. Женщины заглядывались на их троицу — белокурый красавец Ян, крепкий кареглазый задумчивый Лесь и он сам. Доктор знал, что красив той мужской красотой, которая особо нравится экзальтированным барышням, воспитанным на романах Пшибышевского. Высокий, широкоплечий, с тонкой талией, он был похож скорее на военного, чем на врача, понимал свое влияние на женщин и гордился им. Впрочем, его приятели тоже не отставали, и вечера в «Зеленом олене» часто превращались в рассказы о любовных похождениях, о бывших и о теперешних любовницах.
  
  Однако Ян уже который месяц не приходил в «Зеленый олень», а Лесь вообще куда-то исчез.
  
  Влад взялся просматривать почту, думая о том, что воскресный вечер придется снова провести одному. Счастливец Ян — у него сейчас новое увлечение, как он намекал, чуть ли не герцогиня. Но герцогиня его проживает на Бузковой, а там дамы из высшего света отродясь не селились. Сам же Влад расстался с очередной надоевшей ему пассией, замены еще не нашел и время от времени посещал бордели.
  
  Но идти в воскресенье в бордель неприлично.
  
  Последнее письмо было написано кириллицей, знакомым летящим почерком. Лесь!
  Через полчаса Влад шагал по влажной от дождя мостовой. Адрес Розумчак указал в письме. Идти было довольно далеко, дома едва не смыкались над головой, а улочки становились все уже. Наконец Влад нашел нужный дом, поднялся на третий этаж по загаженной лестнице и постучал в дверь.
  
  Показалось ему или нет, что по лестнице вверх скользнула какая-то белая тень?
  
  — Влад? — послышался за дверью хриплый, какой-то незнакомый голос.
  
  — Я,— отозвался Громашевский. — Ты зачем забрался в эти трущобы?
  
  Дверь открылась, и доктора втащили внутрь.
  
  Влад не сразу узнал Леся, хотя и не очень удивился — детектив часто переодевался, в том числе в лохмотья бродяги. Но сейчас Лесь был не просто странно одет — он замотался с ног до головы, как человек-невидимка из романа Уэллса, на руках перчатки, лицо закрыто шарфом до самых глаз.
  
  — Я болен, — сказал Лесь загробным голосом, — я смертельно болен. Нет, не подходи. Я не знаю, что со мной, но я болен.
  
  ***
  
  Лесь Розумчак. История болезни, записанная по памяти.
  
  Ты знаешь, Влад, что моя профессия вынуждает меня иметь дело с людьми «дна», жителями трущоб и прочим отребьем. Хотя деньги мне платят не они — нанять детектива стоит не меньше, чем записаться к тебе на прием.
  
  И вот меня нанял один господин. Не стану называть тебе его имени, для меня дело чести держать в секрете имена работодателей. Нет, ничего серьезного — панок заподозрил, что жена наставила ему рога. Я должен был эту даму выследить и привести обратно к семейному очагу. Дело не из любимых, зато старый ревнивец заплатил большой гонорар.
  
  Почему этот господин решил, что его жена скачет в гречку? Дама стала регулярно посещать портниху. Конечно, портниха охотно все подтверждала, но мой наниматель ей не верил.
  
  Такие дела я веду просто. Сначала проследил жену клиента до портнихи, потом нашел второй выход из мастерской. Все было предельно ясно, к вечеру я уже знал, где кобита проводит свои два часа.
  
  Но я должен был удостовериться, что госпожа бегает к любовнику, а не посещает больную подругу. Для этого у меня есть Мисько. Это трубочист, цыган, и за небольшую плату он указывает мне нужный дымоход. Ну а спускаться по трубам я уже научился. Мисько смеется, что «господин полицейский может идти в трубочисты».
  
  Но на этот раз Мисько посерел — побелеть он не мог, потому что от сажи уже не смуглый был, а черный — и сказал, что в тот дом он ни ногой. Скверно там. Нечисто. Один его приятель умер, вот недавно похоронили. Именно после того, как они чистили там трубы.
  
  Мисько на мой вопрос, от чего умер его товарищ, начал рассказывать что-то о «белом вурдалаке», представляешь? Ох уж эти мне цыгане... Но он мне все-таки показал трубу, которая вела в спальню, а уже спустился я и сам, не первый раз. Лучше было бы, конечно, чтобы Мисько меня подстраховал, но он так перепугался...
  
  Спустился я. Выбрался из камина и спрятался в оконной нише. Заходит моя дама — как раз то самое время было. Лицо застывшее, такое впечатление, что она спит на ходу. И начинает раздеваться, будто курва в дешевом кабаке. Ритмично, словно под музыку — я вроде даже скрипку услышал, которая пиликает модную «Я мам, я кохам...»
  Я и моргнуть не успел, а госпожа уже в одном белье. Чулки на ней м-м-м... Черные, блестящие... И корсет с подвязками. И она танцует, словно шлюха, а на лице у нее теперь ужас и полное непонимание происходящего.
  
  И тут появился он. Влад, он вышел из зеркала напротив камина. Как? Не знаю... Но я своими глазами видел, как этот мудак вылез из зеркальной рамы. Одет, будто собрался на шпацер по венском лесу. Чернокожий, но не негр. Подошел он к бедняжке, наклонил ее безо всяких предисловий и вставил по самое дальше некуда. Нет, он не раздевался — я не видел даже, чтобы он штаны расстегивал. Такое впечатление, что этот господин прогуливался за зеркалом с расстегнутой ширинкой.
  
  Зрелище, Влад, я тебе скажу, было еще то. Будто бедную женщину ебал чертяка. Прости за грубость, но иначе это назвать нельзя. Двигался ритмично, как машина, и молчал, и жертва тоже молчала — не вскрикивала, не стонала. Это не сношение было и даже не изнасилование, а именно черт знает что. В конце он захрипел и отбросил ее от себя так, что она рухнула на пол. Потом вернулся туда, откуда и пришел.
  
  Дама с полчаса лежала неподвижно, где упала. Я уже начал волноваться. Но ничего, вскочила, быстро кое-как оделась, пелерину накинула и выбежала вон. Ну и я пошел к дымоходу, думая, что о таком клиенту рассказывать нельзя.
  
  Но это еще не все. Лезу я в камин, будто настоящий трубочист, а в ушах у меня эта песенка непристойная звучит, вроде я ее действительно слышу — «Я мам, я кохам». Поднял голову, а там, в трубе — оно... Белое и голое. И скалится, вроде ухмыляется мне.
  Как я не сорвался, не знаю. Но Мисько, спасибо ему, не убежал, остался ждать. И швырнул в трубу чем-то тяжелым. Мог бы и в меня попасть, конечно, но попал в это...
  
  Оно завизжало и сорвалось прямо на меня. Это прикосновение... Не могу даже описать...
  
  Выбраться то я выбрался, но сейчас у меня по всему телу белая сыпь. Руки, лицо, все... Это какая-то страшная болезнь, Влад, и наверняка заразная. Я боюсь...
  
  ***
  
  
  Лечь в больницу Лесь отказался. Громашевский долго его уговаривал, и наконец детектив дал себя осмотреть. Кожная сыпь действительно была необычной, по крайней мере, Влад не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел подобное. Но на все его предложения устроить приятелю консультацию у специалиста по кожным болезням Лесь только головой качал.
  
  Владу ужасно не хотелось оставлять друга в этих трущобах, но выхода не было. Он взял с Леся слово, что если станет хуже, Розумчак обязательно придет к нему в любое время дня или ночи.
  
  Выйдя на улицу, Влад подставил лицо влажному ветру. Моросил дождик, весь разговор с Лесем казался страшным сном.
  
  Странная история. Лесь не пил, не употреблял возбуждающих препаратов. Не могло же ему это присниться. И где он, Влад, уже слышал о подобном. Или читал...
  
  Громашевский хлопнул себя по лбу ладонью и помчался домой чуть ли не бегом.
  
  Через несколько часов он сравнивал запись из истории болезни Алоиза Будника с записью рассказа Розумчака. Описание «черного человека» совпадало одно к одному. И то «белое и голое» на поводке у старой дамы... А Лесь не был знаком с Алоизом и не мог слышать его бредни.
  
  «Надо найти этого Будника, — решил Влад, — он был у меня несколько раз, я принимал его бесплатно. Куда он делся потом? До сих пор работает на железной дороге, или его уже выгнали оттуда?»
  
  Но то, что случилось следующим утром, заставило его отложить посещение вокзала на неопределенное время.
  
  ***
  
  
  Письмо от Яна Марцинковского, адвоката.
  
  Дорогой Влад! Если ты получил это письмо, меня уже нет в живых.
  
  Я написал его, когда еще была такая возможность, и переслал в свою контору.
  
  Ты знаешь, Влад, что я познакомился с женщиной. Она была родом из Вены и выдавала себя за немку из знатной семьи. Ее звали Сабина Нагель, по крайней мере, так она мне представилась. Однако Сабина намекала, что это только псевдоним.
  
  Она пришла в мою контору по делу о наследстве ее тетки, урожденной Сары Браге, испанки по происхождению. Испанской кровью я объяснял себе то, что Сабина была совсем не похожа на немку. Черноволосая страстная брюнетка. В наследство она должна была получить особняк на Погулянке. Вилла «Пион», очень богатый дом. Тетя ее умерла при весьма загадочных обстоятельствах. Это не было убийство, но ее тело пролежало в доме несколько месяцев, пока не разложилось, причем достойные свидетели уверяли, что видели ее на улице за несколько дней до того, как труп обнаружили. Поговаривали, что она свела в могилу молодого адвоката — я только слышал о нем, но лично не знал. Впрочем, моя фрау Сабина была не из суеверных.
  
  Пока решалось дело о наследстве, госпожа Нагель сняла себе домик на Бузковой. Не очень престижно, зато спокойно и тихо. Слишком спокойно, как я потом понял.
  
  Мы стали любовниками уже во второй ее приход. Она просто подошла ко мне, толкнула в кресло и расстегнула на мне ширинку. Да, прямо в конторе. Ты, должно быть, удивлен, ведь ты знаешь мои прихоти — широкая кровать, свечи, ароматы, хорошее вино, коханка в шелковом белье... Какое там белье... Она просто села на меня и начала погонять, как жеребца. Если возможно изнасиловать мужчину, то я признаюсь — меня изнасиловали. Но я возбудился сразу. Как только она подняла юбки, под которыми ничего не было. Даже волос. Внизу у нее все выбритое и гладкое, словно у девочки. Я кончил очень быстро, а фрау погрозила мне пальцем и приказала прийти на Бузковую. Именно приказала, а не пригласила.
  
  Извини, Влад, что я рассказываю тебе такие подробности, но ты врач, а врач все равно что священник. Ты должен меня понять. Во многих из нас жив дух нашего земляка, Леопольда Захер-Мазоха. Да, я мазохист. И понял это, только встретившись с той женщиной.
  
  Я приходил к ней каждый вечер. Наконец начал оставаться на ночь. Это были безумные ночи, когда я ползал на коленях перед ней, умоляя о любви. Она была в одних сапогах и со стеком. Она меня била, отталкивала ногой, почему-то ей были важны мои просьбы о том, чтобы она меня отодрала. Именно так — она меня, а не я ее.
  
  Я уже неделю не был в конторе, а это письмо отправил со случайным посыльным. Знаю, что рискую, что письмо может попасть в чужие руки, но я должен это сделать.
  
  Она меня убивает, Влад. Она высасывает из меня жизнь, я целыми днями сплю и просыпаюсь только с ее появлением. Прощай. Возможно, ты что-то слышал о Саре Браге, такое знакомое имя. Почему я не поинтересовался этим раньше? Теперь я завишу от госпожи Нагель, как китаец от трубки с опиумом. Спасать меня поздно. Твой друг Ян.
  
  ***
  
  
  В доме Марцинковского была открыта дверь, и на ней висел траурный венок. У известного адвоката не осталось наследников, все свое состояние он завещал какой-то бедной родственнице, о существовании которой никогда раньше не вспоминал. Завещание, как сообщил Владу поверенный из адвокатской конторы, было составлено недавно, за неделю до смерти. Родственницу господина Марцинковского еще никто не видел, но ее уведомили письменно.
  
  Влад подошел к гробу и оцепенел. Он не узнал Яна — в гробу лежал высохший старик с неожиданно буйной белокурой шевелюрой. На глаза Громашевскому навернулись слезы, он не мог понять, как молодой сильный мужчина смог так себя истощить буквально за две недели. Да, они не виделись две недели, хотя с фрау Сабиной Ян начал встречаться где-то с полгода назад.
  
  «Сара Браге, — повторил про себя Влад. — Такое знакомое имя. Где-то я его уже слышал, может, пациентка кого-то из моих коллег. И нужно все же узнать, кто такая эта Сабина. Заявить в полицию? Но что я им скажу — фрау из Вены довела до смерти моего друга? Каким образом? Половым, простите, актом? Нет, не годится».
  
  «Лесь, — вспомнил Громашевский. — Детектив может узнать все. Кстати, почему его здесь нет, ведь я послал ему уведомление и домой, и в тот его ужасный притон. Ну да, он болен, но отнюдь не смертельно, мог бы и прийти на похороны. Сыпь... Кожные болезни нельзя запускать, а он не хочет лечиться. Придется снова навестить ту его квартирку в трущобах после похорон».
  
  Моросил дождь. Яна хоронили на польском кладбище без лишней пышности. Влад вдруг понял, что кроме него и отсутствовавшего сейчас Леся, у блестящего адвоката не было ни друзей, ни родных. Хотя... Он увидел женскую фигуру в черном. Сабина?
  
  Влад подошел поближе. Женщина не была похожа на ту, которую описывал Ян. Блондинка с нежными чертами лица, в каком-то бесформенном платье. То ли полная, то ли не умеет одеться со вкусом. Видимо, это и есть бедная родственница. Повезло же ей — Ян оставил достаточно, чтобы хватило на новую одежду.
  
  Громашевский выругал себя за цинизм и отправился домой ждать вестей от Леся.
  Его посыльный сказал, что застал детектива дома, на его настоящей квартире. Однако Лесь к нему не вышел, а приказал подсунуть письмо под дверь.
  
  «Это уже какая-то паранойя, — подумал Влад, — кожные болезни через воздух не передаются. Надо идти и забрать беднягу в больницу, а потом уже думать о поисках Сабины. Когда Лесь выздоровеет».
  
  Розумчак жил на съемной квартире недалеко от Бузковой, где находился особняк Сабины Нагель. Влад нарочно сделал крюк и прошел мимо того дома. Ничего особенного — сад, железная решетчатая калитка... Что же это за суровая госпожа, и почему Ян считал ее виновной в своей смерти? Настолько истощить человека любовью? Не верится.
  
  Влад свернул на соседнюю улицу и увидел знакомое двухэтажное каменное здание. Детектив жил на первом этаже один. Впервые Громашевский задумался над тем, что они, все трое, очень одиноки. Родители умерли, даже близких родственников ни у кого не осталось. Вот Яна не стало, и где его Сабина Нагель? Ни жены, ни детей, некому даже на поминках выпить.
  
  Дверь квартиры была чуть приоткрыта. Он взялся за ручку, но не спешил заходить. Что-то не давало покоя, может быть, запах, знакомый со студенческих лет. Запах гнили и разложения.
  
  Наконец Влад, уже понимая, что случилось неладное, толкнул дверь ногой и вошел в узкий длинный коридор. Открыл дверь в столовую — никого. Спальня и гостиная тоже пусты.
  
  Лесь сидел в кабинете, одетый в свой лучший костюм. Он даже повязал галстук. Лицо над забрызганным гниющими сгустками белым воротничком было сильно тронуто разложением. Такое впечатление, что Лесь погиб месяца три назад. Револьвер, с помощью которого Розумчак свел счеты с жизнью, сжимали уже полусгнившие пальцы.
  
  — Не может быть, — тихо сказал Влад.
  
  Еще вчера он видел Леся и говорил с ним. Тот выглядел... Выглядел живым человеком.
  
  На секретере возле сгнивших пальцев левой руки самоубийцы лежала записка.
  
  «Влад, все, что у меня есть, завещаю тебе и Яну. Больше не в силах разлагаться заживо».
  
  Следующие несколько недель медики города Львова пытались определить причину смерти Розумчака. Влада изолировали в карантин. Громашевский не сопротивлялся — он действительно был напуган. Если это какая-то неизвестная болезнь, которую Лесь подцепил... не станем вспоминать о белом упыре и подобных бреднях — то Влад был контактным и вполне имел возможность заразиться.
  
  Вскрытие показало только одно — Лесь Розумчак застрелился ориентировочно три месяца назад. Никаких следов болезни обнаружено не было, тело в ужасном состоянии, но только за счет разложения.
  
  — Я видел его живым за день до того, как обнаружил тело, — повторял растерянный Влад, — а мой посыльный отдал Розумчаку письмо в день похорон Марцинковского...
  
  Наконец Громашевский понял, что спорить не стоит. Он вовсе не желал из врача превратиться в пациента.
  
  Через несколько месяцев, когда боль двойной утраты немного утихла, а страх заболеть неизвестной формой проказы почти исчез, Влад получил письмо от некой госпожи Юлии Марцинкевич, которая представилась дальней родственницей адвоката Яна «по пряхе». Эта госпожа Юлия приглашала Влада в гости — поговорить и помянуть умершего.
  
  Письмо было каким-то... слишком смелым и неприличным. Одинокая дама или девица приглашает молодого неженатого мужчину на ужин... Хотя, кто знает, может, там будут еще гости... Влад вспомнил бесформенную фигуру на кладбище и поморщился. А если гостей не будет? Он любил женщин вполне определенного типа и предпочитал заплатить девке, чем переспать с богатой наследницей.
  
  Однако Громашевский все же отправился по знакомому адресу. Зима за всеми этими хлопотами прошла как-то незаметно, и Львов наполнило дыхание весны, запах ландышей и полурасцветшей сирени. Владу однако все время мерещился за этим благоуханием едва приметный запах тлена. Запах смерти среди буйства жизни.
  
  Громашевский постучал в дверь дома Марцинковских большим старинным кольцом. Дверь тихо приоткрылась. По спине Влада пробежали мурашки. Он невольно оглянулся — на улице было тихо и безлюдно.
  
  Показалось ему или нет, что вдали мелькнула белая тень?
  
  — Да что я за трус! — сказал он вслух и вошел в знакомую прихожую. В доме было темно — довольно странно для дамы, которая ожидает гостя. Не слышно было ни слуг, ни самой хозяйки.
  
  Хорошо зная дом, Влад вышел к лестнице, ведущей на второй этаж. Осторожно начал подниматься. Перед ним открылась просторная гостиная, где его друг устраивал посиделки. Окна завешены тяжелыми шторами, и в комнате стало совсем темно.
  
  Осторожно ступая, Влад подошел к окну, чтобы раздвинуть шторы и впустить хоть немного света. Он начал еще больше нервничать и забыл, где у Яна была кнопка недавно проведенного новомодного электрического освещения.
  
  И вдруг под шторой он почувствовал живое тело.
  
  Это было женское тело, прохладное, обнаженное и гладкое. Руки Влада скользили по нему, ощупывая совершенные пропорции статуи. Юлия — кажется, так ее звали — охватила его руками: дыхания ее Влад не слышал, потому что сам дышал с трудом и неровно. Они опустились на ковер, оборвав штору. Громашевский впопыхах освобождался от одежды, одновременно пытаясь ласкать свою даму, чувствуя, как под его руками теплеет этот холодный мрамор. Он взял ее резко, так, как привык брать девок, и его партнерша зашипела, словно рассерженная кошка. Однако она закинула ноги ему за спину и ускорила темп. Влад двигался и двигался, пытаясь коснуться в темноте губами ее лица, но ему попадались только густые пряди волос, которые пахли увядшим осенним листом, кладбищенской землей, мхом старого склепа, чем угодно, только не женщиной.
  Страшно почему-то не было. Напротив, Влад чувствовал неимоверное удовольствие, которое и затуманило его разум. Наверное, он лишился чувств, а когда пришел в себя, в окне уже серел рассвет.
  
  Женщина лежала рядом с ним, завернутая в штору. Она не шевелилась.
  
  — Госпожа Юлия, — позвал Влад, — как вы? Может, мы... перейдем в спальню?
  
  Ему стало стыдно за свой внезапный приступ похоти, но Громашевский оправдал себя тем, что дама вроде была довольна. Но какова кобита! Какое тело, какая пылкость! Если это и есть наследница Яна...
  
  А кем она еще может быть?
  
  "Сабина!" — ударило Владу в виски. Он вскочил и поспешно натянул штаны и рубашку. Юлия или не Юлия лежала неподвижно, прикрытая шторой.
  
  "Без чувств она, что ли?"
  
  Превозмогая желание убежать из этого дома к чертям, Влад наклонился и поднял импровизированное покрывало.
  
  Она действительно напоминала греческую статую. Только без лица — его закрывали волны тяжелых волос. Влад осторожно откинул густые темные пряди и оцепенел от ужаса. У женщины была сломана шея, голова держалась на одних мышцах, а по сути — не держалась совсем. Она вывернулась под немыслимым углом, чуть ли не затылком вперед.
  Не решившись посмотреть в лицо своей ночной любовницы, Громашевский схватил пиджак и бросился бежать вниз по лестнице. Выскочив из дверей, он едва не сбил с ног постового полицейского и рванул вдоль улицы так, будто за ним гнался сам черт.
  
  Три дня Влад ожидал ареста. Он не знал, чего боялся больше — что каким-то невероятным образом потерял контроль над собой и свернул шею своей случайной подруге, или что полиция все-таки не придет и тем подтвердит, что он переспал с чем-то таким, чему нет названия.
  
  За эти дни Громашевский нашел в архиве больницы историю болезни Сары Браге. Ею занимался его коллега, профессор медицины, не так давно внезапно умерший. Госпожа Сара с виллы «Пион» страдала нимфоманией. Влад нашел и записки своего коллеги — старый психиатр указывал на то, что тридцать лет назад в клинику обращалась та же женщина. «Прошло столько времени, — писал доктор, — а госпожа Браге совсем не постарела, она до сих пор выглядит тридцатилетней». Вспоминал врач и о каком-то юристе, которого Сара свела в могилу. Собственно говоря, в конце его записок история болезни превратилась в авантюрный роман в духе Брема Стокера. Влад вспомнил этого старика — когда Громашевский учился в университете, старый профессор был еще жив, и студенты дразнили его «Ван Хельсинг».
  
  «Надо молчать, — решил Влад, — а то и я до смерти буду слыть охотником на упырей. Собственно, какие же это упыри? Скорее суккубы или инкубы. Жаль, что я не расспросил Леся о его клиенте, интересно, жена старого рогоносца еще жива? Впрочем, Лесь не сказал бы, он никогда не называл фамилий».
  
  Оставался только один способ узнать больше — Алоиз Будник. Человек, который видел прибытие суккубов на призрачном поезде. Влада передернуло, железнодорожник был очень неприятным человеком. Однако он мог что-нибудь рассказать. Влад уже знал, что даже ногой не ступит ни в дом Марцинковского, ни в квартиру Леся, ни в домик на Бузковой, где должна таиться Сабина Нагель, родственница Сары Браге, или, может быть, сама Сара. Более того, он хотел уехать из Львова в Вену, оставив практику и насиженное место, чтобы только никогда не встречаться с призраками.
  
  Начальник железнодорожной службы господин Ольхович, к которому обратился Влад, сказал неохотно:
  
  — Мы перевели этого Будника смотрителем в сигнальную будку на одном из переездов. Он странный. А почему вы о нем спрашиваете?
  
  — Врач должен интересоваться судьбой пациентов, — ответил уклончиво Влад.
  
  — Я же говорил, с ним что-то не так, — сказал Ольхович. — Кстати, господин доктор... У меня к вам просьба. Целая ночная смена сошла с ума, шесть человек утверждают, что слышали сигналы тревоги. Сначала «вагоны отцеплены». Полночи искали те вагоны. Потом — «большое столкновение». Потом — «вышлите врачей и пожарных». Я лично объехал на дрезине тот участок — тишина и покой. Но слухи не унять, кто смеется, кто крестится, но все считают, что это плохая примета. Может, вы поговорили бы с людьми, успокоили...
  
  Рабочие ночной смены выглядели трезвыми и опрятными. Один из них, явный социалист, у которого из кармана торчала какая-то брошюрка, стоял на том, что это была массовая галлюцинация. Трудное слово рабочий произносил с удовольствием. Его товарищи были не столь просвещены и через раз упоминали нечистую силу и сатану.
  
  — На этом перегоне только две будки, — рассказывал социалист, — и я побывал в обоих, умышленно гонял паровоз. Будочники присягают, что ничего не слышали и не видели. Да и зачем им такие шутки — с работы вылететь? Оба непьющие: и Ракушняк, и Будник...
  
  — Алоиз? — спросил Влад, внезапно похолодев.
  
  — Алоиз, — подтвердил рабочий, — он даже из будки не вышел, а через дверь послал меня к черту.
  
  — Господин Ольхович, — сказал Громашевский во внезапном озарении, — прикажите подать дрезину.
  
  Дрезина мягко подкатила к будке на перегоне. Ольхович спрыгнул на землю и помог спуститься Владу. За ним соскочили социалист и еще один железнодорожник.
  
  — Вы думаете, что это он... свихнулся? — спросил Ольхович у врача.
  
  — Я ничего не думаю, — ответил Влад. — Посмотрим.
  
  Дверь будки рабочие выбили сапогами. Из маленького помещения ударила волна смрада
  
  Будник сидел за столом, навалившись грудью на сигнальный аппарат. Он был мертв, безнадежно мертв вот уже три месяца.
  
  — Еб его курву маму, я с ним только этой ночью говорил! — воскликнул рабочий с брошюрой. — У меня и свидетели есть, которые его слышали!
  
  Пальцы мертвеца шевельнулись на деревянной ручке аппарата. Раз, другой, третий...
  
  — «Крупное столкновение», — дрожащими губами расшифровал господин Ольхович. — Доктор, так он... Он еще жив?
  
  Превозмогая ужас и отвращение, Громашевский взял Будника за руку и тут же отскочил в сторону. Рука отделилась от тела и обвисла в рукаве.
  
  Тело Будника, скособочившись, упало на пол. Голова отлетела в сторону, пальцы рассыпались, как костяшки домино.
  
  Рабочий-социалист истово перекрестился.
  
  ***
  
  
  Влад Громашевский покидал любимый Львов.
  
  Господин Ольхович выхлопотал ему бесплатный проезд до Вены с перевозкой багажа. За это Громашевский переговорил с рабочими и объяснил им, что если они расскажут кому-нибудь эту историю, их сочтут сумасшедшими и не возьмут больше ни на одну работу. У всех железнодорожников были семьи, и все согласились молчать. Даже социалист, который с того дня зачастил в церковь.
  
  Влад вошел в вагон первого класса и опустился на бархатное сиденье. В купе было уютно и прохладно. Перед самым отправлением к нему присоединилась попутчица под густой вуалью.
  
  Влад посмотрел на нее искоса — путешествовать в одном купе с дамой или девушкой в последнее время ему не хотелось. Однако...
  
  Поезд двинулся навстречу закатному солнцу. Паровоз взревел, набирая скорость.
  
  — Позвольте представиться, — нехотя сказал Влад, — Громашевский, врач-психиатр.
  
  — А мы знакомы с вами, господин доктор, — послышался голос из-под вуали, — я Юлия Марцинкевич.
  
  Влада будто приковало к сиденью. Он не мог вымолвить ни слова.
  
  — Я компаньонка фрау Сабины Нагель, — сказала девушка, — и очень люблю путешествовать. Однажды поезд сошел с рельсов... Но госпожа меня не бросила, и я теперь буду ее сопровождать вечно. Сабина Нагель, она же Сара Браге. Бессмертная Сабина. И наш хозяин — Черный Человек. Вы нам понравились, господин доктор, и госпожа решила оставить вас при себе как приближенного врача. Вечность с такой красавицей, господин доктор, — вы ничего не потеряете.
  
  В купе вошла старая морщинистая ведьма, которая держала на руках белое существо, похожее то ли на карлика, то ли на собаку. За ней — человек с черным лицом. Влад закричал. Вместе с ним закричали все семь десятков пассажиров поезда «Львов — Вена».
  
  Товарняк, ошибочно направленный на главный путь, на большой скорости врезался в пассажирский поезд, и началось то, что газетчики назвали потом «адом на рельсах».
   Но Влад уже был в аду, и его это не волновало.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"