Аннотация: Эльфы настороженно относились к беглецам из Ангбанда, считая их рабами, покорными воле Моргота. Но Гвиндор, командующий нарготрондским войском, даже побывав в плену, остался свободным...
Можете смотреть на меня с пренебрежением, дорогие сородичи, можете шептаться о том, что Гвиндор Гуилинион был рабом в Ангбанде. Да, я там был - не рабом, о нарготрондцы, но пленником. Несмотря на цепи, бичи и клеймо на груди.
Самой страшной пыткой, однако, было не это. Я притерпелся к боли и страданиям тела, но душа моя корчилась в муках из-за осознания того, что битва была проиграна из-за меня.
Мне повезло - во мне не узнали предводителя передового отряда. Я был настолько изранен, что много времени провел без сознания в огромной пещере, где содержали пленных нолдор и аданов.
Кто поил меня грязной, ржавой водой, кто совал в рот крошки заплесневелого хлеба - я не знаю. Затем я очнулся.
Здесь, в Нарготронде, некоторые эльдар говорили, что я вернулся из плена, сломленный телом и духом... О, милые собратья, я не желаю вам повторить мою судьбу, но лучше бы вам помолчать, вам, нарушившим свой долг дважды.
Да, я не поддержал своего короля в его безумном и прекрасном порыве помочь человеку по имени Берен. А потому, мучимый совестью, возглавил отряд добровольцев, откликнувшихся на призыв короля Фингона, нашего отважного Финдекано. Но проклятье нолдор сделало этот мой благородный шаг роком Пятой Битвы.
Нолдо из Хитлума, с которым мы были прикованы к рудничной тачке, утешал меня. Он говорил, что тоже бы не выдержал, если бы у него на глазах четвертовали родного брата...
Он простил меня, мой побратим по цепям и плену. Да только я себя не простил.
Вы говорите, что меня сломали - о, утонченные жители тайного города, одетые в пышные одежды. Вы не работали в душных штреках под ударами бичей надсмотрщиков, вам не довелось видеть, как тот эльда, с которым ты делил последний глоток вонючей грязной воды, угасает у тебя на глазах - да, я говорю именно о хитлумце, которого звали Миримон.
Мой друг не смог подняться с осклизлых камней, несмотря на все мои усилия. Он был еще жив - слышите, эльдар - но сил встать у него не было, несмотря на то, что надсмотрщик поднес к его груди пылающий факел. Я был рядом, но тогда у меня еще недоставало сил броситься на откормленного орка и умереть.
А надсмотрщик, поняв, что этот эльда уже не сможет работать, позвал своих подчиненных, и те, чтобы не возиться с цепями, отрубили Миримону руки и швырнули их сторожевым гаурам. Он был еще жив, вы понимаете это? Вы не хотите слушать меня, я вижу на ваших лицах омерзение и страх. Омерзение вызываю я, говорящий такие вещи.
Вот после этого случая я и решился бежать - не подобрав мне напарника, меня перевели в штрек, кайлить руду.
Вы говорите, что меня сломали - но именно я столковался с пленными кузнецами и пронес в штрек пять мечей. Если бы меня поймали тогда с оружием, я умирал бы гораздо дольше и страшнее, чем Миримон, которого сожрали орки, отрубая у еще живого эльда по куску мяса на глазах у остальных пленников.
Вы не хотите меня слушать, что ж, это ваше право.
Я бежал из рудника, пробив кайлом лаз в соседний штрек. Нас было девятеро, замысливших побег, и у нас имелись пять коротких мечей, больше похожих на ножи. Из девяти выжил только я, да, я - сломленный эльда, ныне более похожий на смертного старца. Там, в глубине страшной горы, я дрался с орками этим мечом и убил троих. Мы бросились на часовых во время обеда, когда они отвлеклись, попивая вонючую брагу из деревянных чаш. Мой меч распорол живот тому самому надсмотрщику, который мучил Миримона, а потом я перерезал ему горло и швырнул орка на камни. Другого мы с еще одним повстанцем втолкнули в печь для обжига сырья. Когда я обернулся к третьему врагу, то еще живая тварь выбралась из печи, и по штреку с воем покатился живой факел.
Вы морщитесь с гадливостью? А я вот вогнал клинок в рот противника и даже не поморщился, дорогие сородичи.
Потом на нас бросились гауры - и мои товарищи погибли. Погибли с оружием в руках, как и подобает нолдор.
Я нырнул в лаз. Он был узок, и я исполнился надежды, но один из гауров все-таки пролез в него.
Это был еще молодой волколак, а потому я одолел его. Я, сломленный телом и духом эльда, прикончил тварь, потеряв при этом кисть руки. Мой меч остался в горле зверя, изувеченную руку я перетянул обрывками того, что осталось от моей одежды, и полз штреками, руководствуясь инстинктом, который мало отличался от инстинкта животного. Свет лампы Феанора, изделия какого-то пленника, чьего имени я никогда не узнаю, помогал мне не сойти с ума в кромешной тьме Тангородрима.
Я до сих пор страдаю от боли в руке, я ношу на ней кожаный нарукавник, чтобы не осквернять ваших глаз обломком кости, торчащим из культи. Вы пытаетесь не говорить со мной лишний раз, более того - стараетесь не обращать внимания. "Ах, этот Гвиндор, он же побывал там..."
Вам не понять, что больше вашего пренебрежения, страшнее ангбандского клейма на груди, больнее холодного брезгливого взгляда теперь уже бывшей невесты, меня жжет мысль, что битва была проиграна из-за меня.