Глава 24. JOYEUX NÖEL^[1]

     Лондон

     Декабрь 24, 1776

     Большинство успешных мадам – женщины в теле, подумал лорд Джон. Мог ли этот факт быть следствием повышенного аппетита, которому отказывали в молодости, или являлся щитом от возможности вернуться к нищему началу своего ремесла? Как бы там ни было, большинство этих дам обладали солидной плотью.

     Но не Нэсси. Когда она, стоя у огня, натягивала платье – он случайно застал ее в постели – он мог видеть сквозь тонкую муслиновую сорочку очертания ее тела. На ее тощей фигуре не стало ни на унцию больше плоти, чем было, когда он впервые встретил ее в возрасте, как она говорила, четырнадцати лет, хотя он подозревал, что в то время ей могло быть лишь одиннадцать. Значит, сейчас ей тридцать с лишним, но она все еще выглядела на четырнадцать. Он улыбнулся этой мысли, и она, завязывая платье, улыбнулась в ответ. Улыбка немного состарила ее, потому что показала щели между зубов, многие из которых почернели у корня. Если она и не стала толстой, то только потому, что такова была ее конституция; она обожала сахар и съедала целую коробку засахаренных фиалок или рахат-лукума за считанные минуты, компенсируя голодную юность в шотландском нагорье. Он принес ей фунт засахаренных слив.

     - Полагаете, я такая дешевая? – сказала они, приподняв брови и взяв красивую коробочку из его рук.

     - Никогда, - уверил он ее. – Это просто извинение за беспокойство в неурочный час. – Это было импровизацией; фактически он ожидал застать ее за работой. Шел лишь одиннадцатый час ночи.

     - Ну, это канун Рождества, - сказала она, отвечая на незаданный вопрос. – Все мужчины, имеющие дом, находятся там. – Она зевнула, сняла ночной чепец и стала расчесывать пальцами густую массу кудрявых волос.

     - И все же у вас есть клиенты, - заметил он. Снизу доносилось пение, и в холле было много народа, когда он проходил мимо.

     - Ох, да. Несчастные. Я оставляю их на Мэйбел. Мне не хочется видеть их, бедняжек. Жалко. Тем, кто приходит в канун Рождества, не нужна женщина … только камин, чтобы посидеть возле него, и люди, с которыми можно поговорить. - Она махнула рукой и села, жадно развязывая бантик на подарке.

     - Тогда позвольте мне пожелать вам счастливого Рождества, - сказал он, наблюдая за ней с насмешливой любовью. Она бросила одну конфетку в рот, закрыла глаза и вздохнула в экстазе.

     - Мм-м, - промычала она и, не проглотив одну конфету, тут же зажевала другую. Судя по сердечной интонации междометия, он предположил, что она ответила ему тем же.

     Он, конечно, знал, что сегодня канун Рождества, но каким-то образом выкинул это из головы в долгие холодные часы дня. Дождь лил весь день, пронзая ледяными иголками, время от времени разражаясь противным градом, и он продрог насквозь с самого рассвета, когда лакей Минни разбудил его с вызовом в дом Аргуса.

     Комната Нэсси была маленькой, но элегантной, и в ней приятно пахло сном. Ее кровать была огромной, завешенной шерстяным пологом в очень модную розово-черную клетку в стиле королевы Шарлотты. Уставший, замерзший и голодный, он почувствовал тягу к этой теплой, манящей пещере с грудами подушек из гусиного пуха, одеял и чистых мягких простыней. Что бы она подумала, если бы он попросил разделить с ней постель на ночь?

     «…камин, чтобы посидеть возле него, и люди, с которыми можно поговорит». Что ж, у него это было, по крайней мере, в данный момент.

     Грей услышал низкий жужжащий звук, что-то вроде жужжания мухи, попавшей между оконными стеклами. Взглянув в сторону звука, он понял, что в куче смятого постельного белья на кровати находилось тело. Но подушке лежала искусно украшенная кисточка ночного колпака.

     - Это не кто иной, как Рэб, - он обернулся на веселый голос и увидел, что она улыбается. - Хотите тройничок, а?

     Он покраснел и понял, что она ему нравилась не только сама по себе и не только за ее ловкость шпиона, но и за то, что она обладала непревзойденной способностью сбивать его с толку. Он полагал, что она не знает в точности его собственных пристрастий, но она была шлюхой с детства и, скорее всего, хорошо понимала многие желания, даже не осознанные.

     - О, думаю, что нет, - вежливо отказался он. - Не хочу беспокоить вашего мужа. - Он старался не думать о грубых руках и крепких бедрах Рэба МакНаба. Конечно же, он ведь не …?

     - Этого олуха не разбудишь и пушечным выстрелом, - сказала она, ласково взглянув на постель. Однако встала и задернула шторы, заглушая храп.

     - Говоря о пушках, - добавила она, садясь на свое место и наклонившись, чтобы лучше рассмотреть Грея. – Вы выглядите, словно сами побывали на войне. Вот, выпейте глоточек спиртного, я прикажу принести ужин. – Она кивнула на графин со стаканами, стоящими на столе возле ее кресла и потянулась к веревочке.

     - Нет, благодарю. У меня мало времени. Но я глотну виски, чтобы согреться.

     Виски – она не пила ничего другого, презирала джин, считая его напитком для нищих, а вино считала недостаточно крепким – согрело его. Его мокрый плащ начал парить от тепла камина.

     - Мало времени? Почему? – спросила она.

     - Я отплываю во Францию, утром, - ответил он.

     Она вздернула брови и положила в рот еще одну конфету.

     - О, не втете рожетво сосво семе?

     - Не говорите с набитым ртом, моя дорогая, - тем не менее, он улыбнулся. – Вчера у моего брата случился приступ. Сердечный, как говорит врач-шарлатан, хотя вряд ли он знает. Так что обычный рождественский ужин отменяется.

     - Я очень сочувствую, - сказала Нэсси теперь внятно. Она стерла сахар с уголка рта, озабоченно нахмурив брови. – Его светлость – прекрасный человек.

     - Да, он действительно … - он остановился, уставившись на нее. – Вы встречались с моим братом?

     Нэсси скромно улыбнулась ему.

     - Благоразумие – самый ценный актив мадам в ее ремесле, - произнесла она нараспев, явно повторяя мудрое высказывание своего прежнего работодателя.

     - Говорит женщина, которая шпионит для меня, - он пытался не представлять Хэла … конечно же, он не стал бы … или, быть может, чтобы не докучать Минни своими желаниями? Но он …

     - Шпионить – не значить болтать понапрасну, не так ли? В любом случае, я хочу чаю. Разговор сушит горло, - она позвонила в колокольчик, затем откинулась назад, приподняв одну бровь. – Ваш брат умирает, а вы отправляетесь во Францию? Должно быть, что-то неотложное?

     - Он не умирает, - резко ответил Грей. Эта мысль разверзла под ним паркет, и ухмыляющаяся бездна взглянула на него. Он решительно отвел глаза.

     - У него … был шок. Пришло письмо, что его младший сын ранен в Америке и захвачен в плен.

     Ее глаза расширились, и руки прижались к несуществующей груди.

     - Младший. Это … Генри, да?

     - Да. И почему, черт побери, вы это знаете? – потребовал он ответа, резким от возбуждения голосом. Она сверкнула на него улыбкой с дырами между зубов, но тут же стала серьезной, увидев его отчаяние.

     - Один из лакеев его светлости постоянно бывает у нас, - просто сказала она. – По четвергам в свой выходной.

     - О, - он сидел неподвижно, положив руки на колени, пытаясь хоть как-то обуздать свои мысли и чувства. - Да … понятно.

     - Поздно для этого времени года получать сообщения из Америки, не так ли? - она взглянула на окно, затянутое слоями красного бархата и кружев, которые не могли заглушить шум хлещущего дождя. - Прибыл задержавшийся корабль?

     - Да. Сбился с курса и добрался до Бреста с поврежденной грот-мачтой. Далее сообщение было доставлено по суше.

     - А вы, значит, собираетесь в Брест?

     - Нет.

     Прежде чем она успела что-то спросить, раздался тихий стук в дверь, и она пошла впустить портье, который – без какой-либо просьбы, как заметил Грей – принес поднос с чайными принадлежностями, в том числе с кексом, покрытым толстым слоем сахара.

     Он раздумывал. Мог ли он сказать ей? Она не шутила, говоря о благоразумии, он знал. По-своему, она хранила столь же много секретов и так же хорошо, как и он сам.

     - Это насчет Уильяма, - сказал он, когда она закрыла дверь и повернулась к нему.

     Он знал, что рассвет близок по боли в костях и слабому звону карманных часов, хотя в небе не наблюдалось никаких признаков наступления утра. Облака черные, как трубочисты, коснулись крыш Лондона, и улицы стали темнее, чем в полночь; все фонари погашены, огни в очагах почти догорели.

     Он не спал всю ночь. Ему нужно было кое-что сделать и пойти домой, чтобы поспать несколько часов, прежде чем сесть в карету на Дувр. Однако он не мог уйти, не увидев Хэла. Просто, чтобы успокоиться.

     В окнах дома Аргуса горел свет. Свет пробивался сквозь закрытые шторы, и мокрая брусчатка снаружи слабо мерцала. Снег шел густо, но еще не слежался. Скорее всего, карета будет двигаться медленно, застревая на раскисших дорогах.

     Кстати, о каретах: сердце его болезненно дернулось при виде потрепанного экипажа у ворот, который, как он подумал, принадлежал доктору.

     На его стук двери тут же были открыты полуодетым лакеем в небрежно заправленной в штаны ночной рубашке. Встревоженное лицо мужчины немного расслабилось, когда он узнал Грея.

     - Герцог …

     - Ночью было плохо, милорд, но сейчас стало полегче, - прервал его мужчина по имени Артур, отступив назад, чтобы впустить его, и, сняв с его плеч плащ, отряхнул снег.

     Он кивнул и направился к лестнице, не дожидаясь, пока о нем доложат. По дороге наверх он встретил спускавшегося доктора, худощавого седого человека в черном вонючем пальто и с сумкой в руке.

     - Как он? - спросил он, хватая мужчину за рукав, когда тот добрался до лестничной площадки. Доктор возмущенно отстранился, но увидев его лицо в свете бра и признав его сходство с Хэлом, успокоился.

     - Несколько лучше, милорд. Я пустил ему кровь, три унции, и ему стало легче дышать.

     Грей отпустил рукав и помчался вверх по лестнице, чувствуя стеснение в груди. Дверь в апартаменты Хэла была открыта, и он сразу же вошел, едва не столкнувшись со служанкой, которая выносила ночной горшок, накрытый крышкой и изящно задрапированный сверху вышитой цветами тканью. Он прошел мимо нее с извиняющимся кивком и вошел в спальню брата.

     Хэл сидел, прислонившись к горе подушек за спиной, и выглядел очень плохо. Минни сидела рядом, ее приятное круглое лицо было изможденным от беспокойства и бессонницы.

     - Вижу, ты даже оправляешься стильно, ваша светлость, - заметил Грей, садясь по другую сторону кровати.

     Хэл приоткрыл один глаз и посмотрел на него. Его осунувшееся лицо могло быть лицом скелета, но острый взор бледного глаза был живым, и Грей почувствовал, как его грудь наполняется облегчением.

     - А-а, эта тряпка, – произнес Хэл, слабо, но ясно. - Это все Дотти. Она не хочет никуда выходить, хотя я уверял ее, что не умру без нее и непременно дождусь ее возвращения, чтобы сделать это. - Он сделал паузу, чтобы перевести дух со слабым хрипом, потом кашлянул и продолжил: - Она, слава богу, не из тех, кто предается благочестию, у нее нет музыкального таланта, и ее жизненная сила такова, что она представляет угрозу для кухонной утвари. Поэтому Минни заняла ее вышивкой, чтобы выплеснуть ее огромную энергию. Ты же знаешь, она вся в мать.

     - Прости, Джон, - извиняющимся тоном сказала ему Минни. - Я отправила ее спать, но видела, что свеча в ее спальне все еще горит. Полагаю, что она сейчас вышивает пару тапочек для тебя.

     Грей решил, что вышитые тапочки безобидны, какой бы мотив она ни выбрала для вышивки, и так и сказал.

     - До тех пор, пока она не станет вышивать мне панталоны. Узелки, знаете ли …

     Это заставило Хэла рассмеяться, от чего он судорожно закашлялся, хотя на лице появился слабый румянец.

     - Итак, ты не умираешь, не так ли? – спросил Грей.

     - Нет, - коротко ответил Хэл.

     - Хорошо, - улыбнулся Грей брату, - и не вздумай.

     Хэл моргнул, но вспомнил случай, когда он сказал Грею то же самое, и улыбнулся в ответ.

     - Очень постараюсь, - сказал он и, повернувшись, ласково положил руку на плечо Минни. – Моя дорогая …

     - Я принесу чая, - сказала она, тут же поднявшись. – И горячий завтрак, - добавила она, кинув внимательный взгляд на Грея. Затем вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

     - В чем дело? – Хэл подтянулся повыше на подушках, не обращая внимания на окровавленную повязку на локте. – У тебя есть новости?

     - Мало. Но большое количество тревожных вопросов.

     Известие о пленении Генри было вложено запиской для Хэла в письмо ему самому от одного из его контактов в шпионском сообществе. Само письмо содержало ответ на его вопросы об известных французских связях некоего Персиваля Бошана. Однако он не хотел обсуждать это с Хэлом до тех пор, пока не увидел Нэсси, да и брат был не в том состоянии, чтобы вести такие разговоры.

     - Никаких известных связей между Бошаном и министром иностранных дел Франции Верженом, но его часто видели в компании с Бомарше.

     Это известие спровоцировало очередной приступ кашля.

     - Ничего удивительного, - хрипло заметил Хэл, когда кашель прошел. – Взаимный интерес к охоте, по-видимому? - Последнее замечание было саркастической ссылкой как на нелюбовь Бошана к кровавой забаве, так и на прозвище Бомарше, «генерал-лейтенант охоты», данное ему последним королем.

     - И, - продолжил Грей, проигнорировав его замечание, - с неким Сайласом Дином.

     Хэл нахмурился.

     - Кто это?

     - Американский торговец. Находится в Париже по делам американского конгресса. Он крутится вокруг Бомарше, и его видели разговаривающим с Верженом.

     - Ах, этот, - Хэл хлопнул рукой по одеялу. – Что-то слышал о нем.

     - Ты слышал о компании «Rodrigue Hortalez et Cie»?

     - Нет. Звучит по-испански, да?

     - Или по-португальски. Мой информатор знает только название и про слухи, что Бомарше имеет с ней какие-то дела.

     Хэл крякнул и откинулся назад.

     - Бомарше сунул нос во множество дел. Изготавливает часы, ради бога, словно писать пьесы недостаточно плохо. А Бошан как-то связан с этой компанией.

     - Неизвестно. Просто слухи, ничего определенного. Я запросил всю информацию, связывающую Бошана с американцами, нечто не широко известное, и вот что получил.

     Худые пальцы Хэла беспокойно постучали по покрывалу.

     - Твой информатор знает, чем занимается эта испанская компания?

     - Торговлей, чем же еще? – иронично ответил Грей, и Хэл фыркнул.

     - Если бы это был банкирский дом, у тебя могла быть зацепка.

     - Могла бы, но, думаю, единственный способ узнать - это отправиться туда и потыкать острой палкой. У меня карета в Дувр … - он прищурился на часы на каминной полке, - через три часа.

     - А-а.

     Голос звучал неопределенно, но Грей хорошо знал брата.

     - Я вернусь из Франции, в крайнем случае, в конце марта, - сказал он и мягко добавил. – Я должен отплыть на первом корабле в Америку в этом году, Хэл. И я привезу Генри. – Живого или мертвого. Никто не сказал этого, они не нуждались в словах.

     - Я буду здесь, когда ты привезешь его, - тихо сказал Хэл.

     Грей положил свою руку на руку брата, который тут же вял его ладонь. Рука могла выглядеть истончившейся, но Грея обнадежила решительная сила в хватке Хэла. Они сидели молча, взявшись за руки, пока дверь не открылась, и в нее бочком не вошел Артур, теперь уже полностью одетый, с подносом размером с карточный стол. На подносе были сервированы бекон, сосиски, почки, копченая рыба, яйца-пашот в масле, жареные грибы с помидорами, тосты, джем, мармелад, огромный чайник ароматного дымящегося чая, вазочка с сахаром, кувшинчик с молоком, и закрытое блюдо, которое он церемонно поставил перед Хэлом, и в котором оказалась какая-то противная жидка кашица.

     Артур поклонился и вышел, оставив Грея гадать, не этот ли лакей ходит к Нэсси по четвергам. Он обернулся и увидел, что Хэл взял себе почки, предназначенные Грею.

     - Разве ты не собираешься есть свои помои? - спросил Грей.

     - Только не говори, что тоже решил свести меня в могилу, - сказал Хэл, блаженно прикрыв глаза, пока жевал. - Какого черта кто-то ждет, что я выздоровею, питаясь только сухарями и кашами … - Возмущенно пыхтя, он наколол на вилку еще одну почку.

     - Это действительно сердце, как ты думаешь? – спросил Грей.

     Хэл покачал головой.

     - Нет, я так не думаю, - ответил он. – Я прислушивался к нему после первого приступа. Бьется как обычно. – Он помолчал некоторое время, потыкав себя в грудь и прислушиваясь. – И у меня здесь не болит. А должно, не так ли?

     Грей пожал плечами.

     - А какого вида был приступ?

     Хэл проглотил последний кусочек почки и потянулся за тостом, взяв в другую руку нож для мармелада.

     - Не мог дышать, - сказал он. – Посинел весь, что-то такое.

     - А, вот как.

     - Сейчас я чувствую себя вполне хорошо, - сказал Хэл несколько удивленно.

     - Да?- сказал Грей, улыбаясь. У него была минутное сомнение, но ведь ... он уезжал за границу, а неожиданности не только могли случиться, но часто случались. Лучше не оставлять этот вопрос подвешенным, на случай, если с кем-то из них что-либо произойдет до того, как они снова встретятся.

     - Ну, тогда … если ты уверен, что легкое потрясение не потревожит твою смертную оболочку, позволь мне кое-что тебе сказать.

     Его известие о tendresse^[2], существующей между Дотти и Уильямом, заставило Хэла моргнуть и на мгновение перестать жевать, но после минутного размышления он кивнул и продолжил.

     - Хорошо, - сказал он.

     - Хорошо? – переспросил Грей. – У тебя нет возражений?

     - Вряд ли я сидел бы с тобой мирно, если бы были.

     - Если ты ожидаешь, что я поверю в то, что в своих действиях ты примешь во внимание мои чувства, то болезнь действительно тебя сильно подкосила.

     Хэл коротко усмехнулся и отпил чая.

     - Нет, - сказал он, опустив пустую чашку. – Просто … - он откинулся назад, положив руку на слегка выступающий живот, и прямо взглянул на Грея. – Я могу умереть. Не собираюсь, и не думаю, что умру. Но могу. И мне будет легче, если я буду знать, что у нее есть, кто-то, кто может защитить ее и присмотреть за ней.

     - Я рад, что ты полагаешь, что Уильям может, - сказал Грей спокойно, но весьма польщенный в глубине души.

     - Конечно, он сможет, - заявил Хэл без сомнения. – Он же твой сын.

     Вдалеке зазвонил церковный колокол, и Грей спохватился.

     - Ох! – сказал он.- Счастливого Рождества!

     Хэл удивленно взглянул на него, но затем улыбнулся.

     - Тебе тоже.

     Грей все еще ощущал дух Рождества, когда ехал в Дувр. В буквальном смысле, так как карманы его пальто были набиты сладостями и маленькими подарками, а под мышкой он нес сверток с пресловутыми тапочками, щедро украшенными лилиями и зелеными лягушками, вышитыми шерстью. Он обнял Дотти, когда она подарила их, и сумел прошептать ей на ухо, что ее просьба выполнена. Она поцеловала его с такой силой, что он до сих пор чувствовал ее поцелуй на своей щеке, и рассеянно потер это место.

     Ему следовало написать Уильяму немедленно, хотя на самом деле особой спешки не было, так как письмо не могло быть доставлено быстрее, чем он прибудет сам. Он сказал Хэлу правду; как только весной корабль сможет отплыть, он будет на нем. Он только надеялся, что успеет.

     И не только из-за Генри.

     Дороги оказались такими плохими, как он и ожидал, а паром в Кале оказался еще хуже, но он не замечал холода и дискомфорта путешествия. Когда его тревога за Хэла несколько улеглась, он смог подумать о том, что рассказала Нэсси, об информации, которую он собирался сообщить Хэлу, но не стал, не желая обременять брата, на случай, если это может помешать его выздоровлению.

     - Ваш француз сюда не приходил, - сказала ему Нэсси, слизывая сахар с пальцев. - Но он постоянно бывал у Джексона, когда был в городе. Однако сейчас он уехал; говорят, обратно во Францию.

     - У Джексона, - медленно повторил он, задумавшись. Сам он не посещал публичные дома, за исключением заведения Нэсси, но знал о доме Джексона и бывал там раз или два с друзьями. Претенциозное здание, где на первом этаже развлекались музыкой, на втором играли, а наверху были более частные развлечения. Очень популярное заведение среди армейских офицеров среднего звена. Но он был уверен, что это не место, удовлетворяющее особым вкусам Перси Бошана.

     - Понятно, - спокойно сказал он, попивая чай и чувствуя, как стук сердца отдается в его ушах. – А не случалось ли вам сталкиваться с офицером по имени Рэндалл-Айзекс? – Это было в части письма, о которой он не сказал Хэлу. Его информатор сообщил, что Денис Рэндалл-Айзекс, армейский офицер, постоянно вращался в компании Бошана и в Париже, и в Лондоне. И это имя, как иголка, проткнуло сердце Грея.

     Могло быть просто совпадением, что связанный с Бошаном человек оказался с Уильямом в разведывательной экспедиции в Квебек, но, черт побери, он так не думал.

     При имени Рэндалла-Айзекса Нэсси внезапно подняла голову, словно пес, заслышавший шелест в кустах.

     - Да, сталкивалась, - медленно сказала она. На нижней губе у нее прилипла крупинка сахара, и ему захотелось смахнуть ее, что в других обстоятельствах он бы и сделал. – Вернее, слышала. Он еврей, не так ли?

     - Еврей? – удивился он. – Конечно, нет. – Еврей никогда бы не смог получить комиссию в армию или военный флот, как и католик.

     Нэсси изогнула темную бровь.

     - Вероятно, он не хочет, чтобы об этом знали, - сказала она, слизнув языком, словно кошка, сахар с губы. – И все что я могу сказать: в таком случае он должен держаться подальше от борделей! - Она рассмеялась, потом стала серьезной и закуталась плотнее в кофту, гладя на него темными глазами.

     -У него какие-то дела с вашим французом, - сказала она. - Об этом еврейском парне мне рассказала джексоновская девушка. Сказала, что была потрясена, когда он снял свои штаны. Она сказала, что не стала бы брать его обрезанный член в рот, только его друг француз тоже был там и хотел посмотреть, и когда он, француз, я имею в виду, увидел, что она отстранилась, он удвоил цену, и она взяла. Она сказала, что, когда они вплотную занялись делом, - тут она непристойно ухмыльнулась ему, прижав кончик языка к оставшимся у нее передним зубам, - все оказалось лучше, чем с некоторыми другими.

     «Лучше, чем с некоторыми другими, - рассеянно пробормотал он, не обращая внимания на настороженный взгляд, брошенный на него другим единственным пассажиром парома, остающимся на палубе. - Гребанный ад!»

     Густой снег падал над Ла-Маншем, и теперь, когда завывающий ветер изменил направление, он летел почти горизонтально. Корабль сделал тошнотворный крен. Второй мужчина передернулся и спустился вниз, оставив Грея есть пальцами моченые в бренди персики из банки в кармане и уныло смотреть на приближающийся берег Франции, едва мелькающий сквозь низкие облака.

     «Декабрь 24, 1775

     Город Квебек

     Дорогой папа,

     Я пишу Вам из монастыря. Да, из настоящего католического монастыря, в котором живут монахини-урсулинки.

     Капитан Рэндалл-Айзекс и я прибыли в Цитадель в конце октября, намереваясь посетить сэра Гая и узнать его мнение о местных настроениях относительно американского восстания. Однако ранее сэр Гай отправился в форт Сен-Жан, чтобы лично разобраться с одним из проявлений упомянутого восстания. Это было морское сражение (или полагаю, так я должен его назвать), которое произошло на озере Шамплейн. Это длинное озеро, соединяющееся с озером Джорджа, которое вы, возможно, знаете из Вашего собственного пребывания здесь.

     Я настаивал присоединиться к сэру Гаю, но капитан Рэндалл-Айзекс был против, учитывая расстояние и время года. На самом деле его решение оказалось верным, так как следующий день принес ледяной дождь, который вскоре сменился такой свирепой метелью, что было невозможно отличить день от ночи, и которая за несколько часов завалила мир снегом. Глядя на это природное зрелище, я признаю, что мое разочарование по поводу упущенной возможности присоединиться к сэру Гаю значительно уменьшилось.

     Как бы то ни было, в любом случае я бы опоздал, так как бой уже состоялся 1 октября. Мы не знали подробностей до середины ноября, когда несколько гессенских офицеров из полка барона фон Ридзеля прибыли в Цитадель с новостями о сражении. Скорее всего, к тому времени, когда Вы получите это письмо, Вы уже будете знакомы с более официальными и более точными, прямо из источника, описаниями сражения, но в официальных версиях могут быть опущены некоторые интересные детали, и, откровенно говоря, составление этого отчета – единственное, что мне остается. Я работаю над ним сейчас, так как любезное приглашение от матери-настоятельницы посетить мессу, которую они проводят сегодня в полночь в честь Рождества, я отклонил. (Колокола городских церквей звонят каждые четверть часа. Часовня монастыря находится прямо за стеной гостевого дома, в котором я живу на самом верхнем этаже, а колокол находится примерно в двадцати футах от моей головы, когда я лежу в постели. Таким образом, я могу совершенно достоверно сообщить Вам, что сейчас 9:15 вечера.)

     Итак, о деталях. Сэр Гай был встревожен попыткой американцев захватить Квебек в прошлом году, даже несмотря на то, что она закончилась полным провалом, и решил усилить свою власть в верховьях Гудзона, поскольку это единственный возможный путь, по которому могли появиться дальнейшие неприятности, Трудности же сухопутного путешествия настолько велики, что только отчаянные решатся на него. (У меня есть небольшая бутылка с винным спиртом, которую я хочу подарить Вам. В ней заспиртован слепень длиной почти в два дюйма, а также несколько огромных клещей, которые были удалены с моей персоны с помощью меда. Мед душит их, если наносить его обильно, заставляя их потерять свою хватку).

     Хотя вторжение прошлой зимой не увенчалось успехом, люди полковника Арнольда решили лишить сэра Гая доступа к озерам и при отступлении потопили или сожгли все корабли в форте Сен-Жан, а также сожгли лесопилку и сам форт.

     Поэтому сэр Гай решил использовать разборные корабли, которые были отправлены ему из Англии (хотел бы я их увидеть!), и когда прибыло десять таких кораблей, отправился в Сен-Жан, чтобы наблюдать за их сборкой в верховьях реки Ришелье. Тем временем полковник Арнольд (который кажется удивительно предприимчивым парнем, если хотя бы половина из того, что я о нем слышал – правда) энергично строил свой собственный флот из ветхих галер и баркасов.

     Кроме кораблей с чудесами разборности, сэр Гай также владел «Неутомимым», фрегатом водоизмещением около 180 тонн. Некоторый спор между моими информаторами относительно количества пушек, которые он несет; после второй бутылки монастырского кларета (монахини делают его сами и, судя по цвету носов этих жриц, поглощают его в больших количествах) консенсус был достигнут с «чертовски много, приятель», что позволяет не ошибиться с конечным числом. Этот фрегат был также разобран, перетащен на реку и там снова собран.

     Полковник Арнольд, по-видимому, решил, что ждать дольше означало бы потерять инициативное преимущество, которым он мог обладать, и 30 сентября вышел из своего укрытия на острове Валькур. Судя по отчетам, у него было пятнадцать кораблей против двадцати пяти у сэра Гая, причем первые были построены на скорую руку, непригодны для плавания и укомплектованы сухопутными войсками, которые не отличали нактоуз от ящика (американский флот во всей его красе!)

     Тем не менее, я не должен слишком насмехаться. Чем больше я слышу о полковнике Арнольде (а я много слышу о нем здесь, в Квебеке), тем больше думаю, что он, должно быть, джентльмен с железными внутренностями, как говаривал дедушка, сэр Джордж. Хотел бы я встретиться с ним однажды.

     Снаружи слышатся песнопения; жители собираются поблизости возле собора. Я не узнаю мелодию, и слишком далеко, чтобы разобрать слова, но я вижу свет факелов из моего окна. Колокола бьют десять часов.

     (Настоятельница говорит, что знает Вас. Между прочим, ее зовут Soeur Immaculata^[3]. Меня это вовсе не впечатлило. Сказал ей, что Вы знакомы с архиепископом Кентерберийским и самим папой, что, по ее словам, произвело на нее большое впечатление, и она умоляет Вас передать ее глубочайшее почтение Его Святейшеству, когда в следующий раз увидите его. Она любезно пригласила меня на обед и рассказала мне истории о взятии Цитадели в 59-м году и о том, как Вы расквартировали в монастыре несколько горцев. И как все сестры были потрясены их голыми ногами и искали холст, чтобы сшить им штаны. Моя униформа заметно пострадала за последние несколько недель путешествия, но я все еще прилично прикрыт ниже талии, о чем с облегчением сообщаю. Без сомнения, настоятельница тоже рада!)

     Я возвращаюсь к моему отчету о битве: флот сэра Гая отплыл на юг, намереваясь отбить Краун-Пойнт, а затем Тикондерогу. Однако когда они миновали остров Валькур, их обстреляли выскочившие откуда-то два корабля Арнольда. Затем эти корабли попытались отступить, но один (как сказали «Королевский дикарь») не смог пробиться против встречного ветра и сел на мель. Несколько британских канонерок окружили его и захватили несколько человек, но были вынуждены отступить под шквальным огнем американцев, не упустив при этом возможность поджечь этого «Королевского дикаря».

     Затем последовало много маневров в проливе, и битва всерьез началась около полудня, в которой большую часть боевых действий провели «Карлтон» и «Несгибаемый» вместе с канонерскими лодками. «Месть Арнольда» и «Филадельфия» сильно пострадали от бортовых залпов, и «Филадельфия» к вечеру затонула.

     «Карлтон» продолжал стрелять до тех пор, пока удачный выстрел американцев не повредил его нос до самого якоря, заставив его дрейфовать. Корабль подвергся мощной атаке, и ряд его людей были убиты или ранены. Список пострадавших включал ее капитана, лейтенанта Джеймса Дакреса (у меня тревожное чувство, что я встречал его на танцах в прошлом сезоне) и старших офицеров. Один из мичманов принял командование на себя и смог отвести корабль в безопасное место. Говорят, что это был Эдвард Пелью, и я знаю, что встречал его раз или два в Будлсе с дядей Гарри.

     Еще один удачный выстрел попал в пороховой трюм канонерской лодки и взорвал ее, но тут, наконец, вступил в игру «Несгибаемый» и обстрелял американские лодки тяжелыми орудиями. Тем временем меньший из кораблей сэра Гая высадил индейцев на остров Валькур и берег озера, таким образом отрезав американцам путь к отступлению, и поэтому остатки флота Арнольда вынуждены были двинуться вниз по озеру.

     Им удалось проскользнуть мимо сэра Гая (ночь была туманной) и найти убежище на острове Шайлер в нескольких милях к югу. Флот сэра Гая преследовал их и смог приблизиться к ним на следующий день, поскольку лодкам Арнольда сильно мешали течь, повреждения и погода, превратившаяся в проливной дождь и сильный ветер. «Вашингтон» был атакован и был вынужден сдаться, а его команда (более сотни человек) была захвачена. Остальной части флота Арнольда, тем не менее, удалось ускользнуть в залив Баттонмолд, где, как я понимаю, воды слишком мелкие, чтобы позволить кораблям сэра Гая последовать за ними.

     Там Арнольд выбросил на берег, разбил и поджег большую часть своего флота. При этом их флаги все еще развевались, как знак неповиновения, как говорили немцы, которых это забавляло, но и восхищало. Полковник Арнольд (или теперь его следует называть адмиралом Арнольдом?) лично поджег «Конгресс», который был его флагманом, и отправился в путь по суше, едва избежав индейцев, которые должны были помешать ему. Его войска достигли Краун-Пойнта, но не задержались там, остановившись только для того, чтобы разрушить форт, прежде чем отступить к Тикондероге.

     Сэр Гай не отправил своих пленников в Квебек, а вернул их в Тикондерогу под флагом перемирия, весьма красивый жест, которым очень восхищались мои информаторы.

     10:30. Вы видели северное сияние, когда были здесь, или тогда было слишком рано? Это самое замечательное зрелище. Снег шел весь день, но прекратился ближе к закату, и небо прояснилось. Мое окно выходит на север, и сейчас я вижу, как все небо заполняет удивительное мерцание, волны бледно-голубого и зеленоватого цветов, хотя иногда проблескивает красный, которые кружатся, как капли чернил, пролитые в воду и перемешанные там. Сейчас я не слышу его звука из-за музыки – кто-то вдалеке играет на скрипке; очень сладкая и пронзительная мелодия – но когда я наблюдал этот феномен за городом, в лесу, он часто сопровождался каким-то очень своеобразным звуком или звуками. Иногда что-то вроде слабого свиста, как от ветра вокруг здания, хотя воздух неподвижен. Иногда странный, высокий, шипящий шум, время от времени прерываемый залпом щелчков и потрескиваний, как будто полчище сверчков движется на слушателя сквозь сухие листья, хотя к тому времени, когда Aurora Borealis^[4] появляется, холод уже давно убил всех насекомых (и скатертью дорога!) Мы применяли мазь, используемую местными индейцами, которая немного помогала от укусов мух и комаров, но не защищала от любознательности уховерток, тараканов и пауков.

     По дороге между Сен-Жаном и Квебеком у нас был проводник, человек смешанной крови (у него была замечательная шевелюра цвета корицы, густая и вьющаяся, как овечья шерсть), который рассказал нам, что некоторые местные жители люди полагают, что небо – это купол, отделяющий Землю от Небес. В этом куполе есть дыры, а огни Авроры – это небесные факелы, которые проводят души умерших сквозь эти дыры.

     Но вижу, что мне еще предстоит закончить свой отчет, хотя только добавлю, что после битвы сэр Гай удалился на зимние квартиры в Сен-Жан и, вероятно, не вернется в Квебек до весны.

     Итак, теперь я подхожу к истинному пункту моего письма. Вчера я встал и обнаружил, что капитан Рэндалл-Айзекс отбыл ночью, оставив мне краткую записку, в которой говорилось, что у него срочное дело, что он наслаждался моей компанией и ценной помощью, и что я должен оставаться здесь либо до его возвращения, либо до прибытия новых распоряжений.

     Снег очень глубокий, в любой момент может выпасть еще, и дело должно быть действительно срочным, чтобы заставить человека отважиться на путешествие. Я, конечно, несколько встревожен внезапным отъездом капитана Рэндалла-Айзекса, мне любопытно, что могло произойти, чтобы заставить его так торопиться, и несколько беспокоит его благополучие. Но, похоже, сейчас не та ситуацию, когда я имел бы право игнорировать приказы, и потому … я жду.

     11:30. Я перестал писать на какое-то время, чтобы постоять и посмотреть на небо. Огни Авроры Бореалис погасли, и я думаю, теперь надолго. Небо черное, звезды яркие, но крошечные по контрасту с исчезнувшим блеском сияния. Небо кажется огромной пустотой, которую редко можно ощутить в городе. Несмотря на звон колоколов, костры на площади и пение людей – имеет место какое-то шествие – я чувствую великую тишину.

     Монахини идут в свою часовню. Я высунулся из окна, чтобы посмотреть, как они шагают колонной по двое; их темные одеяния и плащи делают их похожими на маленькие кусочки ночи, дрейфующие среди звезд своих факелов. (Пишу давно, уж простите выдумки истощенного мозга.)

     Это первое Рождество, которое я провел не дома, без семьи. Первое из многих, без сомнения.

     Я часто думаю о Вас, папа, и надеюсь, что Вы здоровы и с нетерпением ожидаете завтрашнего жареного гуся с бабушкой и дедушкой сэром Джорджем. Передайте им мою любовь, пожалуйста, и дяде Хэлу и его семье. (И особенно моей Дотти.)

     Веселого Рождества от Вашего сына Уильяма.

     Постскриптум: 2 часа ночи. Я все-таки спустился и встал сзади всех в часовне. Это было несколько по-папски, и много благовоний, но я прочитал молитву за матушку Женеву и за матушку Изобель. Когда я вышел из часовни, я увидел, что огни вернулись. Теперь они синие.»