Я помню все в мельчайших подробностях. Поистине, феноменальная память - адский подарок ностальгирующей душе. И чем я отличаюсь от воинствующего мазохиста - убейте, не понимаю. Если бы меня спросили, какие слова, по моему мнению, следует выбить на каменных скрижалях, покрыть золотой пылью и оставить в назидание племени младому, незнакомому, ей богу, недолго думал бы. Громко озвучил бы сентенцию, отстоять которую готов против кого угодно! Если на душе у вас - поздняя осень, свищет ледяной ветер и где-то в глубинах естества серебряным тенором Подболотова поется "По дороге в Загорск" - плюньте на все и напейтесь. Золотой век у каждого свой, но такая это неуловимая штука, что дается нам только в прошедшем времени. Ты хватился, а его и след простыл... Вовку только жаль. Он ничего не понимает, дурачок. Маленький еще...
Кто объяснит мне, куда все делось? Кто втолкует ребенку, что как раньше уже не будет, а Новый год он встретит в молчании родителей, свисте метели за окном и неуемной болтовне телевизора? Я озлобилась и онекрасивела, стала раздражительна и сварлива, несдержанна на язык и плаксиво-сентиментальна. Чуть не забыла... ко всему я осталась до отвращения упряма! Ни за что не подойду первая! Провинциальная Марфа-Авдотья-Лукерья с кандидатской степенью... Говорят, раньше нас таких не было. Феномен просвещенного века: ученые дуры научно обосновавшие замысловатую параболику бабьей поведенческой кривизны. Сами себе нравимся... Идиотки!
"...что темнеет не в десять, а в восемь"... Здесь под Оймяконом на землю падают грустные сумерки, и ты в безумной прострации вторишь Подболотову "Мело, мело во все пределы"... Наша станция, убежден, находится не только на полюсе холода, но и на полюсе времени. Оно тут глубоко и осязаемо, смотрит понимающими глазами, как большая собака, заполняет тебя целиком и ты, стокилограммовый громила, едва не воешь в небо цвета сепии "...с рождением ребенка теряется право на выбор. И душе тяжело состоять при разладе таком..." В этой умиротворенной глуши притупилась охота выяснять с Катькой отношения. Я долго диссонировал со "здешностью", но теперь нашел верную ноту и... медленно плыву по течению жизни, тихонько подвывая без "форте" и "пиано"... И Вовка, маленький дурачок, потерялся в этой огромной, непонятной жизни между мной и Катькой... Аукает, кроха, докричаться не может...
Мама, что я делаю в этой снежной пустыне? Мне кажется, здесь ничего не меняется... а иногда я всеми фибрами души въяве ощущаю, как из крох мироздания под моими пальцами ткется время, тягучее и однообразное... Мы обречены. На каждодневное наблюдение за погодой, ветрами, влажностью, мы обречены быть начальником станции и его замом, мы обречены на привычку друг к другу, монотонную как здешние сумерки. Обречены...
Говорят, где-то в мире бывает тепло... Вспоминаю... Картинка чиста и напоена солнцем... Весна, Катька на ступенях университета, лукавая челка, до того хрупкая под моей лапищей, что я даже отдернул руку. А еще была в том солнечном дне Катька храбрая до отчаяния, сама скользнувшая затылком под мою ладонь...
А зимой была практика за Полярным кругом. Нас привезли в Верхоянск, всего денек мы побыли вместе, а утром на вездеходе Катьку увозили от меня на берег Яны, на метеостанцию. Морозище стоял, ветрище ветровал, и так мне не хотелось Катьку отпускать... Крикнул тогда во всю мочь "Я люблю тебя, Катька! Слышишь, люблю!" А моя дуреха что? Оглянулась и только руками на уши показала, мол, не слышу. И улыбнулась тридцатью двумя зубами. Украл ветрище мое признание, унес, заметелил... И кажется мне (терпеливо снесу, если кто-то покрутит пальцем у виска), что сейчас нам не хватает того первого, юношеского признания, пылкого, как несдержанный солнечный протуберанец. А я, огромный и упертый осел не могу разомкнуть зубы и озвучить формулу любви. Да, Вовка, все дело в упертых ослах под центнер весом. И прошу тебя, сынок, будь мягче с той, что однажды пойдет с тобой по жизни...
Это становится для меня традицией последний час года встречать с ножом в руке над тазиком оливье. Скоро наступит Новый год, впрочем, новый достаточно условно. Уверена - ничто не поменяется. Тут, на метеостанции, я Катька-Смешные Косички, которую Никита как-то обозвал Точкой Экстремума, превратилась в плавную кривую со сглаженными пиками. Опреснела любовь, отсырели чувства? Нет больше экстремума, нет поцелуев на жгучем ветру, никто не тащит головой в сугроб, и никто больше не слизывает талицу с моих губ... Господи, мама! Порезалась! И боль, такая же тупая и монотонная, как здешнее время... Грежу - ножом для резки колбасы кромсаю время... Мама, оно резиновое!
Ну, чего на часы смотришь, дурачок? А-а-а, понимаю... подарки! Положим, про велосипед и Лего мы с Катькой знаем, все уже куплено и спрятано в сарае. Но рожица у тебя чересчур хитрая для твоих шести лет. Что ты задумал? И почему все чаще поглядываешь в окно? Ты думаешь, чудак, что подарки получишь через окно? Увы! Ты никогда не увидишь ни Деда Мороза, ни того, как он кладет подарки под елку. Это тайна старика, секрет. Пора открывать шампанское... К окну подошел, дурачок, на цыпочки встал... не достает. Подожди, сынок, я подниму тебя...
"Метель лепила на стекле кружки и стрелы"... в окно летят пригоршни снега, ветер со свистом разбивается о преграду, стекло зыбко дребезжит. И Вовка, смешно хмуря белесые бровки, вглядывается в крапчатую свистопляску за окном...
С треском распахнулось окно (шпингалеты не сработали - чудеса), порыв ветра ворвался в комнату, и я едва успел отвернуться, чтобы Вовке не залепило мордаху снегом. Сгреб мальца в охапку, прижал к груди и... отчетливо услышал за спиной легкий хрустальный звон, будто на пол упали звонкие стекляшки. "Папа, спусти меня на пол", прошептал на ухо Вовка. Я оглянулся. И впрямь ледышки, невесть как занесенные сюда ветром. Сын подбежал к ледышкам, сгреб ладошкой и хитро улыбнулся. Тайны мадридского двора... Взрослеет, обзаводится своими секретами... Я повернулся, пошел к окну закрыть на шпингалет и... едва не поседел. "Я люблю тебя, Катька! Слышишь, люблю!" - от чьего-то трубного рева едва не сверзились книги с полки, едва не лопнуло многострадальное оконное стекло, и на мгновение нутро мое просто вымерзло. Я лишь разок слышал себя со стороны, но этот голосище узнал...
Господи! Мама! Ой, сесть успокоиться! Перед глазами плывет, сердце бухает как молот... Нет! Не хочу успокаиваться! К черту оливье, к черту все! Никита! Кит! Кажется, я сама ору. Я снова Катька-Смешные Косички, я снова Точка Экстремума... Кит я люблю тебя! Нож летит в стену, я лечу в комнату и висну на шее Никиты, моего Кита...
Давлю в руках свою благоверную, будто спелую ягоду, с наслаждением вдыхаю аромат чистых волос и хитро перемигиваюсь с Вовкой. Малыш стоит у печи, и только вода сочится между пальцев. Шесть ледышек: Я... люблю... тебя... Катька... Слышишь... люблю... Мороз и Ветер вернули то, что украли десять лет назад. И смотрит на меня глазенками ребенка непостижимое, мудрое и до головокружения необъятное время. Смотрит и улыбается...