На двадцатое сентября Роджер выбрал темой проповеди слова: «Но Бог избрал слабых мира сего, чтобы постыдить сильных»[2].Двадцать первого сентября слабые решили доказать это.
Пэдрик и Гортензия МакНейлы вместе с детьми не явились в церковь. Это было необычно и вызвало много разговоров, так что на следующее утро Роджер попросил Брианну пойти к ним и узнать, не случилось ли чего.
- Я бы сходил сам, - проговорил он, скребя ложкой по дну миски с кашей, - но обещал поехать с Джоном МакАфи и его отцом в Браунсвилл. Он там собирается свататься к одной девушке.
- Он думает, что ты их по-быстрому обвенчаешь, если она согласится? – спросила я. – Или ты нужен, чтобы Брауны не прибили его?
После того, как мы вернули тело Лайонела Брауна, открытого противостояния не наблюдалось, но были мелкие конфликты, когда группы из Браунсвилла встречались то тут, то там с людьми из Риджа.
- Последнее, - поморщился Роджер. – Хотя надеюсь, что свадьба или две между Риджем и Браунсвиллом со временем улучшат ситуацию.
Джейми, который читал газету из последней поставки, поднял голову.
- Да? Что ж, это мысль. Хотя не всегда помогает, - он улыбнулся. – Мой дядя Колум думал улучшить отношения с Грантами, выдав замуж мою мать за Гранта. К несчастью, - добавил он, переворачивая лист, - моя мать была не согласна. Она пренебрегла Малкольмом Грантом, ранила дядю Дугала и сбежала с моим отцом.
- Правда? – Брианна никогда не слышала этой истории и теперь была в восхищении. Роджер искоса взглянул на нее, кашлянул и забрал нож, которым она резала сосиски.
- Ну, как бы то ни было, - сказал он, отталкиваясь от стола с ножом в руке, - ты не против посмотреть семью Пэдрика?
К ней присоединились я и Лиззи, намереваясь после заглянуть к Марсали и Фергюсу, хижина которых находилась неподалеку от хижины МакНейлов. По дороге мы встретили Марсали и таким образом к МакНейлам явились вчетвером.
- Откуда так много мух? – Лиззи прихлопнула большую синюю муху, которая села на ее руку, и отмахнулась еще от двух.
- Что-то сдохло, - ответила Марсали, принюхиваясь. – Кажется, в лесу. Слышите, вороны?
Вороны сидели на деревьях, и, подняв голову, я увидела еще несколько черных точек в сияющем небе.
- Не в лесу, - сказала Брианна задушенным голосом. Она глядела в сторону хижины. Дверь была закрыта, и туча мух вилась возле закрытого шкурой окна. – Поторопимся.
Вонь в хижине была непереносимой. Девушки ахнули и зажали носы, когда дверь была открыта. К сожалению, дышать было необходимо. Я медленно вдохнула, направилась к окну и сорвала шкуру, крепко прибитую вокруг окна.
- Оставьте двери открытыми, - приказала я, игнорируя слабый протестующий стон со стороны кровати. – Лиззи, разведи дымокур возле двери и около окна. Начни с травы и щепок, потом добавь что-нибудь для дыма – мокрые ветки, мох, листья.
Мухи налетели в течение нескольких секунд, как только мы открыли дверь – оводы, трупные мухи, различный гнус. Привлеченные запахом, они роились на нагретых солнцем бревнах снаружи, ища вход внутрь, жаждая пищи и возможности отложить яйца.
Через несколько минут комната превратится в жужжащий ад, но нам нужен свет и воздух, и потому необходимо справиться с мухами как можно лучше. Я вытащила платок и, размахивая этой импровизированной мухобойкой, направилась к кровати.
На ней лежали Гортензия и двое детей. Обнаженные. Бледные ноги блестели от пота. Там, где падал солнечный свет, их тела были белыми и липкими и все покрыты красновато-коричневыми пятнами. Я надеялась, что это диарея, а не кровь.
Кто-то стонал, кто-то шевелился. Живые, слава богу! Покрывала кучей валялись на полу и, к счастью, были практически чистыми. Соломенные матрацы нужно будет сжечь, как только мы вытащим их наружу.
- Не толкай пальцы в рот, - сказала я Брианне, когда мы приступили к работе, разбирая переплетенные тела.
- Ты, должно быть, шутишь? – сквозь зубы ответила она и улыбнулась пятилетней девочке с бледным лицом, которая лежала, свернувшись от истощения после приступа диареи. Она подхватила ее подмышки. – Иди сюда, милая, дай поднять тебя.
Ребенок был слишком слаб, чтобы протестовать; ее руки и ноги безвольно повисли. Состояние ее сестры было еще хуже. Возрастом не более года, она совсем не двигалась, и ее глаза глубоко запали от сильнейшего обезвоживания. Я взяла крошечную ручку и прищепила кожу между большим и указательным пальцем. Некоторое время вершинка на коже оставалась, потом медленно, очень медленно стал исчезать.
- Проклятие-проклятие, - прошептала я себе под нос и наклонилась, прислушиваясь и положа руку на грудную клетку девочки. Она была жива. Я едва могла слышать биение ее сердца, но оно билось. Если она истощена так, что не сможет пить или сосать, ее ничего не сможет спасти.
Я распрямилась, оглядывая комнату. Воды нет; пустая тыква валялась возле кровати. Как долго они были без воды?
- Бри, - произнесла я ровным, но настойчивым голосом. – Принеси воды. Быстро.
Она обтирала какой-то тряпкой тело старшей девочки, которую положила на пол. На мои слова она подняла глаза и, увидев мое лицо, уронила тряпку и быстро встала. Схватив чайник, который я сунула ей в руки, она исчезла, и я услышала ее шаги, пробегающие по двору.
Мухи облепили лицо Гортензии; я смахнула их сложенным платком. Когда ткань коснулась ее лица, оно дернулось. Она дышала; я видела, что ее раздутый от газов живот приподнимался.
Где же Пэдрик? На охоте?
За подавляющим смрадом опустошенных кишечников я уловила струйку слабого запаха и наклонилась, принюхиваясь. Кисловато-сладкий запах перебродивших яблок. Я перевернула женщину набок лицом ко мне. Под ее телом находилась пустая бутылка. Слабого запаха было достаточно, чтобы понять, что в ней находилось.
- Проклятие-проклятие, - снова пробормотала я. Больная и без воды, она выпила яблочной водки, чтобы утолить жажду или уменьшить боль от судорог. Логичный поступок, если бы не тот факт, что алкоголь производит мочегонный эффект. Он еще больше выводил жидкости из уже обезвоженного тела, не говоря уже о том, что еще больше раздражал кишечник.
Проклятие, неужели она поила водкой еще и детей?
Я наклонилась над старшей девочкой. Она лежала, словно тряпичная кукла, безвольно свесив голову на одно плечо. Однако кожа еще не совсем утратила упругость. Вершинка, оставшаяся после щипка кожи на руке, исчезла быстрее, чем у малышки.
Ее глаза открылись, когда я ущипнула ее. Это хорошо. Я улыбнулась ей и отогнала мух от ее полуоткрытого рта. Розовая оболочка внутри была сухая и липкая на вид.
- Привет, милая, - сказала я мягко. – Все в порядке. Я здесь.
И как это может помочь, подумала я. Черт побери, если бы я оказалась здесь днем раньше!
Я услышала торопливые шаги Бри и встретила ее у дверей.
- Мне нужно … - начала я, но она прервала меня.
- Мистер МакНейл в лесу! – сказала она. Я нашла его по пути к ручью. Он …
Чайник в ее руках был пуст. Я схватила его с криком отчаяния.
- Воды! Нужна вода!
Я сунула его снова в ее руки и бросилась к двери.
- Я найду его! Принеси воду! Поите их … сначала ребенка! Пусть Лиззи помогает тебе. Дымокур может подождать! Беги!
Сначала я услышала жужжание мух, и от отвращения моя кожа задрожала. На открытом воздухе они, привлеченные запахом, быстро обнаружили тело. Я судорожно вздохнула и пролезла сквозь кусты туда, где под деревом лежал Пэдрик.
Он был жив. Я увидела это сразу; мухи не покрывали его одеялом, а вились тучей, опускаясь и поднимаясь, когда он шевелился.
Он лежал, скорчившись, в одной рубашке; бутылка из-под воды находилась возле головы. Я опустилась на колени возле тела, оглядывая его. Его рубашка и ноги были запятнаны, также как и трава вокруг. Экскременты были водянистые и почти впитались в почву, но оставались и твердые отходы. Он заболел позже Гортензии и детей, иначе здесь была бы только вода с кровью.
- Пэдрик?
- Миссис Клэр, слава богу, - его голос был такой хриплый, что я едва различала слова. – Мои дети … Вы спасли их?
Он, трясясь, приподнялся на локте и попытался посмотреть на меня, но глаза слишком распухли от укусов.
- Я нашла их, - я ободряюще положила руку на него. – Ложитесь, Пэдрик. Подождите, пока я занимаюсь детьми, потом я помогу вам.
Он был очень болен, но его жизни не угрожала немедленная опасность. Детям угрожала.
- Не беспокойтесь за меня … - пробормотал Пэдрик, - не беспо … - Он качнулся, застонал, когда пришел новый приступ боли, и согнулся, словно его ударили в живот.
Я уже бежала к дому. На дороге были влажные пятна. Хорошо. Брианна уже принесла воды.
Амебная дизентерия? Пищевое отравление? Брюшной тиф? Сыпной тиф? Холера? Пожалуйста, боже, только не это. Все это и многое другое, что в настоящее время по совершенно очевидной причине называлось просто «кровавый понос». Не то чтобы это имело значение прямо здесь и сейчас.
Непосредственную опасность при желудочно-кишечных заболеваниях представляло обезвоживание. В попытке избавиться от раздражения, вызванного вторжением микробов, желудочно-кишечный тракт периодически освобождается, лишая организм воды, необходимой для циркуляции крови, для вывода отходов, для охлаждения тела посредством пота, для поддержания мозга и слизистых оболочек – для поддержания самой жизни.
Если есть возможность поддерживать водный баланс пациента с помощью внутривенного вливания солевого раствора и глюкозы, то со временем организм, скорее всего, вылечит себя сам. Без внутривенного вливания, остается только вливать жидкость орально или ректально, как можно быстрее и как можно чаще. Если есть возможность.
Если пациент принимает жидкость. Не думаю, что у МакНейлов была рвота; я не учуяла ее запах среди других в хижине. Вероятно, не холера, и это уже лучше.
Брианна сидела на полу возле старшей девочки, положив ее голову себе на колени, и держала чашку с водой возле ее рта. Лиззи с красным лицом стояла на коленях возле очага и разжигала огонь. Мухи летали над неподвижным телом женщины на кровати, а Марсали, наклонившись над маленьким ребенком на своих коленях, отчаянно пыталась ее напоить.
Я видела, как маленькая головка безвольно откинулась на ее колени, и вода стекала по впалым щекам.
- Она не может, - повторяла Марсали снова и снова. – Она не может, не может.
Игнорируя свой собственный совет относительно пальцев во рту, я сунула указательный палец в рот ребенку, надавливая на небо в попытке вызвать рвотный рефлекс. Он был; девочка захлебнулась водой во рту и резко выдохнула. Я почувствовала, как язык сильно прижался к моему пальцу.
Сосала. Она была ребенком, которого еще кормили грудью, и сосание являлось основным инстинктом для выживания. Я развернулась и взглянула на женщину, но взгляда на плоские груди и втянутые соски было достаточно. Тем не менее, я схватила одну грудь и потянула за сосок. Снова и снова, нет, ни капли молока в дряблой груди. Нет воды – нет молока.
Марсали, сообразив, что я делаю, рванула ворот своей блузы и прижала дитя к обнажившейся груди. Крошечные ножки ребенка с синюшными пальчиками, подогнутыми, словно увядшие лепестки, безжизненно свисали.
Я запрокинула лицо Гортензии, капая воду в ее открытый рот. Уголком глаза я видела, как Марсали одной рукой ритмично сжимала свою грудь, вызывая молоко, и мои собственные пальцы повторяли ее движения, массируя горло женщины, заставляя ее сглотнуть воду.
Ее кожа была липкой от пота, в основном, моего. Струйки влаги стекали по моей спине, щекотали между ягодицами, и я могла ощущать свой запах, странный металлический, как у меди.
Внезапно горло женщины дернулось, и я убрала руку. Гортензия захлебнулась, закашлялась, потом ее голова перекатилась набок, и желудок изверг свое содержимое. Я вытерла следы рвоты с ее губ и снова прижала чашку к ее губам. Ее губы не двигались; вода заполнила рот и вытекала на лицо и шею.
Среди жужжания мух я услышала голос Лиззи, спокойный и какой-то отстраненный, словно она говорила издалека.
- Не могли ли вы перестать ругаться, мэм? Дети могут вас услышать.
Я дернулась и оглянулась на нее, только сейчас осознав, что громко повторяла: «Черт, проклятие, черт!», пока работала.
- Да, - сказала я. – Извиняюсь. – И повернулась к Гортензии.
Я заставляла ее проглотить немного воды время от времени, но недостаточно, особенно с учетом того, что кишечник ее продолжал избавляться от содержимого. Проклятый понос.
Лиззи молилась.
- Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобой …
Брианна что-то пробормотала, произведя настойчивые звуки материнского ободрения.
- Благословен плод чрева Твоего Иисус …
Большим пальцем, прижатым к сонной артерии женщины, я почувствовала, как она стукнула, замерла и задергалась, словно телега с отсутствующим колесом. Ее сердце начало сдавать. Аритмия.
- Святая Мария, Матерь Божия …
Я стукнула кулаком по центру ее груди, потом еще и еще, с такой силой, что кровать под ее бледным телом содрогалась. Испуганные мухи взлетели с промокшей соломы.
- О, нет, - тихо произнесла Марсали за моей спиной. – О, нет, пожалуйста. – Я слышала этот неверящий голос прежде, смесь отрицания и мольбы, и поняла, что случилось.
- Молись о нас, грешных …
Как будто Гортензия тоже услышала, ее голова внезапно перекатилась набок, и глаза открылись, уставившись на Марсали и ребенка, хотя, я думаю, она ничего не видела. Потом глаза ее закрылись, и она сложилась, почти уткнувшись коленями в подбородок. Еще через мгновение ее голова откинулась назад, тело спазматически сжалось и резко расслабилось. Она не отпустит своего ребенка одного. Проклятый понос.
- Ныне и в час смерти нашей. Аминь. Радуйся, Мария, благодати полная …
Тихий голос Лиззи звучал механически; она повторяла слова молитвы неосознанно, как раньше ругалась я. Я держала руку Гортензии, считая ее пульс, но это была пустая формальность. Марсали горестно согнулась над ребенком, прижимая его к своей груди. Молоко, уже не способное ни накормить, ни поддержать, капало из набухшего соска, сначала медленно, потом быстрее, падая, как белый дождь, на маленькое неподвижное лицо.
Воздух все еще был удушающим, все еще заполненным запахами и мухами, а также звуками молитвы Лиззи, но хижина казалась пустой и странно тихой.
Потом снаружи послышались шаркающие шаги, звуки чего-то волочащегося по земле, кряхтение боли и страшного усилия. Потом звук падения и задушенный стон. Пэдрик вернулся к своему порогу. Брианна взглянула на дверь, но на ее руках все еще была старшая девочка и все еще живая.
Я осторожно опустила безжизненную руку женщины и пошла помогать.