Я проснулась, дезориентированная от плеска воды, капающей в деревянное ведро, резких запахов древесных опилок и типографской краски, более мягкого мускуса тела Джейми и жареного бекона, лязга оловянных тарелок и громкого рева мула. Последний звук сразу же вернул мне память, и я села, прижав простыню к груди.
Я была голой и находилась на чердаке печатной лавки Фергюса. Когда накануне мы собрались уезжать из Кингсессинга, во время короткой паузы между потоками дождя, то обнаружили Фергюса, укрывшегося в сарае для инструментов возле ворот. Мул Кларенс и две лошади были привязаны под его карнизом.
- Ты же не был здесь все это время! - воскликнула я, увидев его.
- Это продлилось так долго? - спросил он, приподняв темную бровь и бросив на Джейми тот понимающий взгляд, с которым французы, кажется, рождаются.
- Ммфм, - двусмысленно ответил Джейми и взял меня за руку. - Я приехал на Кларенсе, сассенах, но попросил Фергюса приехать немного позже с лошадью для тебя. Мул не может нести нас обоих, а моя спина не выдержит ходьбы так далеко.
- Что случилось с твоей спиной? - спросила я с подозрением.
- Ничего такого, чего не вылечил бы ночной сон в хорошей постели, - ответил он и, наклонившись, чтобы я могла поставить ногу ему в ладони, подбросил меня в седло.
Когда мы вернулись в печатную лавку, было уже темно. Я сразу же отправила Германа к Дженни в дом номер 17, чтобы сообщить, где я, но улеглась спать с Джейми до его возвращения. Я немного погадала, кто еще был в доме на Каштановой улице, и чем они занимались: все ли еще Хэл был пленником или Молодой Иэн решил его отпустить? Если нет, то убил ли Хэл Денни Хантера или его застрелила миссис Фигг?
Джейми сказал мне, что оставил Иэна контролировать ситуацию или ряд ситуаций; кажется, накануне много всего произошло. Все это казалось нереальным, словно во сне, как события, в которых участвовала я сама, так и те, о которых Джейми рассказал мне по дороге обратно. Единственное яркое реальное воспоминание – это наш разговор в саду и то, что последовало за ним в сарае для рассады. В моей плоти все еще чувствовались его отголоски.
Внизу явно готовился завтрак. Помимо восхитительного запаха жареного бекона, я чувствовала запах поджаренного дрожжевого хлеба и свежего меда. Мой желудок громко заурчал, и этот звук как будто вызвал шаги на ведущей на чердак лестнице. Кто-то медленно поднимался, и на случай, если это был не Джейми, я схватила рубашку и поспешно натянула ее через голову.
Это был не Джейми. В поле зрения медленно появился оловянный поднос, на нем стояла тарелка, полная еды, миска с кашей и глиняная кружка с чем-то дымящимся – не чай, и не пахло кофе. Когда поднос поднялся выше, под ним появилось сияющее лицо Генри-Кристиана, который балансировал им на голове.
Я задержала дыхание, пока он не поднялся, а потом, когда он снял поднос с головы и протянул его мне с церемонным поклоном, зааплодировала.
- Merveilleux![1] - похвалила я его, и он ухмыльнулся от уха до уха.
- Фелисите хотела, - гордо сказал он, - но она еще не может носить полный поднос.
- Ну, не все могут. Спасибо, дорогой, - я наклонилась, поцеловала его – темные волосы мальчика пахли дровяным дымом и чернилами – и взяла кружку. - Что это?
Он с сомнением посмотрел на нее и пожал плечами.
- Что-то горячее.
- Так и есть, - я обхватила кружку ладонями. Ночью на чердаке было тепло, под крышей сохранялась дневная жара, но почти всю ночь шел дождь, и холодная сырость проникала через отверстия в крыше. Четыре или пять сосудов, поставленных под капли, создавали симфонию звенящих звуков. - Где Grand-pére[2]?
Лицо Генри-Кристиана тут же ярко покраснело, а губы плотно сжались, и он энергично покачал головой.
Что? - удивленно спросила я. - Это секрет?
- Не говори ей! - донесся пронзительный голос Джоани из магазина внизу. - Grand-pére сказал не говорить!
- О, сюрприз, да? - спросила я, улыбаясь. - Ну, тогда тебе лучше спуститься и помочь твоей маме, чтобы не выдать секрет по ошибке. - Он хихикнул, прижав руки ко рту, затем откинул голову, сделал резкий прыжок и перевернулся назад, ловко приземлившись на руки. Он прошелся на них до лестницы, расставив коренастые маленькие ножки, чтобы удержать равновесие, и на мгновение мое сердце ушло в пятки, когда я подумала, что он попытается спуститься по лестнице вверх ногами. Однако он снова перевернулся, аккуратно приземлившись на краю люка, и ускакал из вида, как белка, хихикая всю дорогу вниз.
Улыбнувшись, я взбила скудную подстилку и села, прислонившись спиной к стене. Мы спали на плоском тюфяке из старой соломы из конюшни, которая довольно сильно пахла Кларенсом, и на наших полувысохших плащах, накрытых запасной простыней и рваным одеялом, хотя Джоани и Фелисити дали нам одну из своих перьевых подушек. Поднос стоял на бочонке с чернильным порошком. Меня окружали стопки бумаги, накрытые пропитанной маслом льняной тканью для защиты от протечек. Часть из них была чистыми листами, часть – брошюрами, проспектами, плакатами или непереплетенными книгами, ожидающими доставки покупателям или переплетчику.
Я слышала громкий голос Марсали внизу в жилых помещениях, но никаких мужских голосов. Фергюс и Герман, должно быть, отправились с мулом Кларенсом развозить по утрам «Л’Оньон», сатирическую газету, основанную Фергюсом и Марсали в Северной Каролине.
Обычно «Л’Оньон» выходил еженедельно, но на моем подносе лежал экземпляр сегодняшнего специального выпуска с карикатурой на первой странице, изображающей британскую армию в виде стаи тараканов, бегущих из Филадельфии с волочащимися за ними рваными флагами и транспарантами, полными бесполезных угроз. Большой башмак с пряжкой, на котором было написано «Генерал Вашингтон», давил некоторых из самых отстающих тараканов.
В середине каши медленно таял большой комок непрозрачного желтовато-белого меда; я размешала его, налила немного сливок и устроилась, чтобы насладиться завтраком в постели, вместе со статьей, в которой сообщалось о скором въезде в Филадельфию генерала Арнольда. Арнольд вступал в должность военного губернатора города, статья приветствовала его и восхваляла его военную репутацию и доблестные подвиги в Саратоге.
«Как скоро? - подумала я, отложив газету с легкой дрожью. - Когда?» У меня было чувство, что это было – будет - гораздо позже, когда обстоятельства превратят Бенедикта Арнольда из патриота в предателя. Но я не знала – когда.
Это не имеет значения, твердо сказала я себе. Я не могла этого изменить. И задолго до того, как это произойдет, мы благополучно вернемся в Ридж, восстановим наш дом и нашу жизнь. Джейми жив. Все будет хорошо.
Зазвонил колокольчик над дверью магазина внизу, и послышался возбужденный говор, когда дети выбежали из кухни. Мягкий гул голоса Джейми проплыл над суматохой пронзительных приветствий, и я уловила среди них голос ошеломленный Марсали.
- Папа! Что ты надел?
Испуганная, я выбралась из своего гнезда и на четвереньках подобралась к краю, чтобы посмотреть вниз. Джейми стоял с перекинутым через руку плащом посреди восхищенных детей – его распущенные волосы были усеяны каплями дождя – одетый в темно-синюю форму офицера континентальной армии.
- Иисус Рузвельт Христос! - воскликнула я. Он поднял голову и встретился со мной глазами с видом провинившегося щенка.
- Прости меня, сассенах, - сказал он извиняющимся тоном. - Я должен.
*.*.*
Он поднялся на чердак и втянул за собой лестницу, чтобы не пустить детей наверх. Я быстро одевалась – или пыталась – пока он рассказывал о Дэне Моргане, Вашингтоне и других континентальных генералах. О предстоящей битве.
- Сассенах, я был должен, - снова повторил он. - Мне жаль.
- Я знаю, - сказала я. - Ты должен. - Губы мои застыли. - Я … мне тоже жаль.
Я пыталась застегнуть дюжину маленьких пуговок, на корсете моего платья, но руки тряслись так сильно, что я даже не могла ухватить их. Я прекратила попытки и достала щетку из сумки, которую он принес мне из дома на Каштановой улице.
Он произвел тихий звук в горле и взял щетку из моих рук. Он отбросил ее на нашу импровизированную кровать и обнял меня, тесно прижав к своей груди. Ткань его нового обмундирования пахла индиго, ореховой скорлупой и землей и ощущалась очень жесткой на моем лице. Я не могла перестать дрожать.
- Поговори со мной, nighean[3], - прошептал он в мои спутанные волосы. - Я боюсь, и я не хочу сейчас чувствовать себя таким одиноким. Поговори со мной.
- Почему это всегда должен быть ты? - выпалила я ему в грудь.
Это заставило его рассмеяться, немного дрожа, и я поняла, что не вся дрожь исходит от меня.
- Это не только я, - сказал он и погладил меня по волосам. - Сегодня готовятся еще тысячи мужчин, которые тоже не хотят воевать.
- Я знаю, - снова сказала я. Мое дыхание стало немного ровнее. - Я знаю. - Я отвернула лицо в сторону, чтобы вдохнуть воздух, и вдруг совершенно неожиданно расплакалась.
- Прости, - выдохнула я. - Я не хотела … я н-не хочу рас-страивать тебя сильнее. Я … я … Джейми, когда я узнала, что ты жив, я так хотела вернуться домой. Вернуться домой вместе с тобой.
Его руки сжали меня сильнее. Он не говорил, и я знала, что он не мог.
- Я тоже, - прошептал он, наконец. - И мы вернемся, a nighean, обещаю.
Снизу до нас доносились звуки: крики детей, бегающих взад-вперед между лавкой и кухней, Марсали, напевающей себе под нос на гэльском, пока она делала новые чернила для печатного станка из лака и сажи. Дверь открылась, и в комнату ворвался прохладный дождливый воздух вместе с Фергюсом и Германом, добавляя их голоса к веселой суматохе.
Мы стояли, обнявшись, дома и бездомные одновременно, балансируя на острие ножа опасности и неизвестности. Но вместе.
- Ты не пойдешь на войну без меня, - твердо сказала я, выпрямляясь и шмыгая носом. - Даже не думай.
- Я и не думал об этом, - серьезно заверил он меня, потянулся вытереть свой нос рукавом мундира, передумал и остановился, беспомощно глядя на меня. Я рассмеялась – дрожащим смехом, но это был смех – и дала ему носовой платок, который я автоматически засунула себе за пазуху, когда застегивала корсет. Как и у Дженни, у меня всегда был платок.
- Сядь, - сказала я, сглотнув, и взяла расческу. - Я заплету тебе косичку.
Он вымыл волосы сегодня утром; они были чистые и влажные, мягкие рыжие пряди, прохладные в моих руках, и пахли – странно – французским мылом с бергамотом. Я неожиданно затосковала по запаху пота и капусты, который окружал меня всю ночь.
- Где ты мылся? - спросила я с любопытством.
- В доме на Каштановой улице, - ответил он. - Меня заставила сестра. Она сказала, что я не могу быть генералом, пахнущим как протухший ужин, а горячей воды там было в избытке.
- Она заставила? - пробормотала я. - Эм-м ... говоря о Каштановой улице ... как там его светлость герцог Пардлоу?
- Дженни сказала, что ушел до рассвета, - ответил он, наклонив голову, чтобы мне было удобнее. Его шея была теплой под моими пальцами. - По словам Иэна, Денни Хантер сказал, что герцог достаточно здоров, чтобы уйти, при условии, что он возьмет с собой фляжку твоего волшебного зелья. Поэтому миссис Фигг вернула ему его штаны – с некоторой неохотой, как я понимаю – и он ушел.
- Куда ушел? - спросила я. В его волосах серебра стало значительно больше, чем раньше. Меня это не расстраивало. Меня расстраивало то, что я не была с ним так долго и не видела, как медленно он меняется, день за днем.
- Иэн его не спрашивал. Но он сказал, что миссис Фигг назвала герцогу имена некоторых друзей лорда Джона, лоялистов, которые все еще могут быть в городе. И его сын здесь в городе, не так ли? Не беспокойся за него, сассенах, - он повернул голову, чтобы улыбнуться мне. - Его светлость – человек, которого трудно убить.
- Ага, рыбак рыбака видит издалека, - едко заметила я. Я не спросила, зачем Джейми отправился на Каштановую улицу. Я знала, что он хотел узнать, появился ли Джон. Очевидно, нет, и легкий холодок пробрал меня до глубины души.
Я шарила в кармане в поисках ленты, чтобы завязать косичку, когда свежий сквозняк пронесся по чердаку. Я обернулась, посмотреть, откуда дует ветер, и увидела Германа, который, держась за веревку, влазит в дверь, через которую тюки и бочонки можно было спускать с чердака на повозки внизу.
- Bonjour, Grand-pére[4], - сказал он, стирая паутину с лица, когда приземлился, и поклонился Джейми с большой формальностью. Он повернулся и поклонился мне тоже. - Comment ça va, Grand-mère?[5]
- Пре… - начала я автоматически, но была прервана Джейми.
- Нет, - решительно сказал он. - Ты не идешь.
- Пожалуйста, дедушка! - формальный вид Германа мгновенно исчез, сменившись мольбой. - Я могу быть полезным!
- Я знаю, - сухо сказал Джейми. - Твои родители никогда бы меня не простили, если бы ты пошел со мной. Я даже не хочу знать, чем ты можешь помочь, но ...
- Я мог бы доставлять сообщения! Я умею ездить верхом, вы же знаете, вы сами меня научили! И мне уже почти двенадцать!
- Ты знаешь, насколько это опасно? Если британский снайпер не снимет тебя из седла, кто-нибудь из ополченцев ударит тебя по голове, чтобы украсть лошадь. И я умею считать. Тебе еще нет и одиннадцати, так что не стоит пытаться обманывать меня.
Очевидно, опасность не вызывала у Германа никаких страхов. Он нетерпеливо пожал плечами.
- Ну, тогда я мог бы быть ординарцем. Я могу найти еду где угодно, - добавил он хитро. На самом деле он был очень опытным воришкой, и я задумчиво посмотрел на него. Джейми перехватил мой взгляд и сердито посмотрел на меня.
- Даже не думай, сассенах. Его поймают на воровстве и повесят или высекут на месте, и я ничего не смогу сделать.
- Никто меня никогда не ловил! - заявил Герман, профессиональная гордость которого была задета. - Ни разу!
- И не поймают, - заверил его дед, устремив на него стальной взгляд. - Когда тебе будет шестнадцать, может быть ...
- О, да? Бабушка Джанет говорит, что вам было восемь, когда вы впервые отправились в набег со своим отцом!
- Угон скота – это не то же самое, что война, - сказал Джейми. - А твоя бабушка Джанет должна держать рот закрытым.
- Да, я передам ей, что вы так сказали, - недовольно ответил Герман. - Она говорит, что вас ударили по голове мечом.
- Да. И если повезет, ты доживешь до старости с целыми мозгами в отличие от твоего деда. Оставь нас, парень, твоей бабушке нужно надеть чулки, - он встал и, взяв лестницу, спустил ее вниз, а затем твердо подтолкнул Германа к ней.
Он стоял, строго глядя вниз, пока недовольный Герман не достиг пола внизу, приземлившись с громким стуком.
Джейми вздохнул, выпрямился и осторожно потянулся, немного постанывая.
- Бог знает, где мы будем спать сегодня ночью, сассенах, - заметил он, взглянув на нашу жесткую подстилку. - Ради моей спины, надеюсь, постель будет немного мягче, чем эта. - Он внезапно ухмыльнулся мне. - Ты хорошо спала?
- Никогда не спала лучше, - заверила я его, разглаживая ленту. На самом деле, у меня болело почти все тело за исключением, разве что, макушки. Если на то пошло, я почти не спала, и он тоже. Мы провели часы темноты в медленном и бессловесном исследовании, снова знакомясь с телами друг друга ... и, ближе к рассвету, снова соприкоснулись душами. Теперь я нежно коснулась его затылка, и он положил на нее свою ладонь. Я чувствовала себя одновременно и прекрасно, и глубоко несчастной и не знала, какое чувство преобладает.
- Когда мы уйдем?
- Как только ты наденешь чулки, сассенах. И приведешь в порядок волосы. И застегнешь пуговицы, - добавил он, поворачиваясь и замечая мое чрезмерное декольте. - Давай, я помогу.
- Мне понадобится мой медицинский сундучок, - сказала я, скосив глаза, наблюдая, как его ловкие пальцы скользят по моей груди.
- Я принес его, - заверил он меня и немного нахмурился, сосредоточив взгляд на непокорной пуговице. - Это прекрасное платье. Думаю, его светлость купил ее для тебя?
- Да, - я колебалась мгновение, мне бы хотелось, чтобы он сказал «Джон» вместо «его светлость». Мне также хотелось бы знать, где Джон, и что с ним все в порядке. Но сейчас, похоже, не время говорить об этом.
Джейми наклонился вперед и поцеловал меня в верхнюю часть груди, его дыхание согрело мою кожу.
- Я не знаю, будет ли у меня сегодня кровать, - сказал он, выпрямляясь. - Но будь то перина или солома, обещаешь ли ты разделить ее со мной?
- Всегда, - сказала я и, взяв плащ, встряхнула его, накинула на плечи и смело улыбнулся ему. - Что ж, идем.
*.*.*
Дженни отправила мой медицинский сундучок с Каштановой улицы, а вместе с ней и большую посылку с травами из Кингсессинга, которую доставили туда накануне вечером. С предусмотрительностью шотландской домохозяйки она также включила фунт овсянки, мешочек соли, упаковку бекона, четыре яблока и шесть чистых носовых платков. А также аккуратный тючок ткани с краткой запиской, в которой говорилось:
«Дорогая сестра Клэр,
Похоже, у тебя нет ничего подходящего для того, чтобы пойти на войну. Я предлагаю тебе одолжить на время фартук Марсали, который она использует при печатной работе, также отправляю две мои фланелевые нижние юбки и самые простые вещи, которые миссис Фигг смогла найти в твоем гардеробе.
Позаботься о моем брате и скажи ему, что его чулки нужно заштопать, потому что он не заметит, пока не протрет дырки на пятке и не натрет волдыри.
Твоя золовка,
Джанет Мюррей»
- Как же это получилось, что у тебя есть подходящая одежда для войны? - спросила я, разглядывая Джейми в его индиговом великолепии. Он, казалось, был упакован полностью, от мундира с эполетами и знаками различия бригадного генерала до желтовато-коричневого жилета и кремовых шелковых чулок. Высокий и стройный, с темно-рыжими волосами, аккуратно уложенными и перевязанными черной лентой, он определенно привлекал внимание.
Он опустил глаза и посмотрел на себя.
- Ну, рубашка и штаны мои; они были у меня, когда я приехал из Шотландии. Но когда вчера я вернулся в Филадельфию, я сначала нашел Дженни, рассказал ей о генерале Вашингтоне и попросил ее позаботиться о моем обмундировании. Поэтому она сняла с меня мерки и нашла портного и его сына, которые шьют форму, и запугала их, заставив работать всю ночь, чтобы сшить мундир и жилет. Бедняги, - добавил он, осторожно вытаскивая нитку из края манжеты. - А как получилось, что ты осталась без подходящей одежды, сассенах? Неужели его светлость посчитал неприличным для тебя лечить людей и заставил тебя сжечь рабочую одежду?
Это было сказано шутливым тоном, который должен был предполагать полную невинность со стороны говорящего, в то же время ясно показывал, что намерения его не были добрыми, и подразумевал невысказанное «Я не говорю, что не стану поднимать из-за этого шум позже». Я многозначительно посмотрела на медицинский сундук, который мне подарил Джон, затем снова на Джейми, слегка сузив глаза.
- Нет, - сказала я небрежно. - Я пролила на нее купорос, делая … эфир. - От воспоминаний мои руки слегка задрожали, и мне пришлось поставить чашку с крапивным чаем, который я пила.
- Иисусе, сассенах, - пробормотал Джейми – Фелисити и Джоан стояли на коленях у его ног, споря друг с другом, пока деловито полировали латунные пряжки его башмаков – и встретил мой взгляд поверх их голов. - Скажи мне, что ты не делала его пьяной.
Я глубоко вздохнула, заново переживая произошедшее и стараясь отрешиться от воспоминания. Вот я стою в жарком полутемном сарае за домом со скользкими стеклянными сосудами в моих вспотевших руках ... затем летящая жидкость – она едва не попала мне в лицо – тошнотворный запах и магически расширяющиеся, дымящиеся дыры в моем тяжелом холщовом фартуке и юбке под ним. Тогда мне было все равно, буду ли я жить или умру, пока не стало ясно, что я умру в ближайшие несколько секунд. Это все меняло. Не отвратило меня от мысли совершать самоубийство, но шок от почти произошедшего несчастного случая заставил меня более тщательно задуматься о том, как это сделать. Одно дело – перерезать себе вены, другое – умирать обезображенной в медленной агонии.
- Нет, не была, - сказала я и, взяв чашку, неторопливо сделала глоток. - Я ... Просто был жаркий день. Мои руки вспотели, и банка выскользнула. - Он на мгновение закрыл глаза, слишком ясно представив себе эту сцену, затем потянулся через гладкую темную голову Фелисити, чтобы коснуться моей щеки.
- Не делай его больше, хорошо? - тихо сказал он. - Никогда.
Честно говоря, от мысли, чтобы снова сделать эфир, у меня вспотели ладони. Химически это несложно, но ужасно опасно. Одно неверное движение, немного больше купороса, больше на несколько градусов тепла ... Джейми не хуже меня знал, насколько взрывоопасна эта штука. Я видела в его глазах воспоминание о пламени в Большом доме, поднимающемся вокруг нас. Я сглотнула.
- Я не хочу, - честно сказала я, - но без него, Джейми, я не смогу делать то, что могу с ним. Если бы не было эфира, Эйдан был бы мертв, так же как племянник Джона, Генри.
Он сжал губы и посмотрел так, словно считал, что Генри Грей не имел значения, но он любил маленького Эйдана МакКоллума Хиггинса, которому я удалила аппендикс в Ридже с помощью своей первой порции эфира.
- Бабушка должна помогать людям чувствовать себя лучше, дедушка, - укоризненно сказала Джоани, вставая, и хмуро глядя на Джейми. - Мама говорит, это ее призвание. Она просто не может.
- Я прекрасно это знаю, - заверил он ее. - Но она не должна взрывать себя при этом. В конце концов, кто будет заботиться обо всех больных людях, если куски твоей бабушки будут валяться на земле?
Фелисити и Джоани обе посчитали этот образ уморительным; мне было менее весело, но я ничего не сказала, пока они не отнесли тряпки и уксус обратно на кухню. Мы остались в спальной части жилых помещений, собирая наши сумки и узлы для отъезда, и на некоторое время остались одни.
- Ты сказал, что боишься, - тихо сказала я, глядя на катушки грубых ниток и свертки шелковой нити, которые я укладывала в деревянную коробку вместе с несколькими иглами для швов. - Но это не остановит тебя, и ты будешь делать то, что считаешь нужным, не так ли? Я боюсь за тебя, и это, конечно, тебя тоже не остановит. - Я старалась говорить без горечи, но он был так же чувствителен к тону голоса, как и я.
Он на мгновение замолчал, разглядывая свои блестящие пряжки на башмаках, затем поднял голову и прямо посмотрел на меня.
- Ты думаешь, если сказала мне, что мятежники победят, я могу уйти?
- Я ... нет, - я захлопнула крышку сундучка, не глядя на нее. Я не могла отвести от него взгляд. Его лицо было спокойно, но его глаза пристально смотрели на меня. - Я знаю, что ты должен. Я знаю, что это часть того, кем ты являешься. Ты не можешь стоять в стороне и оставаться тем, кто ты есть. Это примерно моя точка зрения ...
Он прервал меня, шагнув вперед и схватив меня за запястье.
- И кем ты меня считаешь, сассенах?
- Проклятым мужиком, вот кем! - я вырвалась и отвернулась, но он положил руку на мое плечо и повернул лицом к себе.
- Да, я проклятый мужик, - сказал он, и едва уловимый след сожаления коснулся его губ, но глаза были синими и спокойными.
- Ты думаешь, что смирилась с тем, кто я есть, но я думаю, ты не знаешь, что это значит. Быть тем, кто я есть, не означает только то, что я пролью свою собственную кровь, когда это необходимо. Это означает, что я должен пожертвовать другими людьми ради своего дела – не только тех, кого я убиваю как врагов, но и тех, кого я считаю друзьями ... или родственниками. - Его рука упала. Он повернулся к двери, сказав. - Приходи, когда будешь готова, сассенах.
*.*.*
Я мгновение стояла, моргая, затем помчалась следом за ним, оставив неупакованную сумку.
- Джейми
Он стоял в печатной лавке, держа на руках Генри-Кристиана, и прощался с девочками и Марсали. Германа не было видно, без сомнения он дулся. Джейми вскинул голову, посмотрев на меня, затем улыбнулся.
- Я не собирался оставить тебя, сассенах. И я не тороплю тебя. Ты …
- Я знаю. Я просто … я должна тебе что-то сказать.
Детские головки повернулись ко мне, как птенцы в гнезде, с открытыми от любопытства мягкими розовыми ртами. Мне пришло в голову, что лучше было подождать, пока мы не отправимся в дорогу, но мне казалось срочным рассказать ему сейчас, не только чтобы облегчить его беспокойство, но и чтобы дать ему понять, что я поняла.
- Это об Уильяме, - выпалила я, и лицо Джейми на мгновение затуманилось, как зеркало, на которое дунули. Да, я поняла.
- Иди ко мне, a bhalaich[6], - сказала Марсали, забирая Генри-Кристиана у Джейми и ставя его на пол. - Уф! Ты весишь больше меня, малыш! Пойдемте, девочки, дедушка пока не уходит. Помогите мне принести бабушкины вещи.
Дети послушно убежали за ней, хотя все еще оглядывались на нас с разочарованным любопытством. Дети ненавидят секреты, если только сами их не хранят. Я посмотрела им вслед, затем снова повернулась к Джейми.
- Я не знаю, знают ли они об Уильяме. Думаю, Марсали и Фергюс знают.
- С тех пор как Дженни им рассказала. Да, знают, - он закатил глаза в кратком смирении, затем уставился на мое лицо. - Что такое, сассенах?
- Он не может сражаться, - сказала я и выдохнула. - Неважно, что собирается делать британская армия. Уильяма освободили условно-досрочно после Саратоги. Он находится в армии соглашения. Ты знаешь об этом?
- Знаю, - он взял мою руку и сжал ее. - Ты имеешь в виду, что ему нельзя брать в руки оружие, пока его не обменяли, а его не обменяли, так ведь?
- Да. Никакого обмена, пока король и конгресс не придут к соглашению об этом.
Его лицо внезапно ожило от облегчения, а я тоже испытала облегчение, увидев это.
- Джон месяцами пытался обменять его, но никакой возможности нет, - я отмахнулась от вопроса взаимоотношений конгресса и короля взмахом свободной руки и улыбнулась ему. - Тебе не придется встретиться с ним на поле боя.
- Taing do Dhia[7], - произнес он, на мгновение закрыв глаза. - Я думал об этом днями, когда не беспокоился о тебе, сассенах, - добавил он, открывая глаза и глядя на меня, - Третий раз – это судьба. И это действительно была бы злой судьбой.
- Третий раз? - спросила я. - Что ты ... Ты отпустишь мои пальцы? Они онемели.
- Ох, - сказал он, нежно поцеловал их и отпустил. - Да, прости, сассенах. Я имел в виду, что стрелял в парня дважды и каждый раз промахивался не более чем на дюйм. Если это случится снова … Не всегда можно сказать, что может произойти в бою, а несчастные случаи происходят. Я видел сон сегодня ночью, и ... Нет, неважно. - Он отмахнулся от сна и отвернулся, но я положила руку ему на плечо. Я знала его сны, и я слышала, как он стонал прошлой ночью, борясь с ними.
- Каллоден? - тихо спросила я. - Он снова вернулся? - Я надеялась, что это был Каллоден, а не Уэнтуорт. Он просыпался от снов об Уэнтуорте вспотевшим и напряженным и не мог выносить прикосновений. Прошлой ночью он не проснулся, но дергался и стонал, пока я не обняла его, и он не затих, уткнувшись головой мне в грудь.
Он слегка пожал плечами и коснулся моего лица.
- Он никогда не покидал меня, сассенах, - сказал он так же тихо. - Он никогда не исчезнет. Но мне легче спать рядом с тобой.