Новиков Владимир Александрович : другие произведения.

Буря

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  БУРЯ
   БУРЯ, Акт первый
  
   По мотивам пьесы В. Шекспира "THE TEMPEST"
   Действующие лица
  
   АЛОНСО, неаполитанский король.
   СЕБАСТЬЯН, брат короля.
   ПРОСПЕРО, законный герцог Милана.
   АНТОНИО, брат Просперо, узурпатор миланского престола.
   ФЕРДИНАНД, сын короля неаполитанского.
   ГОНСАЛО, старый честный советник.
   АДРИАН, ФРАНЦИСКО - вельможи.
   КАЛИБАН, злой и уродливый слуга.
   ТРИНКУЛО, шут.
   СТЕФАНО, пьяный дворецкий.
   Капитан корабля.
   Боцман.
   Матросы.
   МИРАНДА, дочь Просперо.
   АРИЕЛЬ, дух.
   ИРИДА, ЦЕРЕРА, ЮНОНА, НИМФЫ, ЖНЕЦЫ, представляемые духами.
   Другие привидения, сопровождающие Просперо.
  
  
   СЦЕНА - Корабль в море; остров.
  
   АКТ ПЕРВЫЙ
  
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
   Судно в море: свирепствует шторм, слышатся раскаты грома, сверкает молния.
   (Появляются капитан судна и боцман.)
  
   КАПИТАН:
   Боцман!
  
   БОЦМАН:
   Да, капитан. Как настроение?
  
   КАПИТАН:
   Нормально. Прикажи матросам: пусть подналягут, иначе сядем на мель. Живей! Живей!
   (Уходит.)
   (Появляются матросы.)
   БОЦМАН:
   Ну же, черти полосатые! Проворней, проворней! Забирайтесь на топсель. Слушайте капитанские команды. А теперь дуй-дуй, ветерок, на всю катушку!
  
   ( Входят АЛОНСО, СЕБАСТЬЯН, АНТОНИО, ФЕРДИНАНД, ГОНСАЛО и другие.)
  
   АЛОНСО:
   Браво, боцман. Где капитан? Поступать следует, как подобает настоящему мужчине.
  
  
   БОЦМАН:
   Ради бога, оставайтесь внизу.
  
   АНТОНИО:
   Боцман, а где капитан?
  
   БОЦМАН:
   Разве вы его не слышите? Вы мешаете нам работать, сидите и не высовывайтесь из кают; нам без вас хватает забот со штормом.
  
   ГОНСАЛО:
   Хорошо, хорошо. Успокойся.
  
   БОЦМАН:
   Когда дело касается моря, увы, даже ярость короля не решает проблемы. Всем по каютам! И не беспокойте нас.
  
   ГОНСАЛО:
   Ладно, и все же помни, кто у тебя на борту.
  
   БОЦАН:
   Сейчас не помню ни о ком, кроме себя. Вы же советник, так посоветуйте всем заткнуться и утихомириться на данный момент, и не затягивать петлю на собственной шее; используйте свой авторитет, а если не можете, то благодарите бога, за то, что ещёпока живы, а лучше приготовьтесь в своей келье к роковому моменту, который ,неровен час, произойдёт. Ну, же, черт вас подери! Говорю вам: прочь с дороги!
   (Уходит.)
  
   ГОНСАЛО:
   От этого парня исходит уверенность и спокойствие; по всей видимости, он не отмечен знаком утопленника и достоин виселицы. Крепко стоит на ногах и уверенно движется к виселице; да будет его петля нашим якорем, поскольку шансы у нас невелики. Если же он не рождён быть повешенным, наша участь печальна.
   (Уходит)
  
   Снова появляется боцман.
   БОЦМАН:
   Долой стеньгу! Живее! Ниже! Ниже! Пусти её на фок-зейль! (Из недр корабля доносится душераздирающий крик.) Они там совсем очумели! Перекрыли вой стихии и ругань матросов.
  
   Появляются снова СЕБАСТЬЯН, АНТОНИО и ГОНСАЛО.
  
   Снова вы здесь! Что вам надо? Хотите, чтобы мы смирились со стихией, и пошли ко дну?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Хрен тебе в глотку, паршивый, неблагодарный пёс!
  
   БОЦМАН:
   Тогда за дело!
  
  
   АНТОНИО:
   Замолкни, пёс! Заткнись, продажной девки сын, несносный горлопан. Мы менее боимся утонуть, чем ты.
  
   ГОНСАЛО:
   Даю гарантию, что не утонем; даже, если бы посудина была жалкой скорлупкой и с такой же дырой, как распутная девка.
  
   БОЦМАН:
   Держи, держи, не давай уйти! Установи снова два нижних паруса в сторону моря: так держать.
  
   Появляются мокрые до ног матросы.
   Матросы:
   О, господи, неужели наступил конец?
  
   БОЦМАН:
   Уже ли суждено холодного хлебнут?
  
   ГОНСАЛО:
   Король и принц усердствуют в молитвах. Пора и нам смириться с положеньем.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Нет силы более терпеть.
  
   АНТОНИО:
   Пьянчуги грязные кончают нашу жизнь. Ты, словоблуд, достоин кары моря! И пусть приливы тлень твою полощут.
  
   ГОНСАЛО:
   И всё же, будет вздёрнут он. Клянутся этим мириады брызг, его от бездны моря ограждая.
  
   (Взволнованные возгласы внутри судна) О, боже, помоги! - Посудина трещит! Прощайте дети и жена! Прощай, мой брат! Ужасный треск, ужасный миг!
  
   АНТОНИО:
   Так пусть же море погребёт нас с королём.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Пойдём же и простимся с ним.
  
   Антонио и Себастьян уходят.
  
   ГОНСАЛО:
   Момент, когда бы я отдал просторы океана за жалкий и бесплодный островок и тонкий стебелёк травы над скромною могилой.
  
  
  
  
  
  
   АКТ ПЕРВЫЙ
  
   СЦЕНА ВТОРАЯ
  
   Остров. Перед кельей Просперо. Входят Просперо и Миранда.
  
   МИРАНДА:
   Уж если вы, мой дорогой отец, своим уменьем
   Ревущий вал морской вздымали к небу,
   Велите шторму отступить.
   Ведь небо, кажется, низвергло град смердящий,
   Оскалившись клыками молний острых,
   Когда волна его щеки коснулась.
   И, будучи свидетелем страданий,
   Страдала с обречёнными и я.
   Отважный бот, достойными гружёный,
   Безжалостно повержен в прах.
   Подобно жалу острого ножа
   Стенания о помощи разили прямо в сердце.
   Но бездна жертву всё же поглотила.
   Да будь наделена я божьей волей,
   Я б осушила море и спасла людей.
  
   ПРОСПЕРО:
   Приди в себя. Дай сердцу передышку. Я не свершил беды.
  
   МИРАНДА:
   Будь проклят день!
  
   ПРОСПЕРО:
   Беда ушла. Я всё вершил, заботясь о тебе, моей единственной отраде. Тебе неведомо, кто ты и твой отец по имени Просперо, влачащий жалкое пещерное существованье.
  
   МИРАНДА:
   Знать большего причин не находилось.
  
   ПРОСПЕРО:
   Настал момент исповеданья. Дай руку и сними с меня обличье чар волшебных.
   (Сбрасывает плащ.)
   Утри глаза и успокойся. Крушенье корабля, так поразившее твоё воображенье, не что иное, а виденье - искусство чар моих. Погибших нет. Стенанья и страданья всего лишь плоть воображенья. Не только жизни, волоска никто не потерял. Присядь-ка, далее поведаю тебе.
  
   МИРАНДА:
   Будя моё воображенье, ты часто порывался мне поведать, - кто я, и вдруг внезапно умолкал, словами странными заканчивая фразу: "Пока ещё не пробил час!"
  
   ПРОСПЕРО:
   И час настал. Пришла минута откровенья. Трёхлетней деткой ты была в ту пору, когда мы жили вовсе не в пещере. Хранит ли память детская то время?
  
   МИРАНДА:
   Хранит, отец, хранит.
  
   ПРОСПЕРО:
   Но что хранит? Людей ли, праздный быт? Пусть память обрисует всё, что сохранила.
  
   МИРАНДА:
   Всё так туманно, будто бы во сне. Я в хороводе ласковых прислужниц. По-моему не более пяти.
  
   ПРОСПЕРО:
   Числа не счесть их было, но скажи, как сохранилось всё в твоей головке? Что омут времени ещё не поглотил? А как судьба в пещеру занесла, не помнишь?
  
   МИРАНДА:
   Вот этого не помню.
  
   ПРОСПЕРО:
   С тех самых пор двенадцать лет ушло, Миранда. Двенадцать долгих лет как я миланским герцогом не значусь. Правителем всесильным.
  
   МИРАНДА:
   Так ты мне не отец?
  
   ПРОСПЕРО:
   Достойная любви и уваженья мать отцом твоим меня считала. И был он герцогом миланским, а ты - наследницей его.
  
   МИРАНДА:
   О, небеса! Как верить хочется, что беды во спасенье!
  
   ПРОСПЕРО:
   Конечно так! И только так!
  
   МИРАНДА:
   Не ведая того, в тебе я пробудила боль воспоминаний. Но будь любезен, продолжай.
  
   ПРОСПЕРО:
   Мой брат и дядя твой по имени Антонио, - заметь, насколько брат коварен может быть! Которого любил я равно как тебя, и мира суть познать пытаясь, отставил брату власть и трон страны средь прочих первой по богатству и величью. В те дни Просперо герцог знаменитый, во славе дел и знании искусств не знавший равных, ушёл в страну наук, а брату передал правленье. И в лабиринте знаний очутившись, был очарован магией наук. А дядя твой... Меня ты слышишь?
  
   МИРАНДА:
   Я - вся вниманье.
  
   ПРОСПЕРО:
   Внимал искусству вежливых отказов, уменью возвышать и низвергать. Мои устои нравственности рушил, и души падших покупал. И овладев умами, как ключами: кого-то закрывал, кого-то открывал. Все под свирель его плясали. А он, обвив плющом дворец и трон, мои основы жадным ртом алкал. Слышишь ты?
  
   МИРАНДА:
   Как мне такое не услышать!
  
   ПРОСПЕРО:
   Прошу тебя, заметь.
   Забыв о суете, купаясь в море знаний, которое, увы, не всем доступно, я плыл к неведомым в науке берегам, не помня ни себя, ни брата.
   А тот, сражённый завистью и славой, овладевал наукою презренного коварства, не менее усердно, чем сам я в магии наук.
   И, углубившись во владенье княжеских достоинств и богатств, что мне принадлежали прежде, уверовал в свою же ложь, старательно посеянною им.
   И в то, что герцог истинный не я, а он, вкусивший власть. И червь зловонный честолюбья его съедал.
   Меня ты слышишь?
  
   МИРАНДА:
   Глухого исцелил бы твой рассказ.
  
   ПОСПЕРО:
   Чтоб вероломство завершить победой, решил он герцогом миланским объявиться. Моё величье и богатство - в книгах, а значит я, по выводам его, лишён владеть и править остальным. И порешив на том, он королю Неаполя на верность присягнул, пообещав и дань, и трон пленённого Милана.
  
   МИРАНДА:
   О, небеса!
  
   ПРОСПЕРО:
   Так, взвесив всё и вся, скажи мне, кто мой брат?
  
   МИРАНДА:
   Грешно подумать так о бабушке родной, но и у доброй матери бывает сын калека.
  
   ПРОСПЕРО:
   А было так. Мой злейший враг, Неаполя король, на братовы наветы опираясь, в оплату за предательский поступок, цена которому мышленью не подвластна, решил меня с семьёю вместе изгнать из герцогства навеки, а брату жаловать прекрасный мой Милан. Милан мой бедный в рабство отдан был. Антонио, собрав предателей когорту, манерой воровской средь тёмной ночи ворота града отворил, и детский плач пронзил глухую ночь - начало нашего изгнанья.
  
   МИРАНДА:
   Какой кошмар! Но плача я не помню. Хотя готова снова разреветься, слушая рассказ.
  
   ПРОПЕРО:
   Но вот к чему все это я поведал: причина есть связать единым смыслом и прошлое, и суть сегодняшнего дня.
  
   МИРАНДА:
   В живых оставили нас. Странно.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты верно мыслишь, дочь моя. Боялись гнева нашего народа, который почитал и уважал меня. И, дабы скрыть намерения злые, придав событью безобидный вид, на судно нас с тобою погрузили, а в дальнем море, высадив в прогнившую лодчонку без мачты и снастей, оставили которую и крысы, по воле волн пустили. Не в силах шквал стихий перекричать и спорить с ветром, ласкавшим нас волною до небес, мы плыли дальше.
  
   МИРАНДА:
   Какой же я обузою была!
  
   ПРОСПЕРО:
   Была ты ангелом-хранителем моим. Умноженная волею небес, твоя улыбка силы прибавляла мне. Стеная, слезы горькие я лил, но не сдавался шторму зла, а, только глядя на тебя, мужал с волною каждой.
  
   МИРАНДА:
   Как очутились мы на берегу?
  
   ПРОСПЕРО:
   Благодаря небесному, должно быть, провиденью. Назначенный исполнить злую волу советник короля Неаполя Гонсало был настолько благороден, что нам оставил пищи и воды в достатке. А кроме прочего снабдил одеждой и томами книг любимых мною, что было равным царскому подарку.
  
   МИРАНДА:
   Ах, как хотелось мне его увидеть!
  
   ПРОСПЕРО:
   Теперь я встану. (Накидывает плащ.) А ты сиди и слушай. Всё завершилось тем, что волны моря нас прибили к брегу. И домом остров стал и школой, где знания обширные мои в науке я передал тебе. Принцессы остальные с тобою не сравнятся. Они в кругу наставников безмозглых и в суете мирских забот погрязли.
  
   МИРАНДА:
   Да снизойдет с небес хвала! Но мысль одна мне сердце гложет: зачем накликали вы шторм?
  
   ПРОСПЕРО:
   Ну, что же, знай: дарован мне Фортуной доброй случай - моих врагов она на дикий брег явила и осенила даром предсказанья , который потерять не должно, пока моя звезда в зените. Но хватит слов. Ты клонишься ко сну, пусть сладок будет он.
  
   (Миранда погружается в сон.)
  
   Слуга мой верный, выходи же. Уже готов я. Ближе, ближе.
  
   (Появляется Ариэль.)
  
  
  
   АРИЕЭЛЬ:
   Привет, мой мудрый и могучий господин. Явился я исполнить все желанья. Какой бы трудной не была задача, готов на всё по вашему веленью: по небу мчаться облаком кудрявым, волною вольной по морю носится, гореть во пламени и снова возрождаться.
  
   ПРОСПЕРО:
   Не ты ли волею чудес на море шторм ужасный сотворил, моё желание исполнив?
  
   АРИЕЭЛЬ:
   До мелочей моё творенье. Настигнув в море судно короля, носился вихрем от кормы до носа, огнём разил и паруса, и мачты, и сеял панику средь обречённых душ. А стрелы молний, что метал Юпитер, сопровождали страшные раскаты грома. И сам Нептун, трезубец свой сжимая, не мог стихию шторма обуздать.
  
   ПРОСПЕРО:
   И кто же, славный мой помощник, не сломлен был ни разумом, ни телом?
  
   АРИЕЭЛЬ:
   Никто, пожалуй, кроме моряков. Другие ж тронулись умом от безысходности и страха, кидаясь с корабля в морскую пену. Принц Фердинад был первым среди них, охваченный безумством, с взлохмаченной от страха головой, где эхом над волнами фраза жалкая носилась: " Сюда все дьяволы из ада объявились".
  
   ПРОСПЕРО:
   Скажи мне, дух, а далеко ли берег был?
  
   АРИЭЛЬ:
   Да в двух шагах, мой повелитель.
  
   ПРОСПЕРО:
   А все ль они спаслись?
  
   АРИЭЛЬ:
   Как ты и повелел: ни волоска с голов их не упало, наряды праздные не тронуты стихией, новы как прежде. Бредут они, по острову скитаясь. Лишь принца я уединил, отдав его печали на съеденье. Сидит отшельником он в позе обреченца , руки заломив.
  
   ПРОСПЕРО:
   А что же с королевским флотом? Что с моряками, как они?
  
   АРИЭЛЬ:
   Укрыт корабль короля в надёжной бухте. В том месте, где когда-то с вами собирались по ночам Бермудских тайн росу одолевать. Матросы, выбившись из сил, глубоким сном объяты и чарами моими в трюме пленены. А флот, разрозненный штормами, обрёл порядок снова, и следуют в печали в свой Неаполь о гибели правителя поведать.
  
   ПРОСПЕРО:
   Да, Ариэль, ты пунктуален в деле. Но есть ещё одна задача. Который, кстати, час?
  
   АРИЭЛЬ:
   Вторая половина дня пошла.
  
   ПРОСПЕРО:
   По пол-часа две склянки требуются нам, по крайней мере. Исполнить всё должны мы непременно до шести часов.
  
   АРИЭЛЬ:
   Опять напряг и снова боль души? Но мне напомнить вам не лишне обещанье, которое вы дали мне когда-то, и не спешите выполнить его.
  
   ПРОСПЕРО:
   Капризы прочь! Какое обещанье?
  
   АРИЭЛЬ:
   Всего лишь - полная свобода для меня.
  
   ПРОСПЕРО:
   Прости, до срока не могу.
  
   АРИЭЛЬ:
   Ну, бога ради, я же вам служил исправно и на совесть. Не ошибался, не роптал я и не лгал. И награждён был вашим обещаньем досрочно отпустить меня на целый год.
  
   ПРОСПЕРО:
   От мук каких тебя избавил я, забыл ты?
  
   АРИЭЛЬ:
   Конечно ж нет.
  
   ПРОСПЕРО:
   Считаешь ты достаточно уже нырял в солёные глубины бездн, носился ветром в северных широтах, в земные недра проникал сквозь зимние торосы?
  
   АРИЭЛЬ:
   Да нет же, сэр.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты лжёшь, презренный дух! А ну-ка вспомни Сикораксу, колдунью страшную, сошедшую с ума от лет и злобы. Уже ли ты её забыл?
  
   АРИЭЛЬ:
   Нет, господин.
  
   ПРОСПЕРО:
   Забыл, где родилась она? Ты вспомни.
  
   АРИЭЛЬ:
   В Алжире, сэр.
  
   ПРОСПЕРО:
   Так именно и есть. Раз в месяц должен я напоминать, кем был ты. Ты, кажется, забыл той ведьмы Сикораксы колдовство и страшные злодейства. Поэтому и выгнали её с позором из Алжира. При этом не могу понять, за что дарована ей жизнь. Правдиво излагаю?
  
   АРИЭЛЬ:
   Да. Истина.
  
   ПРОСПЕРО:
   Голубоглазую колдунью с ребёнком на руках на острове оставили матросы, а ты, мой раб, прислуживал колдунье. Но, будучи натурой тонкой и не способной зло творить, старался ты её указов избегать. Она же чарами коварной власти, в порыве ярости и гнева сосну большую расщепив, засунула тебя в разлом, где ты двенадцать лет обязан был томиться в муках. Увы, колдунья умерла, не сняв с тебя заклятий тяжких. Подобно жёрновам ты скрежетал зубами, и выл от боли неуёмной. Один единственный уродец, сын колдуньи, бродил по острову скитаясь.
  
   АРИЭЛЬ:
   Да, сын колдуньи, Калибан.
  
   ПРОСПЕРО:
   Тупица Калибан, которого сейчас держу я в рабстве. Ты помнишь ли мучения свои? Твои стенания заслышав, выли волки, и в страхе пятились свирепые медведи. И сгинув, Сикоракса обрекла тебя на вечное мученье. И только я, твои увидев муки, и, применив наук своих багаж, вернул тебе желанную свободу.
  
   АРИЭЛЬ:
   Спасибо, господин.
  
   ПРОСПЕРО:
   А если будешь ты роптать, то расщеплю столетний дуб, засуну в узловатый ствол и глазом не моргну. Двенадцать долгих зим провоешь.
  
   АРИЭЛЬ:
   Прости, мой господин. Всецело повинуюсь твоим желаниям и буду кроток впредь.
  
   ПРОСПЕРО:
   Вот так и поступай. А через пару дней получишь ты свободу.
  
   АРИЭЛЬ:
   Великий повелитель мой. Скажи, скажи же, что исполнить должно мне? Я - весь вниманье!
  
   ПРОСПЕРО:
   Иди и нимфою морскою обернись. И, будучи невидимым для всех, вернись сюда исполнить точно всё, что прикажу.
  
   (Ариэль уходит.)
  
   Проснись, прелестное дитя, проснись!
  
   МИРАНДА:
   Рассказ твой необычный на меня навеял тяжесть.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты тяжесть сбрось, не думай о плохом. А где же раб мой Калибан, не удостоивший господ своих вниманьем?
   МИРАНДА:
   На эту дрянь смотреть я не могу.
  
   ПРОСПЕРО:
   И всё же нам сей раб необходим: хранить огонь, служить по дому и приносить иную пользу. Эй! Калибан!Куда уполз ты,червь земной?
  
   КАЛИБАН:
   (за сценой)
   В достатке дров ещё.
  
   ПРОСПЕРО:
   Кому я говорю? Иди! Есть дело для тебя. И не тащись ленивой черепахой!
  
   (Снова появляется Ариэль в образе нимфы.)
  
   Прекрасный призрак, славный Ариэль, склонись, тебе я на ухо шепну.
  
   АРИЭЛЬ:
   Всё будет сделано,мой лорд.
   (Уходит.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты, гнусный раб, сын дьявола и ведьмы, явись к ногам моим немедля!
  
   (Входит Калибан.)
  
   КАЛИБАН:
   Падёт на вас роса, что мать пером вороньим с гибельных болот сбирала, а тело вспухнет волдырями, что ветер юго западный приносит.
  
   ПРОСПЕРО:
   А вот за это, будь уверен, этой ночью ты корчится от боли будешь, и стоном отзовётся каждый вздох и каждое мгновенье бесконечной ночи, которая тебя вконец измучит, изрешетит, как соты и ужалит тысячами пчёл.
  
   КАЛИБАН:
   Я должен отобедать. Ведь остров Сикораксой, матерью моей, оставленный в наследство, украден вами у меня. Вы, появившись здесь, дарили мне и ласку и добро, поили зельями из трав и ягод, понятиям учили тьмы и света. И я вас полюбил, открыв вам тайны острова
   родного: где бьют ключи, где соль родится, где нива хлебом колосится, а где пустыня голая лежит. Да будь я за содеянное проклят! О мать моя, колдунья Сикоракса, явись во плоти безобразной обидчику достойно злом ответить! Ведь я, как царь, всем островом владел, вы ж, заточив меня в хлеву и превратив в раба, воспользовались всем!
  
   ПРОСПЕРО:
   Ах, лживый раб! Тебе нужнее доброты побои. Я, жалкого и низкого, тебя облагородил, с собою принял наравне, а ты в ответ пытался обесчестить дочь мою.
  
   КАЛИБАН:
   Ха-ха, ха-ха! Жалею, что не удалось! И, если б ты не помешал, мы б калибанами сей остров заселили.
   ПРОСПЕРО:
   Ты ж, гнусный раб, добру и разуму внимать, должно быть, не способен, Зло пожирает все твои желанья! Я тратил время и терпенье на твоё ученье, пытаясь слову, делу научить. Когда же сущность дикаря невнятное рычанье изрыгало, не находя возможности суть смысла передать, я терпеливо правил речь твою. Но, несмотря на тщетные старанья и доброту свою, искоренить природу дикаря не смог. А потому, в пустынной местности скалистой, отдельно поселил тебя, а вовсе не в тюрьму, которой ты достоин.
  
   КАЛИБАН:
   Ты слову научил. Спасибо. Теперь, срази тебя чума, способен в жертву я проклятия вонзать твоим же жалом.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты, семя зла! Твори очаг и торопись исполнить все мои указы. Да ты ещё плечами пожимаешь, мразь! И коль замечу я небрежность, нежеланье выполнить команду, на дыбу вздёрну, взвоешь ты от боли в каждой кости да так, что даже звери содрогнутся.
  
   КАЛИБАН (в сторону):
   О нет, не надо. Буду я послушен. Бог матери моей, Сетебос, повелевать искусством менее способен.
  
   ПРОСПЕРО:
   Прочь с глаз моих, долой, презренный раб!
  
   (Калибан уходит.)
   (Снова появляется невидимый играющий и поющий Ариэль. За ним следует Фердинанд.)
  
   Песня АРИЭЛЯ:
  
   На златом песке
   Мы - рука в руке,
   В поцелуе томном
   В море счастья тонем.
   Мы от этой томности
   Словно, в невесомости.
   И кружится всё вокруг:
   Пёсик славный и петух
   Кукарекают и лают,
   Радость жизни отражают.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Откуда музыка звучит? Земная ли, небесная? А вот она уже и стихла. Какому божеству она напета? Пока сидел на берегу, оплакивая гибель короля, мелодия на гребнях волн неслась ко мне навстречу, смиряя ярость волн и горе сына, потерявшего отца. Во власти музыки витая, бредил я, но вот она умолкла, Ан нет -ошибся я, опять она звучит.
  
   Песня АРИЭЛЯ:
  
   Под толщей вод отец лежит
   В коралловых цветах,
   И жемчуг холодно блестит
   Тоской в его глазах.
  
   Он безразличен ко всему:
   К молитвам и речам,
   И причитают по нему
   Нерейды по ночам.
  
   Как похоронный звон:
   Дин-дон, дин-дон.
  
   АРИЭЛЬ:
   Как похоронный звон:
   Дин-дон, дин-дон.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Песнь об отце погибшем повествует. И это бога самого творенье, такие звуки только с неба льются.
  
   ПРОСПЕРО:
   Пушистые ресницы разомкни и подивись тому, что видишь.
  
   МИРАНДА:
   О, диво чудное! Да это дух! Как величав его прекрасный взгляд! Конечно это дух!
  
   ПРОСПЕРО:
   Нет, девочка! Он ест и спит, и чувствует, как мы. Весь внешний блеск, который видишь ты, причиной был его крушенья. Как язва красота его сжирала, наедине с собой оставив, и убив друзей, которых он поныне ищет. И можно ль после этих трат назвать его прекрасным?
  
   МИРАНДА:
   И все-таки он бог! Прекраснее его в природе не видала.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону):
   Давай же продолжай. Моя душа ликует и поёт. Прекрасен ты и заслужил свободу. Осталось два каких-то дня.
  
   ФЕРДИНАНД:
   О, ты богиня! Песнь твоя прекрасна. Уважь вниманием и снизойди ко мне. И, коли ты островитянка, скажи что делать мне, но более мне важно уяснить: из плоти ты иль чудо- приведенье.
  
   МИРАНДА:
   Не чудо я, а девушка простая.
  
   ФЕРДИНАНД:
   О, небеса! Моя родная речь! Я - первый среди тех, кто этим языком владеет! О, как хотел бы очутиться там!
  
   ПРОСПЕРО:
   Ну, как же! - Первый! Чем стал бы ты, услышь тебя Неаполя король?
  
  
   ФЕРДИНАНД:
   Тем же, чем я есть! Но странно слышать о Неаполе от вас. Король же слышит плачь, мои стенанья. И я - Неаполя король. Я безутешен по отцу, с момента гибели его в пучине моря.
  
   МИРАНДА:
   Увы, какая жалость!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Да, так оно и есть. И все вельможи с ним, включая герцога Милана, а так же сын его отважный.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону):
   Миланский герцог с дочерью прекрасной имеют право это опровергнуть, но не настал момент. А взглядами они уж обменялись. Молодчик Ариэль! За это награжу тебя свободой!
   (обращаясь к Фердинанду):
   Позвольте молвить, сэр; боюсь что рано в короля вы облеклись.
  
   МИРАНДА:
   Излишне строг к нему отец. Он третий из мужчин, кого когда-либо видала, но первый, кто мой разум впечатлил. Так стань моим сторонником, отец!
  
   ФЕРДИНАНД:
   О, дева милая, коль сердце ваше вправе не отказать мне, будьте королевой. Король Неаполя вам руку предлагает.
  
   ПРОСПЕРО:
   Не торопитесь, сударь.
   (в сторону):
   Они уже в плену своих наитий. Дозволить им нельзя свободу действий, любовь без трудностей не может быть достойной.
  
   (обращаясь к Фердинанду):
   Я ко всему хочу сказать, что обвиняю вас в захвате острова, которым обладаю. Сюда явились вы под именем чужим, желая завладеть моим богатством.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Да нет же, говорю.
  
   МИРАНДА:
   Нет места злу во храме этом. Когда бы зло к такому храму прикоснулось, переступить порог оно бы не смогло. Ведь доброта в том храме обитает.
  
   ПРОСПЕРО:
   Иди за мной. И миловать измену не проси.
   Я в три погибели предателя согну, морскую воду в глотку закачаю, заставлю есть моллюсков и траву, чтоб каторгою жизнь тебе казалась. А ну, иди за мной!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Врагу не сдамся побеждённым! (Пытается вынуть меч, но силы волшебства не позволяют ему это сделать.)
   МИРАНДА:
   Постой, отец и не спеши казнить. Он вежлив, но не робок вовсе.
  
   ПРОСПЕРО:
   Да что же это? Моя нога меня учить желает. Засунь-ка в ножны меч, изменник жалкий. Ты злобен видом, а разить не можешь, вина тебя лишает всякой силы. Очнись, тебя могу обезоружить тростью, стальной клинок из ножен выбив.
  
   МИРАНДА:
   Отец, прошу вас.
  
   ПРОСПЕРО:
   Не висни на моем плаще и прочь!
  
   МИРАНДА:
   Да сжалься ты, ручаюсь за него.
  
   ПРОСПЕРО:
   Замолкни! Иль не видишь, как вырастает ненависть из гнева? Нет! Не пристало за обманщика просить! Подумать можно свет на нём сошёлся! Его и Калибана лишь и знаешь. Опомнись! Он сам-то Калибан в сравнении с другими, а вовсе не господь.
  
   МИРАНДА:
   Мои амбиции скромны, предмет моих желаний избран.
  
   ПРОСПЕРО:
   Смирись и повинись: беспомощен как немощный младенец, вся суть твоя в дитя переродилась.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Действительно всё так: блуждаю, как во сне, и будто связан. Но смерть отца и немощность свою, как и потерю дорогих друзей, а также в адрес мой нелепые угрозы, нашёл бы силы я перенести, когда бы в сутки раз имел возможность зреть из тёмной клети лик небесный девы. Возможность эта мне дороже жизни и свободы.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону):
   Сработало, пожалуй.
   (Обращаясь к Фердинанду):
   Пошёл, пошёл.
   Какой же молодец ты, Ариэль!
   (Обращаясь к Фердинанду):
   За мною следуй.
   (Обращаясь к Ариэлю):
   Осталась малость самая совсем.
  
   МИРАНДА:
   Прошу вас, успокойтесь. Там, за суровостью речей, сокрыто сердце доброе отца.
  
   ПРОСПЕРО:
   (Обращаясь к Ариэлю)
   Исполнив поручений волю, свободен будешь ты, как вольный ветер.
  
   АРИЭЛЬ:
   Всё до единой запятой.
  
   ПРОСПЕРО:
   (Обращаясь к Миранде)
   Идём же, и ни слова за него.
  
   (Уходят).
  
  
   АКТ ВТОРОЙ
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
   Другая часть острова.
  
   Входят АЛОНСО, СЕБАСТЬЯН, АНТОНИО, ГОНСАЛО, АДРИАН, ФРАНЦИСКО и другие.
  
   ГОНСАЛО:
   Молю вас, сэр, развеселитесь. Причины веские для этого у нас: превыше жизни нет потерь весомей. Ведь каждый день приносит людям горе: скорбят по судну капитаны, оплакивают жены моряков, а наш из миллионов случай очень редкий, когда потери мизерны, а прибыль - ощутима.
  
   АЛОНСО:
   Замолкни же, прошу.
  
   САБАСТЬЯН:
   Сухая каша для него - комфорт.
  
   АНТОНИО:
   Не склонен утешитель отступать.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Подобно башенным часам он будет бить набатом слова.
  
   ГОНСАЛО:
   Сэр...
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Считайте: раз.
  
   ГОНСАЛО:
   Коль горечь гложет человека, оно и требует оплаты...
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Монетой!
   ГОНСАЛО:
   Монетой дискомфорта плоти. Точнее, право, и не скажешь.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Мудрее, чем тебе я намекал.
  
   ГОНСАЛО:
   Поэтому, мой сэр, -
  
   АНТОНИО:
   Как любит он работать языком, однако!
  
   АЛОНСО:
   Ну, право, хватит.
  
   ГОНСАЛО:
   Закончил я, и всё же, -
  
   СЕБЯСТЬЯН:
   А я желаю слушать.
  
   АНТОНИО:
   Не заключить ли нам пари, кто первый закудахчет - он иль Адриан?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Не сомневаюсь - старый кочет.
  
   АНТОНИО:
   А, может, молодой.
  
   САБАСТЬЯН:
   Ну, что же - по рукам? А чем расплата?
  
   АНТОНИО:
   Смехом.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Да будет так!
  
   АДРИАН:
   Поскольку остров сей необитаем -
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Ха, ха, ха! Вот ты и заплатил.
  
   АДРИАН:
   ... пустынен, даже неприступен...
   СЕБАСТЬЯН:
   И тем не менее, -
  
   АДРИАН:
   И тем не менее, -
   АНТОНИО:
   Без "тем не менее" не можешь?
   АДРИАН:
   Ему недостаёт изысканности и утонченной сдержанности.
  
   АНТОНИО:
   Сдержанности уличной девчонки.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Изысканности, да. Как он изволил утончённо молвить.
  
   АДРИАН:
   Какой прекрасный ветерок нас обдувает.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Как будто в лёгкие набрал я яд болотный.
  
   АНТОНИО:
   И смрад болотный плотно нас окутал.
  
   ГОНСАЛО:
   Всё здесь присутствует для жизни безмятежной.
  
   АНТОНИО:
   Всё, кроме средств к существованью.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А проще - ничего, почти что нуль.
  
   ГОНСАЛО:
   Как зелень здесь благоухает! И в изумруде тонет взор!
  
   АНТОНИО:
   Земля бедна, совсем плохая.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Но зелень всё же есть на ней.
  
   АНТОНИО:
   И вовсе не ошибся он.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Конечно, нет. Но истину из виду упустил.
  
   ГОНСАЛО:
   Но вот, чему поверить невозможно...
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Как всем творимым чудесам.
  
  
   ГОНСАЛО:
   Так это удивительному факту: ведь платье наше, будучи промокшим и потрёпанным стихией моря, свой первозданный вид вдруг снова обрело, как-будто соль и порча отступили, явив нам наши новые наряды.
  
   АНТОНИО:
   Когда б карман мог говорить, сказал бы он, что лорд его болтун?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Да. Иначе б он покрыл лжеца.
  
   ГОНСАЛО:
   Я помню, как впервые, мы в Африке в те платья обрядились на свадьбе Кларибели, прекрасной дочери монарха, с тунисским королём.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   На славу свадьба выдалась тогда, и возвращенье выдалось удачным.
  
   АДРИАН:
   И в кои веки так блистал Тунис своею королевой?
  
   ГОНСАЛО:
   Да никогда, с времён вдовы Дидоны.
  
   АНТОНИО:
   Что за вдова, чёрт подери! Откуда вдруг вдова, вдова Дидона?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А, если я скажу иначе: вдовец Эней? И почему вас это беспокоит?
  
   АДРИАН:
   Вдова Дидона, говорите вы? Я в полном тупике. Она же , знаю я, из Карфагена, совсем не из Туниса.
  
   ГОНСАЛО:
   Тунис, мой сэр, в то время Карфагеном был.
  
   АДРИАН:
   Карфагеном?
  
   ГОНСАЛО:
   Не сомневайтесь, был он Карфагеном.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Слова его, как арфа благозвучны. Он строит замки и возводит города.
  
   АНТОНИО:
   Какое чудо дальше он намерен сотворить?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Уверен я, что остров этот странный в карман положит он, и, превратив в обычный плод, подарит сыну, окажись он дома.
   АНТОНИО:
   А семечки плода посеет в море и вырастут другие острова.
  
   ГОНСАЛО:
   Всём так и будет!
  
   АНТОНИО:
   Только нужно время.
  
   ГОНСАЛО:
   Мы говорили, сэр, о свежести своих нарядов на уровне тех свадебных торжеств в Тунисе, где королевой нынче ваша дочь блистает.
  
   АНТОНИО:
   В Тунисе краше женщин быть не может.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   В расчёт Дидону не берём.
  
   АНТОНИО:
   Дидону? Да! В расчёт вдову Дидону не берём!
  
   ГОНСАЛО:
   Не правда ль, государь, камзол мой свеж как в первый день примерки у портного? Ну, разумеется, до степени известной.
  
   АНТОНИО:
   Коль не считать, что им ловили рыбу.
  
   ГОНСАЛО:
   Таким он был в день торжества, в день свадьбы вашей дщери.
  
   АЛОНСО:
   Довольно чуши на больные уши, мой разум бред не в силах осознать. Уж лучше б этой свадьбе не бывать! И дочь и сына в результате потерял. За тридевять земель она от родины, Италии своей, и вряд ли мне её увидеть снова. Наследник же Неаполя, Милана морскому чудищу пожалован на стол деликатесом.
  
   ФРАНЦИСКО:
   Возможно, он остался жив. С волною, видел, он боролся, верхом на гребне, как лихой наездник мчался, стихии вопреки с высоко поднятой главою, встречая грудью вал девятый. Как вёслами, руками загребал и к берегу рулил. А берег, словно, кланялся и приглашал пристать. Не сомневаюсь: жив и невредим он.
  
   АЛОНСО:
   Нет. Нет, погиб он!
  
   СЕБАСТЬЯН:
   На вашей совести потери эти, сударь. Европу осчастливить не желая, не вы ль отдали африканцу дочь, где в заточеньи слезы льёт горючие она.
  
  
   АЛОНСО:
   Прошу, умолкни!
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Мы, преклонив колена и поникши головой, просили вас не делать этого. А дочь, прекрасная душа, терзаясь между долгом и проклятьем, не знала, как ей быть. И вот - потерян сын, и думаю - навеки. Неаполь и Милан умножили число несчастных вдов, которых из мужья уж больше не утешат. И вы всему тому - виною.
  
   АЛОНСО:
   Невосполнимая потеря.
  
   ГОНСАЛО:
   Лорд, Себастьян, правдивость ваша слишком больно ранит. Взамен бы ей на рану пластырь приложить.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Очень хорошо.
  
   АНТОНИО:
   По всем канонам хирургии.
  
   ГОНСАЛО:
   Года вы пасмурны, мы все не видим солнца, государь.
  
   СЕБАСТЬЯН;
   Погода дрянь?
  
   АНТОНИО:
   Негодная совсем.
  
   ГОНСАЛО:
   Случись мне здесь садовником служить, -
  
   АНТОНИО:
   Засеял всё б крапивой он немедля.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Травою разной и цветами.
  
   ГОНСАЛО:
   А будь я королём, не знаю, чтоб и сделал!
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Вина в подвалах не имея, обет бы дал быть трезвым королём.
  
   ГОНСАЛО:
   Я, вопреки всем принятым законам, устроил бы иначе нашу жизнь:
   торговлю в корне упразднил, и отменил чины и званья, закрыл суды и писанину, искоренил неравенство меж бедным и богатым, предал анафеме наследство и контракты, границ несметных сети уничтожил, изъял из быта и металл и крупы, освободив народ от должностей и дел. И жили б все не ведая печали, свободные от зависти и зла. Сама невинность правила бы миром и власть в том мире вовсе не нужна; -
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Зачем тогда король?
  
   АНТОНИО:
   Конец истории таит само начало.
  
   ГОНСАЛО:
   Усилий общих было бы в достатке без пота и тяжёлого труда творить добро и благо. А потому и надобности нет в оружии и пушках, в предательстве, измене и коварстве. Природа изобилием своим дарила бы невинному народу право жить безбедно и свободно.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А есть ли в этом мире место бракам?
  
   АНТОНИО:
   Зачем же брак лентяям, проституткам?
  
   ГОНСАЛО:
   Век золотой никто б не помянул, моё правление изведав.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Храни вас бог1
  
   АНТОНИО:
   И многие вам лета!
  
   ГОНСАЛО:
   Что, сударь, скажете на это?
  
   АЛОНСО:
   Избавь от глупостей: ничто твои слова.
  
   ГОНСАЛО:
   О да, король, вполне согласен с вами, но дал я повод для веселья джентльменам, которые так падки на смешное, что гоготать готовы по любому пустяку.
  
   АНТОНИО:
   Над вами мы как раз и гоготали.
  
   ГОНСАЛО:
   Сравниться с вами по веселью не могу: пустое место. Так смейтесь по любому пустяку.
  
   АНТОНИО:
   Вот это сокрушительный удар!
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Ну, прямо пригвоздил!
  
  
   ГОНСАЛО:
   Ребята, вы не робкого десятка, достали б и Луну с орбиты, коль не по вашему средь звёзд она плутала.
  
   Появляется невидимый Ариэль в сопровождении торжественной музыки.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Нет в том сомненья. И в темноте ловили б птиц по гнёздам, факелом сверкая.
  
   АНТОНИО:
   Милорд добрейший, не сердитесь.
  
   ГОНСАЛО:
   Да , нет же, не сержусь. Благоразумие моё сокрыто под надёжною бронёю. Ко сну клонюсь, смешками вашими укрывшись.
  
   АНТОНИО:
   Так спите и внимайте нам.
  
   (Все засыпают, кроме Алонсо, Себастьяна и Антонио.)
  
   АЛОНСО:
   Вот и заснули все! Как я хочу, чтоб и мои глаза сомкнулись, к тяжёлым думам перекрыв пути. Пленяет сон меня.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Сэр, не противитесь сну, в печали он как лекарь приносит исцеление и мир.
  
   АНТОНИО:
   За вашу безопасность беспокоясь, мы не сомкнём глаза в дозоре.
  
   АЛОНСО:
   Спасибо. Что за диво.
  
   (Алонсо засыпает. Ариэль удаляется.)
  
   СЕБАСТЬЯН:
   На всех сонливость странная напала.
  
   АНТОНИО:
   Возможно, климат послужил причиной.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А что же нас с тобой ко сну не клонит? И спать совсем я не хочу.
  
   АНТОНИО:
   Я, как и ты, и свеж и бодр. Они ж, как сговорившись, сразу отключились, сражённые как громом. А что, достойный Себастьян, неплохо было б: - Ну, ладно, помолчим: - И всё же представляю в будущем тебя: таков уж, видимо, тебе подарен случай, быть коронованным на троне.
  
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Не бредишь ты?
  
   АНТОНИО:
   Уже ль не слышите? Я с вами говорю.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Да. слышу я, но, словно, ты во сне и бредишь. Так что сказал ты? Не странно ль спать с открытыми глазами, при этом и ходить, и говорить, и всё же быть в плену видений.
  
   АНТОНИО:
   Почтенный Себастьян, фортуне собственной ты позволяешь спать, а проще - убиваешь. Хоть сном ты не объят.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Но храп твой не лишён, пожалуй смысла.
  
   АНТОНИО:
   Серьёзен я, как никогда, а ты меня серьёзней быть обязан. И мой намёк поняв, ты трижды будешь прав.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Я - водная нетронутая гладь.
  
   АНТОНИО:
   А придам движенье этой глади.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А, ну, рискни: а то ведь лень, подруга дней весёлых, со мной расстаться не спешит.
  
   АНТОНИО:
   О, если б знали вы, как ценен тот совет, который бьют, не думая, насмешкой! А ранив, вдруг ошибку сознают, и, оступившись, и почти коснувшись дна, хватаясь за советы, выплывают.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Но, будь любезен, продолжай. Твои глаза и внешний вид не могут скрыть волнения души. Так дай душе своей открыться, и словом вырази волнение своё.
  
   АНТОНИО:
   Итак, мой сэр, беспамятный тот лорд, которого мы все давно забыли, был очень щедр на уверенья. Он короля почти уверил, в том, что сын его живой. Но это так же смехотворно, как то, что все, кто спят сейчас плывут.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Что спасся он - надежды нет.
  
   АНТОНИО:
   Надежды нет - великая надежда тем миром завладеть, где честолюбие ступить не смеет даже. Вы в гибель Фердинанда верите надеюсь?
  
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Нет сомненья.
  
   АНТОНИО:
   Кто ж метит на престол Неаполя тогда?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Кларибель.
  
   АНТОНИО:
   Что царствует в Тунисе за тридевять земель? Весть из Неаполя получит Кларибель по истечении веков. Младенцы бородою обрастут той вести ожидая. Лишь Солнце может быть достойным почтальоном. Но будет ли? - вопрос! Скажи, а не она ль была причиной нашего крушенья? Но правду говоря, - ведь кто-то и остался, чтоб дело завершить. И это всё пролог к победному движенью.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Что ты несёшь! А правда только в том, что Кларибель, племянница моя, в Тунисе царствует, Неаполя наследницей являясь. А до Неаполя довольно долог путь.
  
   АНТОНИО:
   И каждый сантиметр расстоянья как будто бы кричит: "Попробуй, Кларибель, меня измерить, не хватит жизни до Неаполя добраться! Не лучше ль вам в Тунисе оставаться? Да и прозреет Себастьян!" Пусть спящие возьмут и не проснутся, и в этом не было б беды.
   Есть королю Неаполя достойная замена! А двор болтливыми сеньорами заполнить - не проблема, как и Гонсало заменить. К тому ж и я болтаю, как сорока. Настрой свой ум на смелые намёки. Ведь этот сон - твоя ступень во власть. Уже ли это не понятно?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Мне кажется, что да.
  
   АНТОНИО:
   Благоволишь ли ты своей фортуне?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Просперо, брата своего, лишил ты трона.
  
   АНТОНИО:
   Так и есть. Сегодняшний наряд мой краше прежнего, не так ли? А слуги брата, бывшие приятели мои, прислуживают мне с таким же рвеньем.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А что же совесть?
  
   АНТОНИО:
   О, сударь, совесть, как мозоль - засунул в туфли, и забыл. А грудь моя свободна от подобных штучек. И встань они стеной меж мною и Миланом, ту стену я немедля бы порушил, чтоб не мешалась впредь. А вот лежит твой брат, чем он отличен от земли? - Да тот же прах! Ах, если б он всегда был тем, чем есть сейчас - лишь прахом! Мой меч стальной подарит вечный сон ему, а вы за мною в след расправитесь со старцем - кладезью морали, чтоб нашим планом он помехой не был. Всем остальным затея наша по нутру - как молоко коту. За честь сочтут любую прихоть поминутно исполнить.
   СЕБАСТЬЯН:
   Как ты, мой друг, Милан завоевал, так завоюю я Неаполь. Так обнажи свой меч и обруби долги. А дружбу короля уже ты заслужил.
  
   АНТОНИО:
   Движением единым обнажим мечи, и только руку подниму, вонзай свой меч в Гонсало.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Но прежде я хочу сказать.
   (Отходят в сторону.)
  
   (Снова появляется невидимый Ариэль.)
  
   АРИЭЛЬ:
   Властитель мой, предвидя этот ужас, послал меня на помощь обречённым -
   иначе б рухнул план спасения невинных.
   (Напевает на ухо Гонсало.)
   Ах, не спите! Ах, не спите!
   Вы противникам дадите
   Шанс на преступление,
   Пусть вас это потрясёт,
   Ведь от смерти вас спасёт
   Только пробуждение.
  
   АНТОНИО:
   Однако, нам пора спешить.
  
   ГОНСАЛО:
   Придите, ангелы, на помощь королю.
  
   (Все просыпаются.)
  
   АЛОНСО:
   Проснитесь! Что твориться здесь? Обнажены мечи? И вид у вас ужасный!
  
   ГОНСАЛО:
   В чём дело, господа?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Пока, на страже вашего покоя, сидели здесь и охраняли сон, внезапно оглушил окрестность рёв быка, а, может, льва, что и явилось, видимо, причиной пробужденья. Избавиться от рыка не могу я до сих пор.
  
   АЛОНСО:
   Но ничего не слышал я.
  
   АНТОНИО:
   Чудовище б не выдержало грома землетерясенью равного, и даже стаи львов.
  
   АЛОНСО:
   Вы это слышали, Гонсало?
  
   ГОНСАЛО:
   По правде говоря, мой сударь, я слышал некое жужжанье, которое меня и разбудило, как ни странно. Коснувшись вашего плеча, я закричал: пред очи ясные мои увидев с обнажёнными мечами их двоих, а кроме прочего и шум какой-то был. Пора нам встать и быть на страже. И, сабли оголив, отправиться отсюда.
  
   АЛОНСО:
   Идёмте, жажду я узнать, где сын мой бедный обитает.
  
   ГОНСАЛО:
   Гранит его господь от этой нечисти звериной. Сомнений нет: на острове ваш сын.
  
   АЛОНСО:
   Так пошли.
  
   АРИЭЛЬ (в сторону):
   Лечу с докладом я к Просперо, ты ж сына своего ищи.
  
   (Уходят.)
  
   СЦЕНА ВТОРАЯ
  
   Другая часть острова.
  
   Входит Калибан с вязанкой дров. Слышатся раскаты грома.
  
   КАЛИБАН:
   Вся дрянь болот и луж, что солнце испаряет, пусть на Просперо недугами ляжет! Хоть слышат духи, - не могу не клясть. Щипать, терзать и рожами пугать, купать в грязи, гонять в ночи горящей головешкой они меня не будут, пока он не прикажет им. Они по поводу любому корчат рожи, как обезьяны; клыки свои в меня вонзают, ежами стелятся под ноги, впиваясь иглами в ступни; порою кажется гадюки жалят и шипят, с ума сводя от боли бесконечной.
   (Входит Тринкуло.)
   А вот и дух его! Меня пришёл он мучить за то, что я нерасторопен с вязанкой дров. Свалюсь-ка я ничком, быть может, не заметит.
  
   ТРИНКУЛО:
   Ни кустика, ни ветки - от непогоды скрыться, а буря новая грядёт. Уж ветер песню запевает злую. Вот туча чёрная огромного размера. И эта бочка выплеснуть готова всё содержимое немедля. Ударит гром, как прошлый раз, и нечем голову покрыть, а прохудись лохань такая, и с неба хлынет дождь ведёрный. А это что за диво? Человек ли, рыба? Живой ли, мёртвый? Похоже, рыба, пахнет чешуёй. Вернее - залежалой, тухлой рыбой. Не первой свежести треской. Рыбёшка странная должно быть. Случись всё в Англии далёкой, где я однажды был, такую б рыбу даже на картинке ротозеи за монетку серебром с руками б оторвали. И враз бы я разбогател. Любое диво там гораздо больше ценят, чем милостыню нищему подать, убогому помочь. Но будь уверен - фунт не пожалеют на мёртвого индейца поглазеть. Он при ногах - как человек, а руки - будто плавники. Теплится в этой рыбе жизнь. А, может ,обознался я, приняв за рыбу здешнего туземца, пришибленного молнии ударом.
   (Слышатся раскаты грома.)
   Увы, и снова шторм крепчает! Залезу я под балахон, иначе некуда деваться. Бывает ситуация заставит делиться кровом с недругом и вором. Уж лучше здесь, чем грязные помои непогоды на главу.
  
   (Входит Стефано с бутылкой в руках, напевая.)
  
   СТЕФАНО:
   Как море мне осточертело, я сдохну на клочке земли- Для похорон такой напев. (Пьёт.) Вот это то, что надо!
   (Поёт.)
  
   Вот как-то раз мой капитан,
   И вся его дружина
   Зашли в портовый ресторан,
   И встретили Катрину.
  
   Её колючий язычок
   Корябал наши души,
   Цеплял, как рыбу на крючок,
   Но не поганил уши.
  
   И, долг отдав её сетям,
   Послали мы её к чертям.
  
   Мотивчик тоже никудышный, но утешенье под рукой. (Пьёт.)
  
   КАЛИБАН:
   Не мучь! Оставь меня в покое!
  
   СТЕФАНО:
   Что за дела? Уже ли черти здесь? И, обернувшись дикарями хотят меня застать врасплох?
   Как бы не так! Пучины избежав морской, я закалён стихией. Четвероногие меня не испугают. Ведь про таких недаром говорят: "Кто сам на четвереньках пробовал ходить, того не устрашить, и не убить." Пока Стефано дышит - он здоровьем пышит!
  
   КАЛИБАН:
   О, дух, оставь меня, не мучь!
  
   СТЕФАНО:
   О четырёх ногах островитянин странный чудовищу подобный. И вижу я - озноб его трясёт. Откуда, чёрт его дери, по-нашему лопочет? Я ради этого готов ему помочь. Ах, если б удалось его поправить и дрессировкой трюкам обучить, да и в Неаполь это чудо привезти, то уверяю вас подарок этот оценил бы император каждый, когда-либо ступавший по земле.
  
   КАЛИБАН:
   Прошу тебя меня ну мучить. Дрова проворней буду я носить.
  
   СТЕФАНО:
   В припадке он галиматью несёт. А пусть вина глотнёт немного! И, коли никогда не пил, такое зелье враз его поправит. Ах, если б вылечить его и приручить, какие блага мне сулит сей случай! - Ведь я с лихвой покрою все труды: сомненья в этом быть не может.
   КАЛИБАН:
   Пока меня ты не терзаешь, но знаю - передышка не надолго. Я вижу, как дрожишь под действием ужасных чар Просперо.
  
   СТЕФАНО:
   Иди сюда и распахни свой рот. Вот это, котик, твой язык развяжет, забудешь про озноб и страхи. Узнаешь истинного друга, открыв пошире пасть лекарству.
  
   ТРИНКУЛО:
   Да я же знаю этот голос: это ж... Нет! Он утонул! Попутал бес, о, господи, спаси.
  
   СТЕФАНО:
   Два голоса о четырёх ногах: не много ли для зверя одного? Тот голос, что вещает от лица
   удобен для похвал, а тот, что сзади - чтоб бранью был поруган сволочь и нахал. Да я готов опорожнить бутыль на это исцеленье. Итак, аминь! Да и другому рту глоток не помешает.
  
   ТРИНКУЛО:
   Стефано!
  
   СТЕФАНО:
   Уже ль другая пасть меня по имени взывает? Чур, чур меня! Нет, не чудовище, а дьявол здесь. Уйду-ка от греха, куда уж мне без длинной ложки.
  
   ТРИНКУЛО:
   Стефано! Коль ты Стефано, ущипни меня и молви слово. Я - Тринкуло, твой верный друг, не бойся.
  
   СТЕФАНО:
   Коль ты Тринкуло в действительности есть, наружу вылезай. За пару меньших ног я вытащу тебя. Быть это может ноги и твои. По-видимости так! Смотри-ка - Тринкуло на самом деле ты! Как угораздило тебя в утробу этого урода? А, может, чудище Триунколов плодит?
  
   ТРИУНКОЛО:
   Я думал молния шарахнула его. Ведь ты не утонул, Стефано? Ты на утопленника вовсе не похож. Гроза, которая уж, верно, завершилась, принудила меня забраться под балахон вот этого урода. Но главное - ты жив, Стефано! Мы, двое из Неаполя, спаслись, Стефано!
  
   СТЕФАНО:
   Прошу: не тискай ты меня, иначе мой желудок вылезет наружу.
  
   КАЛИБАН (в сторону):
   Кабы не духи, - были б чудные созданья. И дивный бог с божественным напитком. Готов пред ним колени преклонить.
  
   СТЕФАНО:
   Какое чудо помогло тебе, и, как попал сюда ты? Клянись бутылкой, что историю поведаешь правдиво. Вот я - на бочке хереса верхом, как на коне, которого мне снарядили бравые матросы, бочонок выбросив за борт, сюда причалил. И тут же смастерил бутылку из коры, которой и клянусь.
  
   КАЛИБАН:
   И я клянусь бутылкой этой служить тебе по мере сил, испробовав напиток неземной.
  
   СТЕФАНО:
   Теперь и ты свою историю спасения поведай.
  
   ТРИНКУЛО:
   Клянусь, как селезень до берега доплыл. Я в самом деле - плаваю, как утка.
  
   СТЕФАНО:
   Целуй писание святое! Хоть ты, как селезень в воде, а все-таки порядочный ты гусь.
  
   ТРИНКУЛО:
   А много ль у тебя святой воды, Стефано?
  
   СТЕФАНО:
   Бочонок целый, парень. В скале мой погреб, близ морского побережья. Там и храню вино. Ну, как уродец! Ты пришёл в себя? Озноб тебя уже оставил?
  
   КАЛИБАН:
   Не с неба ль снизошёл ты?
  
   СТЕФАНО:
   Ты угадал: с луны свалился я. Ты видел: свесив ноги, я на месяце качался?
  
   КАЛИБАН:
   Конечно, видел и горжусь тобою. Моя хозяйка всё мне показала: тебя и пса и даже куст.
  
   СТЕФАНО:
   Поцеловав писание святое, иди и поклянись. Его я новым содержанием наполню.
  
   ТРИНКУЛО:
   Клянусь святыми: глуп урод, как пробка! И я его боялся! Ведь чудище нисколько не опасно! Поверил в сказку про луну! Надуть беднягу можно без труда. Но выпить монстр совсем, брат, не дурак!
  
   КАЛИБАН:
   Все тайны острова открою, и тропы расцелую все, где ваши ноги только их коснутся. Вас богом почитаю я и очень вас прошу им быть!
  
   ТРИНКУЛО:
   О, боже, как коварен этот дурень и как пьян! Но стоит божеству его уснуть, тот час же стащит он бутылку.
  
   КАЛИБАН:
   Я ноги буду целовать и клятву верности давать.
  
   СТЕФАНО:
   Иди ж сюда. И, павши ниц, клянись.
  
  
  
   ТРИНКУЛО:
   Умру от смеха я, взирая на чудовище с щенячей головой. Отвратное чудовище Так мне и хочется его отколотить...
  
   СТЕФАНО:
   Иди, целуй.
  
   ТРИНКУЛО:
   Чудовище пьяно и жалко! И от того в сто крат ужаснее оно!
  
   КАЛИБАН:
   Я укажу ключи и ягод соберу. Я рыбы наловлю и отоплю жилище. Да будет проклят тот тиран, которому служу! И дров ему таскать я более не буду, Ведь я - весь твой, хороший человек!
  
   ТРИНКУЛО:
   Одна умора от чудовища осталась: творит из алкоголика святого!
  
   КАЛИБАН:
   Где яблонь диких сад вам покажу я, орехов земляных нарою гору и гнёзда соек научу искать, мартышек ловких на приманку брать, фундук горстями собирать, с утёсов чаек доставать. Согласен следовать за мною?
  
   СТЕФАНО:
   Не много ль слов? Показывай дорогу. Поскольку свита с королём ушли ко дну, мы здесь наследники всего. А ну-ка, Тринкуло приятель, держи бутылку. Пора её наполнить снова.
  
   КАЛИБАН (напевает, еле ворочая языком):
   Прощай, хозяин мой, прощай!
  
   ТРИУНКОЛО:
   Орёт нажравшийся урод!
  
   КАЛИБАН:
   Ни запруд и ни сетей,
   Ни приказов,
   Ни указов,
   Натерпелся от властей!
   Бан-бан, Калибан,
   Старт моей свободе дан!
  
   СТЕФАНО:
   Ну. чудовище, вперёд!
  
   (Уходят.)
  
   АКТ ТРЕТИЙ
  
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
   Перед кельей Просперо.
  
   (Входит Фердинанд, неся бревно.)
  
   ФЕРДИНАНД:
   Усилий требуют, порою, наслажденья, и труд тогда не кажется трудом. И нету места глупым униженьям, а просто мелочи - становятся добром. Труда несносного я б никогда не вынес, но та, которой я служу, всё мёртвое в живое обращает, а труд - в блаженство неземное. Как несравнимы дочери степенность и раздражение отца. Он - воплощение жестокости суровой. Я сотни брёвен здесь сложить обязан. Моя ж хозяйка видя, как тружусь, поток горючих слёз сдержать не может, и твердит, что только раб таким трудом достоин быть унижен. И мысли сладкие удваивают силы, а труд нелёгкий - вовсе и не труд.
  
  
   (Входит Миранда; и на расстоянии невидимый Просперо.)
  
   МИРАНДА:
   Прошу же вас, убавьте пыл. Не надрывайте вы себя! Хотела б я, чтоб молния спалила эти брёвна, с прилежностью уложенные вами. Прошу присесть и отдохнуть. Ведь эти брёвна горькими слезами зальют очаг, о вашем рабстве вспомнив. Сейчас отец мой погружён в науку, есть три часа у вас на отдых.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Добрейшая из всех господ, не ждёт светило, клонится к закату, как я, до срока всё исполнить должен.
  
   МИРАНДА:
   Пока вы малость отдохнёте здесь, тем временем поленья отнесу сама. Позвольте ж помогу, не отвергайте помощь.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Да нет же, хрупкое созданье, пусть даже надорвусь, но нежиться в объятьях лени как и позволить вас трудом унизить я не могу.
  
   МИРАНДА:
   Труд, как и вам, мне - не обуза. Ведь легче выполнить его по доброй воле, вы ж против воли трудитесь пока.
  
   ПРОСПЕРО:
   Трофей в силках! И в этом нет сомненья.
  
   МИРАНДА:
   Как вы измождены!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Когда вы здесь, прекрасная синьора, не увядает свежеть утра никогда. Молю вас, имя мне своё скажите, чтоб мне его в молитвах поминать.
   МИРАНДА:
   Миранда. - Наказ твой я нарушила, отец!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Прекрасная Миранда! Вершина красоты и обаянья, дарованные свету! Я повидал не мало женщин, ласкавших слух изысканностью речи, а взор - великолепием нарядов. Не скрою: нескольких любил за их умение себя преподнести, но ни одна мне сердце не пронзила. Весь внешний блеск тускнел и разрушался при испытании любовью. Вы - несравненное созданье! Не можно равных вам найти!
  
   МИРАНДА:
   Себе подобных не видала никогда, и даже в памяти отсутствуют они. Могу лишь в зеркале себя увидеть. А что касается мужчин, так кроме вас и своего отца я никого не знаю. Как выглядят они не представляю. Но скромностью клянусь, моим бесценным даром, мне в мире кроме вас не надо никого. Моё воображенье не способно создать кого-либо другого. Но что-то заболталась я, забыв про наставления отца.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Я от рожденья - принц , а может быть - король (не дай-то бог"!) - и дровосеком быть, конечно, не намерен, как и мух ловить. В душе переполох - когда увидел вас, рабом мне сердце приказало быть и я им стал покорно.
  
   МИРАНДА:
   Вы любите меня?
  
   ФЕРДИНАНД:
   О, небо и земля, в свидетелю беру вас. И, если правду говорю, ко мне удача пусть благоволит. В противном случае - все блага мира, адресованные мне, пусть в горе обратяться. Дороже всех сокровищ мира люблю тебя, ценю и обожаю.
  
   МИРАНДА:
   Дурёха я - от радости рыдаю.
  
   ПРОСПЕРО:
   Знакомство перовое и первые восторги! Пусть милость божия союз благословит!
  
   ФЕРДИНАНД:
   К чему же слёзы?
  
   МИРАНДА:
   Желаю я, а предложить не смею, и взять хочу, а не могу. Не знаю как, и до смерти робею, а впрочем - это пустяки. Нельзя упрятать то, что просится наружу. Зачем обманывать себя! Веди меня, святая чистота! Женою буду, коль возьмёте в жены, а не женой - так женщиной, познавшей вас, умру. Но в случае любом я - ваша вечная раба.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Да нет же!- госпожа! А я - слуга покорный.
  
   МИРАНДА:
   Так вы мой муж?
  
  
   ФЕРДИНАНД:
   Конечно да! И вот моя рука. Я, словно раб, познавший вкус свободы.
  
   МИРАНДА:
   А вот моя рука, а на ладони - любящее сердце. Придётся нам расстаться ненадолго.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Пока, любимая, пока!
  
   (Фердинад и Миранда удаляются в разные стороны.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Сравниться с ними в радости не смею - им всё впервой, да так и должно быть. И всё же - радости я большей не знавал. Теперь - за книги. До ужина мне предстоит немало сделать.
  
   (Уходит.)
  
   СЦЕНА ВТОРАЯ
  
   (Другая часть острова.)
  
   (Входят Калибан, Стефано и Тринкуло.)
  
   СТЕФАНО:
   Пока вина есть бочка,
   Про воду - ни гу-гу!
   Мы ей даём отсрочку
   На этом берегу.
  
   И пьём, пока нам пьётся,
   Пока хмельное льётся,
   А, если ты вина не дашь,
   Возьмём тебя на абордаж!
  
   Слуга-урод, лей прямо в рот, лей веселей, и за моё здоровье пей!
  
   ТРИНКУЛО:
   Слуга-урод, слуга-урод - такой здесь островной народ! И, говорят, всего нас пять: чего с нас взять, чего нам дать? И, если двое остальных с такими же мозгами, то нам , увы, несдобровать.
  
   СТЕФАНО:
   Когда приказываю пить, слуга-урод, нельзя вопить и заводить глаза на лоб.
  
   ТРИНКУЛО:
   Куда ж ещё их заводить? Была бы полная буза, когда б под хвост ушли глаза.
  
   СТЕФАНО:
   Мой славный полу-человек язык свой утопил в вине, а я, полосканный волной все тридцать пять ужасных миль, ступил на берег, как герой и этому свидетель свет! Пожалуй, я произведу тебя в высокий чин. А можешь знаменосцем быть.
   ТРИНКУЛО:
   Высокий чин он донесёт, а знамя в этом виде - нет!
  
   СТЕФАНО:
   Мосье урод, бежать нет сил.
  
   ТРИНКУЛО:
   И не идти, и не бежать, как пни молчать, как псы лежать.
  
   СТЕФАНО:
   Хоть слово выдави, урод, коль ты действительно урод.
  
   КАЛИБАН:
   Как поживает господин? Пришла пора лизнуть сапог. Я трусу больше не служу.
  
   ТРИНКУЛО:
   Ты лжёшь, уродина презренная. Ведь мне не страшен даже полисмен. Да я, тухлятина морская, сегодня храбр, как никогда! Вино во мне, а не вода! Как, полурыба- полузверь, чудовищную ложь решаешься сказать мне?
  
   КАЛИБАН:
   Смотри, как оскорбляет он! Уже ль, милорд, позволишь ты?
  
   ТРИНКУЛО:
   Ну, надо же - Милорд! Как распирает дикаря!
  
   КАЛИБАН:
   Смотри, - опять! Так покарай его, прошу, чтоб было не повадно.
  
   СТЕФАНО:
   Послушай, Тринкуло, не тренькай! А, если ты ослушаться посмеешь, на первом дереве тебя... Уродец милый, издеваться над тобою не позволю, я подданных своих в обиду не даю.
  
   КАЛИБАН:
   Благодарю, милорд. Позвольте изложить моё прошенье снова?
  
   СТЕФАНО:
   Ну, излагай же, чёрт возьми, коленопреклонённый. Мы выслушаем стоя, Тринкуло и я.
  
   (Появляется невидимый Ариэль.)
  
   КАЛИБАН:
   Как прежде говорил: тирану подчинён я. Волшебник этот чарами своими мой остров у меня отнял.
  
   АРИЭЛЬ:
   Ты лжёшь!
  
   КАЛИБАН:
   Да сам ты лжёшь, кривляка обезьянья! Не лишне было бы тебя отколошматить. Не лгу я!
  
   СТЕФАНО:
   Коль, Тринкуло, не хочешь зубы потерять, то, будь любезен, не встревай в беседу.
  
   ТРИНКУЛО:
   Молчу, как рыба.
  
   СТЕФАНО:
   Лежи на дне. А ты, давай-ка продолжай.
  
   КАЛИБАН:
   Вот я и говорю: он чарами своими мой остров отобрал. Ему ты отомсти. Ты можешь, знаю я. А этот вот не может ...
  
   СТЕФАНО:
   В этом нет сомненья.
  
   КАЛИБАН:
   Так будь владыкой здесь, а я - твоим рабом.
  
   СТЕФАНО:
   Кто б мог сказать, как это сделать? Пожалуй, отведи меня к нему.
  
   КАЛИБАН:
   Да. да, милорд, во сне его застанем, а ты в ту голову вколотишь гвоздь.
  
   АРИЭЛЬ:
   Куда тебе до этого, лгунишка.
  
   КАЛИБАН:
   Вот шут гороховый! Вот шут презренный! Прошу, владыка, врежь ему по роже и лиши бутылки. Пусть не вино, а горькую морскую влагу лижет, источников ему не покажу.
  
   СТЕФАНО:
   Ты, Тринкуло, заткнись, коли не хочешь, чтоб собственной рукой побил и выставил за дверь. Чудовище не смей перебивать, иначе измочалю, как треску.
  
   ТРИНКУЛО:
   Да что я сделал? Ровно ничего! Не лучше ль мне в сторонку отойти?
  
   СТЕФАНО:
   Кто, как не ты сказал, что лжёт он?
  
   АРИЭЛЬ:
   Ты лжёшь.
  
   СТЕФАНО:
   Ах, лгу я? Что же, получи!
   (Бьёт Тринкуло.)
   И, если не достаточно тебе, скажи мне ещё раз, что,лгу я.
  
   ТРИНКУЛО:
   Да что же за напасть! И где ж мозги и уши ваши, черт вас дери? Всему причиною бутылка и заигравшее вино! Да чтоб урод твой сдох! А руки ваши отвалились.
  
   КАЛИБАН:
   Ха, ха, ха!
  
   СТЕФАНО:
   Довольно перебранок, продолжай. А ты подальше стань.
  
   КАЛИБАН:
   Поддай ему ещё, а то я сам его начну дубасить.
  
   СТЕФАНО:
   Ты - отойди, а ты - продолжи.
  
   КАЛИБАН:
   Ну, так вот: есть у него привычка днём поспать. Вот тут ему башку и надо размозжить. Но прежде книги уничтожь. Дубиной череп расколоть иль посадить на кол, а, может, в горло нож всадить: вот это, брат, прикол! И всё же - книги всех главней!. Без них он глуп, как я. Вся власть над духами в томах. Они трепещут перед ним и ненавидят старца. Все эти книги надо сжечь. Не мало утвари в дому, как любит говорить, для глаза и души, но только дочь ценней всего, и превзойти её красу ничто не может. Двух женщин в жизни видел я: её и Сикораксу, мать мою. Но Сикоракса ей не ровня вовсе.
  
   СТЕФАНО:
   Ты говоришь красавица она?
  
   КАЛИБАН:
   Клянусь, украсит ваше ложе. Наследников достойных народит.
  
   СТЕФАНО:
   Я человека этого убью! И знай, чудовище, мы будем славной парой (виват,король и королева!), а ты и Тринкуло - помощники мои. Не правда ль, Тринкуло, идея не плоха?
  
   ТРИНКУЛО:
   Превосходна.
  
   СТЕФАНО:
   Дай руку и прости за синяки. Но волю языку давать не смей, пока живёшь.
  
   КАЛИБАН:
   Уж скоро он заснёт, пожалуй. А ты его убьёшь?
  
   СТЕФАНО:
   Не можешь в этом сомневаться.
  
   АРИЭЛЬ:
   Хозяина об этом упрежу.
  
   КАЛИБАН:
   Причина есть повеселиться. И радость распирает до ушей. Не спеть ли нам знакомый наш мотивчик?
   СТЕФАНО:
   Давай, чудовище, давай. Согласен спеть я, запевай. Тринкуло, подпевай.
   (Поёт.)
   Издевайтесь,
   Насмехайтесь,
   Насмехайтесь,
   Издевайтесь.
   Мысль свободна,
  
   КАЛИБАН:
   Нет! Мотивчик не тот!
  
   (Ариэль играет на дудке и подыгрывает на тамбурине.)
  
   СТЕФАНО:
   Тот же самый мотив?
  
   ТРИНКУЛО:
   Это наш мотивчик, а играет его Нечто.
  
   СТЕФАНО:
   Коль человек, то покажись, а если дьявол - объявись.
  
   ТРИНКУЛО:
   Прости мене, господи, грехи!
  
   СТЕФАНО:
   Кто умер, тот долгов не платит, и мне всё нипочём. Помилуй нас , господь!
  
   КАЛИБАН:
   Вам страшно?
  
   СТЕФАНО:
   Нет, чудовище!
  
   КАЛИБАН:
   Не бойся, остров полон звуков нежных. Порою сотни инструментов и сладких голосов звучат в моих ушах, то пробуждая, то убаюкивая вновь, и в дрёме облака меня дарами осыпают. Проснувшись вдруг, молю о новом сне.
  
   СТЕФАНО:
   Какое дивное, однако, королевство, к тому ж за музыку не надобно платить.
  
   КАЛИБАН:
   Когда убьёшь Просперо?
  
   СТЕФАНО:
   Случится это скоро. Я обещанье помню.
  
   ТРИНКУЛО:
   Нас приглашают звуки. Идём за ними следом и выполним свой долг.
  
   СТЕФАНО:
   Веди, чудовище, веди. Хочу я сам увидеть музыканта.
  
   ТРИНКУЛО:
   Ну что, идёшь?. Я за тобой,Стефано.
  
   (Уходят.)
  
   СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  
   Другая часть острова.
  
   (Входят Алонсо, Себастьян, Гонсало, Адриан, Франциско и другие.)
  
   ГОНСАЛО:
   Святою девою клянусь я от усталости валюсь и кости ломит. Надежды блеск нас в путь увлёк, мы ходим вдоль и попрёк, а лабиринту - ни конца, ни края. Я так устал, что умираю. Позвольте, сэр,передохнуть.
  
   АЛОНСО:
   Я не могу тебя винить и мне ль об этом говорить: ведь я и сам измотан и телесно и морально. Конечно, сядь и отдохни. И я, как старую одежду, сниму с себя свою надежду живого сына отыскать. И море злобно зубы скалит, что ищем мы его на скалах. Смеётся над отцом.
  
   АНТОНИО (в сторону Себастьяна):
   Ах, как я рад, что рухнула надежда. Она теперь на нашей стороне и упускать её не можно..
  
   СЕБАСТЬЯН (в сторону Антонио):
   Теперь мы этот случай не упустим.
  
   АНТОНИО (в сторону Себастьяна):
   Сегодня ночью это надо сделать! От поисков уставши за день, они не не могут и не будут бдеть.
  
   СЕБАСТЬЯН (в сторону Антонио):
   Как мы решили, так тому и быть.
  
   (Звучит торжественная и странная музыка.)
  
  
   АЛОНСО:
   Что за мелодия? Прислушайтесь, друзья!
  
   ГОНСАЛО:
   Не музыка, а просто - волшебство!
  
   (Невидимый Просперо витает вверху. Появляются странные создания, сервируют банкет, обворожительно танцуя и приветствуя участников торжества, приглашая короля и свиту к столу, а затем растворяются в воздухе.)
  
  
   АЛОНСО:
   О, ангелы хранители мои! Что это значит?
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Живое воплощение фантазий. Не мудрено теперь проверить нам в единорога, и в Феникса, и в трон и власть его в Аравии пустынной.
  
   АНТОНИО:
   Всему поверю я вплоть до того, чему не верил раньше. И поклянусь, что странники не лгут, хотя им дома очень редко верят.
  
   ГОНСАЛО:
   Случись в Неаполе об этом рассказать, поверили мне б вряд ли. Когда б сказал островитян я видел ( сомнений нет - островитяне это) по образу - чудовищ и ангелов небесных - по манерам, с которыми сравниться мало кто способен на земле, а может не способен вовсе.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону):
   Ты прав, почтенный, верно говоришь: отдельные средь вас самих чертей опасней.
  
   АЛОНСО:
   Не можно слов найти: какие формы, жесты, звуки! А, впрочем, слов не надо - язык сей сердцу каждому понятен.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону):
   Похвалишь уходя.
  
   ФРАНЦИСКО:
   И странно все исчезли вдруг.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   А важно ль это, если ломятся столы? Желудки наши, впрямь, оголодали и не откажутся отведать угощенье.
  
   АЛОНСО:
   Ну, нет!
  
   ГОНСАЛО:
   Да полно, сер, причин для страха нет. Давно, когда мы были дети, не верили в чудовищ горных на быков похожих, в людей с торчащими по телу головами. Теперь же верить этому придётся.
  
   АЛОНСО:
   Меня уговорил ты, буду есть. Быть может и в последний раз, а впрочем - всё равно. Ведь лучшее уж больше не воротишь. Последуйте примеру моему и брат и герцог.
  
   (Сверкает молния, слышны раскаты грома. Входит Ариэль в образе гарпии. Машет крылами над столом и все яства тут же исчезают.)
  
   АРИЭЛЬ:
   Вы, трое грешников, кто волею судьбы, которая заводит мир и всё, что в нём ютится, исторгнуты из пасти моря на пустынный брег, ведь быть среди людей таким, как вы, не место. Я вас лишил ума, не удостоив даже чести самим залезть в петлю иль в море утонуть.
   (Алонсо, Себастьян и другие обнажают мечи.)
   Глупцы вы! Я и товарищи мои - вершители судьбы. Броня и сталь мечей разящих ваших способны поразить лишь ветра шум гудящий и свист волны свистящей, но ни единого пера наряда моего. Я и товарищи мои для вас неуязвимы. И если б даже захотели нас убить вы ,сил не хватило бы мечи свои пудовые поднять. Припомните, за этим я и послан к вам, вы, трое из Милана, лишили хитростью Просперо власти, не пощадив его и малое дитя на растерзание отдали морю, но море возвратило их, а ваша подлость богом не забыта и будет отмщена и морем и землёй и всем на ней живущим. Вам уготовано, обязан я сказать, не смерть мгновенная, а долгое страданье - день ото дня и шаг за шагом чахнуть, что смерти всякой хуже. Ничто на острове пустынном от кары не спасёт, а только покаяние и беспорочный в будущее путь.
  
   (С очередным раскатом грома исчезает. Затем в сопровождении тихой музыки снова появляются странные создания , танцуя и гримасничая уносят стол.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Мой Ариэль, ты роль исполнил гарпии прекрасно. Урока моего не упустив ни слова, изящно их терзал. И странные созданья, сотоварищи твои, на должной высоте сыграли роли. Магическая формула моя врагов сразила. И вот теперь, когда они подвластны мне, пойду проведаю младого Фердинанда , которого считают все погибшим. И ту, что мне и Фердинанду всех дороже.
  
   (Перестаёт витать вверху.)
  
   ГОНСАЛО:
   Во имя всех святых, мой бог, что с вами происходит? Застыли, словно, истукан.
  
   АЛОНСО:
   Чудовищное зрелище всё это. И гром, и молния, и ветра злого глас в трубе небесного органа, и страшных волн крутые языки твердят Просперо имя. Мотив один - моё грехопаденье. Не потому ль мой сын в могиле топкой, а я его закапываю глубже в ил, куда и сам я скоро лягу.
  
   (Уходит.)
  
   СЕБАСТЬЯН:
   И сколько б ни было чертей, я всех по одиночке уничтожу!
  
   АНТОНИО:
   И я всегда с тобою рядом.
  
   (Себастьян и Антонио удаляются.)
  
  
   ГОНСАЛО:
   Все трое вне себя. Великий грех, подобно яду, действует не сразу и души пожирает не спеша. А нам же надо поспешить и не позволить злому умыслу свершиться.
  
   АДРИАН:
   Так поспешим же!
   (Уходят.)
  
  
   АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
  
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
   Перед кельей Просперо.
  
   (Входят Просперо, Фердинанд и Миранда.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Жестоко я с тобою обошёлся, право. Но компенсация твои излечит раны, поскольку жизни собственной я нить тебе вручаю, всё, чем живу передаю тебе. Твои мучения - экзамен на любовь, который с блеском сдал ты. Бесценный дар, свидетель небо, отдаю тебе. Мои хвалы твоё лицо улыбкой красят, о, Фердинад, она достойна этих слов и в этом сомневаться нет причин.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Оракул если б мне иное молвил, ему бы не поверил я.
  
   ПОСПЕРО:
   Прими же дочь мою, как дар и собственной заслуги результат. Но если ты сорвёшь невинности печать до совершения священного обряда, не сможет небо окропить ваш брак водой святою, напутствуя на счастье. И зло бесплодное, презренье и раздоры такую грязь на ложе вам постелят, что ненависть друг к другу станет нормой. А по сему дождитесь знака Гименея.
  
   ФЕРДИНАНД:
   На долгий путь супружеский надеясь в согласии, в любви, какою награждён сегодня, я не страшусь убожества пещеры и похотливых дьявольских соблазнов, которые б могли сей праздник жизни омрачить, когда бы кони Феба спотыкались, а ночь цепями скована была.
  
   ПРОСПЕРО:
   Достойные слова. Сядь, с нею побеседуй, она ж теперь твоя.
   Ну, Ариэль! Слуга неутомимый, Ариэль!
  
   (Входит Ариэль.)
  
   АРИЭЛЬ:
   Здесь я. Что повелитель мой прикажет?
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты и помощники твои прекрасно отыграли свой спектакль. Потребность есть ещё в одной проделке. Зови сюда свой сброд тебе подвластный, расшевели его. Представить должен я пред ясны очи молодых искусство ваше, ждут они.
  
   АРИЭЛЬ:
   Не заставлю ждать.
  
   ПРОСМПЕРО:
   Мигом!
  
   АРИЭЛЬ:
   И не успеешь приказать -
   Они уж здесь, Не надо звать.
   И не успеешь топнуть раз -
   Они уже пустились в пляс.
   Игрою радуют весь свет,
   Меня ты любишь или нет?
  
   ПРОСПЕРО:
   Люблю, учтивый Ариэль! Пока тебя не позову, сюда, прошу, не приходи.
  
   АРИЭЛЬ:
   Да, будет так.
  
   (Уходит.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Слова не ветер не бросай, и сдерживай порывы ласки. Ведь клятва, как в огне солома, горячей кровью может быть опалена. Воздержан будь, иначе браку не бывать.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Вас уверяю, сер, невинности прохлада сердце мне остудит и страсть мою умерит.
  
   ПРОСПЕРО:
   Прекрасно.
   А теперь, мой Ариэль, зови своих артистов свору и не медля. Ни слова больше! Глаза и уши навострите!
  
   (Нежная музыка.)
  
   (Появляется Ирида.)
  
   ИРИДА:
   Церера, благодати мать,
   Хозяйка пастбищ и лугов,
   Твои просторы не объять
   Не отыскать достойных слов
  
   Благодарить за хлеб и соль,
   За горечь дыма, сладость сот,
   Где, труд, достойный твой посол,
   И жнёт и пашет круглый год.
  
   И где Апрель весной поёт
   Свирелями своих ручьёв,
   И из цветов постели вьёт
   Под трели пьяных соловьёв.
  
   Когда любовники в постель
   Свою цветочную нырнут, -
   И ты довольна и Апрель!
   Счастливей нету тех минут!
   Сейчас же я тебя прошу
   Оставить все свои дела
   К тебе я с облака спешу,
   Сама богиня позвала
  
   Тебя на праздник пригласить
   И главной героиней быть.
  
   (Появляется Церера.)
  
   ЦЕРЕРА:
  
   Привет, посланнице Юноны,
   Жемчужине её короны.
   Своим шафрановым крылом
   Ты красишь мир цветным ковром,
   Голубизной своих небес
   Ласкаешь горы, долы, лес.
   Скажи-ка, милая сестрица,
   Зачем я надобна царице?
  
   ИРИДА:
   Скрепить святое единенье,
   Вручить своё благословенье
   Двум любящим сердцам.
  
   ЦЕРЕРА:
   Скажи мне, правды не тая,
   Не встречу ль там случайно я
   И сына, и самой Венеры,
   Которым у меня нет веры?
   Любимую похитив дочь,
   Девицу обратили в Ночь.
   Причин не вижу для общенья,
   Для встреч, тем более - прощенья.
  
  
   ИРИДА:
   Не следует Венеры опасаться,
   Ей с нами не резон встречаться.
   На корабле крылатом голубином
   Умчалась к Пафосу Венера с сыном.
   Ведь молодых пытаясь соблазнить,
   Амур устал их стрелами разить,
   Поняв, что всё напрасная затея,
   Пока не вспыхнет факел Гименея,
   Дал клятву сын все стрелы поломать
   И только по воробушкам стрелять,
   Как в детстве раннем.
  
   ЦЕРЕРА:
   Вот и она. По царственной походке узнаю Юнону.
   (Входит Юнона.)
  
   ЮНОНА:
   Ну, что ж, сестра, идём с тобою вместе
   И жениху и молодой невесте
   Любви и счастья пожелать в совместной жизни.
  
   (Поют.)
  
   ЮНОНА:
   Вот семейная корона,
   Дарит вам сама Юнона.
   Пусть по случаю сему
   Счастье селится в дому,
   А дороже всех утех -
   Будет мир и детский смех.
  
   ЦЕРЕРА:
   Земля обильная цветёт,
   И будет урожайным год.
   И ветки гнутся от плодов
   Благоухающих садов.
   Амбары полные зерна,
   Подвалы полные вина.
   Церера вам благоволит
   И быть счастливыми велит.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Во истину прекрасное виденье. Очаровательно и очень гармонично. Осмелюсь вас спросить: уже ль то духи?
  
   ПРОСПЕРО:
   Своими чарами я создал этих духов идеи в действо воплотить.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Готов остаться здесь я навсегда. С отцом прекрасным и женою славной любое место на земле как рай.
  
   (Юнона и Церера шепчутся, давая какие-то указания Ириде.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Замолкнем, милые! Юнона и Церера что-то шепчут. Не ровен час, задумали чего-то. И, чтобы чары не исчезли, давайте все же помолчим.
  
   ИРИДА:
   О, нимфы, славные наяды,
   В коронах трав, с невинным взглядом,
   Оставьте лоно зыбких вод,
   Богиня вас на луг зовёт.
   И просит вас не опоздать
   Любови должное воздать.
  
   (Появляются нимфы.)
   Жнецы, вас август подпалил,
   Но сил, надеюсь, не лишил,
   И, шляпы сдвинув набекрень,
   Пляшите с нимфам весь день,
   У нас сегодня праздник.
  
   (Появляются жнецы в крестьянкой одежде. Они грациозно танцуют с нимфами. Ближе к концу танца Просперо неожиданно вздрагивает, затем начинает говорить, после чего раздаётся странный глухой шум, образы постепенно начинают исчезать.)
  
   ПРОСПЕРО (В сторону):
   Совсем забыл о тайном сговоре злодея Калибана и сообщников его убить меня. И час почти уже настал.
   (Духам.)
   Отлично сыграно! Теперь же удалитесь!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Довольно странно: ваш отец взволнован. И, кажется, причина глубока.
  
   МИРАНДА:
   Я никогда до этого момента отца во гневе этаком не знала.
  
   ПРОСПЕРО:
   Во взгляде вашем, сын мой, есть тревога. Не надо, сударь, унывать. Веселье подошло к концу. Актёры, как и утверждал, всего лишь были духи, а потому растаяли в тумане, как виденье. Подобным образам без тела и без духа великолепие воздушных замков и дворцов, величественных храмов с позолотой, да и Земли-красавицы самой с наследием её, возьмёт, да и растает как театр, воображение родивший. И сами мы похожи на виденья, а жизнь - на сон. Взволнован, сударь я. Несу сумбур. Быть может немощность и старость здесь всему причина. Идите в келью, отдохните там, а я пройдусь и успокоюсь.
  
   ФЕРДИНАНД, МИРАНДА:
   Пройдись и успокойся.
  
   (Уходят.)
   ПРОСПЕРО:
   Подумал только - ты уж здесь, иди же, Ариэль.
  
   (Входит Ариэль.)
  
   АРИЭЛЬ:
   Я мыслью вашею ведом и всё готов исполнить.
  
   ПРОСПЕРО:
   Во всеоружии должны быть к встреч с Калибаном мы.
  
   АРИЭЛЬ:
   Да, господин, когда Цереру представлял, хотел напомнить вам об этом, но гнева вашего боялся.
  
   ПРОСПЕРО:
   Напомни, где оставил ты поганцев этих?
  
   АРИЭЛЬ:
   Как, сударь, вам и говорил: они в горячке от вина и, не на шутку расхрабрившись, колотят воздух кулаками и, жадным ртом его глотая, тропу ругают, что их за ноги хватает, не забывая замысла коварного, однако. Но только взял я тамбурин и заиграл тихонько, они, подобно жеребцам, прядя ушами, выпучив глаза, как будто бы по следу пёс, за музыкой пошли. И так я их очаровал, что будто стадо за свирелью пастуха они плелись сквозь тернии и заросли густые, сбивая ноги в кровь. И, наконец, в зловонное болото заведя за вашею пещерой, их там оставил. В грязи по шею пляшут пусть, вытаскивая ноги.
  
   ПРОСПЕРО:
   Отлично, сокол. А теперь, невидимым пока что оставаясь, неси из дома моего для воров разную приманку.
  
   АРИЭЛЬ:
   Уже лечу!
  
   (Уходит.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Тому, кто дьявол по рожденью, быть агнецом не суждено. Уж сколько я трудов потратил - и всё напрасно, всё впустую. С годами он уродливей всё боле, умом же он всё менее пытлив. Придётся всех жестоко наказать.
   (Вновь появляется Ариэль с кипой ярких нарядов и прочей мишуры.)
   Развесь-ка это здесь.
  
   (Просперо и Ариэль остаются невидимыми. Входят Калибан, Стефано и Тринкуло мокрые до нитки.)
  
   КАЛИБАН:
   Молю вас, тише, чтоб крот слепой нас не услышал. Ведь мы почти в его норе.
  
   СТЕФАНО:
   Послушай, чудище, а фея, что по словам твоим безвредна, скажу я смело нас дураками выставить сумела.
  
   ТРИНКУЛО:
   А ты понюхай, паразит, мочою конскою разит, я - весь в моче, ни дать ни взять, не знаю нос, куда девать!
  
   СТЕФАНО:
   И я не знаю. Ты слышишь, чудище, меня? Коль ты ещё меня расстроишь, тогда смотри...
  
   ТРИНКУЛО:
   Тогда тебе несдобровать, уродина поганая.
  
   КАЛИБАН:
   Мой благодетель, не лишай меня защиты, терпенья наберись. Вознаграждение невзгоды все развеет. Прошу вас, говорите тише в дремучей этой тишине.
  
   ТРИНКУЛО:
   Как угораздило бутылки обронить в болоте...
  
   СТЕФАНО:
   С потерей этой несравнимо ничего. Позор, бесславие, урод, не так горьки.
  
   ТРИНКУЛО:
   Безвредной фее удалось нас обесчестить гораздо больше, чем купание в болоте.
  
   СТЕФАНО:
   И даже по уши в болотной жиже буду, но все-таки бутылку отыщу.
  
   КАЛИБАН:
   Король мой, хладнокровен будь. Смотри: там в келью вход. Входи бесшумно и верши благое наказанье. И остров твой навеки будет, и Калибан - к твоим услугам, готовый ноги целовать.
  
   СТЕФАНО:
   Дай руку мне. Грядёт кровавых помыслов черёд.
  
   ТРИНКУЛО:
   Стефано, знатный и великий! Какой достойный гардероб для государя!
  
   КАЛИБАН:
   Оставь, глупец! Всё это хлам!
  
   ТРИНКУЛО:
   Ну, что ты, чудище! В тряпье-то толк мы знаем! О, мой король Стефано!
  
   СТЕФАНО:
   А ну-ка, Тринкуло, сними-ка тот кафтан. Своею собственной рукой кафтан примерю.
  
   ТРИНКУЛО:
   Какая прелесть, государь.
  
   КАЛИБАН:
   Да разрази водянка вас, зачем в дерьме копаться? Резон скорей его убить, пока он не проснулся и с головы до ног нас, как цыплят, не ощипал.
  
   СТЕФАНО:
   Да успокойся ты, дикарь. Не мой ли тот камзол, мадам Верёвка? А вот уже и под верёвкой он, куда ж девался ворс пушистый? Камзол, да ты совсем плешив.
  
   ТРИНКУЛО:
   Давай, давай. Воруем мы с размахом королей!
  
   СТЕФАНО:
   Твоя острота к месту. Обнову получи за это. Пока владею я страной "с размахом королей" и грабить буду. Умнейший твой чердак недурно варит. Держи ещё одну обнову.
  
   ТРИНКУЛО:
   А ну, чудовище, бери-ка остальное, в курином клее пальцы замочив.
   КАЛИБАН:
   Мне этого не надо. Теряем время мы на пустяки. Не ровен час он в тварей обратит всех нас, что хуже безобразных обезьян.
  
   СТЕФАНО:
   Сгребай-ка, чудище, ручищами добро и отправляйся к винной бочке, иначе изгоню из королевства. Тащи-ка это.
  
   ТРИНКУЛО:
   И это.
  
   СТЕФАНО:
   Да, и это.
  
   (Слышен лай охотничьих собак. Появляются духи в образе собак и преследуют их. Просперо и Ариэль натравливают собак на них.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Ату, Монтан его, ату!
  
   АРИЭЛЬ:
   Хватай его, хватай же, Сильвер!
  
   ПРОСПЕРО:
   А ну-ка Фурия, Тиран! Хватай их и преследуй!
   (Калибан, Стефано и Тринкуло убегают.)
   Отдай-ка гоблинам указ перемолоть им кости. Пусть корчатся в конвульсиях и воют, а шкуры будут в синяках, как леопарды в пятнах.
  
   АРИЭЛЬ:
   Я слышу, как они вопят!
  
   ПРОСПЕРО:
   Да будет так! Им поделом. В моей отныне власти все враги. Задача близится к концу, а там - твоё освобожденье. Ещё чуть-чуть и ты свободен, Ариэль, как вольный ветер.
   (Уходят.)
  
   АКТ ПЯТЫЙ
  
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
   Перед кельей Просперо.
  
   (Входит Просперо в мантии мага и Ариэль.)
  
  
   АКТ ПЯТЫЙ
  
   СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
   Перед кельей Просперо.
  
   (Входит Просперо в одеянии мага и Ариэль.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Итак, мой замысел почти что завершён: в работе - чары, в деле - духи, в ходе - время. Скажи мне, а который час?
  
  
   АРИЭЛЬ:
   Шестой, милорд. Финальный час по вашему расчёту.
  
   ПРОСПЕРО:
   Рассчитывал я так, когда затеял бурю. А что, любезный, с королём и свитой?
  
   АРИЭЛЬ:
   Как только удалились вы, я в духе вашего приказа собрал их вместе. Все пленники, мой сер, в ветрозащитной полосе за вашей кельей. Без вашего веления им с места не сойти. Король, брат короля и ваш - все трое в тупике душевном. А остальные из-за них в смятеньи полном, отчаявшись от горя и тревоги. Особо тот, как вы изволили назвать его "добряк Гонсало". По бороде его, подобно зимнему дождю по крыше из соломы, слёзы каплют. Заклятья ваши так негодников скрутили, что если б вы увидели сейчас их, то, может быть, несчастных пожалели.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ты так считаешь?
  
   АРИЭЛЬ:
   Да будь я человеком, я б с ума сошёл.
  
   ПРОСПЕРО:
   И я не исключенье. Поскольку ты всего лишь приведенье и сострадаешь им, уже ль и я из плоти и страстей, подобно им, не пожалею их? Ведь несмотря на всё их зло и козни, задевшие меня до глубины души, я тем не менее в анналах благородства ищу защиту им.
   Где место покаянью есть, там неуместна месть. И я покаянных терзать не собираюсь. Освободи их, Ариэль. Снимаю чары с них, а с душ - оцепенеье. И пусть в самих себя вернутся.
  
   АРИЭЛЬ:
   Иду за ними, сер.
  
   (Исчезает.)
   Вы, эльфы гор, лесов, ручьёв и вод стоячих, не оставляя на песке следов, гоняетесь, как в прятки, за Нептуном; при лунном свете травы в локоны плетёте, что не по силам овцам расплести, растите по ночам грибы забавы ради; кому приятен зов огни тушить; конечно, слабы вы, но не без вашей воли я солнце укрощал, свистел свирепым ветром, вздымал зелёные ревущие валы от моря до небес лазурных. Объединив стихию молнии и грома, стрелой Юпитера дубы я вырывал с корнями и крошил утёсы. Могилы разверзаясь, узников своих освобождали моей великой подчиняясь воле. Довольно чар, от них я отрекаюсь. И только музыку небесную оставлю, которая вернёт рассудок им своим волшебным действом. И вот тогда я уничтожу жезл и погребу его на сажень в землю. А книгу с чарами в бездонном море утоплю.
  
   Звучит торжественная музыка. Появляется Ариэль, за ним обезумевший Алонсо в сопровождении Гонсало; Себастьян и Антонио с ужимками сумасшедших, в сопровождении Адриана и Франциско; все они входят в круг, который очертил Просперо и стоят там оцепенев под действием чар; смотря на них, Просперо произносит:
  
   Мозги у вас свалились набекрень. Я не велю вам покидать границы круга. Торжественная музыка вас к разуму вернёт, расстроенной душе нет ничего целебнее её. Гонсало праведный и благородный, ты чарам мага неподвластен и мои глаза с твоими увлажнились вместе. И всё же чары отступают. Как утро поедает ночь, уничтожая мрак, так здравый разум очищается от мути. Гонсало верный государю и спаситель мой! Тебя на родине я награжу добром и честью. А ты, Алонсо, был жесток со мной и дочкой. А брат твой к делу более причастен за что и поплатился по заслугам Себастьян. Но ты, и плоть и кровь моя, в амбициях погрязший, поправший совесть и родство, на пару с Себастьяном, чей грех особенно велик, замыслил короля убить. И всё же - я тебя прощаю, несмотря на всё. Я вижу разум оживает, а прилив его омоет берега от хлама. Но не один из них, в упор разглядывая даже, меня не узнаёт. Подай-ка меч и шляпу, Ариэль, я вновь предстану тем, кем был в Милане. Скорей, мой дух, свобода на пороге!
  
   АРИЭЛЬ помогает ему одеваться и напевает:
   Там, где цветок целовала пчела,
   Нежность моя в первоцвете жила,
   Только раскрылся волшебный цветок,
   Нежности этой отпил я глоток.
  
   Весело, весело пчёлка летит,
   Свой поцелуй она в мед превратит,
   Ты поскорее ко мне приходи,
   Месяц медовый у нас впереди.
  
   ПРОСПЕРО:
   Ах, как я буду по тебе скучать, мой дивный Ариэль! И тем не менее тебя освобожу: да, да да! Тебя любезно я прошу опять невидимым предстать, отправиться на судно короля, там ты найдёшь матросов, спящих в трюме. Разбудишь боцмана и капитана, и приведёшь немедленно сюда.
  
   АРИЭЛЬ:
   Промчусь я сквозь эфир, вздохнуть ты не успеешь, а я уж здесь.
  
   (Уходит.)
  
   ГОНАЛО:
   Мир бед и мук, чудес и небылиц в одном собрались месте. О, небеса, спасите нас от этого кошмара!
  
   ПРОСПЕРО:
   Очнись, король! Ведь я - Просперо, униженный тобой миланский герцог. И в доказательство того, что жив и невредим , тебя в объятия сей час же заключаю. Добро пожаловать всех к нашему двору.
  
   АЛОНСО:
   Уже ли это вы? А может вновь виденье в заблужденье вводит, как было здесь не раз. Не знаю, что и думать. Однако, ты из плоти и из крови, и пульс твой бьется как у всех живых. Поскольку созерцаю я тебя, то это означает , что разум мой недуг преодолел, нашёл я выход в странном лабиринте. За честь поруганную искренне прости, и герцогство твоё я возвращаю. Но как, Просперо, спасся ты и жив остался?
  
   ПРОСПЕРО:
   Сначала, благородный друг, обнять тебя позволь за мудрость. Ведь нет границ и меры вашей чести.
  
   ГОНСАЛО:
   То небыль или быль - поклясться не могу!
  
   ПРОСПЕРО:
   Вы всё ещё во власти чар земли-загадки, они вас до сих пор не отпускают. Так сбросьте их! И всем друзьям моим привет!
   (В сторону Себастьяна и Антонио.)
   Вам, заговорщики милорды, одним намёком королю о вашей цели мог бы государев гнев я вызвать, но в этом месте точку в повести поставлю.
  
   СЕБСТЬЯН (в сторону):
   В нём дьявол говорит.
  
   ПРОСПЕРО:
   Нет.
   Тебе же, мерзкий тип, язык мой называть тебя не смеет братом, прощаю я грехопаденье и требую вернуть престол.
  
   АЛОНСО:
   И всё ж, Просперо, обрисуй картину своего спасенья. Как встретил нас, на этот остров брошенных стихией, по истеченьи трёх часов после крушенья корабля, где потерял я (при мысли боль меня тиранит!) сына Фердинанда.
  
   ПРОСПЕРО:
   Скорблю с тобою, государь.
  
   АЛОНСО:
   Потеря, брат, невосполнима, а скорбь, как шрам, неизлечима
  
   ПРОСПЕРО:
   Надеюсь, вы в терпении спасенья не искали. Потерю равную я тоже испытал, сторицей был вознаграждён.
  
   АЛОНСО:
   У вас была подобная потеря?
  
   ПРОСПЕРО:
   Не менее по тяжести, не далее по времени. Утешить нечем мне потерю дорогую, поскольку потерял единственную дочь.
  
   АЛОНСО:
   Уже ли дочь?
   О, боже, если б оба были живы, то королём и королевой могли бы стать в Неаполе они! Да, лучше б мне - не сыну моему кормить морских моллюсков. Когда ж вы потеряли дочь?
  
   ПРОСПЕРО:
   В этой страшной буре.
   Однако, вижу я - изумлены синьоры необычной сценой, глаза тараща и умом блуждая, почти не говорят, а с придыханьем шепчутся о чем-то. Но как бы вы не удивлялись, всё же я - Просперо, миланский герцог, изгнанный с престола, трагически, как вы, на остров сей попавший и оным овладевший. Но об этом хватит. Весь сказ минута за минутой быть изложен может не на этот раз, а по сему - довольно слов. Добро пожаловать, король! Вот келья скромная моя, она же и дворец. Прислуги - мало, свиты - нет. За цену возвращённого престола чудо совершу, которому на свете равных нет! Покорно вас прошу взглянуть.
  
   (Просперо приоткрывает завесу: видны Фердинанд и Миранда, играющие в шахматы.)
  
   МИРАНДА:
   Какой же, сударь, плут вы и обманщик.
  
   ФЕРДИНАНД:
   Любовь моя, я б в жизни это не позволил.
  
   МИРАНДА:
   Когда бы на кону стояли королевства, вы б спорили, а я б сказала: честная игра.
  
   АЛОНСО:
   Коль это острова виденье, то сына я теряю дважды.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Всё это - чудо из чудес!
  
   ФЕРДИНАНД:
   Свирепо море, но милосердно. И клял его я беспричинно.
   (Становится на колени.)
  
   АЛОНСО:
   Отца счастливого тебе благословенье! Вставай с колен и расскажи, как оказался здесь.
  
   МИРАНДА:
   О, чудо! Как много здесь созданий дивных! И как прекрасен род людской! Да славен мир, в котором есть такие люди!
  
   ПРОСПЕРО:
   Тебе в диковинку всё это.
  
   АЛОНСО:
   И кто же девушка, с которой ты играл? Всего за три часа и вот - такое диво. Не эта ли богиня разлучила и свела нас вновь?
  
   ФЕРДИНАНД:
   Бессмертия печати нет на ней, но мне её вручило провидение само. Увы, не мог я испросить отцово разрешение на брак, поскольку полагал, что нет его в живых. Она - дитя миланского монарха, которого я прежде на знавал, хоть разговоров слышал много. Он жизнь мне даровал вторую и, будучи отцом любимой, и мне он стал отцом.
  
   АЛОНСО:
   И я её отец. Но странно мне теперь у дочери прощения просить!
  
   ПРОСПЕРО:
   Достаточно, король! Не будем бередить того, что память схоронить желает.
  
   ГОНСАЛО:
   Пока душа моя слезами заливалась, я молчал. Так возложите, боги, ваш венец на главы любящих сердец. Вы начертали этот путь и нам роптать не гоже.
  
   АЛОНСО:
   Аминь, Гонсало!
  
   ГОНСАЛО:
   Уже ль миланец изгнан из Милана, чтоб плоть его в Неаполе царила? Пусть радость светлую закрепят письменами на златых столпах: поход морской удачно завершён: нашла в Тунисе Кларибель супруга; брат Фердинанд, не море, где потерян был, а - славную жену; Просперо - свой престол на диком бреге; а мы - самих себя, безумия недуги одолев.
  
   АЛОНСО (обращаясь к Фердинанду и Миранде):
   Давайте ваши руки.
   Да будет пребывать в тоске и горе тот, кто счастья не желает вам!
  
   ГОНСАЛО:
   Да будет так! Аминь!
  
   (Снова появляется Ариэль, сопровождаемый изумлёнными капитаном и боцманом.)
  
   О, государь, теперь нас больше стало! Как я и говорил: пока на суше виселицы есть, сей малый не утонет. Ну, матерщинник, судно словом осквернявший, уже ль на берегу язык отнялся? Поведай новости двору.
  
   БОЦМАН:
   Нет лучшей новости, чем здравый государь со свитой. Вторя новость - наш корабль, измотанный штормами и разбитый в щепки каких-то три час а назад, стоит под парусом в готовом снаряженьи , как будто на воду сегодня только спущен.
  
   АРИЭЛЬ (в сторону Просперо):
   Я всё восстановил в момент единый, сер.
  
   ПРОСПЕРО (в сторону Ариэля):
   Трюкач мой ловкий!
  
   АЛОНСО:
   Так не походит это на реальность. Загадочнее с каждою минутой. Как вы сюда попали?
  
   БОЦМАН:
   Попробую поведать, мой король. Всё было явью только, как во сне. Мы мёртвым сном объяты были. Не знаю как, но нас закрыли в трюме. Вдруг будит нас ужасный шум, истошный крик и лязг цепей. Проснулись мы и оказались на свободе. И видим: царственный корабль в снаряженьи полном, готовый к новому походу. Наш капитан от радости подпрыгнул. Перемешалась с дрёмой явь и, словно, шваброй нас откинуло сюда.
  
   АРИЭЛЬ (в сторону Просперо):
   Не правда ли, не дурно?
  
  
   ПРОСПЕРО (в сторону Ариэля):
   Усердие ценю, отлично. Будешь ты свободен.
  
   АЛОНСО:
   Плутаем, словно, в странном лабиринте, мешая сон и явь одновременно. Во власти лишь оракула нам разъяснить такое.
  
   ПРОСПЕРО:
   Не утруждаете ум свой, государь, пытаясь непонятное понять. Все тайны я раскрою на досуге, а пока отдайтесь радостному чувству и поверьте в искренность задуманных затей.
   (в сторону Ариэля)
   Сюда, мой дух! Теперь пора и шайку Калибана выпустить на волю, освободив от чар.
  
   (Ариэль уходит.)
   Не кажется ли вам, мой государь, случилась в свите некая пропажа из двух, а ,может, боле чудаков? Про них, должно быть, вовсе вы забыли.
  
   (Снова появляется Ариэль, подталкивая перед собой Калибана, Стефано и Тринкуло, наряженных в ворованные платья.)
  
   СТЕФАНО:
   Ты выручаешь всех, тебя - никто. На завтра только вся надежда. Смелей же, чудище, смелей!
  
   ТРИНКУЛО:
   Коль бедное мышление моё хозяину ещё не изменяет, то зрелище достойное вниманья!
  
   КАЛИБАН:
   О, Сетебос! Да в самом деле - это духи! Каков красавец мой хозяин! Боюсь меня накажет он.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Милорд Антонио, со смеху умираю! Что за потешные шуты? А можно ль их купить за деньги?
  
   АНТОНИО:
   Пожалуй, да. Один из них - так просто рыба и, без сомнения, годится на продажу.
  
   ПРОСПЕРО:
   Смотрите, господа, на маски сих персон и можно ли по ним о сути их судить? Вот безобразный плут, колдуньи отпрыск, матери его подвластны были море и Луна, отливы и приливы. Они втроём ограбили меня. И этот полубес (от чёрта сын её побочный) в преступном сговоре с другими меня планировал убить. Должно быть, двое вам их них знакомы. А этот вот, посланец мрака, уж точно - мой!
  
   КАЛИБАН:
   Защиплют до смерти вне всякого сомненья.
  
   АЛОНСО:
   Не ты ль, Стефано, это? Мой хмельной дворецкий.
  
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Смотри-ка - он и здесь напился! А пьяному и море по колено.
  
   АЛОНСО:
   И Тринкуло шатает, как былину. И где ж они так славно нализались? В каком тебя рассоле полоскали?
   Не Стефано, а
   ТРИНКУЛО:
   С тех пор, как мы расстались с вами, я вымокал в таком рассоле, что до костей пропах, и даже мухи на меня теперь не сядут.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Привет, Стефано, как ты?
  
   СТЕФАНО:
   Отстаньте от меня! Я - не Стефано, а комок из нервов.
  
   ПРОСПЕРО:
   Желал на острове ты объявиться королём?
  
   СТЕФАНО:
   Признаться должен: был не сам собой.
  
   АЛОНСО (указывая на Калибана):
   Такого чудища не видывал отроду.
  
   ПРОСПЕРО:
   Умом и образом ужасное творенье. Иди-ка, мразь, в пещеру в компании сообщников своих. И коль прощенья заслужить хотите, до блеска всё в пещере приберите.
  
   КАЛИБАН:
   Исполню всё. Не может быть сомненья. Умнее буду и прощенье заслужу. Какой осел, как жил убого, возвысив алкоголика до бога.
  
   ПРОСПЕРО:
   Пошли же вон!
  
   АЛОНСО:
   Да не забудьте лишнее оставить там, где взяли.
  
   СЕБАСТЬЯН:
   Награбленное, проще говоря.
  
   (Калибан, Стефано и Тринкуло уходят.)
  
   ПРОСПЕРО:
   Позвольте, сер, со свитой вашей в моё пожаловать убогое жилище, где ночь грядущую придётся провести, довольствуюсь мои повествованьем, которое, надеюсь, скоротает время. Поведаю о том, что пережить пришлось и, как попал на остров этот. А утром, на корабль погрузившись вместе с вами, поплыву в Неаполь, где свадьбу славную сыграем детям нашим, а уж потом - в Милан, где кроме старческих раздумий мне не будет дела.
  
   АЛОНСО:
   Не терпится рассказ услышать, к которому велик наш интерес.
  
   ПРОСПЕРО:
   Поведаю всё вам. А между тем: спокойным море будет, всегда попутными ветра, и флот, вперёд ушедший, судно наше встретит на пути домой.
  
   (в сторону Ариэлю)
   Ты всё и выполнишь, обещанное мною, а там - да здравствует свобода и прощай!
  
   Прошу за мной.
  
   (Уходят.)
  
   ЭПИЛОГ
   Произносится ПРОСЕПРО:
  
   И вот я чар своих лишён,
   Без них убог я и смешон.
   Вы в праве здесь меня оставить,
   Устал я властвовать и править.
   А, может, мне в Неаполь мчаться
   Ведь я прощён и может статься,
   Простив врагов, воспряну снова,
   Жизнь с каждым мигом в мире нова.
   Здесь на острове пустынном,
   По ночам бессонным длинным
   Я без вашего участья
   Обрести не в силах счастья.
   Полнясь действием благим,
   Станет парус мой тугим.
   Заплатив за исцеленье,
   Потерял своё уменье.
   А теперь одна молитва
   Мне поможет в трудной битве.
   Дай же, боже, снисхожденье,
   Да и всем грехов прощенье.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"