Новиков Владимир Николаевич
Трофейная гармошка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ИЗ ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЙ МОЕГО ОТЦА.Находит солдат рядом с махорочным кисетом ещё один тугой мешочек - с землей, горсть который он прихватил у старого овина, уходя на жестокую сечу. Просил тогда, в лихую годину, земляка-однополчанина перед самой атакой: -Если убьют раньше, посыпь, брат, на могилку из моего мешочка родной землицы! - И ты, брат, в случае чего, из моего мешочка посыпь. На мою, - соглашался земляк.
  Трофейная гармошка
  
  
  1
  
  Коленьку, своего второго сына, Мария Григорьевна родила аккурат девятого мая. Но не в День Победы, а на семь лет раньше этого великого праздника. Не ведала она, простая безграмотная крестьянка, не гадала, что придётся ей через семь лет, и уже каждый год в дальнейшем, отмечать день рождения её второго ребёнка с великими слезами радости и печальными воспоминаниями о муже, пропавшем без вести в октябре сорок третьего года в жуткой мясорубке второй мировой войны. Муж её Тимофей Иванович был на селе уважаемым человеком, работал бригадиром, выучился грамоте в церковно-приходской школе и слыл среди односельчан набожным человеком. Перед первой мировой он часто ходил со своим отцом на все службы в Казанскую церковь в казачьей станице Крутоярская, когда его семья ещё жила там, и отец его был старостой в этой станичной церкви. После революции Казанский храм разрушили, вскоре семья Тимофея Ивановича в поисках лучшей доли, убегая от раскулачивания, переехала жить в другую деревню - через речку, в прибрежное казахское село Кост-Арал. Казахов советская власть почему-то не раскулачивала, поэтому спасались крепкие русские мужики-хозяйственники от репрессий властей и сибирских ссылок в казахских степных сёлах.
   Мария Григорьевна тоже искренне верила в Бога, не доверяя многочисленным атеистическим агиткам пролетарских вождей и писателей, которые иногда вычитывал муж из газет. Другой литературы в то время не осталось. Была, правда, у них ещё Библия в старом кожаном переплёте. Но Библию приходилось убирать подальше от посторонних глаз - не дай Бог кто ненароком донесёт начальству. Посадить не посадят, а нервы помотают изрядно. Библию заберут. Да ещё мужа могут с бригадирства снять. Мало ли чего может случиться. Лучше - поберечься ( бережённого Бог бережёт!).
   Вот так, тайком, тихой сапой, закрыв в землянке окна занавесками изнутри, ставнями снаружи, а двери на железный крючок, молились шепотом длинными зимними вечерами супруги: с верой в Бога, с восковыми свечками, с открытой Библией, с надеждой на лучшее. Может по тому дал Бог много детей супругам.
   Большая семья была у Марии Григорьевны. Перед войной старшему сыну Василию исполнилось двенадцать лет, Коленьке три годика. Были ещё два младшеньких близнеца, лобастые здоровые ребята о двух годов каждый. А перед самым призывом в зиму сорок второго года Тимофея Ивановича на войну родился в их семье ещё один мальчишка - Горенька. Георгий значит.
  Назвали его так не просто: в первую очередь в честь святого Георгия Победоносца, во вторую - в честь Жукова, великого полководца-генерала, которым уже в начале войны гордилась вся страна.
  
  2
  
  Студёным февральским днём сорок второго года обнял Тимофей Иванович жену, пожал руки Василию и Коленьке, подержал на руках остальных малолетних сыновей своих, погрелся их теплом, да наказал строго Анюте Путиловой, единственному ребенку его родной сестры Татьяны Ивановны:
   - Посмотри, племяшка, за робятками моими малыми, пока я воюю с ворогом. Спаси вас Бог!
   Знал Тимофей Иванович кого просить присмотреть за малышами. Мария Григорьевна с утра до поздней ночи пропадала на ферме, как и все взрослые сельчане. Фронту нужны были продукты. Каков вояка на голодный желудок?
   Анюте же в ту пору исполнилось двенадцать годков. Не было в семье у Тимофея Ивановича девочек, поэтому, наверное, любил он племянницу как собственного дочку. Мечтал о девочке в семье. Ещё маленькую сажал её на колени, рассказывал сказки или песенки пел. Был добрым чрезвычайно. Анюта тоже любила Тимофея Ивановича и его семью, часто оставалась ночевать в их землянке и неустанно нянчилась с малышами. Из города, куда случалось иногда ездить по работе Тимофею Ивановичу, он каждый раз привозил гостинцы не только своим детям, но и Анюте. Не делил детей на своих-чужих.
   Со старшим их сыном Василием Анюта была одних годков, часто вместе делали уроки. Покончив с домашним заданием, любила Анюта возиться с малышами, братьями Василия, но любимчиком у Анюты был, всё же, Коленька. Не потому, что крестник Анютин, просто он рос неспокойным озорным, смышленым ребенком, доставлял Анюте больше всего хлопот и беспокойства, не слушался её часто. Но и ластился к ней больше всех. Поэтому, наверное, и любила его пуще других. Прибежал как-то Коленька с речки в одних штанишках
   - Где рубашка? - спрашивает Мария Григорьевна у сына. - Потерял?
   И стала ругать его. Заплакал Коленька, побежал в соседнюю землянку к Анюте.
   - Сестрица, не терял я рубашку. Она сама потерялась.
   Следом за Коленькой зашла к соседям Мария Григорьевна.
   - Родимой душе пришёл жаловаться?!
   И стала вместе с мамой Анюты стыдить Коленьку пуще прежнего.
   Не вытерпела Анюта, встрянула в разговор:
   - Что вы ругаетесь. Снял её Коленька на берегу, полез купаться, а когда вылез из воды - рубашки нет. Правильно говорит: сама потерялась.
   Только руками всплеснули женщины: ишь ты, заш-ш-ытница кака нашлась! Подбежал Коленька к Анюте, обнял её тёплыми ручонками, уткнулся мокрым носом ей в коленки и затих надолго. Даже всхлипывать перестал. Только приговаривал иногда:
   - Сестрица моя, родная моя!
   Любил свою крёстную Коленька, хоть и озорник великий был. А Анюта выпросила у своей матери из сундучного захорона кусок нового ситца, да и сшила Коленьке новую рубаху в тот же день.
  
  3
  
   Ушёл Тимофей Иванович на войну, и стала Анюта нянчиться с ребятней ещё усердней.
   А на войне в сорок втором годе было сильно неспокойно. Часто менялась обстановка на фронтах. Каждый день с нетерпением ждали колхозницы писем-треугольников с фронта. А их всё не шло и не шло. Только сводками из репродуктора на столбе посерёдке деревни и спасались колхозники от неведения. Радио ни у кого не было.
   Отшумела метелями суровая зима сорок второго, пришла весна-красна. Потекли быстрые весёлые ручьи с полевых взлобков в низины лугов, устремились мутные потоки с высоких бугров в быструю речку Уй, разлился Уй - батюшка на несколько километров вширь, затопили вешние воды луга, тальник, низинный березняк. Но быстро отшумели бурливые вешние воды, опять неминуемо, как делала она из года в год столетиями, вошла река в привычные свои берега. Начиная от бугров и взлобков, просохли буквально на глазах у сельчан стёжки-дорожки, взвилась в синь-небо неугомонная птица жаворонок со своей весенней песней, поднялись, как солдаты в строю, у чернозёмных огородов первые нежные кусты молодой крапивы да пахучей полыни - челыги. Азартно заиграла с утра до вечера на сухих, рыжих от прошлогодней травы буграх, неугомонная деревенская детвора в свои нехитрые игры - в чижика да в лапту. Голодную и холодную военную зиму пережили дети и взрослые. Как не радоваться. А вскоре зацвели разнотравьем речные луга, основательно просушенные ласковым майским солнышком, и вся деревенская ребятня поспешила в низинные зелёные просторы собирать щавель, сладкие корешки нежных луговых растений, лакомиться красивыми приторно-сладкими лепестками красивого лугового цветка 'кукушкиных слезки', кислым тёмно-зелёным щавелем и ещё бог весть чем, что может дать родная щедрая наша земля-матушка. Здесь уже не до игр было ребятишкам. Кормёжка пошла. Каждый вечер старшие приносили малышам с лугов эту зелёную снедь, и те с удовольствием уплетали её. Голодала деревня страшно: каждая крошка хлеба, каждая картошинка были на учёте, всё шло на фронт. Поэтому зацветшие луга были спасением от голода для большинства деревенских ребятишек.
   Правду говорят в народе: ' Не ходит беда одиночкой. Пришла - жди другую её подружку вослед'.
  
  В середине лета случилось в семье Марии Григорьевны большое несчастье, даже, можно сказать, великое горе. Видимо, Коленькины братья-близнецы переели зелени на голодный желудок, а может ещё какая инфекция привязалась к ним, только заболели они животами, да и умерли через несколько дней от поноса и от обезвоживания организма.
   А через несколько недель ещё пуще беда приключилась - умер в зыбке от неизвестной болезни маленький Горенька.
   Образовалась у него на животе гнойная болячка. Местный ветеринар Кошкаров дал Марии Григорьевне жёлтую мазь, которой лечат коров:
   - Помажь живот младенцу. Авось, пройдёт болячка.
   Ложась спать, намазала Мария Григорьевна Гореньке ранку на животике этой вонючей мазью, да только не пришлось долго спать ей, горемычной. Среди тёмной ночи жутко закричал и закорчился в судорогах Горенька. Неизвестная мазь страшно жгла огнём его живот и все внутренности. Пыталась Мария Григорьевна смыть мокрой тряпкой эту проклятущую мазь, но не помогло. После страшных мук и судорог к утру скончался Горенька от болевого шока. Забрал Бог ещё одну безгрешную младенческую душу в райские кущи.
   Долго горевала Мария Григорьевна, страшилась: 'Как сообщить мужу на фронт, что не уберегла его кровиночек. Не досмотрела!' Сама не решилась сообщить, написали школьники - дети соседские. Почитай вся деревня была безграмотной, только школьники умели читать и писать. Они, да ещё угрюмый инвалид почтальон из соседней деревни, писали мужьям на войну, читали письма с фронта. И похоронки зачитывали тоже они.
   Воевал Тимофей Иванович против фашистов бок-о-бок со своим земляком Павлом Поткиным. Тот и написал вскоре в деревню с фронта, что обозлился от таких известий из дому стрелок гвардейского полка Тимофей Иванович не на шутку, стал ещё сильнее бить немца, да, видимо, потерял от этой злости всяческую предусмотрительность, непременно шёл первым в атаку, и был тяжело ранен при наступлении наших дивизий на Смоленском направлении. Отправили его в госпиталь в город Иваново в августе сорок третьего года. Смоленск наши полки уже без него освобождали. Отлежал Тимофей Иванович в госпитале три месяца, залечил раны и направили его врачи долечиваться в другой город - уже в госпиталь для легкораненых. После того госпиталя обещали отпуск недельный дать. Да только не доехал Тимофей Иванович до второго госпиталя. Может где бандиты встренули и убили, а может, скорее всего это и приключилось, попал сразу на укомплектацию в полевом военкомате на каком-нибудь полустанке и отправился прямиком в боевую часть, брошенную на прорыв врага, сразу же был убит в бою и поэтому ни в каких списках, кроме первого госпиталя, больше не числился. Не успел полковой писарь внести его в списки. Трудно сказать, что произошло на самом деле, в мирное то время люди тысячами бесследно исчезают, что тут про войну рассуждать.
  
  4
  
   В скорбях и тяжелых трудах прошли сорок третий и сорок четвертый, наступил сорок пятый - победный год. В колхозе стало чуток полегче: еще в зиму сорок пятого стали возвращаться с фронта мужики. Искалеченные, без рук и ног, но всё ж ремесленники, умельцы - не пример слабой женской рабочей силе.
   А потом наступило победное девятое мая, и настал Коленькин день рождения. Исполнилось в тот день Коленьке ровно семь лет. Считай, вся великая страна-победительница праздновала седьмой его день рождения. Маленький был Коленька, а понимал, что не рядовой это день. И отметить его тоже надобно непросто. Пошёл на речку, наловил рыбы, испекла мать вкусный рыбный пирог, намела по углам амбара для пирога муки грубого помола, почти дроблёнку. Так и отпраздновали поредевшей больше чем на половину семьёй, с приглашенными родственниками, с соседями два эти радостных события. Прошлым летом Коленька соорудил себе удилище из ивовой палки, только вместо лески привязал веревку (не было лески тогда ни у кого в деревне), сделал из старой проволоки крючок.
   В прошлом годе рыба почему-то не ловилась, а в победном году, как только схлынула вода с Уя, поймал Коленька своей самодельной удочкой на пескарёвую наживку небольшого щурёнка. Сварила мать вкусную уху, похвалила сына. С тех пор так и повелось: Коленька подолгу не приходил с лугов да от реки. Не единожды даже ночевал на высоком берегу Уя, соорудив зыбкий шалаш из тонких прутиков талы. Спал в душистом шалаше, укрывшись штопанным тряпьем своим. Ел ершовую и окунью ушицу, приготовленную на костре в старом чугунке с обломанным поверху боком. Чугунок Коленька нашёл за соседским сараем в конце зимы в таявшем снегу. Выбросил кто-то за ненадобностью. Там, на берегу Уя, и курить научился у старших ребят и вскоре матерился уже по-взрослому. Вначале старшие ребята устроили ему экзамен: дали самокрутку и заставили вдохнуть едкий дым. Коленька закашлялся, подавившись. Тогда ему сказали
   - Пока не научишься дым во рту задерживать - махорки не получишь!
   Рассказали ему ребята, как нужно тренироваться. Усердно упражняясь, сворачивал Коленька папироску из липовой коры, набивал её трухой сухих кленовых листьев, глубоко вдыхал дым и мысленно повторял : 'Затопила бабка печку-дым не шёл. Затопил дедка печку-дым пошёл'. Но не задерживался сначала дым во рту, уходил через нос или приоткрытый рот. Не хватало легким воздуха. Когда же научился после этой присказки выпускать дым, сохранившийся во рту, тогда и стал курить настоящие самокрутки набитые махоркой. Заслужил такое право. А вскоре в этом непростом искусстве опередил даже более старших ребят, пуская изо рта замысловатые дымовые колечки.
  До самой золотой осени кормился Коленька рыбой и травами у реки. Да раков ловил руками под корягами и в норах у речных обрывов. В то лето их уйма сколь водилось в Уе. На свежем воздухе жил Коленька всё лето, ел окуньков, плотвичку и щук, поэтому, наверное, не брали его никакие хвори и болезни. Рос здоровым, сильным, жилистым. В том же победном году пошел Коленька в первый класс. Только не понравилась вёрткому, подвижному Коленьке скучная школа. Не мог он высидеть весь долгий урок за партой. Мышцы, привыкшие к постоянной работе, немели от безделья. Стал Коленька убегать с занятий на речку. Не он один такой прогульщик был, самостоятельный подранок войны, горькая безотцовщина. В иные дни половину класса, почитай, набиралось 'дезертиров'. Старенькая учительница ничего не могла поделать с дерзкой послевоенной ребятней. Не могла, покуда не пришел с фронта офицер-разведчик, и не стал директором школы. Школу он сразу перевёл на военное положение.
   -Смирно, в классы шагом марш,- слышался каждое утро на школьном дворе хорошо поставленный командирский голос директора школы.
   И ребята в колонну по двое, строевым шагом заходили со школьной линейки в свои классы.
   Новый директор объявил непримиримую войну прогульщикам и разгильдяям. Дети, выросшие в военные годы сами по себе, как полевые травы, мало кого слушались, и мало чего боялись... Но директор тоже был далеко не робкого десятка человек, да к тому же - не дурак. В разведку дураков не брали. И вот он придумал против прогульщиков хитрую наступательную тактику.
  Когда ребятня убегала с занятий искупаться и покурить в реке, директор незаметно подкрадывался к берегу (сказались навыки разведчика), забирал рубашки и штанишки ребят, а потом строем приводил прогульщиков в школу. Те понуро шли по школьному двору в одних мокрых трусах под общий смех учеников и на виду у девчонок. Только в классе получали прогульщики свою одежду. Сколько раз ребята выставляли дозорных у реки, да только ловко обходил директор все их дозоры и пикеты незамеченным, поэтому, надо думать, и выжил на войне.
  
  5
  
  После победного май-месяца, вернулись домой уцелевшие на войне мужики. Далеко не все, конечно, вернулись. Приезжали, приходили пешком и днём и ночью, преодолев последние двадцать километров от центральной усадьбы до родимой деревни. Ноги сами несли к родным овинам да очагам. Что тут день-ночь. Не имеет значения. Калек привозили на телегах или машинах.
   Вся деревня сбегалась поздороваться с очередным возвращенцем. Фронтовики охотно показывали трофеи, привезенные с войны. Кто с баяном-аккордеоном прибыл, кто привез новый патефон с ящиком иголок к нему - страшный дефицит тогда. Привозили так же в изобилии швейные машинки 'Зингер', немецкие обувь и одежду. Во время войны мало подарков в деревню с фронта приходило - в другом направлении шли посылки.
   А в конце войны, хоть и разрешалось приказами по фронтам свободно отправлять домой посылки из Германии, когда вошли в неё, офицерам - две посылки в месяц, солдатам - одну, только не многие бойцы в действующих частях могли позволить себе это. Фронт стремительно катился на Запад. Тыловики, ответственные за сбор посылок, не поспевали за прорывом наступающих частей. Трофеи солдаты домой очень редко отсылали. Не будешь же таскать с собой постоянно на марше какую-нибудь бандурину или идти в бой со всякой рухлядью. Демобилизовавшись же, захватывали с собой до дому всё, что добыли у германца, из того, что считали нужным и подходящим в хозяйстве или на продажу.
   Приходили и приезжали в деревню фронтовики всегда с одной и той же стороны, с юга - от широкого Сидоркина лога. Оттуда шёл к деревне самый последний отрезок полевой дороги. Сначала отставники долго шли или ехали по родным лесам, по которым безумно соскучились на войне, потом доходили до знакомого с детства оврага, спускались на дно Сидоркина лога, с трудом поднимались на крутой его бок с другой стороны и останавливались изумленные и восхищённые. Некоторые даже ахали от восторга. Внизу, в километре от них протянулась ниткой вдоль реки родная деревенька. Левый край её сбегал с бугра к берегу реки. В том конце деревни виднелась огромная оглобля колодца-журавля с ведром, привязанным проволокой к жердине. И так этот журавль смотрелся по - родному уютно, по-русски, что, огрубевшие в жестоких боях, истосковавшиеся по родине солдатские души, не выдержав открывшегося перед ними зрелища, разрывались на части. Редко какой из солдат, выходя из ямины оврага, прежде не пролил солдатскую слезу близ Сидоркина лога и не перекрестился, входя в родную деревню.
   С другой стороны реки вольно распахивалась вдаль, в легкую рассветную или вечернюю закатную дымку, широкая речная пойма, полого забиравшая вверх; куда-то к белым берёзовым колкам, к жёлтым перелескам осинника, рядкам раскидистых клёнов, к бескрайним хлеборобным полям. И такой простор открывался вдруг перед усталым солдатским взором, такие райские полотна манили душу, что хотелось стоять и смотреть в эту родную даль и на эту безмерную ширь воину-победителю. И думал про себя иной солдат: 'А не за этот ли вот клочок милой мне землицы я проливал кровь, бросался в атаку под фашистские пулемёты, гнил осенью в болоте и сыром окопе? Не за эти ли вот могилки предков на нашем деревенском погосте, что виднеются на высоком бугре слева от деревни, не за этот ли вот колодец с журавлём на отлёте я претерпел столько мук, прошёл с автоматом всю Европу? Загнал в логово зверя и уничтожил его там?'
   - Здравствуй, мать-земля, Отчизна наша родная! Вернулся я к тебе с великим поклоном! - непроизвольно шепчут солдатские губы, и тянется рука в карман шинели. Находит солдат рядом с махорочным кисетом ещё один тугой мешочек - с землицей, горсть которой прихватил у старого овина, уходя на жестокую сечу. Просил тогда, в лихую годину, земляка-однополчанина перед самой атакой:
   -Если убьют раньше, посыпь, брат, на могилку из моего мешочка родной землицы!
   - И ты, брат, в случае чего из моего мешочка посыпь. На мою, - соглашался земляк.
  
  6
  
   К осени сорок пятого года приехал в деревню ещё один демобилизованный их селянин - Мельников Михаил Алексеевич.
   Смотреть на его возвращение Коленька шёл с великой опаской. Не один только Коленька не любил этого человека. Вся деревня относилась к Михаилу Алексеевичу настороженно. Было за что.
   Мельникова забрали на войну самым последним из деревни. Когда били немца уже на территории Германии. До войны работал Михаил Алексеевич в родном колхозе учётчиком, потом, уже перед самой войной, выучился на бухгалтера и стал сводить в конторе дебет с кредитом. Вскоре после того, как забрали на войну председателя колхоза Путилова Ивана Григорьевича, председательское место освободилось, и Мельников стал новым председателем в колхозе.Увидит, бывало, Михаил Алексеевич Коленьку на улице или у речки, больно выкрутит ему ухо, шепчет зло:
   - Ты почему куришь, безотцовщина!
   Обидно станет Коленьке. Его отца убили на войне, а этот мужик командует, воспитывает. Воевать надо идти, а не ухи детворе крутить. Один раз укусил даже Коленька от обиды и боли председателя за волосатую руку.
   - Ах ты, волчонок!
   С той поры ненавидел Коленька председателя пуще самого что ни наесть распроклятого последнего фашиста.
   Кроме того, числился за председателем ещё один паскудный грешок. Об этом вся деревня шушукалась. Одно время его за глаза все деревенские даже Иудушкой величали.
   После революции попала семья Мельниковых под раскулачивание. Хотела было новая власть выслать всех их в Сибирь, но заступился за Мельниковых председатель колхоза Иван Григорьевич Путилов. Взял, рискуя своей жизнью, Михаила Алексеевича в колхоз учётчиком. Вот так и стал продвигаться Мельников по служебной лестнице. А когда председательствовал он уже во время войны, пришёл в деревню на побывку весь израненный прежний председатель. После Курской дуги и третьего ранения разрешили бывшему председателю Путилову залечить раны дома, в своей деревне. Дали на излечение шесть месяцев.
   Через три месяца приезжает в деревню из района военкомовская комиссия и спрашивает у председателя Мельникова:
   - А может ли Путилов Иван дальше воевать? Выздоровел ли? Фронту нужны обстрелянные, опытные бойцы, понимаете!
   - Да вот колет же он у наших коровников лёд, значит - и воевать может!
  Досрочно забрали на войну бывшего председателя, а лёд Путилов колол, помогая колхозу, только одной рукой, вторая отказывала часто. Только не сказал об этом Мельников комиссии. Опасался: заберут его на войну, а Путилова назначат председателем.
   Но не уберёгся Михаил Алексеевич от мобилизации, как ни старался. Забрали и его. А через несколько недель Пелагея Петровна, жена Мельникова - Мельничиха, как её прозывали в деревне - зачастила на почту за посылками с фронта. Каждую неделю по нескольку посылок из Германии приходило на её имя. Тогда и узнали сельчане, что удачно устроился её муж писарем при штабе фронта, служил Мельников чуть ли не у самого Жукова.
   В деревню Михаил Алексеевич приехал на крытой грузовой машине. Вся грудь в орденах да медалях. И как стал выгружать шофер из кузова трофеи, так вся деревня и ахнула:
   -Ай да Михаил Ляксеич! Не упустил своего!
   И чего только не привёз Мельников из Германии: старинные картины, коробки, ящики, чемоданы, корзины. Забили выгруженными вещами все комнаты в доме. На радостях угостил Михаил Алексеевич деревенский люд германским шнапсом. Целый ящик выставил. На белых этикетках бутылок изображён свирепый чёрный орел, держащий в мощных когтях фашистскую свастику.
   Попробовали бабы шнапсу по глоточку, плеваться стали
   - Кака гадость. Наша самогонка лучше!
   Тогда угостил их Мельников несколькими бутылками рейнского виноградного вина. Очень оно бабам понравилось. Тонкого вкуса был напиток, такого вина деревенские женщины отродясь не пили. А мужики шнапс за мил - душу под закуску выпили: 'Зря што - ль с германцем воевали'.
   Вышел вечером того же дня Мельниковский сын Сашка к ватажке ребят, шмыгавшей у дома. Важный весь, задаётся.
   - Смотрите, пацаны, чего мне папаня подарил.
   Посмотрели ребята, и второй раз в этот удивительный день ахнули от удивления. В Сашкиной ладони сверкала немецкая губная гармошка.
   - Дай поиграть,- просит кто-то из ребят
   -Не! Папаня сказал никому не давать. У него таких гармошек ещё целый большой чёрный чемодан. В выходные в город повезёт на рынок.
  Так и ходил Сашка Мельников несколько дней гоголем по всей деревне, дразнил ребят, играя на чудо - гармошке.
   Приближалась суббота. Деревенские засобирались ехать в город на рынок. Кто продать чего, кто, наоборот, - прикупить. Вместе со всеми готовился и Мельников.
   Накануне субботы, солнечным пятничным днём подошёл Коленька к Мельниковскому дому, огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости. На улице не было ни души, и Коленька юркнул в пустой дом. 'Вот тот чёрный чемодан с гармошками, о котором хвастал Саша'. Коленька открыл тугие замки, увидел стоящие в ряд чёрные продолговатые картонные коробочки с золотой надписью 'PUCK' на крышках. Открыл одну коробку. В ней, в мягком розовом бархатном нутре, плотно прижавшись к тесным розовым бокам, лежала серебристая, как светлый речной пескарь, губная гармошка. Коленька быстро захлопнул крышку, сунул коробку себе за пазуху, застегнул замки и ремни на чемодане, огляделся на крыльце, незаметно выбрался огородами из Мельниковского двора и побежал к реке.
   На берегу Уя он открыл коробку, достал гармошку и стал ею любоваться. Никогда в жизни Коленька не держал в руках такого богатства. 'Что за чудо эта гармошка'. Он перекладывал драгоценную вещь с одной ладони на другую, гладил серебристые холодные металлические бока. Действительно, гармошка была сделана немецкими мастерами на загляденье великолепно: с блестящими металлическими боками из нержавеющей руровской стали, с чёрным пластмассовым нутром, по обеим сторонам которого лепились золоченые тонкие пластинки-гармоники. На одной стороне гармошки по всему блестящему боку замысловато выведена надпись 'Puck'. На другом серебристом боку - три медали, над которыми вытянулась лента слов 'Paris 1900 Trade Mark Chicago 1893'. Под медалями же ещё одно слово начертано 'HOHNER', под ним 'Trossingen Germany, М.55001'
   Надо бы схоронить на время сокровище, но не удержался Коленька от соблазна - стал играть на гармошке. Услышали ребята, набежали гурьбой, всем хотелось поиграть на гармонике. Да так увлеклись, что не заметили подкравшегося к ним Михаила Алексеевича. Услышал мелодию. Когда увидели его - было уже поздно. Как от кошки шустрыми воробушками разлетелись в разные стороны ребята, а Коленька растерялся. Стоит; в одной руке гармошка, в другой чёрная коробка от неё. Схватил Мельников Коленьку за ухо, так же, как во время войны.
   - Ах ты, безотцовщина! Ах ты, ворюга!
   Но большеньким был уже Коленька в ту пору, вырвался из цепких рук и побежал вниз к реке по взгорку. Мельников преследует, догоняет, хлещет жгучей крапивой по голой спине, по рукам. Выбросил Коленька чёрную коробку в челыгу. На миг остановился Мельников, разглядывая брошенный предмет, а Коленьке это и надобно. Оторвался от преследователя на несколько метров, стремительно побежал по песчаному склону мимо серых зарослей бессмертника, сбивая локтями жёлтые корзинки отцветающей мороз-травы и шмыгнул в густые ивовые заросли, поросшие высокой крапивой, затаился в колючем челыжнике, притих, задержал дыхание. Долго чертыхался Мельников меж колючих веток, обжигался крапивой, искал Коленьку. Да какое там, в этих кущах искать Коленьку всё одно, что иголку в стогу. Зло заматерился Мельников и ушёл от реки. А Коленька до самой ночи просидел там, всё плакал от боли и страха. Кожа на руках и спине от ударов крапивы стала вздыматься пузырями. Иногда Коленьке казалось, что ядовитые крапивные иглы проникают так глубоко, что доходят ему до самых костей. Надо же, осень уже, а крапива ещё сильней жжёт, чем весной. Злиться, небось, что время её прошло. К ночи от реки потянуло туманом и холодом. Коленьку стало знобить. Кожа горит, а внутри холод. Не поймешь что хуже. К полуночи выбрался Коленька из своего схрона, но пошел не домой. К соседям. Боялся матери. Побьет ведь за кражу. В деревне воровство считалось последним делом. Увидела Анюта Коленьку, заплакала.
   - Мамоньки мои, как тебя изверг отделал. Тебя, Коленька, уже вся деревня ищет.
   Достала Анютина мама с полки лампадное масло, намазала им Коленькину спину. Меньше, вроде, стала боль в спине. Повела Анюта Коленьку домой. Увидела Мария Григорьевна сына, ничего не сказала. Не ругалась, не била. Только сурово посмотрела на него, забрала гармошку и пошла спать в горницу. Оказывается, Коленька всё это время крепко сжимал в ладони гармошку. Даже сам не замечал её, но не выпустил из рук.
  Застелила Анюта Коленьке в передней постель, да и сама легла почивать на ночь на соседней лавке. Вдруг Коленьке средь ночи помощь понадобится.
   Следующим утром копались бабы на огородах, когда к броду подъехало несколько телег. На первой телеге ехал Мельников. Телега, застланная соломой, накрыта была сверху плотной тряпкой, под которой топорщились острыми боками чемоданы и коробки. Ехали колхозники на рынок. У брода Мельников остановил свою лошадь и слез с телеги. Вот тут-то его и окликнула Мария Григорьевна:
   - Погодь минутку, Ляксеич! Погодь, сосед!
   Разогнулась Мария Григорьевна от грядки, подошла размеренным шагом к Мельникову, протянула гармошку.
   - Возьми сосед свой трохвей, нам чужого не надобно.
   И только Мельников отвернулся к телеге, чтобы положить переданную ему гармошку на солому, как Мария Григорьевна со всего маху огрела его лопатой по хребтине. Раздался сухой треск и толстый осиновый черенок разломился напополам.
   - Ты всю войну в председателях отсиделся, а мой муж на фронте погиб. Так ты, антихрист, ещё моего сына калечить будешь!
   Ахнули от страха и неожиданности бабы на огородах. Прекратили возиться у своих грядок. 'Чо щас будет!'.
   Замахнулась ещё раз Мария Григорьевна обломком лопаты, да ловко перехватил Мельников обломок, вырвал лопату и забросил далеко в крапиву. Побелел весь, сделал шаг навстречу, но сдержался. Взял под уздцы лошадь и повёл её через брод. Потянулись за ним по мелкой песчаной косе другие подводы, и скрылась вскоре вся процессия за поворотом дороги. А потом как - то вдруг и колесный скрип затих в луговой низине. Словно и не было минуту назад никого у брода.
   Отшумели золотые листопады, выпал на мокрую землю первый пушистый снег, сковал мороз льдом-панцирем речку Уй. Стали дети весело кататься с крутых бугров и овражных взлобков на своих деревянных саночках и самодельных лыжах, падали в мягкие сугробы, хохотали громко. Потянулись бабы к речной проруби полоскать белье. То и дело слышались у реки резкие на морозе бабьи возгласы:
   - Манька, марш домой, мокрая уж вся!
   - Сашка, бегом на печку. Смотри, нос у тя побелел. Отморозил уж кончик! Я те дома задам!
   Далеко по реке в морозном воздухе разносились голоса - на несколько вёрст. В тихую безветренную погоду, находясь даже в нескольких километрах от села, можно без труда расслышать и разобрать отдельные слова, настолько чист и прозрачен в эти зимние дни воздух у реки.
   Приближался первый послевоенный Новый год. Кто-то стал заранее готовиться к его встрече, а Мельниковы вдруг засобирались в большой город Челябинск. Там Михаилу Алексеевичу дали хорошую должность. Какие-то его фронтовые знакомства пригодились.
   Перед самым отъездом на новое место жительства, зашла Мельничиха прощаться с Марией Григорьевной в её беленькую саманную землянку. Виновато протянула Марии Григорьевне трофейную гармошку:
   - Отдай Коленьке, когда со школы прибежит.
   Взяла Мария Григорьевна гармошку; зачем ожесточать человека - от души ведь дарит, от чистого сердца.
   - Не обижайся на нас, Григорьевна!- сказала Мельничиха и опустила голову.
   -Бог с тобой! Прошла уж обида давно. Вы тоже на нас, Петровна, не серчайте!
   Обнялись женщины на прощанье, заплакали тонко.
   - Николу Угодника вам в помощь, Петровна, в дорогу-то.
  
  
  
  7
  
   На пологом берегу, почти у самой речной косы, на том месте, где пиками торчат из песка расщепленные колесами машин и мотоциклов, недавно проехавших через брод, темно-зелёные камышовые стебельки, сидел на толстом сухом топляке седой старик. Непонятно, зачем кто-то выбросил этот топляк на берег. Может, для того, чтобы перегородить движение транспорта, загрязняющего воду, может по иной какой причине. В десятке метров от старика, по левую его руку, мутили мелкую речную заводь, прогретую до состояния парного молока, два ребенка лет пяти: мальчик и девочка. Дети широкой марлей с азартом ловили на мелководье мальков, выброшенных туда тугим речным течением. Стояла жара, но старик был одет в теплый шерстяной костюм, застёгнутый на все пуговицы. Он пригрелся на солнышке, даже чуток вздремнул, опустив голову на колени. Его легкий сон был внезапно нарушен шумной ватагой спустившихся с горки ребятишек во главе с пожилой женщиной. Женщина, поравнявшись со стариком, поздоровалась.
   - По родным краям соскучились, Николай Тимофеевич?
   - Сильно соскучился, Любушка.
   - Сколько ж годков вы не были на родине?
   - Да, пожалуй, три десятка лет не был.
   - Я смотрю вот, и внуков своих вы привезли.
   - Правнуки мои, Любушка, - уточнил старик.
   - Хорошо тут у нас, вольготно,- сказала женщина, потянулась сладко, скинула халат и вошла в тёплую речную струю вслед за своими внуками.
   А тем временем, оставив сестру на мелководье, бежал к старику светленький мальчик. В его кулачке трепыхалась маленькая рыбка.
   - Дедушка, что это за рыба, как называется? - разжал кулак мальчик.
   Старик посмотрел на рыбку.
   - Пескарик это, - исконно речная рыбёшка. Он только в чистой речной воде живёт.
   - Дедушка, можно мы его с сестрицей в банку с чистой водой пустим?
   - Не надо, внучок. Лучше в речку выпустите. Это вам с сестрой не игрушка какая.
   Мальчик явно расстроился. Уходя, спросил:
   - Сестрица говорит, что на этого пескарика можно страшную щуку поймать. Она видела в телевизоре.
   Старик улыбнулся, вспомнив, как на такого вот пескаря-наживку когда-то давно - давно он поймал своего первого щурёнка. 'Когда же это было?- напряг память старик.- Ах да, аккурат, на День Победы в сорок пятом. Мать ещё вкусный рыбный пирог состряпала. Где же это я ловил тогда рыбу? Кажется, за тем вон речным перекатом. Точно, у тех вон кустов'.
   И вдруг засуетился старик, вспомнил что-то, торопливо полез в карман мятого пиджака.
   - Коленька, поди суда. Вот тебе от дедушки подарок,- старик протянул озадаченному малышу губную гармошку.
   - Что это, дедушка?
   - Губная гармошка, Коленька. Немецкая. С большой войны привезённая. Вот суда дуть надо.
  
   Мальчик нерешительно подул в отверстия гармошки, и она благодарно ответила ему чистым тоненьким звуком.
   Восторженный малыш побежал хвастаться подарком перед сестрой, а седой старик смотрел вслед убегающему ребёнку и улыбался.
   Гармошка, зажатая в маленькой ручонке, сверкала на солнце руровской сталью, словно новенькая. И подумал, сокрушенно качая головой, седой, старый, мудрый человек: 'Сколько лет уже прошло, а ни единого пятнышка ржавчинки нет на гармошке. Молодцы немцы, умеют работать. О-хо-хо. Что мы за народ такой неумелый. Всё у нас валится из рук! Вот и страну великую, которую наши пращуры по клочочкам сбирали веками, сами порушили зачем-то?'
  
  19.11.2009
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"