Понятно, что Иринка не для того приходила, чтобы верхом покататься. Вернее, не только для того. Она хотела о чём-то попросить. Но не решилась. Застеснялась. Или гордость не позволила. Просить, значит, признать себя младшей. А может быть, он отбил желание поговорить своим видом. Обиделся, видишь ли... А чего обижаться, если не складывается? В чём её вина, если она не может воспринимать его иначе, как брата?
Так что всё-таки она хотела? Скорей всего что-то не ладится в приюте. Ну да, детишки сейчас пошли такие: оторви и брось. Особенно, когда на них нет никакого укорота! Кто их там во сне в рамки вставит? Шлепок и тот не чувствителен. А угол... Что угол, если они сквозь стены проходят?
Этот сон у него был свободный. Нерабочий. Митрич человек занятый и о тренировках предупреждал заранее. А почему бы и не сходить в приют, не осмотреться? Дорогу Лёшка знал. Вернее, так - был там разок с Рубеном. По правилам ему, как несовершеннолетнему, там, в приюте этом, следовало отметиться, чтобы войти в пассив Сеттории. То есть, встать на учёт, выражаясь языком Яви. Как допризывнику в военкомате. Но о том, чтобы посещать приют постоянно, речи не было. Штучный у него был талант. Так объяснил Рубен. Да и научиться там он ничему не мог. В приюте собирались главным образом "самоходы": те, кто был предрасположен к перемещению в Аите и шатался с детских лет по межсонью и чужим снам.
Некоторых отлавливали в межсонье, а иные приходили в приют сами. Из любопытства. В межсонье эта мелочь - "ходики", как называл их Рубен - тоже группировалась. Но вне снов было и опасно, и скучновато. Особенно, когда обшаришь все окрестности и всё более-менее интересное уже изучишь.
А вот для Лёшки перемещение в снопространстве было проблемой. Подвигал взад-вперёд дачную калитку, полагая, что ассоциация поможет ему открыть выход в межсонье... Но то, что легко получалось у Рубена и Митрича, да и у Иринки, у него совсем не вышло. Потеряв надежду, разозлился, пнул калитку ногой, а она вдруг, будто получив от его эмоции импульс, легко откатилась и за ней замаячил сумрак нечейного пространства.
- А ларчик просто открывался, - буркнул Лёшка и, поколебавшись - всё-таки впервые делал это самостоятельно - вошёл в межсонье. Некоторое время присматривался, словно приучал глаза к темноте. И действительно, постепенно развиднелось. Не так, чтобы очень. Густые сумерки. Но всё-таки! Ведь начиналось когда-то с непроглядной темноты. От скал вдруг метнулся тёмный сгусток, но, напружинившись, Лёшка тут же расслабился, разглядев светящуюся полоску ошейника. Флинт. Вот как он сюда попадает и что тут делает?
- У, скотиняка вездесущая! Носит тебя нелёгкая, - Лёшка потрепал пса по шее, глубоко запуская пальцы в шерсть, - ну тогда, раз такой умный, то и дорогу ищи. А ну стой. Дай-ка я на тебя влезу. Зря ты что ли ростом с лошадь? Флин глухо побурчал что-то недовольно, но препятствовать оседланию не стал и сразу же пошёл резвой рысью, видимо, не сомневаясь в том, что правильно понял по поводу места назначения.
- Ну и куда ты меня привёз? - вокруг был такой же сумрак, как и везде и даже намёка на признаки обжитого места не было.
Но пёс никак не отреагировал, всем своим видом, давая понять, что он своё дело сделал, даже более того, своё и лошадиное, а остальное его не касается. Но тьма вдруг чуть раздвинулась, словно занавес на сцене, в проёме появилась Иринка, без удивления, словно ждала, а, может, и ждала, сказала:
- Заходи... - и добавила, - а я в поезде еду. Забралась на вторую полку от всех подальше и сюда.
Лёшка свистнул было Флинта, но тот уселся, упёршись лапами в землю. Мол, попробуй сдвинь. Да уж этого буйвола не сдвинуть без бульдозера. Может, уменьшить его? Словно услышав его мысли, а может и услышал, Флинт недовольно зарычал.
- Он в чужой сон не пойдёт, - объяснила Иринка.
- Ну и пусть сидит, - отмахнулся Лёшка. И даже не спросил, а потребовал ответа, - рассказывай, что случилось?
Ничего особенного у неё не случилось. Просто не заладилось у Иринки с воспитательной работой. Она так и сказала:
- Они хорошие. Особенно малыши... Но ... Как тебе объяснить? - она замялась, и Лёшка остановил её, безапелляционным: "Ладно, разберёмся"... Понятно, охламоны переходного возраста не дают прохода молодой, симпатичной воспитательнице. Может быть, даже пристают.
Она посмотрела на него с интересом. И что-то такое мелькнуло во взгляде, то ли лукавое, то ли ироническое, на что он не обратил внимания.
- А что тут и малыши есть? - спросил Лёшка. Исходя из своего опыта, он полагал, что в осмысленный сон люди приходят исключительно в осмысленном возрасте.
- Ой, ещё какие! - воскликнула Иринка. - Один мальчонка лет трех. Такой шустрый... По межсонью бегает, как по собственной квартире.
- Но с ним-то ты, наверное, справляешься...
- С ним -да... - кивнула она и снова как-то странно на него посмотрела, словно хотела что-то добавить, но не решилась. А потом заговорила о другом, - Полюбуйся на моих сорванцов.
Взяла его за руку и провела под тень густых крон деревьев. Тень была густая, плотная, как маскировочная сеть.
- Наблюдательный пункт для воспитателей? - хмыкнул Лёшка.
- Ну что-то вроде, - согласилась Иринка. - Видишь они там, в беседках?
- Вижу, - ответил Лёшка и пошутил неудачно, - девочки налево, мальчики - направо.
Иринка укоризненно покачала головой. Но выговаривать Лёшке не стала.А сказала:
- Тебе ничего делать не надо. Просто я буду знать, что на кого-то могу опереться.
- На меня можешь, - улыбнулся Лёшка, фривольничая.
- Я знаю, - ответила Иринка совершенно серьёзно.
- Пошёл я. Мы с тобой вроде как незнакомы? Я новенкий? Правилно?
Она кивнула. Улыбнулась и исчезла - наверное, переместилась куда-то, где положено быть воспитателю. Лёшка вошёл в сомус. Под ноги мягко пружиня упругой травой зелёная лужайка, крест-накрест перечеркнутая дорожками, засыпанными чистым, жёлтым, как сливочное масло, песком. По дорожкам бегал малыш, урча и бибикая. Несколько разновозрастных девочек на скамейке обсуждали какие-то свои девичьи проблемы. Центром компании была красивая - как-то не по-русски красивая - девочка. Очень взрослая, яркая, уверенная. Пацаны - человек семь - собрались в дальнем секторе лужайки. Там верховодил подросток Лёшкиных лет.
С любопытством оглядываясь - ему, действительно, было интересно - Лёшка пошёл поначалу к пацанам, но вдруг, передумав, резко повернул к девчонкам. Те перестали болтать, насторожились и принялись поглядывать на него, стараясь скрывать любопытство. Девочки постарше смотрели оценивающе, младшие с некоторым испугом. Только брюнетка рассматривала его с откровенным интересом. И, насколько можно было понять, Лёшка её заинтересовал, но не более, чем всё новое, что пока ещё хранит тайну неизвестности. Лёшка подошёл и вежливо, подчёркнуто скромно, как и полагается новичку, поздоровался. А потом назвал себя. Не чинясь, не паспортным именем, но и не дворовым, а домашним: Лёша. Было это рискованно. И он рискнул проверить, какую реакцию вызовет именно такая форма. Именно у брюнетки, конечно.